Инстинкт

А что, если у него всё-таки двойня? У Сугуру нет братьев или сестёр, его мать также единственный член в семье, однако у его отца есть старший близнец, а у его дедушки по отцовской линии есть младшие братья. Пусть и не близнецы, но двойня. Так что многоплодная беременность для Сугуру более чем реальна. И теперь, как только он более-менее пришёл к выводу, что, возможно, он согласен оставить плод и родить ребёнка, настоящее, живое человеческое существо, он, конечно же, зациклился на следующей проблеме. На том, что плод может быть не один. Один ребёнок — это уже куча проблем, а если их будет аж двое? — Сугуру, ты побледнел, — тихо шепчет Сатору. Гето неловко мешает кашу в тарелке — что-то более тяжёлое его желудок не выдержит, да и сама каша уже слишком. Просто слишком, — но пожимает плечами в ответ. Девочки на другой стороне стола тихо о чём-то переговариваются. Сугуру улавливает слова «улица», а затем «после обеда», после чего перестаёт обращать внимание. — Плохо? — просто спрашивает Годжо. Сугуру поднимает взгляд на Сатору. Лицо у него обеспокоенное, нервное; он выглядит так, словно одновременно не решается что-либо спрашивать (вчера вечером Сугуру всё же не вытерпел и сказал, чтобы тот перестал так часто спрашивать его о самочувствии, он ведь не собирается умирать), но просто не может не спрашивать, потому что волнение слишком сильное. — Нет, — Сугуру опускает глаза обратно на тарелку, где съел, повезёт, если половину. Прогресс медленным шажочками. Неделю назад в него вообще и ложка бы не влезла, а четыре дня назад даже четверть казалась непреодолимой преградой. — Просто… мысли. — А-а, — протягивает Годжо, после чего замолкает. Гето, не удержавшись, трёт лоб, снова впиваясь взглядом в тарелку. Его уже меньше тошнит, но это не значит, что совсем не тошнит; тем не менее, пока что его не тошнит. Редкий перерыв, а оттого ещё более ценный. Что сильнее привлекает его внимание, так это раздражение и бессильная злость. Сатору — тихий, но он обычно не тихий, он буквально противоположность тихому, и Сугуру так сильно не хватает его обычного присутствия, которое подавляет любого другого человека, но только не его, жаждущего всей любви, которую он только может получить. Не то чтобы прямо сейчас Сатору не одаривает его своей любовью, но совершенно очевидно, что он сдерживается, словно немного опасается за Сугуру и потому боится внезапно подавить своей обычной настойчивостью. Особенно, когда сам Сугуру действительно чувствует себя плохо. Если так пойдёт и дальше, то сентябрь закончится раньше, чем они снова вернут свои отношения на прежний уровень. В то же время сейчас они не то чтобы могут это сделать. Девочки. Беременность. Небольшой отдых. Отдых, который, кстати, прервался. Через несколько часов Сугуру отправится на задание, а стоит ему только вернуться, как на ночь уйдёт Сатору. Неделя отдыха закончилась, поэтому утром у них начнутся обычные занятия, и это ещё один ужас, который он должен пережить. Ему нужно отдать девочек. А ещё ему нужно будет сидеть на занятиях. Будучи беременным. А рядом будет сидеть Сатору, который, пусть и будет молчать, но который совершенно не умеет врать. Если Сёко заметит неладное, то Сатору даже без ответов скажет, что именно не так. «Сегодня нужно сходить на УЗИ», — напоминает он себе. Потом возможности может и не представиться, а ему нужно точно знать, многоплодная ли это беременность. Ну, допустим, нет — он оставляет ребёнка? Или, допустим, да — делает ли он аборт? Но почему в первом случае он соглашается родить, а во втором — нет? Не то чтобы во время беременности была большая разница между многоплодной и не многоплодной беременностью. Разве что живот будет тяжелее, да спине придётся сильнее потрудиться. И роды в любом случае будут — так какая разница, один ребёнок или два? Ну, это тяжелее, конечно же, но какая разница? И воспитание — ну, немного тяжелее, но он, опять же, будет не один. А с Сатору. И два ребёнка — ну, они прямо сейчас относительно легко справляются с девочками. Не без сложностей, не без внезапных неожиданностей, но они справляются. А младенцы рано или поздно вырастают в более-менее самостоятельных детей. Так значит ли это, что для него не должно быть разницы в выборе между абортом и родами в случае многоплодной или не многоплодной беременностью? Как же всё сложно. Очень, очень сложно.

***

— Насколько я могу видеть, у вас только один плод, — сообщают ему во время УЗИ. Это другой специалист. Женщина, около сорока-пятидесяти лет, с модными очками. Она выглядит красивой и ухоженной, как самый настоящий специалист; строго профессиональна, без лишних комментариев со своим мнением. Но это также другая больница. Более дорогая, более современная, с немного более продвинутыми технологиями, так сказать. Сугуру, заранее приготовивший снимок УЗИ, на всякий случай продемонстрировал и его. Он снова рассказывает о генах по отцовской и материнской линии, а потом тычет пальцем в два кругляшка: — Меня беспокоит, что здесь было два серых пятна. Вначале я подумал, что здесь может быть головка и туловище, но плод кажется мне слишком маленьким, чтобы клетки уже сформировали зачатки человеческого тела. Женщина спокойно принимает фотографию и сверяет с той, что на экране. Там, в чёрном круге, тоже два серых пятна, но они гораздо больше. — Нет, вы сначала правильно подумали, — спокойно говорит она. — Это действительно головка и туловище; ну, их формирование, так сказать. Здесь пятая неделя, верно? Сейчас у вас седьмая по счёту, поэтому вы можете видеть больше и лучше. Если бы плодов было больше одного, то мы бы смогли увидеть три серых пятна, если бы один был скрыт за другим, но, как видите, этого нет. Сугуру очень пристально смотрит на экран, но там действительно только два больших серых пятна. Есть также — и это, несомненно, вызывает в нём самый огромный ужас — длинная серая овальная палка. Определённо, это рука. Целая, блять, конечность, идущая из области между двумя серыми кругами. — У вас можно сделать снимок? — спрашивает он. Женщина спокойно называет цену. Это немного дороже, но не особо, так что Сугуру соглашается, про себя радуясь, что предугадал такой исход и взял побольше налички. — Вас регистрировать? — спрашивает женщина. Наученная опытом, следующий её вопрос связан с абортом, но задан спокойно и легко. — Насколько я могу видеть, вы довольно молоды и не замужем. Аборт можно сделать только до восьмой недели, поэтому у вас есть только несколько дней. Или я могу подтвердить вашу беременность и открыть запись в вашей медицинской карте. — Спасибо, не стоит, — качает головой Сугуру. — Мне только снимок. Женщина — действительно профессионал — только кивает, слегка улыбаясь, но даже это не навязчиво.

***

После задания Сугуру снова идёт в больницу, а после больницы он снова садится в парке. Увы, но в этот раз у него есть только полчаса, прежде чем нужно будет как можно скорее вернуться в техникум и взять девочек у Сатору, которому нужно будет поспешить на поезд в другой город, чтобы отправиться на собственную миссию. Он внимательно рассматривает оба снимка. Второй почему-то вызывает в нём не самые приятные чувства — картинка выглядит так, будто она вышла из фильмов ужаса. Вся тёмная, в чёрно-серых тонах, а вот эта вот недо-рука каждый раз посылает лишнюю порцию адреналина в кровоток, потому что, чёрт побери, оно выглядит действительно ужасно и немного мерзко. С другой стороны, первый снимок теперь кажется Сугуру лучшим фото его ребёнка, которое у него только может быть. Там сразу ясно, где голова, где туловище (даже если, возможно, эти две части нужно поменять местами), там нет ничего ужасного. Просто снимок УЗИ, что сообщает о его положении. Когда он снова внимательно смотрит на второе фото, то невольно вздрагивает. Кошмар. Он реально выглядит, как стоп-кадр из какого-то ужастика. Сглотнув, Сугуру прячет оба снимка в желудке проклятия, а потом вздыхает и пытается ослабить узел на сердце. Пришла пора сделать окончательно выбор. Сделать аборт. Или рожать. Сугуру тщательно прислушивается ко всем своим ощущениям. Не инстинктам, не мыслям, а именно ощущениям самого себя, к тому, что он чувствует. Лёгкое отвращение, опасение. Небольшой страх. Переживания. Нежелание сталкиваться с побочными эффектами от беременности, но готовность пережить их. Лёгкое тянущее чувство внизу живота, как будто бы мышцы уже готовятся к огромному животу. Небольшой ужас из-за родов. Но. Но. Никакого ярого отрицания. Он… он может выносить и родить, и теперь, когда Сугуру подумал, он не может отрицать идею подобной жизни для себя столь яро, как делал это раньше. В конце концов, из чего вообще раньше состояла его жизнь? Из чрезмерно опекающей матери, из отца, который вообще не принимал участия в воспитании, из слитых воедино дней, когда он снизу доверху был наполнен разного рода препаратами, а потом яркое осознание, что всё это было реально и на самом деле он просто манипулятор проклятиями. Да. Он — Гето Сугуру. Маг особого уровня. Манипулятор проклятиями. Он не не-маг. Для него всё иначе, чем если бы он был просто Гето Сугуру, обычным не-магом. То, что для не-магов сложно, для него будет совершенно другим опытом. Может быть, тоже сложно, но это будет совершенно иначе. Он тот, кто он есть. И ничто этого не изменит, теперь, когда он смог найти твёрдую почву под ногами, чтобы опереться и идти вперёд. Беременность не скинет его с ног. Сугуру устоит. Всё будет хорошо. Особенно хорошо, потому что Сатору будет рядом. Сугуру делает глубокий вдох. Волнение почему-то не спешит покидать его тело, и он по какой-то причине всё ещё чувствует небольшую неуверенность. Но это скорее выходит из-за будущего, которое пока что остаётся неясным, чем беременность и будущие роды. Беременность и роды теперь для него совершенно другие понятия, и он, переживший в своей жизни гораздо более худшее, самое худшее из всего, что только может представить себе человечество, готов не только столкнуться с этим лично, но и пережить, получая от жизни всё, что хочет. В данном случае — любовь Сатору. Почему-то будущее всё ещё туманное. К примеру, должны ли они узаконить отношения? Где будут жить? Как они будут воспитывать ребёнка? А как Сугуру будет учиться? Ходить на занятия с животом, огромным пузом, на уроки? Последняя мысль вызывает такое сильное отвращение, что появляется очень сильное чувство тошноты. К счастью, оно не физическое, но от этого не менее сильное. Но все эти вопросы — их ещё можно решить. Обсудить с Сатору, выбрать то, что подойдёт им обоим. Сугуру не собирается, родив, постоянно отсиживаться дома. Пусть он не такой сильный, как Годжо Сатору, но он был, есть и останется магом особого уровня. Он не будет обычным омегой, что вечно сидит дома, занимаясь исключительно домашними делами. Это просто не для него. Это не то, чего он хотел бы для себя. Он ведь и так всю жизнь провёл дома, так что не собирается снова возвращаться в подобную клетку. Гето будет ходить на задания. Работать. Однако одновременно с этой мыслью во рту скапливается желчь от осознания, что нужно будет идти и бороться с проклятиями. Два последних раза было легко. Легче и проще, потому что Гето использовал эти задания в качестве прикрытия, чтобы попасть в больницы на приёмы, однако теперь, когда он это сделал, есть также прекрасное осознание, что нужно будет ходить на задания, как раньше. Чтобы изгонять. Поглощать. Изгонять. Поглощать. Изгонять. И поглощать. Проклятия. Многие, многие сотни или даже тысячи проклятий, что создаются из-за всех этих проклятых обезьян, которые только и могут, что давить магов своим числом, сначала уничтожая с помощью проклятий, а потом окончательно убивая собственным незнанием — потому что они даже не способны видеть то, что сами же и создают! То, от чего и сами мрут, словно мухи! Сугуру сглатывает, прикрывая ладонью рот. Он закрывает глаза и глубоко дышит, пытаясь прогнать все эти мысли, которые начинают медленно к нему возвращаться, теперь, когда самое важное решение — по поводу его положения — тщательно обдумано и принято. Возможно. Только возможно, что некоторое время провести вдали от заданий. От проклятий. От обезьян. Будет полезно. Просто чтобы… чтобы лучше держать себя и свои мысли в руках. Там, где им самое место — в одном из тёмных уголков его сознания, того самого, где он скрывает тщательную опеку матери. Отца, по какой-то причине подкармливающего его конфетами, когда тот знает, что именно из-за конфет у него и болят зубы. Того психиатра, на плече которого сидело садистское проклятие, наслаждающееся беспомощностью Сугуру и подталкивающее человека к психологическому насилию, которое было доступно ему, как доктору-профессионалу. Или таблеток, многочисленных, бесконечных таблеток, что вечно были сунуты всюду — в еду, в напитки, даже в самую простую воду, которую Гето оставил всего на секунду, чтобы обуться в коридоре. Или те самые мысли о вкусе проклятий. О том, как много он может их съесть. Все ли они на вкус такие мерзкие. Или те мысли, те огромные потребности есть и есть, есть и есть, есть и есть эти мерзкие, нескончаемые проклятия. Только руку протяни — и будет тебе отвратительный, мерзотный шар, чтобы поглотить и переварить. Сугуру справится с обезьянами так же, как он справляется со всем остальным. Просто отложит это немного подальше, чтобы ничего не просачивалось сквозь прекрасную картинку иллюзии его правильной личности, в которой от самого Сугуру, на самом-то деле, ничего и нет — потому что у него даже не было времени, чтобы вырасти, как полноценная личность, и всё, что он может, это пытаться найти себя так, как он умеет, даже если неправильно, даже если медленно, топорно, как-то нескладно временами. У него очень красивый шкаф со скелетами. Сугуру их хранит каждую, словно коллекцию. А коллекции он очень даже любит собирать — проклятия, к примеру, коллекционирует. Так почему и не все эти мысли собирать куда-то на полочки? В самом деле, ну что ему эти обезьяны? Разве они имеют значение, когда Сугуру уже решил, что самым главным для него сейчас является именно Сатору? Идеология Сугуру — убить всех этих обезьян — имеет смысл только в том случае, когда он пытается сделать что-то не для себя — потому что ему ничего не надо, — а для Сатору. Однако прямо сейчас у них с Сатору есть что-то, что имеет более важное значение, чем вопрос с обезьянами и его ярое желание убить их всех, чтобы не мешались под ногами, не создавали проклятий, из-за которых жизни магов постоянно находятся в опасности. Для себя Сугуру не старается. Для себя Сугуру готов терпеть. Он привык терпеть. Привык к изгнанию и поглощению проклятий, привык к тошноте и рвоте, привык даже к собственной слабости и осознанию, что иногда нужен перерыв, прежде чем он сможет встать и пойти дальше, продолжая улыбаться, как ни в чём не бывало. Сугуру делает глубокий вдох. Дышать почему-то тяжело, а глаза слезятся, словно он прямо сейчас может заплакать, но дело в том, что Гето не плачет. Это — его самый максимум подобных чувств, все остальные же надёжно запираются в груди. Обезьяны отвратительны. Одни только мысли о них вызывают в нём такое сильное отвращение, что с каждой секундой его становится всё сложнее и сложнее сдерживать себя. Но. Но. «Может быть, у них будет больше проклятой энергии. Или вообще не будет.» Если у него и Сатору родится не-маг, то всё будет в порядке. Это ведь будет маленький Сатору, просто без проклятой энергии. А Сугуру любил бы Сатору в любом случае — с силой или без, слепого или нет. А если мир настолько жесток, что есть вероятность существования Сатору в виде не-мага, то кто такой Сугуру, чтобы суметь изменить подобное? Он ничего не может сделать с генетикой — не в его силах каким-то чудесным образом родить именно мага. Это выходит за пределы возможностей. (Остальные тоже не выбирали рождаться не-магами.) Этот ребёнок, если у него не будет проклятой энергии, не будет обезьяной, даже если он будет не-магом. Ничто, связанное с Сатору, не является настолько отвратительным, чтобы заслужить его презрения. И даже если ребёнок будет создавать проклятия, то Сугуру не сможет найти в себе сил разозлиться. Так что… так что всё в порядке. Он просто ненавидит всех остальных не-магов. Он просто желает смерти всем остальным. Это нормально. Сугуру снова делает глубокий вдох, а потом встаёт. Пора возвращаться.

***

Обеспокоенный взгляд Сатору уже привычно осматривает его, как он делает это всегда, стоит Сугуру уйти хотя бы на минуту. Внимание сразу заостряется на двух вещах. На его лице, будто бы проверяя, плохо ли ему, а также на животе, словно Сатору пытается увидеть ребёнка через кожу; или хотя бы его проклятую энергию, которой может даже и не быть. Гето не реагирует. Только думает, что, наверное, Сатору очень понравилось бы фото УЗИ. И первое, и второе, несомненно. Может быть, он даже повесил бы фото в рамочку или сохранил бы в альбоме — не то чтобы Годжо вообще смог бы подумать об этом, он вырос в клане, где подобным не занимаются, но Гето знает, что Сатору бы хотел этого, так что он бы подал идею и помог бы её реализовать. А может быть, не стоит. Видеть этот ужас где-либо, кроме экрана на самом УЗИ, Сугуру определённо не хочет. Хватает и того ужаса, что он находится внутри него. Девочки кушают. Сатору уже, видимо, поел, но он встаёт, чтобы налить ему мисо, которое Сугуру приготовил утром. Гето вздыхает, когда садится на своё место за столом, улыбается и кивает девочкам, а потом, не удержавшись, хватает Сатору за талию, чтобы притянуть к себе и уткнуться носом в чужое тело. Он снова делает глубокий вдох, чтобы почувствовать такой родной запах, наполнить им лёгкие. Даже думает: «Так бы и съел его», настолько вкусно пахнет. А потом у него журчит живот, будто бы подтверждая эти мысли. «Такой вкусный, что даже у меня аппетит вернулся», — с нежностью думает Сугуру, впервые за долгое время чувствуя себя намного лучше. Сатору только издаёт смешок, но терпеливо хлопает его по голове. Клановый мальчик, думает Сугуру, не знает, что нужно гладить, а не хлопать. Ну кто так делает, а? Годжо Сатору, вот кто. — Устал, — внезапно даже для себя говорит Сугуру. — Тебе обязательно нужно сейчас уходить? Выходит немного жалобно. Он поднимает глаза на Сатору; у того такая ярая борьба на лице, что становится даже совестно, а ведь Гето уже давно избавился и от совестливости, и от смущения, и даже — почти — от чувства вины. — Там особый уровень, — с некоторой горечью говорит Сатору. Сугуру цыкает в недовольстве, отпускает Сатору, а потом молча принимается за мисо. — Ты обиделся? — удивлённо спрашивает Сатору. — Нет. — Ты обиделся. — Нет. — Сугуру, ну не обижайся, — тянет альфа, кладя голову ему на плечо. Сугуру представляет, как тому для этого пришлось согнуться в три погибели, и невольно чувствует, что сердце от такого жеста тает. И тает ещё сильнее, когда Годжо потирает пахучие железы, метя запахом поярче. — Я туда и обратно. — Я не обиделся, — говорит Сугуру. Но он чувствует, что действительно расстроился. Ведь именно тогда, когда он наконец-то разобрался со своими мыслями, когда наконец-то пришёл к решению, когда ему снова стало лучше, вот именно сейчас Сатору нужно идти на задание! Но он не обиделся. Нет. Ни капельки. Сугуру влажно шмыгает носом, смотря в свою тарелку. Сатору, слыша подозрительный звук — ну, чёрт побери, Гето звучал так, будто он плакать собрался, — замирает, прежде чем наклониться сильнее, чтобы посмотреть на его лицо. Гето старается моргать так, как моргает обычно. Он не плачет. И плакать он не собирается. — Ты что, плачешь? — очень, очень тихо спрашивает Сатору. — Нет, — слегка гнусаво говорит Сугуру. Годжо, никогда ранее не сталкивающийся со слезами, тем более с его слезами, нерешительно его обнимает, но больше ничего не говорит. Сугуру сглатывает и промаргивается, чтобы согнать с лица любой намёк на слёзы, а потом замечает притихших девочек, которые смотрят на них. Он тут же сгоняет Сатору со спины. — Гето-сама грустно? — спрашивает Нанако, более смелая и храбрая. — Сатору просто никогда раньше не накладывал мне покушать, — ляпает Сугуру, не подумав. Девочки громко ахают, тут же посмотрев на Сатору с огромнейшим разочарованием в глазах. — Сугуру! Сатору только утыкается ему в затылок, обиженно протягивая имя, елозит по волосам, делая там самый настоящий беспорядок, хватается за плечи, чтобы тянуть из стороны в сторону. Едва не стаскивает со стула на пол, но Гето удерживается за стол, сильнее упираясь ногами в пол. В общем, блондин — самая настоящая Королева Драмы. Но Сугуру чувствует, как улыбается. Потому что Сатору уже не такой тихий, как утром. Воет его имя на все лады, завывая и обвиняя в том, что Сугуру клевещет на него, обижает. Он громкий и его присутствие неоспоримо. И это — самое главное.