Инстинкт

Каждый раз, когда Сатору возвращается домой, гнездо постепенно строится всё больше и больше. Оно большое. Больше, чем было в техникуме, а ещё мягче, и там намного больше именно его, Сатору, вещей; пара одеял, про которые он уже почти и не помнил, чтобы они у него были, несколько удобных подушек, а с одного боку даже глубоко втиснули его толстовку, запихнув так, словно пытались спрятать. Сатору осторожно её достал и потёр у желез, чтобы Сугуру мог нюхать в те ночи, когда его нет рядом, а потом также осторожно спрятал обратно, чтобы Сугуру ничего не заметил. На данный момент наблюдать за строительством гнезда — его почти самое любимое занятие; почти самое любимое только лишь потому, что самое любимое — быть рядом с самим Сугуру, и это ничто не сможет заменить. Думая об этом, Годжо не может не прислониться к чужой шее. Он прикрывает глаза, глубоко вдыхая чужой, такой родной запах, мысленно раскладывая его на тона и подноты; на языке немного скребётся что-то. Это совсем не плохо, просто не очень знакомо, что-то, что появляется и ощущается в последнее время всё чаще, потому что именно таким образом беременность влияет на Сугуру, именно таким образом это отразилось на его запахе. Сугуру на четвёртом месяце. Три месяца и три недели, если быть точнее. Сатору немного сходит с ума, только лишь думая об этом. Он открывает глаза, смотря на лицо Сугуру. Не слишком усталое, пока ещё не вернувшее тот вес, что у него был до беременности, но синяки под глазами медленно исчезли, а цвет кожи стал намного лучше. Его рука слегка стискивает Гето, он снова прижимает того к себе. В Сатору есть какое-то странное желание держать Сугуру в своих руках и никуда не отпускать, и если днём тот ещё может воспротивиться, то ночью Гето не остаётся ничего, кроме как уснуть и отдаться полностью в его руки — спит тот так крепко рядом с конкретно Сатору, что никакой силы обнимашки не могут добудиться. Нос трётся о чужую чувствительную шею. Он облизывает губы, отчасти желая раскрыть рот и провести языком по железам, а отчасти сильнее ткнуться носом и просто дышать, потому что утром ему снова нужно будет идти на дурацкое задание, а потом на ещё одно, и ещё-ещё-ещё, а ему так сильно не хватает Сугуру — кто бы только знал, как Сатору ненавидит уходить из дома! Быть так далеко от своего единственного! Он немного ослабляет хватку. Рука, некоторое время лёжа неподвижно, опускается немного ниже, на низ живота Сугуру. Чужое дыхание мгновенно замирает. Сатору в ту же секунду убирает руку, подымая обратно на место. Некоторое время Сугуру дышит слишком тихо. Дышит так, словно он проснулся и сейчас откроет глаза. Но спустя почти минуту его глубокое дыхание восстанавливается. Гето погружается в более глубокий сон, так и не открывая глаза. В душе Годжо появляется странное чувство. Оно не слишком неприятное, но и слишком приятным назвать его сложно, потому что именно из-за него хочется извиваться на месте, ибо в теле как будто бы появилось — причём резко и внезапно — слишком много нервной энергии, которую нужно хоть как-то, хоть куда-нибудь, но выпустить из себя. У него нет определённого мнения по поводу всего этого. Ну, по поводу того, что дыхание Сугуру останавливается, стоит ему поднести руку к животу — к плоду, к их с Сугуру ребёнку. Скорее, у Сатору есть — ну, как их там — чувства. Точно, чувства. Чувства, с которыми нет никакого особого желания разбираться. Он прислушивается к дыханию Сугуру. К биению чужого сердца, которое принадлежит исключительно ему. Губы Сатору при последней мысли невольно искажаются от недовольства, и он переводит взгляд вниз, шепча под нос: — Самым ценным с тобой делюсь, слышишь? Ребёнок не отвечает. Ещё бы ему ответить! Он, поди, и не знает, что Сатору невольно пришлось поделиться частичкой Сугуру. Частичкой маленькой, но такой важной! Самим сердцем! Он слегка елозит на своём месте и, переживая недовольство, случайно слегка раскрывает Сугуру. Рука мгновенно тянется подправить одеяло повыше, заодно невольно закрывая и шею. Всё тело невольно замирает, когда во сне губы Сугуру слегка тянутся в стороны и вверх. «Он улыбается», — ошеломлённо думает Сатору, не в силах отвести взгляда от этой лёгкой улыбки даже на секунду. Вот так, замерев и едва дыша, он проводит большую часть ночи, пока к утру чёрные ресницы не дрогнут, чтобы медленно раскрыться и явить миру самые лучшие, самые красивые чёрные глаза. И тогда, тихо, Сатору наконец-то может начать новый день: — Доброе утро. Сугуру стонет в ответ, потягиваясь и кивая, словно бы соглашаясь — да, утро доброе. Вряд ли, конечно, он соглашается с этим, но для Сатору всё именно так.

***

Эта мысль приходит к нему внезапно, но лишает привычного покоя. Сатору смотрит на девочек, когда те гуляют по саду клана Годжо; они по большей части ходят исключительно по тропинке, но иногда могут шагнуть за линию, разволновавшись от разговора, или оборачиваясь на них с Сугуру — по большей части именно на самого Сугуру, будто бы опасаясь, что тот может внезапно исчезнуть. Глупость какая! Как будто Сугуру когда-нибудь куда-нибудь исчезнет! При подобной мысли он глубоко закатывает глаза и, не сдержавшись, усмехается, а потом переводит взгляд на Сугуру, кто, внимательно посматривая на девчонок, всегда с интересом оглядывается по сторонам. Словно его каждый раз поражают все эти виды. Они ведь одни и те же! — Это уже пятый месяц, верно? — спрашивает он. Гето кидает на него взгляд, но потом снова отвлекается на девочек; к сожалению, у Сугуру всего два глаза, и оба они сейчас смотрят не на него, Сатору, когда приходит ответ: — Прошло ровно четыре месяца, так что это начало пятого, верно, — под конец голос у него становится чуть более задумчивым, а потом Сугуру снова смотрит на него: — С чего ты вдруг спрашиваешь? — У тебя уже растёт живот? — выпаливает Сатору. Сугуру некоторое время просто молча смотрит на него. — Нет? — с несколько вопросительной интонацией спрашивает Гето. — Ты ведь знаешь, что нет — я переодеваюсь при тебе, забыл? Но это нормально. Живот начнёт расти после шестого месяца. — Я просто подумал, — говорит Сатору. — Что наша девочка будет большой, верно? Мы с тобой высокие и мускулистые. Взгляд Сугуру становится нечитаемым: — Оба — мускулистые? Сатору корчит лицо. Да, прямо сейчас никто из них не, однако он уже начинает набирать массу, как и положено благодаря многовековым генным экспериментам, тогда как Сугуру — в своём обычном амплуа — весьма… большой, сильный, сексуальный? Всё разом! Факт в том, что Сугуру — он определённо мускулистый. По крайней мере, когда не беременен. Его большие руки всегда так хорошо ощущаются на талии Сатору… От одной лишь мысли внизу живота становится жарче. С месяц назад у него был гон, но так как заниматься сексом на данном этапе времени им запрещено, пришлось провести его в техникуме, вдали от Сугуру, чувствуя, как альфья часть буквально сходит с ума, пребывая вдали от выбранной, беременной пары. А после того, как Сугуру стало плохо, они вообще ничего не делают. Ну, помимо объятий, поцелуев — в смысле, они много чего делают, просто без секса и чего-то, что требовало бы оргазма одного в присутствии другого. Судя по всему, либидо Сугуру временно потухло. Сатору, слишком занятый в будние дни, просто не находил времени на самого себя. Ну, ничего. Они здорово развлекутся после рождения ребёнка, кто бы в конечном итоге у них не родился. — И почему ты думаешь, что это будет девочка? — спросил Сугуру. — Это может быть и мальчик. — Хочу девчонку, — надул Сатору губы. — Я буду покупать ей столько платьев, что клану Годжо придётся построить для них отдельное крыло. Гето удивлённо рассмеялся, а потом кивнул головой в сторону Нанако и Мимико: — У тебя уже есть целых две девочки, можешь сходить с ними по магазинам хоть завтра. От подобного предложения Сатору даже как-то растерялся. Невольно замедлив шаг, он остановился, чтобы посмотреть на девочек Хасаба, которые прямо сейчас испуганно пытались поднять цветок, который был случайно замят в небольшой драке по поводу того, где сегодня они будут спать. Кстати, спать они будут в своей комнате. Хватит и того, что Сатору вынужден спать без Сугуру целых пять ночей! Делить его с ними ещё в и без того редкие ночи? Да ни за что! — Но тебе нельзя покидать поместье, — расстроенно сказал он. Как он мог поехать без Сугуру? Как он вообще мог куда-то ехать, когда Сугуру был здесь, прекрасно зная, что их встречи и без того — редкие, короткие, вырванные урывками посреди почти круглосуточных битв с многочисленными проклятиями? — Нежелательно, — внезапно поправил его Сугуру, не замедлив шага. — А? — Не «нельзя», а «нежелательно», Сатору, — повторил Сугуру. — Я могу уйти отсюда в любой момент. — Врачи не разрешают, — мгновенно сказал Годжо, обратив всё внимание на беременного. — Да, — легко согласился Сугуру, а потом посмотрел на него. Внимательно, но не слишком рьяно. Спокойно. — И я намерен прислушиваться к ним, однако я свободный человек, Сатору. Никто — и ты в том числе — не смеет запрещать мне что-либо. Это понятно? — Но тебе нельзя, — повторился Сатору, подчёркивая тоном последнее слово и, остановившись, полностью обратил внимание на Сугуру. От его внимания не ускользнуло, как тот тут же прикрыл двумя руками живот. Это была новая, странная и почему-то раздражающая привычка Сугуру — прикрыть свой живот, словно таким образом он защищал ещё нерождённого ребёнка — защищал от него, Сатору. Словно Сатору внезапно стал опасностью. Даже во сне. Гето смотрел на него очень, очень спокойно, но гораздо более внимательно и собранно, нежели ранее. Это более чем ясно говорило о том, что, стоит Сатору оплошать, как между ними вырастет огромная стена чего-то, что он после долгое время не сможет преодолеть. — Ты помнишь своё обещание, Сатору? — чуть тише спросил тот. Тон был явно предупреждающим. — Я не выхожу за тебя замуж. Не принимаю метку. Я был и есть свободный человек, который может уйти, когда захочет. — Я не претендую на твою свободу! — тут же громко ответил он, а после, поняв, что девочки замерли и теперь смотрят на них двоих, стал говорить тише. — Я просто хочу, чтобы всё было хорошо, а раз врачи говорят, что нельзя, значит — нельзя. — Я не верю твоим врачам, — спокойно сказал Сугуру, ошарашив его тем самым до глубины души. — Они не придерживаются врачебной тайны, рассказывают о моём личном деле всем подряд без моего на то разрешения и стоят в первую очередь на стороне твоего клана, в который, я напоминаю, я не вхожу. Я прислушиваюсь к их рекомендациям, но я не собираюсь слепо им верить, поэтому любой запрет навроде «нельзя выходить за территорию клана Годжо» — глупость и ограничение моей свободы. А я свободный человек, Сатору, и никто — ни врачи, ни члены твоего клана, ни ты сам — никто из вас не смеет ограничивать меня. — Это глупости, — удивлённо сказал Сатору, фыркая от недоверия. — Да, они рассказывают о ситуации моей бабушке и мне, но это только потому, что я — эм, ну — я ведь отец этого ребёнка, верно? А бабушка помогает нам обоим! Они на нашей стороне! У Сугуру было то выражение лица, когда он явно хотел что-то сказать, но внезапно передумал, решив не тратить время зазря. Сатору это неожиданно весьма задело, и он слегка распалился, продолжая: — И никто тебя не ограничивает! Просто сейчас тебе нельзя что-то делать, вот и всё! Некоторое время Сугуру молча смотрел на него, а потом развернулся и пошёл к девочкам, которые молча стояли и, оказывается, всё это время смотрели на их ссору. «Прекрасно!» — подумал Сатору, внезапно ощущая какую-то непреодолимую пропасть между ним и Сугуру, возникшую по вине последнего. Сугуру было нельзя слишком много или часто приседать или даже наклоняться — всё это врачи делать не рекомендовали, потому что эти движения задействовали мышцы спины и таза, напрягать которые беременному в его положении было не рекомендовано, — так что Гето просто встал рядом с девочками, сказал пару слов, которые Сатору, всё ещё распалённый их разговором, не услышал, а после потрепал с силой по волосам, отпуская их вперёд. Мимико оглянулась пару раз, словно не уверенная в том, что ей стоит идти, а Нанако смотрела на него так пристально, что было ясно: Сатору она люто возненавидела просто за то, что он заставил Сугуру чувствовать себя не очень хорошо. Хотя в этом даже не было его вины! Раздражённый, он честно подумал уйти, чтобы дать им время остыть друг от друга, но ноги словно приросли к земле, поэтому Годжо не сдвинулся с места, наблюдая за тем, как Сугуру наблюдает за девочками — и как девочки то и дело оглядываются на них двоих. В конечном итоге он сдался и подошёл к Сугуру, вместе наблюдая за Хасаба. Молча, рядом с друг другом, в странном и непонятном напряжении, причину которого Сатору было понять просто не дано, потому что — это всё Сугуру! Чёрт возьми, ну вот как он это делает? Ведь всего минуту назад они оба наслаждались приятной прогулкой, а стоило Сатору сказать что-то, что Гето не понравилось, как тот полностью поменял атмосферу между ними. Причём настолько кардинально, что он даже подумал уйти! А ведь Сатору всю неделю только и думает о том, чтобы оказаться дома, с Сугуру! — Ты не смеешь мне приказывать, — внезапно сказал Сугуру, всё ещё смотря на девочек. Когда Сатору, слишком ошеломлённый внезапным прерыванием тишины, не ответил, тот посмотрел на него. — Ты не смеешь мне приказывать, Сатору, — повторил Сугуру твёрже. — Твой клан — это культ, который поклоняется твоей силе, и чем больше времени ты здесь проводишь, тем меньше остаётся от твоей личности. Ты сам не замечаешь, как возвращаешься к прежним привычкам и больше не слышишь ничьего мнения, кроме своего. Стоп. Стоп-стоп-стоп. Когда простой разговор внезапно свернул на подобную тему? Мозг Сатору внезапно получил ступор — он попытался быстро обработать всю эту информацию, одновременно с тем пытаясь понять, как до всего этого дошло, каким образом Сугуру вывернул тему на вот это и почему он вообще это сказал. Да только разве что-то когда-то было простым, если дело касалось Сугуру? Конечно же нет. — Культ, который поклоняется моей силе? — переспросил он, попросту не понимая. — О чём ты вообще говоришь? Сугуру посмотрел на него с чем-то непонятным в глазах. Это была определённо не жалость, но что — непонятно. Что-то, с чем Сатору ранее никогда не сталкивался, а столкнувшись, невольно споткнулся. — С понедельника по пятницу я разговариваю с твоей бабушкой. Каждое утро, — Гето отвёл взгляд в сторону, его голос стал заметно тише, но всё ещё оставался спокойным. — На протяжении всего этого времени. Эти разговоры весьма настораживают, но понять их на самом деле совсем нетрудно. — Клан меня уважает, — только и мог, что сказать Сатору в ответ. Разве это не то, о чём они уже говорили? Ещё в техникуме, когда Сугуру спросил, какой его клан. И тогда Сатору сказал, что он здесь главный. Потому что он был. А уважают его или же его силу — невелика разница, потому что в конечном итоге во главе всего стоял именно он. — Они не уважают тебя, — сказал Сугуру, надавив. — Они поклоняются твоей силе. Это большая разница. Сатору снова закатил глаза. Сугуру, как всегда, слишком придирался к незначительным мелочам, которые в конечном итоге совершенно не стоили того внимания, которое им уделялось. — К чему всё это? — задался он вопросом; они слишком далеко ушли от главной темы, ибо изначально разговор шёл за то, что некоторые вещи Сугуру делать было нельзя. И никто у Сугуру свободу не отбирает и отбирать не собирается. Сатору обещал ему, значит, так и будет. Гето издал прерывистый выдох. Сатору никогда не слышал от него такого звука, и потому тут же заострил на чужом лице и без того огромное, необъятное внимание, на всякий случай насторожившись. «Если он заплачет», — мысленно стал наставлять он самого себя, — «Нужно его обнять». А потом добавил: «И вытереть слёзы». — Ты должен быть серьёзнее, Сатору, — вздохнул Сугуру. Годжо пропустил замечание мимо ушей; Гето говорил подобные фразы так часто, что это вышло практически инстинктивно. Причём не только Гето, но и Сёко, и Яга, и Нанами, — да и много кто ещё, если так подумать. Но думать об этом было нечего. У Сатору всё было под контролем.

***

Или, по крайней мере, он так думал. На самом деле началось это и вправду не так уж и давно. Может быть, неделю назад, после того их разговора, когда ему сказали быть серьёзнее, а Сатору просто слегка отшутился: «Вот возьму девочек в город за покупками, и ты увидишь, какой я серьёзный и ответственный, Сугуру». Может быть, самую малость позже. Сатору не мог сказать, в какой именно момент это всё началось, однако примерно понимал, что это началось именно тогда. «Это» — назойливая мысль о детях. О его с Сугуру ребёнке. О Нанако. О Мимико. О Мегуми. На самом деле Сатору ничего не знал о Мегуми. Ни сколько тому лет, ни как тот выглядит. Есть ли у того техника или же судьба одарила клан Зенин ещё одним не-магом? Каков его характер и какой это вообще человек; какой это вообще ребёнок. Часто ли он улыбается, или смущается, как Мимико, или смотрит со злостью в ответ, как Нанако, или пока ещё слишком маленький и оттого безучастный, как нерождённый младенец. Сатору не знал всего этого. Информации о Мегуми было прискорбно мало. Он знал, что Мегуми — сын Фушигуро Тоджи и на данный момент носит фамилию «Фушигуро», а не «Зенин». Знал также, что если он не вмешается, то через несколько месяцев его продадут в клан Зенин, потому что сделка уже почти достигла того момента, когда она обязана состояться и тем самым выполнить оставшиеся условия. Ведь оплата, в конце концов, уже была произведена, да и сам Тоджи давно гнил под землёй. Впрочем, последнее не имело никакого значения. В конце концов, Тоджи мёртв. Сатору сам, своими руками его убил. Одним выстрелом фиолетового. Странное осознание того, что где-то там есть ребёнок, не принесло Сатору ровным счётом ничего. В самом деле, что ему до Мегуми? В мире было несколько миллионов детей, находящихся в гораздо более бедственном положении, чем Фушигуро Мегуми. И каждому из этих детей, будь они магами или не-магами, Сатору мог бы помочь. Почему он должен протягивать кому-то руку помощи? Почему этим кем-то должен быть именно Фушигуро Мегуми? И даже вероятность того, что у этого ребёнка внезапно проклюнется техника Десяти Теней, не сделала ровным счётом ничего. Мнение Сатору о Мегуми не менялось на протяжении года. Или даже больше. Потому что Мегуми, по большому счёту, не выделялся для него никоим образом. Такой же ребёнок, как и многочисленные остальные дети. Такой же нуждающийся в его, Сатору, помощи, как и все остальные — что дети, что взрослые. Но по какой-то причине в нём внезапно появилось любопытство, и он задумался об этом мальчишке. Мимико и Нанако. Нанако и Мимико. Их с Сугуру ребёнок. Мегуми. Все эти дети — дети. И Мегуми, по сути, мало чем отличался от девочек Хасаба. Сугуру достал их из весьма ужасной ситуации; а Сатору теперь прекрасно осознаёт, что сам Мегуми вскоре попадёт в почти такую же гнилую атмосферу, потому что клан Зенин нисколько не лучше тех людей, которые заключили девочек в клетку. Но Сугуру вмешался. И Сугуру было далеко не всё равно на вот этих двух девушек. Так значило ли это, что и Сатору должен каким-то образом вмешаться в ситуацию? И, с одной стороны, ну зачем? С другой — а почему бы и нет? И вот этот странный конфликт — именно он Сатору и мучил. Не то чтобы мучил, но ему приходилось постоянно думать об этом, размышлять, осознавать собственное положение и собственное решение, а также решение Сугуру, которое по какой-то причине кардинально отличалось от того, что делает сам Сатору. Потому что Сугуру нашёл девочек и помог им. А Сатору знает, что кто-то вскоре окажется в опасности, но не делает ровным счётом ничего, хотя он может сделать. И пусть их ситуации немного различались, они всё же были весьма схожи. Итак: вмешаться ли ему?