Инстинкт

Сёко приходит без Сатору. И выглядит она почти такой же уставшей, как и сам Сугуру. Бледная, с синяками под глазами больше, чем когда-либо. Гето чувствует от неё сигаретный дым издалека, невольно морщась, потому что от этого запаха его может вырвать ещё раз, а его желудок уже и без того устал, раздражён и пуст. Этим летом проклятий было слишком много. Все устали, Сугуру это знает; Сугуру просто устал по-другому, потому что его рвёт после них, он физически и умственно изматывается сильнее после своей техники, о чём он ни за что и никогда не скажет, потому что устали все, а не только он один. Устали все. Устала Сёко, вынужденная постоянно быть в рабочем режиме, чтобы быть готовой оперировать их знакомых. Устал Сатору, на которого падает большая часть нагрузки, потому что его техника более сильная и разрушительная, чем у остальных, и он наконец-то обрёл над ней полный контроль. Над всеми своими техниками. Кажется, он что-то говорил о том, что ему осталась только расширенная территория; Гето старается об этом не думать, потому что он застрял в своём прогрессе ещё на втором курсе, понятия не имея, куда и как двигаться дальше. Это, откровенно говоря, расстраивает. И именно поэтому он старается не думать. Сёко, уставшая, просто бросает на него взгляд, не особо заостряя внимание, вместо этого сразу сосредотачиваясь на девушках. Приседает не слишком близко и не слишком далеко, устало улыбается и просит разрешения, чтобы вылечить их, не желая напугать детей, а когда они соглашаются, с небольшого толчка Сугуру, то они наконец-то снова погружаются в молчание. Сугуру невольно чувствует, как тошнота поднимается сильнее. Он старается дышать через раз и очень, очень надеется, что кто-то где-то наверху сделает так, чтобы его не вырвало прямо на этом самом месте. От сигаретного дыма действительно воняет. Раньше всего этого не было; но в последний раз он разговаривал с Сёко месяц назад, потому что все, опять же, просто напросто заняты, без возможности даже просто встретиться и поговорить. Без возможности встретиться и просто быть рядом с друг другом. И они тогда трое встретились на улице, прямо в самую жару. Был небольшой ветерок, и Сугуру, уже тогда чувствующий себя неважно, сразу встал так, чтобы ветер обдувал вонь в другую сторону. Пока он погружён в свои мысли, Сёко заканчивает с самыми ужасными травмами. В девочках не так много энергии, чтобы вылечить всё и до конца, однако самое ужасное уходит, и это, пожалуй, единственное хорошее, что случилось за всю последнюю неделю, если не долгие месяца. — Где он? — тихо спрашивает он о Сатору. Тот должен был вернуться, чтобы Сугуру мог пойти к Яге, оставив на него детей. Они не говорили этого вслух, но кому ещё он мог доверить девочек? Он мог бы отдать их Сёко, но она почти валится с ног после работы, да и дети, это видно, морщат свои носы от запаха. Увы, но либо сигареты, либо алкоголь. Гето не знает и не хочет знать, сколько трупов она видела этим летом. Смертность высочайшая, об этом знают все. — Пошёл к Яге, — чуть медленнее отвечает Сёко. — Зачем? — спрашивает Сугуру. Потом, почти без паузы: — новое задание? Чёрт побери. Его тошнит. А ещё он хочет убить всех тех, из-за кого его разговор с Сатору может отложиться хотя бы на день. Просто потому что Сугуру прекрасно понимает, что это будет не один день, о нет, это будет день, потом второй, потом неделя, месяц и так до бесконечности. — Понятия не имею, — вздохнув, отвечает Сёко. Сугуру замечает, что девушка едва держит глаза открытыми. — У тебя скоро конец смены? — пытается он проявить заботу. — Через пару часов. Ждём одну группу магов. Надеюсь, сегодня… всё пройдёт удачно. Сугуру бросает взгляд на девочек, которые внимательно их слушают. Улыбается, ласково, как может из-за усталости; и отчасти радуется, что Сёко не закончила так, как планировала. Потому что дети явно не готовы услышать что-то вроде «Надеюсь, сегодня без трупов… о, стоп, они ведь были у меня утром». Он смотрит на стену напротив и мысленно надеется, что Сатору послали на помощь именно этой группе магов. Тогда и маги будут, в большинстве своём, живы, и Сатору вернётся довольно быстро. Сёко кидает на него взгляд, но если она и догадывается, о чём, точнее будет сказать, о ком он думает, то она ничего не говорит и никак не даёт об этом знать. Поэтому его внимание невольно снова переключается. На запах сигарет. Потом — на девочек. По обычаю спасенные дети обычно бывают у немногих, у Сугуру так вообще впервые. Не то чтобы он спасает ребёнка впервые, но обычно ребёнок цел и возвращается родителям в течение часа или же относится в больницу в бессознательном состоянии. Но чтобы привести детей именно в техникум? Всё, что он знает, так это то, что их должны поместить под присмотр кого-то, кто должен будет о них позаботиться. Девочки — будущие маги, поэтому у них будут удовлетворены все потребности, а в будущем они вырастут, официально поступят в техникум и должны будут отработать деньги. Если не умрут раньше, чем смогут это сделать. Суть в том, что Сугуру должен прямо сейчас кому-то их отдать. И в том, что он вообще не хочет этого делать. Вообще. Никак. Одна только мысль смешит. Что-то вроде «Я? Отдать детей? Пф!». Это немного ненормально. Что он будет делать с ними? За ними нужно будет присматривать, их нужно кормить, о них нужно заботиться, но всё, о чём думает прямо сейчас мозг Сугуру — это о том, чтобы они поскорее поправились от травм. А чтобы сделать это, они непременно должны быть в его гнезде; и Сатору тоже должен там быть, чтобы они начали к нему привыкать, потому что Сатору — его альфа. Он должен отдать девочек какому-то администратору, мягко их отдать, чтобы они могли перестроиться на другого взрослого, более ответственного человека, того, кто хотя бы не беременный прямо сейчас, в свои семнадцать лет. Сугуру не может. Одна только мысль заставляет его сходить с ума от беспокойства, как будто он делает что-то ужасно неправильное. Инстинкты просто вопят: «Не отпускай! Они — твои!». Вот только девочки — не его. Это два живых ребёнка, и он хочет, он честно хочет им помочь, всем своим сердцем, но что он может сделать? От двойственности начинает болеть голова. Или от сигаретного дыма. Или от очередного, нарастающего позыва к рвоте, который становится всё сложнее игнорировать. Когда Сугуру смотрит на часы возле потолка комнаты, то они говорят, что прошло всего полдня. Он не может поверить, что прошло меньше суток с тех пор, как он узнал о своей беременности. Всего несколько часов. Инстинкты. Чёртовы инстинкты, которые не хотят отпускать детей, хотя, конечно же, это не только они, это многое. Очень многое, что прямо сейчас происходит в душе Сугуру, но громче всего вопят, конечно же, инстинкты, к которым он всегда, всегда прислушивается. Или в большинстве случаев прислушивается. Это два маленьких ребёнка. Что Сугуру может с ними сделать? Ответ: ничего. Он ничего не может сделать, он уже помог, как мог, что ещё он может им дать? Позаботиться о них? Серьёзно? Ему семнадцать лет, он о себе не может нормально позаботиться, а тут две травмированные девочки. Ему нужно отдать их. Он не может отдать их. Головная боль всё нарастает. Сугуру весьма не вовремя вспоминает, что уже вторые сутки не сомкнул глаз, а в его теле прямо сейчас находится то, что требует ресурсов для своего роста и развития. Дополнительный набор клеток. Ему нужно отдать девочек. Он не может отдать их — как вообще можно о таком думать? Он вытащил их из деревни, привёл сюда, а теперь бросит, прекрасно понимая, что лет через десять максимум они умрут? Это близнецы, ближе, чем друг друга, у них никого не будет. Смерть одной девушки ударит по другой так, что они, считай, обе погибнут мгновенно. Но что он может сделать? Что? Сугуру убирает чёлку за ухо, чтобы та противно не щекотала лицо, потом снова смотрит на Сёко, которая мажет каждую ранку, прежде чем медленно замотать бинтом, если нужно. Он думает и даже не знает, о чём думает, потому что все его мысли крутятся об одном и том же; такое ощущение, словно бы это повторяется и повторяется, потому что всё лето проходило в одном и том же темпе, и сейчас это происходит снова, просто не про не-магов, а про детей. Гето, честно говоря, догадывается, почему инстинкты взвыли. У беременных омег появляется желание оберегать детей, держать их рядом, приглашать в гнездо, чтобы детям было хорошо и комфортно. Это естественно, поэтому он даже не удивляется, что это происходит с ним и происходит именно сейчас — его инстинкты сильны, он беременный, он только что встретил и спас раненых девочек, которые, как он знает, могут умереть через десять лет, если он прямо сейчас их кому-то отдаст. Конечно же, они вопят, не желая отпускать их. Но инстинкты не всегда равняются здравому смыслу. И не то чтобы прямо сейчас у Сугуру вообще был этот самый здравый смысл, однако он прекрасно понимает, что не может… что? Взять к себе двух девочек? — Вот и всё, — говорит Сёко, заканчивая. Сугуру не может поверить, что прошло всего полчаса с тех пор, как она пришла. Ему кажется, что прошло гораздо больше времени. — Вы молодцы. — Отдыхайте, — говорит им Сугуру, улыбаясь. — Я сейчас поговорю с тётей Сёко, но я никуда не ухожу. Девочки смотрят на него круглыми глазами. На этот раз четырьмя, так как ответственный и умелый доктор осмотрел и вылечил глаз Нанако практически полностью. Они явно не хотят, чтобы он вообще вставал с дивана, однако Сугуру нужно поговорить с Сёко, чтобы узнать, кому он может отдать детей — как бы сильно ему ни хотелось бы этого не делать. Они отходят совсем недалеко. Чтобы девочки не слышали разговора, но прекрасно видели его и чувствовали феромоны, которые Сугуру снова невольно начинает выделять, словно в нём горит какая-то потребность утешить их. Параноидально он боится, что это слишком явная реакция беременного омеги на двух детей. Он молится, чтобы Сёко ни о чём не догадалась. — Как они? — спрашивает он, стараясь дышать как можно реже. — Плохо, но поправятся, — устало говорит Сёко. Она достаёт пачку сигарет, но мнётся, не двигаясь дальше, потому что в этой комнате курить запрещено и особо запрещено, когда внутри дети. — Что мне с ними делать? — беспомощно спрашивает Сугуру, надеясь, что вся та безнадёжность, которая идёт от его инстинктов, не так уж сильно прорезается в голос. Если оно и идёт в голос, то Сёко слишком устала, чтобы это заметить. Она тоже не спала. Гето думает, что сон ей нужен даже больше, чем ему. — В обычной ситуации я бы привела администратора, и тот бы взял их у тебя, чтобы распределить дальше, но прямо сейчас они от тебя не отстанут, а успокаивать сразу двух маленьких ревущих девочек нет никакого желания, — тихо вздыхает Сёко. — Можешь их покормить чем-нибудь лёгким и уложить спать? А со всем остальным разберёмся завтра. Я, честно, с ног валюсь. Инстинкты Сугуру торжествуют. Здравый смысл, который едва держится, слабо сдаётся. Шепчет только, что это явно плохая идея и в будущем с этим придётся иметь последствия, но — разве это не то, чего он хотел? Не то, о чём переживал? Что их придётся отдать кому-то, кому было бы всё равно на их судьбу? — Ладно, — выдыхает Сугуру и трёт лоб. Голова раскалывается. Он и сам хотел бы поспать. Ночью ведь не сомкнул глаз. Сёко кивает и молча уходит, а Сугуру возвращается к девочкам, приседая, чтобы оказаться чуть ниже их глаз. — Идём кушать? — спрашивает он. Нанако задумчиво кивает, смотря на уходящую Сёко. Мимико только пожимает плечами, но не протестует, когда он берёт их за руки, чтобы увести из комнаты.

***

Готовить — плохая идея. Сугуру привёл их в общежитие, прекрасно осознавая, что после еды дети заснут и он тоже явно заснёт вместе с ними, поэтому нужно накормить их как можно скорее и идти отдыхать. Он мог бы отвести их в столовую, чтобы им приготовили еды, но Сугуру честно сомневается, что там сейчас кто-то есть, поэтому было совершенно логично приготовить им что-то самому. Учитывая, когда в последний раз его руки что-то готовили, это явно было плохой идеей с самого начала. Сугуру чувствует тошноту ещё от сигарет, запах же заваренной каши, витающий в воздухе, только усиливает это чувство. По шкале это где-то от шесть/десять до восемь/десять, где десять — момент, когда его уже рвёт, а девять — когда он ищет место, чтобы можно было сделать дело без лишних свидетелей. Часть его радуется, что он вообще нашёл кашу. В техникуме есть столовая, где всегда готовят свежую еду, но в общежитие для студентов также доставляют свежую еду каждую неделю, чтобы они готовили самостоятельно. Тем не менее, подобного вида каша не пользуется популярностью ни у кого, кроме Сугуру, а ест он её редко; обычно тогда, когда его тошнит после поглощения первых уровней. Этим летом он отказался от каши, потому что есть её только для того, чтобы через пару часов ею и вырвало? Нет, спасибо. Хорошо, что кашу никто не съел, потому что он бы понятия не имел, чем бы ещё накормить детей. Не фруктами же, в самом деле. У них чувствительные желудки после всего, что им пришлось пережить. Их явно никто не кормил в той железной клетке. Хорошо, если давали воды. Простой, чистой воды. Как они там не умерли, он понятия не имеет. В любом случае, от запаха чувство тошноты усиливается. А если показатель пять/десятых, то Сугуру нужно, чтобы его вырвало, иначе это застрянет в горле до тех пор, пока не станет выше и его, наконец-то, не вырвет. Вот только при малейшем намёке на то, что ему нужно оставить девочек, Нанако и Мимико начинают паниковать. Им страшно. Это понятно. Но Сугуру понятия не имеет, что делать. Его навыки взаимодействия с детьми закончились в детском саду, когда он решил, что не любит детей, не будет с ними дружить и никогда не заведёт их в будущем, кем бы он ни стал — омегой, альфой, без разницы. Детей у него не будет. Ну, судьба явно посмеялась над ним. У него сейчас на руках двое детей, а ещё один — клеточный набор — внутри него. Это не один, не два, а сразу три. И всё буквально в одну секунду. Ту самую секунду, когда он посмотрел в их глаза и его инстинкты буквально закричали: «Дети!». — Я буду рядом, — говорит Сугуру в пятый, десятый раз. — Кушайте, а я подготовлю место, чтобы мы могли вместе поспать. — Мы будем спать вместе? — осторожно спрашивает Мимико. — Конечно, — улыбается Сугуру. Гето сглатывает желчь, потом ещё раз говорит им, что обязательно вернётся, что он ненадолго, что они могут кушать, а потом наконец-то заворачивает за угол, прикрывая свой рот, потому что его может вырвать прямо сейчас, вот в этом коридоре. — Сугуру? — раздаётся голос над ухом. Сугуру открывает глаза, которые не помнит, когда закрыл. Рядом с ним уже стоит Сатору, нерешительно взмахивая руками, потому что он, такой милый идиот, понятия не имеет, что происходит и что ему делать, но его желание помочь ощущается более чем явно. Он хочет что-то сказать, уже даже открывает рот, но это была его ошибка. Нельзя открывать рот, когда секунду назад тебя чуть было не вырвало. Его рука толкает Сатору в сторону, он делает несколько быстрых шагов к уборной, быстро оказываясь возле унитаза, а потом его снова рвёт, о, и в этот раз это ещё отвратительнее, чем та рвота, которая была меньше часа назад, причём тоже в присутствии Сатору. Годжо быстро входит внутрь, прикрывая дверь, какое-то время идёт тишина, а потом у Сугуру убирают волосы наверх. Точно. Он так торопился, что в этот раз забыл убрать волосы. Он бы собрал их в пучок, но этим утром он был так занят девочками, что до себя руки так и не дошли. В этот раз это длится более долго. Сугуру с закрытыми глазами дышит, когда Сатору нажимает на кнопку смыва, потом думает, что его сейчас снова вырвет, но, несмотря на явный позыв, его желудок слишком пуст, чтобы даже сделать нормальную попытку. На всякий случай он не шевелится, пережидая момент. Сатору молча держит волосы в руках. Беспокойство у него сильное, а когда Сугуру наконец-то открывает глаза, чтобы посмотреть на своего друга, тот тихо спрашивает: — Позвать Сёко? Гето отрицательно качает головой. Сил ответить устно у него нет. На кухне сидят девочки. Его только что вырвало. Он хочет спать. Сатору держит его волосы на затылке. Это мягко, немного противно, потому что его только что вырвало, но нежно и заботливо. Сатору только так и умеет любить — полностью отдавая всего себя. — Ты заболел? — беспокойно спрашивает Сатору. Сугуру некоторое время дышит, потом наконец-то встаёт с пола. Он приходит к выводу, что если не скажет прямо сейчас, то потом у них может не быть времени, потому что он хочет спать и спать немедленно, однако сообщать новость с желчью на губах Сугуру не собирается. Итак, он моет руки, собирает волосы в пучок, как может, потом моет рот и лицо. Стряхивает лишнюю влагу, которая на удивление освежает, даже если неприятно течёт по шее, а потом разворачивается к одному взволнованному Годжо, чтобы сделать глубокий вздох. — Сугуру? — спрашивает Сатору. Осторожное, непонимающее. — Сатору, — ещё раз вздыхает Сугуру. — Я… я беременный. Тишина в туалете оглушающая. Сугуру смотрит на Сатору, на его выражение лица, но там только удивление и шок. — Тебя поэтому э, ну? — Чужая рука машет в сторону унитаза. — Да, — говорит Сугуру. Не то чтобы он был уверен на сто процентов, но это скорее да, чем нет. Они молча смотрят друг на друга. Сугуру невольно ёрзает, потому что это совершенно незнакомая ему территория и он понятия не имеет, что делать. Лицо Сатору всё ещё шокированное и такое удивлённое. Становится ясно, что он тоже понятия не имеет, что делать. А ещё, напоминает себе Сугуру, у меня была вся ночь, чтобы обдумать и осознать эту мысль. У Сатору этого времени сейчас нет. Им семнадцать, напоминает себе Сугуру, было бы совершенно несправедливо, если бы он прямо сейчас получил от Сатору что-то большее, чем чистый и открытый шок. — Ты беременный, — тихо говорит Сатору. Его рука тянется к волосам, словно он поверить не может. Сугуру тоже не может, но он кивает, просто на всякий случай. — Ты беременный. Это… это ведь наш ребёнок, да? — Конечно, это твой ребёнок! — тут же шипит Сугуру, оскорбленный. — Нет, я не это имел в виду! — Сатору тоже округляет глаза, машет руками, быстро подходит ближе и нерешительно прикасается к плечу, словно бы Сугуру запретит ему касаться. — Просто… это наше. Его слова немного собственнические. Сугуру вздыхает с облегчением и немного винит себя за то, что так отреагировал. У него не было причины так превратно понимать слова Сатору. Конечно же, Сатору не думал, что Сугуру ему изменил и забеременел от кого-то другого. Это просто Сугуру с потерянным здравым смыслом, потребностью наконец-то лечь спать и Сатору, который вечно говорит всякую чепуху, не всегда понимая, как она может звучать для других. — Но мы, мы же это? — спрашивает Сатору. Это явно вопрос про предохранение. — Да, — устало выдыхает Сугуру. Он потирает глаза, прежде чем встретиться взглядом с Сатору. — Может быть, моё тело выработало к ним иммунитет, и поэтому они не сработали. Я всё лето пил одни и те же, так что… Это не совсем правда, но это возможный вариант, который только что пришёл ему в голову, и лучше это, чем признаваться в том, что он запустил самого себя. В конце концов, это может даже не быть ложью. — О, — просто говорит Сатору. — Я, э, я могу потрогать? Сугуру просто смотрит на него. Сатору смотрит в ответ. Такой, знаете, невинный клановый мальчик, который в свои пятнадцать лет ничего не знал о сексе, пока Сугуру не предложил ему дружбу с привилегиями, которая потом переросла в нечто большее. Тот самый мальчик, который узнал о сексе и потом сходил с ума от мысли засунуть член кому-то в задницу. Тот самый, который засунул, и вот где они теперь. Гето так и хочет сказать что-то вроде «твой член был у меня в заднице, а теперь ты спрашиваешь, можешь ли ты потрогать мой живот?», но он прекрасно понимает, что прямо сейчас это прозвучит слишком резко. Вместо этого он просто вздыхает, но расстёгивает кофту, давая доступ к телу: — Он плоский. Сатору, ты видел его пару дней назад. И трогал. Сатору всё равно трогает. И смотрит. Он приподымает очки, чтобы посмотреть, но потом пожимает плечами и снова опускает на глаза, а потом, когда Сугуру смотрит, объясняет: — Я не могу увидеть проклятую энергию ребёнка, пока не настанет восьмой месяц. До этого момента она сливается с… ну, сливается с твоей прямо сейчас? Гето медленно приходит в ужас от мысли, что что-то внутри него будет аж до восьмого месяца. И даже больше. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Сатору, когда Сугуру устаёт от прикосновений и выпрямляется, чтобы застегнуться. — Устал, — признаётся он. — Девочки ждут меня на кухне. Мы сейчас ляжем спать. Они молча смотрят друг на друга. Сугуру внезапно даже для себя осознает, что Сатору выглядит бодрее, чем был до того, как узнал о беременности. Он перестал морщиться от усталости Шести Глаз, его руки тянутся к Сугуру, желая обнять. Запах стал более собственническим и таким, ну, с чем-то непонятным, что появляется обычно тогда, когда они делают что-то вместе и, как признался один раз Сатору, когда он чувствует большое скопление любви в душе. Большое скопление любви в душе. После новости, что Сугуру беременный. О. О, чёрт побери. — Ты хочешь этого ребёнка, — осознаёт Сугуру. — Ты не хочешь? — мгновенно спрашивает Сатору. С его лица тщательно стираются любые эмоции. — Нам семнадцать, — защищается Гето, обиженный тем, что мог случайно обидеть Сатору своими словами. — Сатору, мы всё лето работали без продыху, мы даже не закончили техникум! Даже если я его рожу, то где мы будем его растить? В общежитии? У нас нет дома, нет денег, нет времени. Мы слишком молоды; я слишком молод, чтобы внезапно становиться… кем? Папой? Это все логичные, здравые доводы. Даже его инстинкты затихают при мысли сделать аборт, когда есть чистое осознание того, что нет ничего, что он мог сделать или дать ребёнку. Тем же девочкам он может уделить своё внимание раз в пару недель между заданиями, чтобы навестить их, если те останутся в техникуме. Но его собственный ребёнок? Какой-то новорождённый младенец? Увы, но здесь даже инстинкты решают, что лучше не рожать, чем родить и понять, что ничего не выходит. Но когда Сатору молчит, то Сугуру, очевидно, смягчается и чувствует, что он сказал всё это слишком резко, даже если это было шёпотом, чтобы никто не услышал. — Я куплю дом, — говорит внезапно Сатору. — И у меня есть деньги. Теперь молчит Сугуру. Ему на это нечего сказать. Слова Сатору тоже логичны. У него, кланового мальчика, есть деньги, чтобы купить дом, чтобы купить несколько домов. Сугуру бы не использовал их для себя, его гордость слишком велика для такого, однако Сатору предлагает прямо сейчас купить дом не для него, Сугуру, а для ребёнка — то есть Сатору говорит прямо сейчас о том, что он возьмёт за это ответственность. Обеспечит ребёнка. Сугуру не может выбросить из головы тот факт, что Сатору прямо сейчас говорит осторожным тоном, где тщательно пытается скрыть надежду. Гето приходится за одну маленькую минуту переосмыслить буквально всё, о чём он думал за все те часы, когда он понял, что беременный. Он вырос в деревне, где постоянно были дети и семьи. То, что Сугуру не дружил с детьми и не хочет детей, является его выбором. Другое дело Сатору, который вырос в клане. Он не то чтобы много говорил об этом, но Гето достаточно узнал о магах, чтобы понимать главное — детей там не было, а самого Сатору растили скорее как Бога, чем как человека. У Сатору нет семьи. Конечно, были люди, которые его зачали, но именно что люди, которые зачали, а не родители. Нет матери, нет отца, нет бабушек или дедушек, а если и есть, то скорее как титулы. Пусть не строгие, потому что на Бога никто не смеет поднимать голос и уж тем более руку, но это не воспитание человеческого ребёнка. Семья для Сатору — это не то, что для Сугуру, который наконец-то ушёл от родителей, что скрытно, как они думали, пичкали его таблетками от многочисленных психиатров, думающих, что их сын сумасшедший, раз видит каких-то монстров. Ну и что, если это было в семь лет? Он ведь смотрит на стены, значит, всё ещё их видит. Поэтому для Сатору беременный Сугуру — это ребёнок, которого Сатору будет воспитывать. Потому что он хочет семью. Потому что у него не было семьи, а весь Сатору слишком переполнен той любовью, которую ни от кого не получил, но которую хочет дать всем, кто подойдёт к нему достаточно близко. — Я… — Сугуру теряется. — Я… Мне надо подумать. Они молчат. Гето надо идти на кухню, но ноги как-то приросли к полу. — Ты не хочешь? — спрашивает тихо Сатору. Очень, очень тихо. Сугуру не хочет ребёнка. Это он знает точно. Но он хочет, чтобы Сатору был счастливым, и если это сделает ребёнок? Вот это — сложно. — Я не знаю, — говорит Сугуру. Слова звучат как-то тяжело. Весомо. — Я сам узнал всего несколько часов назад, — говорит он, будто бы оправдываясь. — Сам? — с любопытством наклоняет голову Сатору. — Инстинкты подсказали, а потом я сделал тесты. Все три положительные… Я ещё никому не говорил. И ты не говори, — тут же просит Сугуру. Боже, а что скажут все остальные, если кто-то узнает, что Сугуру, по сути, принёс в подоле? Маги — консервативные и старые, им сначала брак подавай, потом метку, потом только первую брачную ночь, во время которой и должен быть зачат ребёнок. Всё в один день, и, конечно же, по договору между кланами, после долгих ухаживаний и даров. Современные веяния не-магов этого, беременности в его возрасте и положении, то есть, тоже не одобряют, но там хотя бы мягче. Пусть и не слишком, но разница кажется огромной на контрасте. И это не говоря уже о том, что им всего семнадцать. У Сугуру даже слов нет, насколько это станет ужасным, если кто-то узнает. — У тебя сильные инстинкты, — задумчиво говорит Годжо. Гето не может не радоваться, что тот не настаивает на каком-нибудь осмотре у врача, чтобы подтвердить всё официально. — Сугуру, я… Когда Сатору молчит, Сугуру поднимает взгляд от пола, слегка мыча, как бы спрашивая, чего тот замолчал. — В кланах, если омега беременна, то всегда рожает, — внезапно говорит Сатору. Это прямо, и слова могли бы быть резкими, если бы Сугуру знал его не так хорошо, как он знает на самом деле. — Но я не хочу, чтобы ты рожал, если ты этого не хочешь. В груди Сугуру большое облегчение, но он ничего не говорит, потому что Сатору выглядит так, будто он ещё не закончил. — Но если ты хочешь, — неловко, немного неуверенно. А потом, более смело и твёрже. — То я всё сделаю. Сугуру сглатывает. Он чаще моргает, когда чувствует, что глаза немного слезятся. Это звучит практически как клятва. Слова Сатору не пустой звук, когда он говорит таким образом, и ещё весомее это звучит именно потому, что Гето знает, почему именно он говорит то, что говорит. — Я… — начинает Сугуру, но не заканчивает. — Мне надо подумать. И… Я не знаю, какой срок. — Срок? — хмурится Сатору. Слово немного неловкое в его устах. Гето не сразу понимает, что Сатору может не знать о восьми неделях. Если в клане всегда рожают, то, логично, что об абортах не говорят, так что и нужные для этого условия Годжо неизвестны. — Если срок больше восьми недель, то аборт сделать нельзя, — сглатывает он. — Я мог забеременеть в любой момент летом. Мы… Мы работали. Это самое «работали» немного ироничное, если так подумать. Они хорошо поработали над тем, чтобы он забеременел, и они действительно работали, потому что они оба — маги особого уровня. — А, — слабо протягивает Сатору. Его глаза, пусть и скрытые под очками, но пробегают по всему Сугуру, как-то рассеяно. — Ясно. Какое-то время они молчат. Инстинкты Сугуру снова напоминают о девочках, которые уже пять минут — неужели они разговаривали всего пять минут? — сидят одни на кухне, дожидаясь его. — Я могу что-то сделать? — Спасибо. Они говорят одновременно, неловко замолкают, осознавая это, а потом Сугуру улыбается, потому что предложение помочь было бы кстати. — Мне нужно сходить в больницу так, чтобы это было анонимно. Там я сдам анализы и узнаю, каков срок беременности. Но для этого мне нужно, чтобы ты посидел вечером с девочками, хорошо? — Да, конечно, — говорит Сатору. Его голос звучит немного расстроенно. — А с тобой нельзя? Сугуру сдерживает нежный вздох. — Нет. Сатору, конечно же, расстраивается, даже если пытается этого не показывать.