Ревность богов

Тёмные приливные волны почти доставали до бортов кораблей. Они, вытащенные на берег и укреплённые брёвнами, выглядели такими же сиротливыми, как рыба, исторгнутая из родных вод. Патрокл насмотрелся на это во Фтии: богиня редко нисходила до смертного мужа, так что посыльными ей служили речные рыбы, выброшенные на берег рёбрами вверх. Патрокл тяжело вздохнул, отгоняя непрошенную жалость к загубленным рыбам и похожим на них кораблям, и поудобнее перехватил сосуд с вином. Двое мирмидонян сторожили покой предводителя. Завидев Патрокла, они тут же подскочили и впились в него немигающими, как у изголодавшихся змей, взглядами. Стараниями Ахиллеса, они скоро и впрямь изголодаются по крови. — Это правда? — понизив голос, спросил один из сторожей. — Что именно? — переспросил Патрокл устало. Как же ему надоело объясняться по десять раз. — Что мы больше не воюем? Ну, с троянами. — Точно не для Агамемнона, скажем так, — сосуд выскальзывал: пришлось снова его перехватить. — Помните Гипподамию? В свете факелов глаза смотрящих на Патрокла стражей казались такими же круглыми, как глаза мёртвых рыб. Может, они тоже умрут. Вне родных вод, в бесконечных боях — велика ли разница? Да и почему «может»? Под Троей умрут все. — Брисеиду, — поправил себя Патрокл: почему-то имя по отцу прижилось больше, чем её родное. — Агамемнон увёл её. Стражи понимающе хмыкнули и пропустили Патрокла. Внутри — беспорядок. Ахиллес готов был драться насмерть за свою добычу, но сам её не щадил. Удивительно, что сломано не так много вещей: в пору гнева он — разрушитель не хуже Энио. Ахиллес лежал на кушетке и теребил — слишком он сейчас взбудоражен, чтобы по-настоящему играть — струны кифары. Кифара золочёная, с серебряными струнами. На такой играть могут лишь боги. У смертных звук выходил нестройным и глухим. Как у Ахиллеса сейчас. Патрокл опёр сосуд с вином на ножку кушетки и заглушил струны кифары ладонью. Ахиллес пьяно проморгался: он никак не мог свести взгляд на Патрокле. — Пат? — на уста Ахиллеса, бледные, в свете факелов кажущиеся почти неживыми, наползла слабая улыбка. — Куда ты пропадал? Я же без тебя… ну… ты знаешь. — Ты меня сам послал за вином. Но тебе уже хватит. Ахиллес выпустил кифару. Она стукнулась об пол, но — положа руку на сердце — не жаль: всё равно не звучит. Патрокл сел на край кушетки и посмотрел на Ахиллеса: на его сильные заломленные руки, на разметавшиеся русые кудри, на красные от гнева и пьянства щёки, на влажные глаза. — В следующий… — слова давались Ахиллесу с трудом: то ли из-за выпитого, то ли из-за злости на Агамемнона, то ли из-за скорби по деве. — …р-раз не уходи никуда. Даже если я приказываю. — Как скажешь, — Патрокл фыркнул, но веселиться не над чем. Поводов для радости у мирмидонян теперь мало — стараниями Агамемнона. Да и Мойр, если зреть в корень, тоже. Ахиллес протянул руку — Патрокл взял её в свою. Это всегда успокаивало царевича. Сейчас Патрокл особенно жалел, что его — лишённого родной земли убийцу — не допускали до советов старейшин. Он бы, возможно, удержал Ахиллеса — Патрокл не ставил себя выше Афины. Но ведь и для Ахиллеса он — нечто совсем другое, чем недостижимая богиня. — …знаешь, — пьяно забормотал Ахиллес. — А ведь вы можете уйти. Во Фтию… отец порадуется, что кто-то вернулся. — А ты сам? — Патрокл осторожно погладил костяшки Ахиллеса. Поразительный контраст: ладонь и пальцы у него измозолены об древки копий и рукояти мечей, как и положено воину, но тыльная сторона столь нежна, что многие девы позавидуют. — …давай не будем о грустном? — попросил его Ахиллес с упрёком в голосе. — Если ты не тронешь Гектора, то… — …ты теперь вместо Калхаса, что ли, судьбу предсказываешь? В этом весь он: вобьёт себе в голову, что он обречён, и всё. Конец. Хоть все боги Олимпа соберутся — не разуверят. Патрокл недостаточно пьян, чтобы продолжать этот спор. Он толкнул Ахиллеса бедром, чтобы тот подвинулся, и лёг рядом. Ахиллес мог корчить из себя что угодно, но стоило Патроклу оказаться рядом — как ткнулся лбом в грудь и обвил руками и ногами. От него пахло винным духом и, как всегда, морской солью. Патрокл зарылся лицом в спутанные русые кудри. Они щекотали кожу, будто душистое разнотравье во владениях Хирона. — Пат… — Ахиллес медленно, не слишком владея собой, обнял его поперёк груди. — Патрокл… ты только это… не умирай, хорошо? А то… я без тебя… ты же знаешь. Вечно его пьяным тянет на какую-то чушь. Патрокл поцеловал Ахиллеса в макушку, словно дитя неразумное — пусть Ахиллес и не сильно младше, и уж точно не дитя. — Я умирать не собираюсь, — сказал Патрокл, а сердце похолодело: кто знает, что на войне может случиться. — Да и… если придётся, то я тебя не оставлю. Ты же знаешь, Ахиллес.