Mutabor

      — Ночёвка? — возмущённо спрашивает Тэхён.       — А не слишком ли жирно для свидания? — уточняет Чимин в солидарно-возмущённой манере.       — Стоп, погодите-ка, — растерянно тормозит Тэхён, принимаясь наворачивать круги по гостиной старосты Академии. — Хочешь сказать, — оборачивается к Чонгуку и впивается внимательно-въедливым взглядом в макне, — она согласилась на ночёвку?       У того огромные оленьи глаза на пол-лица и печать безгрешной невинности, той самой, которая идёт в паре с безграничной наивностью. На девчонках, может, это и работает, но вот с хёнами уже лет пять не канает. Они его как на втором курсе раскусили, когда Чонгук столетнюю русалку в постель затащил, так и перестали вестись на номер «а что такого? а в смысле вы её месяц обхаживали?». Только это ни разу не мешает Чонгуку продолжать пытаться, надеясь на удачу.       Сегодня удача явно не на стороне самого младшего, потому что к суровому взгляду Тэхёна прибавляется ещё и тяжёлый Чимина.       — Я веду её в ковен прорицательниц, — сдаётся макне, прибивая взгляд к полу. — Сами знаете, они там слегка ебанутые на ритуалах, поэтому там только с ночёвкой, а она как о ковене услышала, так уже и было пофиг на всё остальное. Даже не дослушала, что номер снял один на двоих, — и не скрывает довольной, падлючей улыбочки, которая отражается на лицах старших противоположной реакцией. Чонгук резко поднимается, надевая маску оскорблённой невинности снова и со всей тоской, какую только смог наскрести у себя в душе, произносит, гордо задрав подбородок:       — Я не понимаю, а чего вы беситесь? Я правила не нарушал и устроил вылазку в свою неделю. Кто виноват, что она от вас шарахается?       — Неделя не вечная, — фыркает Тэхён, недовольно поджимая губы. — Совсем скоро кончится.

***

      — Не хмурься, а то морщины будут и никто замуж не возьмёт, — Чонгук тычет пальцем в складку на лбу.       — Пофиг, меня любить рекомендовано и с морщинами, и без, — огрызается Морган, смахивая руку и презабавно морща нос, когда делает очередной глоток горячего чая, который он ей взял с собой.       Морган ранним утром, вообще, оказывается достаточно умильной для того самого тошнотворного желания ущипнуть за щёчку, хихикнув, и чмокнуть в нос. Заспанное лицо, припухшие от короткого сна глаза-щёлочки, лохматый пучок волос, толстовка размеров на шесть больше и джинсы с кедами — простая, отличная от той элегантной Морган, что последнюю неделю перемещалась по коридорам Академии. И совершенно удивительным образом это никак не оскорбляет чувство прекрасного у Чонгука, наоборот, скорее греет банальным «вот настолько доверяет, что не стесняется показаться в любом виде».       Куда ему, Королю Академии, понять, что местное расписание, регулярная травля, пробелы в знаниях и необходимость отбрыкиваться от назойливой троицы банально не дают ей лишний час поспать, не то что накраситься.       — Если хочешь, можешь вздремнуть, — все-таки сжалившись предлагает Чонгук, кидая ей на колени свою куртку. — Ехать по времени прилично.       В шумном вздохе Морган слышится смирение напополам с недовольством человека, которого подняли в «один хер — рано» утра, заставили телепортнуться, и теперь куда-то собираются везти на машине. У неё на лице написано: «вопросов больше, чем ответов», но она молча суёт термокружку в подстаканник и натягивает чужую куртку аж до глаз, быстро отрубаясь. Чонгуку внезапно нравится и покорность, и отсутствие вопросов, которыми местные девушки обязательно его мучили бы всю дорогу, скуля одни и те же «а куда?», «а зачем?» на разный лад.       Он тормозит у современного здания с лаконичной облицовкой из серого камня и неброской вывеской «СПА». Морган, мирно сопящая всю дорогу, даже не открывает глаз на его голос. Поэтому Чонгук, радостный очередному поводу потрогать — он, вообще, судя по последним событиям, оказывается, тактильным маньяком, — мягко касается её плеча. Не трясёт, но сдавливает, другой рукой приглаживая волосы и низким голосом произносит, обжигая чужие щёки.       — Просыпайся, приехали.       Морган мутным взглядом обводит здание. СПА-центр находится на территории гостиничного комплекса, который, в свою очередь, располагается у подножия самой высокой горной вершины Халласан и одноименного национального парка. На входе им кланяются вышколенные по правилам сервиса девушки, и без лишних слов провожают их в комнату.       — Ты?.. — неуверенно произносит Морган, щуря глаза.       — Да, привёл тебя в лучший СПА на острове, — кивает довольный Чонгук. — Кстати, он, как и весь комплекс, включающий в себя гостиницу, корт, конюшню и храм предсказательниц, принадлежит моей семье. В мире людей мы отвечаем не только за юридические фирмы, но и за гостиничный бизнес.       — Ясно, — кивает ведьма, складывая руки под грудью. — Скажи, я похожа на Золушку, которой требуется программа перезагрузки от феи-крестной?       — Тогда уж от фея.       — Не велика разница.       — Во-первых, — делает глубокий вдох Чонгук, который, на самом деле, был очень даже готов к такого рода сопротивлению, — ты не похожа на Золушку, ты похожа на заёбыша.       — Ну спасибо, — зло ввинчивает Морган, обрывая его.       — Да дослушай! — тормозит он её, хватая за плечи. — У нас день сегодня будет насыщенный на события, и мне не хочется, чтобы ты отрубилась ещё в начале шаманского ритуала и всё пропустила. Тут тебе и доспать дадут, и в порядок приведут, и массаж сделают такой, что ты и не вспомнишь больше о побоях, а бонусом сил придадут. СПА, может, и в людском мире, но программы для ведьм тут совсем не людские.       — Ладно, — сдаётся меченая после недолгих раздумий. — Но по магазинам не пойду, — предупреждающе выставляет указательный палец перед носом Чонгука, которого с этого жеста разбирает откровенным хохотом.       Знала бы, кому грозит!       — Пойдёшь, — невозмутимо улыбаясь отвечает ведьмак и разворачивает её к выходу, аккуратно толкая меж лопаток в руки ожидающей сотрудницы. — К шаманкам в толстовках не пускают.

***

      Выбеленные краской полосы на лице, многослойность наряда, расшитого бахромой с бусинами, и невероятное количество перьев: на завязках, по краю юбки, в волосах, на шее, в ушах — индейская шаманка выглядит по-гротескному аутентично, особенно на фоне корейского дома шаманов. Она кланяется им и протягивает чашу с ароматным напитком.       — Меня зовут Рахас, сегодня я буду вашим курандеро.       Морган скептически косится то на пиалу, то на шаманку, то на Чонгука, стараясь вычислить в этом треугольнике какой-то заговор, но потом всё же едва слышно выдыхает и делает глоток. Ведьмак коротко фыркает — какая злопамятная, фу, — и тоже отхлёбывает отвар. Горький, вяжущий привкус травы мгновенно сушит горло, заставляя невольно сморщить нос, но это, кажется, никого не волнует. Шаманка перебирает свои инструменты, выбирая подходящий, Морган крутит головой и жадно разглядывает обстановку, и только Чонгуку неожиданно хочется выбежать отсюда подальше, потому что за стеной разума скребётся паника. Обрывки чувств, ещё не мысли даже, расползаются за пределы черепа и скручивают пальцы, приклеивают тело к одной точке.       Он не замечает, когда они с Морган успевают сесть друг напротив друга, сцепиться руками и зафиксировать глаза в глаза. Глухая и бесцветная мысль-сожаление о том, как сильно ему хотелось бы вот так, тет-а-тет и прямолинейно, тесно, близко быть с ней, но в трезвом состоянии.       Шепчущий на низких тональностях голос шаманки связывает их естество в тугой узел, размазывая границы реальности. Звуковые вибрации песни переплетаются друг с другом, отдаются гудящим эхом в грудине и давят на плечи, утягивая за собой вниз.       Жарко.       Земля под ногами будто горит, одежда липнет к коже, буквально впаиваясь в скелет, когда Чонгук разлепляет веки и не находит Морган рядом. Только путеводная нить густого голоса толкает его на движение. Глухая барабанная дробь подгоняет вперёд. Время исчезает, как понятие или точка, по которой можно было бы хоть как-то ориентироваться. Пространство кажется до ужасного пустым, пока в него не вклинивается хрустящий звук ломающейся под ногами ветки.       Больно.       А ещё сыро: мокрая трава лижет пятки и отдаётся кусачими мурашками вдоль хребта. Он дышит загнанно, ошалело и жадно, словно никогда этого раньше не делал. Вглядывается в темноту и видит, наконец, размытые силуэты леса рядом с Академией. Где-то очень близко выплёскивается энергия магии и это то, что заставляет Чонгука сорваться с места, словно гончая, учуявшая запах жирной добычи.       Когда в носовые пазухи забивается густой запах ладана, вербены и горелой коры, он обнаруживает себя в тёмном округлом пространстве с каменными стенами. В ушах стучит гул ритуального заклинания, которое и заполняет весь кислород магией. Хрусткий слом чьих-то костей вынуждает сфокусироваться и приглядеться — Морган в белом чогори падает на колени. Совсем бледная, с закатившимися глазами в трансе, она хрипит заклинание и щедро сдабривает камень своей кровью, окрашивая агат в пульсирующий бордовый. Сухая корка на её губах трескается от того, как широко ведьма раскрывает рот в немом крике, когда кто-то, чьё лицо смазано эффектом ещё неопределённого будущего, заносит клинок над ней для финального рывка.       Возможно, это даже Чонгук.       Он легко может себе представить, как вскрывает её горло ритуальным ножом. Как красным окрашивается чогори, напоминая платье, что она надела на Самайн. Как крепко он сжимает рукоять, переламывая себе пальцы. Как умирает вместе с той, кого до отчаянного хочется назвать своей.       Он легко может себе это представить, но кожу на шее вмиг стягивает коркой застывшего пота, а шаманский барабан закручивает видение спиралью, утягивая в воронку времени и заменяя на другое.       Душно.       Горько-сладкий запах специй, а в лёгких от нового вздоха скрипит, кажется, центнер песка. Кожу припекает даже сквозь шатёр, так сильно палит солнце. Морган в красном шифоновом халате сама на себя не похожа: россыпь монеток вокруг лодыжки, блестящая от масла кожа, яркая вязь рисунков цвета киновари то и дело выглядывает из-за краёв одежды строго на одной половине.       В памяти Чонгука она никогда не была красивой сама по себе, без привязки к какой-то конкретной эмоции. Морган фальшивая сука — красиво. Морган, убегающая из ресторана, — красиво до бесячки. Морган, умильно ерошащая его волосы, — красиво, не обращая внимания на снисходительность в чужих глазах. Морган, упирающая взгляд в книги, — до вязнущей на зубах тоски красиво. Морган, улыбающаяся просто так, тайком, пока никто не видит — дайте дважды «красиво».       Морган в красном халате, тесно прижатая к его телу и с ощущением верёвочек меж его пальцев, за которые нужно лишь слегка потянуть — красиво до раздробленного в крошево сердца.       Просто невозможно кра-си-во.       Надо лишь двинуть пальцами на себя, и откроется. Долгожданно и полностью вся раскроется. Чонгук, наконец, увидит каждую из линий её замысловатого рисунка, который она так искусно прячет от них.       Сухожилия в пальцах рвутся от натяжения, но завязка поддаётся, и шифон с шипящим отзвуком в черепушке обнажает плечо. Плавные, пересекающиеся завитки, точки, пунктирные линии и изгибы — всё смазывается в гипнотизирующую картинку, но интересно ведь не это. Куда важнее тот узор, что у неё на сердце. Чонгук опускает взгляд и, словно в насмешку, видение смывается пенящейся волной реальности, оставляя дурманящий ожог близости на коже и песчинки меж пальцев.       Настоящая Морган, перед ним, выглядит разжёванной версией себя: вспотевшая, жадно слизывающая соль с губ и цепко хватающая его за руки — всё ещё, сука, красиво с горьким привкусом отчаяния и её тихим «держи меня крепче, пожалуйста».       Внутри Чонгука взрывается что-то очень глубокое и похожее на сожаление напополам с иррациональной злостью. Он строил схемы, манипулировал, тасовал своих хёнов, словно карты в колоде Таро, пытаясь разложить максимально удачный для себя расклад, в котором Морган будет нуждаться в нём. Достигнув желаемого, хочется одного — сломать ей шею прямо сейчас, не дожидаясь ритуала. Морган может нуждаться в нём в одном конкретном случае, который возможно зациклить, меняя лишь окружающие декорации, но не суть: он нужен ей опереться на секунду-другую перед тем, как расправить плечи и сделать шаг вперёд.       Единственный, кто здесь нуждается по-настоящему — Чонгук в обладании Морган, но никогда наоборот.       Никогда взаимно.       От такой простой истины становится так невыносимо, что мука царапает трахею, щекочет нёбо и оседает на губах звуком, который изредка можно услышать из его уст, — хихиканье.       «Хи» — падает в тугую тишину леса, в которую воткнуты шпажки-деревья вокруг места, в котором она умрёт.       «Хи» — пугливые вороны взлетают в пустыне и зловеще, перепуганно каркают, образуя в воздухе пернато-чёрный смерч, предвестник её будущей смерти.       «Хи» — в полуметре от них, пока они зависают на окраине наркотического транса друг напротив друга, шаманка проливает каплю своей крови, размазывая её меж пальцев, как Чонгук размажет первую каплю крови Морган.

***

      Лунный серп уже клонится к горизонту, когда они выплывают — даже не выходят, — из домика шаманок, накачанные под завязку странными видениями и аяуаской. Морган тихонечко шипит на тему затёкшей ноги, попутно то ли хихикая, то ли икая, а Чонгук набирает номер администратора отеля.       — Да, — он слышит себя со стороны и пытается уловить смысл, который таранит сначала ушную перепонку, затем перегруженный информацией мозг. — Нам нужен чай сразу и какая-нибудь плотная еда в номер, — рука подозрительно знакомо и повелительно укладывается на плече, раскрытой ладонью ползёт по горлу меченой, не встречая никакого сопротивления, и разворачивает к себе лицом. — Ты хочешь чего-то конкретного? — ведьма качает головой вверх-вниз-вправо, заставляя Чонгука улыбнуться. — Да, я буду не один, — деловито, — ага, с той самой дамой с татуировкой в стратегически-эротическо важном месте, с глазами… — он честно опускает ладонь с шеи на грудь, слегка мажет пальцами по выступающей сквозь тонкую ткань блузки горошине соска, — да, с глазами моего любимого размера.       Чонгук глупо и по-пацански ржёт в трубку, показывает умильную мордашку обалдевшей от такой характеристики Морган, явно не понимая, что сболтнул лишнего. Сбросив звонок, он укладывает мобильный обратно в карман, проводит ребром ладони по хорошенько удобренному солевыми минералами лицу напротив, подсознательно наслаждаясь мигом совершенной вседозволенности.       — Пойдём, надо переждать этот бэдтрип в спокойном месте, — цепляет её за локоть и выталкивает в сад, где неожиданно перехватывает дыхание от морозного воздуха и оглушающей тишины. Так тихо, что слышен только дикий звон в ушах — остаточное от шаманской мясорубки, в которой их перемололо по итогу в обдолбанный фарш.       — Держите, господин Чон, это крепкий чай, — суёт им чашки администраторша, пока наманикюренные пальчики вспархивают над кнопками в лифте.       Рука Чонгука откидывается назад, на спину рядом стоящей ведьмы, и кончики пальцев то и дело ободряюще прикасаются к её плечу. От горячего чая накрывает липким и удушливым осознанием себя в пространстве, он смотрит на Морган со страхом, боясь столкнуться с таким же пониманием, но там ровным счётом ничего, кроме плотного марева от наркотиков. Всё-таки она очень плохо переносит всю эту хрень.       — Если вы забыли, у вас президентский люкс, — напоминает девушка с ресепшена, когда двери лифта раскрываются и Чонгук понятливо кивает, утаскивая свою полуобморочную добычу в коридор.       Он пропускает её вперёд, позволяя прогуляться через весь номер на балкон, плетясь следом. Сам едва узнаёт японский сад внизу, которым так гордится ма: летом буйно цветёт глициния, осенью — кленовый пожар услаждает взыскательный взор гостей рубином, гранатом и золотом. Холодная ночь поздней осени вымостила брусчатые дорожки, ведущие к беседкам, тонкой коркой льда.       Но Чонгуку всё становится неважно, когда он промаргивается и ловит в фокус Морган: мягкая, податливая с полуулыбкой на лице — она так и просится в капкан из объятий, чтобы рассмеяться в козелок уха и совершенно серьёзно предложить душ и пижаму с розовыми слонами, прежде чем завалиться спать. В обычных обстоятельствах он бы так и сделал, жадно прикладываясь губами к чужим ключицам, но Морган, даже будучи пьяной, изгибает губы по-особенному демонически, напоминая о реальности напряжением в районе крестца.       Он не может упустить момент. Не имеет права.       — Сыграем в десять вопросов, — не предлагает, а ставит перед фактом. — Ответишь на все без увиливаний и я выполню любое твоё желание.       — Это было бы… и-и-к, — смешно икает Морган и тянет остывший чай из картонного стаканчика, — интересно, если бы мне что-нибудь… и-И-к… было нужно от тебя.       Даже в наркотическом опьянении, когда её разбивает с одинаковой силой от икоты и аяуаски, она умудряется хлестануть словом так, что скручивает удушающе липким желанием заткнуть. Впиться в её губы с силой, чтоб до крови, чтоб нагло проникнуть внутрь, проходясь языком по нёбу. Целовать болезненно, душно и мокро, натягивая её жилы на свою оскорблённую гордость.       — Пять вопросов, — сквозь зубы предлагает Чонгук, укладывая ладонь на затылок, чтобы резко придвинуть к себе, — и я отдам тебе все конспекты Чимина, плюс два редких растения из семейной кладовой.       — Три вопроса, одно растение на мой выбор и завтра ты возвращаешься в Академию без меня.       — Три вопроса, один поцелуй и завтра ты свободна.       — По рукам, — довольно улыбается Морган и придвигается ещё ближе, касаясь кончиком носа его, чтобы хихикнуть в лицо. — Я бы согласилась и на пять.       — А я бы согласился и на поцелуй без вопросов, — ввинчивает Чонгук, надеясь хоть немного, но зацепить её в ответ, жадно шаря внимательным взглядом по лицу. Сузившиеся до точек зрачки внутри серых льдинок-глаз, как лучшее доказательство успеха.       Кроме иногда нездоровой любви к знаниям, Чонгук в Морган видит то, что их всех роднит друг с другом — жадный азарт побед, припорошённый нынче наркотическим отваром, и оттого обманчиво кажущийся уснувшим зверем.       Он втаскивает её в номер, кидает под душ, засовывая в зубы пресловутую пижаму, на которой реально можно разглядеть розовые хоботы слонов, а сам укладывается на кровать. Потенциальные объятия — это, конечно, хорошо, но от затылка и вниз, по всему позвоночнику, плавленым пластилином растекается нечувствительность. Невероятная тяжесть бытия, навязанная аяуаской, откликается эмоциональной усталостью, сравнимой с сизифовой ежедневной нагрузкой попыток завоевания не то что Морган, а хотя бы её участливого взгляда в свою сторону. Душа рвётся газеткой на мелкие клочки, бумажной перхотью оседает на плечах уставшего тантала: в голове мечутся птичками неоформленные уродцы-мыслишки, которые должны слепиться в одно мощное «не могла бы ты перестать ломаться, пожалуйста».       Морган выходит из душа слегка протрезвевшей к моменту, когда тележка с едой и новым горячим чаем оказывается возле кровати. Она зарывается в плотный кокон одеяла, оставляя только руки, в которых держит тарелку с жареной картошкой-фри, щедро сдобренной соусом. Даже тут умудряется закрыться так, что хрен подступишься, и глаза эти ещё, ртутные, вспыхивают насмешкой.       — Куда тебе нужно завтра? — мозг и рот Чонгука не успевают скооперироваться, иначе он бы никогда не захотел потратить драгоценный вопрос на такую хрень.       — Личное время, — не поведя бровью, отвечает Морган и раскусывает картофельную дольку.       — Йа! — кое-как вскрикивает ведьмак, сжимая чашку до побелевших костяшек. — Ты обещала максимально честно!       — Честнее некуда, Чонгук, — напускная оскорблённость лезет на её лицо кривой гримасой, но концентрируется он совсем на другом — на собственном имени. Оно без вечно вежливой приставки «ши» звучит совсем иначе: интимнее, с чёткой «г» и горьковатой отдушкой на «ук».       — Слишком расплывчато.       Морган тихонько фыркает, убирая непозволительно быстро опустевшую тарелку на тележку, и тянется следом за чашкой с чаем. Она секунду-другую смотрит на дно, мысленно прикидывая, стоит ли её внимания чужая претензия, но под натиском размягчённого наркотиками сознания сдаётся.       — Я хочу сходить в кафе комиксов, — скороговоркой выпаливает Морган, задерживая дыхание перед тем, как Чонгук рассмеётся, что он собственно и делает.       — Чего?!       — Ять, — шипит ведьма, ловким движением высовывая ногу из кокона, чтобы больно пнуть пяткой в согнутую коленку парня. — Прояви немного уважения к старшей, — а у самой улыбка на лице ответная чужой: тёплая, искренняя и совершенно не обиженная. — Просто в Токио я часто выходные проводила в таких магазинах, обкладываясь закусками и какой-нибудь манхвой. Это сильно отвлекает и разгружает мозг, а мне это капец необходимо сейчас. СПА и прогулка это, конечно, круто, но мне нужно личное пространство, понимаешь? Я хочу не париться о том, что у меня лицо в бульоне от рамёна, на щеке чернильное пятно и ржу я громче обычного, а я именно такой становлюсь в кафе. С человеком рядом я не смогу расслабиться, как мне надо.       — Окей, но я тебя заберу оттуда, — безапелляционно произносит Чонгук, удерживая улыбку на лице, чтобы она не заметила: он, конечно, всё понимает, но чихать хотел на какие-то пятна и смех громче обычного — вот такую он её, наоборот, даже больше хочет, потому что это личное. А ему надо всё её личное, ему надо настолько личное, чтобы под кожу проникнуть.       — Фиг с тобой, — вздыхает та, жадно глотая чай и посматривая на тарелку с мясом. — Следующий вопрос.       — Расскажи про родителей, — после долгой паузы, за которую Чонгук неожиданно для себя самого набирался храбрости, он всё-таки задаёт такой простой, но личный вопрос. И замирает, прикусывая язык, потому что видит впервые на её лице тоску. Не такую уставшую, которой накрыто её лицо, когда они к ней подкатывают в десятый раз за день. Не микро-выражение, меняющееся через секунду на очередную маску. Не чётко продуманная и выверенная эмоция в подходящий момент, чтоб посильнее задеть, а настоящая, долгая и даже где-то болезненная.       — В общем-то, всё как у всех. Отец, сначала как просто редактор, а потом и главный, много разъезжал, потому что у издательства филиалы были по всей Азии и Европе — так и познакомился с мамой. Она из большой семьи, где есть много самых разных веток, даже перевёртыши имеются и жнецы, и бизнес семейный естественно, но она от всего отказалась сразу же, как отца встретила. Оставила только самый маленький пакет акций без права голоса, чтобы чисто дивиденды получать и умотала в Японию. Так что лето я проводила в Италии, а потом, когда отец начал активно развивать филиал в Сеуле, то ещё и сюда начала ездить. После в Японии началась перестройка, отец увлёкся внутренними расследованиями и освещением ситуации, считая, что как ответственный член общества не имеет права замалчивать реальное положение дел, и мои поездки куда-либо резко сократились.       — Так он был в числе оппозиционеров? — уточняет Чонгук. — И ты беспокоишься за него сейчас?       — Ну да? — неуверенно и скорее вопросительно, словно уточняет у самой себя, произносит Морган. — Сам факт моего косяка не добавил плюсов в репутацию семьи, а чтоб совсем не опозорить и утихомирить слухи, я поехала в Академию.       Внезапная жажда защитить от злых языков электрическим разрядом отдаётся в солнечном сплетении, откликаясь желанием обнять, что он в итоге и делает. Чонгук зарывается носом в лохматую и чуть влажную макушку, с некоторой тоской отмечая, что запах местных гелей не просто не смог перебить её родной, но и даже вклиниться в него, — сплошная черешня с миндалём, натягивающая рецепторы до предела. Морган на удивление не торопится выпутываться, вольготно устраиваясь на чужом плече, только нос прячет за краем одеяла, поглубже ныряя в пуховое царство.       Ну и как её теперь о чем-то спрашивать?       Рука застывает над усыпанной галькой позвонков горбящейся спины. Она будто проступает сквозь молочный дым одеяла, так и хочется сделать плавное движение вдоль и разогнать грозовую тучу, тянущую медузьи щупальца к расстроенной ведьме. Ладонь завершает свой нехитрый путь на подставленной шее, а сам Чонгук, пригнувшись, шепчет почти ласково.       — Давай спать.       И с молчаливого одобрения разделённой на двоих аяуаски, он утягивает её за собой в кособокую горизонталь, в которой один жадно сгребает в крепких объятиях и невозможности отлипнуть, а другая — позволяет, потому что устала настолько, что уже пофиг.       Обидно, конечно, но дышать ей в затылок, засыпая, настолько хорошо, что похуй.

***

      В магазин комиксов Морган не входит — влетает. Волосы собраны в пучок, из которого то тут, то там торчат особенно упрямые пряди. Очки на пол-лица, и что совсем ставит Юнги в тупик: мини-юбка, ботинки, кофта, кажется, размера на два меньше, ибо влипает так, что прищурься ведьмак посильнее и точно бы разглядел рисунок кружева бюстгальтера. Морган вешает куртку на спинку стула и буквально падает на него, без слов придвигая к себе тарелку с рамёном.       Раздражением от неё так и прёт.       — Это ещё что? — так и зависнув с палочками в руках над уже пустым столом, спрашивает Юнги.       — Чонгук — настоящий сучёныш, — со вкусом выругивается Морган, отодвигая тарелку от себя, и вытирает рукавом кофты рот. — Мало того, что на шоппинг меня вчера отправил, заставив вырядиться к шаманке словно на красную дорожку. Так ещё и с утра встаю, а вещей моих след простыл. Я у горничной спрашиваю, а та руками разводит: «Молодой господин велел всё выбросить», — тихонечко фыркает. — Надела самое приличное, что было.       — А было ещё и неприличное? — не удерживается от шпильки ведьмак, кое-как сдерживая хохот, рвущий наружу неуместными комментариями. Ведьма вместо ответа зыркает так, что Юнги остаётся только гадать о возможной степени неприличности нового гардероба. — Ну хотя бы шмотки хорошие, — с ухмылкой подмечает тот, ущипнув пальцами ткань кофты. — Но вообще я спрашивал больше про очки и варварскую кражу моего обеда.       — У меня похмелье, забейте, сонбэ, — отмахивается и снимает очки, обнажая красные глаза. — Вчера у шаманки аяуаску пили.       Юнги не сдерживается и присвистывает.       — Может, ещё один рамен тогда закажем? Помню, меня корёжило с неё дня два.       — Спасибо, — кивает та благодарно и обратно скрывает за стёклами очков глаза.       Спустя одну порцию рамёна, риса с кимчи и трёх «вот же поганец мелкий» Морган, кажется, окончательно приходит в себя: лицо приобретает здоровый оттенок, а черты немного смягчаются, выдавая спокойствие своей хозяйки. Она даже начинает крутить головой, разглядывая укромный закуток в магазине. Взгляд тормозит на бесчисленных полках, забитых комиксами на любой вкус, и прикусывает нижнюю губу.       — Так о чём вы хотели поговорить? — разворачивается к ведьмаку Морган.       — О команде твоей, которой ещё пока нет. Надо начинать собирать её, а для этого нужно выбрать. Ритуал будет очень мощным, поэтому все стараются заранее сбиться в сильные группы, и тебе надо успеть раньше остальных.       — Варианты?       Юнги достаёт из-под стола рюкзак и на деревянную поверхность одна за другой начинают вылетать папки. Первая, вторая, третья… когда на столе появляется седьмая или восьмая, Морган от удивления аж приподнимает очки, откровенно таращась то на Юнги, то на документы.       — Вы кто, Юнги-ши? Национальная служба безопасности или что посерьёзнее? — рандомно выхватывает папку, на которой черным маркером выведено «Ким Намджун» и сразу же хмурится. — Староста кайдзю? У меня есть кандидат оттуда.       — Нет, — выкладывает на стол последнюю и самую толстую папку студент. — Санхёк, конечно, молодец, но он молодой очень. Намджуну почти двести лет и у него за плечами банальный опыт напополам с силой. Ритуал он выдержит лучше и в испытаниях будет полезнее, а ещё он обожает правила, поэтому ему будет в радость прищучить мелких.       — И он хаэчи, — кивает Морган, читая информацию под фотографией старосты. — У него в природе заложена защита, — она поднимает прищуренный взгляд на ведьмака. — Одна проблема: он меня не знает и одного желания поставить троицу Королей на место будет мало, чтобы он согласился.       — Нет, если ты воспользуешься тем, что на последней странице.       Морган перелистывает до конца и вчитывается в жирный шрифт заголовка «точки давления». Пунктов немного, но достаточно, чтобы ведьма прикусила язык от удивления, а для пущей верности Юнги приложил фотографии. Это срабатывает: она неохотно, но всё же кивает, на секунду нахмурившись. Другой бы не заметил, но Юнги видит, потому что привык смотреть на людей внимательно. Он замечает и напряжение в позвоночном столбе, заставляющее её выпрямиться, как по струнке; и лёгкий страх в мимике, словно что-то идёт не так — не по плану.       — У тебя есть свои кандидаты? — решает уточнить не столько, чтобы снять напряжение, сколько чтобы завязать доверие, пусть и временное.       Морган внимательно перебирает папки и, наконец, выуживает нужную, кидая в сторону ведьмака.       — Хочу его.       — Хосока? Это можно устроить.       — Хорошо, — Морган выдыхает уже более расслабленно и даже кривит губы в улыбке. — Загробники?       — Я бы взял Хакёна, — передаёт личное дело жнеца и следом суёт другое, — но проще и выгоднее будет взять Хонбина. По силе и выносливости Хакён выигрывает исключительно за счёт возраста, но Хонбин упрямый и ты ему понравилась.       — Т-ц, — недовольно цыкает ведьма, листая чужую биографию. — Зато мне он не понравился, — и дёргает плечами, словно вновь ощутила чужие прикосновения на себе.       Юнги не хочет, но ухмыляется, вспоминая видеозапись «птичек», на которой ещё беззаботный Хонбин жмёт её к себе ближе за секунду до того, как она лихо скрутит его. Довольное лицо жнеца в столовой спустя пару минут и его загробное «я решил, хочу поставить на меченую». Юнги всё помнит: работа у него такая — запоминать каждую мелочь, чтобы в подходящий момент воспользоваться ею и вынести для себя максимальную выгоду.       Кто же знал, что показавшаяся тогда бесполезной деталь сейчас сыграет ему на руку?       — Хонбин умеет быть занозой, но он один из немногих, кто поставил на тебя, поэтому быстрее согласится и без лишнего давления.       — Ладно, — откладывает «Ли Хонбина» к остальным кандидатам и разворачивается к Юнги, укладывая подбородок на ладонь. — Как я могу их привлечь на свою сторону, если по правилам Академии не могу общаться с ними без разрешения?       — Я организую встречу с Хосоком, а дальше он сделает всё сам через «птичек». От тебя требуется только следовать инструкциям.       — Й-а-а-а-а, сонбэ, а начать именно с вас было моей лучшей идеей, — утомлённо и тяжеловесно она тянет гласные так, что становится ясно: наркотический эффект проходит, постепенно отваливает, и его зубы, ещё молочные, вероятно, смыкаются в костном стуке последний раз прежде, чем отпустить окончательно. Юнги надо успеть до того, как Морган начнёт отрубаться. Он щёлкает пальцами перед смыкающимися веками студентки.       — Тренироваться со мной ещё не передумала?       — Нет, — и мотает головой так очаровательно-заполошно.       Морган, вообще, очень очаровательная, если смотреть внимательно.       Очаровательно зависает на несколько секунд, обдумывая свой ответ. Очаровательно мнёт пальцами шею и кусает колпачок ручки, когда сильно чем-то озабочена. Очаровательно дует губы, читая что-то новое и интересное. И, наконец, совершенно очаровательно играет роль, притворяясь буквально во всём, но стоит приложить немного усилий, ковырнуть ногтём, терпеливо дождаться нужного момента и магия исчезает. За кулисами оказывается нечто очень далёкое от определения «очаровательно»: живое, голодное и жаждущее. Нечто, что обычно принято называть безвыходностью, когда либо всё, либо ничего.       Он уверен: Морган не откажет, реши он раскурочить её нутро и добраться до корня зла, но почему-то Юнги также уверен, что с ней так не нужно. Её не нужно ломать, чтобы что-то получить. Она из тех, кто под давлением закаляется, крепнет, обрастает броней, но точно не трещит по швам, расползаясь на куски. И это то, что подкупает Юнги сильнее всего. Он в несвойственной ему манере решает подождать, не ковырять глубже прямо сейчас, а дать возможность ей самой выложить все карты на стол.       — Тогда нам нужно сделать кое-что ещё, — выдыхает с лёгкой улыбкой на губах Юнги.

***

      — Это что такое? — Чонгук тычет экраном мобильного в лицо Морган сразу, как она садится в машину, пока не успела привычно закрыться какой-нибудь книжкой.       Ведьма устало читает собственное объявление о поиске тренера, которое разместила минут пятнадцать назад на форуме Академии и уже через пять закрыла со словами «тренер найден, спасибо за отклики». Чонгук и на секунду не сомневается, что желающих выстроилась целая очередь, но больно царапает даже не это, сколько то, что она к нему с этим не пришла. Он, мать его, чемпион Азии по магической борьбе, богатый, красивый, умный, из семьи, которая правит этой страной; он тот, кто к ней неровно дышит в прямом и переносном смысле; он, обнимавший её вчера всю ночь…       Сидящей рядом Морган на всё это глубоко фиолетово. Она слегка хмурит брови и переводит на него свой «тудыть тебя в качель с таким вопросами» уставший взгляд.       — Ты не подумай, я не дурак, — убирает телефон в карман и заводит машину, стараясь за фоновым шумом спрятать звук стучащих от гнева зубов. — Просто, блять, интересно — какого хрена? Я тебе сколько раз помощь предлагал с тренировками.       — Насколько мне известно, Чонгук-ши, у вас сейчас очередные сборы на зимние соревнования, — монотонно и безвкусно отвечает ни разу не испугавшаяся Морган. — Не хотела отвлекать, поэтому и повесила объявление.       И ведь не поспоришь. Тренировок действительно стало раза в три больше обычного, но он бы всё равно нашёл для неё время. Только вот всё в ней, от взгляда до позы, кричит о том, что ей всё равно, будет с ней заниматься Чонгук, кое-как нашедший для этого время, или левый чувак, и от этого становится как-то обидно — то, что она не делает никаких различий между ним и ником в сети.       Остаток пути до порт-ключа и Академии они молчат. Морган так и не достаёт книгу, а Чонгук медленно проваривается в своей обиде. Его сейчас в ней раздражает и бесит буквально всё: задумчивый взгляд в окно, мысли, в которых наверняка нет и никогда не будет Чон Чонгука, выверенные движения, словно всё в порядке и ничего между ними не изменилось. Ничего не случилось: распитой на двоих аяуаски, ночи, когда они говорили больше обычного, утра, когда она раскрывала глаза, будучи заключённой в кольцо его рук.       Бесит.       Они минуют Намджуна, дежурящего у границы, и походят к главному зданию Академии, когда Чонгук достигает точки кипения. Мысли догоняют его стаей голодных псов и вгрызаются в лодыжки, не давая уйти — пригвождённый к месту мощными челюстями цербера, этой огромной вонючей псины-памяти, он зачем-то припоминает всё стабильно отрицательное, как обычно бывает, когда чего-то лишаешься, и тормозит Морган за локоть. На них смотрит не один десяток любопытных взглядов вернувшихся студентов, но Чонгуку плевать.       Он чувствует, что наступает тот самый момент, когда всё так долго копившееся наконец-то разрешается и рвётся. Смотрит на неё и почти что ненавидит, загоняя это чувство всё глубже и глубже, и оставляет там — пускать корни, крепнуть, не имея выхода, внутри.       Чонгук решил — он убьёт Морган, будет тем, кто заносит клинок над ней, а не распускает завязки, желая разглядеть рисунок нутра. Ему всё равно не стать его частью.       — Ты мне кое-что должна за свою прогулку в магазин, — резко тянет на себя Морган, фиксируя пальцы другой руки на талии и нависая над ней недвижимой стеной.       — Че…       Он не даёт договорить, впиваясь в её губы, пока взгляды всех заинтересованных лиц от Тэхёна до Чимина обращены на них. Целует её жадно, совершенно по-хозяйски раскрывая губы, колет кончиком языка нёбо и горячо выдыхает ей в рот. Ладонь плотно укладывается на затылок, большой палец давит на подбородок, насильно углубляя поцелуй. Её крепкая хватка в его волосах, направленная на одну-единственную цель: отодвинуть, отцепить от себя, — прямо сейчас ни разу не трезвит, а возбуждает ещё больше. Током сквозь позвонки, чтобы выстрелить горячим возбуждением в паху. Чонгук вжимает её в себя, чтобы она почувствовала всё до последней капли, и, не скрываясь, нагло стонет в поцелуй, размазывая собственную слюну по губам. Больно прикусывает нижнюю, слизывая каплю крови, и с громко-скрипучим чмоком отодвигается, улыбаясь нахально.       Чужая кровь расщепляется на атомы, отдаётся привкусом горького жареного миндаля с железом и резонирует о её совершенное, недовольное лицо с припухшими губами.       Чонгук наклоняется к её уху, так и не отпустив шею, чтобы прошептать беззаботно.       — Выбрала б меня своим тренером и смогла бы увернуться, а теперь привыкай — я буду целовать тебя часто, — по-котячьи носом трётся о её висок и добавляет ехидное, почти оскорбительное, но очень вежливое. — Нуна.