Каждая четвёртая

– Довольна? – спрашивает Анцупов в гарнитуру. Смартфон лежит на столе вниз экраном, а сам Анцупов стоит у окна, разглядывая разноцветные воздушные шарики, привязанные к окну на другой стороне улицы. В Типере идёт снег, кружится на ветру и ложится на крыши машин и головы и плечи прохожих; на асфальте он сразу тает, превращаясь в неопрятную грязную воду, струится ручейками вдоль поребриков и стекает в канализационные решётки. – Не знаю, – отвечает Барбара. – Глущенко точно доволен, светился как лампа накаливания, когда я улетала. А я думаю, что нет ничего хорошего в том, чтобы сначала довести ситуацию до предела, а потом звать кавалерию и устраивать показательную порку. Неужели никто не докладывал о Робинсе?.. Анцупов вздыхает, и Барбара осекается. Она сидит перед трюмо в своей квартире, тщательно и заботливо обставленной и задекорированной в стиле ретро. На ногах у Барбары бархатные шлёпанцы на небольшом каблуке, на плечи накинут лёгкий халат, на голове полотенце. Разговаривая с Анцуповым, Барбара откладывает палетку теней для век и кисть для макияжа, отводит свободную руку от лица и критически разглядывает тёмно-розовый лак на ногтях. – Это лучше, чем ничего, – напоминает Анцупов. – Если бы мы с тобой могли построить идеальный мир, Робинс бы там вообще не случился, не о ком было бы докладывать. – А мы не можем? – неожиданно усмехается Барбара. – Мы делаем то, что в наших силах, – Анцупов наконец отводит глаза от воздушных шаров. – Ладно, Бог с ним. Что у тебя за праздник-то? – Юбилей тёти Кристины, – Барбара раскручивает и снимает полотенце, пальцами распутывает влажные волосы. – Я купила ей серьги с бриллиантами, но чем больше на них смотрю, тем меньше они мне нравятся. Не знаю, что делать. Я люблю своих родных, но семейные традиции повергают меня в отчаяние и депрессию. Анцупов печально улыбается. В Кэмберри Лора, одетая в узкую юбку и белый полупрозрачный свитер с рукавами "летучая мышь", застёгивает на Сане шерстяное платье в белый горошек и спрашивает, поднимая две брошки: – Ромашку или мячик? Саня выбирает мячик. Лора прикалывает брошку к её платью, короткими быстрыми движениями макает пальцы в воск и приглаживает Сане торчащие на проборе отдельные волоски. – Ну вот, готова, – одобряет она, разворачивает зеркало. – И не видно твоей ветрянки, ты сейчас бледненькая, всё списалось. – "Списалось"? – передразнивает Алик. – Привет Тору, спасибо ему за вклад в наш лексикон! За добавление новых красок! Он тоже готов к выходу, на нём светло-серая рубашка и джинсы с неброским геометрическим принтом, сверху серый кардиган. – Какой ты иногда мерзкий тип, Александр! – жалуется Лора. – Отстань от моего мужика, иди к своему прикапывайся! – Ой, Лора! – оживает Саня. – А я хочу, чтобы Влад с Джеком к нам переехали, когда ты уедешь! Ты ведь не будешь против? Я так скучала по Джеку, я хочу чаще его видеть! И я могу с ним гулять и играть, я уже большая, и ему не будет грустно одному, когда Влад работает! Первый насмешливый взгляд Лора адресует Алику, затем переводит глаза на племянницу. – А ты Влада-то спросила, собачница юная? – любопытствует она. – Может, ему и у мамы хорошо! – Я спрошу, – начинает Саня, но тут уже вмешивается Алик: – Саня, ты помнишь, о чём мы с тобой говорили?.. Насупившись, Саня замолкает, но хватает её обиды ненадолго, через двор она бежит вприпрыжку, задирает голову на окна Илзе и оглядывается у подъезда, нетерпеливо топает ногой в ожидании Алика и Лоры, через ступеньку скачет вверх по лестнице и просачивается мимо Влада, открывшего дверь. – Привет, Джек! – кричит она, и Джек, уже виляющий хвостом, так же радостно кидается к ней и облизывает лицо. – Это наше педагогическое фиаско, – вздыхает Лора, разуваясь, и протягивает руку. – Привет, я Лариса, воображаемая сестра Алика. Влад смеётся и извиняется: – Прости за это. Я много о тебе слышал, но так и не увиделся до отъезда, вот и пошутил! – Алик всё воспринимает серьёзно, – доверительно сообщает Лора. – Эй, я тоже здесь!.. – перебивает Алик, но Лора не обращает на него внимания. – ...так что шути только о том, к чему реально готов! – предупреждает она Влада. И первая обращает внимание на то, как замирает Саня, вцепившись в шерсть на холке Джека. Саня, приоткрыв рот, таращится на Кайсу, вышедшую из двери кабинета. На Кайсе джинсовый комбинезон, чёрная футболка Игната и чёрный шерстяной кардиган, который она придерживает рукой на груди. Увидев Саню, она несмело, неуверенно улыбается, и тогда Саня идёт к ней, не отводя взгляда и таща за собой Джека. Алик делает было шаг вперёд, но Влад машинально удерживает его за локоть. – Я тебя помню, – говорит Саня значительно тише, чем обычно, почти с трепетом в голосе. – Я летела к свету, и ты была там, у тебя были чёрные глаза, и ты плакала чёрными слезами! Ты обняла меня и сказала, что ещё не время, и я должна вернуться! – Что происходит? – шёпотом спрашивает Лора. Ей никто не отвечает. Илзе, выглянув из кухни, обводит молчаливую группу вопросительным взглядом и тоже замирает, не решаясь прервать странную сцену. Кайса медленно опускается на колени. – Прости, малышка, – она облизывает губы, – но я тебя не помню. Саня сперва хмурится, затем сразу светлеет. – Ещё бы! – подтверждает она серьёзно. – Я ведь у тебя не одна, да? А это давно было! Пап, пап, а мне когда сердце чинили? – Четыре года назад, – с трудом выговаривает Алик и добавляет вполголоса для Влада: – Ей делали операцию, ставили гомографт, но... Что происходит?.. – Вот! – Саня торжествующе улыбается. – Конечно, ты не помнишь! Нельзя запомнить всех, с кем работаешь, папа так говорит, и Лора тоже! А я не работала, я летала, поэтому я тебя помню! И ещё ты очень красивая, и с чёрными глазами, и с голубыми! А у тебя ребёночек в животе, да? А можно тебя обнять?.. – Можно, – Кайса раскрывает руки и поверх Саниного плеча смотрит на Влада, глубоко вздыхает и закрывает глаза, прижимаясь щекой к Саниной шее. Джек, обрадовавшись, что может теперь облизать всех сразу, немедленно приступает к делу. Напряжение, повисшее в воздухе, спадает. Лора подходит обнять Илзе и спрашивает, не нужна ли помощь. На Кайсу она бросает мимолётный любопытный взгляд, но не вмешивается; Саня тараторит без умолку, рассказывая Кайсе одновременно про ветрянку, школьные будни и доктора Серёжу, который после починки Саниного сердца видится с ней раз в полгода, а ещё он плавает на яхте – то есть, правильно говорить "ходит", и он сломал вот эту кость два года назад, которая тут, под шеей, и называется ключницей!.. – Ключицей, – поправляет Алик осипшим голосом, откашливается. – Сань, тормози. Подняв глаза на него, Кайса улыбается и встаёт, не отпуская Санину руку. – Дорогие мои, – говорит Илзе, наконец нащупав почву под ногами, – это Кайса, моя дочь. – Очень рада знакомству, – Лора, если и удивлена, ничем этого не выдаёт, она подходит и обнимает Кайсу, целует её в щёку. – Насовсем в Кэмберри? – Уеду на некоторое время, а потом вернусь насовсем, – честно отвечает Кайса. Влад смотрит на неё, когда её щеки касаются губы Лоры, и только он видит, как Кайса быстро моргает несколько раз подряд – и, поколебавшись, он отводит взгляд, когда знакомиться подходит Алик. – Теперь ты действительно понял, как это работает, – шепчет Кайса ему на ухо, когда они садятся за стол, и чуть сжимает его плечо. Светлая рубашка Влада превращается в шёлковое платье Барбары, кремовое с серебряными узорами, делающими его похожим на фантастический доспех, и бахромой по подолу. Короткие рукава открывают её сухие жилистые руки, вырез горловины подчёркивает форму лица. Чуть склонив голову, Барбара внимательно слушает сидящую через стол от неё девяностолетнюю тётушку в бархатном костюме и блузе с кружевами и время от времени кивает. – ...и вот если бы твой отец не пропал в девяносто девятом, – с горечью вещает тётушка, – и выступил бы поручителем по моему кредиту, мне дали бы ставку поменьше, и сейчас я не переживала бы о том, что надеваю одни и те же платья второй раз на важные мероприятия! – Мне жаль, тётя Клара, – протестует Барбара, – но я не думаю, что папа пропал специально для того, чтобы досадить тебе, а ипотеку ты закрыла ещё восемь лет назад, мне мама сказала. Она улыбается и встаёт, опираясь руками о стол. – Извини, я схожу за коктейлем. Принести тебе что-нибудь? Клара недовольно жуёт губами, но в итоге соглашается: – Двойную маргариту, деточка, будь добра. Столы в зале ресторана "Золотой Апельсин" расставлены буквой П, Барбара сидит с наружной стороны, наиболее пожилые родственники – с внутренней. В другом конце зала танцпол, и большинство гостей сейчас там, парами или поодиночке; несколько человек, в основном, мужчины, сидят и стоят у бара в нише по центру зала, дети разных возрастов носятся из одной локации в другую, кричат, смеются и изредка задерживаются у стола, чтобы быстро что-нибудь съесть или выпить. В ожидании коктейлей Барбара достаёт из клатча смартфон и набирает сообщение Анцупову: "Вызови меня отсюда, это невыносимо". Мужская рука приобнимает её сзади за плечи, Барбара напрягается и быстро прячет смартфон, оглядывается. – Кирилл! – говорит она без выражения, улыбается одними губами. У Кирилла светлые волосы, голубые глаза и ангельское лицо неопределённого возраста между двадцатью и сорока годами. Он одет в синие брюки и белую рубашку, его пиджак висит на одном из стульев по наружной стороне стола. – Смотрю, тётя Клара взяла тебя в оборот? – улыбается он. – Опять жалуется на безденежье? Не верь ей. В том году она отлично вложилась в акции металлопроката, может себе позволить что угодно. Ей просто нравится жаловаться. – В её возрасте это вполне объяснимо, – Барбара пожимает плечами и отступает на полшага, увеличивая дистанцию. – Что у тебя нового? Как диссертация? – Движется потихоньку, – неопределённо откликается Кирилл. – О, маргарита? – У тёти Клары традиционные вкусы, – улыбнувшись, Барбара забирает оба коктейля и кивает назад, на стол: – Извини, я обещала тёте поскорее вернуться! – Безусловно, – Кирилл улыбается в ответ. – Ты всегда была добра и терпелива к старичкам. – Надеюсь поправить карму, – произносит Барбара через плечо, и по её тону непонятно, шутит она или нет. Кайса в очередной раз выбрасывает на кубиках два очка и теряет свои последние карты местности в настольной игре "Медвежий лес". Засмеявшись, она складывает их в общий банк и встаёт со словами: – Приготовлю чай, это у меня лучше получается! – Я помогу, – предлагает Алик и отдаёт свои карты Сане. – Вперёд, медвежонок, сделай их всех! – Так точно! – звонко отвечает Саня. Влад хмурится, провожая Кайсу и Алика взглядом, и у самой двери кабинета Кайса оборачивается и подмигивает ему. Отчасти успокоившись, Влад переводит дух и возвращается к игре, долго трясёт кубики в ладонях, дует на них и выбрасывает двенадцать. – Да ты точно жульничаешь! – недоверчиво говорит Илзе. – Третий раз подряд, так не бывает! Кайса включает свет в кухне, наливает в чайник фильтрованную воду из кувшина, ставит чайник на плиту и некоторое время стоит над ним, прежде чем развернуться лицом к Алику, застывшему в дверях. – Саня пьёт чай? – спрашивает она. – Или сварить ей какао? – Пьёт, только некрепкий и с молоком, – Алик прокашливается, делает пару шагов вперёд и останавливается, заложив большие пальцы рук в карманы джинсов. – Какао ей не рекомендуется – вместе с крепким чаем и кофе. У неё биопротез сердечного клапана. Кайса кивает без удивления, так, будто получает подтверждение тому, что уже понимает. – Откуда ты знаешь? – Алик разглядывает её в упор. – Что ты вообще о ней знаешь? Влад не мог тебе ничего рассказать, он сам не знал. В глазах Кайсы он весь окутан красноватой дымкой. Цвет тусклый, спокойный, однако из-под него кое-где проскакивают алые молнии, рассыпаются искрами и сразу гаснут. – Я не опасна, – говорит Кайса, неохотно принимая игру в гляделки. – Ни для кого из вас. И я не знаю ничего, кроме того, что у Сани больное сердце. Я почувствовала это, когда дотронулась до неё. Алик обдумывает её слова, переступает с ноги на ногу. – Так ты экстрасенс?.. Кайса пожимает плечами. – Давно вы с Владом знакомы? – Алик меняет тему и первым отводит взгляд. – Технически – дольше, чем мы с тобой, – говорит у него из-за спины Влад. Кайса закусывает губу и отворачивается к шкафу, достаёт стеклянный чайник с узором из цветов и ягод земляники. Сжимает в кулак свободную руку так сильно, что белеют костяшки пальцев. – Чёрт, – Алик цокает языком и ухмыляется, поворачивается. – Я не съем твою сестру. – Точно нет, – Влад кривит губы в дружелюбной насмешке, но в его голосе сквозит металл. – И я не дам тебе даже надкусить. – Владислав, – зовёт Кайса. Он поворачивает голову и улыбается, и Кайса быстро моргает и чуть напряжённо улыбается в ответ. Алик с холодным интересом смотрит на неё, на Влада, снова на неё. Кайса трёт висок и наконец принимает решение. – У меня всё хорошо, – говорит она отчётливо. – Вернись в кабинет, пожалуйста. Мы тоже скоро придём. – Ладно, – легко соглашается Влад. – Только можно мне кофе, а не чай?.. Из кабинета, через две открытые двери, доносится радостный возглас Сани, тоже выкинувшей двенадцать и увеличившей вдвое площадь вольера для экзотических панд. Алик невольно улыбается её удаче, затем вздыхает, выдвигает стул и садится на него верхом, кладёт подбородок на руки. – Знаешь, как это выглядит? – спрашивает он серьёзно. – Знаю, – Кайса морщится и на пару секунд прижимает к лицу сложенные лодочкой ладони. – Как бы ни выглядело, ты ошибаешься. – Ты ведь ему не сестра, – констатирует Алик. – Вы знакомы – сколько? Пару месяцев?.. – И ты снова ошибаешься, – вслед за чайником Кайса достаёт чашки и блюдца, открывает коробку с серебряными ложками. – Он мой кровный брат... уже шестнадцать дней. Алик морщит лоб, шевелит губами. Краем глаза он видит Влада, переставившего стул в кабинете так, чтобы наблюдать за кухней. – Зачем? – формулирует Алик наконец. – Что тебе от него нужно? Кайса выключает закипевший чайник, споласкивает стеклянный и насыпает в него заварку из деревянной коробочки, заливает кипятком. Насыпает в одну из кружек растворимый кофе, достаёт из холодильника молоко, наливает в мерный стакан и ставит в микроволновую печь на подогрев. – Мне ничего не нужно, – произносит она тихо, стоя к Алику спиной. – Я хочу, чтобы он жил долго и счастливо. А для этого я должна остаться в его жизни. Её руки, лежащие на краю стола, подрагивают, и Алик это видит. – Я не понимаю, – говорит он, и Кайса разворачивается так быстро, что Алик, вздрогнув, выпрямляется и подаётся назад. – А большего я тебе не скажу, – отвечает Кайса, и тьма выплёскивается из её зрачков, но остаётся в пределах радужных оболочек. – Я пока не знаю, кто ты. У меня нет оснований тебе доверять. Если ты будешь с ним, если он будет с тобой счастлив, ты всё узнаешь... со временем. Но если ты обидишь его, если сделаешь ему больно, клянусь, я тебя уничтожу. Понимаешь? В её глазах Алику мерещатся чёрные дыры автоматных стволов, и он глубоко вздыхает, не в силах отвести взгляд, и медленно обхватывает себя руками, контейнируясь. – Он мог тебя и не защищать, да?.. – усмехается он с трудом. – Не мог, – помедлив, говорит Кайса. – В том-то и проблема. Никогда не ревнуй его ко мне, никогда не заставляй выбирать. Он выберет меня, и это не принесёт счастья никому. Алик снова усмехается, сглатывает, отворачивается к окну. – Что, если приревнуешь ты? – спрашивает он, хочет добавить что-то ещё, но замолкает, когда голос срывается на последнем слове. Кайса печально качает головой. – Со временем, – повторяет она, – ты поймёшь, что это невозможно. Теперь отлипни от стула, пожалуйста, и достань из холодильника торт. Его нужно нарезать. Она аккуратно составляет чашки на передвижной столик, разливает заварку и кипяток, добавляет молоко в чай Сани и в кофе Влада. Алик молча выполняет её распоряжение, шеф-ножом делит небольшой торт на шесть частей и удостаивается уважительного замечания Кайсы: – Отличный глазомер! – Я специалист по технадзору, – Алик неопределённо пожимает плечами. – Некоторые вещи приходят сами собой. Кайса улыбается. – Между прочим, об этом, – говорит она. – Я хотела заказать тебе экспертизу дома. Плачу наличными. Пару секунд Алик молча смотрит на неё, приподняв брови, затем крутит пальцем у виска. – Ты чокнутая, – произносит он мягко, почти нежно. Кайса улыбается снова. – Просто скажи, что сделаешь это, потому что тебе я доверяю больше других. – И потому что Влад присмотрит, чтобы я всё сделал правильно, да?.. – заканчивает Алик. – У меня такое чувство, будто я встал на ППМ, и мой единственный шанс теперь – прыжок веры. Это так? – Я не знаю, что такое ППМ, – отвечает Кайса. Алик на мгновение закрывает лицо ладонью и без дальнейших комментариев увозит столик в кабинет. – Розочки! – звонко объявляет Саня. – Какие красивые! А можно мне красную?! – Scæt! – вполголоса досадливо бормочет Кайса. Вымыв руки, она тоже идёт в кабинет и шепчет Владу на ухо: – Я забыла о кукле, и ты мне не напомнил! – Чёрт, – так же шёпотом откликается Влад. – Напоминаю! Кайса фыркает. Дождавшись, пока Саня закончит с тортом – она съедает всего треть своего куска, начав с розочки из ягод клубники, а остальное отдаёт Алику, – Кайса тоже отставляет блюдце подальше, чтобы не дотянулся Джек, и говорит: – Саня, а у меня кое-что для тебя есть! Алик выпрямляется и хмурится, и Влад делает успокаивающий жест, на который Алик отвечает снисходительно-насмешливым взглядом. Кайса достаёт из шкафа картонную коробку с прозрачной крышкой, под которой на шёлковой подушке лежит текстильная кукла с двумя светлыми косичками, одетая в платье с белым корсажем и пышной голубой юбкой, фатиновой сверху и шёлковой снизу, украшенной маленькими ромашками и бабочками. – Это. Же. Я! – раздельно произносит Саня и прижимает ладони к лицу. Её жест повторяет шестилетняя племянница Барбары в зале ресторана "Золотой Апельсин", провожая взглядом Валентина Анцупова в белом костюме с чёрным галстуком и лёгком пальто сверху. В руке Анцупова – букет и ещё одна роза, и розу он вручает Барбаре, безошибочно найдя её среди полусотни взрослых лиц. – Прости, задержался, – говорит он без тени усмешки. – Готова? – Да, – несколько растерянно отвечает Барбара. – Что ты делаешь? – Забираю тебя отсюда. Только сперва познакомь меня с тётей Кристиной, – вот теперь Анцупов усмехается и приподнимает букет. Барбара открывает рот, чтобы запротестовать, и он отрезает чуть слышно: – Работу тебе не простят. Свидание – влёгкую. Не выставляй меня идиотом, пожалуйста. Улыбаясь, он подходит к Кристине, полноватой семидесятилетней женщине с крупно завитыми волосами и аккуратным естественным макияжем, вручает букет и целует руку, говорит с ней вполголоса, и Кристина смеётся и усаживает его рядом с собой. Предупредительный официант появляется рядом с бокалом шампанского, но Анцупов качает головой и просит стакан лимонада, которым осторожно касается края бокала Кристины. – Баська, это ещё кто?! – рядом с Барбарой, демонстративно ждущей у бара, возникает её сестра Марта. – Шикарный мужчина! Почему ты не говорила, что с кем-то встречаешься, я бы написала тебе плюс один! – Он слишком занят для семейных сборищ, – Барбара не подтверждает и не опровергает предположение сестры. – Понятно, два сапога – пара, – Марта похлопывает её по руке. – Ох, ладно! Я ценю твою жертву, слышишь? Прости за тот разговор. Я была неправа, обвиняя тебя в бесчувственности. А теперь забирай его и бегите отсюда, пока его не взяли в оборот остальные тётушки! Никто не удерживает Барбару и Анцупова, пока они идут к выходу, но любопытные взгляды жгут Барбаре спину, и она позволяет себе поёжиться и передёрнуть плечами, выйдя в холл. Анцупов забирает у неё номерок от гардероба и подаёт пальто, говорит: – Моя машина у крыльца. – И куда мы едем? – с вызовом спрашивает Барбара. Анцупов едва заметно улыбается. – Могу отвезти тебя домой, чтобы ты приняла ванну с пеной и выспалась перед рабочим днём. Могу на работу, хотя, на мой взгляд, сегодня там нечего делать. Или можем поехать в театр, потому что у меня действительно есть два билета на "Валькирию", я ни словом не солгал твоей тётушке. Он открывает переднюю дверь и помогает Барбаре сесть в салон, захлопывает дверь, обходит машину и садится за руль. – Итак? Самый дорогой таксист страны к твоим услугам, – шутит он. Барбара смотрит на него так, словно видит впервые. – Валентин, – говорит она и осекается, снова молчит и наконец неловко пожимает плечами: – В театр. Но по пути мы поговорим о работе, потому что у меня есть одна идея. Весьма сомнительная. Тебе не понравится. – Я заинтригован, – Анцупов поворачивает ключ в замке зажигания и трогает машину с места. – Продолжай. Кайса сидит во взлетающем самолёте у прохода, сложив руки на коленях и прикрыв глаза за красными стёклами очков. На ней джоггеры и футболка, кофту она заталкивает в карман на спинке кресла предыдущего ряда, а пальто оставляет Владу в аэропорту. – Там значительно теплее, – выразительно говорит она. – А если – вдруг! – случится похолодание, я почтой отправила туда парку, помнишь? Зина писала, что забрала. Влад безрадостно кивает и берёт её за руки, но вопрос задаёт строго по делу: – Сколько дней нужно провести в Турисене? – Десять, двенадцать?.. – Кайса неопределённо качает головой. – Меньше нет смысла, учитывая дорогу и акклиматизацию. Думаю, первые сутки нас обоих будет серьёзно штормить, и по возвращении тоже. Она рассеянно гладит пальцем тыльную сторону ладони Влада и добавляет: – Пять лет там не была. Рето уже совсем старый, ему семьдесят. Я буду ужасно по нему скучать, когда он умрёт. – Эй, – Влад приподнимает её голову за подбородок. – Ему всего семьдесят, а в Турисене здоровый климат, чистый воздух и лучшие клиники мира. У него есть все шансы поздравить Киру с совершеннолетием! – С шестнадцатилетием, – поправляет Кайса машинально. – В шестнадцать ведьму Ульсдоттир официально вводят в Фонд. Она смотрит на табло, где появляется объявление о начале регистрации пассажиров рейса 1411 Кэмберри – Макай. – Кстати, о полётах, – вспоминает Влад. – Алик что-нибудь спросил о Сане? О том, что она узнала тебя? – В основном он спрашивал о тебе, – Кайса улыбается, но сразу перестаёт. – А за Саней придётся присмотреть. Хорошо, что я остаюсь в Кэме. Я много лишнего вижу без очков, но Саня, похоже, видит больше и глубже, раз она узнала во мне Смерть. Это единственное разумное объяснение, согласись, потому что – ну, я не прихожу лично за маленькими девочками!.. Недовольно насупив брови, она пожимает плечами и отнимает у Влада свои руки, наклоняется за сумкой. Влад перехватывает лямки и закидывает сумку себе за спину. – А за мной придёшь? – спрашивает он вроде как в шутку, но в глазах его вместо смеха – надежда и ожидание. Кайса молчит, затем поднимает руку и гладит его по щеке. – Ну конечно, – отвечает она наконец. – Куда же я денусь. Эти слова преследуют её весь полёт. Кайса надевает наушники и смотрит фильм, пытается читать, идёт в туалет и умывается холодной водой, но когда поднимает глаза к зеркалу, то видит за плечом Влада и слышит: – А за мной придёшь?.. – Только за тобой и приду, – шепчет Кайса и на обратном пути просит у бортпроводницы горячего чая. Макай встречает её теплом и солнцем. Ещё в здании аэропорта Кайса убирает кофту в сумку и надевает панаму, идёт к выходу из зала прилёта. Останавливается, оглядывается. Возвращается к киоску с футболками, бейсболками и очками, улыбается и лезет в карман за деньгами. Она продолжает улыбаться в такси, улыбается, поднимаясь по песчаной дорожке к дому Сандро Гаруфалоса, гладит тяжёлую деревянную дверь и с наслаждением потягивается, поставив сумку на пол в холле. Включив чайник, она споласкивает кружку и фотографируется на фоне своего списка продуктов, отправляет снимок Владу с подписью: "Я доехала, всё хорошо". "Ладно", – приходит в ответ, и Кайса снова улыбается. С чаем, нетбуком и гримуаром она устраивается в гостиной за журнальным столиком и составляет список трав и благовоний, выбирает и рисует восковым мелком на квадратиках конопляной бумаги руны, и долго сидит, задумавшись, рассеянно поглаживая живот. На диване она и засыпает, чтобы обнаружить себя в кукурузном поле. Кайса в красной клетчатой рубашке и джоггерах стоит в центре круга примятых и раздавленных стеблей, чёрных и высохших от времени, под ногами у неё – полоса выжженной земли в семьдесят сантиметров длиной и около десяти шириной. Приподняв брови, Кайса сходит с неё на хрусткие стебли, шевелит их носком сапога. Одинаковые ряды кукурузы тянутся в обе стороны от неё. Кайса не задумываясь выбирает направление, ныряет между трепещущими листьями, руками отводит их от лица, и листья соскальзывают с её кожи, не царапая и не причиняя дискомфорта; ещё ей приходится придерживать соломенную панаму, перевязанную чёрной лентой, и в итоге Кайса снимает её и прижимает к груди. Солнце, будто застыв в одной точке густо-синего неба, рисует короткие резкие тени подновлённого забора и дома. Кайса безошибочно выходит к калитке заднего двора, нетерпеливо сдвигает щеколду и входит во двор. Оглядывается. Зовёт: – Вик... Пап?.. – Он ушёл, – строго и серьёзно говорит Маргарет. Кайса бледнеет и комкает рубашку на груди, медленно разворачивается. Маргарет сидит на козлах, оставленных Игнатом, и болтает ногами. На ней голубые потёртые джинсы и жёлтая футболка с зайцем, кожаная ковбойская шляпа и сапоги с широкими голенищами, как у Кайсы; её светлые волосы заплетены в неряшливую косу, вокруг левого запястья в несколько оборотов обмотана цепочка с подвеской Эмели Ульсдоттир. – Он... не мог уйти, – Кайса беспомощно облизывает губы. – Он говорил, что мама привязала его к лимбу... ко мне. – Мама привязала, ты отвязала, – равнодушно пожимает плечами Маргарет. – Он тебе больше не нужен. У тебя всё есть в настоящей жизни, зачем тебе жизнь во сне? Кайса отступает на шаг, мотает головой – короткими, рваными движениями, – крепче сжимает рубашку. – Нет, – произносит она. – Нет, нет. Я не... я даже не поговорила с ним! Я столько лет его ненавидела, я только сейчас... Она осекается и замолкает, наконец осознав, что имеет в виду Маргарет. – Это я отвязала его, – соглашается она и оседает на землю, подвернув под себя ногу, закрывает рот рукой. Маргарет легко соскакивает с высоких козел, подходит и садится напротив, вздыхает, упирает локти в колени и кладёт подбородок на сжатые кулаки. – Почему ты огорчаешься? – удивляется она. – Ему тоже здесь не место. Никому, кроме нас. Кайса с трудом выныривает из своих эмоций и поднимает взгляд на маленькую версию себя; разглядывает её, запоминая детали – царапину на тыльной стороне ладони, заклёпку, выпавшую из голенища сапога, мелкие веснушки на скулах, резинку для волос, украшенную речным жемчугом. Тьму, плещущуюся в зрачках, тянущую жадные щупальца в голубизну радужных оболочек. Осторожно, придерживая живот, Кайса меняет позу, копируя Маргарет, тихо вздыхает. Мир вздрагивает и сдвигается вокруг них, голубой дом с чёрной крышей ползёт из-за спины Маргарет за спину Кайсе, из-за просёлочной дороги воздвигается громада совиного ангара. Воробьиный сычик вспархивает с забора, перелетает разделяющее их пространство и садится на соломенную панаму – до тех пор, пока Маргарет не поднимает палец, тогда сычик перескакивает к ней, до крови вцепляется коготками в кожу. На безмятежном лице Маргарет не отражается ничего. – Пора подводить итоги? – спрашивает Кайса и сама же протестует: – Я не готова!.. Мир проворачивается ещё на пол-оборота. На Кайсу падает тень дома, а напротив неё с сычиком на пальце сидит Ингрид в голубых джинсах и жёлтой футболке с зайцем. По щеке Кайсы соскальзывает слеза. Из амбара вылетает чёрная сипуха, описывает круг над задним двором. Кайса не глядя поднимает руку, и сова садится ей на запястье, впивается когтями в кожу, и капли крови текут по предплечью Кайсы в рукав рубашки. – Ты ошибалась, – говорит Кайса, с трудом улыбается дрожащими губами. – Нельзя отказываться от себя. Делать или не делать – вопрос выбора, но этого выбора ты лишила себя сама, и я почти повторила твою ошибку. Ингрид молчит. Сычик на её пальце переминается с лапы на лапу, нахохливается. – Я люблю тебя, мам, – Кайса вытирает слёзы. – И мне жаль, что ты себя так и не полюбила. Сычик вспархивает, расправляя крылья прямо перед лицом Кайсы, а когда улетает, на месте Ингрид вновь сидит Маргарет. Кайса поворачивает голову и смотрит в глаза сипухе. – Такая красивая, – зачарованно говорит Маргарет, тоже разглядывая сову, а затем тянется и гладит её по спине и крыльям. Сипуха издаёт свой характерный затухающий свист, отталкивается и взлетает, кружит над двором, садится на конёк крыши дома, а Кайса подставляет ладонь, и опускающаяся рука Маргарет ложится в неё. Мир вокруг взрагивает, по кукурузному полю идут волны от сильных порывов ветра, двери амбара раскачиваются и скрипят, и сипуха опять свистит пронзительно и долго. Глаза Маргарет заливает тьма, выплёскивается чёрными слезами. Кайса моргает – и видит перед собой Эмели. – Ты не виновата, детка, – убеждает Эмели, словно продолжая давно начатый разговор. – Ты не отвечаешь за то, что случилось. – А кто отвечает? – спрашивает четырнадцатилетняя Кайса. Она сидит на кровати, обхватив колени руками. Распущенные волосы рассыпаны по голым плечам, голени исцарапаны, носок на правой ноге спущен ниже щиколотки. – Ингрид и Виктор, – безжалостно констатирует Эмели. – В равной степени. – Он убил маму, – Кайса бросает быстрый взгляд из-под насупленных бровей. Эмели терпеливо вздыхает. – Детка, он не делал этого. Он привёл в дом чужое горе, он слишком много на тебя возложил – да, но Ингрид он не убивал. – Её нашли в бетонной стене! – с отчаянием выкрикивает Кайса. – ...в которую она вышла сама, – твёрдо говорит Эмели. В доме на окраине Гироны становится очень тихо. Слышно, как потрескивает фитиль свечи и как крупная чёрная муха бьётся в стекло, как на улице начинается дождь, стучит по наличникам окон. – Ингрид совершила огромную ошибку, когда вообразила, что справится, – продолжает Эмели. – Она должна была позвонить мне. В тот же день, как тебя забрали в больницу, ей следовало набрать номер шерифа Гироны, и уже через несколько дней я бы прилетела в Даллес и сделала то, на что она пошла сама – без опыта, без веры в свои силы, без элементарной подготовки и в спешке. – Замолчи! – Кайса зажимает уши руками. – Мама спасла меня! – Да, – соглашается Эмели, – но какой ценой?.. Её грустные голубые глаза в сеточке ранних морщин превращаются в голубые глаза Кайсы, сидящей на земле перед голубым домом с чёрной крышей. В руке Кайсы по-прежнему лежит ладонь Маргарет, узкая, худая и бледная; чёрная сипуха сидит на верхней перекладине калитки, склонив голову набок, и глубокими тёмными глазами смотрит куда-то вдаль. Кайса медленно переводит дух и легко сжимает пальцы Маргарет. – Тётя Эм была права, – говорит она с грустной улыбкой. – Ты не виновата. Это больно и тяжело – и не твоя вина, не твоя ответственность. Не моя. Я сделала всё, что могла... сколько могла. Я не виновата в их смерти. Она раскрывает ладонь. Рука Маргарет ещё мгновение лежит неподвижно, затем сжимается в некрепкий кулак, переворачивается – и раскрывается, и через неё видны пальцы Кайсы и линии на её ладони. Маргарет тает, истончается, рассыпается слабо мерцающими искрами; ветер несёт их над полем кукурузы, развеивает, поднимает высоко в небо. Через несколько минут в руке Кайсы остаётся лишь подвеска Эмели. Кайса вешает её себе на шею и тяжело встаёт на ноги, выпрямляется, глубоко вздыхает. Сипуха, крикнув на прощание, взмывает в воздух и летит к амбару, ныряет в тёмный провал дверей. Кайса идёт к дому, поднимается по ступеням крыльца, проходит через кухню – вычищенную, с блестящим чайником на плите, с добела отмытой раковиной, – на второй этаж, в свою комнату. Разувшись, она откидывает стёганое одеяло и ложится в постель, улыбается и закрывает глаза, чтобы проснуться на диване в гостиной дома Сандро. За окнами темно, гостиную освещает лишь экран нетбука, но даже в этом неясном свете видно, что ресницы Кайсы мокрые и слипшиеся от слёз. Не вставая, она дотягивается до коробки с салфетками, вытирает глаза, сморкается и берёт смартфон, пишет Владу: "Позвоню?" Он звонит ей сам. – Что случилось? – спрашивает он беспокойно. Кайса умиротворённо вздыхает и поудобнее устраивает голову на подлокотнике дивана, обнимает свободной рукой живот. – Поговори со мной, – просит она. – Как твои дела? – Будут лучше, когда ты скажешь, что тебя расстроило, – Влад в Скаутском парке скармливает Джеку кусочек лакомства и жестом отправляет его гулять дальше; держа смартфон плечом, надевает перчатки. – Барбара звонила? – Нет, – Кайса медлит, улыбается печально. – Просто вспомнила свою маму. В подвале голубого дома в Даллесе шериф Тед Гертер стоит, широко расставив ноги и сложив руки на груди, и смотрит, как криминалисты по кусочку откалывают бетон. Яркие переносные лампы светят в стену поверх голов, в тесном пространстве жарко и душно, открытые подвальные окна не спасают, и все – криминалисты в масках и нетканых комбинезонах, Гертер и его помощник Сикорский в форменных куртках, – обливаются потом. – Меня кое-что смущает, шериф, – говорит один из криминалистов, прервавшись, чтобы глотнуть воды из бутылки. – По твоим словам, Виктор Кулагин замуровал жену в стене... – Он так сказал, – ворчит шериф. – ...но мы не нашли стыков, – продолжает криминалист. – Стена выглядит цельной – и старой. Я не специалист по бетонным конструкциям, и всё же мне кажется, что должны остаться... Его прерывает сдавленный возглас его напарника. Под лезвием зубила очередной кусок бетона отваливается, открывая взгляду белую ткань, покрытую пылью. – Господи, – бормочет Сикорский и крестится. – Он не соврал! Криминалист, добравшийся до тела, наклоняется и принюхивается, трогает ткань рукой в перчатке. Оборачивается. – Шериф, тут что-то не так. – В каком смысле? – не понимает Гертер. – Это не тело? – Похоже, что тело, – криминалист откладывает зубило и встаёт, разминая ноги. – Проблема в ткани, шериф. Она должна была пропитаться смесью при заливке. А она выглядит так, словно её поместили уже в застывший бетон... что невозможно. – Виктор!.. – кричит Ингрид. Окружённая, взятая в кольцо сплошной бетонной стеной, она мечется из стороны в сторону и с трудом берёт себя в руки, останавливается, глубоко и размеренно дышит. Немного успокоившись, она с закрытыми глазами вытягивает правую руку, словно пытаясь что-то нащупать, медленно поворачивается вокруг своей оси и повторяет: – Виктор?.. Под опущенными веками она смутно видит красноватый силуэт и решительно движется в ту сторону, пока не упирается в бетонную стену; тогда, открыв глаза, Ингрид достаёт из кармана красный восковой мелок и рисует на стене очертания двери с круглой ручкой, вспухающей под её рукой, стоит ей замкнуть линию. Облегчённо выдохнув, Ингрид обхватывает ручку ладонью, толкает дверь и делает шаг вперёд. Свет меркнет, моргает, включается в полную силу. Патологоанатом округа Остин, пожилой чернокожий мужчина, чертыхнувшись, с досадой смотрит на потолочную лампу. – Ладно, так вот, – говорит он. – Скажу тебе честно, Тед: на твоём месте я не доводил бы это дело до суда. Не надо. Я даже не знаю, что писать в причине смерти. То есть, технически причина её смерти – механическая асфиксия. Предположительно, обтурационная. – В каком смысле – предположительно?! – шериф Гертер раздувает ноздри. – Сэм, ты работаешь с трупами четверть века... – И такого не видел ни разу, – патологоанатом отворачивается и наполовину снимает простыню с тела Ингрид, обнажая её до пояса. – Дай-ка я объясню тебе кое-что. Прежде всего, эта женщина вообще не должна была попасть ко мне в таком хорошем состоянии. Тела, залитые бетоном, во-первых, покрыты этим самым бетоном снаружи, а во-вторых, переломаны внутри. Бетон даёт усадку при высыхании, повреждая мягкие ткани и внутренние органы, но с этой женщиной ничего подобного не произошло. Все её органы и кости в полном порядке. У неё цианоз лица, отёк лёгких и венозный застой, как по учебнику, но нет никаких следов длительного сдавливания. Нет бетона в ноздрях и во рту, в дыхательных путях, в слуховых проходах. Веки Ингрид опущены, скальп, снятый при вскрытии, натянут обратно на черепную коробку и закреплён скобами, на груди и животе – Y-образный шов чёрными нитками. Под правой грудью на бледной коже – маленькая татуировка, три летящих птички. – То есть? – Гертер хмурится. – Что ты хочешь этим сказать? – Я хочу сказать, – патологоанатом прочищает горло, – что, если бы я не знал обстоятельств дела, то решил бы, что эту женщину живьём закрыли в очень плотно пригнанном, специально для неё изготовленном вертикальном саркофаге. Воздух закончился, как только закрыли крышку; через двадцать секунд она потеряла сознание, в течение трёх минут наступила смерть. – Но двадцать секунд, – Гертер осекается, смотрит на Ингрид. – Господи... – Двадцать секунд ей было очень страшно, – тихо заканчивает патологоанатом и снова накрывает Ингрид простынёй. Врач-терапевт убирает головку фонендоскопа от спины Игната, растягивает оголовье, снимает и кладёт фонендоскоп на стол. – Можешь одеваться, – говорит она, начиная вносить результаты осмотра в карточку. Игнат подбирает со стула чёрную футболку с надписью "Мои двери всегда открыты, выходите", натягивает чуть торопливо, одёргивает, пряча шрамы на животе и боку, и садится, складывает руки на коленях. – Кровь хорошая, – бросает терапевт, не прекращая печатать. – Прекрасные показатели для твоего возраста и анамнеза. Лёгкие чистые, кардиограмма в норме. Я бы сказала, что ты полностью восстановился, и я не вижу смысла и дальше гонять тебя в клинику. Пишу: "Посещение по требованию", то есть я тебя жду только в случае ухудшения состояния. – Спасибо, – Игнат улыбается. – Постараюсь не ухудшаться. Терапевт косится на него и ничего больше не говорит. Сложив рекомендации в четыре раза, Игнат заталкивает их в задний карман чёрных джинсов и выходит из поликлиники. Кирпично-красный "патриот" ждёт его на парковке, руль и приборная панель закрыты от солнца светоотражающим ковриком. Сев в машину, Игнат снимает коврик, и на приборной панели обнаруживается фотография Кайсы в маленькой рамочке, приклеенная над рукояткой регулировки кондиционера. Через весь город Игнат едет в марину. В машине играет радио; когда начинается программа новостей, диджей сообщает, что в Кэмберри продолжается первое судебное заседание по делу о похищениях детей, и Игнат переключает волну. Следующая радиостанция тоже передаёт блок новостей, но уже переходит ко второму по значимости событию: диджей объявляет, что парламент утвердил во втором чтении закон о переименовании городов федерального значения Кэмберри, Бирсби и Типер в Ким, Борисов и Байконур. Игнат хмыкает, и диджей, вторя его сомнениям, поднимает в эфире вопрос о том, будут ли переименованы соответствующим образом спортивные команды этих городов. – "Мечтатели" только что выпустили ограниченной партией новую атрибутику, теперь она имеет все шансы стать дважды уникальной! – заканчивает он и включает гимн "Мечтателей", песню "Скоро увидимся". Игнат прибавляет громкость. В марине он оставляет "патриот" на парковке и по бетонным ступеням спускается к пирсам, идёт вдоль берега к эллингу номер четырнадцать, арендованному Калязиным, и удивляется, обнаружив Владимира сидящим не в эллинге, а в хозяйственной пристройке, где стоят холодильник, стол, шкаф со справочниками и тяжёлый напольный сейф. – А, вот и ты, – рассеянно говорит Владимир, вставая со стула. – Как раз думал, звонить тебе или нет. Такие дела: Лёшкина сестра рожает, так что мы с ним улетаем в Макай на неделю примерно, зависит от того, сколько он выпросил отпуска. Без меня можешь приезжать или не приезжать, на твоё усмотрение. Если всё равно делать нечего, там на столе заготовки рукояток для штурвала, и рейки ещё допилить надо. Грунтовка, опять же. Ключ у тебя есть, так что... Он морщит лоб и машет здоровой рукой: – Будут вопросы, звони! – Ага, – подтверждает Игнат. – Останусь, рукоятки сами себя не выточат. Удачи, а мамочке – здоровья и терпения! Калязин усмехается и выходит. Агапов уже ждёт его возле такси у городских ворот марины. Он в джинсах и форменной футболке полицейского управления, в чёрных солнцезащитных очках, которые снимает при появлении Владимира. Улыбается: – Восемь дней дали. Что с билетами? – Есть транзитный рейс до Бирсби через полтора часа с промежуточной посадкой в Алтае, – Владимир смотрит на экран смартфона. – Как раз успеем доехать и отметиться. Зина больше не писала? – Написала в общий чат, чтобы мы все от неё отстали, с ней Кайса и твоя мама, и ей этого более чем достаточно, – Алексей вновь белозубо улыбается. – А, ну это я видел, – удовлетворённо кивает Владимир. – Поехали тогда, я пока посмотрю рейс из Бирсби. Без вещей, даже без ручной клади они проходят регистрацию в числе первых и успевают выпить кофе перед посадкой на борт. Тем не менее, в самолёте Алексей почти сразу засыпает, уронив голову на плечо Владимиру, который осторожно, почти не шевеля рукой, разноцветным карандашом делает в блокноте наброски салона яхты. В Алтае в ожидании нового рейса они сидят в здании аэропорта. Алексей переписывается в смартфоне, Владимир берёт ещё кофе и, стоя у стеклянной стены, наблюдает, как в багажный отсек самолёта помимо сумок и чемоданов грузят клетку с крупной беспородной собакой слегка осоловевшего вида. Автобус подвозит к трапу этого же самолёта пассажиров; в их числе – Мшинский в неизменном чёрном костюме с чёрной рубашкой, но без галстука, и Карла в шерстяной юбке и вышедшем из моды вельветовом пиджаке поверх хлопковой блузы. Волосы её гладко зачёсаны, в руках – небольшая холщовая сумка, и ещё одну сумку несёт Мшинский. – Нормально всё будет, мать, – в очередной раз повторяет он. – Твой пёс – не первый у "Западных" и не последний, технология откатана годами. – Нормально, если бы я его видела, – огрызается Карла. – Мальчишка с девчонкой, что за Сашей приезжали, свою собаку в салоне везли! Мшинский коротко хохочет, выдерживает паузу, пока они ищут свои места в салоне. – А ты сечёшь в перевозках животных, я смотрю, – говорит он с усмешкой, подняв сумку на багажную полку. – Не волнуйся, мать, доставят твоего друга в новый дом в лучшем виде. Поверь, ему самому спокойнее проспать всю дорогу, а не пыхтеть в тесноте у тебя под ногами. На вот, прими тоже от нервов. Он достаёт из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылочку из местного фирменного магазина и протягивает Карле, та фыркает и отворачивается. В иллюминатор видно бетонную взлётно-посадочную полосу, её цвет постепенно меняется, превращаясь в дымчато-серый цвет асфальта на парковке Первой городской больницы Макая. Зина отворачивается от окна и свирепо, шумно выдыхает, раздувая ноздри, обеими руками держится за поясницу, делает несколько шагов по просторной палате. Её волосы коротко подстрижены и взлохмачены, в ушах простые золотые серьги-шарики, одета она в больничную рубашку и шёлковый халат-распашонку сверху. – Больше никогда! – цедит она сквозь зубы, когда подступает очередная схватка. Кайса на кожаном диване невозмутимо ест яблоко и с любопытством наблюдает. На ней шорты до середины бедра и футболка, обтягивающая живот. Зашедшая акушерка смотрит на неё с неодобрением, в зелёной дымке, окружающей её, то и дело проскакивают оранжевые сполохи. – Ты вот только сама не роди мне тут, милая! – не выдерживает она наконец. – Эй, я тут Номер Первый! – возмущённо напоминает Зина. – Это моя палата и мои роды! – Не волнуйся, – без улыбки обещает Кайса, глядя на акушерку, – я не сомлею. Зина громко и грубо ругается, стиснув кулаки, пережидает схватку и замечает, переведя дух: – Славка тоже обещал, что не спечётся, когда я Надю рожала. Три минуты продержался, потом в обморок хлопнулся, надо мной до сих пор в клинике шутят, а у него на затылке шрам в три сантиметра! – Я принимала роды, – Кайса пересаживается, подворачивая под себя другую ногу. – Ты меня не удивишь. – У кошки? – снова прорывает акушерку. – У человека, – Кайса не обращает внимания на её недоверие. – Случайно вышло. Акушерка уводит Зину на осмотр, Кайса идёт следом, выбрасывает огрызок яблока в мусорное ведро и дезинфицирует руки санитайзером в коридоре, ждёт под дверью. – Серьги сними! – командует акушерка Зине строго, но не зло. Зина снова ругается, но послушно расстёгивает серьги и отдаёт Кайсе. – Всё, подруга, – говорит она с усилием. – Шесть сантиметров, поехали. Маме Тане напиши, пусть в палате ждёт. Кайса быстро набирает сообщение со смартфона Зины в чат мессенджера с названием "ВЧВХЗНСС". В комнатке рядом с родильным залом она ещё раз дезинфицирует руки и протирает спиртовой салфеткой смартфон, надевает поверх своей одежды стерильный одноразовый комбинезон, слишком большой для неё, так что Кайсе приходится подвернуть рукава и штанины. Волосы она прячет под голубую нетканую шапочку, мельком смотрит на себя в зеркало и проходит в родильный зал, где за Зиной уже присматривают акушерка и врачи – акушер-гинеколог и неонатолог. Переждав, пока с лица Зины сойдёт очередная гримаса, Кайса фотографирует её и спрашивает: – Отправить в чат? – Да пусть подавятся, – Зина на секунду прикрывает глаза и снова громко чертыхается и стискивает поручень родильного стола. – Ох, чёрт!.. Кайса садится на высокий стул у её изголовья и берёт её за руку. – Дыши, – напоминает она. – Давай. – Давай, – шёпотом повторяет Игнат и отнимает от лица сложенные лодочкой ладони. Он сидит за столом в эллинге, перед ним – его раскрытый ноутбук, старенький, с надколотой крышкой. На экране развёрнута страница ящика электронной почты ignatone@straha.net; Игнат медленно подводит курсор к жёлтой кнопке с чёрным плюсом и нажимает, открывая форму создания нового письма. Вздыхает – и начинает печатать, и его голос за кадром полон печальной уверенности. – Здравствуй, пушистенькая, – говорит он. – Психолог сказал, мне нужно написать тебе ещё одно письмо, пусть даже я пропустил два месяца. Игнат улыбается, вспоминая знакомство в школьном коридоре, когда к нему, долговязому старшекласснику с модной асимметричной стрижкой, бочком подходит кудрявая девочка лет на пять младше в клетчатой плиссированной юбке и свитшоте с цветущими одуванчиками и указывает на рюкзак, закинутый кем-то высоко на шкаф. Игнат-старшеклассник ухмыляется, подпрыгивает и за лямку стаскивает рюкзак, чтобы вернуть владелице. – Лиза, милая, – пишет он в настоящем, и его голос на секунду прерывается. – Я люблю тебя. Любил со школьной скамьи, не забывал ни на секунду ни в пехоте, ни в службе спасения, ни в бегах. Ты много лет была моим светом, моим ангелом-хранителем. Ты подарила мне Антошку... – Дыши, – Кайса гладит Зину по голове и помогает ей сделать пару глотков воды. – Ты молодец. Чуть-чуть осталось. В холле родильного отделения Вячеслав Лямин, бледный как простыня, ходит взад и вперёд, сжимая и разжимая кулаки – и в целом ничем не отличается от двоих других беспокойно ждущих мужчин. Игнат облизывает губы, держит пальцы на клавиатуре и продолжает: – А ещё ты умерла, и я должен с этим смириться. Я люблю тебя – и потому должен отпустить, ради тебя... и ради себя. Он поворачивает голову и смотрит в окно эллинга, пыльное, но достаточно чистое, чтобы видеть сквозь него синее небо и чаек, парящих над мариной, кончики мачт парусных яхт и летящий вверх красный воздушный шар, вырванный порывом ветра из чьей-то руки. Игнат вспоминает свадьбу, Лизу в кружевном платье и накидке-болеро, расшитой перламутровым бисером, вспоминает подружек невесты в сиреневых платьях и своих друзей в смокингах; Костя, единственный из всех, приезжает со спутницей Наташей, и она тоже в сиреневом платье, её длинные русые волосы венком уложены вокруг головы. В том прошлом Игнат-из-настощего оглядывается и замечает наконец, как Сергей мягко придерживает Влада за предплечье, и как Влад улыбается в ответ насмешливо и застенчиво одновременно. – Когда я уходил из пехоты, я думал, это всё фикция, – говорит Игнат. – Наши клятвы. Девиз. Серёга придумал его – и пришёл, когда мне нужна была помощь, и ничего не спрашивал и не требовал. Он погиб, спасая ребёнка – и меня, и если встретишь его там, скажи, что я чертовски, невозможно ему признателен. Он снимает руки с клавиатуры, не поставив точку после слова "признателен", и снова закрывает лицо руками. – Дыши, – за кадром произносит Кайса. – Ты умница. Игнат возвращается к письму. Ставит точку, медлит. – Я многое наконец-то понял, Лиза, – начинает он с новой строки, – и я буду жить дальше не потому, что должен, но потому что хочу. И я всегда буду помнить тебя, Одуванчик, но теперь я отпускаю тебя. Спасибо – и прощай. Младенец в руках акушерки громко кричит, когда ему обтирают лицо. Зина с облегчением откидывается на подголовник стола и шумно выдыхает, и на ребёнка, красного и мокрого, смотрит только Кайса и видит золотое свечение, становящееся всё ярче и плотнее. – Дай-ка его сюда, – требует Зина, не открывая глаз, и протягивает руки. Акушерка поджимает губы, но кладёт ребёнка ей на грудь, и Зина снова вздыхает и улыбается и целует новорожденного сына в лоб на границе редких тёмных волос. – Привет, moró [малыш], – говорит она. – Добро пожаловать в мир. Кайса фотографирует её и ребёнка и отправляет снимок в чат ВЧВХЗНСС, пишет: "Мальчик", – и радостный вопль Лямина сотрясает холл родильного отделения. В Кэмберри, в квартире Алика свет на кухне погашен. Саня валяется на ковре в своей комнате, чешет и гладит довольного и утомлённого Джека. Алик в прихожей провожает сестру, приподнимает её саквояж и демонстративно, выразительно охает, предлагает: – Дай-ка до такси провожу. Лора отмахивается и целует его в щёку, шепчет на ухо: – Владика провожай. Долго вы будете как первоклашки за ручку держаться? – Тебе-то что? – миролюбиво и снисходительно откликается Алик, дёргает её за кудрявый локон, падающий на лицо. – Напиши, как доедешь. Влад, стоя у окна на кухне, слышит отдельные слова их разговора, улавливает интонации и рассеянно улыбается. В руке у него смартфон, в открытом мессенджере – диалог с Кайсой. Она присылает свой портрет в голубой шапочке и с блестящим от пота лицом, потом сообщает: "Мой врач родила мальчика, 49/3100". Влад ставит реакцию на её фото – мелко хихикающий эмодзи, – пишет: "Мои поздравления (если это уместно)". И выключает экран смартфона, когда за спиной раздаются шаги. Алик подходит близко, но всё же не вплотную, останавливается, опирается рукой о стол. Влад оборачивается и в свою очередь прислоняется поясницей к подоконнику. Его лицо освещает желтоватая лампа в коридоре, на лицо Алика падает холодный голубоватый свет фонарей внутреннего двора. Футболка на Алике тёмно-синяя, почти чёрная, с тремя вертикальными полосами кремового цвета; Влад поднимает руку и ведёт по самой узкой из полос от ворота футболки вниз. Алик ловит его ладонь и делает шаг вперёд, и в следующую секунду они уже целуются – медленно, нежно и осторожно, едва касаясь друг друга губами. Больше они не делают ничего: не прижимаются, не обнимают друг друга. Не разговаривают. Их сцепленные руки неловко зажаты между ними, колено Алика невольно проталкивается между коленей Влада – и всё; а потом Влад чуть отстраняется и смотрит на Алика в упор, и Алик ясно и отчётливо видит свои пальцы, расстёгивающие прозрачные белые пуговицы невыносимо формальной рубашки, чтобы обнаружить под ней белую майку, под которой едва заметны напряжённые соски. На коже, возле левой лямки, пальцы нащупывают небольшой шрам от ожога; Алик прикрывает глаза и выравнивает дыхание, и наваждение проходит. – Угольком прилетело, – шёпотом говорит Влад, поглаживая большим пальцем ладонь Алика, через рубашку нащупавшего шрам. – Думал свести, но всё не собраться. – Я тебе сведу, – ласково угрожает Бабуров, наклоняясь над ним, лежащим на полу. – Ты что, адепт идеи "шрамы украшают мужчину"? – шутит Влад, запуская руки Сергею под футболку. – Я адепт идеи, что в тебе нечего исправлять, – не задумываясь отвечает Сергей, и Влад обмякает и теряется, и лишь глупо, бессмысленно улыбается, позволяя себя целовать на ковре в залитой солнцем комнате на площади Тридцать Девятой Ассамблеи. А в полумраке кухни Алик пожирает его глазами и молчит – долго, насколько хватает его выдержки, – затем отнимает руку и делает шаг назад. – Что за дом присмотрела Кайса? – спрашивает он, всем своим видом подчёркивая, что тема близости на данный момент исчерпана. Владу требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя; он часто моргает, сглатывает и говорит: – Сто двадцать девять по Песочной. Он пустует уже лет двадцать, насколько я знаю. Алик хмыкает, припоминая. – Тот красно-кирпичный памятник семидесятым?.. Снаружи выглядит как неплохое вложение, но если его двадцать лет не обслуживали, – он задумывается, морщит лоб, прикидывая планы, и решает: – Завтра съезжу. Не хочешь компанию составить? По твоей части там наверняка работа найдётся. Саньку в школу закинем и поедем... кстати, всё хочу спросить: почему ты без машины? С твоими-то сумками? Влад ухмыляется. – У меня нет гражданских прав, – он опирается руками о подоконник и слегка откидывает голову назад. – Я опасный водитель. Мишку спроси, он тебе расскажет про меня и БМП. Алик снова прикипает взглядом к доверчиво подставленной шее, шевелит губами, с трудом расправляет напряжённые плечи. – Сам расскажи, – говорит он низким хрипловатым шёпотом. – Слабо?.. Его рука, будто независимо от его воли, тянется вперёд и сминает рубашку на груди Влада, и Алик тянется за рукой и прижимается губами к шее Влада над воротником, вдыхает его запах, трётся щекой. Влад обнимает его в ответ и закрывает глаза, поворачивает голову, сильнее открывая шею, но Алик снова останавливается, глубоко дышит, обхватывает ладонью затылок Влада, зарываясь пальцами в волосы. Двор внизу освещается синими мигающими огнями машины скорой помощи. Две женщины в синей форме с красными крестами на спине выскакивают из боковой двери и почти бегут к десятому подъезду. Алик хмурится, замирает, высматривая, в каком окне начинается суета, и Влад тоже приходит в себя и замечает синий свет. – Знаешь там кого-то? – спрашивает он, отслеживая внимание Алика. – Я не всех тут знаю, – Алик качает головой и спохватывается: – А Санька-то где?.. Отпустив Влада, он торопливо идёт в Санину комнату – и останавливается на пороге, усмехается, качает головой. Влад, подойдя, заглядывает ему через плечо и улыбается: Джек лежит на боку посреди ковра и лишь слегка приподнимает морду при появлении хозяина, а рядом с Джеком, обнимая его и уткнувшись лицом в шерсть, мирно спит Саня, натянув на плечи толстовку Алика вместо одеяла. – Так, – негромко говорит Алик. – Не ругай её, – просит Влад. Алик бросает на него пристальный оценивающий взгляд и ничего не отвечает, делает пару шагов вперёд и приседает на одно колено, поднимает Саню на руки. Шепчет: – Давай в кроватку, скаут, там удобнее. Освобождённый Джек вскакивает и отбегает в сторону, тяжело плюхается у ног Влада. – Укатали сивку крутые горки? – шутит Влад и чешет его загривок. – Пошли, дружок. Нам тоже спать пора. Тем не менее, он не уходит, ждёт в прихожей, пока Алик раздевает Саню и укладывает в кровать, подтыкает одеяло и приглушает ночник до минимума. Саня не просыпаясь шарит рукой, и Алик подсовывает ей плюшевого зайца; Саня крепко прижимает его к груди и удовлетворённо вздыхает. Алик беззвучно смеётся и выходит в прихожую. – Что, дружок, – спрашивает он Джека, – уже пожалел, что пришёл в гости? – Почему у вас самих нет собаки? – любопытствует Влад. Алик пожимает плечами. – Да как-то не до собаки было, – говорит он честно. – Когда я с Фоксен вернулся и обнаружил, что у меня есть дочь, у дочери, в свою очередь, обнаружили все её болячки. Мне пришлось впахивать как чокнутому, чтобы у неё было всё лучшее. Хорошо, Лора вписалась. Она так-то с матерью жила в Джексоне, приехала ради меня. Ну... дальше операции, реабилитация. Никакого детского сада, естественно, всё на руках, даже на работу она со мной в слинге ездила. Как-то, знаешь, только собаки мне и не хватало! Он усмехается и добавляет: – А когда всё вроде наладилось, меня накрыло ПТСР. Пять лет эта срань в башке дремала, стоило расслабиться наконец – и долбануло. Почти два года терапии... причём на второй год мы уже больше лечили моё разбитое сердце, чем поехавшую крышу. Я говорил, да? У меня были чертовски неудачные отношения. – Говорил, – подтверждает Влад с заминкой. – Да. Действительно, не до собак тут. Протянув руку, он гладит Алика по щеке, и Алик трётся о его ладонь, прикрыв глаза. – Мы в половину девятого выезжаем, – произносит он наконец неохотно. – Приходи. Забросим Саньку и поедем смотреть кирпич. Влад наклоняется и легко целует его в уголок губ. – Спокойной ночи, – шепчет он. – Я приду. И он действительно ждёт утром во дворе – один, без Джека, что весьма разочаровывает Саню. В светлых джинсах, толстовке и красной куртке с белым рисунком она похожа на мухомор, и энтузиазма в ней хватает на троих. Запрыгнув в "легенду" Алика, она сама устраивается и пристёгивается в детском кресле. Алик закрывает дверь, косится на Влада и спрашивает: – Не передумал со мной встречаться? – А должен был? – Влад снова дотрагивается до его щеки. – Я тебе потом нормально всё расскажу, – невпопад отвечает Алик. – И про Саньку, и про ПТСР... и про Иржи тоже, если захочешь. Просто подумал, пока засыпал, что так себе у меня история и характер, и чёрт знает, не всплывёт ли что-то ещё. Влад внимательно смотрит на него. – Мне тоже есть что вспомнить и что рассказать, – говорит он. Саня изнутри машины стучит по стеклу и кричит: – Папа! Мы опоздаем! Ей приходится крикнуть ещё раз, прежде чем Алик наконец отводит глаза, усмехается и обходит "легенду", чтобы сесть за руль. Вставив ключ в замок зажигания, он закрепляет в держателе смартфон, и экран загорается уведомлением о прогнозе погоды для Кэмберри и области. – Слышал, кстати, про переименования? – спрашивает Алик Влада. – Я вот понять не могу, почему они заодно к Джексону не прицепились? Он что, не "город федерального значения"? Оттуда международная регата выходит ежегодно! – Регата?.. – Влад недоуменно приподнимает брови. – Бабушка в ней участвует! – встревает Саня. – Бабушкина яхта называется "Обратная тяга", она красная, и там внутри всегда пахнет ёлкой! Ба брала меня с собой в море, мы ходили вдоль берега, и ловили рыбу, и ба готовила её на гриле, очень вкусно, только ба посолить забыла! Алик закатывает глаза и включает зажигание.