Головокружение

— Ну, давай же, — оскаливается Магнус, сильнее вжимаясь горлом в остриё. — Одно движение, и дело с концом. Такой урод, как я, получит по заслугам. Ты же этого хочешь? Справедливости? Уилл тихо фыркает: — Верить, что справедливость существует — надёжный способ свихнуться. — Надо же, как мы заговорили, — ухмыляется Магнус и вдруг хмурит лоб под повязкой. — Ты цел? Они тебя не тронули? — Кажется. — Кажется?! — мощное тело напрягается так, что Уилл не уверен, выдержит ли металл наручников. — Я в порядке, Магнус. — Седьмое пекло… — Что? — Думал, уже никогда не услышу, как ты произносишь моё имя… Хочу тебя увидеть. Сними с меня эту глупую тряпку. — Нет. — Нет? — Нет, — незнакомое садистское удовольствие просыпается в груди, когда Уилл перекатывает это слово на языке. И когда видит ступор, в который оно вгоняет Магнуса. Конечно, великий глава клана не привык к отказам… — Сейчас не ты устанавливаешь правила. — Ого, так кролик пришёл сюда поиграть? Что, связанным я тебе больше нравлюсь? — Определённо. — Ах, значит, вот такие у тебя вкусы? А я, идиот, пытался впечатлить бабками… Ну ладно, с этим я могу и свыкнуться. Главное обговорить стоп-слово, и всё такое… Хриплый смех бьёт по издёрганным нервам, и Уилл сильнее вдавливает нож в крепкую шею. Вёл бы он себя так же смело, не будь Магнус прикован к стене? Хах… Да какая, к чёрту, разница? Главное, что в этот самый миг альфа почти трясётся от бессилия и рычит от недовольства. Широкая грудь тяжело вздымается, мышцы подрагивают, а феромон выделяется так густо, что Уиллу всерьёз хочется провести языком по влажной коже, чтобы ощутить сладко-солёный привкус. И он вдруг позволяет себе уткнуться носом Магнусу за ухо и до боли в лёгких вдохнуть столь любимый и, в то же время, ненавистный запах. — Сам не знаю, зачем сюда пришёл… — в голосе Уилла глухо звенят растерянность и еле сдерживаемая злость. — Чтобы попрощаться? Чтобы отомстить? Убить? Поцеловать? Поцеловать, а потом убить? Или убить, а потом поцеловать… — нож в руке вибрирует от напряжения, а короткие омежьи клыки внезапно царапают кожу над бешено пульсирующей артерией у Магнуса на шее. — Вырезать тебе такую же отметину, какой ты наградил меня? — Если бы я мог — всё бы исправил! — рявкает Магнус, а затем рвано выдыхает: — Седьмое пекло… Больше всего на свете я хотел бы начать всё с самого начала. Я сделал бы всё иначе, малыш… Абсолютно всё… — А ты думаешь, это бы хоть что-то изменило? — беспощадно осаждает Уилл. — Первая ссора — и я уже ходил бы с прокля́той меткой. Скажешь, нет? Магнус молчит. А Уилл ошарашенно понимает — великий и ужасный О’Доннел не знает, что сказать. Пусть так оно и будет — кромешный мрак и гудящая тишина. В которых Магнус и Уилл сцепились в странной смертельной схватке. Жертва и палач, менявшиеся местами так много раз, что забыли, кто есть кто, и в итоге оба угодили на плаху. — Ты понимаешь, что они собираются тебя убить? — тихо спрашивает Уилл. — Да плевал я на себя! Что они сделали с тобой?! Тебе кто-то угрожал?! — Да. Ты. — Уилл, прошу… Омега мгновенно отшатывается, стоит Магнусу попытаться поймать его губы своими, и шипит: — Нельзя. — Может, ещё и выпорешь меня, как паршивого пса? — ощеривается альфа, а после устало отвечает: — Я двадцать лет возглавляю клан. И каждое утро просыпаюсь, зная, что сегодня могу получить пулю в лоб. Так что да, намерения этих ублюдков — кем бы они ни были — для меня не сюрприз. — И что, совсем не боишься? — Совсем. Но и умереть не могу, пока не вытащу тебя из того дерьма, куда сам и втянул. Это только моя вина, малыш… Ты ненавидишь меня, я знаю — имеешь полное право. Но я искал тебя. Не было ни единой грёбаной секунды, когда я не искал тебя, Уилл! И не сомневайся, я тоже себя ненавижу. За то, что впутал тебя во всё это… Ты достоин самого лучшего — точно не этой грязи. В следующий миг Магнус утыкается лбом куда-то Уиллу в шею. — Ты снился мне, — мурчит альфа, не встретив сопротивления. — Чертову уйму раз… Я думал, сойду с ума… А может, уже сошёл? И на самом деле ты не сидишь здесь на мне, такой тёплый, мягкий… и наглый. Бесстыжий… Да, наверное, я давно потерял последние мозги. В тот самый момент, когда впервые увидел твою белобрысую макушку на той несчастной свадьбе. Тогда я и помешался… — Помешался… — отстранённым эхом вторит Уилл. Как слепой читает книгу по точкам кончиками пальцев, так и он задумчиво скользит по лицу Магнуса, выводя узоры. Изучает, знакомится, словно в самый первый раз. Или в последний. А затем внезапно наклоняется ближе, чтобы безжалостно замереть в сантиметре от чужих приоткрытых губ и резко выдохнуть: — Меня изнасиловали, когда мне только исполнилось восемнадцать. Это была моя вторая течка… — Уилл, мне безумно жаль… — Нет, заткнись! Сейчас ты закроешь свой рот и выслушаешь всё, что я скажу, понял? Выслушаешь мою жалкую историю от начала до конца и ни слова не скажешь в ответ. Мне плевать, что ты думаешь, ясно? Я просто хочу, чтобы ты знал… Это была вторая течка — я поздно сформировался, всегда жутко из-за этого комплексовал. Проклятье, восемнадцать… Я взапой читал романы для омег — похищения, спасения, погони, побеги… — Уилл смеётся, тихо и истерично. — Короче, всё, во что превратилась моя долбаная жизнь! И, конечно, я мечтал именно о таком альфе. Сильном, властном. Способном разорвать за омегу на куски и выкрасть его из лап нелюбимого жениха. Идиот… Ну что, хочешь знать, каким был мой первый опыт? Его звали Максвелл Харт. Ты до ужаса мне его напоминаешь… — Уилл… — Замолчи! Он был адмиралом флота. В те светлые времена, когда Томаса ещё не вышвырнули оттуда, чтобы не путался под ногами… Не могу передать, как я скучал, пока брат пропадал в рейдах… Естественно, тогда я тоже пришёл встретить его в порту. До течки оставалась пара дней, но запах был такой слабый, что даже я ничего не ощущал. Но Харт, очевидно, учуял всё… На следующий же день Томаса отослали на какую-то сверхсрочную операцию, и я снова остался дома один. Течка едва началась, я её почти не чувствовал, был в полном сознании. Именно поэтому и открыл дверь. До сих пор готов разоврать себя на куски за такую тупость… Он пришёл, сказал, что это насчёт Томаса — что-то случилось, и нужно срочно поговорить. Конечно, я сразу подумал о худшем. Когда в твоей семье военный, ты всегда готов к плохим новостям. И я открыл. Дрожит голос, дрожат руки, дрожит вся жизнь Уилла, рассыпаясь на мелкие осколки, начиная с восемнадцати лет, но он сглатывает и продолжает: — Он насиловал меня неделю. Не выпускал ни на минуту. Слава богу течка помогла — гормоны разбушевались, и три дня я просто не соображал, не осознавал всё до конца. Если бы не это — я бы, наверное, сошел с ума… Он говорил ужасные вещи. Чтобы я не притворялся, что мучаюсь — сам ведь теку и подставляю ему задницу… Что это смысл всего моего существования, для этого я был создан — скакать на члене… Что он придёт снова и приведёт с собой дружков, отымеет меня прямо на глазах Томаса, и никто его не остановит… Верно. Такие как он — такие как ты — могут просто прийти и взять, и ни черта им за это не будет. — Уилл, послушай!.. — Нет, это ты меня послушай! Бьюсь об заклад, я был одним из сотни, тысячи омег, которым он изуродовал всю жизнь. И сейчас он даже не вспомнит моего лица. Да чего уж там — забыл его, как только переступил порог! Томас нашёл меня на полу, в крови. Ублюдок разорвал задний проход… Естественно, никакой смазки, когда течка прошла — чтобы ему было теснее… И также выбил передний зуб. Да, это коронка. Он засунул… — Уилл снова нервно сглатывает, — член мне в рот… Вернее, в горло… Я начал задыхаться, укусил, вот он и ударил… Томас схватил меня, сразу поволок в больницу. А там… — зажмурившись, Уилл трясёт головой. — Все эти грязные вопросы, липкие взгляды, такие сочувствующие, но такие, чёрт возьми, любопытные… — Малыш, мне так жаль!.. — Потом меня заштопали, вставили зуб. Я не мог ходить в туалет, не мог сидеть, стоять, есть… Я не мог жить! Впервые я попробовал выброситься из окна, как только вернулся домой из больницы. Томас успел меня остановить. Никогда не забуду его лицо в тот момент… Дальше тебе слушать, наверное, будет не так интересно. Началась рутина. Бесконечные суды, где меня обвиняли в том, что я сам во время течки соблазнил порядочного семьянина, обладателя медали за выдающиеся заслуги перед флотом… А все те врачи, которые видели мой порванный анус, выбитый зуб и стёртые до крови ногти… Они всё отрицали. Сказали, что ничего не было, что я просто пытаюсь оклеветать уважаемого всей страной человека. А швы в заднице у меня могут быть после кого угодно — мало ли по каким притонам я там шляюсь. — Мрази, — рокочет Магнус. — Я найду их и… — А знаешь, почему они так поступили? — грубо обрывает Уилл. — Потому что у того урода было много денег. Уверен, он заплатил им столько, что они смогли ходить по всем тем ресторанам, куда ты так пытался меня затащить, покупать вино, которым ты так старался меня напоить… Я в этом не сомневаюсь! В общем, суды окончательно меня добили. Настолько, что в итоге я действительно начал задаваться вопросом: а вдруг они правы? Вдруг виноват я сам? — Уилл, нет!.. — Замолчи… Я винил себя, ненавидел. За то, что вообще открыл эту чёртову дверь, за то, что потом сопротивлялся недостаточно сильно… Таким был мой первый и единственный секс, Магнус. И когда я набрался сил, чтобы поделиться этим со своим, как я думал, лучшим другом, он ответил: «А вот меня в детстве домогался мой жирный вонючий дядя. Так что радуйся — тебе повезло». — Ублюдок! — А потом я опять попытался покончить с собой. И Томас потратил на моё лечение все деньги, все сбережения, которые у нас были. Даже наследство, оставленное родителями… Из флота его вышвырнули — адмирал постарался — так что он переехал в Дублин, устроился охранником в каких-то трущобах, жил чуть ли не в подвале, чтобы не тратить лишней копейки. Думаешь, я не понимал, что вся его жизнь полетела под откос — и только из-за меня? Он подавал большие надежды, уверен, дослужился бы до командора или капитана. А может даже адмирала? Кстати, так он и попал в твой клан, к Даррену. Какая насмешка судьбы, да? Два брата — и оба истинные у мафиози. Но именно после знакомства с Дарреном, очень медленно и очень тяжело, я начал кое-как выкарабкиваться из своей ямы. Смог выходить на улицу, находиться среди людей. Даже приехать к Томасу на свадьбу. Честно? Меня до сих пор бросает в дрожь от воспоминаний о том дне… Столько людей, столько альф. И все… такие же как ты. С широченными плечами, надменными рожами — сильные мира сего с пистолетами под дорогущими пиджаками, хоть я этого тогда ещё не знал. Но чувствовал всё. Этот холодящий кровь ужас, исходящий от каждого из вас… Но я справился. И я так собой гордился! Подал документы в художественную академию, как и мечтал, прошел экзамены. Казалось, жизнь наконец-то становилась… жизнью! А не тем кромешным адом, в котором я барахтался два года. А потом… — лицо Уилла кривится в горькой усмешке, а пальцы без намёка на нежность зарываются в чёрные волосы, чтобы резко их стянуть. — Потом появился ты. Запах Магнуса мгновенно густеет. Что за извращенец? Нравится, когда Уилл сидит на нём верхом и вырывает патлы?! Как бы там ни было, леденящий мятный феромон уверенно затапливает всё вокруг. И самого Уилла… Заполняя доверху и, почему-то наоборот, согревая. Провоцируя лишь сильнее стиснуть свой кулак в отместку. — Такой всемогущий, чёрт бы тебя побрал, — продолжает Уилл. — Мрачный, грозный… красивый. И эти твои бесчувственные глаза… Которые видели столько убийств, что я и представить не могу. Твои руки, с этими грёбаными венами и шрамами. Снящиеся мне каждую ночь… Твой долбаный голос, такой хриплый и прокуренный… — Уилл обессиленно качает головой. — Ненавижу. А потом… Я не знаю. То, как ты смотрел на меня. Жадно. Голодно. Так, будто я — всё, о чём ты только мог мечтать с самого детства. То, как говорил со мной — уверенно, открыто, не юля, не лицемеря. И я поверил. Я сделал то, что клялся никогда не делать. Открылся. — Мой мальчик… — Моральному уроду, — выплёвывает Уилл, — подонку, ублюдку, чудовищу. Я знаю, что ты делал с этими омегами. Я видел видеозаписи, я общался с ними. И знаешь, что? Не удивлюсь, если окажется, что ты лично знаком с Максвеллом Хартом! И вы вместе трахали какого-то несчастного паренька — или даже нескольких, почему бы нет? Одновременно смеясь и попивая виски… Я презираю тебя каждой частичкой своей души! И я рад, что тебе было больно, что ты страдал, пока пытался меня найти. Надеюсь, эта боль была хоть немного похожа на мою. И каждого из тех омег, которых вы связывали и насиловали, наслаждаясь тем, как они вопят и умоляют отпустить. Я хочу, чтобы ты мучился. Это ужасно? Значит, я ужасен… Значит, я тоже чудовище. Ну конечно, — Уилл заливается нервным хохотом. — Проклятые истинные! Две части одного целого! Мы друг друга стоим, да? Вот и отлично, — руки снова начинают дрожать, а сердце — пробивать грудную клетку. — Получается, мне стоит уйти и оставить тебя на растерзание этим сумасшедшим? Точно, стоит… И, может, тогда, когда тебя будут рвать на части, я наконец — пусть не прощу — так хоть перестану ненавидеть и любить тебя так сильно! — Я тоже люблю тебя, Уилл… До него слишком поздно долетает смысл собственных слов. Лишь когда те эхом отскакивают от покрытых сырой влагой стен и разбиваются о каменный потолок. Вдребезги. — И если мы выйдем отсюда живыми, — продолжает Магнус, — я увезу тебя так далеко, что ни один психопат не найдёт. И там ты сможешь приковать меня наручниками к батарее и измываться, как захочешь. Пытать, резать, даже убить… Мне безумно жаль. За всё, через что тебе пришлось пройти. Знаю, что никогда не отмою всю пролитую мной кровь, как бы ни пытался. И сколько бы ни молился, мои грехи останутся на мне. Ну и пусть. Потому что, клянусь богом, я отыщу того подонка-адмирала, швырну к твоим ногам и заставлю вымаливать прощение. А потом вырву его сердце и протяну тебе. Лишь бы ты простил меня. В подвале так тихо, что слышно дыхание, дробь пульса, шум циркулирующей по венам жизни. Наверное, столь жуткая тишина бывает только в космосе, в чёрной дыре. И внутри самого Уилла. — Мне безумно жаль, — шепчет Магнус. — Я люблю тебя, Уилл. Мой сильный, смелый мальчик… И до последнего вздоха буду сожалеть, что причинил тебе боль. — Засунь свои сожаления себе в задницу, О’Доннел! — со слезами на глазах шипит Уилл и в следующий миг впивается в потрескавшиеся губы. Это не поцелуй. Укус, бешеный, звериный. Губы Магнуса солёные от крови. «Его крови», — с удовольствием осознаёт Уилл. И где-то на задворках разума ворочается мысль, что, в отличие от терпкого вина, она сладкая, как сам грех. Уилл — урод. Который любит чистое воплощение зла. И все те мерзкие присяжные были абсолютно правы, когда трепали своими грязными языками: «Ох уж эти омеги, навиляют задом себе приключений, а потом тащат бедных альф в суд!» Так и есть. Он сам пришел, сам оседлал Магнуса, прижавшись к нему всем, чем только можно. И кого он хочет обмануть, убеждая самого себя, что не чувствует явной твёрдости под своими ягодицами? Он презирает. Он любит. Он сходит с ума. — Ненавижу… — рвётся прямо из груди, а слёзы Уилла стекают по их с Магнусом щекам. — Как же я тебя ненавижу… — пальцы до синяков впиваются в каменные плечи. — Всем сердцем… — острые колени сжимаются на мускулистых бёдрах. — Всей душой… «Всем телом…» — взрывается в голове. Уилл льнёт к Магнусу так, будто от этого зависит его жизнь. Пытаясь слиться, стать одним, целым, истинным, единым, настоящим. Предназначенным свыше. — Хочу задушить тебя… — Уилл всхлипывает, чувствуя, как требовательные губы блуждают по его лицу, спускаются ниже и оставляют на горле россыпь болезненных засосов. — Разорвать на части… На куски… Так сильно я тебя ненавижу… Руки немеют, переставая слушаться, а нож с позорным грохотом валится на пол. Уилл проиграл. Равно как проиграл и Магнус. — Разорви… — хрипит альфа, нежно прикусывая кожу на ключице и тут же зализывая в безмолвном извинении. — Задуши… Мне не жалко… Магнус сгибает колени, подталкивая Уилла ещё ближе — вынуждая вжаться грудью в грудь, сердцем в сердце — а затем зубами срывает пластырь с его шеи и припадает к метке. Мир Уилла вспыхивает ядерным взрывом. Моря превращаются в пустыни. Реки горят, и Уилл шагает по их водам только чтобы поцеловать своего же мучителя. Он слеп, он глух, он нем. И всё, что осталось — невыносимо прекрасное жжение метки, через которую Магнус вытягивает из него все соки, всю его жизнь, все его страхи и кошмары. Забирает их и разрывает на мелкие куски. Личный хищник Уилла. Его личный ангел смерти. Сумасшедший ли Уилл, что возбуждается в руках убийцы? Он не удивился бы, окажись Магнус настоящим сатаной, ради забавы снизошедшим до грешного земного мира. И так глупо лишившимся бессмертия, спутавшись с жалким человеческим отродьем. — Ты — монстр… — хрипло стонет Уилл. — Согласен. — Чудовище… — Абсолютно. — Ты отвратителен мне… — Я знаю. Внизу живота невыносимо горячо, в штанах мучительно тесно. Будь Уилл в здравом уме, пришёл бы в ужас. Залился бы стыдом, наступил себе на горло, задушил все низменные чувства и порывы. Будь Уилл в здравом уме… Но сейчас он безумен. И упивается своим уродством. Он — бесноватый, сгорает на великом костре одержимости, пока сердце Магнуса сочится в его пальцах кровью и любовью. — Хочу видеть твоё лицо… — охрипший голос доносится до ушей. — Сними с меня повязку. Сними её, прошу… Уилл кусает губы Магнуса, пуская свежую струйку крови по подбородку и тут же догоняя её языком. — Умоляй, — выдыхает Уилл. — Умоляй меня. Власть пьянит похлеще креплёного вина. Ударивший в голову шот чистого спирта — пуля выпущенная висок. Что может быть прекраснее безграничной силы? Когда чужая жизнь трепыхается в твоих ладонях. Сейчас он понимает Магнуса: как возбуждающе — сжимать чужое горло в своей руке, чувствуя под пальцами отчаянный ток крови, жизни. Пусть, когда огонь безумия сойдет, Уилл будет ненавидеть это снова. Осуждать, презирать. Он лицемер, сволочь, лжец — перед людьми, богом и самим собой. Он священник, предающийся растлению за алтарём, напивающийся вином для причастия. Но низ живота скручивает сладким спазмом, стоит Магнусу выдавить сквозь стиснутые зубы: — Умоляю, Уилл… Дай мне тебя увидеть… Молю… Негнущиеся пальцы нащупывают плотную ткань, а с языка слетает: — Не лги. Ты меня не любишь. Любишь образ, который сидит у тебя в мозгу. Не меня. Любишь то, что представляешь в своей голове, в своей постели… Повязка сорвана, и глаза Магнуса — чёрные, бездонные — впиваются в Уилла, словно пытаясь высосать всю кровь. Смотрят на него, как погибающий от жажды на кувшин отравленной воды. Готовый смиренно принять смерть, как благословение. — Делай со мной, что угодно, — шёпот Магнуса просачивается под кожу, — только никогда не уходи. Мой мальчик… Мой сильный, смелый мальчик… Мы выберемся из этого пекла. Всё будет хорошо. А каждого, кто причинил тебе боль, я достану хоть из-под земли. Приволоку к тебе, и ты сможешь убить их, как захочешь. Только не ненавидь меня… Только будь моим, Уилл… Омега внутри жалобно скулит. Да! Он согласен! Прижаться к горячему телу сильного альфы. Спрятать лицо на широкой груди и почувствовать, как объятия смыкаются за спиной, словно капкан, обещая больше ни за что не выпускать. Этот Уилл — хрупкий и покорный — готов быть посаженным в золотую клетку, согласен чувствовать на шее поводок. И пусть он не даёт дышать свободно. К чёрту свободу! К чёрту треклятую борьбу за выживание! Рядом наконец-то есть тот, кто защитит от всех невзгод! — Я не могу, — Уилл не узнаёт свой голос. — Я никогда не буду с тобой. Возможно, эти ужасные слова действительно сказал кто-то другой? Не мог он их произнести, просто не мог! Однако этот некто, как две капли воды похожий на Уилла, продолжает: — Иначе самого себя возненавижу. Буду презирать всю жизнь. Я никогда не стану твоим, Магнус. Просто прими это. Просто отпусти… — Уилл… — вырывается у Магнуса сперва растерянно, а потом сердито: — Черта с два! Я сделаю всё! Искуплю свою вину, слышишь?! — Я устал всех прощать. — Я — не все! — Верно. Ты гораздо хуже. — Седьмое пекло! Если бы я только знал, что случилось с тобой раньше, — Магнус часто мотает головой, — я бы никогда… — Ложь. Тебя бы ничто не остановило. — Чтоб мне провалиться, малыш… Я буду сдержаннее! Я приложу усилия. — И снова — ложь. — Хорошо. Хочешь правду? Отлично! Я никогда не думал, что сопливый мальчишка сможет так вскружить мне голову. Ты пришёл и всё сломал. Я свихнулся, лишился всего, что имел. Валяюсь связанный чёрт знает где, а думаю только о тебе! Нравится ли мне это? Нет! Скучаю ли по прежней жизни, когда мог трахать всех, кого хотел, а на следующий день забывать их лица?! Но сейчас всё не так, разрази меня гром! Теперь в мыслях только ты… Будто мне раскроили череп и всунули туда твоё фото! Так что, если хочешь, чтобы я оставил тебя в покое — советую меня убить. Другого выхода нет. Пока я жив, буду просыпаться со стояком каждое утро, просто потому что увидел твою тень во сне. Буду добиваться тебя снова и снова. Такой уж я человек! Привык выгрызать всё зубами… — Это я узнал на собственной шее. — Мне жаль. Я — конченый ублюдок, Уилл, и не скрываю этого. Но мне безумно жаль, что я причинил боль именно тебе. — А насиловать других, значит, можно? — Прошу, малыш… — Нет, я просто спрашиваю. — Уилл пожимает плечами. — Ведь человек — не робот, чтобы переключаться с режима на режим. Как можно быть ангелом с одним и дьяволом с другими? — Значит, считаешь меня дьяволом? — Ещё каким. — Приятно. — Что тоже говорит о многом… — Стой. — Магнус резко меняется в лице. — Твоя щека… Это что ещё, чёрт возьми, такое?! — Да так… — Уилл! — Кейси постарался. — Кто? — Что, правда не помнишь, с кем спишь? — Седьмое пекло… Этот конченый?! Прикончу ублюдка! — Не переживай, твой муж уже с ним разобрался. — Что? — мышцы на теле Магнуса деревенеют. — О чём ты? — Да, Уильям… — звенит ещё один голос за спиной, и Уилл чувствует, как кислорода вдруг становится критически мало, — а ты не перестаешь восхищать! Этот голос. Бархатный и глубокий. Как песнопения серен, завлекающие моряков на верную погибель. Ржавые дверные петли скрипят, впуская в подвал высокую стройную фигуру, чьи колючие глаза впиваются в Уилла так глубоко, что, кажется, оставят настоящие рубцы. Эммет здесь. — Вечер становится всё интереснее, — изящный изгиб губ растягивает столь обманчивая улыбка, пока Эммет закрывает за собой дверь — захлопывает ворота ада. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — строки Данте невольно всплывают в мыслях, едва Уилл замечает пистолет в длинных пальцах своего недавнего освободителя. — Впрочем, — продолжает Эммет, медленно подходя всё ближе, — глупо было ожидать, что такой сообразительный юноша ни о чём не догадается. Ну, что ж… Какое всё-таки чудесное воссоединение семьи! Не так ли, Магнус? — Ты… — черты альфы искажает неистовый оскал. — Да я тебя.! — Соскучился? Впрочем, с Уильямом скучать некогда, признаю… В самом лучшем смысле этого слова, Уильям! В самом лучшем… — Чего ты хочешь? — рокочет Магнус. — Клан, — коротко и просто отрезает Эммет. — Катись к чёрту! — Магнус смеётся, однако Уилл слышит, скольких усилий стоит ему этот смех. — Ты окончательно свихнулся… Эммет закатывает глаза. — Как и ты. Как и Даррен. Как и каждый в этом треклятом преступном мире! И что с того? Мне нужен клан, Магнус, иначе такой чокнутый, как я может и наворотить дел. Слышал, прошлой весной люди Фрэнка прострелили тебе ногу. — Взведённый курок глухо щёлкает у Эммета в руке. — Думаешь, мне следует продолжить начатое? — Прошу, не надо! — Уилл вскакивает, как ошпаренный. — Малыш, он блефует, — без единой эмоции заверяет Магнус, но в памяти Уилла уже встаёт лицо Кейси с кровоточащей дыркой на белом, как бумага, лбу. А потому он с остервенением хватает Эммета за руку, сжимающую пистолет. Какого чёрта? Какого чёрта Уилл творит? Он же божился, что мечтает увидеть страдания Магнуса! Клялся, что жаждет мести! Почему тогда при мысли о его искажённом агонией лице к горлу подкатывает желчь? — Посмотри на него, — сбивчиво тараторит Уилл. — Он и так унижен хуже некуда! Раздавлен, опозорен! Неужели этого недостаточно? — Жалеешь его? — Эммет прищуривает серые глаза и вдруг вздыхает — так, будто журит первоклассника, написавшего в тетради, что два плюс два равняется пяти. — Мой милый Уильям… Меньше всего на свете я хочу ранить твоё юное сердечко! Но я не могу тебя понять. Говоришь, что ненавидишь, а потом приползаешь, чтобы рухнуть в его объятия. Человека, который втоптал тебя в грязь! — Не лезь не в своё дело, Эм! — гаркает Магнус. — Ни к кому я не приползал, — припечатывает Уилл. — Мне захотелось побыть с ним — как с альфой — и я пришёл. Не более. Эммет поднимает тонкие брови. — Ах, даже так? Магн, ты слышал? Тебя теперь используют чисто для удовлетворения потребностей. Просто волшебно! Какой же прекрасный сегодня день… — Не впутывай его, — голос Магнуса, всегда такой холодный, звенит от напряжения. — Тебе что-то от меня нужно? Ну так давай поговорим. Уиллу здесь делать нечего, пусть уйдёт. — Вот вечно все вы списываете моего дорогого Уильяма со счетов! — театрально стонет Эммет. — А ведь именно благодаря ему, Магн, ты и валяешься здесь. В моих ногах. — Отпусти его, — сквозь зубы цедит Магнус. Улыбка Эммета становится ещё обворожительнее, когда он мотает головой. — Я дорожу каждой минутой рядом с ним. Не хочу упускать ни мгновения. Возможно, мы приятно проведём время и сейчас? А то, я гляжу, ты пришёл не с пустыми руками? — последний вопрос был адресован Уиллу. Теперь в него лукаво всматриваются серые глаза, а начищенный до блеска носок туфель Эммета толкает валяющийся под ногами нож. — Ты же художник. Оставишь парочку рисунков на его коже? — Не надо, — шепчет Уилл онемевшими губами. — Пожалуйста, не трогай его. — Да ладно тебе! — восклицает Эммет. — Ты же его ненавидишь! Подними нож и сделай то, чего хочешь на самом деле! Здесь нет твоего брата, Уильям. Нет родителей, учителя в воскресной школе — никого, кто сказал бы тебе что хорошо, а что плохо. Взгляд сам падает на поблёскивающее в полумраке лезвие. Схватить его? Расквитаться с Магнусом? Или направить против Эммета?.. А что потом? Ведь весь дом кишит его людьми… — Тебе правда интересно, чего я хочу? — голос Уилла пропадает, но он заставляет себя говорить. — Безумно. — Какой прок от Магнуса, пока он отлёживается здесь? Он никто сам по себе. Может что-то только рядом с Дарреном и своей свитой. Так пусть вернется к ним и передаст тебе клан и всё, что ты там от него хочешь. А потом — исчезнет из страны. — Ты говоришь… отпустить его? — Да. Пусть возвращается в Дублин. Целый и невреди… — Зачем ты это делаешь? — перебивает Эммет, недоумённо хмурясь. — Я думал, ты будешь рад, что я приволок его сюда — к тебе в руки! Что, он поставил тебе пару засосов, и ты опять растаял? Неужели эта грёбаная метка до сих пор действует? — Я просто не хочу становиться таким же, как он… Если можно избежать лишней крови — почему бы не поступить именно так? Да и мои личный интерес, признаюсь, здесь есть. Я буду спокойнее спать по ночам, зная, что он жив. — Уилл разводит руками, как можно непринужденнее, однако пальцы предательски дрожат. — Сам понимаешь — совесть. — Совесть… — Эммет презрительно фыркает, а затем бросает со странным раздражением: — Ты плохо спишь, потому что спишь один! Как это понимать — Уилл не хочет даже задумываться. Да и не может, когда испытывающий взгляд серебряных глаз блуждает по его лицу, телу и, кажется, мыслям. — Хорошо, — после нескольких секунд молчания неожиданно кивает Эммет, а сердце Уилла пропускает положенный удар. — Хорошо? Уж слишком просто он согласился. Что-то здесь не так. Тот самый гадкий зуд под солнечным сплетением не даст соврать. — Я не зверь, Уильям, — великодушно бросает Эммет. — Но за это, разумеется, придётся заплатить. — И чего ты хочешь? Ртутные глаза по-прежнему тяжело смотрят на Уилла, и тот догадывается, что цена будет недосягаемо высокой. Наверное, Эммет, улыбаясь своей бесовской улыбкой, равнодушно бросит: «Жизнь за жизнь». И, заливаясь мелодичным смехом, посмотрит, готов ли истинный к подобной жертве. — Поцелуй, — раскатом первого весеннего грома грохочет в воздухе ответ. Сперва кажется, что это прозвучало только в голове. Не может быть. Поцелуй сопливого — как точно выразился Магнус — мальчишки в обмен на жизнь предводителя клана? Но это же абсурд! Слуховые галлюцинации от слишком долгого пребывания в этом злосчастном подвале! Однако последующее восклицание Магнуса доказывает обратное: — Я скорее сдохну, чем буду тебя целовать! — Да кому ты нужен… — ядовито цыкает Эммет, пока его взгляд ласкает открытые участки кожи Уилла — мгновенно покрывающиеся мурашками, словно от физических касаний. — Что? Нет… — Магнус дёргает руками так яростно, что ржавая труба под наручниками жалобно взвизгивает: ещё один такой рывок — и треснет пополам. — Только через мой труп! Не прикасайся к нему! Не смей! Я прикончу тебя! Прикончу, ублюдок, слышишь?! — Обещаешь, что отпустишь его? — шепотом спрашивает Уилл, в то время, как Эммет со своей привычной грацией подплывает ближе. В полутьме его лицо видится бумажно-белым, а рыжие волосы — кроваво-красными, когда он кивает: — Да. — Целым и невредимым? Ни ты, ни твои люди ничего с ним не сделают? — Магнус уйдёт отсюда таким, каким пришёл. Целым, почти невредимым и абсолютно бездушным. Ещё секунда, и Эммет стоит уже совсем близко — вот-вот протянет руку и коснётся. Однако почему-то этого не делает. Как всегда замирает на одном месте античной статуей и чего-то ждёт. А спустя миг Уилл понимает — его. — Нет! — рычит Магнус, грохоча наручниками. — Отойди от него! Мразь! Я сверну тебе шею! — Мы можем сделать это в другом месте? — взмаливается Уилл, хотя прекрасно знает ответ. Эммет качает головой. Конечно, этот сумасшедший хочет, чтобы Магнус увидел разыгранный специально для него спектакль с самых лучших мест в театре. Уилл принял решение. Глупое. Отчаянное. О котором, уверен, что пожалеет, ведь спинным мозгом чует подвох. Но иного выхода нет. — Он блефует! Уилл! — рёв Магнуса становится настолько громким, что слух принимает его за белый шум. — Не смей! Нет! Неуверенный шажок Уилла сокращает и без того смешное расстояние, отчего на губах Эммета тут же расцветает довольная полуулыбка, а лавандовый запах недвусмысленно густеет. Псих… Настоящий псих — вселяющий ужас и странный дьявольский восторг. Слабый кивок — безмолвный знак, что Эммету разрешено взять обещанную плату. — Знаешь, а ты ведь мог попросить и больше, — интимно-тихо шепчет тот, наконец-то пробегаясь пальцами по пылающей щеке Уилла. — За твой поцелуй я готов отдать многое. Уилл рефлекторно сжимается, словно в ожидании пощёчины, и нервно облизывает всё ещё припухшие губы. — Ну-ну… — Эммет кладёт одну ладонь ему на шею и скользит к затылку, успокаивающе поглаживая чувствительную кожу. — Нечего бояться, мой дорогой. — Убери от него лапы! — кажется, ещё секунда, и Магнус готов будет отгрызть собственное запястье, лишь бы вырваться на волю. — Сволочь! Я убью тебя! Выпущу кишки! Теперь Уилл сомневается, был ли Магнус истинным дьяволом. Одним из его могущественных прислужников — возможно. Тогда как настоящий сатана — всесильный и коварный — в эту самую секунду уже привычным жестом берёт его за подбородок и с нескрываемым наслаждением проводит большим пальцем по предательски подрагивающим губам. — Мы были совершенно несовместимой парой, Магнус… — задумчиво тянет Эммет. — Ничего общего. Абсолютно. Но вот вкусы на омег у нас просто до безобразия похожи… Кровь Уилла шипит, словно масло на раскаленной сковородке, когда его мягко касаются поцелуем. Тонким и горьким, как дикие травы горной лаванды. Он никогда не целовался с омегой — даже думать об этом не смел. Но Эммет, как бы ужасно и неправильно это ни было, — не омега для него. В сознании Уилла он — античная скульптура, мраморная статуя, жестокий и прекрасный Апполон. Ласкающий его своими ледяными губами так осторожно, что даже неопытному Уиллу очевидно — Эммет старается не напугать. Теперь Уилл знает: если Магнус — огонь, сухой степной пожар; то Эммет — северный ветер. Тишину сотрясает бешеный рык, а после — грохот металла. Уилл не успевает даже вздрогнуть, как Магнус бросается на Эммета и, сбив с ног, мёртвой хваткой сжимает шею. Та самая ржавая труба. Она всё-таки выдрана из стены с винтами и кусками штукатурки и теперь валяется рядом с бьющимся в конвульсиях Эмметом. Его руки то впиваются в сомкнувшиеся на горле чужие пальцы, то хаотично пытаются нащупать отлетевший в угол пистолет. С губ слетают страшные хрипы, красивое лицо краснеет, а затем резко синеет. — Ублюдок! — бешено ревёт Магнус. — Да как ты посмел?! Как посмел притронуться к нему?! Сдохни! Подонок! Мразь! Гори в аду! Однако всё заканчивается так же быстро, как и началось. В одну секунду в подвал влетает трое альф: и вот руки Магнуса уже выкручивают и заламывают за спину, его самого валят на пол, о который и прикладывают затылком. А затем ещё раз — пока великий босс мафии не обмякает безжизненной грудой. — Порядок, Рен? — спрашивает один из альф, протягивая ладонь, но Эммет отталкивает её, раздражённо шикнув. Неуклюже поднявшись сам, он приваливается к стене, а после, откашлявшись и отдышавшись, вонзает в Уилла горящие глаза. — Ну что? — прежде бархатистый голос охрип до неузнаваемости. — До сих пор его жалеешь?! Животное… Правду говорят: бешеных псов нужно пристреливать сразу! Всё, что может Уилл — лишь сглотнуть и выдавить: — Он жив? — Жив, — выплёвывает альфа с острым, выступающим подбородком. — Но могу быстро это исправить! Паника запускает свои когти под рёбра. Магнус. Тот, кто виделся Уиллу скалой в бушующем море, властелином мира, да чего уж там скрывать — самым что ни на есть настоящим бессмертным! Теперь без сознания валяется на полу, а глумливо ухмыляющийся альфа ставит тяжёлый ботинок ему на грудь. Уилл сжимает кулаки и впивается ногтями в ладони — чтобы боль физическая заглушила боль душевную. А затем, как можно чётче, цедит сквозь зубы: — Думаю, кого убивать, а кого нет, здесь решает Ренсом. Мне казалось, лидер у нас он. Или что-то изменилось? Да, Уилл рискует собственной глупой головой. Но пусть уж лучше они перегрызут друг другу глотки, борясь за первенство, чем запустят клыки в Магнуса. Стоит произнести эти слова — лицо альфы перекашивается, словно обожженное ударом. И Уилл уже рефлекторно пятится назад, как вдруг Эммет глухо рявкает: — Шейн! На челюстях альфы играют желваки, а вены на шее угрожающе вздуваются. Однако, зло зыркнув в сторону босса, он всё же убирает свой ботинок. — Вот и славно, — по-прежнему сиплым голосом припечатывает Эммет. — Что ж, больше нам здесь делать нечего… Шейн, уж постарайся в этот раз связать его, как положено. Хоть на кресте распни, ей-богу! Но, разумеется, чтобы он не помер. Нам О’Доннел ещё понадобится живым. Не так ли, мой милый Уильям? Его протянутая узкая ладонь зовёт Уилла за собой — прочь из подвала, прочь от Магнуса, которого сейчас за ноги волокут к стене. Словно чучело, а никак не живого человека… Прочь из этого кошмара — вслед за изящной белой ладонью, обещающей, пусть и временное, но блаженное забвение. И которая позже мягко, но по-свойски, ляжет на лопатки собравшемуся сбежать в свою комнату Уиллу и подтолкнёт дальше. К соседней двери, скрывающей просторную и обманчиво уютную спальню самого Эммета. — Чувствуй себя, как дома, — мурлычет он, щёлкая замком. — Присаживайся, — всё та же ладонь машет в сторону кровати, — и пей, — в тонких пальцах появляется бокал вина. — Ты меня спаиваешь… — Уилл качает головой. — В тот раз ты праздновал. В этот — лечишь стресс. Так что воспринимай его лекарством. Пей, — с нажимом повторяет Эммет, пока на губах играет прелестнейшая из улыбок. Уилл никогда не умел так улыбаться. Либо неловко растягивал губы, тогда как на деле, наоборот, хотел скривиться. Либо же, в моменты искреннего смеха, неприлично громко хохотал и щурился, как крот. — Умница, — хвалит Эммет, наконец-то всучив Уиллу бокал, а после наполняет свой и залпом опустошает половину. — Значит, догадался после инцидента с Кейси? — вопрос звучит небрежно, но Уилл видит, как нервно чужие пальцы стиснули тонкую стеклянную ножку, так и норовя переломить. Нет смысла притворяться. Он кивает, а Эммет сужает свои колючие глаза и ухмыляется: — Ну, что ж… Тогда приятно познакомиться! Эммет Нортон. До свадьбы — Нортон… Потомок одного из сильнейших мафиозных кланов. Пока ублюдок Салливан вместе с Магнусом — его верной безродной шавкой — не вырезали почти всю мою родню… А потом меня, как пасхального агнца, родители отдали в жертву этой твари. Вернее, посадили ему на член — надеялись, я напложу наследников. Вот только не вышло! Поломанный я — бесплодный… Да и Магнус в первую же ночь не поленился объяснить, что в гробу видел всё, хоть отдалённо связанное с понятием «семья». Ну что? Презираешь меня? Ненавидишь за враньё? — Нет. — Нет? Надо же, — Эммет выпивает вторую половину бокала и наполняет его снова. — Знаешь, а ведь я прекрасно понимаю, почему Магнус так на тебе свихнулся! И истинность тут далеко не главное. Ты действительно намного интереснее, чем кажешься на первый взгляд. Кстати… Надеюсь, там в подвале я не пересёк черту? Ты на меня не злишься? Щёки Уилла вспыхивают от одного лишь мелькнувшего в мозгу воспоминания. Короткого, но яркого, как комета в ночном небе. Горько-сладкий лавандовый запах. Чужие волосы, щекочущие скулы. Холодные губы, так явно и непривычно старающиеся не спугнуть. И мягкие омежьи пальцы, осторожно скользящие по коже, будто спрашивая разрешения. Всё это до безумия отличалось от нахрапистых и грубых в своей пылкости движений альф. Точнее, одного из них… — Ты хотел ударить Магнуса по самому больному, — смущённо прокашлявшись, отвечает Уилл. — Он собственник. Я понимаю. — Вообще-то, разозлить О’Доннела — приятное дополнение. Ещё я просто хотел тебя поцеловать. Уже давно, — неожиданно признаётся Эммет. — Но не знал, как подступиться. Прости, наверное, я выбрал худший из возможных способов… — он кривится в усмешке. — Называется: «хотел, как лучше, а вышло, как всегда». Теперь у Уилла алеют не только щёки. Краска заливает до самых кончиков ушей, однако он находит силы выдавить: — Но… ты же… омега. — И что с того? — Но ведь я тоже. — После всего, что сделали мне альфы, я с ними завязал. — Но это же… — Против природы? — Эммет загатывает глаза. — Пф… Той самой, что свела тебя с ублюдком вдвое старше? Маньяком при отшибленных мозгах? — Если не считать метки, он старался быть со мной очень терпеливым, — вступается Уилл, но резко холодеет. — Чёрт… Никогда не думал, что это скажу… Мысли становятся ещё более неловкими, чем руки, чуть не опрокинувшие нетронутый бокал. Неужели он только что пытался оправдать Магнуса? А может в позиции Эммета есть зерно здравого смысла? Ведь альфы действительно причиняют только боль. Даже метка — всего лишь хитро прикрытое актом любви насилие… Неожиданный мягкий смех ласкает слух. — Раздвоение личности — самый быстрый путь к душевному равновесию, да? — улыбается Эммет. — Не кори себя. Просто наша психика так устроена. — Прохладная ладонь порхает Уиллу на плечо, приободряюще поглаживая через футболку, кажущуюся теперь до безобразного тонкой. Прозрачной. — Жертвы всегда привыкают к своему похителю, оправдывают его действия, чтобы самим не сойти с ума. Увы, мы ничего не можем с этим поделать — такова природа. — Природа, записавшая мне в истинные ублюдка вдвое старше. Помню. Но… — Уилл запинается. — Наш уговор ведь всё равно в силе? — До сих пор хочешь отпустить эту мразь? — Эммет хмурит высокий лоб. — Даже после того, что там случилось? «Ты же намеренно его спровоцировал», — рычит какой-то голос в голове. — Мы заключили сделку, — тихо напоминает Уилл, задвигая как можно глубже мигающий ярко-красными буквами вопрос: а действительно, какого чёрта он рвётся подарить свободу тому, кого ненавидит так сильно? И любит так мучительно… — Верно, и ты свою часть сделки выполнил, — Эммет облизывает испачканные вином губы, и Уилл корит себя за то, что слишком поздно отводит взгляд. — Ладно… Будь по твоему. Завтра утром Шейн доставит О’Доннела к окраине Дублина. Моё слово — не пустой звук. «Да, вот только почти месяц я знал тебя под совершенно чужим именем», — думает Уилл, но вместо этого говорит: — Ещё ты пообещал своим людям, что каждый сможет отомстить. Я переживаю, что они вломятся в подвал и просто… разорвут его. — Не посмеют, пока я не дам на то добро. — Как ты держишь их в узде? Почему они так тебя боятся? — Думаешь, боятся? Эммет внимательно смотрит на Уилла, блуждая по его лицу, будто решается на что-то. А после, сверкнув глазами, отвечает: — У меня сильный покровитель. — Покровитель? То есть, это не ты стоишь над всеми? Но я думал… А кто он? — Сильный покровитель, — расплывшись в фальшивой улыбке, повторяет Эммет, и Уилл понимает — допрашивать нет смысла. Дурное предчувствие растекается из груди по всему телу. Почему-то быстрое согласие Эммета не радует, а совсем наоборот. Так легко выпустить кровного врага из своих рук? Конечно, есть вариант объяснить это желанием максимально быстро получить контроль над кланом — в чём Эммета вполне может поторапливать тот самый «сильный покровитель». Новость о котором жуть как Уиллу не понравилась. Ещё на одного могущественного психа больше! А он сейчас еле управляется с двумя. По злой иронии судьбы оказавшимися мужьями и на самом деле похожими намного больше, чем считают… Как они только не прикончили друг друга, пока делили одну крышу? — Ты его любишь, — звучит не вопрос, а утверждение, и Уилл вздрагивает, вынырнув из мыслей. — Что? — Магнуса. — Ни на миг не отрывая глаз, Эммет делает очередной глоток. — Любишь. Уже второй бокал пустеет в тонких длинных пальцах, а по спине Уилла ползёт холод. Те самые слова, что он считанными минутами ранее выпалил Магнусу в лицо. Теперь, сказанные при ярком свете электрических ламп, они звучат ещё неправильнее — уродливее — чем в полумраке подземелья. — А ты до сих пор за ним замужем, — слабо пожимает плечами Уилл. В ответ Эммет лишь смеётся, и, наверное, по морщинкам в уголках кошачьих глаз Уилл понимает: это первый искренний смех, который он от него слышит. — Не поспоришь… — кивает Эммет и, наклонив голову, лукаво смотрит из-под опущенных ресниц. — Подумать только — муж и истинный столкнулись! Прямо-таки сюжет сериала! Знаешь, а я ведь поначалу ревновал. Да, да… Заочно тебя на дух не переносил. Был уверен: безмозглый малолетка, клюнувший на толстый член да ещё более толстый кошелёк. С которым этому подонку предречено обрести счастье и наконец-то наплодить кучу наследников своему сраному картелю. Тогда как меня, — Эммет придвигается ближе, — выбросили на помойку. Ещё и гоняли, как крысу, по трём материкам, чтобы прикончить. Внезапно его рука сжимает колено Уилла, а нос утыкается прямо в изгиб уже начавшей покрываться россыпью засосов шеи. — Что ты.! — восклицает было Уилл, но в него сильнее впиваются чужие пальцы и необъяснимый первобытный страх. Он с хищником. Он наедине с хищником. «Но у кроликов тоже неплохие зубы», — почему-то звучит в ушах насмешливый голос Магнуса. — И пахнешь ты ведь так простенько… — хрипит Эммет, бесцеремонно водя носом по брачной железе. — Ни тебе экзотики, на которую моего благоверного всегда так тянуло… Ни тебе знойности и смуглости, как у всех его бесконечных пассий… Такой невинный и робкий — даже смешно! Действительно, нежный весенний дождик. — Лицо Эммета оказывается напротив, и Уилл видит, что его улыбка приобрела уже знакомый дьявольский оскал. — Дождик, из-за которого реки выходят из берегов и затапливают города… — Хватит! — расплескавшееся вино, как кровь, окрашивает бежевый ковёр, стоит Уиллу вскочить на ноги. — Я напугал тебя? — Эммет поднимает брови. — Этого я уж точно не хотел… Мне очень жаль! «Ещё один жалеющий», — зло думает Уилл, глядя на кажущегося теперь таким бесхитростным омегу. Словно секунду назад дыхание совершенно другого человека бесстыже опаляло ему шею. — Что тебе нужно от меня на самом деле? — Уилл сжимает кулаки. — Магнус уже в твоих руках! Ещё немного и там же окажется и клан! Зачем я здесь? Ты говорил, что отпустишь меня к Томасу. Затуманенным взглядом Эммет скользит по фигуре Уилла, будто бы пытаясь найти какие-то ответы, а затем неожиданно всплескивает руками. — Я — мафиози до мозга костей! — заявляет он. — Мой отец был в мафии, мой дед был в мафии… Даже мой прадед. Так что, как бы сильно я не бил себя кулаком в грудь, заявляя, мол, хочу положить конец этому сраному картелю — звучать будет, мягко говоря, неубедительно. — Эммет кривится, как от зубной боли. — Даже несмотря на мой горький опыт в браке. Овцы не будут слушать волка, даже если тот обещает спасти их от всей стаи, понимаешь? — Допустим. К чему ты клонишь? — К тебе, — плотоядно ощеривается Эммет, и по позвоночнику Уилла проносится ледяная волна. — Ты стал бы прекрасным лицом нашей… кампании, назовём это так. Тебе доверяют по умолчанию — ты чист, как лист бумаги. А вдобавок — ещё и невинная жертва природы и клыков О’Доннела. Да ситуацию лучше просто вообразить себе нельзя! В стране остались сильные люди. Пусть совсем немного, но если собрать их вместе… — Эммет часто мотает головой. — Проблема в том, что они загнаны в подполье и боятся даже рыпнуться! Но мы можем это исправить, Уильям. Ты, — цепкие пальцы снова хватают Уилла за запястье, — надавишь на их жалость. А я, — перед лицом появляется угрожающе стиснутый кулак, — покажу, сколько динамита лежит в наших подвалах. Образно. И не только… — Но ты же говорил, что хочешь решить всё мирно, — хмурится Уилл. — Мирно? — Эммет смеётся. — Мирно… Ну конечно, мирно! Его речь становится сбивчивой и непонятной, а щёки краснеют, совсем как вино, так ловко и подло развязавшее язык. Прикусил бы его Эммет в нужный момент, если бы не выпил лишнего? Почему-то Уилл не сомневается, что да. И что на утро изворотливый лидер оппозиции будет жалеть о внезапных откровениях… — Ты выглядишь сонным, — ладонь Эммета снова пытается погладить по щеке, но Уилл отшатывается. — Я не устал. — А я вот, кажется, да… — Эммет пьяно усмехается. — Может, когда Магнус пометил меня, то чем-то заразил? И поэтому твой запах такой… — нос омеги шумно втягивает воздух, — такой… Чёрт… Прости. Обсудим все дела завтра. Утро вечера мудренее. Спокойной ночи тебе, Уильям. Мой милый и безжалостный весенний дождик… Ночь действительно выдаётся неестественно спокойной. Даже обычный зимний ветер не выплясывает на крыше и не стучит голыми ветвями в окна. — Значит, тебя хотя бы не пытают, — бормочет Уилл облезлому молодому месяцу и, прислонившись лбом к холодному стеклу, прислушивается к тишине. — Надеюсь, что нет… Что за подлость всё той же божественной природы? Одно прикосновение Магнуса к метке, и месяц ядрёных блокаторов летит к чертям. Уилл снова чувствует всё. Через пол нескольких этажей, через каменный потолок подвала — он чувствует сердцебиение своего истинного. И сейчас, сворачиваясь в комок на пустой кровати, Уилл с отчаянием понимает: ему до дрожи хочется ощутить чужое тепло. Чтобы увитые вздутыми венами руки прижали ближе, а тяжёлое тело так успокаивающе — так правильно! — вдавило в матрас. Чтобы в ухо ткнулись щекочущей щетиной и, обдавая запахом сигарет, шепнули: «Я разберусь со всем. Спи». Разберётся с Эмметом, разберётся с тем, кто за ним стоит. Разбереётся с самим Уиллом и сводящими с ума голосами в его голове. И Уилл правда засыпает. Задушив подступившие слёзы и кое-как сумев обмануть вопящее сознание, он падает в сразу две пары рук. Первые — грубые и уверенные, с исполосованными шрамами мощными предплечьями и короткими тёмными волосками. И вторые — изящные и тонкие, ласкающие так бережно и осторожно, будто Уилл сделан из сахарного песка. Во сне его глаза завязаны, но он всё видит. Чувствует. Как за касаниями пальцев следуют настойчивые губы, зацеловывая его одновременно с нескольких сторон. И как два горячих языка оставляют влажные дорожки на его пылающей коже. «Такой сладкий…» — хрипит один из голосов, а объятия становятся теснее. — «Кто войдёт в тебя первым, малыш? Выбирай». Уилл пойман в ловушку, зажат между двух разгорячённых тел, пока в поясницу и живот красноречиво упираются свидетельства их возбуждения. «Не надо…» — умоляюще всхлипывает он, едва пальцы — те, что тонкие и осторожные — скользят по его пояснице в расселину между ягодиц. — «Прошу, хватит…» «Ты же такой мокрый там внизу», — змеиным шипением замечает второй голос. — «Ты же этого хочешь…» «Он сказал «хватит»!» — непреклонно гремит первый, и пальцы, кружащие недалеко от пугливо сжавшегося отверстия, мигом исчезают. Исчезает и тело, прежде плотно приникающее сзади. Остаётся только удушливо-пьянящий запах сигарет и свежей лесной мяты, а ещё огромные горячие ладони, ложащиеся на бёдра, чтобы притянуть ближе — в слепую неизвестность. «Как же мне сложно оставаться в здравом уме, когда ты такой…» — слова неожиданно опаляют дыханием пупок, после чего низ живота обжигает поцелуй. Альфа что, стоит перед ним на коленях? — «Я просто с катушек слетаю, малыш…» — уверенные губы скользят ниже, по дорожке мягких светлых волосков, стекающих к лобку. — «Что же ты творишь со мной?» «Убиваю», — вдруг слышит Уилл собственный ответ и, опустив вдруг прозревшие глаза, видит нож в своей руке. Утыкающийся прямо Магнусу в грудь. «Давай», — снова возвышающийся на голову альфа кладёт поверх ладони Уилла свою, широкую и тёплую. — «Нужно только немного надавить». «Нет!» — Уилла будто окатывает ледяной водой. Что же он и правда творит?! Но, попытавшись вырваться, мгновенное понимает, что Магнус держит слишком крепко. «Почему ты боишься?» — искренне недоумевает тот. «Боюсь? Боюсь?! Что за бред?! Я не хочу тебя убивать!» «А я просто расплачиваюсь за свой урок». «Урок?» «Урок», — кивает Магнус. — «Чтобы, когда мы встретились снова, всё было по-другому. Я был другим. Поэтому давай. Один толчок, мой хороший. Только резкий — чтобы сразу пробить рёбра». «Нет!» — по щекам Уилла текут горячие, оставляющие ожоги, слёзы. — «Нет! Я не хочу! Оставайся таким, как сейчас! Я не могу!» «Надо, малыш. Ничего уже не исправить. Но я обещаю, что мы встретимся снова. Ты же придёшь ко мне снова, мой ангел?» Горло, грудь, само сердце сдавливают железными тисками. «Приду!» — лихорадочно трясет головой Уилл, задыхаясь от рыданий. — «Конечно, приду! Только скажи куда!» Магнус улыбается своей кривой улыбкой, а в следующий миг, резко подавшись вперёд, сминает губы Уилла жёстким поцелуем — тем самым насаживаясь на лезвие ножа. Что-то горячее стекает по пальцам, ползёт по запястьям, капает на ноги. «Мой ангел, — шепчет Магнус, остранившись лишь на сантиметр, но Уилл может разглядеть, как из его рта сочатся тонкие струйки крови. — Ты стал моей погибелью». Уилл просыпается с футболкой мокрой от пота и щеками мокрыми от слёз. А ещё простынями. Позорно прилипшими к стекающей по бёдрам смазке. Это слишком! Всё это для него слишком! Он больше не может! Он сходит с ума и радуется этому. Надеясь, что безумие принесёт долгожданное освобождение. От мыслей, кошмаров, подозрений, догадок, сожалений… И тоски по прошлому, которого у них с Магнусом никогда и не было. События вчерашнего вечера налетают на память стаей голодных стервятников. В окно уже заглядывает хилое зимнее солнце. Значит, утро наступило. Значит, Эммет должен отпустить Магнуса, раз «его слово — не пустой звук», как он сам так горделиво заявил. Серые глаза отливают каким-то болезненным, лихорадочным блеском, когда Уилл сталкивается с Эмметом на лестнице. — Моя часть сделки выполнена, — сообщает тот, становясь на несколько ступеней ниже, чтобы заглянуть Уиллу в лицо. Слишком прямо. Слишком близко. — Если нужно что-то ещё — зови. — Омега усмехается. — Расценки тебе известны. От приторного тона Уилла передергивает, и он снова придушивает встрепенувшийся вопрос: «Не обманывает ли этот махинатор? Не закопали ли тело Магнуса где-то в лесу? Не скинули ли в реку?» Попросить доказательств? Если Эммет сдержал слово — можно задеть его чувства. Если не сдержал — тем более. Незачем кусать руку, которая тебя кормит, пусть и человеческим мясом. — Когда я смогу встретиться с братом? — осторожно интересуется Уилл, и видит сочувственную улыбку, растянувшуюся на точёном лице. — Мой бедный… Ты скучаешь по Томасу? Я понимаю. Когда? Ох… — Эммет делает вид, что напряжённо размышляет. — Как только я удостоверюсь, что Магнус покинул страну и больше не представляет для тебя угрозы. А теперь, увы, должен бежать — полно дел! Увидимся уже за ужином, милый Уильям. Холодные пальцы невесомо гладят по щеке, а ещё более холодные губы оставляют там же выжигающий рабское клеймо поцелуй. Его никогда не выпустят отсюда. Уилл это знает. И времени ждать больше нет. Да и сил терпеть — тоже. — Я хотел бы прогуляться с Сэмми, — говорит он вслед удаляющейся фигуре. — Можно? — Тебе можно всё, мой дорогой, — небрежно бросает Эммет. Всё? Тогда всё Уилл и возьмёт. Голос Сэмми звучит бодрее, чем в прошлый раз, и, кажется, визгливее. Или это просто нервы Уилла искажают слух? Ведь и солёный морской воздух кажется более горьким с каждым вдохом. И засыпанная песком земля лишь сильнее гудит под решительными, пусть и нервными шагами — медленно, но верно оставляющими дом и Эммета всё дальше за спиной. — Я правда в это верю! — вдохновенно восклицает Сэмми, а Уилл понимает, что давно потерял нить разговора и что ему глубоко на это наплевать. — Он наведет порядок в городе! Вот увидишь! Впереди — несколько километров пляжа. Слева — море. Справа — скалистый обрыв, поднявшись на который, можно увидеть лес. И, если утром оттуда лениво выползло солнце, значит, там находится восток. Значит, в той стороне Дублин. Значит, туда Уиллу и нужно… Однако взобраться по камням обрыва смог бы только опытный сказолаз. Остаётся только обойти его — то есть вернуться к дому. И снова — к Эммету. Чёрт! Мозг лихорадочно ищет хоть какую-то лазейку. Главное — не паниковать. Как бы в этой ситуации поступил Даррен? Но Уилл — не Даррен… Он не так умён и опытен. Все считают его лишь наивным напуганным мальчишкой. Но, чёрт возьми… Как же это кстати! — Постой… — вдруг замерев на месте, Уилл понуро опускает голову. И, спрятавшись за упавшей чёлкой, до крови закусывает внутреннюю часть щёк. Вспышка боли бьёт куда-то в нос, заставляя его увлажниться, а глаза намокнуть. — Подожди, пожалуйста… — В чём дело? Теперь Уилл силой не разрешает себя моргать, чтобы глаза ещё большее заслезились от бушующего ветра, а затем смотрит на Сэмми — прямо и тоскливо. — Море… — обняв себя за плечи, всхлипывает Уилл. — Запах… Он так напоминает мне о брате… А я так по нему скучаю… — Могу представить, — маленькие ладошки Сэмми тут же, утешая, гладят по спине. — Я тоже жуть как скучаю по родным… — Тогда можем уйти отсюда? Пожалуйста! Это как… ножом по сердцу, понимаешь? — Хочешь вернуться? Уилл морщится, будто сдерживая рыдания: — В доме я, как в гробу, в этих четырёх стенах… — Понимаю. — Может, нам прогуляться где-нибудь ещё? Например… Не знаю… А если пройтись к лесу? Поищем интересные растения для зарисовок. — К лесу? — светлое лицо Сэмми тут же омрачается почти что не паническим испугом. — Но Ренсом запретил уводить тебя с пляжа! Ах вот как? Получается, «Ренсом» все же запретил. Как умно: расширить пташке клетку, дав мнимое ощущение свободы. Браво. — На этом пляже я точно больше не выдержу… — Уилл шмыгает носом — широко распахнутые глаза печёт, а слёзы щедро бегут по обветренным щекам. — Ну прости, — Сэмми виновато прячет взгляд. — А давай погуляем вокруг дома? В саду тоже хорошо! Тебе понравится! А в том лесу вообще нет ничего интересного, поверь. Я только вчера там был — шишки, пеньки да ёлки! — А тебе можно ходить, куда захочешь? — настораживается Уилл, и Сэмми, кажется, считывает эту перемену. — Я… Зачем ты спрашиваешь? — Просто интересно. — Думаю, Ренсом переживает, чтобы тебя не похитили люди О’Доннела. Опасно уходить слишком далеко. Ты же и сам должен это понимать. Седьмое пекло! Сэмми! Неужели можно быть таким тупым?! — Ты прав, — снова всхлипывает Уилл, — конечно. Тогда погуляем вокруг дома. Лишь бы подальше отсюда… Доброжелательная улыбка Сэмми хлёстко бьёт по нервам, и Уилл с трудом сдерживает оскал, поворачивая обратно. Теперь впереди торчат островерхие уровни крыши его личной гробницы. Седьмое пекло! Сэмми идёт близко, нога в ногу. Он — жуткий трус, доверять ему нельзя. Но и улизнуть незамеченным не выйдет. Семьдесят седьмое пекло, чёрт бы его побрал! Шестерёнки в голове бешено вращаются, а глаза шарят по сторонам. И наконец-то ноги Уилла спотыкаются о торчащий из песка ответ. — Если хочешь, — голос Сэмми жужжит в ушах бессмысленным шумом из старого радиоприёмника, — можем взять альбомы и сделать пару этюдов в саду. Уилл замедляется лишь на несколько секунд — так, чтобы это не стало заметным. И, дав Сэмми отойти вперёд на жалкую пару шагов, бросается к валяющемуся неподалёку увесистому куску горной породы, явно отколовшемуся от обрыва. Пальцы впиваются в камень до скрежета ногтей. У Уилла есть лишь один шанс. И он им воспользуется. — Прости, Сэмми. Кровавая ссадина зияет на лбу омеги, когда Уилл торопливо оттаскивает его в бок — пока крыши проклятого дома не скрываются из виду — и рассеянно щупает пульс. Слава богу. Жив. Руки трясутся, как у запойного алкоголика, стягивая чужую одежду и срывая собственную. Времени переодевать Сэмми нет — на счету каждая секунда. Но Уилл наспех заворачивает его в своё пальто, защищая от пронизывающего ветра, прежде чем самому нырнуть в дутую зимнюю куртку. Хоть бы Сэмми отыскали до наступления ночи. Или он очнулся сам. Проклятье! Нет! Хоть бы никто ничего не заметил, пока Уилл не умчит отсюда достаточно далеко! Да, он — негодяй, скотина и чудовище! Да, он спасает свою шкуру! Ноги вот-вот готовы сорваться на бег, но Уилл лишь глубже натягивает капюшон, направляясь прямо к дому, где скрывается спасительный обход: устремляющаяся в лес тропинка. Не привлекать внимания… Вести себя естественно… Он — Сэмми… Замученное тучами бледное солнце смотрит то ли с жалостью, то ли с укором. Но Уиллу плевать. Наверное, именно так и становятся бездушными сволочами — загнанными в угол и вынужденными перегрызть глотки за свободу. Так и превращаются в Магнуса О’Доннела. Лес призывно маячит впереди, а затылок прожигает недоброе предчувствие. Словно его буравит чужой взгляд — серый, ртутный, ядовитый. Шаг. Спина покрывается мурашками. Кто-то следует за ним? Шаг. Слух улавливает топот вдалеке. Или только показалось? Шаг. Совсем скоро Уилл окажется в лесу и спрячется между стволами. Шаг… Как обезумевший, Уилл бросается вперёд. Он бежит так быстро, как никогда не бегал, и так долго, что короткий зимний день уже начинает катиться за горизонт. Ветви голых деревьев тянут к нему свои иссохшие чёрные когти, будто предлагая помощь. Поросшая мхом лесная земля пружинит под горящими от усталости ногами, а застелающие её сухие листья отлетают от подошв ботинок. Уилл спотыкается. Падает. Поднимается. Снова падает и снова бежит. Не видя и не зная куда. Домой. В тёплые, уютные объятия Томаса. К язвительным, но добродушным колкостям Даррена. И — Уилл не может лгать самому себе — к Магнусу. Но чтобы поцеловать или убить — он ещё не знает. — Попался! — сильные руки внезапно хватают поперёк туловища, а в нос, словно кулаком, бьёт резкий запах хвои и смолы. Глаза — злые, карие — смотрят из-под кустистых тёмных бровей, а полускрытое густой короткой бородой лицо искажает оскал, поистине животный. — Идиот! — гарчит Джонни, пресекая жалкие попытки Уилла вырваться. — И как у тебя только мозгов хватило?! Знаешь, что теперь с тобой сделают?! — Пусти! Умоляю, пусти! Уилл, что есть мочи, упирается пятками в землю, а в следующий миг с яростью загнанного зверя вгрызается зубами в здоровенный кулак, сжимающий его запястья. Зря… Джонни лишь издаёт утробный рык и грубо хватает Уилла за грудки, отчего ноги беспомощно дёргаются в воздухе. Вот и всё. Сейчас его придушат. — Или пойдёшь сам, или поволоку за волосы! — сверкает клыками альфа. — Выбирай! — Нет! Пусти! Прошу! Ты же столько лет был в клане! С Дарреном плечом к плечу! Неужели это ничего для тебя не значит?! — Не лезь в мою душу, пацан, — огрызается Джонни, и Уилла, будто сбежавшего из клетки кролика, тянут куда-то за шкирку. — Идём! Издали доносятся голоса, грубые, возбуждённые: — Джонни! Что за шум?! Нашёл его?! Ну конечно. Эммет не рискнул бы посылать в погоню только Джонни. Ведь всем известно: кто предал один раз, предаст и второй. И Уилл очень надеется, что это правда. А потому умоляюще впивается в каменное плечо альфы пальцами, а в лицо — глазами, но тот уже выкрикивает в ответ басовитое: «Да!» — Прошу! — пищит Уилл, как можно тише, чтобы не слышали другие. — Я же знаю, что кодекс для мафии — святое! Даррен так говорил! — Заткнись! — одним движением Джонни впечатывает Уилла в ствол ближайшего дерева, так что, весь воздух выходит у того из лёгких. — Не смей упоминать сраный кодекс! Нихрена ты не понимаешь! — Я никому ничего не расскажу! — судорожным шёпотом тараторит Уилл. — Клянусь! Никто не узнает, что ты шпион! — Шпион… — беззвучно смеётся альфа. — Поздно, малец! Даррен уже меня вычислил. Чуть не прикончил. Гнал через весь Дублин, как облезлого лиса из курятника… Хоть с животом, а всё равно такой же! Что аж дух захватывает, чёрт бы его побрал… — Тогда амнистия! — Чё? — Помилование! Можешь обменять мою жизнь на полное прощение! Ты же станешь героем, если вернешь меня домой. Тебе спустят с рук всё что угодно! — Такие обиды Даррен не прощает… — Простит! — Да и только полный идиот будет переть против Эммета. Особенно теперь… Неподалёку звучат тяжёлые шаги, и из-за деревьев, как тени с наступлением рассвета, появляются четверо. Альфы. Уилл видел их в доме, когда подготовка к операции в церкви кипела полным ходом. И теперь, как совсем недавно скрутили Магнуса, скрутят и его… — Что, крошка, соскучился по истинному? Помчал следом? У Уилла всё переворачивается внутри. Сиплый, прокуренный и, несмотря на это, скрипучий — этот голос принадлежит тому самому альфе с орлиным носом, так жаждавшему прикончить Магнуса в подвале. Кажется, Эммет называл его Шейном. Точно. Скрестившись с ним взглядами, Уилл инстинктивно скалится: — Где Магнус? Что с ним сделали?! — Не переживай. Приказы Ренсома я выполняю. Вывалил тушу твоего ненаглядного на трассе недалеко от Дублина. Надеюсь, ублюдок Моран подберёт его раньше, чем там промчится какой-то грузовик. — Сволочь! — орёт Уилл, рвясь вперёд, но рука Джонни возвращает его на место, как жалкого котёнка. — Мразь! — Нет, вы только послушайте! — расплывается в хищной улыбке Шейн. — Ну просто уменьшенная копия О’Доннела! Остальные альфы хохочут, будто стая гиен, а Шейн подходит ближе, и его тяжёлый запах чёрного перца заставляет Уилла отшатнуться. — Знаешь, тебя так долго жалели… — шипит альфа совсем тихо, и это вызывает больше ужаса, чем самый громкий крик. — Невинная жертва, да? Вот только любому дураку известно, что истинные друг друга стоят. И раз уж нам не выдали О’Доннела, так, может, отыграться хотя бы на тебе? — Остынь, Шейн, — припечатывает Джонни, резко задвигая Уилла себе за спину. — Пока не получим указаний от Ренсома — мелкого не трогать. — Ренсома здесь нет. Скажем, что пацана догнали, но он свалился в овраг. Бывает. — Ты не расслышал? — запах Джонни предупреждающе сгущается, а в следующий миг он закидывает пикнувшего от неожиданности Уилла себе на плечо. — Мелкого не трогать. — Да! Тащим его скорее к Ренсому! — нетерпеливо рявкает ещё один альфа с мощными, как у неандертальца, челюстью и надбровными дугами. А после уже вполголоса добавляет: — Не то он нам бошки пооткручивает… — А какого хрена мы вообще с ним цацкаемся? — возмущается другой, коренастый и такой мускулистый, что вначале Уилл принимает его за Мела. — Сбежал да и сбежал! Школьник… Чё он сделает-то? — Да все же в курсе, что Ренсом по омежкам, — отгавкивается притихший, а потому злой, как чёрт, Шейн. — Чего встали?! Пошли уже! — То есть ему — трахаться, а нам — по лесам за этим утырком бегать?! — Недоволен — все претензии к Грэму, — рявкает Джонни. — Ага, нашёл дурака… — тут же умолкает коренастый альфа. Мысли разбегаются, как тараканы, испуганные внезапно зажжённым светом, но Уилл упрямо пытается сгрести их в кучу. Сейчас его приволокут к Эммету. И одному богу известно, какой реакции от этого психопата стоит ожидать. «Думай, Уилл! Думай!» Лес всё сильнее тонет в густых сумерках. Значит, настолько долго он бежал? Получается, на обратную дорогу тоже уйдёт немало — время ещё есть. — Почему ты сменил сторону? — тихо спрашивает Уилл погружённого в угрюмое молчание Джонни. — Почему именно Эммет? Ты же был в клане столько лет. — Не твоё дело, — грубо пресекает тот, но странное чувство в груди убеждает Уилла продолжать. — В клане тебя что-то не устраивало? Магнус? Я с ним поговорю! — Ты, малец, на свою шею сначала глянь. Дырень вон какая. Поговорит он… — А вот и поговорю. — Ну вот и поговори. Чудесный разговор. Долбаные альфы! Все как на подбор — твёрдолобые бараны! — Это из-за мести? — снова шепчет Уилл. — Ты хочешь кому-то отомстить? Магнусу? — Вот же прилип… Кончай мне уже мозги препарировать! — А ты ответь, тогда и перестану. — У меня есть свои причины. Доволен? — Ты вообще понимаешь, что я — омега босса? Я могу договориться о чём угодно! — Ты себя сильно переоцениваешь, пацан. — Это я ещё преуменьшаю. Пацан! Джонни усмехается, и это воскрешает в Уилле трепыхающуюся надежду. — Чего ты хочешь? — продолжает он, вцепившись в мускулистые плечи, чтобы не упасть, когда Джонни легко перепрыгнул через поваленное дерево. — Денег? Сколько? Любую сумму назови! — Если бы сраные бумажки всё решали. — Тогда что? Власть? Месть? Скажи мне! — А чего это птенчик там раскудахтался? — мерзко ржёт один из альф. «Неандерталец», — замечает про себя Уилл. — На ухо тебе что-то всё щебечет и щебечет! Эй, пташка? Нам же тоже послушать интересно! — Плачется, что хочет к папке, — холодно отрезает Джонни. — Ну, так и мы можем утешить, если больно надо, — плотоядно оскаливается прежде молчавший альфа с довольно длинными, стянутыми в хвост волосами и каким-то перекошенным лицом. — Такому сладенькому малышу грех не помочь. Столь родное и болезненное «малыш» выстреливает прямо в сердце, вытягивая из его недр всё самое тёмное, что там притаилось. А через долю секунды иступлённый крик рвётся у Уилла из груди: — Закрой рот! И без того перекошенное лицо альфы искажается ещё сильнее. — Ты чё сказал, дырка? — Морис, успокойся, — устало бросает «неандерталец» и облизывает фигуру Уилла голодным взглядом. — Крошка просто напуган. — Ты это меня затыкать удумал? — не унимается перекошенный. Его врождённый запах табака, тяжёлого, удушливого, и рядом не стоящего с запахом привычных Уиллу сигарет — в привычных Уиллу иссеченных шрамами пальцах — расползается по лесу. — Неужто О’Доннел не научил, как вести себя с альфами, омеженька? — Ренсом — тоже омега… — севшим голосом лепечет похолодевший Уилл. — Да, и именно поэтому не он отмораживает себе яйца в этом клятом лесу! — ворчит Шейн и вдруг резко останавливается, подавая пример и остальным. — А знаете… К чёрту! Достало! — он окидывает всех горящим взглядом. — Ренсом божился, что отдаст нам О’Доннела. И что мы, его папашу в зад, вместо этого получили?! Гоняемся по болотам за каким-то недоноском! Этот мелкий полагается нам. Как штрафная выплата, чтоб её! — Ах, штрафная выплата? — басит Джонни, и Уилл чувствует, как альфьи пальцы сильнее сжимаются на его рёбрах. — Штрафную выплату Ренсом устроит тебе позже! Если узнает, что ты пытался провернуть! — А я с Шейном согласен! — горячо восклицает коренастый. — Ренсом вечно заливает, что всё у нас, мол, общее. Общее, говоришь? Ну, раз так — то, получается, и мы с его шлюшкой можем разок поразвлечься! Разве нет? — А потом что? — напряжённо морщит низкий лоб «неандерталец». — Пацан нас сдаст! — Не сдаст, если останется в лесу, — ощеривается Шейн. — Или на дне моря. — Только рыпнитесь в его сторону, — рокочет голос Джонни, — станете удобрением деревьев. Хоть какой-то прок от вас, уродов, будет… — А какого хрена ты выкобениваешься? Что, надеешься, Даррен так и подставит тебе зад, как только притащишь к нему братца его альфы? — Верно! — ехидно посмеивается коренастый. — Разговорчики-то давно ходят! Что Джонни втюхался в этого недо-омегу, а Ренсом пообещал ему отдать его, когда получит клан… И это мы ещё уроды, говоришь? Сам дрочишь на пузатого! — Захлопни пасть! — верхняя губа Джонни грозно ползёт вверх, обнажая ровный ряд зубов. — Точно, дрочит! — ржёт альфа с перекошенным лицом. — А малого приберёг для себя. Устроят там групповушку — Джонни, Даррен и два братца! — Хватит языками трепать, — отрезает Шейн и, с вызовом глядя на Джонни, шагает вперёд. — Отдавай пацана. Сейчас же. — Да, всё-таки за свои ошибки приходится платить… — тихий вздох Джонни долетает до ушей, а в следующий миг Уилл падает на влажную лесную землю. Выстрел раздаётся так близко, что он хватается за голову, стараясь справиться с разрывающим перепонки звоном. Теперь Уилл глух. И слеп из-за наступившей ночи. Совсем как в своём недавнем сне — оказывается один во мраке ощущений и предчувствий. Пока пальцы автоматически не сжимаются на чём-то металлическом — что некто вложил в его ладонь. — Не заставляй меня об этом пожалеть! — громогласный голос Джонни прорывается сквозь звенящий гул в ушах, а Уилл впивается в уже знакомую рукоять пистолета. — Уноси ноги! Я тебя найду! Очертания дерущихся проступают нехотя, как акварель на сухой бумаге. Хрипы, удары, выкрики и выстрелы. Всё сливается в одно пятно — багрово-красное на чёрном. «Не заставляй пожалеть…» О, в сожалениях Уилл профи! Но главное, что он намотал себе на ус — одними сожалениями случившегося не исправить. И ничто не выворачивает наизнанку так, как проклятый вопрос «а что если бы?», заданный, обернувшись в прошлое. Однако сейчас Уилл глядит только вперёд. Глядит, бежит, несётся — сквозь липкую мглу леса и разрежённый от холода и страха воздух; оставляя позади звуки неистовой борьбы. Сейчас — пусть даже на несколько секунд — Уилл свободен. Что будет дальше? Жив ли Магнус? Какую ещё гнусность выкинет Эммет? Вопросы бешено вращаются в мозгу, уже даже не надеясь найти ответ… А есть ли ему вообще куда бежать? В Дублин? Но он на другом конце страны! Томас, Даррен, Магнус… Все они за тысячи киллометров! Рискнуть пересечь целый остров на своих двух? Да и как он может быть уверен, что Дублин станет надёжным убежищем от загребущих лап одного конкретного омеги? Нет, Даррен что-нибудь придумает… Обязательно придумает! — Попался! — лязгают над ухом зубы, и он не успевает даже вскрикнуть, как оказывается придавленным к земле тяжёлым телом. Дыхание перехватывает от тошнотворного запаха пота, крови и чёрного перца. Шейн. С его искажённым острым, как лезвие бритвы, лицом и растёкшимися чернотой бешеными зрачками — что видно даже в темноте. — Интересно, как запоёт О’Доннел, когда узнает, что я затрахал его омежку до смерти? — ржёт альфа. — Чёрт, какой же ты молоденький… — хрящеватый нос утыкается Уиллу в шею. — Сладкий мальчик… — Пусти! — Вот только воняешь этим подонком, — влажные губы елозят по щеке. — Пусти! Пусти меня! — А впрочем, насрать… — куртка задрана, а пояс штанов нещадно тянут вниз. — Буду представлять, что душу его, а не тебя! — Убери лапы! — иступлённо рычит Уилл, а дуло пистолет утыкается прямо Шейну в бок. Страх вспыхнувший в чёрных глазах, быстро сменется бесовским весельем. — Ну и? Чё ж не стреляешь? Кишка тонка! Зубы сжимаются так крепко, что, кажется, Уилл чувствует метталический вкус на языке. Тонка… Ещё как тонка… А, значит, от этого куска железа в его руке проку не больше, чем от костлявых омежьих кулаков! «Почему ты боишься?» — сердце проламывает рёбра, когда хриплый голос вибрирует в промозглом воздухе. Этого не может быть. Уилл просто сошёл с ума. Иначе как объяснить, что запах мяты в этот самый миг неумолимо заползает в лёгкие? Не давая дышать, думать и жить, пока указательный палец не дрогнет на спусковом крючке. — О’Доннел, хорошо тебя растрахал? — Шейн до синяков сжимает запястье, пытаясь выбить пистолет. — Надеюсь, что да, иначе будет очень больно! «Ничего не бойся, мой ангел. Стреляй…» — Я не боюсь, — хрипит Уилл, и поросшая изумрудным мхом земля орошается чернильной кровью. Как и его руки. Которые он уже никогда не сумеет отмыть. Тошнота резко подкатывает к горлу, а желудок сжимает судорожный спазм, и Уилл с трудом скидывает с себя придавивший бетонной плитой труп, чтобы обессилено грохнуться на колени, прежде чем его сотрясает приступ рвоты. — Живой? — звучит голос за спиной. Секунда — и пистолет уже привычно подрагивает в руке Уилла, свирепо глядя дулом на чёрный громадный силуэт. — Спокойно, камикадзе. Это я. Запах хвои и смолы отрезвляющей пощёчиной бьёт по щекам. Джонни — помятый и потрёпанный, в рваной кожаной куртке и с парой кровящих ссадин на лице — склоняется над изогнувшимся в неестественной позе Шейном. — Чисто сработано, — кивает Джонни, прижав два пальца к ещё тёплой шее, а затем устремляет на Уилла внимательные глаза. — В первый раз? — А сам как думаешь?.. — После такого, конечно, за воротник заложить надо бы… Ну, уже как есть. Вставай, малец. Пора валить отсюда. — Притащишь меня за шкирку к Эммету? — Уилл пытается подняться, но колени предательски подкашиваются. — Подожди… Дай минуту… подышать. — Притащу, — басит Джонни, и в один миг подхватывает Уилла на руки. — Но к братцу твоему. — Правда?! — А что мне остаётся? Суну голову в петлю — авось на радостях твой Магнус не решит её затягивать… — Даже если решит — я не позволю. — Ага, не позволит он… Посмотрю я, как ты это О’Доннелу заявишь! Глазом не моргнёшь — тебя и второй меткой наградят, чтоб не выделывался… Ладно. Когда сможешь топать сам — скажи. Нет времени дух переводить. Уйдём достаточно далеко — свяжусь с Дарреном. — Спасибо… — Так о своей же шкуре пекусь. — Я про то, что было раньше. Шейн и остальные… Джонни сжимает мощные челюсти, а после отрезает: — За такое не благодарят. — А за что тогда вообще благодарить? — Уж точно не за обычную порядочность. Не может альфа такие мерзости творить. Раз сильнее омеги — значит, должен защищать, а не наоборот. Уилл только бессильно стискивает кулаки вместо ответа. Реальность проваливается в ночь — холодную и серую, совсем как глаза Эммета, которые мерещатся за каждым деревом. Тогда как обострившийся до предела слух то и дело слышит топот позади. Однако лес великодушно укрывает беглецов в своих объятиях, заметая любые следы и запахи гнилой листвой. — Вряд ли Эммет уже в курсе о случившемся, — говорит Джонни, когда наконец-то спешившийся Уилл озвучивает терзающий вопрос. — А вот под утро — наверняка смекнёт. Так что за ночь мы должны пройти как можно больше. И они идут. Несколько часов, до самого конца леса и дальше, через мёрзлые, но вечно зелёные долины, где все кельтские легенды, словно застыли в бессмертном сне; вдоль вымерших автострад, чтобы вновь укрыться под кронами деревьев. — Он у меня, — хрипит Джонни в телефон, прежде чем сунуть его растерянному Уиллу в ухо и нетерпеливо рявкнуть: — Говори. — Д-даррен? «Уилл?! — вскрикивают на том конце. — Господи, Уилл! Ты цел?! Где ты?! Томас, это Уилл!» «Уилли?!» — грохочет где-то вдалеке, но Джонни безжалостно отбирает телефон. — Я требую обмен, — его хмурое лицо становится ещё мрачнее. — Вы дадите мне уйти. Забудете о моём существовании. Навсегда. Чтобы ни через десять, ни через тридцать лет мне не приходилось шарахаться от киллеров в кустах. Иначе мальчишка останется со мной. Я знаю того, кто щедро за него заплатит… Уилл сжимает кулаки. Он не может позволить себе разреветься прямо сейчас. Не может! Пусть даже рыдания душат, встав поперёк горла, а голос брата до сих пор звучит в ушах и терзает сердце. — Ну, что ж… — Джонни наконец-то устремляет на него уставшие карие глаза. Телефон выключен, экран давно погас — а значит, нить, связывающая с Томасом и Дарреном, оборвалась снова. — Они уже в пути. Надо пройти ещё километров десять до места встречи. И да… Твой О’Доннел живее всех живых. Обещал затолкать мне мои же яйца в глотку, если с тобой что-то случится… — Джонни кривится, и каким-то образом Уилл понимает, что это попытка улыбнуться. — Всё-таки правду говорят — после знакомства с тобой, он подобрел… Ладно, малец, идём. Нужно успеть добраться до рассвета. Рассвет и впрямь приносит только страх. Но разве может он сулить что-то иное, если выполз из чрева безбожной ночи? Ноги Уилла гудят, в горле сухо, а желудок, кажется, прилипает к спине, когда Джонни наконец-то бросает через плечо: — Здесь. — И как ты это понял? — бессильно прислонившись к дереву, Уилл оглядывается вокруг. Ёлки да пеньки — как ранее правильно заметил Сэмии. Только вдалеке виднеется просвет обрубливающей лес автострады. — Пару лет назад мы прикончили одного парня на этом самом месте, — равнодушно объясняет Джонни. — Знатная была заварушка. Такое захочешь — не забудешь… А ты чего встал? Давай-давай! Выйдем к дороге, будем их высматривать. Или что, не рвёшься встречать любовь всей своей жизни? Живот сжимает тисками предвкушения и страха. — Магнус тоже едет? — вырывается у Уилла, который тут же морщится под чужим насмешливым взглядом. Какой глупый вопрос… Этот упрямый баран бежал бы следом за машиной, уедь Даррен и Томас без него! Как первые люди, опозоренные и изгнанные, боялись покидать Эдемский сад, так и сердце Уилла падает куда-то в пятки, стоит ему шагнуть из леса на вымощенную асфальтом магистраль и всмотреться в затянутый туманом горизонт. Неужели скоро всё закончится? И точно ли он к этому готов? Взглянуть в лицо Магнусу, когда тот не закован в цепи? Когда и сам может схватить за горло, вжаться бёдрами, повалить на землю… Или на постель. Ведь сколько бы Магнус из снов не уверял, что сполна заплатил за свой урок, Уилл сомневается, что его двойник вообще понял, что должен был хоть чему-то научиться. Однако бежать поздно. И некуда. Ведь позади лес, а телефон в кармане Джонни принимается гудеть, и тот спешно прижимает его к уху. — Да? Ждём. — Кивает альфа и тут же отбивает звонок. — Они подъезжают. И действительно, вскоре — хоть Уилл не может сказать через минуту или полчаса — рассветные сумерки сотрясает гул мотора. Только сейчас Уилл верит: всё реально. Голубые глаза и тёплые руки Томаса. Ехидный прищур и острый язык Даррена. Это не сон, не бред, не галлюцинация. Совсем скоро Уилл бросится в объятия своей семьи. «А тот, кто поставил тебе метку — не семья?» — пищит противный голосок. — «Он хотел, чтобы ты всю жизнь оставался рядом». «Но, чего хотел я сам, он спросить не догадался?!» — огрызается Уилл. — Боишься? — бас Джонни совершенно неожиданно заглушает внутренний спор. — А нужно? — Уилл только дёргает плечом, наблюдая, как призрачный туман обретает вполне осязаемую форму: прямо на них стремительно несётся черный автомобиль. — Всегда нужно, — усмехается альфа. — Кто не боится волков, умирает в лесу. — Тогда в лес вообще лучше не ходить. — Ходить, только с ружьём. — А если жалко убивать волков? — Облегчишь им задачу убивать тебя. До встречи с прошлым и будущим Уилла разделяют считанные минуты. Машина приближается. И теперь он может разглядеть неясные очертания чьих-то широких плеч за лобовым стеклом. Наверное, именно это и заставляет его нервно хмыкнуть: — Значит, Магнуса мне тоже лучше встречать с ружьём наперевес? — Не помешает, — ухмыляется Джонни, однако после качает головой. — Но, знаешь, он ведь правда убивался, когда тебя похитили. Никогда его таким не видел. За все десять лет… В какой-то момент даже грешным делом подумал, что он наложит на себя руки. Поэтому, — Джонни снова скалится в ухмылке, — мне кажется, что это я встречаю Магнуса с тобой, вместо ружья. — Ну, тогда предупреждаю, у меня сбит прицел, — со странной тяжёстью в груди бросает Уилл. — Семейное — не можем стрелять по мафиози. Джонни фыркает, явно стараясь скрыть смех: — Семейное… А ты уверен? Не знаю, прав я или нет, но что-то ты не сильно походишь на своего надутого, как индюк, братца. Уилл успевает только прыснуть. А ответить — уже нет. Так как тот самый густой туман, покрытое трещинами рассвета небо — и, кажется, целая Вселенная — вспыхивают пламенем. Мир мерцает замедленными кадрами, снятыми чокнутым режиссёром-пироманом. Вот капот отлетает к чертям. Вот шины лопаются взбесившимся чёрными змеями. Вот огонь затапливает салон, словно машину швырнули в жерло вулкана. А затем волосы на затылке встают дыбом, стоит чуткому слуху уловить шум где-то позади. С совершенно другой стороны — там, где небо всё ещё аспидно чёрное — поблёскивают стёкла мчащегося вперёд второго автомобиля. — Проклятье! — орёт кто-то над ухом. — Обратно! В лес! Быстро! Уилл?! Уилл, твою налево!!! Но он не слышит. Он горит вместе с тем, что когда-то было машиной. Каждая кость в его бессмысленном и таком ненужном теле; проломленные обуглившимся сердцем рёбра; стиснутые до треснувших пальцев кулаки и глаза — навсегда ослепшие, слишком долго всматриваясь в бездну. Полыхают. А эта бездна теперь всматривается в него. Чьи-то руки подхватывают Уилла, с корнем вырывая из земли. Кажется, пахнет лесом. Кажется, они бегут. Кажется, всё вращается, трясётся, смешивается в круговороте и исчезает в воронке космических кротовых нор. А затем что-то переключается в мозгу. Прошибает позвоночник, бьёт сквозь череп и те самые сломанные ребра. Наступает тишина, звенящая и жуткая. И Уилл бежит. Просто бежит вперёд, потому что больше бежать некуда. Потому что Магнус — истинный Люцифер. А любому дьяволу суждено гореть в огне и тащить туда других.