Анатомия безумия

Полгода назад

      Эван нервно дергал ногой, оглядывая учебный класс: студенты были слишком заняты выполнением ежемесячного тестирования по математике и будто бы игнорировали подмигивающий красный глаз черной камеры, что пузырем выступала на стене. Парень никак не мог сосредоточиться на своей работа, цифры перед глазами размывались, а мысли неизменно приводили к навязчивым размышлениям.       Мама не раз водила Эвана и к психологам, и к психиатрам, и к психотерапевтам, чтобы они выписали что-то, что поможет унять его приступы, однако ситуация с каждым днем лишь усугублялась.       Все начиналось с рассеянности, которая пришла с подростковым возрастом. Родители списывали это на побочный эффект пубертата, считая, что у все мальчиков-подростков были похожие изъяны: нервозность, вспыльчивость, неусидчивость и маниакальное увлечение странными темами. Это не беспокоило их, пока не случился один инцидент, вмиг перевернувший всю жизнь, разделив ее на «до» и «после».       Эван остался один, а родители наивно беспокоились, что самое худшее, что может устроить подросток — масштабная вечеринка, которая обернется парой жалобой от соседей и, возможно, предупреждением от полиции. Они вовсе не ожидали, что вернувшись обратно, увидят груду сломанной техники.       Эван сидел на диване раскручивая джойстик. Рядом с ним лежали прозрачные корпуса, в которые, по всей видимости, он собирался собрать микросхемы и провода.       — Милый… — слабо позвала его миссис Моррисон. — Что произошло?       — У них подслушивающие устройства во всем, — будничным тоном кинул он. — Я не могу допустить, чтобы это было в нашем доме. Нужно заменить все корпуса на прозрачные, чтобы никто не мог установить микрофоны.       На ватных ногах мама прошла по темной гостиной и порывистым движением открыла шторы, впуская в комнату дневной свет.       — Закрой! — тут же всполошился парень, подскакивая с места. — Они все видят… Они знают, что я все понял…       — Кто «они»? — обеспокоенно спросила женщина. — С кем ты связался?       — Я припарковался на соседней улице… — произнес отец, зашедший в дом, однако он прервался, так и не закончив предложение.       — Вот! — воскликнул Эван, торопливо закрывая занавески. — Они заняли всю улицу и следят… Они уже даже не скрываются.       — Кто? — непонимающе спросила миссис Моррисон.       — Они делают вид, что они журналисты, но это не так. Журналисты — не часть системы, они просто пешки, которые выполняют задания верхушки. И все остальные: президенты, премьер-министры, главы религиозных объединений, директора корпораций — все часть одной большой сети, которая душит наше общество, лишая его свободы. Это подрыв демократии изнутри, они делают все, чтобы мы сами голосовали за тоталитаризм и думали, что так будет лучше и безопаснее. Они — террористы, которые делают все, чтобы мы боялись. Вы думаете, теракт одиннадцатого сентября — это джихадисты? Нет! — он рассмеялся, качая головой. — Целью теракта были мы все. Каждый гражданин Америки. Мы все испугались, позволили ЦРУ и ФБР слушать наши разговоры, следить за нами через веб-камеры и диктовать нам как жить. Страх — самый легкий рычаг давления и инструмент управления, разве не так? Всегда было что-то подобное: какие-то мистические враги, форсированные конфликты с другими странами, постоянные внешние угрозы и смерти. Вы разве не понимаете? Выборы, премии, открытия… Это все часть одного большого плана, часть сценария, в который мы все должны верить, которому мы должны подчиняться, — увлеченно рассказывал парень. — Они снимают для нас кино, пишут музыку, делают новости, но это просто ширма, которая прикрывает все, что мы знать не должны! Они забрали себе все блага и используют нас как простой ресурс, вот и все. Мы должны делать все, как послушное стадо овец, пока они будут жить, забирая у нас силы, воздух, сердца… Но для этого им нужно слышать, о чем мы говорим за закрытыми дверьми, на кухне, в спальне перед сном… Вот что имеет значение. Мы все должны быть прозрачными, а я так не хочу… Не могу…       — Милый… Иди в свою комнату, нам с отцом надо поговорить.       Эван сжал пальцы, чувствуя, как ногти впиваются в кожу, оставляя маленькие красные лунки на ладони. Все это было невыносимо.       Парень вынырнул из яркого воспоминания и вновь оглядел класс, где каждый студент послушно склонил голову над листком с цифрами. Будто во сне — или в симуляции реальности — Эван поднялся, пораженный одной простой истиной: не может быть такого, что все люди настолько слепы и глухи к неоспоримым фактам. Их молчание и покорность — не следствие глупости, а просто еще одна часть плана по упрощению контроля над населением. В сети ведь не раз появлялись сотни тревожных видео, доказывающие, что окружающий мир в действительности изменился: на камеру попадают странные явления, исчезновения людей, ненормальное поведение знаменитостей и политиков, но люди предпочитали находить этому всему то объяснения, что методично вкладывались в их головы с самого раннего детства. Они просто жертвы, спящие и беззащитные, не осознающие, что живут в карикатуре нормальности. Если это так, то нужно всего лишь заставить их пробудиться, распахнуть глаза пошире и заставить смотреть в упор на то, во что превратился мир за несколько лет. Да, тогда, возможно, они поймут его, перестанут косо смотреть и осознают всю серьезность и фатальность ситуации.       Как много людей задумывается о том, сколько фактов воспринимается на веру? Сколько людей в действительности понимают науку настолько, что готовы объяснять природные явления цифрами и формулами, которые придумали другие люди сотни лет назад? Можно ли доверять чему-либо? Можно ли доверять собственным глазам и мыслям?       Цугцванг.       Любое действие неизбежно приведет к ухудшению ситуации.       — Моррисон, сядьте обратно, — строго скомандовал преподаватель средних лет, до этого слишком погруженный в просмотр ленты социальных сетей в своем телефоне. — Во время тестирования нельзя выходить в туалет, я же вас предупредил перед началом.       Эван не видел смысла отвечать ему, отвечать кому-либо. Все эти люди вокруг — симулякры. Жалкие копии на несуществующие оригиналы. Они как неиграбельные персонажи в видеоиграх, обреченные следовать одному и тому же короткому скрипту, которому отведена лишь строчка в огромном коде мира.       Парень молча направился к двери. Преподаватель недоуменно поднялся.       — Мистер Моррисон, вы…       Его голос просто смолк, выключился, стоило Эвану щелкнуть «выключателем» в своей голове. Да, он мог заглушить весь мир вокруг, оставив только бесконечный гомон собственных мыслей, которых и так было слишком много. Мозайка складывалась по частям, мелкие крупицы информации наконец создали полноценную картину, отражавшую реальную действительность.       Если все люди спят, то их надо разбудить. Принудительный сон возможен только при введении химикатов в еду или вживлении чипа. Если Эван не спит, значит у него есть устойчивость к препаратам или какая-то микросхема дала сбой, подарив парню шанс спасти себя, своих родителей, весь мир вокруг.       Он мог починить код, заставив всех пробудиться. И парень знал, с кого начнет.

***

      Родители тихо переговаривались в своей спальни, пока Эван решался на нечто настолько страшное, что и сам поверить не мог. В его мыслях все еще были эти ограничения и представления, навязанные другими людьми, ведь они укоренились так плотно, что даже годы кропотливых развенчиваний мифов и лжи не смогли до конца смести остатки чужих идей, что плотоядными паразитами пожирали изнутри. Парень тряхнул головой и покрепче ухватил острый нож. В наволочке лежала флэшка с тысячей видео-доказательств того, что он прав, он сумел пробудиться от транса и взглянуть на мир так, как никто раньше не смотрел, а под новым углом был заметен зияющий изъян сложной паутины манипуляций.       Когда разговоры стихли, Эван поднялся на ноги и тихо прошел к двери, вслушиваясь в ночные звуки погрузившегося в сон дома. Из родительской спальни доносилось слабое сопение, а на лестничной клетке скрипел ламинат. Это называют звуками старого дома, который, якобы, медленно оседает, продавливая фундамент. Это такой же бред, как и гул земли. Парень знал это, потому что точно был уверен, что все странные ночные звуки — свидетельства его безусловной правоты. Утробный гул — не что иное, как работа огромной машины, поддерживающей людей в симуляции, которую они с легкостью называют жизнью.       Эван проскользнул в коридор. С дивана в гостиной раздавался свистящий храп отца — он уже много лет спал внизу, аргументируя это тем, что встает на работу слишком рано и не хочет будить маму. Это была очередная ложь, такая очевидная и будничная, бесполезная и неправдоподобная. Парень сделал несколько шагов, крепко держа в руках нож.       Он собирался разбудить маму.       Дверь в спальню предательски скрипнула, однако женщина даже не пошевелилась. Она, как и все вокруг, привыкла игнорировать сигналы об опасности. Зря.       Эван знал, где находится чип. Его помещают на затылок, который обычно прикрыт волосами. Надо сделает всего пару движений, чтобы вырезать его или деактивировать.

***

      Крик смолк также быстро, как родился. Женщина широко распахнула рот, пытаясь проглотить воздух, однако каждая секунда была продолжением бесконечной агонии. Кровь залила сатиновые наволочки, медленно стекая вниз по позвоночнику. Боль никуда не отступала, облегчения не было. Послышался звук торопливых шагов.       Эван вытащил нож, однако среди крови не увидел сгустка с чипом, который непременно должен был быть в затылке.       — Прости, мам. Потом ты все поймешь, — прошептал он, глотая слезы, обжигавшие искусанные губы. — Обязательно поймешь…       Лезвие погрузилось в затылок мягко, словно в растопленное масло. Женщина уже не сопротивлялась. В ее широко распахнутых глазах вновь и вновь мелькало отражение серебристого блеска лезвия ножа.       — Что ты наделал? — закричал отец.       Он замер, чувствуя, как мышцы в теле задеревенели, не давая и шага ступить. Мужчина будто прирос к полу, обездвиженный собственным ужасом.       — Она проснется, — спокойно произнес Эван. — Она наконец проснется…

***

      Единожды услышав крик истинной боли и всепоглощающего отчаяния, уже не получится его забыть.       Словно обезумев от накатившей сбивающей с ног волны горя, мистер Моррисон подбежал к женщине, лежавшей на окровавленных простынях. Ее глаза были широко раскрыты, но в них больше не было искры жизни. Светлая кожа была измазана в коричневатой крови, блестевшей в свете коридорных ламп.       Эван сидел на кровати, крепко стискивая нож. Он знал, что ему нужно сделать дальше, однако вмиг на него навалилось бессилие. Парень не мог пошевелить и пальцем, неотрывно смотря на ужасающую картину, открывшуюся перед ним. Однако хуже всего было чувство тупика, когда картина мир разрушилась, а будущее затянуто густым молочным туманом. Такое обычно бывало после кошмарных снов, где после совершения чего-то непоправимого человек просыпается, пару секунд пытаясь отогнать жуткое наваждение и успокоить рвущееся наружу сердце.       Вот только все происходящее было кошмаром, но, увы, не сном.       Эван поднялся, обходя плачущего отца. Пожалуй, в этот день он в первый и единственный раз видел его в таком состоянии, однако мысли парня были вовсе не об этом. Он думал, как завершить начатое. Пусть мистер Моррисон и пребывал в отчаянии, парень точно был уверен, что спустя какое-то время мама очнется и поблагодарит его за спасение ее сознания, пораженного чипом.       — Эй… — мужчина легонько бил вою жену по щекам, однако она не шевелилась, будто не спешила прийти в сознание. — Я помогу… — пробормотал он.       Пальцами он начал отскребать кровь от простыни в неистовом исступлении, словно мог исправить все. Он застрял в моменте отрицания очевидного, как Джеки Кеннеди двадцать второго ноября 1963 года. Мистер Моррисон не мог принять, что его нормальность вдребезги разбилась о фатальную волю случая.       Первый удар принес боль, поразившее тело подобно удару молнии. Мужчина перестал чувствовать ноги и резко съехал вниз, ударившись подбородком о деревянный каркас кровати. Мир вокруг запульсировал и начал меняться, будто семья отчего-то переместилась в старый черно-белый фильм, который крутят на каком-нибудь богом забытом ранчо без нормальной связи. Эта странная и до ужаса комичная мысль вызвала приступ смеха, который вырвался наружу судорожным влажным кашлем. Пальцы не двигались, а секунды патокой растягивались в целый часы нескончаемой боли.       Мистер Моррисон так и не увидел, что причиной его смерти был его собственный сын. Он не смог обернуться или успеть в полной мере осознать все события. Быть может, в последние мгновения у него и промелькнула эта мысль, однако никто никогда этого не узнает, потому что смерть всегда идет рука об руку с одиночеством и тишиной.

***

      Полиция прибыла только через три дня. Первый вошедший офицер инстинктивно сморщился от тошнотворного запаха, витавшего в помещении. Дом выглядел чисто и достаточно умиротворенно, однако эта иллюзия таяла, а дежурный знал, что опасность всегда носит маску спокойствия.       — Миссис Моррисон? Мистер Моррисон? — позвал он, в надежде оглядываясь по сторонам.       Накануне днем в отделение поступил тревожный звонок с информацией о том, что никто из членов семейства не появлялся на работе и не выходил на связь. Это было вполне типичное обращение, которое нередко после лениво проверки отправлялось в переполненный ящик тупиковых дел, однако один факт заставил всех насторожиться: Эван Моррисон стоял на учете у психотерапевта. Несмотря на то, что случаев проявления актов агрессии не было зафиксировано, полиция была обязана навестить дом семьи.       Офицер неловко ступил внутрь, оглядываясь на напарника.       — Пахнет, — бросил он.       Они оба знали, что значит это короткое емкое слово. Они оба знали, что трупы пахнут аммиаком; болезненно-сладко и незабываемо.       — Вызываю криминалистов? — уточнил мужчина средних лет, поправляя рацию на плече.       — Вызывай, — кивнул ему офицер.       Сверху донесся тихий стук, будто кто-то уронил небольшой предмет или ударил дверью о стену. Мужчина напрягся и отточенным движением выхватил пистолет из кобуры, сразу снимая его с предохранителя. Его всегда так учили: стреляешь ты или стреляют в тебя. Выбор очевиден, а статистические ошибки меркнут в равнении с угрозой жизни. Сделка с совестью.       Полубоком мужчина поднялся по лестнице и завернул в коридор, взводя оружие. Пусто. Из первой комнаты слева послышался шорох. Офицер мигом толкнул дверь плечом и навел пистолет на подростка.       Его истощенное лицо было измазано засохшей кровью, по цвету так напоминавшую его волосы, а в дрожащих бледных пальцах был крепко сжат нож.       — Брось оружие, — скомандовал офицер.       Эван молча опустил руку, все еще сжимая смертоносны клинок. Его взгляд хаотично блуждал по комнате, будто он и вовсе не видел перед собой полицейского.       — Брось оружие, — повторил команду офицер.       — Вы пришли за мной? — хрипло спросил Эван. — Я знаю, что вы пришли за мной, потому что они погасли. Для вас погасли.       — Положи нож и мы попробуем решить эту проблему, — вкрадчиво произнес мужчина.       Он не хотел отклоняться от вызубренного протокола, поскольку знал, что все правила написаны кровью. Нельзя позволять жалости затмить разум.       — Проблему вы не решите. Вы — часть системы и только.       — В доме есть еще кто-то?       — Много кто… — Эван закусил губу и покачал головой, жмурясь. — Здесь слишком много людей… Они все слушают и видят… Они везде…       Из его пальцев выскользнул нож, с тонким звоном падая на ламинат. Офицер тут же ринулся вперед, ногой отбрасывая оружие подальше, однако Эван и не думал тянуться за ним. Увидев рывок полицейского, он бросился к телу матери, крепко цепляясь за ее холодную окостеневшую ладонь.       — Надо просыпаться, — судорожно произнес он. — Мам, у нас нет времени… Надо проснуться…       Офицер с силой дернул подростка назад, впиваясь пальцами в плечо. Парень трясся и плакал, не замечая, как слезы закатываются в глаза, нос, уши. Он оплакивал себя, потому что родители определенно очнулись в новом, лучшем месте. Он сожалел, что не догадался раньше о том, что единственный выход — закончить свою историю в этом пластмассовом мире и перенестись в реальны, где каждый человек от рождения наделен правом на свободу воли и действий, где организации не пытаются контролировать сознание и внушить удобные для них установки и сценарии.       — Кто еще есть в доме? — требовательно спросил офицер, тряхнув подростка.       — Все… Все здесь. Они не уходят, они никогда не уходят, как бы я ни просил… Они будут всегда и везде со мной, потому что я понял…       — Понял? — непонимающе переспросил мужчина.       — Понял, что все это — ложь.

***

      Маленькая комната с голыми стенами могла бы стать неплохим убежищем от постоянного наблюдения, если бы не камера в самом углу, под потолком. По ночам она гудела подобно рою разъяренных ос, а в невнятном шипении Эван все чаще различал голоса. Они не знали, что их слышат, но парень четко понимал, что его собираются ликвидировать. Он и так знал это, понимал, что все кончено.       Суд затянулся, а заседания постоянно откладывались. Государственный адвокат предпочитал ничего не делать с этим, лишь на редких встречах повторял, что сейчас идет громкое публичное разбирательство по делу о жестоком обращении с животными. Забавно, что за этим нелепым инфоповодом правительство пыталось скрыть дело Моррисонов. Журналисты кормили читателей и зрителе известными именами и завлекающими заголовками, ширмой скрывавшими дело, которое могло бы открыть глаза многим.       Так происходит всегда. Скандалы, новости из мира знаменитостей, очередные продукты индустрии массовых развлечений весьма удобно вспыхивали в нужные моменты.       Эван обнял себя за плечи, свернувшись калачиком на жестком матрасе, сквозь который в ребра впивались ржавые пружины. Боль необходима, чтобы оставаться в сознании, не терять нить реальности и всегда помнить об истинной сущности вещей. Парень бормотал забытые догмы идеального мирового порядка, которые люди добровольно предали и растоптали. Свобода воли, свобода совести, свобода частной жизни.       По заветам Олдоса Хаксли, истина сводила с ума.       Мир превратился в шумящий балаган, что в безумстве танцев и искусственной мишуры не замечает разверзнувшуюся на пути пропасть, что разинула оголодавший рот, дабы поглотить еще одну цивилизацию. Когда все разрушится, цикл замкнется. Пыль станет пылью, прах ляжет к праху. Тысячелетия развития схлопнутся, а мир змеей подкрадется к собственному хвосту. Уроборос.       Тяжелая дверь со скрежетом отворилась, впуская в комнату уставшего мужчину в сером костюме. В руках у адвоката была стопка желтоватых бумажек с разными печатями и подписями, которые должны были придать им важность. Эта имитация серьезности порядком надоедала Эвану.       — Заключение психиатра, — проговорил мужчина, протягивая своему подопечному файл. — С ним можно заключить сделку с прокурором. Тебе назначат принудительное лечение в психиатрической клинике.       — Я не поеду в психиатрическую клинику, — отрезал Моррисон.       — Боюсь, ты не совсем понимаешь значение слова «принудительное». Единственное, о чем мы можем договориться, — участие в экспериментальной программе частной больницы. Естественно, в таком случае коэффициент исчисление срока лечения повысится, а если результаты будут заметны раньше, можно будет рассмотреть вопрос о назначении комиссии по освобождению.       — Экспериментальная программа? — фыркнул Эван. — Как в восьмидесятые?       — Нет. Как твой единственный законны представитель я ознакомился с планом лечения и подписал информированное согласие.       — Мое согласие же никому не нужно, — протянул парень. — У меня нет прав. Ты получил бумажку, где так говорится.       — Таков порядок, — согласно кивнул мужчина. — Но предупредить тебя я должен был, так обязывает адвокатская этика.       Эван рассмеялся. Сам того не осознавая, он внезапно оказался в самом центре безумия, где люди искренне верили, что один чертов документ вполне может лишить человека всех прав, превратив его в глазах правопорядка в несмышленое дитя или, того хуже, домашнего питомца. Вот так просто одна подпись разделила жизнь на «до» и «после».       — Я никуда не поеду, — произнес парень. — Никуда.       Он знал, что этот вялый протест не сработает, потому что отныне он безгласый, никчемный маргинал. Таким его видят все вокруг, не желая смахнуть с глаз пелену обмана и вглядеться в саму суть событий. Эван твердо решил, что жить так не хочет. С этого момента он стал живым трупом, что топчет землю в ожидании конца. Пусть физически он был еще в этой чертовой камере, в мыслях он давно воссоединился с семьей в настоящем мире, где абсурд не правит балом.