Ревность богов

Ифиса поднесла ему чашу, чтобы омыть руки. Патрокл жестом отказался. Какой толк в том, чтобы смывать кровь с одного, когда кровь остальных не смоют и все воды Океана? Патрокл смотрел на мирмидонский лагерь. Пока в двух шагах властвовал кровавый хаос, здесь кони жирели в стойлах, женщины ходили открыто и беспечно, а воины оставались на местах. Они осторожно прислушивались. Кто-то точил мечи и очинял стрелы. — М-да… — Менесфий, что в пору их вынужденного простоя взял себе за правило отираться возле шатра Ахиллеса и «смотреть ему в глаза», презрительно сплюнул на крупный песок. — И ты ещё был против того, чтобы мы побили его камнями… что с остальными-то? Патрокл чувствовал, что должен остудить менесфиеву голову, но не находил в себе слов. Никого нельзя побивать камнями. Но и отдавать троянцам на расправу остальных ахеян тоже нельзя. Ахиллес этого не видел. Ахиллес не замечал ничего, кроме своей обиды. Не по глупости своей, но… — …Агамемнон ранен, — убитым голосом сказал Патрокл. — И Диомед, и Одиссей тоже… раненных так много, что Еврипила мне пришлось перевязывать самому. Махаон и Подалирий не справляются. Менесфий цыкнул. Он привалился плечом к борту корабля, вытащенного на песок годы назад. Ахиллес хотел уплыть — просто собрать свою добычу и уйти с чужой войны за чужую жену… но нет. Не вышло. Будь Патрокл суевернее — признал бы это зловещим знаком: им не уйти из-под Трои. — Прекрасно! Жду не дождусь, когда и остальных сомнут троянцы. Обороняться этот идиот нам не запретит… Нет, никакой это не знак. Это — произвол одного человека. — …я поговорю с ним, — пообещал Патрокл. Он вошёл в шатёр, пустой и сумрачный, похожий на мрачное львиное логово, в котором жить отваживался один Ахиллес. Тот всё так же полулежал на трофейной пиршественной ложе, разглядывая роспись на килике — свадьба его родителей, кажется — и выглядел таким безразличным, таким пресыщенным… Это безразличие погубит их всех. От этой мысли стало так тяжело, что Патрокл не выдержал. Он сел в одно из кресел и закрыл лицо руками, наплевав, что они всё ещё в крови Еврипила. Глаза щипало, в груди давило и тянуло. Он сидел здесь, в безопасном мирке, пока они — другие ахейцы, достойные граждане, которым ещё жить и жить — умирают под колесницами троянцев. Потому что переменился ветер, боги стали прясти другую нить и бросили на смерть вчерашних любимцев… — …и всё из-за одного тебя, — не удержался — выплюнул Патрокл, когда Ахиллес удосужился его заметить. — Как ты можешь сидеть здесь? Корабли горят! Все достойные воины либо убиты, либо ранены! И… я совсем не понимаю, как ты можешь быть тут, пока всё летит в Тартар!.. — Пат… — брови Ахиллеса сочувственно взлетели вверх, но Патрокл не верил в это ни на грош. — Мне жаль. Послушай… Ахиллес опустился рядом с ним на ковёр, опёрся на его колени. Патрокл чувствовал тепло его кожи, но это не помогало справиться с собой. Конечно, это не помогало. Как тут можно помочь, пока люди умирают, и их, ещё не остывших, начинают поедать псы и грифы — благо, троянцы наступают так быстро, что их отдаляющаяся рать перестаёт пугать диких зверей? — …мне жаль, что всё так выходит. Но я не могу взять и прийти на помощь Агамемнону. Даже если бы хотел. — Не можешь? — переспросил Патрокл. — Чудесно. Хороший ты царь, раз не можешь защитить тех, кто тебе доверяет! Ахиллес потупил взгляд. На этот раз не уязвлённо, нет. Он чувствовал себя действительно виноватым. Редчайший случай. — Если я отступлюсь, Агамемнон так и останется при своём, — сказал Ахиллес. — Нет, нет, я просто не могу. — …делай, что хочешь, — сдался Патрокл: проще согнуть горный утёс и переплыть бурю, чем склонить упёршегося Ахиллеса. — Я пойду вместо тебя. — Ты? — Я. В твоих доспехах. Троянцы могут подумать, что ты вернулся, а ахейцы… там такое творится, что им уже без разницы, с кем рядом стоять. Ахиллес смотрел на Патрокла как на призрак. От этого расфокусированного, стеклянного, будто в момент помертвелого взгляда Патроклу стало не по себе. Что же Ахиллес в нём увидел? — …хорошо. Веди мирмидонцев. Делай всё, что считаешь нужным. Но, молю тебя… — Ахиллес взял его за руку и переплёл с ним пальцы. — …что бы ни случилось — не приближайся к Илиону. Этого Аполлон тебе не простит. Ахиллес принёс ему свой доспех и помог застегнуть. Он был меньше ростом и немного уже в плечах, потому панцирь с поножами на Патрокле сидели не так хорошо, как на нём. Затягивающаяся кожа, скольжение чужих рук… пусть обстоятельства к этому не располагали, но Патрокл отчего-то чувствовал это гораздо острее, чем мог бы вчера. Будь Патрокл суевернее — признал бы это зловещим знаком: душа вбирает то, что чувствует в последний раз. — Оттесни их от кораблей и возвращайся ко мне, — прошептал Ахиллес ему прямо в губы. — Трояне, ахейцы, боги… пусть режут друг друга, пока не останемся только мы с тобой. …Патрокл — опытный воин. Второй после Ахиллеса. Лучший из людей. Не родился тот смертный, кто может поразить Ахиллеса. Значит, не родился тот смертный, кто поразит Патрокла. И всё-таки Ахиллес, стоя перед своим шатром с пышно украшенной чашей в руках — возлияния из неё предназначались только для Зевса — чувствовал, как по его жилам вместо крови струится липкий, холодящий сердце страх. Ведь Ахиллес — не человек. Он полубог. В нём человеческие вещи не отделены от божественного провидения. Кони его и копьё не подобны тем коням и копьям, что несут обычные люди. Они даны ему только затем, чтобы Ахиллес исполнил свою полубожью судьбу: умер молодым, великим и не посягающим на трон Зевса. Короче говоря, умер. Чем быстрее — тем лучше. И как теперь узнать, не надел ли Патрокл вместе с доспехами судьбу Ахиллеса?..