Ревность богов

Ахиллес был бы дураком, если бы надеялся на лёгкий разговор. С отцом всегда было сложно. С отцом, попавшим в ловушку брака с богиней, требующей от нежеланного мужа такого же подчинения, какого мужья требуют от жён, сложнее вдвойне. Может, он хотел славы больше, чем сам Ахиллес. Может, хотел избавиться от него и с чистой душою считать, что нет у него никого, кроме потомков его любимой — и давно мёртвой — Антигоны. В общем, Ахиллес его разочаровал. Отец, как актёр на празднике Диониса, показывал это разочарование приложенной ко лбу ладонью и мученически прикрытыми глазами. — Ты… — отец всё-таки посмотрел на него, но непрямо — голову так и не повернул. — …знаешь, что без тебя Трою не взять? А вот это было чем-то новым. Это объясняло, почему Ахиллеса искали не кто-нибудь, а цари Итаки и Аргоса. Он бы тогда попался, не заведи Патрокл его за спину, будто жену. — Теперь — да, — у Ахиллеса не было настроения поддерживать упадничество отца. — Но я не понимаю, какое дело до этого мне. Я взятия Трои не увидел бы в любом случае. — Эта война делается не ради одного тебя! — голос отца сорвался в крик, но звучало это откровенно жалко. Ахиллес едва подавил порыв рассмеяться. Слышала бы это мать!.. Впрочем, он не собирался пересказывать отцу то, что слышал от Хирона, Муз и матери. Отец должен понимать, что Зевс свёл их на ложе не из-за того, что его внук такой замечательный. А если не понимает, то чего тут разговаривать? — А ради кого? — всё-таки не удержался от вопроса Ахиллес. — Ради Менелая? Мог бы и потрудиться быть достойным супругом. Не представляю, как нужно обращаться с женой, чтобы она сбежала с первым встречным! У отца опасно сузились глаза. Ахиллес и без того был в шатком положении. Пелей никогда не был великим героем. Он надеялся стать таковым через сына, но… да плевать Ахиллесу, на что отец надеялся. — …кем ты жил на Скиросе? — отец снова говорил тихим голосом, словно обессилел. — Рабом, — Ахиллес врал лишь отчасти: жизнь женщин в царском доме была ещё менее свободной, чем у фтийских рабов. — Тогда ты знаешь, на что похожа жизнь без славы. — Да. На жизнь. А не на могилу в тридцать лет. Пусть он уже скажет последние слова и отпустит. Ахиллес представлял, какими они будут, и подготовился загодя: поговорил с Менетием, обещал помогать с полями Евдора, которыми Менетий заправлял до возвращения хозяина, и делиться прибылью с охоты, если сможет что-то продавать… Ахиллес проживёт и сам. Без «царств» и прочего. Боги обещали, что он проживёт долгую и бесславную жизнь. А царь, каким бы захудалым и ничтожным он ни был, славен по праву своего царствования. — …надеюсь, ты понимаешь, какую тень ты бросил на нас обоих, — утомлённо сказал отец. — Я не могу послать тебя вслед Менелаю против твоего желания. Но и отдавать Фтию недостойному тоже не могу. Царём станет Менесфий. Я объявлю об этом, когда он вернётся с войны. Прогнать сына из собственного дома я тоже не могу, но… — Не трудись, отец, — перебил его Ахиллес. — Я и сам не намерен здесь оставаться. Всё, о чём я прошу — о соблюдении моих гражданских прав. — Завтра Филас покажет тебе твой участок, — сдался отец. Отец кивнул. Ахиллес скупо попрощался и вышел из ненавистного дворца. На следующее утро они с Менетием и Патроклом, прождав неторопливого Филаса добрый час, вышли осматривать поле. Отец, похоже, не стал издеваться над Ахиллесом слишком сильно. От северных ворот города идти до участка двадцать пять минут. Он взбирался по крутому склону каменистого холма, чуть ниже бил ключ с холодной и чистой водой. Стайка девушек, набиравших в нём воду, стала щебетать в два раза быстрее, завидев группу кутающихся в плащи мужчин. Пока Филас с молитвой Деметре обсыпал ахиллесову землю зерном, Менетий смотрел на холм с купеческим прищуром. Он всё ходил и трогал почву, пока Ахиллес и Филас, взяв подаренную матерью чашу, делали возлияние Персефоне и Плутосу. — Ну, что тут сказать… — начал Менетий, когда они, закончив все церемонии, распрощались с Филасом. — Даже не знаю, повезло тебе или нет… в общем, у тебя есть два варианта. Либо ты сдаёшь это поле под пастбище и имеешь мало, но быстро, либо растишь здесь оливы. Тебе повезло, что тебя прикрывают от ветра и солнца много, так что плоды будут неплохими… но их ждать три года, так что придётся как-то выживать. Ахиллес, нахмурившись, смотрел на свой участок. Он видел тут только желтоватую жёсткую траву, холодный ключ на мелкой гальке и взбирающийся к лесу холм. И ничего больше. — Можем высадить первые деревья ближе к вершине, а землю у ручья сдавать под выгон, — предложил Патрокл, увидев замешательство Ахиллеса. — И на саженцы так не потратимся, и какой-то доход можно иметь сразу. — …тоже неплохо, — согласился Менетий, потерев бороду. — Саженцы возьмём у Евдора. Попрошу помочь Меланипа. Он занимается оливами с тех пор, как я переехал, объяснит тонкости… ну, в целом и всё. — Спасибо, — Ахиллес горячо пожал Менетию руку: сам он, выращенный для войны, не представлял, что делать с новообретённым участком. — Да скажешь тоже… — Менетий потрепал его по волосам. — Ты мне как сын, Ахиллес. Как же я тебя брошу? Менетий и впрямь не бросал. И в том, что касалось саженцев, и во всём остальном. Как бы ни был обременителен ещё один рот, следующие три года Ахиллес ни разу не слышал от него упрёков. Все обитатели дома Менетия просыпались ещё до рассвета. Они с Патроклом, как всегда, лежали в обнимку, не желая распутываться, и поднимались только когда Патрокл вспоминал, что надо. Затем был завтрак — козий сыр и оливки, в лучшие дни ещё и стакан молока. Потом каждый шёл по своим делам. Менетий — погонять рабов и батраков на евдоровых полях, Ахиллес — поливать свои крохотные оливы и брать пару оболов за выпас овечек. Патрокл иногда помогал отцу, иногда — Ахиллесу. Прибыток от всего этого был совсем небольшой, но свою часть в дом Менетия Ахиллес вносил, поэтому был спокоен. В самые занятые дни он работал всего до полудня — как и все мирмидоняне, он не видел смысла делать что-то сверх необходимого. Затем можно было позаниматься бегом в палестре, когда оттуда уйдут ученики, но без Патрокла было скучно. Если их угораздило разминуться, Ахиллес брал лук и шёл на охоту. Несмотря на то, что ланей в лесах был достаток, Ахиллесу они почти не давались. Но он исправно стрелял уток и кроликов, и так же исправно находил покупателей на агоре. Или отдавал Менетию, когда наступала его очередь готовить пир. Мужей его круга во Фтии остались считанные единицы, но даже оставшиеся исправно требовали кушаний и вина. Сам Ахиллес показывался на пирах изредка — слишком они напоминали то, что проходило в доме Пелея; то, воспоминания о чём он пытался заглушить. На это его удавалось уговорить только Патроклу. — Я бы лучше побыл наедине… — бурчал Ахиллес, но, когда Патрокл сжимал его руку в своей, безропотно выходил в андрон. В пирах Ахиллесу не нравилось ещё и то, как часто вздыхали над его потерянной «славой». Ахиллес тогда пожимал плечами и утыкался взглядом в свой килик — ему почему-то всегда попадались росписи со свадьбой Пелея и Фетиды. Как тут объяснишь, что вид умилённо показывающего, как вытянулись за лето листья у деревец, Патрокла стоит дороже, чем Елена Спартанская и пересуды незнакомых людей? Патрокл был будто создан для такой жизни — тихой, простой, полной света и зноя. Того не тяготили ни недоумённые взгляды стариков — все молодые и здоровые ушли за Менесфием, — ни однообразный труд. Он всегда приветливо отвечал на шутки девушек, набирающих воду у ключа, и охотно слушал их сплетни. Он с готовностью брался за любую работу, которую ему предлагал отец или его знакомые. Он даже к полю Ахиллеса относился как к собственному, хоть и не имел права владеть землёй. Царь мог бы дать ему гражданство, но об этом кто-то должен попросить… и Ахиллес сомневался, что после его опалы отец будет благосклонен к тем, кто его приютил. Впрочем, рядом с Патроклом думать о тяжёлых вещах долго не выходило. — Будь у тебя свой дом, я бы собак завёл, — сказал как-то раз Патрокл, когда они лежали под пробивающимся из узкого окна светом Селены. — Двоих. И тебе для охоты сгодятся, и нам спутниками будут. — А тут чего не заведёшь? — спросил Ахиллес. Он наматывал на палец локон Патрокла. В полутьме они казались чёрными. Жёсткие; немного колются, если зарыться в них лицом. Впрочем, Ахиллес к этому привык. — Так мы же снимаем дом у Герострата, — вздохнул Патрокл. — С ним по поводу собак не договоришься. Я уже пробовал. — Может, накоплю… — неуверенно сказал Ахиллес — мир денег и товаров так и остался для него сложным и непривычным; он ведь был рождён для другого. — Возьмём что-нибудь у северных ворот, чтобы до поля долго не ходить. Ахиллес замолчал. Он смотрел на узкую полоску лунного света на стене и почему-то не верил, что всё это взаправду. Даже сейчас, спустя два долгих года, он часто возвращался мыслями к Трое. Как будто он ошибся в выборе и должен быть не здесь, а на совсем других берегах. Как будто он зря тратит жизнь с этими оливками и собаками… Патрокл мягко поднял его лицо за подбородок. В темноте его землисто-оливковые глаза казались тёмными, как поеденная патиной медь. — Ахиллес, — ласково позвал его Патрокл: он всегда читал его, как открытую книгу. — Ты уже сделал свой выбор. Зачем тебе думать, правильный он или нет? — Но… — что «но» — Ахиллес и сам не знал. — Вряд ли ты уйдёшь в Стилис и станешь искать там корабль до Трои. Поэтому… оставь прошлое в прошлом, хорошо? Ты найдёшь достойную жену, воспитаешь детей, передашь им свою рощицу… да, об этом не сложить песни. Но о счастье никогда не поют. — Да какая жена, — Ахиллес прижался щекой к груди Патрокла. — Мне и с тобой одним хорошо. — Ну… ладно, может, это я уже старый, — усмехнулся Патрокл. — Будь у меня своя земля, я бы не отказался завести семью. — Как её… Клеопатра, что ли… светленькая, с пятном таким на щеке, постоянно подгадывает, когда ты мимо проходить будешь… — Клеоника, — поправил Патрокл. — Вот. Она на тебя так смотрит, что хоть завтра пойдёт. Патрокл молчал какое-то время. Он поглаживал Ахиллеса по волосам с такой нежностью, что он невольно завидовал его будущей жене. Реже достойных героев встречаются только достойные супруги. И это при том, что герои приходят и уходят, а если женщине не повезло с супругом, то это горе на всю жизнь… — …ну, может быть, — Патрокл безразлично пожал плечами. — Но было бы нечестно лишать её детей права на землю. — Заладил со своей землёй, — фыркнул Ахиллес. — Ты просто не знаешь, каково жить без неё, — сказал Патрокл. — Это пока к нам судьба благосклонна. Но если умрёт тот же Герострат или Евдор не вернётся, то… не хочу нагнетать, но наша с отцом жизнь довольно сильно испортится. — Ну давай ты женишься на этой Клеонике, а я усыновлю ваших детей. — Я правда ценю твоё предложение, но не могу его принять, — Патрокл покачал головой. — Я не хочу препятствовать твоим кровным детям. — У меня их не будет, — со вздохом сказал Ахиллес. — Почему ты в этом уверен? — Боги обещали, что я проживу долгую, но бесславную жизнь, — Ахиллес скатился под бок Патроклу и повернулся к нему спиной. — А дети могут увенчать славой и безвестных родителей. Глупо было бы давать мне шанс. Как и предсказывал Менетий, оливы начали плодоносить через три года. Ахиллес чувствовал, что пожалеет об этом, но всё-таки сорвал одну из оливок и закинул её в рот. Ожидания его не обманули — она оказалась такой горькой и вязкой, что пришлось её выплюнуть. Мерзкое послевкусие преследовало его до тех пор, пока он не прополоскал рот водой из ручья. Урожай они продали на маслобойню Филаса. Ахиллес знал, что другие могли бы предложить больше, но эти «другие» под Троей, так что выбирать не приходится. Зато без мужчин жильё потеряло в цене: граждане уплыли за честью и славой, не-граждане — за добычей и надеждой выслужиться, а оставшимся женщинам, детям, рабам и слишком привязанным к земле зрелым мужам новая жилплощадь не нужна. В общем, Ахиллес сумел купить дом у северных ворот. Он был совсем небольшой: в захваченный травой внутренний дворик, где росла раскидистая акация, выходили двери из кухни, двух спален и пристроенного со стороны улицы андрона. Часть кухни отгорожена под хранилище, часть большей из двух спален — под помещение для одного-двух служек. Старая побелка и низкие притолоки выглядели совсем не так, как дворец Пелея и высокий дом Менетия. Но почему-то Ахиллеса это не заботило. После сделки, расставшийся почти со всеми сбережениями, он всё равно трогал акацию — свою акацию — и улыбался. Пусть это немного, но это — его. А не отца, не матери и не кого-то ещё. Его. Ну и Патрокла, конечно. Тот уже деловито разжёг очаг, плеснул на него неразбавленным чёрным вином в честь Гестии и раскладывал их немногочисленные пожитки по ящикам. — Надо бы нанять женщину, чтобы за домом следила. Или тебя женить, — сказал Патрокл, когда вышел в сад. — Пока что будем дежурить по кухне по очереди. Ахиллес задумчиво смотрел на акацию, на её ноздреватую твёрдую кору. До этого он как-то не задумывался, что теперь, когда у него есть дом, он может привести сюда жену… — А зачем? Детей не будет, для работы купим кого-нибудь, а полюбить кого-то больше тебя я не смогу, — сказал Ахиллес, мазнув Патрокла губами по щеке. Их связь, ставшая очевидной с уходом Патрокла из отцовского дома, побыла сплетней буквально пару недель. Может, это и против приличий, но во Фтии — в отличие от того же Скироса — народ помнил, что нечего лезть в чужие дела. Только Клеоника завистливо смотрела в спину Ахиллеса, когда спускалась за водой. За следующие пять лет Ахиллес почти забыл о том, что у него могла быть иная судьба. Он делал ровно столько, чтобы обеспечить им с Патроклом достойную жизнь, и ничего больше. Они посадили новые оливы. Патрокл завёл двух собак, приземистых и похожих на лис — белую Лалапу и пятнистого Инобахта. Они, глупенькие и неуклюжие поначалу, со временем стали недурными охотниками. Менетий — порой чересчур настойчиво — предлагал Ахиллесу жениться, но тот всё ещё не соглашался. На пиры они приходили изредка, довольствуясь частной жизнью. В городском собрании Ахиллес почти не показывался — знал, что из одной оскорблённой гордости отец будет против всего, что он предложит. И ходить туда незачем. Фтия похожа на тучную тёлку, которая, утомлённая зноем плодоносного лета, прилегла в тени лавра. Её не мучали ни засухи, ни голодные годы, ни оводы-соседи. Жизнь здесь сонная и простая. И даже когда юго-восточные, выходящие на портовый Стилис, ворота распахнулись перед вернувшимися с войны мирмидонцами, Фтия не проснулась — так, приоткрыла один глаз и тут же отвернула морду от яркого солнца. Боги оказались милостивы к Менетию, потому что Евдор вернулся. Ещё и с богатой добычей, которой с удовольствием похвалялся. Насколько Ахиллес мог судить, в накладе не осталось никого. И тем странее было слышать от Евдора: — Мы проиграли, — сказал он на пиру, повернувшись к Ахиллесу, будучи уже в изрядном подпитии. — Вернее, не мы, а Атриды, мирмидонянам-то жаловаться не на что… но мы проторчали десять лет под стенами Трои ради ничего. Троя цела, Елена за Парисом… и что мы там делали?.. — По вашей добыче и не скажешь, — заметил Ахиллес, разглядывая золотой и украшенный синими каменными рыбками кубок Евдора. — Троя — не единственный город на том побережье, — хмыкнул Евдор. — Да, мы неплохо поживились, но… Менелая это, мягко говоря, не утешило. — А что с ним? — Ахиллес, не в силах почему-то выносить взгляд Евдора, взглянул на свой килик — как всегда, свадьба его родителей. — Он велел Менесфию жениться на его Гермионе и закололся, — мрачно сказал Евдор. — Многие винят тебя за то, что ты остался дома, но я считаю, что ты был в своём праве, да и как человек ты мне нравишься… в общем, я бы посоветовал тебе либо отказаться от царства, либо бежать. Менесфия любят, и я не сомневаюсь, что рано или поздно он попытается забрать себе Фтию. — Да пусть забирает, — Ахиллес безразлично пожал плечами. — Отец всё равно собирался отдать сан ему. Менесфий Ахиллесу никогда не нравился — и как человек, и как предмет застарелых детских обид. Но он бывал разумен. Может, с ним удастся договориться по поводу гражданских прав для детей Патрокла. Он вернулся через два с половиной месяца от прихода основных сил. Говорили, на въезде в город его сопровождала сама Афродита. Но это была всего лишь Гермиона, и вблизи она на богиню не слишком походила — обкусанные ногти на руках и несчастные глаза выдавали. В отличие от Скироса, её и не думали гнать в женские помещения. Перед цветом Фтии она стояла на равных с мужем, пусть и немного горбилась с непривычки. Но это пройдёт. Они ещё помнят, как ими помыкала богиня, поэтому и другой женщине подчинятся без особого ропота. Ахиллес благодарен своей «бесславной» судьбе за то, что, начиная с завтрашнего дня, ему не придётся никому подчиняться. — Как видишь, Менесфий вернулся, — они с отцом не виделись десять лет, но здороваться даже не думали. Зачем? Отец не скучал по «обесчестившему» его сыну, сын — по отказавшему ему в наследственном праве отцу. Отец почти не изменился. Повезло с цветом волос — они светлее, чем у Ахиллеса, поэтому с первого взгляда не заметишь, где именно седина. — Я вижу, — подтвердил Ахиллес: раз отец хочет представления, ему несложно подыграть. — Не передумал отдавать престол внуку в обход сына? Кто-то усмехнулся. Отец покачал головой. Ахиллес чувствовал, что на него смотрит слишком много глаз, и хотел убраться отсюда побыстрее. — Чего ты от меня хочешь? — перешёл к главному Ахиллес. — Чтобы я поклялся на крови? Убрался из Фтии? Второго не будет. На первое я согласен, но при одном условии. — …мы здесь не для того, чтобы торговаться, как на агоре, — отец нахмурился — под его косматыми бровями невидно глаз. — Пусть говорит, — голос у Гермионы звучал тихо и глухо, будто она давно не разговаривала. — Мне было бы печально видеть усобицу в своём новом доме. Интересно, сказали ли ей про судьбу Ахиллеса или ещё нет? Бунтовать значит обрести славу. Значит, даже если бы Ахиллес и хотел что-то сделать с Менесфием, он бы не смог. Боги не позволят. Отец смерил невестку тяжёлым взглядом — она сгорбила плечи ещё сильнее — и кивнул Ахиллесу. — Я прошу о гражданских правах для детей Патрокла Менетида, — сказал Ахиллес. — Они унаследуют моё имущество и участок. Собственных детей мне в любом случае не видать, так что наша с Менесфием усобица умрёт в зародыше. В зале заговорили вполголоса. Ахиллес услышал пару сальных шуток в свой адрес, но с годами они стали вызывать только глухое раздражение. Отец сидел, задумчиво прикрыв глаза. Менесфий нетерпеливо переваливался с ноги на ногу. Судя по этому, он согласен на всё, что угодно, если это даст ему забыть про «дядюшку». — …поклянись, что ты откажешься от прав на Фтию и удержишь свою мать, если она захочет причинить вред Менесфию и его преемникам, — наконец-то отмер отец. — Клянусь, что я не стану претендовать на царскую власть во Фтии и удержу свою мать от причинения вреда её царям, — повторил Ахиллес. — Тогда я даю тебе право усыновить детей Менетида и наделить их всеми гражданскими правами. Можешь идти. Ахиллес, безразличным взглядом скользнув по их новой царице — нет, не будет она ровней Фетиде, даже пытаться не станет, — вышел из дворца. Вырезанный в дереве документ он забрал на следующий день у Пизандра. — Всё, можешь жениться на своей Клеонике, — Ахиллес спрятал табличку под парадной одеждой, лежащей в самом низу ларца — её доставали редко, и можно не бояться, что дерево испортится. — Теперь я точно усыновлю ваших детей. Отец и Менесфий меня придушат, если у меня будут свои. — Жаль, что всё так кончилось, — отчего-то вздохнул Патрокл. — Ты был бы лучшим царём, чем Менесфий. — Учитывая, как меня постоянно обсчитывают… казне Фтии я бы не понравился. Свадьбу справили через три месяца — в начале зимы, когда закончили собирать урожай. Отец Клеоники оказался довольно приятным, пусть и — на взгляд Ахиллеса — бесхребетным человеком: слишком тихо говорил и слишком много расшаркивался. Его дочери, впрочем, бойкости не занимать. Она была чудо как хороша в зелёном пеплосе, с полураспущенными волосами. Лицо она прикрывала постольку поскольку: она что с будущим мужем, что с Ахиллесом годами разговаривала у ключа, и странно делать вид, что они совсем незнакомы. На пиру Менетий прослезился и всё говорил сыну: «Вот такую жену твоя покойная мать для тебя и хотела». Вместе с Клеоникой под кров Ахиллеса перешла и её кормилица, что решило проблему с женскими руками. Вместе с Клеоникой стали появляться её говорливые невестки и подруги, так что Ахиллесу волей-неволей приходилось проводить досуг в андроне, который большую часть времени не использовался — пиры он давал изредка и лишь по крайней необходимости. Но иногда болтовня настигала его и там. Впрочем, у Клеоники были пара достоинств, которые в глазах Ахиллеса искупали всё. Во-первых, она никогда не спрашивала, почему мужчина умеет пользоваться ткацким станком. А во-вторых она не воспринимала их с Патроклом поцелуи как личное оскорбление. Ахиллес знал слишком много историй о женской ревности и её последствиях, и становиться частью ещё одной не хотел. Их первый и единственный сын родился через полтора года, на излёте душной весны. Назвали, в честь отца Менетия, Актором. Ребёнок оказался крикливым и вечно недовольным, и Ахиллес, быстро уставший от своего наследника, окончательно перебрался в андрон. В особенно громкие ночи он пускал собак ночевать с собой — не страдать же им во дворе. Предлагал и Патроклу, но тот был слишком благороден, чтобы бросить жену и рабыню один на один с маленьким чудищем. Это Ахиллес понять мог. А вот почему они вдвоём с Клеоникой так нежно смотрят на свернувшуюся в пелёнках луковицу — нет. — Да ладно тебе! — смеялась Клеоника, увидев сложное выражение лица Ахиллеса. — Он милый. — Когда спит, — поправил Ахиллес. — В мире нет совершенства, — на руках рослого Патрокла ребёнок казался совсем крошечным — будто не живой человек, а игрушка, которые Ахиллес видел у младших дочерей Ликомеда. — Хочешь подержать? Он не кусается. — …только ради тебя, — пробурчал Ахиллес, но руки подставил. Актор оказался куда тяжелее, чем выглядел. Его круглая голова с пухлыми, как у всех младенцев, чертами была покрыта светлыми, соломенного цвета волосами, как у матери. Но смуглую кожу и землисто-зелёные глаза он взял у отца… зачем он вообще открыл глаза? Ахиллес, опасаясь очередного вскрика, замер. Но Актор на этот раз себя повёл благородно — улыбнулся беззубым ртом и опять уснул. Ахиллес облегчённо выдохнул. — Ладно, признаю. Когда спит, он ещё ничего. После самых чёрных дней, когда у мальчишки резались зубы, Актор всё-таки стал потише. Но не успокоился, нет. Когда это чудище научилось ползать, от его рук начали страдать и материн ткацкий станок, и собаки, и даже акация — Ахиллес слишком часто находил его сидящим на траве и увлечённо ковыряющим кору. Когда Актор научился ходить и приоткрывать двери, Ахиллеса не спасал даже андрон. Дверь в кухню приходилось подвязывать, чтобы мальчик не забрался туда и не перевернул всё в кладовой. До семи лет Актора, как и всех фтийских детей, не особенно трогали. Патрокл в незанятые дни брал его с собой на поле, просто чтобы показать, что происходит за городскими стенами, и вырезал ему рыбёшек из дерева. Клеоника водила его к знакомым с детьми или, когда надоедало ткать, просто возилась с ним во внутреннем дворе. Ахиллес, судя по всему, мальчишке не слишком нравился. Но это не избавляло его от вопросов вроде «есть ли рыбий хвост у Фетиды». — …а сам как думаешь? — Ахиллес, очиняющий стрелы во дворе, тяжело вздохнул. — Я на рыбу похож? — Ну, ты тоже немой! — и мальчишка взобрался на многострадальную акацию быстрее, чем Ахиллес успел возмутиться. Потом Актора вместе с гурьбой других сорванцов отправили учиться грамоте и музыке к Клиодору. На вкус Ахиллеса, талантом этот певец не отличался, но за свои услуги брал разумно. С двенадцати лет Актора пристроили в палестру. Палестрой руководил кто-то из троянских ветеранов, но Ахиллесу всё равно не нравилось, как их там учат, так что приходилось всё делать самому. — Да я же не собираюсь воевать! — возмущался Актор, когда валился с ног от усталости. — Что ж ты так гоняешь? — Собираются воевать только цари и герои, — Ахиллес, опершись на заменявшую ему копьё палку, смотрел на растянувшегося на траве подростка — длинного и нескладного, каким был отец в его годы. — Обычного человека ставят перед фактом. Так что поднимайся, враги тебя щадить не будут. Актор был хорош, но никогда не был лучшим. Как сообщали Патроклу, он всегда занимал третьи и вторые места в состязаниях, но не первое. Мать его, неизбалованная знатностью и божественным покровительством, радовалась и этому. Ахиллес мрачно думал, что это из-за того, что он «усыновил» паренька — тот заслуживал быть лучшим, но, видимо, боги решили не давать Ахиллесу и такой мизерной славы. Патрокл хвалил сына, но постоянно напоминал, что соревнования — не самое главное в жизни. Потом Актор вырос. Сначала отслужил в пограничной страже, как теперь положено юношам — Гермиона, говорят, привезла этот обычай из Спарты, — а затем получил право жениться и до хрипоты спорить в народном собрании. Андрон пришлось привести в пристойный вид — Актор и его знакомые использовали его для пиров в разы чаще, чем Ахиллес. Сам он, если и раздражался от шума, жаловался только Патроклу. — Я на самом деле ему завидую, — отвечал Патрокл — Ахиллес почти не слышал, слишком занятый разглядыванием седины в его волосах. — Был бы я в его возрасте умнее, тоже обзавёлся знакомцами. — В его возрасте ты торчал со мной на Скиросе, — вздохнул Ахиллес. — Откуда у тебя знакомцы? — …давно же это было, — Патрокл немного печально улыбнулся, отчего глубокие складки исчертили его лицо. Они старели. Ахиллес, хоть и был избавлен от тягот вроде больной спины и скудеющего ума, не мог этого не чувствовать. Патрокл сдался первым. В пору сбора урожая он стал нанимать батраков и только следил за ними, сам не работая. Ахиллес всё пытался сохранить бодрость духа, прикрывал некрасиво седеющие волосы плащом и ходил на охоту, пусть и собаки давно сменились — век их слишком недолог. Годы брали своё, и гончие притаскивали добычу к некогда быстрым, будто благословлённые Артемидой лани, ногам. Лет через пять после окончания службы Актор женился на Филомеле, приходившейся давно покойному Евдору правнучкой. Братьев у Филомелы не было, так что он переехал в жёнин дом и хозяйствовал там с тем же усердием, как когда-то его дед. Клеоника навещала сына через день, но всё равно вздыхала и жаловалась, что без мальчишки здесь стало пусто и тихо. Ахиллес, почти привыкший к шуму и постоянным приятелям пасынка, не мог не соглашаться. Актор отчий дом не забывал, но визиты по вечерам — совсем не то же, что жить под одной крышей. В один из таких визитов Актор светился, как Гелиос. Сказал, что Филомела ждёт ребёнка. Если будет мальчик — назовут Евдором. Если девочка — Полимелой. — Вот только недавно же он был размером с килик! — Ахиллес лежал под акацией, положив голову на колени Патрокла, и взбудоражено размахивал руками. — А теперь у него жена беременна. Ты представляешь? — Ты так удивлён, что от мужчины и женщины берутся дети? — Патрокл беззлобно усмехнулся. Годы заменили тёмное дерево его волос железом, но Ахиллесу всё равно нравилось, что он видел. Быть может, даже сильнее, чем в юности. Кто говорил, что время убивает любовь, никогда по-настоящему не любил. — Я удивлён, что дети берутся от нашей луковички. Разве ему не должно быть пятнадцать? — Прибавь столько же — и будешь ближе к истине, — Патроклу, похоже, нравилось издеваться над Ахиллесом. — Да ну тебя, — Ахиллес скрестил руки на груди. — Попрекаешь меня тут годами… я до сих пор не могу привыкнуть, что не помер в тридцать лет. Они почти не говорили о том, что у Ахиллеса был другой выбор. Почти не говорили — а ускользающий призрак славы до сих пор мерещился среди шума его оливковой рощи, в шелесте акациевых ветвей и журчании ключа, где уже другие девы набирают воду. Ахиллес порой принимал их за их матерей и бабушек. Матерей и бабушек! Он застал, считай, три поколения жителей Фтии. Древнему Нестору почтенный возраст ставили в заслугу. Ахиллес не сомневался, что в этом он превзойдёт знаменитого царя Пилоса. — …ты жалеешь о том, что выбрал не Трою? — вмиг посерьёзневшим голосом спросил Патрокл. Ахиллес медлил с ответом. Патрокл это позволил и стал поглаживать его по кудрям, тоже поеденным старческой сталью. Своё имя Ахиллес слышал разве что от домашних. Он знал, что на троне сидит внук Менесфия, но сомневался, что этот внук вообще знает о его существовании. Его будет помнить Актор. Возможно, его дети, если Ахиллес доживёт до их более-менее сознательных лет. Но потом всё кончится. И останется от него разве что полустёртый могильный камень. Да и то он не удивится, если боги пошутят и имя Ахиллеса зарастёт какой-нибудь травой, а Патрокла — они уже давно решили, что их похоронят в одной урне — останется. Но пока что Ахиллес видел свою акацию и чувствовал такую же тёплую, как и годы назад, руку Патрокла в своих волосах. А могила будет где-то впереди. Да и какая разница, если душа бессмертна, Аид гостеприимен, а утешение памятью боги отнять не в силах? — У меня есть семья и любимый человек, с которым, я надеюсь, мы проживём остаток дней в тепле и покое, — ответил Ахиллес. — Этого никакая слава бы мне не дала.