Конфигурация

Зима 1989

Слякоть и тающий снег, но и гнетущую тяжесть в моей душе. Прошла неделя с момента моего бегства, и всё это время меня грызла вина за Витю. Я постоянно думала о том, что же с ним стало. Знала ведь, что Каверин готовил «меры в отношении их деятельности» – теперь я понимала, что это значит, и от этого меня мутило. Моя душа металась между страхом за него и ненавистью к себе. И ещё эта постоянная тошнота, которая преследовала меня повсюду и которая не давала мне покоя. Я знала, где должна была произойти расправа. Она уже произошла, и от этого меня мутило ещё сильнее. Спустя неделю после этого я пошла в тот переулок, не отдавая себе отчета, зачем я это делаю. Ноги сами вели меня туда, где, как я знала, «приняли меры» в отношении Вити и его группировки. Мысли о том, что я могла бы его предупредить, преследовали меня. Ведь я пыталась, я хотела ему всё рассказать, но он не послушал меня. Он не захотел меня слушать, да и кто я для него, предательница, шпионка? И от этого мне стало ещё хуже : *** Время тянулось, словно вязкая патока, и каждый его тик отдавался гулким ударом в висках. Я чувствовала, как задыхаюсь от этого гнетущего ожидания, от этой тишины, которая кричала громче любого крика. Прошло несколько мучительных дней, прежде чем до меня дошли слухи, обрывки фраз, словно осколки разбитого зеркала, о том, где и когда будет. Я не могла понять, как это всё сложилось, но что-то внутри меня подсказывало, что это мой единственный шанс, моя последняя возможность хоть как-то всё исправить. Я должна была его предупредить, должна была попытаться вернуть хотя бы часть той веры, которую я растоптала. Моё сердце сжималось от страха, но в то же время во мне просыпалась какая-то безумная, отчаянная решимость. Я была готова на всё, лишь бы хоть на мгновение снова почувствовать себя человеком, а не предателем. И я побежала. Побежала, не оглядываясь, не думая о последствиях, не думая о том, что меня ждёт впереди. Мои ноги несли меня, как будто они не принадлежали мне, и с каждым шагом я чувствовала, как пульсирует боль в каждом моём мускуле. Я бежала к его квартире, к тому месту, где мы когда-то, хотя и совсем недолго, были по-своему счастливы. Я хотела увидеть его, хотя понимала, что, возможно, эта встреча лишь усилит мою вину, и я никогда не смогу простить себя за своё предательство. Когда я наконец добежала до двери, мои руки тряслись, как осиновые листья, а дыхание было таким рваным, словно я пробежала марафон. Я постучала, и он открыл. Его глаза были тёмными и уставшими, словно он не спал уже целую вечность, но при виде меня в них промелькнула какая-то искра, как будто он одновременно и хотел меня видеть, и в то же время ненавидел. Он был в своём белом, мятом халате, который я так любила, и от него всё так же пахло алкоголем и этими женскими духами, которые я терпеть не могла. Но на этот раз я не стала отворачиваться, не стала делать вид, что не замечаю этого. Я просто смотрела ему прямо в глаза, словно желая найти ответ на мучающий меня вопрос. Он молча впустил меня, и я вошла в квартиру. Комната была погружена в полумрак, и в воздухе висел густой запах табачного дыма, давно немытой посуды и какого-то хаоса, который, казалось, поглотил всё вокруг. Он закрыл за мной дверь, и я почувствовала, как напряжение в комнате возрастает, словно скручивая меня невидимыми нитями. — Ну что, пришла на меня поглазеть? — спросил он, и его голос был холодным, как лёд, и я поняла, что между нами выросла огромная стена, но в то же время я чувствовала, что где-то там, за этим холодом, есть скрытая боль, которую он пытается скрыть. — Почему ты так поступила? – спросил он резко и вдруг подошёл ко мне так близко, что я почувствовала его дыхание на своей коже. Он взял меня за запястье и сжал его так крепко, что мне стало больно, но, как ни странно, мне это даже понравилось. Я посмотрела на него, и в этот момент по всему телу пробежала дрожь, которая заставила меня потерять равновесие. Он всё ещё имел надо мной эту власть, он всё ещё мог вызвать во мне те чувства, которые я пыталась подавить. — Вся эта жизнь не для меня, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но он предательски дрожал. — Я не могу так больше. — Не можешь, — повторил он и отпустил мою руку, и это прикосновение заставило меня почувствовать ещё большее опустошение. Его глаза смотрели на меня с презрением, но в их глубине я разглядела и боль, и разочарование, и какой-то неприкрытый гнев. — Ты говорила, что любишь меня, — продолжал он и резко взял меня за подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. — Почему, Лиз? — Я не предавала тебя, — ответила я и попыталась отвести взгляд, но его пальцы крепко держали меня, не давая возможности сбежать. — Я просто… хотела… — Что хотела, Лиз? — резко спросил он и толкнул меня к стене, и его глаза горели от злости. — Уйти, сбежать, забыть? Забыть обо мне, о нашей жизни, о том, что между нами было? И тут мы сорвались. Мы начали кричать друг на друга, и в этом крике, полном ярости и боли, словно растворялись все наши обиды, все наши невысказанные слова. Я кричала, что всё было совсем не так, как он думает, что я просто хотела спасти хоть что-то, что я никогда не предавала его по-настоящему. Он кричал, что я лгу, что я просто трусливая предательница, что я хуже всех, кого он когда-либо знал, и что я заслуживаю всего самого плохого. Его слова ранили меня, как осколки стекла, но я ничего не могла с этим поделать. — Зачем тогда пришла? — кричал он, и его пальцы сжимали мои плечи так сильно, что я чувствовала, как они впиваются в мою кожу, оставляя болезненные красные следы. — Зачем ты явилась сюда, если тебе на меня плевать? Если я для тебя никто, кроме как источник твоих проблем? И в этот момент, словно по щелчку выключателя, между нами что-то сломалось окончательно, и в то же время родилось нечто дикое, первобытное. Ненависть и разочарование вдруг схлестнулись в безумной, неконтролируемой страсти. Это было не влечение, а скорее отчаянная попытка перекроить боль, перевести страдание в удовольствие, в какое-то извращённое прощание, которое мы оба так отчаянно хотели. Он прижал меня к себе с такой яростью, словно хотел раздавить меня в своих объятиях, словно желал вобрать в себя всю мою сущность, не оставляя ничего мне самой. Его губы впились в мои, жадно, требовательно, не давая мне ни времени на раздумья, ни возможности сопротивляться. Это был не поцелуй, а скорее укус, полный боли и отчаяния, но в то же время в нём чувствовалась какая-то животная жажда, какая-то первобытная потребность в близости, которую мы оба никак не могли утолить. И я ответила на его поцелуй с такой же яростью, со всей своей болью и со всей той любовью, которая ещё тлела где-то в самой глубине моего израненного сердца. Наши руки, дрожа и дёргаясь, срывали с нас одежду, словно это было какое-то проклятое препятствие. Пуговицы отрывались с треском, ткань рвалась под пальцами, словно бумага, и в этом хаосе я чувствовала себя словно зверь в ловушке, готовый на всё. Его халат, давно потерявший свой былой вид, упал на пол, а мой топ улетел в дальний угол. И вот мы остались нагие, уязвимые, с обнажёнными нервами и сломанными душами. Мы рухнули на пол, как подкошенные, и весь мир вокруг нас перестал существовать, оставив только нас двоих, связанные невидимыми нитями боли, страсти и какой-то странной, мучительной любви. Мы целовались жадно и неистово, словно пытаясь высосать друг из друга всё страдание, всю боль и всю тоску, которую мы накопили за эти дни разлуки. Его зубы сжимали мою плоть, оставляя на моей коже болезненные отметины, а мои руки царапали его спину, оставляя на ней красные полосы. Я чувствовала, как его пальцы скользят по моему телу, изучая каждый изгиб, каждую выпуклость, каждый шрам, и от этих прикосновений всё внутри меня сжималось, а в паху вспыхивал жар. Его рука скользнула между моих ног, и я вздрогнула от этого внезапного прикосновения. Он настойчиво раздвинул мои бёдра, и я почувствовала, как он входит в меня, заполняя всю меня, заставляя забыть обо всём, кроме этого жгучего ощущения. Это было одновременно и больно, и приятно, словно всё моё тело превратилось в один огромный оголённый нерв. И мы продолжали двигаться, отдаваясь этому безумию, пытаясь найти хоть какое-то утешение в этой дикой близости. Мы касались друг друга, словно раскалённые угли, и каждое прикосновение обжигало и причиняло боль, но в то же время манило и притягивало с непреодолимой силой. Его руки сжимали мои бёдра, оставляя на них болезненные синяки, а мои пальцы цеплялись за его спину, пытаясь удержать его рядом, пытаясь не дать ему исчезнуть. Мы кричали и стонали, отдавая друг другу всё, что накопилось в наших израненных душах. Каждый стон был криком отчаяния, каждая ласка – попыткой спасти хоть что-то от той любви, которая медленно умирала между нами. Это было не слияние, а скорее сражение, сражение тел, танец боли и наслаждения, танец любви и ненависти. И в этом хаосе мы находили какое-то странное, болезненное удовольствие, что-то такое, что невозможно было описать словами, лишь кричать и стонать, и в этом крике находить утешение. И вот, спустя несколько часов, после того как наши тела и души истерзали друг друга до основания, я оделась, дрожащими руками натягивая на себя одежду, стараясь не смотреть на него, стараясь не видеть его глаза, в которых плескались одновременно и похоть, и ненависть, и какая-то обречённая тоска. Моё тело дрожало от пережитого, от физического и эмоционального напряжения, но в глазах стояли слёзы. Слёзы боли и потери, слёзы безысходности и отчаяния, слёзы прощания, которые катились по щекам, словно капли крови из раны. Я чувствовала себя словно выжатым лимоном, опустошённой и разбитой, словно от меня ничего не осталось. Он смотрел на меня, и я чувствовала, как этот взгляд прожигает меня насквозь, как от него в моих глазах остаётся выжженный след, словно клеймо. И вдруг он подал голос: — Лиз… — он проговорил моё имя, словно выдыхая последнее, и его голос был полон такой тоски, что в сердце что-то болезненно кольнуло, — давай… давай попробуем ещё раз? Я попытаюсь измениться… Я обещаю тебе, что всё будет по-другому… Я всё сделаю… И в этот момент я почувствовала, как всё внутри меня сжимается, словно кто-то с силой сдавил моё сердце. Я хотела, я так отчаянно хотела поверить ему, я так хотела вернуться к нему, хотя бы на миг, но я знала, что между нами пропасть предательства, которую невозможно перешагнуть, и никакие обещания уже ничего не изменят. И вместо того, чтобы ответить, я просто начала собирать свои вещи, стараясь, чтобы он не видел, как мои руки трясутся и как слёзы катятся по щекам. Он подошёл ко мне, словно притягиваемый магнитом, и крепко обнял меня, словно желая удержать меня рядом, словно отчаянно пытаясь вернуть то, что мы потеряли навсегда. Я ответила на его объятия, крепко прижавшись к нему, в последний раз вдыхая его запах, запоминая каждую черточку его лица, каждую деталь его тела, запечатлевая их в своей памяти, словно это были последние кадры нашей совместной жизни. Я уткнулась носом в его шею, и он словно вдыхал мои локоны волос, и в это объятие словно вкладывал всё, что не было сказано. Я взглянула в его голубые глаза, и в них я увидела столько боли и надежды, что у меня перехватило дыхание, и я поняла, что никогда не смогу его забыть, что он всегда будет моим проклятьем и моей самой большой слабостью. Я смотрела на него со всей той любовью, которая ещё оставалась в моём израненном сердце. Но я знала, что это наш последний танец, наше прощание, и ничего другого быть не может. С трудом оторвавшись от его объятий, я сделала шаг назад и, стоя у самой двери, словно на краю пропасти, и с приступающими к горлу слезами прошептала: — Там будет налет… — и мой голос дрожал, словно хрупкий лёд, готовый вот-вот разбиться, — они готовят меры в отношении вашей деятельности… Там будут все… Я чувствовала, что его тело напряглось, а его объятия ослабли, словно он резко вернулся в реальность. — Откуда ты знаешь? — спросил он, и в его голосе прозвучало какое-то странное недоумение и какая-то тревожная настороженность, и впервые я услышала в его голосе нотки страха. И, с трудом заставив себя оторвать от него взгляд и не глядя ему в глаза, опустив голову, я прошептала с мучительной тоской: — Я… Я им всё рассказала про вас… — и каждое слово, словно лезвие бритвы, резало меня изнутри. И в этот момент я увидела, как его взгляд меняется, как в нём промелькнула ярость и отчаяние, и такое глубокое, непередаваемое разочарование, что я чуть не разрыдалась прямо тут, на месте. И всё. Я резко развернулась и захлопнула за собой дверь, и побежала прочь, как будто за мной гнались все демоны ада. Я бежала, не оглядываясь, стараясь не думать о том, что я оставила в той квартире, на этом полу. Я чувствовала, как в спину мне смотрит его взгляд, полный ненависти и разочарования, и какой-то ледяной пустоты. И я чувствовала, что всё кончено, что между нами больше никогда ничего не будет, что я просто предательница, которая не только разбила его сердце, но и разорвала своё собственное на мелкие, неисправимые кусочки. И всё, что я теперь чувствовала, — это только боль, отчаяние и какую-то всепоглощающую пустоту, которая, казалось, никогда меня не оставит и будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь, как мой собственный персональный ад. *** Я свернула в переулок, и моё сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Каждый шаг отдавался гулким эхом в ушах, а слякоть под ногами противно хлюпала, словно смакуя мой страх. В воздухе стоял смрад сырости, гнили и какого-то животного ужаса, и меня от этого запаха ещё сильнее затошнило, словно всё нутро выворачивалось наружу, и я уже была готова упасть и отдаться этой тошноте, чтобы хоть на миг отвлечься от страха. И тут я увидела их. Они стояли толпой, словно стая шакалов, готовых растерзать свою добычу. И в тот момент, как я поняла, они ждали именно меня. Те самые, которых я сдала Каверину, те, про которых я рассказала в надежде, что меня это спасёт. — Смотрите-ка, — прорычал один из них, выходя вперёд. Его лицо, искажённое ненавистью, было мерзким, и в его глазах плескалась животная жажда крови, — сама приползла. Ты же та тварь, которая нас сдала, да? Их лица были искажены такой звериной ненавистью, что я чуть не потеряла сознание. Меня охватил животный ужас, такой ледяной, такой всепоглощающий, что я не могла даже закричать. Я стояла, словно парализованная, и ждала своей участи, не в силах даже пошевелиться, понимая, что это мой конец, и теперь я заплачу за своё предательство. Они окружили меня в плотное кольцо и начали толкать, хватать, цепляться за одежду, словно звери, жаждущие растерзать свою добычу, и всё это сопровождалось грубыми, мерзкими ругательствами и угрозами. Я чувствовала их грязные руки на своём теле, слышала их мерзкие голоса и понимала, что сейчас они меня растопчут, и никто меня не спасёт, и никто не услышит моих криков о помощи. Меня повалили на землю, и я уже приготовилась к ударам, словно покорная жертва, ощущая под собой холодную и мокрую землю, как вдруг всё резко оборвалось, словно по взмаху невидимой руки. Вдруг их грубо оттащили в сторону, словно тряпичных кукол. Я услышала крики, ругань и увидела, как чьи-то сильные руки, словно стальные тиски, оттаскивают этих, не давая им возможности причинить мне боль. Я с трудом приподняла голову и увидела его. Он стоял, словно скала, и его лицо было полно такого яростного гнева, что мне стало даже страшно за тех, кто осмелился ко мне прикоснуться. Это был Сергей. Рядом с ним, словно тени, стояли ещё люди, которые яростно оттаскивали обидчиков, не давая им возможности вырваться. И среди них я вдруг заметила мужчину в длинном, дорогом пальто, которое так контрастировало с грязью и слякотью этого переулка. Его лицо было мне незнакомо, но в нём было что-то такое, что не позволяло отвести от него взгляд, какая-то внутренняя сила, какая-то абсолютная уверенность и власть. Его взгляд был пронзительным, словно он видел меня насквозь, и от этого взгляда по спине пробежали мурашки. — Вы же знаете, что она сделала, — кричали они, извиваясь и пытаясь вырваться из цепких рук, — отдай её нам, мы её разорвём! Она же та тварь, которая нас сдала! Пусть заплатит за своё предательство! — Пошли вон отсюда, и чтобы я вас здесь больше не видел! — рявкнул Сергей, и в его голосе была такая ярость и сила, что у меня задрожали колени, и я почувствовала, что даже меня пробирает ужас. — И если ещё раз хоть один из вас ко мне попадётся, то я вас собственноручно закопаю в этой грязи! Они, как побитые собаки, поджав хвосты, убежали, не смея возразить. Этот незнакомец в дорогом пальто подошёл ко мне, опустился на одно колено и помог мне подняться, и в его действиях было столько уверенности и силы, что я невольно доверилась ему. Его руки были сильными, но в его взгляде, который, казалось, проникал в самую глубину моей души, я увидела не только сочувствие, но и какой-то странный, изучающий интерес, который пугал и притягивал одновременно. — Ты как? — спросил он, и его голос был тихим, спокойным, но в нём чувствовалась такая властность, такая сила, которая заставляла меня невольно подчиниться. — Ты не ранена? — Я… Я не знаю, — ответила я, всё ещё дрожа, и слёзы катились по моим щекам, и я чувствовала себя словно сломанной куклой, которую выкинули в грязь. — Пойдём, — сказал он, — тебе нужно прийти в себя. И он подал мне руку, которую я, не раздумывая, взяла. Они повели меня к клубу, который располагался недалеко от этого переулка, я уже была там. Сергей провёл меня в свой кабинет, который находился в подвале клуба. В кабинете на кресле сидела девушка. Она была блондинкой, с неестественно ярким макияжем, который делал её похожей на куклу, и с надменным, презрительным выражением лица. Она смотрела на меня так, словно я была куском грязи, которую она не хотела даже замечать. Это была Лена. Я не знала, зачем Сергей меня сюда привёл, и чего теперь мне ждать. Я сидела на жёстком стуле, чувствуя себя словно персонажем из какого-то абсурдного театра. Сергей что-то говорил, его голос был где-то на заднем фоне, словно он говорил через толщу воды, но я почти не слушала его. Мои мысли метались, словно испуганные птицы, и всё внутри меня дрожало от напряжения и тревоги. — Они тебе должны были, и они свой долг выполнили, — закончил Сергей свой монолог и наконец взглянул на меня, и в его взгляде я не увидела ни сочувствия, ни сострадания, а только какую-то ледяную отстранённость. — Какой долг? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, но меня уже начинало трясти. — Они чуть не убили меня! Ты о чём вообще? Какой ещё долг? — Меня охватила дрожь, и мои руки начали мелко подрагивать, а в груди начинало сдавливать. — Ну долг, — ответил Сергей, пожимая плечами, словно ничего особенного не произошло, — ты же понимаешь, что разница есть? И в этот момент меня затошнило. Так сильно, что мир вокруг поплыл, и в ушах зазвенело. Я, не говоря ни слова, подскочила со стула и бросилась к туалету. Я не помнила, как до него добралась, меня просто рвало, пока я не почувствовала, что меня сейчас вывернет наизнанку, и я не перестану это делать, пока всё, что есть во мне, не покинет моё тело. Спустя какое-то время, когда меня перестало рвать, и в туалет вошла Лена. Она, словно хищница, оглядела меня с головы до ног, и её глаза сверкали презрением и каким-то скрытым раздражением. Она не задавала вопросов напрямую, но её слова были пропитаны какой-то пассивной агрессией. — Ты чего такая бледная? — спросила она, и её голос был таким, словно она говорила с кем-то грязным, и этот вопрос, как нож, прошёл по моим нервам, и от этого меня передёрнуло. — Мне плохо, — ответила я, чувствуя, как голова кружится, а тело бьёт мелкая дрожь, словно от сильного холода. — Да тебе не просто плохо, — произнесла Лена, и её глаза смотрели на меня с каким-то нескрываемым злорадством, — ты беременна. Я замерла. Слова Лены оглушили меня, как удар грома, и я почувствовала, как внутри меня всё переворачивается. Беременна? Неужели? Нет, этого не может быть. Это какая-то чудовищная ошибка. Меня охватил ужас, такой сильный, что я даже не могла дышать. Я ведь не готова к этому, совсем не готова. Как вообще такое могло случиться? У меня же сейчас совсем другие планы, совсем другие мысли. Моя жизнь и так катится в бездну, и тут ещё эта новость. Я смотрела на Лену и чувствовала, как всё внутри меня сжимается от страха, ужаса и полного отчаяния. Моё сердце бешено колотилось о рёбра, словно загнанная в клетку птица, а в висках пульсировала боль, отдаваясь гулким эхом в ушах. — Ты беременна от кого? — зло спросила Лена, и в её голосе я слышала и ревность, и злорадство, и это меня просто взбесило, и всё моё отчаяние сменилось яростью, направленной на эту глупую и самовлюблённую девицу. — Ты совсем дура? — прошипела я, смотря на Лену с ненавистью. — Неужели думаешь, что от Сергея? Не позорься! Я вышла из туалета, шатаясь, и прошла в кабинет, стараясь игнорировать пронзительный взгляд Лены. Сергей уже сидел на своём месте и что-то бурно обсуждал с кем-то из своих людей, словно ничего и не произошло. Я села на стул и попыталась отдышаться, но меня всё ещё трясло, и всё вокруг словно плыло. Мне было плохо и морально, и физически, и мне не хотелось сейчас ничего, кроме как провалиться сквозь землю и забыть обо всём на свете. Вдруг в кабинет вошёл мужчина в том самом длинном, дорогом пальто. Это был тот самый человек из переулка, который помогал отбиваться от бандитов. Он посмотрел на меня с какой-то тревогой, словно он действительно переживал за меня, и эта тревога была такой искренней, что даже меня удивило это. — Ты в порядке? — спросил он, и в его голосе я услышала такое беспокойство, что мои губы невольно расплылись в слабой улыбке. — Ты такая бледная… Я посмотрела на него и вдруг поняла, что в его глазах нет ненависти, нет презрения, а только какое-то странное сочувствие, которое меня одновременно и настораживало, и притягивало, как магнит. Он подошёл ко мне и, не говоря ни слова, бережно обнял меня, и в этом прикосновении я почувствовала какое-то спокойствие, которое так долго искала. — Тебе нужно отдохнуть, — произнёс он тихо, словно прочитав все мои мысли, и его голос звучал так ласково, что я поверила, что всё может быть хорошо. Я чувствовала его тепло, и мне на мгновение стало легче. Затем он быстро попрощался со всеми и сел со своими людьми в дорогую машину, которая, словно какая-то тень, ждала около клуба. Я смотрела, как машина отъезжает, унося с собой эту иллюзию спокойствия, и понимала, что меня снова закрутило в водоворот судьбы, который я не в силах контролировать.