Ревность богов

Тени приходят, но не уходят. Крутятся вечно, как серые мушки, на краю поля зрения. Ахиллес согласен тратить слова только на Патрокла, поэтому не спрашивает, сколько прошло лет со времён осады Трои. Сколько лет прошло с их смерти. Ахиллесу достаточно, что он слышит своё имя в тысяче разных голосов. Эти голоса звучат одинаково громко в любую эпоху. Значит, и слава его не погасла. Значит, его помнят потомки — а это вторая вещь, на которую Ахиллес рассчитывал под конец жизни. Первая вещь: вновь увидеть Патрокла. И этого, судя по тому, как Патрокл ласково держит его голову на своих коленях, он тоже достиг. Есть ли для смертного — тленного и ничтожного на фоне вечных богов — большее счастье? Но людская память — вещь переменчивая, и о славных деяниях любят рассказывать небылицы. Хочет того Ахиллес или нет, его слуха иногда касаются те предания, которые смертные рассказывают о нём. Иногда это откровенно смешно — как россказни о том, что мать якобы послала ему сон, в котором Ахиллес влюбился в Елену, а после уговорил её показаться на стене Трои и взял в жёны на каких-то там «Островах блаженных». Что за небылица! Иногда это страшно — как рассказы про то, что якобы Ахиллес любил троянскую царевну и был убит, когда пришёл, чтобы сочетаться с ней браком. Как будто она стоила внимания Ахиллеса. Как будто, будь это вожделение правдой, Ахиллес предал бы товарищей и соплеменников ради женщины, а не выпросил бы её руки после взятия Трои. Иногда это омерзительно — как история с амазонкой Пентесилеей, которую он якобы… — Не оскорбляй этими россказнями слух того, о ком говоришь! — обрывает Патрокл мёртвого сказителя прежде самого Ахиллеса. Но самыми загадочными были следующие строки, которые тысячей разных голосов пели новые тени. Безусловно, талантливые, но… — Не утешай меня в том, что я мёртв, Одиссей благородный! — повторяет певец слова, которые якобы Ахиллес говорил Одиссею, когда тот искал в Аиде прорицателя. Сам Ахиллес этот разговор помнит смутно. Спрашивал что-то про отца, про похороны, про то, что сталось с Фениксом и Гипподамией… мёртвые не говорят с живыми. Это богам не слишком угодно. Не зря же они отделили Эреб и Тартар от верхнего мира земной твердью и бурным протоком Стикс. — Я б на земле предпочёл батраком за ничтожную плату у бедняка, мужика безнадельного, вечно работать, нежели быть здесь царём мертвецов, простившихся с жизнью! Патрокл, слыша это, криво усмехается. Ахиллес, слыша это, не может понять: — Неужели я запомнился людям настолько трусливым, что боюсь смерти? — Ну, — Патрокл улыбается, но в уголках его глаз — скорбные морщинки. — Ты точно был бесстрашен. Даже слишком бесстрашен, Ахиллес. — Тогда, значит, меня считают настолько глупым, что я не знал, что рано или поздно умру? На это Патрокл может только пожать плечами. — А ты сам как думаешь? — По мне — так всё честно, — Ахиллес протягивает руку, чтобы намотать локон Патрокла — вернее, воспоминание о его волосах цвета тёмного дерева — на палец. — Батраки бродят, стенают и никому неизвестны. А я слушаю рассказы о своей доблести и величии, которое не хотят оставить в покое. Так что… смерть дала мне такую славу, которую я никогда бы не обрёл в жизни. Патрокл пустым взором смотрит на сказителя, что тянул и тянул свою заунывную песнь. — И смерть вернула мне тебя, — Ахиллес прикрывает глаза и жмётся лбом к животу Патрокла. — Это стоило и тысячи жалящих поцелуев Кер.