Ревность богов

— Это он? Патрокл, что до того удобно устроился на коленях Ахиллеса, поневоле разлепил веки — или воспоминание о веках, раз уж они все здесь тени. Ахиллес, враз помрачневший, смотрел на пришельцев. То, что это не тени, понятно всякому, имеющему глаза. То, что это боги — тоже. В плутоватом юноше с крылатой широкополой шляпой он узнал Психопомпа, в статном безбородом муже — Аполлона, в великолепной нагой жене — Афродиту. Афродита вела под руку закутанную в шафранный с чёрным шитьём пеплос фигуру. Ахиллес немигающим взором впился в Аполлона. Аполлон, глядя на тень героя, лукаво улыбался. Патрокл смотрел на своего убийцу и не чувствовал ничего, кроме желания послать его — а заодно и всё божественное посольство — к Керберовой матери. — Пат, дорогой, встань на минутку… — Ахиллес ласково потрепал Патрокла по волосам. По одному тону Патрокл понял, что Ахиллес собирался сделать что-то очень глупое. При жизни он вцепился бы в Ахиллеса руками и ногами. Но на полях асфоделя терять нечего: посмертная участь обжалованию не подлежит, так что отправить в Тартар Ахиллеса не смогут. Значит, и потерять он ничего не сможет. Даже если нападёт на Аполлона. Так что Патрокл с чистой совестью — у теней вообще есть совесть? — перекатился в колючую траву и подпер голову рукой, чтобы не пропустить ни секунды зрелища. — Это он, — Гермес поправил шляпу и нетерпеливо перевалился с ноги на ногу. — Извините, конечно, что отвлекаю от ва-а-ажнейших вопросов жизни, вселенной и всего остального, но я бог занятой. Выберетесь сами. И не потеряйте Елену! Гермес исчез так же быстро, как и появился. Ахиллес остановился прямо перед Аполлоном. — Никакого такта, — Феб скривил губы. — Рад видеть тебя, Ахиллес. Как же красит героев смерть! Выглядишь гораздо лучше, чем под Троей. — Твоими стараниями, крыса с луком, — хмыкнул Ахиллес. — Я просто воссоединил вас с Патроклом. — Если бы ты не тронул его — нас бы и воссоединять не пришлось! Есть ли в космосе что-то прекраснее, чем зрелище того, как Ахиллес бьёт в лицо их общего убийцу?

***

— Мы хотим решить один вопрос, — говорила с любезной улыбкой Афродита. — Несмотря на все те… ужасы, которые вынуждены были претерпеть Эллада и Троада, он всё-таки остался без ответа. Патрокл начал откровенно теряться. Справедливости ради, он пропустил половину обсуждения: пришлось сходить до Кокита и смочить в обжигающе-холодной воде кусок пеплоса Елены, который она оторвала, чтобы приложить к синяку Аполлона. Как бессмертный мог получить синяк — не уточнялось. Как этот синяк вообще виден, если вместо крови у богов — бесцветный ихор, — тоже. Патрокл не вдумывался. Он умирал не для того, чтобы вдумываться в этот проклятый мир. — Только не начинай про яблоко, ну пожалуйста… — Ахиллес страдальчески вздохнул и привалился лбом к плечу Патрокла. — Не про яблоко, — поправила Афродита. — В этом гесперидовом яблоке ценен только титул. Прекраснейшей. — Или прекраснейшему, — немного невнятно из-за вспухшей скулы сказал Аполлон. — …я думал, эти развлечения должны были остаться на свадьбе моих родителей, — фыркнул Ахиллес. — При чём тут мы с Патроклом? — Кто-то считает, что ты прекраснейший из смертных мужей, — проворковала Афродита. — А как же Ганимед? — …я считаю, что ты, несмотря на всё… варварство твоей натуры… — Аполлон потёр ссаднящую кожу и тихо зашипел. — …тоже достоин побороться за этот титул. — Вам на Олимпе заняться нечем? — Ахиллес развёл руками. — Как знаете. Мне-то терять точно нечего. А судья кто? Притащите Париса, как в старые добрые? Я даже спасибо скажу. Мне надоело вытаскивать его из-под пеплоса Андромахи. — У нас уже есть твой очаровательный спутник, — игриво ответила Афродита. Патрокл задумался. Ни жизнь, ни дальнейшее существование не готовили его к тому, чтобы судить о красоте богов. Да и не только богов. Елена теперь вроде бы богиня? Патрокл слышал про то, что её и Менелая вознесли на Олимп. Что они совершили настолько великого — не ясно. Похоже, иногда достаточно быть родственником Зевса, чтобы получить славу и бессмертие. — Меня можешь не замечать, — Елена снова прикрыла лицо пеплосом. — Я бы охотно отдала всё, чтобы лишиться своей «красоты». Да и не красота это. Красота не может стоить стольких смертей. — …меня утомили твои упаднические настроения, так что даже говорить ничего не буду, — Афродита закатила глаза. — Что до остальных, Патрокл? Решай. Патрокл перевёл взгляд с идеальной, будто из мрамора вылепленной Афродиты на такого же Аполлона, а затем — на своего Ахиллеса. Насупленного, хмурого, с пушащимися и путающимися русо-золотистыми волосами, густыми светлыми бровями и родимым пятном на виске, куда его так удобно целовать. Патрокл уже отправился на поля асфоделя. Значит, как и ударившему бога Ахиллесу, ему терять нечего. — Если вы хотели по-настоящему взвешенного решения, то шли бы к тени Поликлета, — тяжело вздохнул Патрокл. — Он, говорят, сочинил целый трактат про красоту и готов каждого сравнить с эталоном. Я в этом ничего не понимаю. Единственное, что я знаю наверняка — что я люблю Ахиллеса. И мне всё равно, у кого из вас правильнее глаза, ровнее нос и ярче кудри. Для меня всегда был только он. Патрокл взял Ахиллеса за руку. Его глаза цвета тёплого полуденного моря, растрогано повлажневшие, светились в этом царстве вечного мрака, как воспоминание о звёздах. — И будет сейчас.