Ревность богов

Всё, что Ахиллес знал о матери – она пыталась его утопить. Сосуд, в котором это произошло, до сих пор стоял где-то в гинекее. Ахиллес умом понимал, что не мог его видеть – в его воображении дети рождались слепыми, как кутята, – но иногда ему снилось чёрное, пахнущее солью и затхлой кровью жерло. После таких снов болела шея, словно её всю ночь давили мясным тяжем. Когда Феникс пытался его искупать, Ахиллес вопил и брыкался, как проклятый. Когда Менесфий – ради очередной глупой шутки – столкнул его в отцовские воды, Ахиллес почти утонул. Патрокл его вытащил. Но дикий, животный страх перед всем чуть шире лесной речушки никуда не делся. Даже тогда, когда Хирон – видимо, с ума сошедший от яда, раз думал, будто из Ахиллеса выйдет хорошая жертва – столкнул его в море.

***

Всё, что Ахиллес знал о мореходах – их от смерти отделяет одна ладонь. Даже у дорогих, как город со всеми домами, утварью и людьми, кораблей Агамемнона доски не толще ладони. Волны с рёвом бились в борта. Солёные брызги взлетали до палубы и кололи кожу холодом словно иголками. Они похожи на языки невидимых чудовищ. Они хотят обглодать корабли, как собаки – бедренные кости. Ахиллес не выдерживал этого вида. Он, плюнув на то, что теперь он вроде как царь, оседал на палубу и приваливался лбом к бедру Патрокла. В отличие от языков моря, у него руки были сухие и тёплые. Его рук приятно касаться. Когда море слизнёт их, он хотел умереть раньше, чем Патрокл разожмёт руки. – Уверен? – мягко – в который раз – спросил Патрокл, пока Ахиллес жался к его рукам. – Тебе пошло бы на пользу отвлечься. И до Лесбоса путь совсем короткий. Будем на суше раньше, чем солнце зайдёт. Ахиллес покачал головой. Волна разбилась о берег с такой силой, что её брызги подмочили полы коротких, едва прикрывавших чресла воинских хитонов. От запаха соли горло сдавило. Патрокл не стал настаивать.

***

Всё, что Ахиллес знал о себе – ему не стоило появляться на свет. Может, мать была права, когда пыталась его, сгусток вопящей плоти, предать смерти в воде – и зачем только остановилась? Может, мать была права, когда насылала на его корабли чудовищ с солёными языками – и зачем только пощадила? Она не умеет доводить дела до конца. Он тоже. А остальные слишком сильно его боятся, чтобы предать его морю. Пришлось всё делать самому. Пришлось на дрожащих ногах, с трепыхающимися, как щупальца выброшенных на берег кальмаров, внутренностями самому войти в этот плотный солёный холод. Ахиллес шёл вперёд; вода нехотя расступалась. Когда воды стало по шею, он заставил себя упасть. Вода была горькой. Холодной. Глаза ела, как не ели самые едкие соки самых ядовитых растений. Он задыхался. Море пробиралось в него, и скоро он не смог различить, где он кончается и начинается оно. Скоро он не смог вспомнить, что это такое – «он». …он пришёл в себя на берегу. В пустом небе занимался стылый рассвет. Горло драло. Глаза, поеденные солью, горели, но слёз не было. С тех пор, как он признал, что убил Патрокла – слёз больше не было.