Анатомия безумия

Три месяца назад

      Ласточки не могут взлетать с земли.       Размах их крыльев очень большой, но лапки слишком коротки. Этим птицам было предначертано всегда летать, наслаждаясь свободой ветра и вязким воздухом, пропитанным предвкушением дождя, однако соприкосновение с землей всегда означало конец. Права на ошибку нет.       Сильвия была ласточкой. Не буквально, но чувствовала себя она именно так: обреченно, безнадежно и гадко. Она могла лишь непонимающе поднимать голову вверх, наблюдая за достижениями своих знакомых, оглядываться назад на собственные мимолетные моменты успеха и торжества, но впереди ее ждала лишь грязь и угрюмость рутины, что самым болезненным ядом отравляли тело. Да, Сильвия могла чувствовать эту тягостную боль физически. Она будто соткала плотный кокон из собственных страданий и медленно угасала от удушья.       Девушка равнодушно провела пальцами по остывшей воде, а затем подхватила с крышки унитаза старое лезвие, вытащенное из розовой точилки для карандашей. Ее история не должна была так завершиться, но, пожалуй, это был конец. Бесславный, банальный и приторный последний аккорд перед всеобъемлющей тишиной.       Одно простое движение, рука не дрогнула, а в голове не было ничего, кроме моментального облегчения и предвкушения скорого конца всем мукам и проблемам. Боль отошла на второй план, но перед этим вылилась предательским всхлипом, стекшим с губ. От жара становилось плохо, тошнота подступала к самому горло, однако Сильвия должна была закончить. Всю жизнь она бросала дела на половине пути: художественная школа, кружок поэзии, отношения с хорошим парнем, университетскую программу искусств, дурацкие фильмы и скучные посредственные книги, так что если единственной вещью, которую она завершит, будет ее жизнь — пусть так.

***

      Первое утро с того дня, когда Сильвия должна была умереть, далось нелегко. Глаза резал свет, а тело болело от капельниц. На руках виднелись уродливые швы, будто маленькой девочки впервые в жизни дали иглу и нитки, чтобы починить порванную игрушку. Девушка непонимающе приподнялась, игнорируя волну боли. За окном струился свет, мягко обнимавший летнюю листву и ранних пташек, выглядывавших из зеленой завесы, миру было совершенно плевать, что чья-то жизнь чуть было не оборвалась. Точка в конце предложения — вовсе не окончание книги.       Сильвия заплакала. Но слезы ее лились вовсе не от красоты или счастья, а от тяжкого осознания, что она не смогла преуспеть даже в собственной смерти. У девушки не было ни плана, ни какого-либо представления о том, как сложится жизнь дальше, ведь у себя в голове она уже поставила точку и прикладывала все усилия лишь для того, чтобы перед знаменательным днем все было готово: прощальные письма написаны, ценные вещи раздарены, а рукописи отправлены в издательства, ведь, быть может, поэта действительно легче любить после смерти.

***

      Кирли Стивенсон заполняла налоговую декларацию, умостившись на старом деревянном стуле, застеленном пледом из Таргета. На краю стола дымился отвратительно горький кофе, а из динамиков телефона раздавалась давно приевшаяся песня, так напоминавшая о молодости. Вся эта рутина помогала избавиться от насущных проблем и тревожного предвкушения. Послышался звон ключа в замочной скважине, дверь отворилась.       Кирли, плотно закутавшись с шерстяной кардиган, недовольно смотрела на собственную дочь, принесшую с собой резкий больничный запах. Сильвия молча бросила на стол счета и хотела уже направиться в комнату, чтобы ненароком не нарваться на разговор, к которому не была готова. Лишь мельком взглянув на осунувшееся лицо женщины, она поняла, что сейчас лучшим решением будет уйти. Глаза матери казались стеклянными, а тонкая кожа, стянутая от слез, покрылась паутиной морщин. Тусклые грязные волосы мама завязала в пучок еще несколько дней назад, так что сейчас сальные пряди спадали прямо на бледное лицо.       Сильвия так старалась отделаться от этого образа, что сменила имя и фамилию, лишь бы выбраться из болота нищеты и моральной бедности, однако это всегда было в ней. Как бы далеко она не бежала, сдвинуться с места не удавалось. Ее родная фамилия, Стивенсон, такая до ужаса банальная и липучая, никак не хотела исчезать, оставаясь неприкосновенной частью истории.       — Не потрудишься объяснить? — холодно спросила Кирли, лениво разглядывая бумаги. — Пятьсот долларов за вызов скорой помощи, двести долларов за капельницы, тысяча сто пятьдесят за наложение швов и шестьсот за стационар. Ты это оплатишь?       — Оплачу, — пробормотала Сильвия, прикусывая кончик языка. — Тебе было бы проще, если бы скорую ты не вызывала. Зачем тогда?       — Тебя, дурочку, спасала. Зря?       — Зря, — угрюмо бросила Сильвия, открывая дверь в комнату.       Девушка замерла, увидев перед собой ужасающую картину: ворох белых листов усеял пол, ноутбука на привычном месте не было, а на кровати лежал аккуратный конверт. Сильвия узнала его. Узнала, потому что разглядывала его долгие часы перед тем, как решиться наконец пойти в ванну. В адресно строке значилось издательство, отказавшееся от публикации ее стихотворений из-за внезапно начатой процедуры банкротства. Это был последний шанс для нее, для ее творчества. Ноги резко подкосились, а колени с грохотом ударились о пол. Глаза застилала пелена колючих слез, капавших на руки. Сильвия тяжело втянула в себя воздух, но этого оказалось недостаточно: легкие горели, а горло болезненно сжалось.       — Что опять?       В проеме появилась фигура матери. Она тяжело вздохнула и оперлась плечом о дверной косяк, скрестив руки на груди.       — Ты умереть из-за этого отказа решила? Я давно тебе говорила найти работу, закончить университет, но ты так не можешь, не можешь по-нормальному. Тратишь время и деньги на бесполезную ерунду…       — Хва-атит! — резко воскликнула девушка, заикаясь от накатывающей истерики.       — Что хватит? Я не могу тянуть тебя бесконечно. У меня нет времени и здоровья брать третью работу, чтобы покрыть счета за твою наивность.       — Ты не понимаешь… Ты просто не понимаешь. Ты живешь так всю жизнь, видя перед собой только цифры на банковском счету. Когда мы идем по улице, ты не смотришь по сторонам, не замечаешь закаты, деревья, птиц, обращаешь внимание только на ценники и бездомных, будто в твоем мире все вокруг затянула тоска и безысходность. Я не смогу так, не смогу жить в серости. Я не боюсь жизни или работы, мне страшно через двадцать лет посмотреть в зеркало и увидеть тебя в отражении! — на одном дыхании выпалила девушка, обессиленно падая на кровать.       — Боишься увидеть меня? — горько усмехнулась мама. — Вот как… А не боишься, что твоя дочь окажется такой эгоистичной и неспособной?       — Эгоистичной? — истерично рассмеялась Сильвия, утирая слезы. — Вся моя жизнь была о тебе, мама! Все вокруг всегда о тебе. Не я потеряла отца — ты потеряла мужа… Не я пыталась покончить с собой, а у тебя дочь уродка. Когда уже моя жизнь будет обо мне? Когда все перестанет вращаться вокруг тебя?       Женщина молча смотрела перед собой, будто изо всех сил пыталась абстрагироваться от того, что происходит, будто пыталась закрыться в собственных мыслях и не слышать потоки грязи изо рта своей единственной дочери.       — Я упеку тебя в клинику до конца твоих дней, чтобы ты не смела позорить нашу семью и меня, поняла меня? Если бы ты хотела умереть — давно бы сделала это, а не привлекала внимание своим эгоистичным баловством. Я лучше похороню тебя, чем буду оплакивать еще живой.       Она закрыла дверь, чтобы не видеть лица Сильвии, чтобы ее собственная дочь не увидела, как слезы заструились по щекам, сведенным в беззвучном рыдании. Кирли знала, что ее семья — кладбище разбитых мечтаний, но в глубине души надеялась, что хотя бы у Сильвии получится, надеялась, что не обрежет ее крылья так, как обрезали ее. Но круг замкнулся, она надела на лицо маску собственной матери и приняла ее судьбу, вынужденная повторить весь ее путь, чтобы наконец понять. Однако было уже поздно. Осознание всегда приходит слишком поздно.

***

      Сильвия лежала в кровати, вглядываясь в разбросанные по комнате вещи. Из темнота вырисовывались причудливые силуэты, постепенно принимавшие очертания жутких монстров. Девушка прикрыла глаза и открыла телефон, вновь бесцельно листая ленту новостей, однако и это занятие ей вскоре надоело. Она зажмурилась и запустила руки в волосы, стараясь избавить от душащего чувство, что ей вмиг стало тесно в своей собственной коже она стягивалась, не давая дышать. От одеяла стало жарко. Сильвия перевернулась набок, чувствуя, что на нее снова накатывает ощущение переизбытка. Это чувство сложно было воплотить в слова: ей вмиг все надоело, а глаза уставали даже от малейших деталей. Сильвия медленно открыла глаза и взглянула на окрашенную в белый цвет стену. Монотонность успокаивала, тепло принимая в свои объятия.       Дождавшись, когда приступ прекратится, Сильвия приоткрыла окно, впуская в комнату порывы легкого весеннего ветра и шум мегаполиса, что в поздний час, казалось, жил ярче и живее, чем днем. Девушка перебросила ноги через подоконник и спрыгнула на пожарную лестницу, ведущую на крышу здания. Она привыкла так делать практически каждую ночь, этот ритуал стал отдушиной, позволяющей вдохнуть поглубже и найти в себе силы продолжить пытаться даже тогда, когда надежда, казалось иссякла.       Металл врезался в босые ноги через носки, но Сильвия не обращала внимания на боль, она давно привыкла задвигать ее на самые задворки разума, но даже когда ее маленький трюк не удавался, она предпочитала думать о боли как о пробуждающей кнопке, позволяющей замедлить время и будто запечатать себя в моменте. И сейчас девушка остановилась, оглядываясь по сторонам. Неоновые вывески горели, разгоняя туман мглы, фары машин мерцали ярче звезд, о которых Сильвия всегда лишь мечтала, разглядывая фантастические фотографии в Пинтересте.       Девушка подняла голову, чтобы встретиться лицом к лицу с безразличным небом, равнодушно взирающем на сумятицу, творящуюся на земле. Русые волосы нещадно били по худым скулам, но важно было вовсе не это. Сильвия невольно вновь задалась вопросом, что непременно приходит на ум каждому человеку хотя бы раз в жизни.       Какой смысл?       Есть ли у нее предназначение и судьба, или все страдания и невзгоды лишь бремя, что она несет лишь ради того, чтобы иметь ношу, мешающую оторваться от земли? Существует ли призвание, талант? Можно ли отыскать справедливость, что за годы страданий воздаст исполнением самых заветных желаний?       Ответы были неутешительны. Сильвия знала, что это лишь попытки найти оправдание своей незавидной судьбе. Но ее судьба была обычной, в этом и печаль. Никаких экстраординарных событий, трагических потерь или темного прошлого в ней не было, от этого девушка и страдала. Она не хотела быть обычной, это чувство уничтожало ее изнутри, вызывало приступы тошноты. Быть может, оттого она и силилась найти в своем мире хоть что-то необыкновенное, что можно было бы вписать в увлекательную биографию, которая будет интересна тем, кому понравятся ее стихи.       Сильвия старалась не думать о том, что стала лишь копией, подражательницей, неказистым доппельгангером, которому суждено оставаться лишь тенью и туманом в чужих воспоминаниях. Да, девушка была безумной поклонницей Сильвии Плат. Она любила ее горячо, безмерно, даже взяла имя, чтобы бы хотя бы немного прикоснуться к бессмертному идолу. Тщетно. Стыд за собственные произведения непременно настигал Сильвию спустя время, ведь стыд — обратная сторона гордыни. Она безусловно считала себя лучше других, возвышеннее, утонченнее и глубже, однако в сравнении с великими умами так отчетливо ощущала свою ничтожность, что вынести этого липкого чувства не могла.       После всех усилий Сильвия оставалась такой же пресной и неинтересной даже самой себе, а это вынести было тяжелее, чем что-либо. Быть может, она искренне хотела подобно матери наслаждаться распродажам, предвкушать обучение в колледже, как ее бывшие одноклассницы, но она не могла. Вместо радости была лишь имитация счастья, унылая игра в посредственность.       Девушка зажала меж зубов самокрутку и вытащила из внутреннего кармана безразмерной куртки отца тонкую книжку, пахшую слезами и джином. Яркое пламя вырвалось из пластмассового корпуса зеленой зажигалки, осветив изможденное лицо Сильвии, точно знавшей, что эта ночь станет последней.       Докурив и прочитав пару стихотворений, девушка подошла к самому краю. Под ногами лениво катились желтые машины такси, порой медленно проходили люди, перебравшие в баре, но никто не смотрел наверх.       Никто не искал звезды, не видел, как юная девушка готовится попрощаться с миром одним решительным шагом. Сильвия утерла слезы и прикрыла глаза, однако никак не могла побороть страх падения. Эта смерть не была бы красивой: ее тело рухнуло бы на асфальт, осколки костей перемешались бы с кровью, а череп лопнул бы подобно подгнившему яблоку, упавшему из уцененной коробки в Волмарте. Девушка отступила на шаг, покачав головой.       Полет вниз романтичен, однако результат оставлял желать лучшего. Взгляд вновь упал на книгу Плат.       — Спасибо, — прошептала Сильвия, крепче сжимая потрепанный корешок. — Спасибо тебе за все.

***

      На столе стояла баночка лоразепама. На миг Сильвия остановилась, глядя на таблетки. Сквозь полупрозрачное оранжевое стекло она смогла насчитать пять штук — слишком мало для смерти, однако достаточно для сожжения всех мостов. Девушка включила духовку, отключила нагрев и налила в стакан воды, глядя на лекарство. Спустя всего пару секунд раздумий, она проглотила всю пачку, запив это глотком воды.       Выдохнув, девушка опустилась на колени, игнорируя резкое головокружение, и положила голову на открытую створку духовки. Монотонный гул убаюкивал, и вскоре Сильвия провалилась в сон без сновидений.

***

      Звук сирены доносился будто из-под толщи воды. Сильвия приподнялась на кушетке, но это оказалось ошибкой: ее стошнило. Девушка равнодушно растерла остатки рвоты по щекам и зажмурилась от яркого света лампы.       Снова живая.       Сильвия беззвучно зарыдала, не желая видеть что-либо вокруг. Дежурная медсестра пыталась сказать что-то, но ее голос тонул во всепоглощающем гуле в голове пациентки. Это точно был конец: бесславный, глупый и наивный.

***

      Приговором суда Сильвия Стоун была признана недееспособной, отныне все юридически значимые решения принимала ее мать, ставшая опекуном. Эта новость не вызвала в девушки никаких эмоций: казалось, что их всех она растратила за минувший месяц, больше не хотелось плакать или злиться, в грудной клетке разверзлась пустота. Сильвия принимала предписанные таблетки уже неделю и стала замечать изменения, которые, отнюдь не радовали. Она больше не могла концентрироваться на мельчайших деталях и уходить в себя, по утрам испытывала лишь тошноту, а сны были лишены сновидений, однако это все меркло в сравнении с единственным фактом: Сильвия больше не могла писать. Ее рука замирала над чистым листом бумаги, таким насмешливо белым, а слова застревали в голове, выливаясь наружу в неразборчивое месиво букв и звуков.       Таблетки убили в ней поэта.       Девушка задумалась: что, если в действительности ее «талант» лишь болезнь. Очередной побочный симптом, не более. В таком случае, она больше никогда не напишет поэму, не будет искать причудливые метафоры и погружаться в писательство с головой. Это была ее жизнь, ее единственная цель, ее страсть.       Таблетки отняли ее жизнь.       Сильвия чувствовала их горький привкус на языке каждый раз, когда обманом пыталась выплюнуть или спрятать от дотошной медсестры. Она ненавидела их, ненавидела себя, но больше всего ненавидела маму, которая не дала ей сделать самое значимое решение за все время. Она больше не навещала дочь в клинике, не отвечала на письма с просьбой подписать отказ от медицинских услуг. Первая весть пришла спустя месяц, и в тот же миг Сильвия пожалела о своем желании дождаться вестей от матери.       В коротком, сухом и совершенно некрасивом послании Кирли сообщила, что больше не в состоянии оплачивать счета за уход, однако она тут же поспешила обрадовать дочь другой новостью: в частной клинике в штате Вашингтон проводят набор пациентов на экспериментальную программу, а доктора, изучившие историю болезни, одобрили кандидатуру Сильвии.       Девушка смяла бумагу и бросила ее в стену. Сильвия возненавидела письма: никогда ни одно из них не приносило хороших новостей. Все началось с шаблонного письма о смерти отца в горячей точке, а закончилось этим. Девушка со злостью перевернула кровать, однако в матрасе не было пружин, во всей палате не оказалось ни единого предмета, которым можно было бы воспользоваться, чтобы закончить этот парад безумства и ринуться с головой в тишину и тепло вечного покоя.

***

      Пожалуй, дорога в «Фаррер» оказалась самым приятным событием за последние месяцы. Сильвия пораженно осматривала леса, затянутые робкой сероватой дымкой утреннего тумана, заглядывалась на тонкие полосы волн океана и наконец дышала полной грудью. За щекой девушки медленно растворялась очередная таблетка, одна из той горсти, что она была вынуждена принимать каждый день.       Сильвия спрыгнула на берег, даже не оборачиваясь на старый паром: впереди было более захватывающее зрелище. По тонкой дорожке шагал парень в белом костюме, в руках он нес папку с какими-то бумагами. Кирли ворчливо запахнула пуховик, зябко переступая с ноги на ногу: ей не терпелось сбросить с себя груз ответственности и вернуться в совершенно новую жизнь, в которой не придется по ночам прислушиваться ко всем звукам, получать больничные счета и оплачивать расходы за судебные заседания.       — Добрый день, мисс Стоун, миссис Стивенсон, — бодро поздоровался санитар, оглядывая будущую пациентку с ног до головы.       — Здравствуйте, что подписать надо? — сразу спросила Кирли, доставая из кармана заранее заготовленную шариковую ручку.       Она подготовилась ко всему, чтобы убраться с острова как можно скорее.       — Здесь, — парень ткнул на длинную черную полосу в конце документа. — Можете не читать, тут море формальностей. Юристы, сами понимаете.       — Понимаю, — горько подтвердила женщина, быстро оставляя на бумаге невнятный росчерк. — Это все?       — Да, — кивнул парень. — Хотите пройти с нами внутрь, осмотреть комнаты и территорию, побеседовать с врачом?       — Нет, — торопливо отказалась Кирли, убирая ручку. — Я спешу.       Сильвия фыркнула и покачала головой. Если бы не необходимость подписать документы, ее мама ни за что бы не проделала весь этот путь.       — Хорошо, — пожал плечами парень, просматривая бумаги. — Звонки у нас возможны раз в месяц, если будут позволять погодные условия. Тут нередко бывают технические проблемы, но в таком случае мы обязательно направим вам письмо с информацией о состоянии мисс Стоун на почту, которую вы указывали в анкете.       — Да, хорошо, — торопливо кивнула женщина.       — Тогда хорошей вам дороги до дома. Мы о ней позаботимся.       Кирли кивнула и на мгновение замерла, смотря на дочь, однако та не шелохнулась, даже не взглянула в сторону матери. Женщина поджала губы и направилась к парому.       — Давай знакомиться, Сильвия, — весело проговорил парень, направляясь в сторону клиники. — Меня зовут Эрик Фисбер, я буду курировать твое лечение здесь.