Инстинкт

Это немного странно, но в следующие дни инстинкты Сатору сходят с ума. Ему хочется выделять больше феромонов и метить Сугуру, чтобы тот пах им. Ему хочется нежить его, целовать и обнимать даже больше, чем раньше. Ему хочется заботиться о нём, расчёсывая волосы, кормить, быть рядом, когда ему плохо. Ночью обязательно накрывать одеялом, потому что омега мёрзнет, и трогать, трогать, трогать и трогать, чтобы дарить ласковые и нежные прикосновения по всему телу. Может быть, это потому, что они уже очень долго не были рядом. Может быть, это потому, что Сугуру беременный. Но инстинкты Сатору немного сходят с ума, и не то чтобы он может им отказать. Не то чтобы он даже хотел им отказывать. Следующие несколько дней такие хорошие, что напоминают сон. Они спят вместе. Кушают вместе. Отдыхают, обнимаются, редко — целуются. Между ними нет слишком интимных прикосновений, намекающих на нечто большее, но на самом деле Сатору не думает, что хотел бы сейчас это что-то. Не отказался бы, если бы это было, но ему слишком хорошо и так, чтобы даже думать о чём-то. Ему нравится то, что происходит сейчас. Возможно, только возможно, он немного ревнует Сугуру к девочкам, которые требуют внимания и заботы. Но даже его ревность не злая. Она такая, немного игривая, когда он притворно вздыхает от тоски, чтобы привлечь прищуренный взор. Увидеть, как на его поведение закатывают глаза, но улыбаются. И девочки ему тоже нравятся. Он играет с ними, приносит игрушек из детского отдела, самостоятельно покупает пару комплектов одежды, достаёт побольше одеял, ищет их детский запах в гнезде, где Сугуру, самый лучший омега, уже успел поместить их вещи, чтобы гнездо было самым лучшим и восхитительным. Сатору старается заботиться о них и о Сугуру. Это что-то новое для него, но вызывающее приятное чувство. Ему хорошо. Но на четвёртый день Сугуру должен пойти на задание. И это ужасно. Сатору становится грустно, потому что его омеги снова нет, потому что она ушла. И так-то он знает, что Гето просто пошёл на задание, чтобы незаметно после сходить в больницу и наконец-то узнать о сроке плода, но он просто не может не грустить. Годжо уже посмотрел в интернете, и, оказывается, там сейчас не ребёнок, а развивающийся плод маленького детёныша, такой маленький и беззащитный, что это что-то делает с его сердцем. И это тоже заставляет его грустить. И девочки тоже грустят. Так что в конечном итоге они смотрят мультики, потому что это самое лучшее занятие, когда тебе грустно, ясно? Но пока девочки смотрят мультики, Сатору погружается в собственные мысли. О Сугуру. О девочках. О ребёнке. — Годжо-сама, вам грустно, что Гето-сама нет? — спрашивает его Мимико. — Я его альфа, — грустно говорит Сатору, потому что это то, что есть. Он — альфа Сугуру. «Ты такой хороший альфа, Сатору. Мой альфа.» — Мне тоже грустно, когда его нет рядом, — говорит Мимико. Сатору обнимает её маленькое тело, подтягивая ближе к своему боку, чтобы поделиться теплом. — Он скоро вернётся, — говорит Годжо. Мимико кивает. — Но мне всё равно грустно, что его нет рядом. Девочка снова кивает. Но, кажется, даже если Сатору не особо много сказал, она уже меньше грустит. Годжо мимолётно думает, что это успешный успех, а потом его мысли перескакивают в какие-то фантазии о том, что будет в их недалёком будущем. В их с Сугуру будущем. Конечно, Сатору сказал, что он примет любой выбор Сугуру — и так и есть, — но это не мешает ему думать о том, как могут развиваться события, если Гето согласится. Если он захочет. Если у них будет ребёнок. Маленький ребёнок. Сатору пытается представить его. Сначала маленького мальчика и почему-то с его внешностью, но потом нос сам собой морщится от мысли, что мальчик будет похож на него и именно вокруг этого мальчика будет ходить его Сугуру. Нет, Сатору должен быть один такой для Гето. Потом он пытается представить маленького Сугуру. С пухлыми щеками, по-детски взрослым, раздражённым взглядом от проделок самого Сатору. Но это как-то больше походит на маленького Сугуру, которого он пытается представить, чем на их общего ребёнка. К тому же, думает Сатору, почему это должен быть именно мальчик? Действительно. Что, если это будет девочка? Похожая на Сугуру, с его длинными тёмными волосами. Но глаза у неё будут побольше, кожа немного светлее, наверное. Длинные тёмные ресницы, полные губы. И взгляд такой, из-под этих ресниц, невинный, на который Сатору всегда будет поддаваться, даже если он знает, всегда будет знать, что на самом деле в этих светленьких (ну, темненьких, на самом-то деле) головках ничего невинного и нет. Сатору… Ну, он не знает, что сказать. Но он бы очень хотел девочку, наверное? Конечно, ему всё равно, мальчик это или нет, но, наверное, он бы хотел вот эту девочку? И не обязательно, чтобы прям как из его фантазии, но… Как-то так. Интересно, а если… если Сугуру хочет, то кого бы он хотел? Мальчика или девочку? Наверное, мальчика, раз уж Сатору хочет девочку — обычно их мнение ровно противоположное во всех вещах, так что он бы не удивился, если бы они и здесь не смогли сойтись во мнениях. Но, может быть, может быть, он тоже хотел бы девочку. Хотя вряд ли.

***

Иногда Сатору от волнения просыпается ночью. Этого практически никогда не случалось до того, как он узнал о положении Сугуру, но последние несколько дней он немного взбудоражен и, пожалуй, слишком переполнен энергией, которую некуда деть, и это заставляет его просыпаться ночью, чтобы взглянуть на Сугуру. Не помогает то, что сам Сугуру ничего ему не говорит. Он не говорит о том, как сходил в больницу — всё ли хорошо? Какой срок? А кто у них будет? Он не говорит о собственном решении, о их с Сатору будущем, о ребёнке. Гето вообще ни о чём не говорит, но Годжо его не торопит, прекрасно понимая, что здесь не он является тем, кто должен принять окончательное решение. Сатору всё прекрасно понимает, но это не мешает ему испытывать волнение, которое не даёт спать по ночам. А лежать в полностью спящем гнезде, да ещё и молча, да ещё и несколько часов подряд — это ужасно скучно. Поэтому, конечно же, Сатору начинает говорить с тем единственным, кто прямо сейчас может не спать. То есть с животом Сугуру. То есть с ребёнком, который находится в этом животе. Годжо понятия не имеет, есть ли уже сейчас у их ребёнка уши, но это не имеет никакого значения. Он в любом случае должен выслушать, что скажет Сатору. А говорит Сатору о том, чтобы тот вёл себя хорошо. Не то чтобы он может прям приказать… Или убедить вести себя хорошо… Это скорее просьба, потому что Сугуру выглядит очень, очень уставшим, и даже долгие ванны не могут насытить его водой. Так что Сатору, конечно же, беспокоится о Сугуру. Он просит ребёнка вести себя хорошо даже не ради того, чтобы таким образом склонить решение Сугуру к принятию ребёнка. Он просит просто потому, что беспокоится о Сугуру, потому что его омегу рвёт почти каждый день, она ничего не ест, она устала. И обязанность Сатору, как альфы, позаботиться о нём, о своём партнёре. Но он может сделать не так уж и много, когда чужое физическое состояние зависит не от него или Сугуру, а от ребёнка. Так что он просит этого ребёнка быть немного… менее противным. Это нелогично, если пытаться объясниться, но в голове Сатору это имело смысл, ясно? — Он просто весь в тебя, — говорит в какой-то момент Сугуру, пугая его так, что Сатору чуть не падает с кровати. Годжо совершенно не заметил, как тот проснулся! Он немного смущается от того, что его поймали, и смущается от того, за чем именно его поймали. Некоторое время он даже ждёт, что Сугуру будет подшучивать над ним из-за этого, но ничего такого не происходит. Они… говорят. Сугуру ничего не говорит о ребёнке, но они просто говорят, и это словно глоток свежего воздуха, потому что они говорят о ребёнке. За исключением двух раз они никогда об этом не говорят. Первый был в туалете, когда Сатору узнал о беременности, второй же не столько разговор, сколько признание, что этот ребёнок есть, когда Сугуру пришёл из больницы и сказал, что не хочет говорить обо всём этом. Так что это третий раз, когда они оба открыто говорят о том, что ребёнок есть, что он на самом деле существует, что он может быть. И это также, на данный момент, самый долгий разговор обо всём этом, даже если это просто Сугуру, который задаёт ему странные, но на самом деле довольно логичные и нужные вопросы. Например, о том, где они будут жить. Сугуру уже говорил, что общежитие не является вариантом, но Сатору всё ещё не думал об этом, потому что в первую очередь им нужно было решить, будет ли у них вообще ребёнок. А по поводу дома — ну, он же сказал, что он всё сделает, верно? И Сугуру явно понял, что он действительно сделает всё, так что… Вопрос больше не поднимался до сего момента. А вот вопрос про клан заставил его задуматься. Должен ли он привести Сугуру в клан? А хочет ли этого Сугуру? А должен ли их ребёнок расти в клане? А захочет ли этого Сугуру? А чего он сам хочет? Это сложно, если честно. Дело в том, что Сатору легко признаёт, что жизнь в клане явно не то, чего может хотеть Сугуру. Или даже он сам. Но у Сатору нет ничего, что сказало бы ему, что жить в клане — плохой вариант. Этот вариант — он просто есть. Он не плохой и не хороший. Средний, на самом деле. Они могут там жить, если захотят, но если нет, то значит нет. И даже если по этому поводу в клане могут возникнуть небольшие вопросы, то статус Сатору слишком высок, чтобы кто-либо протестовал слишком сильно. Недовольство может высказать бабушка. Но даже бабушка всегда подчиняется тому, что он говорит, потому что Сатору — обладатель Шести Глаз и Безграничности, тот, кто должен привести клан к процветанию, как Сильнейший. А это значит, что его слова являются законом, который нельзя преступать. Любые его слова являются законом. Тот, кто с этим не согласен, должен или молча подчиниться, или быть казнён за предательство. За то, что посмел пойти против Годжо Сатору. Так что… они могут жить в клане, если Сугуру этого захочет. Сатору, откровенно говоря, не против любого варианта, хотя бы потому что в клане примут Сугуру — потому что Сугуру его омега и его слова являются законом. Постулатом. Но Сатору слабо представляет, как Сугуру будет жить в клане. И дело даже не в том, что Сугуру приехал из деревни и имеет другой статус, потому что их статусы сейчас не имеют вообще никакого значения. Дело просто в том, что его жизнь в клане и его жизнь с Сугуру настолько разные вещи, что Годжо просто сложно соединить их во что-то целое и нормальное. Гето Сугуру в клане кажется ему чем-то нереальным. Слишком, слишком нереальным. Сугуру, он просто… он просто не такой. Сатору понятия не имеет, как это объяснить. Ну, в любом случае, если не в клане, то на деньги клана Годжо они просто купят себе дом. Квартиру? Он может позволить себе любой выбор или даже несколько выборов. Что угодно. Что Сугуру захочет; потому что самому Сатору вообще всё равно? Ну, то есть ему не всё равно, но он будет доволен в любом случае? И Сатору готов сделать что угодно. Но этой ночью Сугуру не просит ничего, кроме как воды.

***

Сугуру идёт в больницу. Снова. Что это значит? Он… он делает аборт? Но тогда он бы сказал об этом ему? Или он сначала бы сделал, а потом сказал бы об этом? В конце концов, именно Сугуру решать, поэтому, конечно же, он может как сказать и сделать, так и сделать, а только затем — сказать. Или Сугуру просто идёт получать результаты каких-то анализов? Он ведь говорил что-то о том, что ему нужно сдать анализы, хотя лично сам Сатору так и не смог понять, какие и сколько, потому что в интернете по этому поводу было слишком много всего, чтобы разобраться. Зачем Гето идёт в больницу? Что ещё хуже, вечером Сатору должен идти на задание. Фу.

***

Задание оказывается одновременно и лёгким, и сложным. Лёгким, потому что Сатору ничего не стоит изгнать особый уровень. Это так просто, так быстро и так легко, что он не может не удивиться в который раз, почему он должен всё это делать? Кажется таким напрасным тратить свою силу на подобную ерунду. Он искал это проклятие меньше четырёх минут, убил за несколько секунд и потратил так много времени на дорогу, когда мог бы быть вместе с Сугуру, что он действительно не может найти в себе понимания, зачем он это делает. Но Сугуру, конечно же, сказал бы что-то по этому поводу, если бы Сатору пожаловался. Они проходили это уже так много раз, что Годжо может буквально слышать его голос в голове, навязчивый в попытке вбить здравомыслие: «Сильные должны защищать слабых, Сатору». Он всегда так делает. Но сегодня, думает Сатору, у него есть какая-то новая цель. Он убивает проклятие, чтобы это не пришлось убивать кому-то другому. Чтобы само проклятие не навредило. Например, его ребёнку. Возможно, девочке. От мысли, что его маленькая девочка должна будет ходить на опасные задания, убивать проклятия, заниматься тем, что кажется Сатору столь пустым и бессмысленным, что-то в его душе тянется. Эти глупые, бесполезные эмоции, которые ему по какой-то причине нужно чувствовать. Это половина сложности этого задания. Вторая половина — Сугуру. Сугуру явно ещё не сделал этот самый аборт (потому что если бы он сделал, то Сатору бы посмотрел в эти чёрные глаза и сразу бы всё понял… ну, наверное), к тому же так очевидно не хотел, чтобы Годжо уходил куда-то в ночь. Наверное, отчасти именно поэтому он так быстро со всем расправляется. А потом телепортируется. Сатору довольно успешно освоил телепортацию и теперь может преодолевать большие расстояния всего за пару секунд, но, как и любая другая техника, она имеет свою цену. К примеру, Шесть Глаз постоянно впитывают из его окружения поток информации, с которым приходится мириться; Безграничный барьер требует сильной нагрузки на мозг, будь то автономный режим или же нет; обратная проклятая техника сложна в использовании, а одно её неправильное направление при лечении может быть довольно болезненным и более серьёзным, чем сама рана. Причём лечение не столько тела, сколько той области, которая отвечает за течение проклятой энергии. Телепортация же слишком требовательна в каком-то смысле. Сатору должен перенести себя с одного места на другое, но для этого он словно бы должен собраться самого себя в какую-то кучку, сплющить со всех сторон, стать попросту меньше, как будто он таким образом пытается подражать нитке, которую вталкивают в ушко иголки. Вот только Сатору — не совсем тонкая нитка. У него слишком много проклятой энергии, чтобы таким образом скрутиться. Но он может это сделать; это неудобно, откровенно говоря, но для него — уже более чем реально. Так что, как бы ему не нравилось это делать и какие бы не совсем приятные ощущения были в теле после, он использует технику этой ночью, потому что Сугуру хотел, чтобы он был рядом этой ночью. И даже если все уже спят, для Сатору это не имеет большого значения. Он быстро принимает душ, а потом пробирается в гнездо как можно тише, чтобы никого не разбудить. Сатору чувствует, как его мозг немного неприятно тянет от всех техник, которые ему пришлось снова использовать, и не может не поморщиться, потому что телепортация нагружает его мозг сильнее, что что-либо ещё. Годжо устраивает голову на подушке, вздыхает, какое-то время лежа с закрытыми глазами и в очках, но как только чувствует движение, то сразу открывает глаза, чтобы посмотреть, кого он случайно разбудил. И встречается прямо с чёрными омутами. Они мутные ото сна, но смотрят прямо на него с такой нежностью, что это снова что-то делает с сердцем Сатору. Что-то мягкое и такое опасное, но без намерения навредить, опасное в том смысле, что оно слишком уж нежное, а Сатору не привык к такой нежности, с которой на него смотрит Сугуру. — Привет, — неловко говорит он, желая прервать молчание. — Устал? — спрашивает Сугуру. Сатору фыркает и пожимает плечами. Закатывает глаза. Он не устал, ясно? Он сильный, и подобная мелочь его не цепляет. Гето тоже тихо фыркает, но это другой фырк. Как будто бы Сатору его веселит, что слегка оскорбительно, потому что прямо сейчас это не то, что он намеревался сделать. — Отдыхай, — вздыхает Сугуру, а потом снова закрывает глаза, на удивление быстро погружаясь в сон. Ну, он сейчас довольно много спит, если так подумать. Обычно Сугуру рано вставал, делал обязательную утреннюю тренировку прямо перед занятиями, а ложился тоже рано, чтобы высыпаться. Но сейчас он ложится рано, а просыпается поздно. Словно первое — по привычке, а второе — по нужде. Это хорошо, наверное. Сугуру сильный, но ему иногда надо отдыхать, и сейчас, видимо, нужно немного побольше отдыха, потому что в его теле растёт и развивается ещё одна жизнь, которая тоже требует энергии. Размышляя об этом, Сатору сам не замечает, как медленно засыпает.

***

Когда после занятий Сёко забирает девочек, а Сугуру смотрит на него тем самым взглядом, который обычно означает «нам надо поговорить», то Сатору мгновенно понимает, что сейчас — тот самый момент, когда решится их дальнейшее будущее. Это не должно так сильно удивлять, но это удивляет. Разговор должен был случиться рано или поздно, и Годжо знал об этом с тех самых пор, как между ними вообще появилась тема для обсуждения, однако он всё ещё ошеломлён, что это происходит прямо сейчас. Это… Это разговор об их ребёнке. Маленьком живом существе, которое прямо сейчас находится под сердцем Сугуру; в самом лучшем месте, чтобы быть, по мнению Сатору. Не то чтобы он скажет об этом вслух. Это смущающе. Но это правда. Некоторое время они идут молча. Сатору просто слепо следует за Сугуру, погруженный в собственные разные мысли, которых слишком много, чтобы зацепить хотя бы одну, а Гето, видимо, выбирает место, где их никто не подслушает. В конечном итоге они идут в здание одного из старых общежитий. Те, которые рано или поздно снесут, чтобы построить что-то новое, но что пока что не сносят, потому что всё ещё не настолько плохо, чтобы сносить. Здесь также есть кухня. Посуда. Сугуру достаёт из школьного рюкзака чай и пакетик конфет, который кладёт на стол. Сатору садится вниз, сразу беря одну из них, чтобы чем-то занять руки. В немного неловком молчании они ждут, пока закипит чайник, а потом заваривают чай. — Итак, — прокашливается Сугуру. Сатору смотрит. У него в голове слишком пусто, чтобы что-то сказать. — Сейчас идёт седьмая неделя, — говорит Сугуру, смотря куда-то в стол. Сатору тоже смотрит в стол. Он старый, как и всё остальное в этом здании, как и само здание, но ещё не настолько, чтобы развалиться прямо под их руками. — Седьмая неделя, — повторяет Сатору задумчиво. Это значит, что Сугуру может сделать аборт, если он не хочет ребёнка. Хорошо. — Хорошо, — говорит он. — Хорошо? — переспрашивает Сугуру, сощурив глаза. Сатору понятия не имеет, что сказал не так, но решает, что сейчас лучшим его решением будет объясниться. Просто на всякий случай. — Да, — говорит он. — Это хорошо. Потому что, ну, если ты не хочешь, ты можешь сделать аборт. Собственные слова звучат как-то не очень красиво, и Сатору всё ещё не понимает, что с самого начала могло вызвать чужую настороженность, но Сугуру смягчается, и это главное. Некоторое время они молчат. Сатору отпивает чай первый, Гето следует его примеру, прежде чем они оба прокашливаются. Не столько от вкуса или температуры, сколько от того, что им надо поговорить об этом, а никто из них понятия не имеет, как говорить о чём-то таком. Сатору решает, что в первую очередь это именно ему нужно обозначить свои позиции, раз Сугуру пока что ничего не говорит. — Если ты не хочешь, то тогда и я не хочу, но если ты хочешь, то тогда я хочу, и я всё сделаю. Сугуру кивает, и они снова некоторое время молчат. — Я долго думал об этом, — говорит Сугуру, вздыхая. — Это будет… сложно, — слово тянется, звучит это как-то не очень весело. — Но я бы хотел, если бы это было с тобой, Сатору. — Правда? — спрашивает Сатору, ошарашенный. Сугуру кидает на него взгляд, слегка улыбаясь. — Да. Ну, не всё так просто, но я бы хотел иметь с тобой ребёнка. — Это… Это здорово, — выдыхает Сатору. Эмоции нервно бурлят под кожей, и он чувствует, как невольно и сам начинает улыбаться. — Я всё сделаю, Сугуру, — снова говорит он, но слова кажутся неподходящими, какими-то маленькими, мелкими, совершенно незначительными, особенно сейчас, когда все его чувства просто бурлят. Но Сугуру понимает. Он нежно улыбается, кивая. Его рука тянется по столу, и Сатору тоже тянет ладонь, чтобы переплести пальцы и почувствовать успокаивающее сжатие. Тепло чужой, но такой родной руки. — Но, — говорит Сугуру, нерешительно пытаясь утянуть руку обратно. Годжо позволяет, не решаясь держать, когда этого не хотят. — Как я уже сказал, это будет не совсем просто. — Я буду стараться, — мгновенно говорит Сатору. — Я знаю, — улыбается Гето. — Но я имел в виду, что… ну, я хочу иметь с тобой ребёнка, но я не думаю, что это будет так, как ты думаешь, что это будет. Сатору молчит, пытаясь это осмыслить. Сугуру, видя его затруднительное положение, наконец-то переходит к сути. — У меня будут некоторые… условия. Это звучит вполне логично, так что Сатору легко кивает, но Гето какое-то время молчит, смотря на него несколько нерешительно, прежде чем зачем-то уточнить: — Это нормально? — Да, — удивляется Годжо. — Это ведь ты будешь… это ведь ты беременный, — говорит он в итоге. — Понятно, что с ребёнком многое изменится, но это ведь мы. Сатору пожимает плечами. Для него это всё логично, хотя выражение лица Сугуру выглядит так, словно он не совсем согласен. Это немного странная ситуация, когда Сугуру явно хотел, чтобы он был согласен на то, чтобы были некоторые… условия, как он сказал, но он также явно не хочет, чтобы Сатору соглашался на эти условия. Может быть, он просто сделал это слишком быстро? Ну, в любом случае, Сатору действительно согласен. Возможно, он слишком сильно доверяет Сугуру, раз соглашается на то, чтобы какие-то условия были, но это Сугуру. Его Сугуру. Сугуру снова пьёт чай, прежде чем поставить его на стол, обнимая чашку руками, словно бы грея пальцы. Что немного странно, потому что ещё сентябрь, и жара этим летом прямо-таки аномальная, настолько, что даже осенью, как летом. — Так, условия, — вздыхает Сугуру. Снова прокашливается, будто бы не решаясь начать. Сатору, впрочем, не торопит, давая время собраться с мыслями, хотя видеть настолько нерешительного Сугуру для него впервые. — Насколько я знаю, в клане омега или женщина обязаны вступить в брак и принять метку. Сатору кивает. — Я не хочу ни брака, ни метки. Сатору снова кивает, хотя секунду медлит. Метка не вызывает в нём вопросов; это казалось ему логичным, когда он был младше и рос в клане, но теперь, после пары лет общества с другими людьми, он понимает, что метка скорее насильственная привязь одного человека к другому, чем проявление чувств доверия. С другой стороны, брак. Сатору, опять же, легко согласен на условие Сугуру, хотя ему не совсем ясно, почему идёт запрет на брак. Ему кажется более логичным, что из-за ребёнка они должны поскорее выйти замуж друг за друга, чтобы тот родился в законном браке. Видимо, что-то такое мелькает на его лице, и Сугуру, внимательно, пристально наблюдающий за ним, легко это улавливает, потому что объясняет без вопросов: — Брак с тобой официально свяжет меня с твоим кланом, и, не пойми неправильно, я хотел бы быть с тобой официальной семьёй, но я не хочу занимать роль матери твоего ребёнка. Я считаю, что я нечто большее, чем тот статус, который у меня будет, если я войду в твой клан. Это кажется Сатору логичным, хотя и не совсем правильным. — Если бы мы связали себя узами брака, — начинает он нерешительно, не желая устраивать ссору, но скорее нуждаясь в том, чтобы внести ясность, просто на всякий случай; Гето кивает, подбадривая его продолжить, прекрасно понимая, что тема очень, очень напряжённая и может повернуть не в ту сторону в любой момент, если кто-то надавит слишком сильно. — Ты бы занял статус, почти равный мне. В будущем я стану главой клана, Господином, а ты — Госпожой. Твоё слово не было бы равным моему слову, но оно бы было выше любого другого человека. Ты был бы не матерью моего ребёнка, а моим супругом. Это большая разница; Сугуру легко это улавливает, обдумывает, но потом снова отрицательно качает головой: — Я не хотел бы входить в твой клан, потому что это значило бы, что я не могу уйти. Сатору моргает, не совсем понимая, зачем Сугуру куда-то уходить. — Это значит, что мне пришлось бы отдать свою свободу, — говорит в конце концов Сугуру, смотря прямо ему в глаза. О. Ох. — Ох, — выдыхает Сатору. Ну, он прав. Не то чтобы Сугуру не смог бы уйти — кто его удержит? Сатору ни за что не стал бы его удерживать, если бы тот захотел уйти; но ему бы также не дали, не совсем, ведь он был бы членом клана Годжо. И даже если бы Сатору официально расторг бы брак, это было бы… это была бы не полная свобода, с которой Гето вошёл бы в его клан. Что-то другое, определённо. — Если ты войдёшь в мой клан, то ты можешь уйти, — говорит Сатору. — Это было бы не то, но так было бы проще. — Не для меня. — Тогда не надо, — пожимает он плечами. Сугуру кивает: — Итак, без метки, без брака. Теперь я хочу поговорить о наследстве. — Наследстве? — удивляется Сатору. Это очень странно похоже на все те предупреждения бабушки, которая говорила, что будут омеги и женщины, которые захотят иметь его деньги и вход в клан. — Да, о наследстве, — напирает Сугуру, не впечатлённый. — Наш ребёнок должен быть официально признан твоим наследником, несмотря на то, что родится вне брака. Я хочу знать, что для этого нужно сделать. Какие-то особые древние ритуалы? Традиции? Должен ли он пройти тест ДНК, чтобы доказать родство с тобой? Родиться на территории клана Годжо? Он должен расти в клане, чтобы иметь какие-то привилегии, которых будет лишён, если мы воспитаем его где-то в другом месте? Твой клан обязан признать его. Полностью признать. Сугуру подчёркивает вот это вот — «полностью признать». — Я верю тебе, что это наш ребёнок, — обижается Сатору. — Я знаю, что ты мне веришь, но я готов подтвердить это твоему клану, — отмахивается Сугуру. — И я понимаю, почему проверка может быть важна, поэтому я даже настаиваю, чтобы она была. Так, ладно. — Обычно наследник считается признанным, если он был зачат в клане, рождён в клане и воспитан в клане, но это не значит, что все эти условия обязательны. Есть также несколько ритуалов, которые подтверждают кровь и проклятую энергию; обычно после них клан Годжо вносит каждого члена семьи в реестр и семейное древо, чтобы никто из клана не был утерян. Однако, — чуть повышает голос он, хотя и не сильно. — Независимо от того, как это будет сделано, я признаю его своим официальным наследником. Полностью. — Мы должны учесть все мелкие детали, — давит Сугуру. Сатору собирается ответить, когда задумывается. Дело не в том, что он чего-то не знает, а в том, что, несмотря на то, что он будет главой клана Годжо, гораздо сильнее его клан уделял учение ему как Сильнейшему, а не как главе клана. Это значит, что он может кое-что упустить — и это как раз те детали, которые могут быть нужны Сугуру. — Я мог бы устроить встречу, — говорит он, а потом ловит любопытство в чужих главах. — С моей мамой. Сугуру странно дёргает головой, словно хочет немедленно отказаться. — Эй, это хорошая идея, — говорит он, слегка обиженный. — Сугуру, вряд ли есть какое-то условие, на которое я не согласен, а если и есть, то мы легко договоримся. А с мамой ты сможешь поговорить обо всех мелочах, про которые даже я не знаю. Это останавливает парня от немедленного отказа. Хотя он выглядит немного нерешительным: — Во-первых, не говори, что ты согласен на все мои условия, когда ты их даже не слышал. Во-вторых, это не слишком грубо? Твоя… мама наверняка занята, и наша ситуация не слишком-то приличная. Эх. Мама вряд ли будет возражать. — Ну, а какие ещё условия? — спрашивает он, таким образом переводя тему. Они временно откладывают разговор о клане Годжо, не говоря друг другу ни слова. — Другие условия зависят от того, как отнесётся к нашей ситуации клан Годжо, — медленно говорит Сугуру. — Главным были метка, брак, полное их признание как твоего первого наследника. Моя свобода, — следует с некоторой запинкой. Потом вопрос: — Ты сказал, что предоставишь деньги и купишь дом, но ты ведь понимаешь, что это не будет легко? Мне придётся временно уйти из техникума, я не буду работать, а это значит, что ты будешь меня содержать. На последнем слове Сугуру морщится. Сатору просто пожимает плечами. — Как я уже говорил, у меня есть деньги. Гето только вздыхает. Это явно что-то, что Сатору, как богатый клановый человек, не в силах понять, пока ему не скажут об этом прямо. Видимо, снова разница в статусе. Или деньгах. — В любом случае, допустим, мы договорились с твоим кланом. Допустим, мы покупаем дом. Это квартира или дом с участком? — Мне всё равно, — честно говорит Сатору. — Но я хотел бы дом. У Сугуру то выражение лица, когда он явно не согласен. — Я хотел бы квартиру. Ты хоть знаешь, как тяжело в одиночку следить за участком? Траву надо постоянно косить и удобрять химикатами. Во дворе легко заводятся мыши, крысы, кроты, змеи, клещи и ещё полно другой всякой живности. Ну, теперь Сатору морщится. — Мы можем нанять кого-нибудь, — говорит он, но это звучит слабо. — Я не хочу видеть кого-либо в нашем доме, — с неожиданным напором отвечают в ответ. — Если мы купим дом, то у нас не будет никаких слуг. — Тогда квартиру, — легко уступает Сатору. — Однокомнатная не подойдёт, — мгновенно переходит Сугуру. — Нужна двушка или трёшка в районе, где есть и детский садик, и младшая школа, и хороший продуктовый магазин. Это скорее желаемые качества, чем требования, чтобы что-то было, но Сатору легко может это представить, так что кивает. Ему нравятся подобные мысли; выбор квартиры, места. — Трёшка, — подключается он к обсуждению. — Лучше больше, чем меньше. Сугуру, помедлив, кивает. — Квартира должна быть не ниже пятого и не выше седьмого этажа, — неожиданно точно говорит Гето. — Почему? — Если там будет детский садик и младшая школа, то будут и детские площадки, на которых играют дети. Я не хочу слышать их крики. Но с животом будет трудно подниматься слишком высоко. — Можно посмотреть дом с лифтами, — не соглашается Сатору. — Конечно, иногда есть дома, где лифты не работают, но есть и такие, где их несколько. Гето, помедлив, кивает. — Итак, трёшка в Токио, — хмыкает Сугуру со странным тоном. — Но для этого нужно сначала разобраться с кланом… Они ведь ничего не сделают, чтобы заставить нас жить с ними? Сатору просто… моргает. — Какой, ты думаешь, у меня клан? — удивляется он. Гето смущенно опускает глаза вниз, пожимая плечами, словно ему стало стыдно. Некоторое время они молчат, понятия не имея, как прервать эту внезапную тишину, пока в конечном итоге Сугуру не сдаётся первым, видимо, признавая таким образом свою неправоту: — Ты никогда не говоришь о своём клане, Камо тоже молчат, а Зенины известны всему миру. Как думаешь, что я буду думать? — Ну, мой клан определённо не Зенин, — всё ещё удивлённо говорит Сатору. — Они помешаны на себе. Камо — традиционалисты, а мой клан, ну, он не плохой, — смущается он под конец, потому что это лучше, чем сообщить, что его клан помешан на нём самом. — Исчерпывающе, — бормочет Сугуру так, чтобы его явно было слышно. Годжо понятия не имеет, что на это сказать. Ну, его клан почитает его? Они слушают каждое его слово? Выполняют все приказы? Он самый главный? Он Бог? Что он должен сказать? — Я самый главный, — сообщает Сатору в конечном итоге, потому что так и есть. Он — главный. — Ты не Бог, — закатывает глаза Сугуру, прежде чем посмотреть на него таким не впечатлённым взглядом, словно Сатору не был рождён Сильнейшим за последние четыреста лет, а только что упал в грязевую лужу, попытался встать и снова упал. Несколько раз. Несколько десятков раз. Так на него смотрит только и только Сугуру. Ни с чем несравнимое впечатление собственного существования. Слышал бы вот это «Ты не Бог» его клан. Их бы, поди, удар хватил. — В любом случае, — игнорирует последние слова Сатору. — Они ничего не сделают. Сугуру некоторое время пристально на него смотрит, а потом медленно кивает: — Хорошо… Тогда я бы хотел встретиться с твоей мамой. Когда она будет свободна? — В любое время, — Сатору вспоминает про чай и конфеты; первое немного остыло, а вот второе всё ещё вкусное и сладкое. — Тогда завтра, — решает Сугуру. — Итак, я встречусь с твоей мамой, мы решим вопросы с кланом, потом купим квартиру, и где-то в конце сентября я перееду туда. — Звучит как отличный план, — говорит Годжо в подходящий момент. Какое-то время они молчат. Сугуру о чём-то думает, а Сатору ест принесённые конфеты, потому что это одни из тех, которые он очень любит, и он немного подозрительно относится к тому, откуда они взялись, потому что всю последнюю неделю они были рядом с друг другом, и Годжо сразу нашёл бы конфеты, но они были спрятаны там, где он их не увидел. Конечно, Сугуру дважды отлучался, но у него даже не было сумки. Как он принёс их в общежитие, чтобы Сатору не заметил? — Что нужно знать на встрече? — спрашивает Сугуру, прерывая его важные мысли. — На встрече? — моргает он. — Да ничего. — А какой подарок принести? — Подарок? — ещё больше удивляется Сатору. — Зачем? — Потому что это вежливость, — закатывает тот чёрные глаза. — Я же не могу прийти с пустыми руками. — Почему бы и нет? Никто бы не ожидал, что ты подаришь что-то, чего у Годжо уже нет. — Это жест вежливости, — снова повторяет Сугуру. — Ну, тогда что угодно. Сугуру вздыхает, словно сдаётся. Ну, это не вина Сатору — он понятия не имеет, что тот хочет сделать с каким-то подарком. — Предупреди свою маму, пожалуйста, что мы придём завтра, — говорит Гето. — Ла-адно, — тянет Годжо, закатывая глаза. Мама готова принять его в любой момент, отложив любые другие важные дела, но раз Сугуру так хочется быть вежливым, то, что ж, он может заранее написать о завтрашней встрече. Некоторое время они молчат, иногда поглядывая друг на друга, пока Сугуру, наконец, не говорит: — Это так странно. — Что? — уточняет он. — Всё кажется таким простым. Слишком простым, — говорит Сугуру. Сатору удивляется: — А чего тут сложного? — Ну, ребёнок и всё, что с этим связано, должно быть сложным. — Для других, может быть, — задумывается Годжо. — Но мы — Сильнейшие. Это должно быть сложно? Как кажется Сатору, единственное сложное, что сейчас есть, это то, что ребёнок внутри Сугуру, и Сугуру, одновременно отдавая силы и росту ребёнка, и для борьбы с проклятиями, может и будет уставать, потому что это тратит в два раза больше энергии. Это логично, осознает Сатору, что Сугуру тратит больше энергии из своего тела. Потому что в его теле есть теперь маленькое живое существо. Но всё остальное? Ничего особо сложного он не видит. Возможно, это очередная привилегия, которую он просто не осознаёт, но которую может почувствовать Гето, что и кажется ему странным — оно должно быть для Гето сложнее, насколько тому говорит его опыт жизни, но Сатору и его привилегии делают всё простым. Годжо не может не почувствовать от этого осознания гордость. Что он, даже не зная, каким образом, делает для Сугуру всё проще. Избавляет от тех проблем, которые они даже не могут почувствовать, потому что он расправляется с ними раньше, чем те могут подобраться. — Я по твоему лицу вижу, что ты восхваляешь собственное эго, — слышит он сухие слова. — Эй! Просто чтобы ты знал, моё эго любит, когда его хвалят. Сугуру закатывает глаза, но улыбается. И в тот же миг как будто сам воздух на этой старой кухне становится немного посвежее, менее напряжённым. Просто — легче. Уже не таким густым. Сатору понятия не имеет, как Сугуру может делать что-то таким… как он вообще это делает. Держит всё таким напряжённым в один момент, а в другой, стоит тому улыбнуться, как всё становится хорошо. Это так удивительно. — Кстати, — улыбается Гето. — Хочешь кое-что посмотреть? — О, ты приготовил мне подарок? — ёрзает Сатору, а потом, не заметив протеста, пододвигается так, чтобы сесть как можно ближе к Сугуру, чтобы теперь сидеть на одной стороне. Чтобы их плечи соприкасались. — Не совсем подарок, — щурится тот, — но что-то такое есть, да. — Что это? — спрашивает он, пытаясь догадаться. — Это моти? Конфеты? Десерт? Ты спрятал здесь какой-то десерт? Это легко объяснило бы, как именно Сугуру так долго хранил от него конфеты. — Нет, — хихикает тот. Руки Сугуру, к его величайшему сожалению, не достают подарок. Нет, вместо этого тот тянет время, медленно наливая им двоим новую порцию чая, заваривая пакетики, а потом тянет время, когда встаёт, чтобы выбросить их в пакет от конфет, который берёт на себя роль мусорника. — Сугуру, — тянет Сатору разочарованно. — Не будь злым. Гето только смеётся — он такой злой и подлый, как кто-то вообще может думать, что Сугуру добрый? — Ладно, — улыбается тот. — Закрой глаза. Сатору морщится, но слушается. Раздаётся небольшое шуршание, а потом Сугуру мычит «теперь можешь открывать», и он открывает. На первый взгляд ничего не изменилось, но когда Годжо моргает, пытаясь найти то, что должно быть его подарком, глаза мгновенно цепляются за бумагу — это фотография, приходит мгновенная регистрация вещи. Чёрно-белая, нечёткая. Некоторое время он глупо смотрит на эту самую фотографию, пытаясь понять, что он видит; белые края, словно рамка, серый фон, а потом чёрное пятно, в котором есть два более светлых серых пятна. А потом Сугуру сдвигает фотографию, за которой скрывалась ещё одна, и — о, вот оно. Это более качественная фотография, практически идентичная той, первой, только тут пятна больше и есть ещё какое-то странное пятно, как будто бы палка, но теперь Сатору резко понимает, на что именно — на кого! — он смотрит. Это фото ребёнка. Первые фотографии их малыша. — О, — тихо, шокировано выдыхает он. Это… Это так сильно шокирует Сатору, что он просто не может сказать ничего больше, может только смотреть. А потом — — Это его член? — спрашивает он, тыкая указательным пальцем в палку на второй фотографии. Разве у него не должна быть девочка? Сугуру рядом с ним резко задыхается, его тело дрожит, как будто в нём не хватает воздуха. Чужой лоб падает ему на плечо, тёмные руки трясутся так, что фото падают на стол, а попытки схватить воздух становятся всё более и более отчаянными, когда Сатору наконец-то понимает, что над ним смеются. — С-сат-тору, — дрожит чужой голос, но полностью утопает в смехе. — Ой, не могу… Ха-ха, ой, ххах… — Что? — спрашивает он укоряющим тоном. Его друг пытается что-то сказать, берёт воздух в лёгкие, но потом снова срывается, и на кухне звучит смех. Немного прерывающийся, но такой живой в том, что он продолжается и продолжается, даже когда очевидно, что Гето просто пытается хотя бы дышать, чтобы не задохнуться от нехватки кислорода. — Не смейся надо мной, — обижается Сатору. — Я не- не смеюсь, — говорит тот, продолжая смеяться. Годжо бы действительно обиделся, но он уже так давно не слышал смеха Сугуру, что в итоге ловит себя на том, как улыбается. — Нет, это не- это не его член, — выдыхает в итоге Сугуру. — Это просто пятно. — Точно? — искренне сомневается Сатору. — Ты уверен в этом? — Какой, как ты думаешь, был бы член у ребёнка? — спрашивает Сугуру, всё ещё улыбаясь. У него покраснели щеки. Дыхание сбитое, волосы растрёпаны от того, как он пытался спрятать лицо на его плече, губы красные от попытки сжать их, чтобы снова случайно не сорваться в смех. И глаза так блестят, что Сатору невольно тонет. Этот чёрный, ни с чем не повторимый блеск, такой драгоценный и волшебный, что у него поджимаются губы от желания поцеловать Сугуру прямо здесь и сейчас. — Ну, не знаю, как у меня? — пожимает он плечами. Сугуру весело щурится: — При всём уважении к тебе, Сатору, он не настолько большой, как ты думаешь. — У меня большой член. — Я бы сказал, средний. — А ты видел другие члены? — Да. Сатору бледнеет: — Чт- у кого? Когда?! — У себя, например, — смеётся тот. — И в порно. — Ты! Ты! — возмущенно хватает Годжо воздух, не зная, что сказать. — Какой же ты мудак, Сугуру! Тот только гордо, игриво наклоняет голову набок. Так, чтобы они смотрели только друг на друга, сидя близко-близко. Так, что воздух — с чем-то искрящимся — становится общим. — Да? Но я думал, что нравлюсь тебе. — В твоих мечтах, — Сатору едва удерживается от того, чтобы показать язык. — Да? — чужое выражение лица меняется на лживую, вежливую улыбку; Сатору бы повёлся, обязательно бы повёлся, не знай он Сугуру так хорошо, как он знает его на самом деле. Знает достаточно, чтобы видеть, как чужой блеск глаз всего лишь стал ярче полыхать хитринкой, затаился, чтобы укусить кого надо в нужный момент. — Но это ты засадил мне ребёнка. — Ты был первым! — отбрыкивается Сатору. — Ты запал на меня первым! — Не на тебя, а на твой член, — поправляет Сугуру; вот мудак, самый настоящий мудак. — Да ещё и среднего размера. Думаю, у меня просто не было выбора, в конце концов, ты был здесь единственный альфой. Как думаешь, может, мне просто нужно было подождать Нанами? — Нахер Нанами, у меня самый лучший член! — с жаром отвечает Сатору, чувствуя, как возбуждение медленно пылает в венах. — Могу показать, если хочешь! Гето только притворно вздыхает, словно он равнодушен к этим словам. Но Сатору знает лучше. — Смело с твоей стороны думать, что я хочу на него смотреть. — Ну, тебя никто не спрашивает! — раздражённо отвечает он, а потом резко отодвигается. Сатору встаёт со стула, одновременно с этим расстёгивая штаны, чтобы сдёрнуть их вниз вместе с трусами. Его задница упирается в стол, когда пальцы обхватывают член, приподнимая в воздух, словно бы желая продемонстрировать, насколько он большой. Но Сугуру только демонстративно незаинтересованно кидает взгляд на его пах, прежде чем снова посмотреть на него. Его улыбка такая вежливо-жалостливая, что это бесит, и Сатору уже думает, что он может сделать, чтобы стереть её с этих поджатых тонких губ. — Возможно, я ошибся, — говорит Сугуру прямо ему в лицо, медленно моргая. — Он, наверное, меньше среднего. Годжо почти скрипит зубами, прежде чем возвращает подколку: — Ну, тогда он легко поместится в твоём лживом рту, верно, Сугуру? Чужая улыбка становится шире, Сатору бы назвал её «зубастой ухмылкой Сугуру», но прямо сейчас единственное, о чём он может думать, это о том, как хорошо эти губы растянулись бы вокруг его члена. — Пожалуй, что даже слишком легко, — ёрничает Сугуру, а потом наконец-то опускает глаза вниз, прежде чем, не вставая со стула, просто сдвинув его чуть подальше от стола, хватает его за косточки таза. На мгновение проклятая энергия Сугуру вспыхивает, прежде чем вновь утихнуть. Сатору приходится сделать шаг в сторону, поддаваясь чужим рукам. Те устраивают его поудобнее, заставляя полностью сесть задницей на стол, но только задницей, потому что иначе этот старый стол и сломаться может, а потом Сугуру придвигает стул, оказываясь грудью почти возле его члена. В голове мелькает странная, очень похабная мысль, словно Сугуру собрался таким образом его член съесть. Его, Сатору, съесть. Потому что он сидит на столе, как какой-то десерт, а Гето рядышком, на стуле; ему не хватает только вилки или ложки для полноты картины. Он елозит по столу, внезапно нервничая от того, что пришло в голову, но в то же время пальцы Сугуру с одной стороны чертят успокаивающие круги на костяшке. Сатору сосредотачивает взгляд на Гето, а тот, всё ещё весело щурясь, медленно отпускает его тело, чтобы пониже стянуть штаны. Сатору отпускает собственный член, который до сих пор держал в руках, ставит ладони на стол, опасаясь задеть чайник или — чёрт побери, там же фотки! — оглядывается назад, но Сугуру, такой предусмотрительный Сугуру, уже всё убрал, так что он просто опускает ладони и приподнимает тело, чтобы Гето мог стянуть штаны до колен. А потом наконец-то, наконец-то смотрит на его член. И, мудак, блять, такой мудак, приподнимает бровь, мол, это всё? Сатору почти кипит от ярости, когда Сугуру хмыкает: — Член — слишком громкое название для такого малыша, ты не находишь, Сатору? — А твой рот слишком грязный, чтобы называться ртом, — тут же возвращает он. — О, то есть ты уже согласен с тем, что он — малыш? — приторно, очень приторно-радостно звучит чужой голос. Но Сатору не может лгать, что от этого «малыш» он немного не задыхается. Его тело дёргается, сжимается; и член тоже дёргается, словно пытается дать какую-то тупую реакцию на это самое «малыш». Малыш, чёрт побери! Он не малыш! — Нет, просто это ты не стараешься, чтобы он стал больше, — огрызается Сатору. Гето поднимает взгляд, чтобы, глядя ему прямо в глаза, с той самой нежностью в словах, с которой он обычно говорит заветные «я тебя люблю, Сатору», сказать что-то совершенно другое. Такое неожиданное и пошлое, такое, что заставляет Сатору задыхаться. — Но он мне так нравится маленьким. И вытягивает, сука, вот это «маленьким» так, словно стонет. Разочарованно. Сатору так и говорит: — Сука, — правда, звучит это более беспомощно и сдавлено. А Сугуру, этот мудак, улыбается шире, смотрит на член Сатору, который, по какой-то блядской причине, реагирует на все эти слова. Краснеет, словно от смущения, вытягивается вперёд, словно хочет услышать больше, дёргается, как будто бы от нетерпения. И Сугуру, снова смотря ему в глаза, спрашивает: — Ну и кто из нас сука? — Заткнись уже, — закатывает он глаза, вдруг понимая, как ему повезло не краснеть. Иначе сейчас всё лицо было бы красным. Очень, очень красным. Это не спасает от того, что оно горячее. — О, правда глаза колет? — ёрничает тот ещё сильнее, радостнее, с таким наигранным, но оттого не менее важным придыханием; и дышит, дышит прямо на член, потому что сидит так близко, но в то же время так далеко, что только дыхание и может Сатору получить. — Ты ведь прекрасно знаешь, Сатору, что среди нас двоих именно ты течёшь, стоит только мне оказаться рядом и сказать пару слов. У Сатору на члене раскрывается головка. Он не смотрит туда, но Шесть Глаз это прекрасно видят. Сугуру тоже туда не смотрит. Сатору, тем не менее, знает, что тот тоже знает, даже если не смотрит. Ему для знания о реакции не нужны глаза. — Н-неправда, — запинается он, глубоко дыша. — Я не теку. Чужие брови, если это возможно, поднимаются ещё выше. Сатору, в порыве эмоций, желает, чтобы они там так и остались навсегда. — Но ты только посмотри на этого малыша, — громко ахает Сугуру, а потом показательно смотрит вниз, будто бы желая всё продемонстрировать. Сатору против воли весь сжимается, всеми мышцами, и в члене тоже, но это только заставляет канал вытолкнуть первую каплю предсемени наружу. На всеобщее, блять, обозрение. Он так шокирован внезапным предательством собственного тела, что даже не сразу слышит приглушённый смех Сугуру. — Видел бы ты своё лицо, — успокаиваясь, говорит Гето так, словно едва сдерживается, чтобы не засмеяться снова. — Заткнись, — шипит Сатору, глубоко преданный всем и всеми. — О, это ранило твоё нежное сердце? Не волнуйся, я поцелую, где болит. И, не давая ему даже обдумать сказанное, наклоняется вниз. Только не к сердцу, а к члену. Глядя прямо ему в глаза, этими чёрными омутами, водоворотами, в которые Сатору затягивает, словно в чёрную дыру, щурясь от удовольствия, наклоняется вниз. Заправляет вылезшую прядь волос за ухо, а потом, слегка раскрывая губы, целует. Прямо в головку, прикрывая губами щель и размазывая вытекшую каплю. Сатору стонет; в голос, громко и так, так чертовски беспомощно, потому что от подобного зрелища всё его нутро только и может, что стонать, как раненное животное в течке. Той самой, в которой хочется всего и вся, и ещё, и даже больше. И кто-то после этого, после вот этого вот, смеет говорить ему, что Гето послушный, вежливый мальчик? Чёрт, да они его просто напросто не знают так, как знает Сатору. Чёрт побери, мысль очень не к месту, но, блять, Сугуру такой мудак. Вот так ведёт себя, издевается над Сатору, а он по какой-то причине сидит, слушаясь и не двигаясь, потому что в этих делах по какой-то причине именно Сугуру главный. — Что такое? — притворно-заботливо шепчет Сугуру. — Больно? Не волнуйся, я ещё поцелую. Он не помнит, когда закрыл глаза, растворяясь в ощущениях, улавливая каждый блядский поцелуй этих блядских, таких лживых губ; горячих и влажных, что опускаются по его стволу вниз, а потом рука приподымает член повыше, а губы опускаются ниже, чтобы поцеловать между яйцами, а потом каждое по отдельности. Сатору чувствует, как они поджимаются, напрягаются, но Сугуру только целует и ничего больше, и это так, так хорошо, так чувствительно, но это ещё и самая настоящая пытка, потому что он просто не может не хотеть большего. Губы Сугуру прижимаются между яиц снова, а потом идут с другой стороны члена, давят на пульсирующую венку, снова прикасаются к капле предсемени, которые медленно текут из головки. Он идёт по этому следу выше, немного скользя и совсем не немного размазывая. Сатору дрожит. У него дрожат ноги, на которые приходится опираться из-за старого стола, и руки, которые он каким-то чудом всё ещё удерживает на месте, когда хочется вцепиться в чужую голову и так унизительно попросить о большем. — Чёрт, Сатору, мне так, так жаль, — говорит Сугуру. Сатору открывает глаза, не понимая, за что тот извиняется; но одного выражения лица достаточно, чтобы понять о ловушке. — Поцелуи совсем не помогают, твой малыш только расплакался. Сатору знает, что он распл-, что он течё-, что у него стоит! Конечно у него стоит! Ещё бы не стояло от такого зрелища! От всех этих «успокаивающих» поцелуев! Он едва сдерживает стон. — Ну так придумай что-нибудь, — голос звучит сдавлено. Рука Сугуру, держащая ствол, медленно подымается выше, пачкается в жидкости. Он указательным пальцем делает круг вокруг щели, пачкается ещё больше, а потом едет вниз, размазывая. И снова, легонько, без давления, вверх, но уже со всей ладонью по головке, чтобы потом снова всё размазать. Сатору очень глубоко дышит, почти срываясь на стоны. Пальцы впиваются в край стола, его бёдра непроизвольно двигаются вперёд, а Сугуру, всё ещё сидящий на стуле, другой, позабытой рукой, так утешающе-успокаивающе гладит пальцем косточку таза, что это мгновенно останавливает его на месте. Они встречаются глазами; Сугуру смотрит на него уже не с блеском, но всё ещё внимательно, с какими-то мыслями, которые Годжо неизвестны, а потом улыбается и медленно приближается ртом к головке, снова целует в самую щель, что уже немного распухла. Но вместо того, чтобы отстраниться, в этот раз его губы раздвигаются, медленно поглощая головку, ствол, до самого конца, пока нос не утыкается в пах. Есть небольшой момент, когда они просто смотрят друг на друга. У Сатору в голове — ноль мыслей, просто сплошная пустота из-за всего того жара, влаги и тепла, в котором он оказался; а взгляд Сугуру, как это всегда бывает в такие моменты, ещё более чёрный, чем обычно, ещё более внимательный, чем обычно, наблюдает за ним так, что даже дышать тяжело; и без блеска. В конечном итоге Гето сглатывает, и это то, что почти заставляет его толкнуться вперёд, но он удерживается себя на месте. Наполовину своими усилиями, наполовину с помощью рук, крепко его держащих по бокам. — Чё-ёрт, Сугуру, — стонет он так громко, просяще. — Ну дав-вай, не дразни. Сугуру только сглатывает. Ни единого лишнего движения, с ровным, как будто бы равнодушным дыханием. Даже язык, который он чувствует своим членом, вообще не шевелится, и — и это сводит Годжо с ума, заставляет всё его тело дрожать, чувствуя только одну фиксированную точку, которая как раз таки в чужом рту и находится. Это… Это так, так невыносимо! А Гето только ещё раз сглатывает. И! И всё! — Сугуру! — просит он; рука хватает чужие волосы, немного сжимает, но Сатору не давит вообще никак; вместо этого другая его рука сильнее стискивает стол. Он снова глотает, а потом медленно, как будто бы собирая собственную слюну с члена, высовывает всё наружу и отстраняется. Сатору всё ещё держит его волосы; ему просто нужно держаться за что-то, что было бы Сугуру, иначе он прямо сейчас окончательно сойдёт с ума. — Ты такой красивый, Сатору, особенно когда просишь, — говорит Сугуру. Это не впервые. Сугуру всегда хочет, чтобы Сатору что-то просил — купить ему колы, конфет — или же попросить подрочить посильнее. Это то, что Сугуру нравится. Чтобы Сатору просил и умолял, ныл и канючил. Сатору всегда готов это сделать. Но не сейчас ведь! — И ты был прав, — говорит Гето, снова привлекая внимание. — Он стал больше. Как думаешь, большой? Сатору кивает, потом сглатывает, прежде чем ответить устно: — Да. — Но разве большие мальчики не должны всё делать сами? Годжо тут же теряется, понятия не имея, что и как на это ответить. Да? Большие мальчики заботятся о себе сами? — Я хочу, чтобы ты позаботился об этом; это твоя вина! — немного обидчиво говорит он, не зная, что ещё сказать. — Ох, не волнуйся, — ласково, нежно говорит Сугуру, тут же успокаивая тот небольшой ураган взволнованных чувств в душе Сатору. — Я всегда готов позаботиться о твоём малыше. Мне сделать это? О, блять. О, чёрт побери. Нет. Если Сатору сейчас скажет «да», это значит, что он согласен с тем, что он — малыш. — Да, — говорит он, как самый обычный дурак, который ведётся на всё, что делает Сугуру. И Сугуру, этот мудак, улыбается, прежде чем снова, в ту же секунду, взять член в рот. Годжо понятия не имеет, как тот это делает, но у него есть вполне реальные доказательства, что в этот раз рот Сугуру уже и ещё горячее. И влажнее. И — о, блять, он скользит этим ртом так глубоко, а потом напрягает горло, стискивая член Сатору ещё сильнее. А потом снова вытаскивает его наружу. И снова глотает; так глубоко, что нос касается паха. У Сатору все мысли вылетают из головы; он смотрит на Сугуру и в пустоту одновременно, крепко сжимает чужие волосы на голове, но ни в коем случае не толкает, инстинктивно помня о чувствительном горле своего партнёра. Ему так, так хорошо, он сдавлено стонет, перемежая полукрики с «ещё» и «чёрт», и «блять», и ему так, так хорошо, что тело подходит к краю в рекордные сроки. У него нет воздуха сказать об этом, предупредить, но Сатору дёргает чужую голову за волосы, пытаясь оттянуть назад. Сугуру стонет в ответ, почти полностью выпускает его наружу, оставляя только головку в этом ошеломляющем жаре, а потом резко опускается до самого конца. Годжо дёргается, кончая. Чужая теснота сжимает, глотая, но не выпускает. Тащит через весь оргазм, мокрый язык дразнит пульсирующие вены через невероятно чувствительную кожу. Сатору стонет, потому что он всё ещё кончает, а стимуляция едва не убивает; он хватает голову Сугуру двумя руками, но чувствует себя только ещё более беспомощно, потому что ему позволено только держаться, но этого мало. А Гето продолжает: язык терзает весь ствол, его горло спазмируется какими-то невероятными движениями. Сатору чувствует, как его чувствительную головку обхватили со всех сторон, и он почти кричит — и даже без почти — потому что такое чувство, словно он прямо сейчас кончит ещё раз. Когда Сугуру наконец-то отпускает его, Сатору не может не застонать от того, как холодный воздух ударяет по члену; он дёргается, сдвигает бёдра вместе, словно хочет таким образом прикрыться от стыда. Гето целует его в бедро; это нежно и легонько, но после оргазма слишком щекотно, поэтому он непроизвольно дёргается, чувствуя, что сейчас упадёт. Ноги просто не держат. Дрожат. Сатору пытается сесть на стол, но тот очень подозрительно скрипит, так что вместо этого он решает опуститься на чужие колени, игнорируя довольный прищур. И руку, практически незаметно оказавшуюся на его заднице. Точнее, он пытается игнорировать последнее, но когда рук становится на одну больше, а пальцы сжимают оба его полупопия, это становится слишком подозрительным. — У тебя какие-то планы на мою задницу? — А что, ты был бы против? — Ну, это моя задница. — Но я знаю, что ты бы поделился ею со мной, верно, Сатору? — Что-то мне подсказывает, что у тебя на мою задницу не совсем чистые помыслы. — Но ничего не говорит о том, что эти самые помыслы тебе не понравятся? — Мне кажется, или ты по какой-то причине считаешь себя здесь самым главным в сексе? — А что, ты думаешь, это не так? — Нет; я твой альфа и я — главный. Взгляд Сугуру выглядит откровенно сомневающимся. Сатору, честно говоря, оскорблён и возмущен одновременно! Он двигается по крепким ногам вперёд, чувствуя, как чужое возбуждение натягивает школьные штаны, но пока что ничего не предпринимает. У них важный разговор. А потом Сугуру снова щурится; хитро и весьма, весьма подозрительно. — Ну, раз ты главный, то в будущем можно мне будет немного поиграть с твоей задницей? Пожалуйста, — с придыханием говорит Гето, нет, просит! — Только если я с твоей тоже поиграю, — тут же ставит он ответное условие. Гето улыбается шире. Сатору почему-то кажется, что он согласился на что-то, на что соглашаться не следовало, но об этом он, пожалуй, подумает после. Когда-нибудь потом. Если вспомнит. А он вспомнит! Наверное… Ну, а если не вспомнит, то вообще всё равно. Не то чтобы ему на самом деле не нравилось всё, что связано с Сугуру — можно и разрешить тому покомандовать в постели пару раз. Пару сотен? Всё время? Ну, без разницы. Сатору хороший альфа и может удовлетворить своего омегу, а раз омега хочет покомандовать в постели, то кто он такой, чтобы лишать их обоих удовольствия? Но пусть Сугуру не зазнаётся! В конце концов, это Сатору решает, кто тут главный! Годжо бы ещё об этом подумал, но как раз в этот момент Сугуру снова сжимает его задницу, притягивая ниже, ближе; а Сатору не дурак, он тут же наклоняется в ответ, чтобы поцеловать чужие губы. Потом отстраняется и морщится: — Ну вот нафига ты всегда глотаешь? На вкус просто ужасно. Сугуру просто смеётся; это немного тихий смех, но всё ещё весёлый, и от того красивый. — У тебя всё, что не конфеты, ужасно, — говорит тот, а потом встряхивает головой так, чтобы волосы упали на одну сторону. — Но если хочешь, можешь полизать мне шею, как хороший мальчик. Сатору куксит лицо, но он не может отрицать, что ему нравится это слышать. И про шею, доступ к которой Сугуру даёт не всегда, даёт вообще редко, если честно. И даже про «хорошего мальчика» — потому что ему нравится, когда его хвалят, и особенно нравится, что это делает Сугуру. И, опять же, он не дурак, так что сразу опускает собственные губы на шею. Невольно облизывает их. Сначала мягко целует кожу, потом опускается ниже, к пахучей железе; Сугуру шумно выдыхает воздух, елозит руками по заднице, которую всё никак не отпустит, сжимает пальцы и как будто бы тянет его ближе, хотя, блин, ну куда ещё ближе? С шеей Сатору осторожничает; не столько боится навредить, сколько случайно сделать то, что Сугуру не понравится. Они оба уже поняли, что засосы на шее Гето просто не то, что им подходит, по многим причинам; а вот лизать языком — самое то. Целовать пахучие железы — хорошо. Лизать их — нет. Прикасаться к шее зубами — да, к железам — нет. Кусать, царапать, метить — нет. Дышать чужим запахом — да, да, чёрт побери! Сатору проводит языком, оставляя след из слюны, легонько дует, внимательно прислушиваясь к тому, как чужое дыхание становится более глубоким и беспокойным. Прикасается губами в поцелуе, более наглом, раскрывает губы, чтобы целовать вот так, эту кожу, вместе с языком, потом снова отстраняется и, более осторожно целует пахучую железу сначала с одной стороны, потом — с другой. — Хорошо, — говорит Сугуру, выдыхая. — Молодец, — практически шёпотом. Это приободряет. Сатору продолжает мягко целовать шею, но его руки опускаются по чужому телу вниз, в то же время расстёгивая школьную кофту, застёгнутую, кажется, на миллион миллиард никому ненужных нафиг пуговиц. — Не спеши, — фыркает омега. Сатору наконец-то расстёгивает кофту; не особо обращая внимание на тело перед собой, он тянется вниз, чтобы расправиться и с чужими штанами, в которых, что очевидно, уже слишком долго кое-чему тесно. Он и сам чувствует, как у него заинтересованно дёргается член; Годжо старается не думать, с некоторым затаённым ужасом, что наполовину это от того, что его задницу массируют. Но, чёрт, как же хорошо массируют! У Сатору действительно немного замлела задница на этом старом столе, поэтому, конечно же, Гето делает очень важную и ответственную вещь — перезапускает, э, кровоток, да. Чтобы стянуть с Сугуру штаны и трусы, нужно было бы встать со стула. Или хотя бы с колен Гето. Это было бы логично, но это слишком муторно. И — долго. Так что Сатору просто лезет в чужие трусы, сразу хватает член под чужое шипение, под приглушённое «не спеши», чтобы почувствовать в своей руке этот замечательный, уже давно знакомый член. Член Сугуру не такой, как у Сатору. В первую очередь у него нет узла; он не маленький, но короче, чем у него, зато немного толще. Сейчас этого не видно, но Сатору знает, что он также темнее, с менее заметными венами; ему даже не надо закрывать глаза, чтобы представить это прекрасное зрелище. На пробу он немного качает его в своей руке; Сугуру одобрительно мычит. — Да, погладь его… сожми сильнее, вот так, молодец, хороший мальчик… — Как же ты любишь болтать, — стонет Сатору невольно. И желает слушать этот голос всю оставшуюся вечность, даже если это сплошные пошлости, от которых сердце стучит в горле. Он сжимает ноги, но это как-то бесполезно, когда он раскинул их по бокам от чужого тела, окончательно запутавшись в штанах, которые всё ещё на нём. Член Сатору дёргается, пульсируя, немного чувствительный после первого оргазма, но уже поднимающийся на второй заход. — Всё для тебя, Сатору, — выдыхает Сугуру, а потом, как он любит это делать, командует: — опусти руку ниже. Сатору, ещё раз сжав головку, опускается ниже. Сжимает яйца, потирая их, потом идёт ещё ниже, когда Сугуру поудобнее выгибается на стуле. Его пальцы наконец-то натыкаются на влажную дырку, он кружит возле входа, потом засовывает внутрь указательный палец, уже привычно разминая стенки. Смазки немного, но такими темпами у Сугуру будут грязные штаны. Они это уже проходили. Видимо, та же мысль мелькает в голове самого Сугуру, потому что он недовольно стонет, прежде чем наконец-то отпустить его задницу, давая тем самым молчаливую команду встать. Годжо едва не падает из-за запутавшихся штанов, но у них нет времени, чтобы разбираться с этим; он помогает Сугуру с его собственными штанами, а потом они меняются местами, чтобы тот мог спиной лечь на стол. Тот жалобно скрипит, но выдерживает. Сатору наклоняется вниз, уже не дотягивая до чужой шеи, но с не меньшим удовольствием хватая чужой сосок, чтобы слегка прикусывать зубами. — Хороший мальчик, — выдыхает Сугуру, кладя руку на его затылок и нажимая так, что Сатору невольно утыкается носом в чужую грудь из-за давления. Это вызывает у него жалобный стон и шумный вдох, он кусает сильнее, одной рукой придерживает чужую талию, а второй снова лезет к заднице, в дырку, чтобы вернуть указательный палец и продолжить подготовку. — Такой старательный, — говорит Гето, заставляя сосредоточиться на чужом голосе. — Такой послушный… молодец, Сатору, так хорошо готовишь меня для своего малыша. Сатору торопливо засовывает второй палец, крутит до самих костяшек, потом поспешно разводит ножницами. Прикусывает зубами чужой сосок так, что Сугуру приходится его оттащить, чтобы посмотреть немного насмешливо, мол, и это вся твоя месть? — Соси, а не кусай, — говорит тот строго. Тон посылает мурашки по всему телу, Сатору виновато стонет, послушно лижет языком в качестве извинения, а потом сосёт, хорошо массируя губами. — Иногда ты такой непослушный, — цокает чужой язык. Годжо от этих слов немного потряхивает от возбуждения; он лезет свободной рукой к члену, чтобы хотя бы немного себе подрочить. В чужую задницу пихается третий палец. Он немного замедляет растяжку, чтобы хорошо растянуть стенки, прислушивается к долгим, глубоким вдохам Гето. Внимательно наблюдает за тем, как чужие брови сходятся на лбу, вдыхает в свои лёгкие воздух, пропитанный их смешанными феромонами похоти, любви и удовольствия. И с огромным счастьем слышит тихий стон, когда тычет пальцами в клубок удовольствия. — Иди сюда, — требует Сугуру, затаскивая его повыше. Сатору слишком одурманен похотью и жаждой в чужих глазах, чтобы думать дважды. Думать вообще. Он тянется вперёд, куда-то наступает, подтягивается, всё ещё пытаясь в штанах, потому что он в обуви и не может снять эту противную ткань; но в конечном итоге оказывается рядом с Сугуру, так близко, так идеально, чтобы наклониться вниз и утонуть в жарком поцелуе, где его пытаются просто напросто сожрать. Его пальцы активнее гладят простату, разводят стенки, тыкаются до костяшек, глубже, ещё глубже, он сжимает собственный член, стонет в губы Сугуру, слышит странный скрип. Скрип? Реакция Сатору на этот слишком подозрительный звук практически молниеносная — он тут же отпускает член и хватается освободившейся рукой за самое главное. А в следующую секунду они падают на пол, потому что этот идиотский стол не мог продержаться хотя бы на пару минут подольше! — Блять! — выдыхает Сугуру, на которого пришёлся основной удар. Годжо останавливает любое движение, замерев. Его рука успела отпустить член и схватить Сугуру за затылок, тем самым спасая голову от удара, но не всё остальное. Он моргает, оглядываясь; сломались две ножки, как раз на его стороне, третья просто не выдержала веса и уехала, а за четвёртую, видимо, ухватился Сугуру, потому что она в его руках и прямо сейчас как-то непонятно вывернулась. Они всё ещё на столе. Точнее, на том, что от него осталось. Сатору ёрзает, а потом, чувствуя, как Сугуру нетерпеливо подмахивает бёдрами к его пальцам, снова наклоняется для поцелуя, ещё более жаркого. Нетерпеливо трётся ногами, полностью распластавшись по телу Гето, делает глубокий вдох и стонет на выдохе: — Не могу больше… Он отпускает Сугуру, приподымается, чувствуя, как тёмный взгляд следит за каждым его движением; хватает ноги, чтобы сразу обе закинуть на свои плечи, а потом вернуться губами к губам Сугуру, складывая того напополам, чтобы медленно погрузить член в горячее, узкое тепло, где так тепло, что даже жарко, так влажно, что получается войти одним толчком, так хорошо, что невозможно не закрыть глаза, желая выйти и зайти ещё раз, до самого конца. — Ладно, — выдыхает внезапно Сугуру, — возможно, не совсем малыш. Сатору смеётся, за прошедшее время уже успев позабыть об этом глупом споре. Он кусает чужие губы, потом чувствует, как Сугуру двигается под ним, и начинает плавные толчки. Они давно не были друг с другом — недели три, наверное, может, меньше, а может, чуть больше, — и это совсем не то же самое, что секс каждые два-три часа. — Чёрт, быстрее, Сатору! Но когда под ним стонут громче, то сдерживаться уже нет сил. А когда приказывают, то единственное, что Сатору может — повиноваться. Они толкаются навстречу друг другу, трутся, как самые настоящие животные; пачкаются в смазке, слюне и поте, и это грязно, потому что с пола летит пыль, а этот чёртов сломанный стол так мешает, но это так хорошо, так идеально, когда Сугуру подмахивает задницей, когда он держит Сатору за волосы и стонет, когда шепчет «хороший мальчик, мой мальчик, такой прекрасный альфа, мне так хорошо», сбиваясь и путая слова, обрываясь из-за очередного толчка члена в задницу, и начиная снова, только для того, чтобы снова сбиться. — Блять, Сугуру, — стонет он во всё горло, потому что сдерживаться нет сил. — Давай, давай, — задыхается Гето, а потом снова втягивает его в поцелуй. Сугуру выдыхается первым, в один момент сжавшись так, словно собрался запечатать внутри себя член Сатору навсегда, а Сатору от этого жара стонет громче, и мысль такая горячая, что для него это становится последним толчком, после которого он кончает следом. Они едва дышат, когда языки снова сплетаются воедино. Сатору чувствует, как разбухает узел, и виновато морщится, но вытягивать уже поздно, а Сугуру просто дышит, приходя в себя, словно из него только что вытрахали всю душу, и она ещё не вернулась в тело. Ноги Сугуру за его плечами дрожат. Он осторожно опускает их вниз, поправляя тела так, чтобы узел никому не мешал, а потом неохотно ложится сверху на Гето, потому что двигаться куда-то — не вариант. Ноги не держат. Несколько долгих секунд спустя Гето сжимается, стискивая его член, а потом выдыхает: — Узел? Сатору остаётся только точно также выдохнуть: — Ага. Извини. — Да нормально. Не то чтобы я мог забеременеть прямо сейчас. Несколько секунд никто не двигается, а потом они почти одновременно срываются в тихий смех, прежде чем снова поцеловаться. Сатору, отстранившись, трётся о чужие железы, чувствует, как Сугуру снова его сживает, а потом снова не двигается, чтобы сцепка быстрее прошла. Всё же на полу лежать не очень удобно, а двигаться они пока что не могут. Впрочем, слишком долго тишина тоже не длится, потому что Годжо вспоминает кое-что важное. — Там оставалось ещё несколько конфет, — и под нежным, таким ласковым взглядом Сугуру, буквально требует: — дай.