Ревность богов

— Есть причина, по которой мы сидим именно в Коките? У Ахиллеса очень слабый голос. Патроклу, прижимавшему возлюбленного к себе и уже привыкшему к тихим голосам теней, приходилось прислушиваться. Они сидели близ берега, поросшего мятой и серебристыми тополями. Ахиллес привалился спиной к торсу Патрокла и наклонил вперёд голову. Белая — теперь совсем уже белая; тени всегда бледнее людей — кожа натягивалась на выступе позвоночника. Кровь и грязь с кожи Патрокл уже смыл, это оказалось несложно. Но вот волосы… до погружения в Кокит они были столь грязны, что Патрокл начал думать: а не сбросил ли его возлюбленный шлем прямо посреди битвы? Судя по ране на горле — сбросил. — Я, конечно, готов нести тебя хоть на край света… — и, когда Ахиллес придёт в себя, обязательно это сделает: нужно же познакомиться с их новым обиталищем. — Но только тебя. А не прицепившиеся к тебе останки троянцев. Ахиллес издал какой-то странный полувыдох-полувсхлип и замолк. Опять. Патрокл старался не думать, что это его ошибки довели возлюбленного до столь плачевного состояния. Ахиллес и правда много плакал. Сначала, на берегу Стикс, в двух шагах от лодочника, он никак не мог выдавить весь тот ужас, который, должно быть, разрывал его изнутри. Потом Патрокл попытался расспросить о том, что случилось без него — и снова довёл возлюбленного до слёз, хороший из него товарищ!.. Тогда он решил перестать мучить их обоих. Вставать на ноги Ахиллес наотрез отказался, но разрешил нести себя «хоть в Тартар». Это оказалось нетрудно. Во-первых, после недель горя Ахиллес стал таким же тонким — сказать бы «тщедушным», но жилы и крепкие мышцы у него всё ещё оставались, — каким был до Пелиона. А во-вторых… души мало весят. Они ведь тени. Даром, что привыкший к плоти рассудок до сих пор думает, что эта плоть существует. Патрокл согласен обманывать себя сколько угодно, если это и дальше позволит ему чувствовать под ладонями волосы Ахиллеса, а между колен, которыми он его придерживал — его тело. — К тому же, «река слёз» — это просто красивый оборот, как мне кажется, — продолжил Патрокл. — Она ведь не солёная. Обычная вода. Он зачерпнул воду в ладони и, прежде чем вылить её на голову Ахиллеса, пригубил. — Преснее Сперхия, насколько я могу судить. Ахиллес хмыкнул, но ничего не сказал. Патрокл подавил вздох — он не хотел давать поводов неправильно его понять — и продолжил разделять ссохшиеся пряди. Ахиллес, должно быть, отсёк их мечом в один жест. На затылке волоски совсем короткие, а спереди падали на лицо и, должно быть, всё время лезли в глаза. — Ты волосы не подвязывал? Ахиллес молча покачал головой. — Должно быть, не самая удобная стрижка, — продолжил Патрокл после того, как зачерпнул ещё воды. С грязью было покончено, поэтому Патрокл одной рукой перебирал вымокшие пряди, а второй обнял Ахиллеса поперёк живота. Тот положил ладонь сверху на чужую кисть и переплёл с ним пальцы. От этого жеста в груди разлилось что-то тёплое и щемящее. За этот месяц Патрокл почти забыл, каково это — чувствовать нежность к тому, кто рядом с ним, а не только к своим воспоминаниям… — Зато у неё есть одно неоспоримое достоинство, — он мягко усмехнулся. — Не приходится откидывать твою роскошную гриву, чтобы сделать вот так… Кожа на тыльной стороне шеи у Ахиллеса особенно нежная. При жизни он всегда сладко вздыхал, когда Патрокл приникал к ней поцелуем, и постанывал, если прихватить — несильно, конечно; Патроклу всегда казалась дикой идея мешать боль с ласками — кожу зубами… сейчас он не кусал, но Ахиллес всё равно издал полустон-полувсхлип такой печальный, что у Патрокла сжалось сердце. — …извини, — пробормотал Патрокл, отстранившись. — Наверное, это было лишнее. — Нет. Не лишнее, — хрипло и бесцветно — слишком бесцветно даже для тени — сказал Ахиллес. — Продолжай. — Мне… сложно понять, что с тобой происходит. Меня беспокоит, что ты столько молчишь. Я уже и не вспомню, когда ты в последний раз был таким, и… я просто не знаю, что могу для тебя сделать. — Извини, — повторил вслед за ним Ахиллес, уронив лицо в ладони. — После того, как ты… ну… оказался здесь… мне стало странно слышать свой голос. Это… глупо, конечно… но у меня было чувство, что когда я говорю — вместо меня говорит кто-то другой. Как будто… как будто я — уже не я… не тот, каким себя знал, по крайней мере… не знаю, как это описать. — Ох, — Патрокл снова поцеловал его шею, на этот раз ближе к основанию черепа, чувствуя, как кололись короткие волоски на затылке. — Это… и впрямь звучит так, что говорить лишний раз не захочется. Сейчас тебе тоже так кажется? — Шутишь, что ли? — фыркнул Ахиллес, будто услышал что-то глупое. — Ты здесь. Ты здесь… как может что-то быть не так, когда ты здесь… — Я и правда здесь, — Патрокл сцепил кисти в замок на груди Ахиллеса. — И если я чем-то могу помочь… — Знаю, знаю, — Ахиллес откинул голову на его плечо и прижался носом к его шее. — Но тебя… тебя уже достаточно. Патрокл не знал, сколько они так сидели — в мире живых могли пролететь столетия. Кокит, ленивый и сонный, омывал их усталые тела — проходил их тени насквозь. Ахиллес шумно дышал ему в шею. Патрокл держал его в своих руках, и этого было «достаточно» не только возлюбленному. — А впрочем… — Ахиллес блаженно прикрыл глаза и потёрся носом о шею Патрокла. — Я знаю, чем ты можешь мне помочь. Опусти руку ниже… Патрокл покорно огладил поджарый живот Ахиллеса, вырвав у того судорожный вздох. Не такой горький, как раньше. Не такой горький — и не было для Патрокла награды ценнее. Он провёл подушечками пальцев вдоль белой линии живота и, чуть отведя в сторону ногу Ахиллеса, взял в руку его член, уже начинающий крепнуть. — М-м, правильно думаешь… — Ахиллес мазнул губами по его шее, заставив кожу — вернее, воспоминание о коже — Патрокла покрыться мурашками. — Но всё ещё ниже… — Уверен? — Более чем, — теперь в голосе Ахиллеса угадывались нотки нетерпения. — Знаешь, ма… Фетида как-то сказала, что женская красота может исцелить многие печали. Тоже мне, всезнающая богиня… для меня нет красоты, кроме твоей. Я люблю тебя, Пат. И хочу тебя. До безумия хочу… — Боюсь, твоё безумие придётся отложить, — мягко усмехнулся Патрокл, но всё-таки опустил руку ниже. — Брось. Мы тени. Ничего мне не сделается. — Не сделается, — согласился Патрокл. — Но мне нравится, какой ты податливый, когда даёшь себя приласкать… Ахиллес шумно втянул воздух сквозь зубы и схватился за шею Патрокла. Тот зарылся носом в волосы Ахиллеса и стал осторожно, прислушиваясь к каждому его вздоху, двигаться пальцами внутри его «тела». Оно холоднее, чем раньше. Божественная кровь заставляла его тело быть иным, но даже она не могла погасить тот естественный «огонь», что питает органы всякого живого существа. Но его погасил Аид. Уравнял всё. То, что внутри и то, что снаружи. То, что принято называть «плотью» и то, что принято называть «душой». То, что ты есть и то, что ты думаешь, что ты есть… — Знаешь… — странно искать в смерти достоинства, но одно было неоспоримо: Патрокл всегда любил поговорить, и бытие тенью давало куда больше возможностей, чем человеческая нетерпеливость. — Пока тебя не было, я пробовал приласкать себя, думая о тебе. Получилось… интересно. Мы здесь не больше, чем мы о себе помним, и… я помню тебя так хорошо, что обманул себя. Я думал, что мы снова вместе. С тобой настоящим не сравнить, но… неплохое утешение в разлуке. — Вот как? — Ахиллес взял его за запястье и явно хотел ускорить, но Патрокл держался — его возлюбленный всегда гнал коней быстрее, чем ему хотелось бы. — Может… и это ты тоже выдумал? — Я просто не могу представить тебя с короткими волосами, — усмехнулся Патрокл и коснулся губами нежной кожи у Ахиллеса за ухом. — И мне казалось, что тебе это понравится. Помнишь, ты сказал, что завидуешь Гермафродиту и Салмакиде? Теперь мы ближе, чем они. Прах к праху наверху и душа к душе — здесь. — Душа к душе… — протянул — словно на языке покатал, пробовал слова на вкус — Ахиллес. — И моя душа слишком уж нетороплива, знаешь?.. У Ахиллеса дрожали томно прикрытые веки. Не было звука благостнее, чем звук его сбивчивого дыхания. Холодно и туго; плоть, словно не забывшая напряжение давно законченной битвы, сопротивлялась пальцам Патрокла. Так раньше не было. Но так, похоже, будет впредь… — Тебе не больно? — на всякий случай спросил Патрокл: вряд ли одна тень способна причинить боль другой, но напомнить о прошлой всё ещё возможно. — Всё в порядке? — Не представляешь, насколько… Ахиллеса вело. Патрокл свободной рукой поглаживал его по груди, продолжая прижимать к себе. Он закусывал нижнюю губу — его зубы, жемчужные и при жизни, будто стали ещё белее. Патрокл больше всего жалел о том, что сейчас неудобно целоваться. А он хотел этого — снова попробовать на вкус его губы, провести руками по талии, закончить с им же затеянной прелюдией и наконец-то… — …похоже, безумствую тут не только я!.. — голос Ахиллеса звучал хрипло — и от этого Патрокла словно подбрасывало. — Хватит. Хватит… Патрокл освободил пальцы — Ахиллес на мгновение скорчил недовольное лицо. Потом он приподнялся — Патрокл на всякий случай не убирал руки с его спины; не хотел разрывать прикосновения — и сел на его колени, уже лицом к лицу. Сырые пряди липли ко лбу, и Патрокл зачесал их ладонью назад. Он хотел видеть всего Ахиллеса. — Пат… — Ахиллес прижался своим лбом к его и говорил так близко, что лицо горело от его дыхания. — Патрокл… — Тебе так нравится… — Патрокл отчего-то говорил тихо, а когда Ахиллес взял в руку его полувозбуждённый член — подавился собственным вдохом, — …звать меня по имени? — Очень сильно… — у Ахиллеса движения резкие, дёрганные — всегда нетерпеливый, всегда горячный. — Люблю твоё имя. Но тебя… тебя больше… Он, помогая себе рукой, опустился на член Патрокла. Это было не так, как раньше. Холод такой, будто бросаешься в полуночное море. Холод, но от этого всё равно трепетало в груди и дрожь Эроса сковывала тело. Патрокл поймал губы возлюбленного в поцелуй. Они целовались и у Стикс, конечно. Но тогда это был поцелуй, каким развеивают тревоги, посылаемые Ойзис. А это — поцелуй двух любовников, истомлённых разлукой. Патрокл обнимал его талию, предоставив вести возлюбленному. Ахиллес подставил шею — и он жадно целовал её, губами ощущая, как дрожит гортань, когда его возлюбленный стонет и произносит его имя отрывисто, бессвязно, словно оно — единственная мысль в его голове. Удовольствие было другим. Не таким ярким, как раньше, но более… острым. Прошивающим насквозь. То мифическое «нет тебя и нет меня, есть — мы», которое из живых, должно быть, переживали только Гермафродит и Салмакида. Душа к душе. Его душа, выстанывая его имя, принимала его в себя, прогнувшись в спине и хватаясь за его плечи. Он, ткнувшись лбом в грудь своей души, шумно вдыхал запах — кровь и гарь ушли; обнажился его родной запах моря — его кожи. Ахиллес двигался рвано, беспорядочно, нетерпеливо. Ему всегда было мало. Патрокл одной рукой подхватил его под бедро, чтобы хоть немного умерить его пыл, а второй, пропустив между их тел, обхватил его возбуждённую плоть. Когда Ахиллес выгнулся, содрогнувшись всем телом и царапая плечи Патрокла сведёнными пальцами, он тоже не выдержал: по-звериному двинул бёдрами, ткнулся лбом в его плечо и замер, забыв себя от всепоглощающего тепла, текущего от низа живота к кончикам пальцев. Они жались друг к другу, загнанно дышали, кажется, в унисон — так, что Патрокл не мог отделить своё дыхание от чужого — и… были рядом. По-настоящему рядом. Патрокл всё ещё не брался судить о том, что пережил Ахиллес. Но с его стороны… да. Это стоило всех пролитых слёз. — …какой ты холодный… — вдруг пробормотал Ахиллес, подняв глаза на него — и так выразительно, что актёры на праздниках Диониса позавидуют, нахмурившись, когда Патрокл попытался снять его с себя. — Мне нравится. Просто… непривычно. — Это быстро пройдёт, — усмехнулся Патрокл, снова принявшись гладить возлюбленного по голове. — Я же к тебе привык. — Я только сейчас понял, как же скучал по этому. Не подумай, что я не рад был тебя видеть… но сейчас… сейчас я по-настоящему понимаю, что ты здесь. Ты со мной. И я… я чувствую себя целым. — …с моим членом в заднице? Ахиллес, замерев на пару мгновений, лающе рассмеялся и хлопнул Патрокла по плечу — несильно; от досады, что его гиперболу… или фигуру речи, кто их разберёт… опять испортили. — Да, с твоим членом в заднице, о приземлённейший из людей!.. — Ахиллес, словно извиняясь, поцеловал его в плечо. — Но я говорил серьёзно. — Я понимаю, — примирительно сказал Патрокл. — Тебе никогда не хватало одних только слов и заверений. На Скиросе ты меня тоже не выпускал целую ночь. — Хоть на этот раз не расплакался, пока ты меня целовал… — Ахиллес вздохнул. — Я бы не простил себе, если бы опять тебя напугал… — …об этом мы ещё успеем поговорить, — Патрокл взял лицо возлюбленного за подбородок. — Просто помни, что я люблю тебя. И когда ты пугаешь меня — тоже. Хорошо? Ахиллес, глаза которого снова стали влажными — и где Патрокл так преступно-небрежен, если его до сих пор так легко растрогать словами любви? — кивнул. Они сидели в объятиях друг друга. Патрокл в такие моменты не хотел двигаться — любовная истома и близость возлюбленного всегда его убаюкивали; всегда сужали его мир до одного Ахиллеса. Но Ахиллес всегда оставался собой. Нетерпеливым и беспокойным. Каждое его ёрзание, каждое его прикосновение — а на прикосновения он сейчас особенно щедр — заставляло обмякшую было плоть Патрокла снова наливаться. — И я тоже был вполне серьёзен, знаешь, — Патрокл положил руки на плечи Ахиллеса, чтобы он замер хоть на мгновение. — Так что… либо встанешь ты, либо встанет у меня. Выбирай. — Ты ещё спрашиваешь? — усмехнулся Ахиллес, сжав его запястья. — Конечно, я выбираю тебя. Патрокл обернулся через плечо. Их одежды валялись на берегу в зарослях цветущей мяты. Патроклу всегда нравился её запах. Вдыхать его с волос Ахиллеса после того, как он собственными руками втирал масло в его роскошные локоны — нравилось вдвойне. Вдыхать его с Ахиллеса, пока тот, обвив его талию ногами, требовал — настоящий царь: умудряется требовать, лёжа под другим мужчиной — взять его… Душа к душе — вряд ли этого бывает достаточно. — Но всё-таки я попрошу тебя встать, — Патрокл подхватил Ахиллеса под бёдра быстрее, чем тот успел возмутиться. — Пока Кокит не вспомнил, что ему положено заставлять теней плакать.