Инстинкт

Утром Сугуру проходит ещё нескольких врачей, внимательно слушает новые диетические требования, график и план физических нагрузок; днём он узнаёт от Кейко-сан о некоторых традициях, правилах и требованиях; вечером снова обсуждает какие-то вещи с Ямато-сан, по большей части соглашаясь. На следующий день это повторяется. Он проходит меньше врачей, но они всё ещё есть и, кажется, пока что не собираются от него отставать, словно пытаются в первую очередь добиться нужного им результата всеми доступными и недоступными методами. Он снова слушает Кейко-сан, которая с удовольствием рассказывает о клане Годжо и, если он проявит любопытство, о Сатору. И, конечно же, вечером он снова ужинает с главными женщинами — и просто главными людьми клана — Годжо. Отличие первого дня от второго в том, что на этот раз он звонит Сатору. Это будет не слишком долгий разговор, потому что, очевидно, Сатору занят и ему совершенно не до разговоров, тем более когда нет особых новостей и рассказывать Сугуру тоже особо нечего, однако, возможно, он немного хватается за это, словно за соломинку. В клане Годжо есть большая библиотека, есть интернет и куча свободного времени — которое пока что не совсем свободное, но непременно скоро будет, — и Сугуру на самом деле практически никогда не бывает один, если он этого не хочет, однако он более чем прекрасно может осознавать собственное одиночество, которое не может исчезнуть ни с кем, кроме как рядом с Сатору. От его присутствия. Или хотя бы от его голоса. В вечер того дня, когда Сатору утром ушёл на задание, было не до того. Да и они вполне разговаривали утром, так что было вполне ожидаемо некоторое молчание — оно было, как бы неприятно это ни было осознавать, привычным. Но когда прошло уже больше суток, а некоторая усталость снова вернулась в его тело, Гето просто не мог не позвонить. В клане Годжо было нормально. Условия жизни лучше многих других вариантов, а чужая настырность с врачами и разговорами не кажется слишком навязчивой, особенно когда он может отказаться, чтобы побыть в одиночестве со своими мыслями. Однако морально Сугуру всё равно уставал довольно быстро, независимо от того, что делал. Словно сам факт беременности вытягивал из него все силы, никак иначе он не мог объяснить, почему этих самых сил в нём просто не было. Даже не физических — просто самых обычных, моральных, духовных сил. Чтобы вставать по утрам с хорошим настроением. Чтобы было желание хоть что-то делать. Чтобы тело не казалось неподъёмным, а в голове была не пустота, а связные мысли. Было странное ощущение собственной деградации, если честно. И вот это — оно нервировало, ползло под кожей, портя нервы, заставляя напрягаться, когда ему, наоборот, следовало бы расслабиться и успокоиться. В то же время было медленное, но чёткое осознание, что подобное было с ним уже давно. Потому что в последние месяцы ему приходилось сталкиваться с этой усталостью на постоянной основе. Заставлять себя вставать по утрам, чтобы идти на задания. Заставлять себя кушать, когда есть возможность, даже если потом будет тошнить и рвать, но мало ли какая-то часть еды успеет перевариться, если повезёт, конечно. Заставлять себя действовать, потому что ну кто ещё, если не Сугуру, ведь Сатору уже и так занят работой, а работа никогда не заканчивается и просто напросто не закончится? Всё это было знакомо и, определённо, не из-за беременности. Желая просто услышать голос своего друга, возможно, обрести немного спокойствия и равновесия, Сугуру позвонил вечером, когда сам Сатору уже должен быть в техникуме. Вот только разговор вышел ещё короче, чем планировалось. На самом деле он закончился одной-единственной фразой. — Сугуру, привет, извини, я перезвоню позже! И не успел Гето и слова сказать, как с той стороны раздались знакомые гудки. Трубку сбросили. На какое-то мгновение он просто… Закрыл глаза, переводя дыхание. Он понятия не имел, почему ему было так плохо. Так хреново. Физически он был не совсем в порядке, но — в порядке. Всё было хорошо. Всё было нормально. Да и резкий сброс звонка был ни первым, ни, несомненно, последним. Сатору мог быть занят. Может быть, он всё ещё на задании — точнее, уже на новом задании, то есть не «всё ещё», а «уже». Но всё это не имело ровным счётом никакого значения, потому что Сугуру с самого начала не злился на Сатору и его состояние было таким ещё до звонка. Звонок же… Он просто убрал возможность сделать это состояние лучше. Хуже не стало, но и лучше тоже, поэтому состояние оставалось… Ну, возможно, немного более ужасным, чем минуту назад. Чем до этого звонка, который длился секунды три, не больше. Медленно, очень медленно, Сугуру сложил кнопочный телефон пополам, закрывая крышку. Взгляд упёрся в стену — по совпадению, именно там стояли многочисленные книги Сатору. Не столько книги, сколько манга и комиксы, потому что какие-то классические книги, которые Гето любил изредка читать, когда было свободное время, тот не любил. Но это ведь Сатору, так что ничего удивительного. Манга. Комиксы. Диски с играми. Многочисленные диски с фильмами. От скуки, не иначе, Сугуру смотрел на этот книжный шкаф по меньшей мере с десяток минут. Факт оставался фактом: ему нужно было на что-то отвлечься. Слышать что-то о клане Годжо не было уже ни сил, ни желания, а собственных вещей в этом поместье у него пока не имелось. Просить же что-то совершенно не хотелось, поэтому оставалось довольствоваться лишь тем, что было в распоряжении этой комнаты. То есть вещами Сатору. То есть вот этими… комиксами. Не то чтобы манга была плоха. Скорее, — и тут его губы невольно окрасила слабая улыбка, — вкус Сатору был ужасно плох. Он предпочитал что-то такое простое, как злодеи и герои, как третьесортные комедии и слишком вычурная, на грани пошлости, романтика. Как внезапные осознания злодеев о совершенных ими поступках, как великие и длинные монологи героев, как внезапные и — предрешённые — победы в тех сражениях, в которых должен был победить именно герой. Для Сугуру читать подобное было скорее смешно, но прямо сейчас он почему-то не мог перестать улыбаться, думая о подобных глупостях. О Сатору — тоже. Это ведь его… вкусы. Ужасные, ужасные, совершенно ужасные вкусы. Не то что философские классики Сугуру. Книги, где размышления о жизни растягивались на многие сотни страниц, приводя многочисленные примеры и доказывая или опровергая различные философские взгляды на те или иные вещи. Вздохнув, он, с неутихающей улыбкой на губах, взял первый попавшийся том в свои руки. Наверное, впервые за год пальцы открыли цветную яркую обложку, а глаза пробежались по таким глупым фразам, как «Зачем ты это делаешь?! Почему совершаешь подобное зло?!». И пусть Сатору не было рядом, Гето не мог не ощущать его присутствие. Запах в комнате. Саму комнату. Вот эти томики и — кое-где даже разрисованные цветными карандашами и фломастерами, подумать только! — страницы. Он прочёл примерно половину, прежде чем телефон вновь дал о себе знать, отвлекая на одном важном моменте. И пусть это было клишированно, пусть чертовски глупо, но Сугуру невольно даже почувствовал мимолётное раздражение от того, что его отвлекают от процесса. Впрочем, раздражение практически исчезло, стоило лишь ему понять, кто звонил. — Алло? — ответил он, дочитывая диалог, прежде чем отложить том. — Сугуру! — выдохнул Сатору, звуча более чем довольно. — Как ты? Только разобрался с твоими вещами, так что скоро всё будет дома. — Спасибо, — поблагодарил он первым делом. — Ты всё собрал? — Мы всё собрали, — из трубки внезапно послышался голос Сёко, причём звучал он так, словно она теперь держит телефон Сатору возле собственного уха. Скорее всего, так и было. — Не волнуйся о книгах, я сама уложила их в коробку. — Спасибо, Сёко, — снова сказал Сугуру. С той же благодарностью, но немного медленнее, потому что он ещё не совсем знал, на какой они теперь территории. Сёко была его подругой и одноклассницей, несомненно, однако она ещё не знала о беременности. Если, конечно, Сатору не сказал об этом. Но Сатору также никому не говорил — как Сугуру и просил — отдавая Гето честь сообщать всем, кому необходимо знать. На некоторое время возникла слегка напряжённая тишина. Несомненно, каждый из них думал, что сказать или что спросить, чтобы избавиться от нахлынувшего напряжения, однако никто не решался сделать это первым. На фоне было слышно, как Сатору с кем-то громко и весьма эмоционально — в хорошем плане — разговаривает. С Нанако, понял Сугуру, когда услышал, как старшая из близнецов что-то смело выкрикнула в ответ. Мимико, чей голос был похож, звучала намного тише. По телефону её и вовсе было не слышно. — Сатору сказал, что ты теперь будешь жить в клане Годжо, — тихо сказала Сёко, явно неуверенная, стоит ли спрашивать и можно ли спрашивать. Она явно боялась пресечь черту. То ли полезть не в своё дело, проявив навязчивость, которая не приветствовалась, то ли опасаясь затронуть какие-то клановые секреты, с которыми никто бы на её месте не хотел иметь дела. — Да, — подтвердил он. Это звучало, на удивление, намного легче, и он даже удивился, потому что недавний разговор с Ягой до сих пор иногда вставал поперёк горла. И дело ведь было даже не в том, что Ийери была ему намного ближе. Дело в том, что Сугуру было как-то легче. — Ты можешь спросить, знаешь, — мягче сказал он, слегка удивляясь этой мягкости, взявшейся словно бы из ниоткуда. Потому что пару часов назад Сугуру бы даже притвориться не смог, не то, чтобы действительно что-то такое чувствовать. — Ну, чёрт, — вздохнула Сёко. — Тебя там заперли или что? — На самом деле клан Годжо на удивление… спокоен, — сказал Гето, тщательно подбирая последнее слово. У него пока что не было точного определения, а если и было, то оно не шло на ум. — Я знаю, что могу уйти в любой момент, и на самом деле так и есть. И даже если бы они хотели меня остановить, то что они могут предпринять? Единственный, кто может это сделать, — Сатору. — Тогда почему ты даже за вещами не приехал? — тише спросила Сёко. В голосе у неё проступило откровенное волнение. — Я знаю, что это не совсем моё дело, но ты так резко исчез, и всё, что я знаю, так это то, что ты у Годжо. А Сатору даже ничего не говорит! Её голос в конце перешёл на откровенный шёпот. Сугуру внезапно понял, что не слышит ни девочек, ни Сатору, как будто Сёко ушла в другую комнату. Как будто она хотела поговорить с ним наедине. На самом деле, если так подумать, то Сёко и Сугуру были намного ближе друг к другу, чем Сатору и Сёко. Да, для Сугуру Сатору был гораздо ближе, чем Сёко, но именно он был для Сёко ближе, чем кто-то другой. Возможно, он и Утахимэ могли бы стоять вровень, но Утахимэ была далеко — и с этим были другие сложности. Так что… то, что Сёко ушла и теперь говорит тише, не пытаясь скрыть своего волнения, стало для Сугуру внезапным осознанием. Что Сёко… ну, что она отошла и спросила вот таким вот образом, нужна ли ему помощь — пусть само предложение о помощи и не прозвучало даже. Но хотя бы вот это волнение, ничем неприкрытое, желание помочь, столь явно высказанное. Даже если помогать надо от Сатору. На самом деле это бесполезно, не мог не подумать он в неком шоке от внезапных откровений, ведь Сатору может читать по губам, а стены для него не являются настоящей преградой. Так что если Сатору смотрит, то сейчас он прекрасно знает, что говорит Сёко и в какой именно ситуации она вот это говорит. Говорит так, словно Сугуру надо спасать. От клана Годжо — от Сатору. Сугуру сглотнул. — Сёко, — выдохнул он, возможно, чуть слабее. — Всё хорошо. Я… Мы с Сатору не хотели так сильно тебя беспокоить. На самом деле я должен был вернуться, просто обстоятельства сложились не самым лучшим образом, но всё хорошо. — Не самым лучшим образом? — мигом переспросила та. — Ты у Годжо, Сугуру! — Я думал, Сатору скажет тебе об этом, — сказал он, хотя за последние дни вообще ни о чём таком не думал. Он вообще не думал. А если мысли склонялись хоть куда-то, то старался, заставлял себя не думать. — Что скажет? — тут же спросила девушка. Сугуру — уже привычно — прикрыл глаза. Сделал вдох. — Я беременный. А после, пока тишина ещё стояла, зачем-то добавил: — От Сатору. Некоторое время стояла оглушающая тишина, а потом он услышал шаткий чирк зажигалки. — Ч-чёрт, — всё ещё шёпотом выдохнула Сёко. — Твою мать. Последнее она протянула так, что было ясно — Ийери ожидала чего угодно, но точно не этого. — Срок восемь недель. Всё… — он сглотнул. — Нормально, однако есть риск выкидыша. Вероятность большая, поэтому было решено не нагружать организм долгой дорогой, поэтому я остался. Сейчас меня обследуют с головы до ног, пытаясь решить, что делать. Но всё хорошо, Сёко, честно. А потом, потому что он параноик, изо рта тут же вылетело: — Только не говори никому. — Я не скажу, — пообещала Сёко почти сразу. — Но… Чёрт, в голове всё это не укладывается… Ты серьёзно? — Да. — Ох, я, — было очевидно, что Сёко замялась. — Я поздравляю, наверное? Сугуру прошёлся взглядом по стене. Поздравление — первое, которое он получил по этому поводу, — его совершенно не обрадовало. Дело ли в том, что звучало оно не очень обнадёживающим тоном, или же в том, что радоваться лично ему было практически нечему, непонятно. Он лишь задним числом отметил, что Сёко хотя бы попыталась его поздравить. Ведь беременность, конечно же, должна вызывать исключительно радость и долгожданное ожидание к рождению новой жизни. От мысли в желудке поднялась тошнота. — Это просто так неожиданно, — виноватым тоном сообщила девушка, когда тишина стала более напряжённой. Гето выдохнул, смиряясь с ситуацией — и даже понятия не имея, что во всей этой ситуации не так. Она просто была ужасной, вот и всё. — Понимаю, — было всем, что он сказал в ответ, потому что уже просто не было сил пытаться выдавить из себя что-то ещё. Но он пытался. Он пытался найти хоть что-то, какую-то тему, чтобы направить разговор на что-то другое, вот только именно сейчас понял, что не помнит, когда в последний раз они с Сёко разговаривали. Нормально разговаривали, чтобы просто знать, что и как происходит в жизни друг друга. Вероятно, прямо сейчас девушка столкнулась с той же проблемой, потому что тишина продолжалась, а напряжение не спешило исчезать. Ему бы сказать что-то. Например, что для него это тоже было неожиданностью; вот только Сугуру никогда в этом не признается, потому что для мира магов подобные слова всё равно что клеймо в будущем ребёнка. А пытаться лгать о том, что он рад и что это то, чего он хочет — даже не стоило. Не было ни настроения, ни сил. — Ну, — протянула Сёко. Послышался выдох, явный признак курения. — Я бы сказала тебе не напрягаться, но, судя по всему, в клане Годжо всё нормально? Очередное уточнение. Впрочем, он был совсем не против подтвердить свои слова ещё раз. — Всё хорошо, — даже если не совсем всё; но более-менее нормально. А после попросил, не в силах терпеть это странное напряжение дальше: — Ты уж позаботься о Сатору. Сёко фыркнула. — Конечно. Присмотрю за твоим парнем. В очередной раз говорить о том, что Сатору его лучший друг, а не пошлое «парень», настроения не было.

***

— Сугуру! Сугуру приподнимает голову как раз в тот момент, когда резко отодвигается дверь сёдзе. На пороге — Сатору, немного запыхавшийся и с такой широкой улыбкой, что невольно губы сами тянутся улыбнуться в ответ. Очки у него съехали, глаза сверкают, а одежда в лёгком беспорядке, но присутствие конкретно этого Годжо такое неоспоримое, что никакая иллюзия не смогла бы притвориться, просто померкнув по сравнению с оригиналом. — Сатору, — говорит он в качестве приветствия. Произносит так, словно пытается в собственную же голову вбить, что да, Сатору здесь, это не какой-то глюк мироздания, а самая настоящая реальность; та самая, которую он проклинает уже чёрт знает сколько времени. Сатору влетает внутрь своей — их? — комнаты так, словно за ним кто-то гонится сразу с бензопилой, не меньше. Прыгает на кровать, заставляя матрас пару раз спружинить, подтягивается наверх, к нему, а потом обнимает руками за талию, утыкаясь головой куда-то в низ живота, потираясь, словно непослушный ребёнок. — Сугуру, — выдыхает, довольный. И что можно сделать в ответ? Только лишь положить собственную руку на эту белую голову, впитывая в себя чужое присутствие. — Ты не говорил, что приедешь, — только и может оправдать собственную лёгкую неуверенность Гето. — Пошли они все на хуй, — резко говорит Сатору, снова потираясь лбом. — Я соскучился. Сердце Сугуру буквально тает от этих слов. — Мы не виделись всего два дня, — говорит он. Слабое и весьма бесполезное замечание. Совершенно бессмысленное. — Это целых два дня! — громче протягивает Сатору, подымая голову, чтобы, глядя ему в глаза, сказать более веско: — Я скучал. Сугуру сглатывает. В горле немного тесно дышать, а глазам почему-то больно, но он только выдавливает из себя очередную улыбку. — Я тоже скучал по тебе, — не может не сказать он, возможно, гораздо более отчаянно, чем хотел. Но это правда. Он очень, очень скучал по Сатору, даже если его присутствие ощущалось постоянно. — И теперь там нет твоего гнезда, — почти что ноет Сатору, сбивая его с мысли. — Как я смогу спать на этих тесных кроватях, если там нет ни тебя, ни гнезда? Сугуру, я умру, точно умру! Сугуру не верит в бога, но в этот самый момент в его мыслях есть весьма отчётливое: «о, Господи, дай мне сил». — Раньше ты спал на этих кроватях, что сейчас не так? — слегка раздражённо, но с какой-то неутихающей нежностью спрашивает он. — Ты был за стеной, — протягивает Годжо. — Я знал, что ты там, а теперь тебя нет. Его пальцы продолжают перебирать белые пряди. — Ну, — говорит он, возможно, лишь слегка неуверенно. — Тогда тебе придётся навещать меня почаще. Наглая и счастливая улыбка на чужих губах — лучшая награда. А когда она становится немного игривой, то Сугуру не может не почувствовать желание. — Потрахаемся? — заговорщицким шёпотом спрашивает Сатору. — Если без анала, то можно, — говорит Сугуру, прищурившись. А после, вздыхая, удручающе качает головой. — А вообще не желательно, так что секс временно отменяется. Сатору надувает губы, но ничего не говорит. Какое-то мгновение Сугуру смотрит на эти губы; в груди всё ещё витает неутихающая нежность и любовь, так что, закатив глаза, он решается на другую авантюру. — Садись, — говорит он. Сатору моргает, но наконец-то выпускает его из объятий (Гето старается не обращать внимания на то, что теперь ему ужасно не хватает на своём теле этих тонких, но таких согревающих, цепких рук), чтобы сесть. — Сними одежду, — говорит он следующую команду. На губах Годжо тут же мелькает предвкушающая улыбка. Пальцы быстро перебирают пуговицы, штаны отлетают куда-то назад так быстро, словно их не через ноги сняли, а по швам; сразу вместе с трусами, не медля. — Прими традиционную позу, — приказывает Сугуру, внимательно смотря на Сатору. Тот замирает, словно слова не сразу доходят до его мозга, но потом послушно двигается, подминая под тело свои длинные тонкие ноги; рукой поправляет член, слегка застенчивое движение, чтобы тот случайно не был зажат между ног сейчас, когда это явно не нужно. Смотрит на него исподлобья, мол, можно к себе прикоснуться? К своему члену прикоснуться можно, Сугуру? Я ведь только поправить, честно, видишь? Гето улыбается. Любой намёк на усталость исчезает так, словно его никогда и не было. — Тебе идёт, — говорит он, не в силах сдержаться. — Сидеть так покорно и послушно. Сатору закатывает глаза — вот непослушный, а, — но предвкушение из чужого взгляда никуда не исчезло. — Возьми большим и указательным пальцем свои соски. Потяни их вперёд, потом загни внутрь. Помассируй. Он внимательно смотрит за тем, как каждую команду послушно — молча — выполняют. Цокает: — Медленно, Сатору, не спеши. Тот шипит, ёрзает, хмурит нос, но послушно, медленно массирует свои розовые соски, заставляя постепенно наливаться кровью. И не только соски, но и член, очевидно, тоже, потому что орган между ног краснеет, вставая по стойке смирно; Годжо приходится ёрзать, потому что сидеть ему явно неудобно и непривычно, он обычно весь такой расслабленный и свободный, а тут даже пошевелиться лишний раз не выходит без того, чтобы не начать падать в сторону. Сиди он на полу, несомненно, уже бы оцарапал себе все коленки. К счастью, на кровати мягче. — Сожми их. Сильно, до боли, — говорит Сугуру и в ответ тут же прилетает сильный, громкий стон. — Бля, Сугуру, — шипит тот в ответ. — Молодец, хороший мальчик, — улыбается Гето. — Теперь повтори. Вытянуть, втянуть, помассировать и сильно сжать. Давай. Сатору повторяет. — Ещё, — говорит он. — Ещё, — приказывает Сугуру. — Ещё, — требует Гето. А Сатору — послушный, запыхавшийся Сатору — ёрзает в неудобной позе, переваливая возбуждённый член с одной ноги на другую, корчится и кривится, но послушно играется со своими сосками именно так, как ему было сказано, с каждым разом начиная стонать всё громче и сильнее. В очередной раз повторяя движение и слыша ободрительный хмык Сугуру, знаменующий о том, что он молодец, хорошо всё сделал и теперь может приступать к следующему кругу небольшого, но такого приятного ада, у Годжо начинает течь член. Гето замечает это сразу. Предсперма пачкает бёдра, которые дёргаются из-за напряжения; головка, открытая, так и манит взгляд. И руки. И язык. Но — Сугуру всё это игнорирует. — Сугуру, — стонет Годжо, останавливаясь, чтобы перенести вес с одной ноги на другую. — Продолжай, — говорит он, игнорируя откровенную мольбу. — Я не разрешал останавливаться. — Чё-ёрт, — шипит Сатору, но снова начинает массировать соски. Они красные, опухшие, чувствительные настолько, что теперь даже от одного лишь воздуха пульсируют; хочется просто взять горошину и прикрыть, лишь бы ничего не чувствовать. Или взять и помять так, как нужно, чтобы расслабиться; но всё это уходит в сторону, когда руки, собственные два пальца с каждой руки, делают всё именно так, как сказал делать Сугуру, потому что ослушаться — невозможно. У Сатору пульсирует всё тело. Ноги болят, затекли, сидеть на них нереально — и он невольно вспоминает, как точно также всего три дня назад сидел Сугуру, почти что час, рядом с его матерью и бабушкой, ни разу не шелохнувшись. Спина неудобно согнулась вперёд, как будто не может выдержать своего веса. Грудь болит, и это так приятно, но это такая невозможная пытка, что — невыносимо. Член между ног пульсирует. Грудь пульсирует. Голова пульсирует — в ушах отдаётся стук собственного сердца так, что собственных стонов и не слышно. Всё тело сходит с ума; как будто крыша едет, и он сам как будто едет, потому что эта чёртова блядская поза! — Су-г-р, — бормочет он, кое-как собирая силы. — Можно? Пожалуйста. Сатору едва может открыть глаза, чтобы посмотреть, как тот жадно, но притворяясь равнодушным — и от этого притворного равнодушия собственный член начинает течь ещё сильнее, — оглядывает его с головы до ног. — Я не разрешал останавливаться, — снова, но более резко говорит Сугуру. — Продолжай. Думаю, раз ты такой непослушный, то этого тебе хватит, чтобы кончить. И Сатору — задыхается. Сил хватает только на то, чтобы следовать команде. Пальцы мнут соски, с каждым разом одно и то же ощущается сильнее и ярче, отдаваясь ударами прямо в член, до поджатых яиц; он невольно толкается вперёд, едва не теряя равновесие, закусывает губу едва ли не до крови, а потом в какой-то момент все неприятные ощущения просто теряются на фоне более сильной боли — той, что исходит от собственных рук, той, что не останавливается ни на миг — и его трясёт, а ощущений так много, что перед глазами расцветает темнота. — Молодец, — слышит он голос Сугуру. Он правда, правда молодец. Сидел послушно, подогнув под себя колени, ни разу не опустил руки вниз, чтобы, сорвавшись, подрочить собственный член; только лишь массировал свои розовые соски, которые теперь скорее красные, потому что они покраснели от крови так сильно, что теперь очень, очень тёмные. И Гето, наблюдая за тем, как бледные брови беспомощно и так отчаянно сходились вместе, как выражение страдания и возбуждения перемешивалось на чужом лице, испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие. Потому что это он — только он — может видеть такого Сатору. Потому что это он — только он — может приказывать и делать Сатору приятно таким образом. Впервые за появление Годжо он двигается, перехватывая чужое тело, которое от резкого, немного вымученного оргазма готово завалиться вперёд. Тянет на себя, помогая выпрямить затёкшие ноги, которые теперь ходят ходуном, дёргаясь от колющих ощущений, которые никак не скрыть. Сатору дышит загнанно и весьма устало. Сразу ясно, что подобное его знатно вымотало. Сугуру милостиво целует его в лоб, накрывая одеялом и ложась рядышком, чтобы дать время прийти в себя. Глаза сами собой закрываются. А в душе — сплошное удовлетворение.