Каждая четвёртая

Наклонившись, Таня Казакова целует сына в обе щеки и отпускает бежать наперегонки с его другом к машине – белоснежному хэтчбэку "синоптик" прошлого года выпуска. Мама друга, ухоженная пепельная блондинка в обычном спортивном костюме и недорогих кроссовках, следит за ними, как и Таня, пока мальчишки не забираются в салон и не блокируют за собой двери, тогда она расслабляется и поворачивается к Тане, чтобы попрощаться. – Верну к шести, – обещает она, – сытого и уставшего, останется только умыть и уложить. – Спасибо тебе, – Таня обнимает её. – Следующая вахта моя! Она в домашнем платье-рубашке из вискозы оливкового цвета и в тапочках на босу ногу. Помахав Диме, прижавшемуся носом к окну машины изнутри, она возвращается в дом, запирает дверь и, обернувшись, попадает в объятия Александра, который немедленно принимается расстёгивать на ней платье, целует её лицо и шею. Таня тихо ахает и прикрывает глаза, улыбается. Под платьем на ней ничего нет; она стаскивает с Александра футболку, он поднимает её на руки и несёт в гостиную, на заранее разложенный и застеленный бельём диван. В браузере ноутбука негромко играет ретро-радио. Александр укладывает Таню на диван и помогает ей окончательно избавиться от платья. В солнечном свете, падающем из окна, Танины каштановые волосы отливают медью и золотом, и Александр зарывается в них лицом и глубоко вдыхает, прижимается лбом к Таниному лбу. – Я так люблю тебя, Веснушка, – шепчет он, покрывая поцелуями её кожу. – Са. Шень. Ка... – в три слога выдыхает в ответ Таня. Ненужное одеяло сползает в изножье дивана и затем на пол, простыня закручивается вокруг щиколоток Александра; по его шее стекает капля пота и падает на вздымающуюся от частого тяжёлого дыхания грудь Тани. Танины пальцы сжимаются на плече Александра, и с тихим застенчивым стоном она запрокидывает голову и содрогается всем телом, пытаясь сильнее стиснуть бёдрами ноги мужа. – Я люблю тебя, – шепчет снова Александр. Солнечный свет, двигаясь по комнате, греет теперь его поясницу и ягодицы, очерчивает тенями мышцы и треугольный шрам на ноге, белый от времени. Приподнявшись на локте, Александр отводит влажные пряди волос с лица Тани, улыбается и шутливо признаётся: – Димку я тоже люблю, и всё-таки я очень рад, что иногда его наконец-то нет дома!.. Таня смеётся, ловит губами кончики пальцев Александра. Спрашивает лукаво: – Второго не хочешь? На заднем плане на уровне её головы лежит книга в нежно-розовой обложке, на корешке заглавие: "Ты справишься: Пособие для Мамы". Сверху между страницами вложены стикеры, яркие, но обтрёпанные от времени. Александр, растерявшись, моргает, облизывает губы. – Хочу, – говорит он, широко улыбаясь, затем чуть хмурится: – А Димка что скажет? – Димка скажет, – передразнивает Таня, – что хочет брата, чтобы с ним играть, и сестру, чтобы ею любоваться, потому что девочки красивые и вкусно пахнут! А ты, единственный ребёнок, ничего не понимаешь! Она нежно подталкивает Александра пальцем в бок, и он, смеясь, уворачивается. – Что за сексизм! – шутливо возмущается он в ответ. – Как будто мальчик не может быть красивым и вкусно пахнуть! – Я знаю только одного такого мальчика, – парирует Таня, – это твой друг Владислав! Александр хохочет, утыкаясь лицом Тане в плечо, и она притягивает его к себе и сама начинает целовать, покусывает его шею, закидывает ногу ему на поясницу. – Пошли за вторым? – предлагает она задыхающимся шёпотом, в её серо-зелёных глазах пляшут золотые весёлые искорки. – Ну Саш!.. – Тебе не нужно меня уговаривать! – откликается Александр. Когда солнце окончательно уходит из гостиной, они лежат, обнявшись, кое-как натянув одеяло, чтобы не зябнуть на сквозняке. Ветер шевелит тюль на окне, в браузере играет песня о любви, и Таня чуть слышно мурлычет припев, лёжа щекой на плече мужа. Александр трётся подбородком о её волосы, улыбается умиротворённо и торжествующе. – Саш, – зовёт Таня, когда песня заканчивается. – Давай пиццу закажем. – Пока Димка не видит? – фыркает Александр. – Легко! Дотянувшись до смартфона, он включает его, ждёт, пока загрузится система, и открывает приложение, присвистывает: – Ого! Последний раз аж в прошлом году заказывали! – Безобразие, – соглашается Таня. – Мне с халапеньо! – Ты целую не съешь! – возражает Александр, однако делает как его просят, добавляет в корзину пиццу с ветчиной и халапеньо и маргариту для себя, подтверждает адрес и оплачивает, и лишь после того, как приходит подтверждение заказа, проверяет уведомления, теснящиеся в верхней панели экрана. Лицо его омрачается, между бровей залегает хмурая складка. – Полина просит выйти за неё, – говорит он, прежде чем Таня успевает спросить, что случилось. – Ей звонил Пашкин адвокат, он согласовал встречу на завтра. – И она поедет? – Таня недоуменно морщит лоб. Александр вздыхает и садится, глядит на неё сверху вниз, наматывает на палец локон её волос. – Я бы тоже поехал, – признаётся он неохотно, – но со мной он увидеться не согласился. А я бы сам хотел ему в глаза посмотреть. Таня гладит его по колену и тоже садится, натягивая на себя край одеяла. – Ты ни в чём не виноват, – говорит она твёрдо. – Саша, слышишь? Ты никак не мог догадаться. – Соседи маньяков обычно утверждают то же самое, – невесело усмехается Александр. – Хотя они просто не обращают внимания на звоночки, как не обращал я. Что-то было, Танюш. Наверняка. А я проморгал. – Ты верил ему, потому что он полицейский, – резонно замечает Таня. – Я не должен был, – Александр качает головой. – И больше не стану. Кем бы человек ни был, мне нужно обращать внимание на то, что и как он делает, а не на то, какую форму он носит. – Кому-то ведь нужно доверять безоговорочно, иначе ты с ума сойдёшь, – Таня берёт мужа за руку, подносит к лицу и целует его пальцы. – Сашенька. Ты не можешь подозревать всех. – У меня есть ты, – Александр кладёт ладонь Тане на лицо, гладит большим пальцем веснушчатую кожу на её щеке. – Женька. И парни. Вполне достаточно, а?.. Кстати, всё хочу тебе сказать: я в середине августа уеду на пару дней. Тринадцатого и четырнадцатого, у меня выходные, и парни под меня подстроятся, так что я не могу ни отказать, ни перенести... да и не хочу, если честно. Соскучился по ним! На рыбалку смотаемся на Лагуну. Ты не против? Димку не возьму с собой. Ну, ты понимаешь. Мы сто процентов нажрёмся. Он виновато улыбается и пожимает плечами. – Не сомневаюсь! – притворно хмурится Таня, потом вспоминает и тревожится уже всерьёз: – А как же Игнат? Его выпишут? Ему же нельзя! Александр тоже перестаёт улыбаться и делает неопределённый жест. – Тоха абсолютно, железобетонно уверен, что его выпишут на следующей неделе, и что дальше дело только в наборе прежней физической формы, – говорит он озабоченно. – Собирается жить на Торфяной, в доме этой девочки!.. – Думаешь, это будет удобно? – суховато спрашивает Павел Новиков. – Я мог бы снять тебе квартиру. Он сидит на заправленной больничной койке Игната, по обыкновению прямой, гладко выбритый и аккуратно причёсанный, в светлых брюках и кофейного цвета пуловере. Рядом с ним, прислонённый к ножке койки, стоит кожаный портфель с кодовым замком. Сам Игнат сидит на полу, скрестив ноги, и смотрит на отца с улыбкой. – Это будет единственно правильно, – говорит он убеждённо. – Она оставила мне дом, потому что хотела знать, где меня найти. Я её не подведу. И добавляет весело, прежде чем Павел успевает хотя бы вздохнуть: – Но если ты хочешь что-нибудь для меня сделать, то мне нужно немножко приличной одежды! Это Сашкины джинсы и его же футболка. Я... немножко поистаскался в бегах. К его удивлению, Павел наклоняется и гладит его по голове, задерживает на секунду руку на багровом шраме на левой щеке, затем кивает и подбирает свой портфель. – Да, я уже думал об этом, – подтверждает он спокойно и достаёт бумажный конверт. – Я сделал дополнительную карту к своему счёту на твоё имя, можешь пользоваться на своё усмотрение. Столько, сколько понадобится. Ещё я аннулировал твоё свидетельство о смерти. Здесь временное удостоверение, озаботься новыми документами, пожалуйста. И медицинская страховка. Пока на три года, дальше, опять же, смотри сам. – Пап, – начинает Игнат, сглатывает, и уже Павел не даёт ему продолжить, говорит так же сухо: – И я подал заявление на перевод обратно в Лагунев. Препятствий не вижу, так что с первого августа я возвращаюсь в клинику Ермольевой. Татьяна сейчас выбирает дом, и мы надеемся... Он замолкает, хмурится, шевелит губами и перефразирует: – И я буду рад видеть тебя в нашем доме, если ты сам захочешь приехать. – Ты меня немного пугаешь, – Игнат усмехается, придвигается ближе и кладёт Павлу на колени руки и голову. – Я обязательно буду приезжать. Рука Павла опускается ему на затылок, пальцы зарываются в неровно отросшие волосы и превращаются в руку Александра Шуваева. Шуваев сидит за столом в своём кабинете на двадцать втором этаже, подпирая рукой голову. Волосы его растрёпаны, под глазами тёмные круги, на тыльной стороне ладони – след чернил перьевой ручки. Второе пятно – на манжете бледно-голубой рубашки под серым костюмом. Ослабленный галстук сдвинут в сторону, воротник рубашки расстёгнут, платиновая булавка лежит на столе, справа от клавиатуры. На широкоформатном мониторе моноблока открыт сайт производителя надгробных памятников, погребальных урн и могильных плит. Шуваев рассматривает, увеличив, мраморную статую юного ангела с чётками, стоящего в разомкнутом бронзовом кольце. За спиной Шуваева на стене висит шёлковый флаг полутораметровой ширины со схематичным изображением трёх фур, стоящих в ряд одна за другой, большими буквами "ШуМшин" и слоганом в две строки ступенькой – "На рубеже тысячелетий рождён, чтобы объехать мир". Справа вдоль стены стоят узкие застеклённые шкафы, в замке одного из них торчит ключ с розовой кисточкой; слева – панорамное окно с видом на центр Кэмберри, Царское кольцо и комплекс зданий парламента. Над городом курсируют два вертолёта Ми-12, вдалеке, над аэропортом, поднимаются и снижаются тёмные силуэты самолётов. Выпрямившись, Шуваев не глядя нажимает кнопку интеркома и просит: – Галина, сделай мне кофе, пожалуйста. Покрепче. Он закрывает глаза, трёт лоб и виски, тяжело, бессильно вздыхает и вновь возвращается к выбору памятника, подводит курсор мыши к кнопке "Заказать". На открывшуюся дверь он не смотрит и замирает, когда кофе в фирменной кружке перед ним ставит мужская рука в чёрной рубашке. Подняв голову, Шуваев видит Фёдора Мшинского, соучредителя и совладельца транспортно-логистической компании "ШуМшин". – Федя, – произносит Шуваев ровно и откидывается на спинку кресла. Бросает, спохватившись, быстрый взгляд на монитор. Мшинский смотрит туда же. – Её наконец нашли, – мгновенно понимает он. Отступив на пару шагов, он садится в кресло, поддёргивая чёрные брюки. Галстук на нём серо-голубой, пиджак расстёгнут, на левом лацкане золотой значок с буквами ШМ в колесе. – Галя сказала, ты плохо выглядишь, но ты хотя бы вышел в офис, так что я решил тебя навестить, – поясняет Мшинский своё внезапное появление. – Саша, мне жаль. Видит Бог, я надеялся. Я ни на что так не надеялся, как на её возвращение!.. – Знаю, – соглашается Шуваев и находит в себе силы усмехнуться и пошутить: – Тоже не хочешь, чтобы компания ушла в чужие руки после нашей смерти, да?.. – Ещё бы, – невесело усмехается в ответ Мшинский, молчит, глядя в панорамное окно, затем встаёт, без спроса открывает своим ключом один из шкафов и достаёт бутылку коньяка и стакан, наливает себе буквально на донышке и возвращается в кресло, греет бокал в ладонях и залпом пьёт. Один из вертолётов пролетает недалеко от здания "ШуМшин". Окна закрыты, и звука лопастей не слышно, но Мшинский видит бортовой номер, пилота в зелёном шлеме и эмблему службы спасения. – Саша была для меня всем, – говорит Шуваев, двумя руками держа кружку с кофе. – Без неё не появилось бы ничего. Я был дальнобоем, когда она родилась, идиотом с ветром в голове. Мшинский вздыхает и молча кивает. В девяносто девятом ему двадцать один, Шуваев на два года старше. Он ведёт двадцатитонный грузовик по шоссе, хмуро всматриваясь в подбирающиеся сумерки, а Мшинский, сидя рядом, разглядывает отпечатанное цветное фото краснощёкого младенца в белом чепчике и белом одеяле. – Ни черта не понимаю в детях, – признаётся он наконец, – но страшно за тебя рад, мужик! Отпуск возьмёшь? Шуваев качает головой, катает желваки по скулам. – Кредит возьму, – говорит он решительно. – Батя пообещал выступить поручителем и дать дом в залог. Я тут посчитал на пальцах, девчонку страх как дорого растить. Моих смен и Светкиных декретных не хватит, надо что-то посерьёзнее. Хочу свою транспортную компанию. Боржевский жмот, не вижу смысла на него горбатиться, ничего тут путного не выйдет. Мшинский глубокомысленно мычит, пожимает плечами и говорит: – Ну ладно. Я с тобой тогда. За еду поработаю, пока на ноги не встанем, а потом ты мне акциями возместишь. А? – Рисковый ты, Федя, – Шуваев впервые улыбается. – Замётано. Контрольный пакет не дам, но не обижу. Надёжный человек мне очень нужен. – ...а потом Светка умерла, – говорит Шуваев в настоящем, и Мшинский коротко, быстро моргает, – и Саша осталась единственным смыслом трепыхаться и не дать себя сожрать, и я не дал, и что?.. Зачем теперь всё это?! Он смотрит на фотографию ангела и закрывает лицо рукой. – Устал я, Федя, – глухо произносит он из-под ладони. – Не могу больше. Похороню её и уйду. Мшинский сердито щурится, постукивает стаканом по колену. – Саша, – начинает он. Шуваев поднимает руку, но Мшинский не обращает на неё никакого внимания. Поднявшись, он ставит стакан на стол, наклоняется и с кнопки безжалостно выключает моноблок. – Хватит, Саша, – говорит он резко. – Если её нашли, это повод двигаться дальше. Её оплакать и похоронить, а не себя. Ты молодой ещё мужик. Не хочешь другой семьи – не надо, я живу, как видишь, вполне справляюсь и не собираюсь тебе кого-то сватать, но за наше общее дело я тебя зубами грызть буду, если понадобится. "ШуМшин" держится на тебе больше, чем ты думаешь. Ты не только лицо компании, ты – её позвоночник, и если ты дашь слабину, дело рухнет. Не в секунду, но рухнет, и потому я не дам тебе уничтожить всё, что ты сделал ради дочери. Ради неё ты будешь вкалывать и дальше, ты меня понял? Хочешь – организуй благотворительный фонд, больницу построй, школу, детский дом! Мы всё потянем. А сдаваться – не смей. Хватит. Я тебе отводил месяц на запой, ты вышел раньше – отлично, значит, на этом заканчиваем и возвращаемся к конструктивизму. Вставай, в Дикий хаб поедем. Они новую систему учёта тестируют, хочу, чтобы ты лично посмотрел. Он с вызовом смотрит Шуваеву в лицо, и сперва кажется, что Шуваев ударит его, не вставая из кресла, но проходит пять секунд, потом десять, и наконец Шуваев тяжело, неохотно поднимается, негласно признавая правоту друга. – Что за система? – спрашивает он, глядит в окно, потом на часы. – Не поздно ещё? – Пацаны из поддержки там посменно сейчас, – отмахивается Мшинский. – Система "Круговорот", ты её в альфа-версии видел и одобрял. Пока тебя не было, они бета-релиз выдали, учли практически все замечания. Катя звонила уже, одобрила. Я вчера у них был, твоя очередь. Шуваев усмехается. Залпом допив кофе, он с кружкой выходит в приёмную и оставляет её на подносе возле кофеварки, жестом прощается с секретарём Галиной, коротко стриженой женщиной лет сорока в строгом сарафане и белой блузке. – Вернёшься, Александр? – спрашивает она. – Нет, Галиночка, – за Шуваева отвечает Мшинский. – Если будут искать, мы в Дикий, к тестировщикам. – Тогда доброго вечера! – кивает Галина. – И тебе доброго вечера, – отзывается Шуваев. – Иди домой, не задерживайся. Не нужно. Он вызывает лифт и смотрит через стеклянную стену на город. Его особое внимание привлекает аллея, перпендикулярная Царскому кольцу, украшенная разноцветными гирляндами и вымпелами, развешанными между цветущей мимозы; стекло расплывается перед его глазами, и Шуваев видит улицу с тротуарами, вымощенными неровными камнями, с полукруглыми клумбами, расставленными на неравном расстоянии вдоль домов. Между клумбами и домами идёт подпрыгивая маленькая фигурка в чёрной свободной куртке и красных резиновых сапожках, в розовой бейсболке, с куклой в руке. Фигурка приближается, и размытое лицо обретает черты Саши Шуваевой. Она останавливается, смотрит недоверчиво, затем высоко подпрыгивает на месте и с восторженным визгом: – Папа! – несётся вперёд. Шуваев закрывает глаза и судорожно вздыхает, и Мшинский кладёт руку ему на плечо, сжимает и отпускает. – Идём, Саш, – зовёт он. В лифте Шуваев сам смотрит на него, мнётся, но всё-таки говорит: – Прости, Федь. Тебе тоже непросто, а ты ещё и меня вытягиваешь. Я... справлюсь. Обещаю, больше со мной проблем не будет. – Брось, – улыбается Мшинский. – Ты делал для меня ничуть не меньше в четырнадцатом. Давай не будем считаться. У него звонит телефон. Жестом извинившись, он лезет в карман, достаёт простую кнопочную трубку и без приязни смотрит на контакт "Агапов (ЖД)", высветившийся на экране, но всё же отвечает: – Да, Владимир, добрый вечер. Прояснилось что-то с нашим контейнером?.. Слушая собеседника, он рассеянно отворачивается к стеклянной стене лифта, нервно постукивает пальцем по металлическому поручню, и не видит, как у Шуваева тоже звонит смартфон, и Александр бледнеет, глядя на четырёхзначный номер. – Шуваев, – безжизненно говорит он. Из лифта он выходит, едва переставляя ноги, и за локоть удерживает Мшинского. – Я не еду в Дикий, – сообщает он. – Я... Он вдруг наваливается на руку друга и кренится вперёд, Мшинский едва успевает его подхватить и отволочь к небольшому диванчику у стены. – Саша, Саша!.. – встревоженно зовёт он. – Саша, что?! Скорую? – Воды, – просит Шуваев. Появившийся из ниоткуда охранник в пригнанной по размеру серой форме так же незаметно исчезает и возвращается с запотевшей бутылкой воды, повторяет предложение вызвать скорую помощь, но Шуваев снова отрицательно качает головой. Он жадно пьёт, роняя капли на костюм, к его лицу медленно возвращаются краски. Охранник отходит к противоположной стене, коротко докладывает по рации о происшествии и продолжает наблюдать, чтобы успеть среагировать в случае необходимости. Мшинский садится на диван, заглядывает Шуваеву в лицо. – Саша, что происходит? – спрашивает он требовательно. – Они позвонили, – произносит Шуваев, глядя мимо него. – Хотят, чтобы я приехал. – Кто "они", Саша? – хмурится Мшинский, но Шуваев лишь моргает, словно не слышит, и Мшинский, чертыхнувшись, принимает решение. – Хорошо, – говорит он, вставая. – Я тебя отвезу. Скажи адрес. Шуваев повторяет про себя услышанное, шевеля губами, молчит – долго, Мшинский начинает нервничать и злиться, – а затем с явным удивлением и болью в голосе отвечает: – На Царское кольцо. Угол с аллеей Бирсби. Влад стоит под фонарём возле группы кустов виргинской черёмухи, заложив большие пальцы в карманы свободных чёрных джинсов. Он одет так же, как в день выезда из Кэмберри – в джинсы, тёмно-зелёный свитер, тёплые ботинки и серо-зелёную куртку, на шею намотан новый кашемировый шарф кремового цвета. Влад трётся о него гладко выбритой щекой как раз в тот момент, когда Шуваев и Мшинский видят его, перейдя шестиполосное кольцо со стороны платной парковки. Шуваев бледен и напряжён, Мшинский хмур и агрессивно подозрителен, он обшаривает взглядом перекрёсток и сперва игнорирует Влада, затем впивается в него глазами, стоит Шуваеву направиться к кустам черёмухи. – Я Александр Шуваев, – говорит тот, подходя, и протягивает руку. Влад пожимает её, кивает. – А это кто? – спрашивает он, спокойно встречая взгляд Мшинского. – Мой друг, – начинает Шуваев. – Фёдор Мшинский. Крёстный Саши, – одновременно с ним с вызовом заявляет Мшинский. – А, хорошо, – Влад снова кивает и сам протягивает руку. – Я Имитатор. Идите за мной. Развернувшись, он неторопливо шагает на восток по аллее Бирсби и сворачивает в первый же дворик. Просвет между торцевыми стенами дома, выстроенного в форме пятиугольника, закрыт прозрачной крышей, подсвеченной светодиодными лентами. Столбы и решётка между ними густо заплетены ползучими растениями, в центре двора среди кустов и клумб цветёт мимоза. Под ней – и под фонарями, – кольцом стоят скамейки; на одной из них сидит Кайса в джинсовом комбинезоне и чёрном свитере с высоким воротником, в сапогах с широкими голенищами и коротком пальто для беременных, пока излишне свободном на животе. У её ног на брусчатке лежит Джек на поводке и в наморднике, рядом стоит Сашин потрёпанный саквояж. Саша ходит вдоль скамейки, нервно заламывая пальцы. На ней её собственные мешковатые джинсы и тщательно вымытые старенькие ботинки, а сверху – тонкая белая шапка с помпоном, шарф и новенькая куртка, стилизованная под униформу из сериала "Особые поручения" и украшенная соответствующими эмблемами и вышивкой. – Сколько времени? – спрашивает Саша беспокойно. – Не знаю, – безмятежно отвечает Кайса. – Это неважно. Всё будет хорошо. – Мне кажется, у меня сейчас сердце из груди выпрыгнет! – жалуется Саша и несколько раз невысоко подпрыгивает сама. – Ты решила ему помочь? – уточняет Кайса. Саша смотрит на неё с упрёком. – А если что-то случилось?! – говорит она. – А если он не поверил и не приедет?! Шуваев в проходе под прозрачной крышей узнаёт голос и интонации, спотыкается и сбивается с шага. Кайса слышит его даже несмотря на уличный шум и поворачивает голову. – Он приехал, – отмечает она всё так же невозмутимо. Саша стремительно оборачивается и замирает с раскрытым ртом. Влад отходит в сторону, делает крюк, огибая Сашу, и садится рядом с Кайсой; наклонившись, треплет Джека по загривку. Мшинский пару секунд недоверчиво вглядывается в лицо Саши, а потом она медленно стягивает шапку, тяжёлая коса вываливается на куртку, и Фёдор расплывается в широкой улыбке. – Господи, Саша! – говорит он. – Саша, – эхом повторяет Шуваев и делает шаг вперёд, и Саша бросается к нему с криком: – Папа!.. Шапку она роняет; Мшинский, позволив Саше пролететь мимо него, делает пару шагов вперёд и поднимает шапку, отряхивает от пыли, сжимает в кулаке. Смотрит, как Шуваев обнимается с дочерью; они оба плачут, и Саша уже сбивчиво что-то рассказывает, а Шуваев лишь беспомощно и счастливо улыбается и гладит её по лицу и волосам, берёт за руки, разглядывает – и буквально молодеет на глазах. Мшинский глубоко вздыхает. Он всё ещё улыбается, но в его глазах и выражении лица отпечаток давней грусти, и он первый оглядывается на Влада и Кайсу. – Отлично срежиссировано, – насмешливо хвалит он. – Ничего не хотите объяснить? Кайса и Влад переглядываются. Кайса пожимает плечами, и Влад смотрит на Мшинского. – Нет, – говорит он. – Хотим дать совет, – добавляет Кайса. – Саше понадобятся репетиторы и хороший стоматолог, но сперва – хороший психолог. – Найдите Эванджелину О, – Влад голосом выделяет фамилию, состоящую из одной буквы. – Она работает с ПТСР, и она точно согласится помочь. Лицо Мшинского сереет и заостряется, он долго и пристально смотрит на Сашу, и за это время Влад и Кайса успевают встать, и Кайса подбирает со скамейки свою маленькую сумку с нетбуком и гримуаром. – Что с ней делали? – спрашивает Мшинский тихо. – Её посадили в ящик, menerr, – в тон отвечает Кайса. – И она там чуть не умерла. Отдав Владу поводок Джека, она вкладывает руки в карманы пальто и идёт к выходу со двора. – Прости, друг, – Влад скупо улыбается, – не думаю, что могу сказать тебе больше. Позаботьтесь о ней. Ей это понадобится. Саша поворачивает голову, когда Кайса останавливается рядом с ней, и широко улыбается сквозь слёзы. – Это Маргарет, папа, – говорит она. – Маргарет нашла меня. Выражение лица Шуваева отражает его решимость без сомнений и колебаний сделать для Кайсы всё, о чём она только попросит. Одной рукой обнимая Сашу, вторую он протягивает Кайсе, и она принимает её с видимым любопытством – и едва заметно вздрагивает. Замечает это лишь Влад, он хмурится и подходит ближе, встаёт за её плечом. – Саша, заткни уши и зажмурься, – велит Кайса, и Саша покладисто выполняет, продолжая улыбаться, и тогда Кайса тихо говорит: – Не делай этого. Ты поймёшь, о чём я, когда решишься, но послушай меня: не делай этого. Твой гнев убьёт твою семью. Не надо. Смирись. Отвернувшись от Шуваева, она улыбается и гладит Сашу по запястью, позволяя снова видеть и слышать, затем приподнимается на цыпочки и целует её в щёку. – Всегда выбирай себя, – советует Кайса. – И не бойся начинать всё с начала. – Не уходи, – просит Саша. Кайса качает головой, отворачивается и идёт к аллее. Шуваев поднимает было руку, чтобы её остановить, но Саша кивает, принимая выбор Кайсы, и Шуваев тоже ничего не делает, лишь спрашивает вслед растерянно: – Куда же ты?.. – В туалет, – оглянувшись, говорит Кайса. Саша хихикает и принимается утирать слёзы. Влад разводит руками, демонстрируя, что бессилен что-либо изменить, и вместе с Джеком догоняет Кайсу; они выходят в аллею и сворачивают направо, в сторону залива Нова. Шуваев смотрит им вслед, пока не подходит Мшинский. – Здравствуй, Саша, – говорит он, и Саша обнимает уже его и вновь начинает плакать от счастья. Лицо Кайсы, идущей по тротуару рядом с газоном, задумчивое и печальное. Носком сапога она пинает маленький камушек; Джек пытается ей помочь, но не может разглядеть, с чем именно она играет, и быстро сдаётся и возвращается к Владу. – Там, дальше, торговый центр, – говорит Влад. – Спасибо, – откликается Кайса. – Я надеялась на твою помощь в ориентировании на местности. По её тону непонятно, шутит она или нет, и Влад меняет тему на своё усмотрение. – Откуда ты знаешь, что он сделает? – любопытствует он. – Решал логические загадки? – вопросом на вопрос отвечает Кайса. – Я видела смерть Карлы, Саши и его самого. У жильцов красного дома аллергия на шерсть. Третий дом не синий. Марта любит кошек. Чья рыба? Влад фыркает, узнав типичную задачу на логику, а потом хмурится, сделав те же выводы: – Он что, убьёт Карлу?! Кайса пожимает плечами. – Надеюсь, что нет, – говорит она, – и я в любом случае не хочу об этом думать. – Хреново быть тобой, – поразмыслив, говорит Влад. – Вот и я о том же, – без улыбки соглашается Кайса. Ближе к полуночи она выходит из ванной комнаты в номере отеля "Мятный" порозовевшая, с расплетёнными волосами, в белом махровом халате. Номер состоит из одной большой комнаты с двуспальной кроватью в центре; у окна – круглый стол с угловым диваном и одним стулом и шкаф с зеркалом в полный рост, рядом – ниша с чайником и кофемашиной, из-под неё можно выдвинуть гладильную доску с закреплённым снизу утюгом. Верхнее освещение погашено, включен лишь торшер у стола, и ещё две маленькие светодиодные лампы врезаны в изголовье кровати над подушками. Кайса делает эспрессо, нюхает и морщит нос, выливает кофе в раковину ванной комнаты, машинально смывает тёмные разводы. Поднимает лицо к зеркалу. Её отражение плачет чёрными слезами. Резко отвернувшись, Кайса возвращается в комнату, ложится в постель, сворачивается клубочком и натягивает одеяло до самых ушей, обнимает подушку – и тоже начинает плакать, тихо и жалобно. На стук в дверь она сперва не реагирует, но звук повторяется, и Кайса с трудом отпускает подушку, утирает лицо рукавом халата и сползает с кровати, обнимая живот. Пока она идёт к двери, с той стороны стучат в третий раз, уже громче. Мгновенно разозлившись, Кайса распахивает дверь, готовясь обрушить на незваного гостя свою ярость, и теряется при виде Влада. Он в тех же джинсах и свитере, что и несколькими часами раньше, в кожаной куртке и мягкой вязаной шапке, с кое-как намотанным кремовым шарфом. – Как ты сюда попал?! – ошеломлённо спрашивает Кайса. – Через балкон, – Влад большим пальцем указывает в сторону пожарного выхода. – Так и думал, что ты тут ревёшь. Собирайся. Поедешь ко мне и моей маме. Пару секунд Кайса молча смотрит на него, а затем разворачивается и уходит в номер. Влад перешагивает порог, закрывает за собой дверь, прислоняется к ней спиной. Оглядывается с любопытством, принюхивается. Говорит: – Кофе пахнет. – Это не может зваться кофе, – из ванной комнаты отвечает Кайса. – Поэтому тебе не предлагаю. – Да кофе в полночь вообще так себе идея, – Влад усмехается. – Есть духи с таким запахом, знаешь? Подарю тебе. Когда у тебя день рождения? – Первого февраля, – Кайса включает воду, сморкается, умывается и промокает лицо полотенцем. – А у меня четырнадцатого июня, – доносится до неё из комнаты голос Влада. – В один день со знаменитым учёным-физиком, мама его ученица и преданная поклонница, так что меня в его честь и назвали. Кайса слабо улыбается, вешает халат на крючок, надевает бельё, футболку и комбинезон, расчёсывает влажные волосы и завязывает в свободный небрежный хвост у основания черепа. – Мама у меня на пенсии, но до сих пор работает в свободном графике, – продолжает болтать Влад. – Не представляет себе жизни без лаборатории. При этом умудряется вязать, вышивать салфетки и выращивать помидоры на подоконнике. Помидоры, правда, Джек тут посшибал! Он кашляет в кулак, несколько смущённый, но добивается своего: Кайса широко улыбается, выходя из ванной. – А твой отец? – спрашивает она. – Умер от лучевой болезни, – помедлив, признаётся Влад. – Мне ещё года не было. Он участвовал в ликвидации аварии на АЭС, ну и... эй. Всё в порядке. Не нужно такого лица. Я его не помню, а мама любит его вспоминать, так что всё хорошо. – Извини, – всё равно говорит Кайса. – Раньше я не была такой любопытной. – Меня ты имеешь право спрашивать о чём угодно, – напоминает Влад. – И я тебе всё расскажу. Кайса пристально смотрит на него, молча кивает, складывает вещи в сумку. Осматривается, проверяя, чтобы ничего не оставить, и вытаскивает из-под подушки мятую фотографию Игната. Влад прикрывает лицо рукой, пряча улыбку, и делает вид, что ничего не замечает, а Кайса заталкивает снимок в задний карман комбинезона и говорит: – Я готова. Влад стягивает свою шапку и надевает на неё, забирает её сумку. Пешком они спускаются со второго этажа, Кайса сдаёт ключ-карту не вполне проснувшемуся администратору и кнопкой открывает заблокированные в ночное время двери. Такси ждёт за воротами маленького дворика, водитель окидывает взглядом пассажиров и понимающе ухмыляется, видя круглый живот Кайсы, но все свои соображения оставляет при себе и выходит, чтобы помочь убрать сумку в багажник. Ночной Кэмберри немногим отличается по загруженности дорог от дневного, статус столицы вносит свои коррективы. Кайса смотрит в окно на проплывающие мимо дома и скверы, на жёлтые и белые фонари, скульптуры и памятники, перила моста, украшенные якорями и лавровыми венками. Таксист включает негромкую музыку, предлагает воду и зарядное устройство для телефона. Кайса смотрит так, словно не понимает, о чём он, и Влад с улыбкой отказывается за неё, берёт её за руку. По мере приближения к Цветам машин на дорогах становится меньше. – Скаутский лесопарк, – произносит Влад, когда за окнами такси с двух сторон встают тёмные сплошные стены деревьев. – Я здесь с Джеком гуляю. Почти приехали. Таксист дёргает бровью и удивлённо смотрит на него в зеркало заднего вида. – Однажды я заблудилась в лесу, и меня искали с шерифом и собаками, – невпопад отвечает Кайса. Влад хмыкает: – Иронично. Расплатившись с таксистом, он помогает Кайсе выбраться из машины, магнитным ключом отпирает замок на воротах и ведёт Кайсу через двор в восьмой подъезд. В прихожей горит ночник. Джек, лежащий поперёк широкого коридора, вскакивает ещё при звуке ключей снаружи и радостно виляет хвостом. Кайса приседает на корточки, потом садится прямо на пол и обнимает лабрадора, гладит, чешет ему спину и бока. – Джек, место! – вполголоса требует Влад. Кайса разувается не вставая, снимает пальто и держит на коленях, пока Влад не отбирает его, чтобы повесить. – Есть хочешь? – спрашивает он так же тихо. Кайса качает головой, и он продолжает: – Тогда пойдём. Я постелю тебе в кабинете. Он показывает, где кухня, ванная и туалет, кивает на ближайшую ко входу дверь: – Моя комната, – и пожимает плечами на вопросительный взгляд Кайсы. – Да, конечно. Кайса нажимает на дверную ручку и входит внутрь, оглядывается. Первое, что бросается ей в глаза – выцветшие от времени плакаты с собаками: информация о правильном питании и воспитании, популярные породы, реклама собачьих игрушек и лакомств. – Здесь ничего не менялось с тех пор, как я ушёл в армию, – Влад, привалившись плечом к дверному откосу, чешет затылок и неловко ухмыляется. – Я приезжал в отпуск, но ничего не делал, конечно, а после увольнения уехал с Серёгой в Типер, и мама тут тоже ничего не трогала. Кровать у него узкая, бельё сбито, словно он ложится и сразу встаёт; на письменном столе – лампа с золотистым металлическим абажуром, в противоположном углу шкаф с книгами, и почти четверть комнаты занимает лежанка Джека. На окнах – простые белые занавески, в простенке между окнами висит радужный флаг, такой же выцветший, как плакаты. Влад морщит лоб и с опасливым интересом смотрит на Кайсу. Она ничего не спрашивает, даже не замечает его взгляда, проводит пальцем по корешкам книг и выходит в коридор. Окна кабинета обращены в ту же сторону, что окна комнаты Влада. Узкий палисадник и выложенная брусчаткой тропинка отделяют дом от детской площадки с огромным зáмком для малышей и двумя спортивно-развлекательными площадками для детей постарше. Ночью там никого нет, фонари освещают разноцветное искусственное покрытие площадок и пышные кусты со стороны лесопарка. Диван с немного вытертым правым подлокотником стоит у окна. Влад ловко и быстро раскатывает его, почти не стуча колёсиками, достаёт из комода стопку отглаженного постельного белья. Кайса протягивает руки, Влад в ответ лишь приподнимает брови, и она отступается и отходит к столу, где рядом с современным компьютером теснятся горшки с разными кактусами и стаканы с карандашами и чертёжными инструментами. Дальше, у противоположной от дивана стены, возвышается до самого потолка ещё один книжный шкаф с застеклёнными дверцами. Внутри, хорошо видимая в свете фонарей с детской площадки, к книгам прислонена деревянная рамка с портретом молодого мужчины в военной форме с погонами младшего лейтенанта. Он смотрит в камеру ясными светлыми глазами и улыбается, у него светлые волосы, и его внешнее сходство с Владом не вызывает ни сомнений, ни вопросов. В нижнем правом углу портрета чертёжным почерком химическим карандашом написано: "154". – Это твой папа? – спрашивает Кайса. – Да, – не оборачиваясь говорит Влад. Он встряхивает простыню с нежным рисунком из незабудок, и, опускаясь, она меняет цвет и узор на прямые полосы коричневых тонов. Влад из начала двухтысячных, с ультракороткой стрижкой, в оливковой футболке и спортивных штанах, расправляет простыню на новеньком диване. За его спиной Бабуров ходит по комнате, в свете торшера разглядывает шахматы, расставленные на специальном столике, фикус с толстыми глянцевыми листьями и пару кактусов на столе рядом с компьютером. С плоского монитора ещё не снята транспортировочная упаковка, но системный блок старый, потемневший от времени, со следами пальцев и чернил. Оглянувшись на Влада, надевающего наволочку на тяжёлую перьевую подушку, Сергей подходит к шкафу, всматривается в фотографию за стеклом и спрашивает: – Что значит "сто пятьдесят четыре"? Влад останавливается с подушкой в руках, медлит и прижимает её к груди. – Я люблю тебя, – говорит он, и у него краснеют щёки и уши. Сергей вновь оборачивается. – Что?.. – переспрашивает он недоверчиво. – Это значит "я люблю тебя", – объясняет Влад недрогнувшим голосом. Спина у него прямая и напряжённая, руки комкают подушку. – Отец подписал фотографию для мамы, это его фишка. Если перевернёшь рамку, там снимок того, как он подписывал. Поколебавшись, Сергей открывает шкаф, и Влад наконец-то кладёт подушку на простыню, взбивает неловкими движениями и тянется за одеялом. Сергей достаёт рамку. У неё действительно нет подставки, с другой стороны – ещё одна фотография, горизонтальная. На ней двое; человек в защитном костюме с капюшоном, в толстых очках, респираторе и перчатках подписывает на планшете снятую с Доски почёта фотографию. Над пустым окошком имя – Иван Сергеев. Держит планшет худой пожилой мужчина в рубашке и брюках со стрелками, он смотрит на Сергеева-старшего с тоской и болью. – Папа был ликвидатором на КАЭС в восемьдесят третьем, – добавляет Влад. – Одним из тех, кто глушил реактор. Они знали, что не вернутся. – Мне жаль, – говорит Бабуров. Вернув рамку на место, он подходит к Владу со спины и спокойно, без колебаний, будто привык так делать, обнимает его за талию и прижимается щекой к его шее. – А как сказать, что я тоже люблю тебя? – спрашивает он шёпотом, касаясь губами кожи, на которой от его дыхания дыбом встают крошечные прозрачные волоски. Влад поворачивается, закидывает руки Сергею на шею и целует. Простыня в голубых незабудках неровно ложится на диван. Влад расправляет её и кидает сверху подушки, объёмные и лёгкие, оборачивается. Кайса, скрестив руки на груди, смотрит в окно на детскую площадку и видит там силуэт девочки, похожей и непохожей на Маргарет. Светловолосая, с небрежно заплетённой косой, одетая в джинсовый комбинезон, футболку и кроссовки, девочка бродит по игровому замку в одиночестве, водит рукой по стенам, поднимает забытую куклу и разглаживает на ней платье. – Кира! – произносит голос Ингрид. Девочка неохотно сажает куклу на деревянную лестницу с красными и жёлтыми ступенями и синими перилами, засовывает руки в карманы и, сутулясь, идёт прочь и исчезает в темноте кустов, и Кайса тоже сутулится и отходит от окна. – Спасибо, – говорит она, глядя на застеленный диван, поднимает глаза на Влада. – Можешь остаться со мной? Влад молча кивает. Он выходит, чтобы долить Джеку воды в миску и покурить, и, стоя у кухонного окна, бросает взгляд на противоположную сторону двора. В квартире Алика светится окно рядом с кухней, за зелёными шторами движется женский силуэт с копной волнистых волос; женщина активно жестикулирует, словно репетирует роль или разговаривает по телефону с включённой громкой связью. Влад усмехается и отворачивается, тушит окурок в стеклянной пепельнице с крышкой. Под свитером у него футболка, клетчатые пижамные штаны он забирает из своей комнаты и плотно закрывает дверь в кабинет, оставив Джека в коридоре. Кайса уже сидит на диване в голубой трикотажной пижаме, скрестив ноги, сгорбившись и опустив голову, бесцельно шевелит пальцами рук. – Я поняла, о чём говорила тётя Эмели, когда я была подростком, – говорит она глухо. – Последние десять дней я жила в мире с собой. Я делала то, что должна, что умею лучше всего, даже если не хочу, и я поняла разницу только теперь, когда всё закончилось. Она закрывает глаза, и из-под её опущенных ресниц текут слёзы. Влад садится рядом, тянет руку, но не решается дотронуться. Вздыхает, шевелит губами. – Ты могла бы, – начинает он. – Тридцать. Пять. Тысяч. Человек. Ежегодно, – чеканит Кайса. – Девяносто пять в день. Кого я должна выбрать? Кого и как, скажи мне?! Она не повышает голос, в её звенящем шёпоте и без того достаточно ужаса и недоумения. Влад замолкает, признавая своё поражение, и делает то, что может – придвигается ближе и обнимает её, и Кайса тоже не продолжает, лишь молча плачет ему в плечо. Когда она успокаивается, они остаются сидеть в той же позе. Влад гладит её по голове, распутывает пальцами высохшие в беспорядке пряди. – Я не хочу, чтобы Кира тоже выросла отшельницей, – Кайса вздыхает. – Тётя Эм говорила и об этом. О социализации! Последнее слово она произносит с горькой насмешкой. – А Кира, она будет?.. – Влад не заканчивает. – Никто не знает, – Кайса качает головой. – Дар Ульсдоттир проявляется по-разному даже у каждой четвёртой. Он может проявиться сразу – или нет, и он придёт вместе с менархе, или с первым зубом, или с первым сексом!.. Я ненавижу это, Владислав. Иногда мне кажется, это проклятье, а не дар. – Твоя тётя была травницей? – любопытствует Влад спокойно, гася её эмоции. – А твоя мама? – Мама, – Кайса запинается, молчит. – Мама отказалась от дара и никогда о нём не говорила. Я не знаю, что она умела на самом деле. Через дымку, похожую на солнечный свет, проходящий сквозь пыль, она видит Ингрид, сидящую за кухонным столом голубого дома с чёрной крышей. Ингрид одета в небелёную льняную блузу и серо-зелёную юбку в пол, её волосы собраны в небрежный пучок на затылке. Подперев голову рукой, она листает гримуар и шевелит губами. – Что ты читаешь? – спрашивает Маргарет, глядя снизу вверх. Она не достаёт даже до столешницы; собственная рука, которую она видит, принадлежит девочке лет четырёх. Ингрид вздрагивает и оборачивается, захлопывает гримуар. – Мэгги!.. – говорит она расстроенно. – Давно проснулась?.. Кайса несколько раз моргает, возвращаясь из солнечной кухни в тёмный кабинет. – Она хотела, чтобы я тоже отказалась, и я пыталась, я думала, всё получится, ведь мама сказала, что мне не обязательно это делать, – она невесело смеётся. – А права оказалась тётя Эм... Влад крепче обнимает её, целует в макушку. – С Кирой всё будет хорошо, – обещает он. – И с тобой тоже. Ты больше не одна. Кайса качает головой, сминает в кулаке его футболку и вновь плачет, горько и безнадёжно. Обессиленная и отчаявшаяся, в конечном итоге она засыпает на плече Влада и почти сразу отворачивается во сне, подтягивает колени к животу. Влад поправляет на ней одеяло и обнимает поверх, поправляет, чтобы не прищемить, её волосы. – Вот же чёрт, – бормочет он с досадой. Часы над шахматным столиком показывают половину второго ночи. Влад лежит с открытыми глазами, водит большим пальцем по одеялу Кайсы, хмурится в тон своим мыслям, но сон одолевает и его. Смежив веки, Влад вздрагивает и засыпает. И обнаруживает себя на холме у дома Павлова, оглядывается – и понимает, где находится. – Какого чёрта?.. – вырывается у него. Он в джинсах и тёмно-зелёном свитере, в серых кроссовках, купленных в Бирсби, без оружия, смартфона и сигарет. В нескольких метрах от него стоят Кайса, Виктор Кулагин – и Бабуров. На нём чёрная форма без каких-либо опознавательных знаков, мокрые тактические ботинки и перчатки, на правом бедре – пропитанная кровью повязка, на поясе кобура с "алексиным", на плече – АВП-06 стволом вниз. – Серёга, – говорит Влад, и лицо его искажается в жалобной гримасе. – Серёж. Бабуров его не слышит. – Я думал, – начинает он. – Замолчи, – перебивает Кайса. Влад невольно ухмыляется, несмотря на ползущую по щеке слезу. – Да ладно! – шепчет он со смешком. – Тут без шансов, Серёж!.. – Тебе нельзя здесь находиться, – встревоженно говорит Виктор Кайсе. Из леса в петле дороги выныривают три фигуры. Влад поворачивает голову на движение и моргает несколько раз, сообразив, что видит себя, Игната и Андрея, и что Бабуров тоже их видит: перехватив автомат на изготовку, он пригибаясь бежит вниз с холма, стараясь держаться ближе к редким деревьям на этой стороне. Влад скатывается за ним, оскальзываясь на траве, влажной от непросохшей росы. За Сергеем кое-где остаются кровавые пятна и полосы – кровь сочится из раны на его бедре, словно он всё ещё жив, – и Влад зажимает рот рукой, сдерживая то ли стон, то ли ругательство. У дороги он перестаёт торопиться, прекрасно зная тайминг событий. Часы на его руке показывают время операции; Сергей, припав на одно колено, пропускает серебристый "крамер" Полещука и перебегает дорогу, Влад идёт за ним – сразу к своей точке, и Сергей быстро его там находит. Его – прошлого, из первого июня. Влад по-прежнему закрывает рот рукой, обходит Сергея по кругу, заглядывает ему в лицо. Сергей не видит ничего, кроме Влада-из-прошлого, смотрит жадно, отчаянно, с нежностью, страстью и сожалением. – Прости меня, – шепчет Сергей. – Готовность один, – слышит Влад собственный голос. Сергей перехватывает АВП и тенью следует за ним, и Влад на нетвёрдых ногах замыкает эту странную цепочку. Когда Сергей реагирует на охранников Плотникова и стреляет – первым, как в жизни!.. – из груди Влада вырывается слабый, почти беззвучный стон, а Сергей не сомневается и не раздумывает, он просто делает то, что делает всегда – прикрывает ведомого, даже если ведомый становится ведущим и больше не нуждается в его защите. Влад смотрит, как Сергей осознаёт бессмысленность своих действий и медленно опускает автомат, как бежит к двери центральной комнаты в безрассудной надежде предотвратить выстрел, перечёркивающий всю операцию. Как останавливается и выдыхает, когда руку Владу подбивает Андрей. ...как опускается на колени и гладит по голове Влада, который накладывает повязку поверх окровавленных рук Кайсы, зажимающих раны Игната. Ноги перестают держать Влада, и он сползает на пол, привалившись спиной к антикварному шкафу. С его позиции ему долгое время видно лишь спину Сергея, но затем появляется Барбара, и Сергей оглядывается, сжимает кулаки, и на его лице написано такое отчаянное нежелание прощаться, что Влад снова зажимает себе рот. – Молоко и мёд, – звучит пароль, заставляющий Барбару отступить. Лицо Сергея смягчается. – Мой мальчик, – улыбается он. Влад плачет. – Серёга, – говорит он. – Серёга, ну почему?!.. Из-за слёз он почти не видит, как Сергей идёт к двери, за которой только тьма, но отлично слышит слова: – Скажи Владу... Скажи ему что-нибудь. Пожалуйста. Что мне жаль. Что я не так хотел... – Я знаю, Серёж, – шепчет Влад. – Я знаю. Прости меня. Прости, что усомнился в тебе! Он запрокидывает голову и бьётся затылком о шкаф, и просыпается. Сон стремительно тает, перед глазами Влада мелькают отдельные бессвязные отрывки, а потом всё исчезает окончательно, остаётся лишь белый потолок с графичной бело-золотой люстрой и книжный шкаф с фотографией Сергеева-старшего в рамке. Влад захлёбывается воздухом и содрогается всем телом, сжав кулаки – и будит движением Кайсу. – Что?.. – спрашивает она хрипловато, садясь на постели, морщит лоб. Глаза её расширяются, когда она видит слёзы, текущие по лицу Влада. – Он был там?! – Влад ловит её за руку, сжимает так сильно, что оставляет белые следы, и не замечает этого. – Серёга! Он был в доме Павлова?! Кайса задерживает дыхание, и он уже всё понимает по её взгляду, прежде чем Кайса медленно кивает и говорит: – Да. Был. Влад переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку и глухо, сдавленно кричит, а потом плачет, бьёт кулаком по подушке, и уже Кайса обнимает его за плечи, гладит по спине и целует в затылок, и её глаза тоже полны слёз. – Мне жаль, – шепчет она. – Мне так жаль, Владислав!.. Джек на лежанке в коридоре настораживает уши, встаёт и подходит к кабинету, подбирает лапу, но не скребётся, только тычет носом в щель между дверью и откосом, шумно вздыхает и чуть слышно поскуливает. В своей комнате просыпается Илзе, приподнимает голову над подушкой, но больше ничего не слышит и снова засыпает. Влад отрывает мокрое лицо от подушки, переворачивается на спину, дыша ртом. Смотрит на Кайсу больным и потерянным взглядом. Она бережно гладит его по щеке, говорит тихо: – Лимб хранит всё, так или иначе. Прости, что причинила тебе боль. – Как он погиб? – спрашивает Влад сипло и неловко садится, оглядывается в поисках салфетки. Кайса наклоняется к своей сумке, лежащей с другой стороны дивана на полу, и протягивает ему упаковку бумажных платков. Тьма в комнате сгущается для неё, и там, в темноте, Кайса слышит выстрелы и хруст веток под ногами бегущих людей, тяжёлое дыхание и – наконец – голос Сергея Бабурова. – Я остаюсь, – произносит он. Кайса закрывает глаза и видит Сергея на улице перед отелем "Черепаха". – Пуля задела вену, – говорит она Владу то же, что Сергею в январе. – В движении рана не закрылась. Он истёк кровью. Он уже умер, когда в него выстрелили ещё два раза. Влад кивает, сморкается, с трудом переводит дух и снова плачет, беззвучно, прикрывая лицо рукой. Кайса молча кладёт ладонь ему на колено, и он накрывает её пальцы своими, сжимает, встряхивает и понемногу успокаивается. – Почему он не позвонил мне? – думает он вслух, глядя Кайсе в лицо, и цепенеет, услышав в ответ: – Он любил тебя и не хотел, чтобы ты пострадал. Теперь я это понимаю. Я бы тоже не позвонила. Кайса вздыхает и, прежде чем Влад успевает что-то сказать, добавляет: – Тебе позвоню. С тобой у нас теперь всё так, что не звонить нельзя. Выбитый из колеи, Влад открывает рот, не находит подходящих слов и лишь машет рукой, смеётся коротко. Шмыгает носом, качает головой. Повторяет эхом: – Он любил меня. Кайса кивает и гладит его по плечу. Влад просыпается за полдень от лёгкого прикосновения губ к щеке и улыбается, ещё не открыв глаза. – Серёга, мне кошмар о тебе приснился, – говорит он со смешком, поворачивая голову. И осекается. Подушка в наволочке с незабудками пуста, нет даже вмятины от головы. Шторы задёрнуты, в кабинете царит полумрак, лишь один солнечный луч, пробившись в щель, белой стрелой лежит на полу, указывая на дверь. Влад садится, бессмысленно смотрит по сторонам, облизывает губы. Тянется за смартфоном. На экране – уведомления о сообщениях от мамы, Алика и Казакова, и – со второй сим-карты, – от Шуваева. Ничего не читая, Влад выключает экран и медленно спускает ноги на пол, выходит в коридор, смотрит на пустую лежанку Джека и идёт на кухню. Кайса в джоггерах и белой футболке сидит за столом, подвернув под себя ногу, и шьёт кукольное платье, Джек лежит рядом с её стулом, и Кайса, шевеля босой ногой, почёсывает его бок. На звук шагов она поднимает глаза и тревожно заламывает брови: вокруг Влада она видит прозрачную золотистую дымку с чёрно-синими сполохами вокруг головы. – Привет, – говорит она. – Что-то случилось? – Привет, – Влад останавливается в дверях, прислоняется плечом к стене. – Ты выгуляла Джека? Её вопрос он игнорирует. Кайса выдерживает паузу, но не настаивает. – Нет, это Илзе, – она опускает руки с шитьём на колени. – Они как раз вернулись, когда я проснулась. У тебя очень милая мама! – Да, она такая, – Влад наконец оживает, ухмыляется гордо, словно речь идёт о его собственных заслугах. – Так вы пообщались? А ты?.. Он запинается, не зная, как сформулировать, но Кайса понимает, кивает, улыбается грустно. – Ей тоже нужно беречь сердце, – говорит она. – Похоже, у вас это наследственное. Как и долгая жизнь! Влад выдыхает с видимым облегчением. – Спасибо, – он подходит, наклоняется и целует Кайсу в кончик носа. Кайса усмехается и ничего не отвечает, возвращается к шитью. Влад ставит на плиту чайник и уходит в ванную. Смартфон он оставляет на столе, и Кайса бросает на него быстрый любопытный взгляд, когда экран включается уведомлением о новом сообщении, на этот раз от Барбары. Влад возвращается гладко выбритый, с влажными волосами, в светлых джинсах и вылинявшей футболке "Пожарных Кэмберри". – Ты ела? – спрашивает он. Кайса кивает. – Илзе сварила рисовую кашу на молоке, – говорит она. – Пахло вкусно. Влад достаёт сковородку, лезет в холодильник за яйцами, ветчиной и помидорами, моет один большой для Кайсы, и она послушно берёт и откладывает шитьё на подоконник. Когда её рука отодвигает лёгкий полупрозрачный тюль, Влад видит в просвет окна квартиры Алика и замирает, хмурится, отводит глаза. Кайса замечает, но по-прежнему молчит, режет себе помидор на дольки и медленно ест. А Влад неохотно разворачивает мессенджер. Корона тёмных сполохов вокруг его головы немного блекнет, хотя и не исчезает полностью. Илзе пишет: "Я думала, меня ничем нельзя удивить, но ты смог! Поздравляю, дорогой!" Казаков присылает фотографию четырёх разных бутылок алкоголя с комментарием: "Я забыл, что из этого ты не пьёшь" – и плачущим эмодзи. Барбара интересуется, почему она последней узнаёт о том, что Саша Шуваева жива, да ещё и от прессы, задающей неудобные вопросы. Чертыхнувшись, Влад открывает новости и досадливо стонет, видя заголовки. – Идиот, – говорит он в сердцах, смотрит на Кайсу. – Шуваев объявил о возвращении Саши, назначил пресс-конференцию на пятнадцатое и перевёл вознаграждение, которое назначал за информацию, в благотворительный Фонд помощи!.. Кайса пожимает плечами. – Я ожидала чего-то такого, – откликается она. – Надеюсь, у него хватит благоразумия не упоминать нас. – Саша не готова к публичным выступлениям, – Влад качает головой. – И это уже не твоё дело, – Кайса кладёт руки на стол и наклоняется вперёд. – И не моё. Наша работа закончена. Забудь. Влад морщится, трёт лоб. Откладывает вилку и пишет Барбаре: "Прости. До последнего не был уверен, что не выйдет как с Маратом, а потом просто забыл". Отправляет следом второе сообщение: "Если скажешь Шуваеву, что ты босс Имитатора, он наверняка позволит тебе первой пообщаться с Сашей". "Приму к сведению", – отвечает Барбара. Мессенджер обновляется, наверх всплывает диалог с абонентом "Гвоздь". "Это правда, – пишет Игнат. Следом приходит одинокий вопросительный знак. – Дочь Шуваева жива". Ещё один вопросительный знак заставляет Влада закатить глаза и тяжко вздохнуть. – Научи Тоху ставить знаки препинания в конце предложения, а не отправлять отдельным почтовым голубем, – ворчит он. – Буду очень тебе признателен! Кайса встаёт, обходит стол и заглядывает ему через плечо, улыбается и возвращается на своё место. – Почему ты хочешь, чтобы я вернулась к нему? – спрашивает она серьёзно. – Почему ты так уверен, что это случится? Вопрос ставит Влада в тупик. Растерявшись, он прекращает набирать ответ, смотрит на Кайсу, потом в мессенджер и снова на Кайсу. – Я, скорее, уверен в обратном, – подумав, признаётся он, откладывая смартфон. – Хотя это не мешает мне надеяться! Почему?.. Он неопределённо пожимает плечами, морщит лоб. – Между вами есть химия, – говорит он наконец. – Это не то, что можно измерить вольметром, или омметром, или ещё каким прибором, но когда вы рядом, это ощущается – естественно. Как восход солнца. Как сила тяжести. Кайса недоверчиво приподнимает бровь, и Влад смущается и смеётся. – Ладно, – он показывает раскрытые ладони. – Я понял, романтикой тебя не пронять! Зайдём с практики: он тебя боготворит. Серьёзно. Не знаю, заметила ли ты, но он только тебя спрашивал, что приготовить на ужин! Моё мнение его вообще не интересовало. Как, собственно, ничьё. Он никого не слушает – кроме тебя. А ты ему потакаешь. Когда ты захотела, то просто исчезла из нашей жизни, но ведь до тех пор ты не хотела. Ты позволила ему подойти очень близко. Ты... была с ним, а ведь ты не стала бы заниматься любовью с кем попало, правда?.. – Не стала бы, – задумчиво соглашается Кайса, наблюдая, как у Влада алеют уши. – Ешь. Я тебя услышала. Она смотрит в окно и видит Бабурова в номере "Черепахи" – хмурого, взволнованного, в рубашке в серую и голубую клетку. Под ней – кожа, чуть влажная от пота, тёмные волоски на груди и животе, цепочка с жетонами; в номере "Черепахи" Кайса по одной расстёгивает мелкие серые пуговицы, а Сергей спрашивает: – Можно тебя раздеть? – Тебе всё можно, – отвечает ему Кайса. Закрыв глаза, она переносится в голубой дом с чёрной крышей, поднимается на крыльцо и распахивает дверь. – Мама! – кричит девочка, похожая и непохожая на Маргарет, соскальзывает с дивана и несётся ей навстречу. Кайса подхватывает её на руки, охает от тяжести и поднимает глаза. И видит Игната. – Привет, – говорит он, широко улыбаясь. – Видишь, мы скучали. А ты сомневалась! На нём рубашка в серую и голубую клетку и джинсы с чёрным ремнём, на пряжке выбиты цифры 2-0-0-2. Кайса растерянно смотрит на него, часто моргает и прерывисто вздыхает, снова обнаружив себя на кухне Сергеевых. Влад ставит перед ней чашку с кипятком. – У мамы есть имбирный чай, – предлагает он. – Или достанешь свой? – Имбирный, – соглашается Кайса. Себе Влад заваривает растворимый кофе, доливает молоком из холодильника и ухмыляется в ответ на невысказанное сомнение Кайсы: – Я не гурман, и сейчас мне лень возиться. Сообщение от Алика всё ещё висит в его мессенджере непрочитанным. Влад смотрит на него, затем в окно на противоположную сторону двора, постукивает пальцем по столу. Кайса следит за ним исподлобья, продолжая мелкими стежками сшивать голубой шёлк и фатин, хмурится, кусает губу. В рассеянном солнечном свете, в танце пылинок между полосами тюля, Влад видит Сергея, стоящего на холме у дома Павлова в чёрной форме, с автоматом на плече и кровавой повязкой на бедре. В мыслях Влада он оглядывается, улыбается и вскидывает раскрытую ладонь, и Влад зажмуривается и опускает голову. И наконец открывает сообщение, чтобы облегчённо выдохнуть, прочитав. – Санька заболела, – говорит он Кайсе. – Девочка, которую я хотел тебе показать. У неё ветрянка. Алик пишет, что она в целом в порядке, но он раскрасил её фукорцином, и она стесняется, так что знакомство лучше отложить. – Знакомство точно лучше отложить, – соглашается Кайса, – потому что мне нельзя контактировать с детскими болезнями, а значит, и тебе нельзя. Она пальцем указывает на свой живот, втыкает иголку вдоль шва, откладывает платье в сторону и ставит локти на стол, наклоняется вперёд. – А теперь скажи мне, что происходит на самом деле, и почему ты рад появлению уважительной причины не встречаться. Влад смотрит на неё во все глаза. Корона сполохов становится ярче и отчётливее, и Кайса дотягивается и накрывает его ладони своими. – Эй, – говорит она с его собственными интонациями. – Давай, поговори со мной. Это работает в обе стороны, и я тебя так не оставлю. – Откуда ты знаешь? – спрашивает Влад растерянно. – Без очков я вижу много лишнего, помнишь? – Кайса пожимает плечами. – Болезни, сильные эмоции. Страхи. Тёмные мысли. О чём ты думаешь? Влад отводит взгляд, молчит, хмурится. Тянется за сигаретами, спохватывается, отпускает пачку. Кайса сама подталкивает её к нему, чиркает колёсиком зажигалки, и Влад, помедлив, ухмыляется и наклоняется с сигаретой к огню. Признаётся, откидываясь на спинку стула и выдыхая дым в сторону: – Чувствую себя виноватым. Я ведь почти поверил, что наши отношения ничего не значили для Серёги. Из-за его молчания, из-за того, что он даже Тохе не сказал, что есть кому забрать его жетоны!.. И, знаешь, если честно, я до сих пор зол на него. Он спасал всех, а меня – бросил, и ты права, наверное, насчёт его мотивов, я понимаю, но принимать не хочу. Он должен был позвать меня. Хотя бы в последний раз. Не прощаться письмом, не... Он поспешно затягивается снова, шмыгает носом и запрокидывает лицо к потолку, сдерживая навернувшиеся слёзы. – Чёрт, – говорит он и лезет за салфетками. – Знаешь, я проснулся сегодня, как будто ничего не происходило. Как будто он жив, и я позвал его и лишь тогда всё вспомнил. И я ненавижу его за это, клянусь. За то, что он с того света гладил меня по голове, но даже не попытался выжить и вернуться!.. Сигарета в его пальцах дотлевает до фильтра. Влад давит её в пепельнице и качает головой, когда Кайса взглядом указывает на пачку. – На тебя я всё ещё не злюсь, если что, – он криво улыбается, вздыхает. – Это между ним и мной, и я, наверное, никогда не перестану думать, что он поступил как говнюк, но после всего, что я узнал и увидел, я не могу отрицать, что он любил меня. Он любил меня! Как мог, как умел. В конце концов, у него не было семьи, чтобы научиться этому, он в детдоме вырос, и всё же я был для него важен. А я – я согласился встречаться с другим парнем, когда ещё полгода не прошло с его смерти. Влад закрывает лицо рукой, сжимает виски. Говорит, закрыв глаза: – И я не знаю, что делать. Я не могу сейчас откатить, сказать Алику, что я передумал и мне нужно – что? Время для траура?!.. После того, как я с ним сам флиртовал и намекал на продолжение банкета?! При том, что я сам хочу этого продолжения, возможно, сильнее него?! Он всё-таки достаёт новую сигарету из пачки, торопливо прикуривает и жадно затягивается. – Вот за это мне и стыдно, – заканчивает он, не глядя на Кайсу. – За то, что разуверился в его чувствах так быстро и основательно, что уже думаю о ком-то другом. И я не могу сказать об этом Алику, но и видеть его сейчас не могу. Не хочу. Боюсь!.. – Чего? – тихо спрашивает Кайса, подавая голос впервые за весь монолог Влада. – Сделать хуже, – Влад дёргает плечом. – Всё испортить. Предать Серёгу. Последние слова он договаривает едва слышно, Кайсе приходится задержать дыхание, чтобы разобрать их, а затем она недобрительно качает головой. – Ты снова думаешь о нём плохо, – замечает она. Влад вскидывает голову и выпрямляется, кладёт руки на стол. – Не понимаю, – произносит он медленно и напряжённо. Кайса смотрит ему в глаза, печально улыбается, пожимает плечами. – Серёжа любил тебя, – она чуть приподнимает брови, озвучивая очевидные для себя вещи. – Берёг тебя. Хотел, чтобы ты жил. И хорошо тебя знал, правда?.. Влад неуверенно, осторожно кивает, переводит дух. – Тогда скажи сам, какой жизни он хотел бы для тебя? – заканчивает Кайса. – Спокойной и счастливой или одинокой и полной переживаний о несбывшемся?.. – Это так не работает, Кай, – Влад невесело смеётся и качает головой. – Я не могу просто... не знаю, прикрываться его гипотетической волей... – А почему? – Кайса морщит лоб с искренним недоумением. – Скажи мне, почему можно спасти жизнь, закрыв своим телом, но нельзя сделать то же самое, закрыв своей душой?.. Какая разница? Влад моргает, шевелит губами, открывает рот, но так и не находит подходящего ответа. – Ты перегибаешь, – беспомощно говорит он наконец. Кайса снова пожимает плечами. – Не канонизируй его, – советует она спокойно. – Я мало его знала, но мне кажется, он был хорошим человеком. И ещё – просто человеком. Он мог ошибаться, мог делать глупости, но как хороший человек зла он не хотел. Никому, и прежде всего – тебе. Просто подумай об этом. Тебе не нужно принимать никаких решений прямо сейчас. Скупо улыбнувшись, она берёт смартфон Влада и большими пальцами набирает ответ Алику: "Пусть скорее выздоравливает! Прости, что долго не отвечал. Позвоню завтра и всё расскажу. Скучал по тебе". Она отправляет сообщение и возвращает смартфон. Влад читает, и брови его ползут всё выше. – Да ладно, – говорит он наконец. – И что я ему расскажу?! – Не знаю, – безмятежно откликается Кайса. – Придумай что-нибудь. И, кстати, у Илзе тоже наверняка есть к тебе ряд вопросов. Так что я пойду гулять, а ты пока сочиняй убедительные речи! Она поднимается, переставляя ноги так, чтобы не задеть Джека, и напутственно похлопывает Влада по плечу. Перестаёт улыбаться. – Ты обещал мне, что всё будет хорошо, – напоминает Кайса. – Тебе держать обещание. Я возьму с собой телефон. Позвони, когда захочешь, чтобы я вернулась. Влад ничего не отвечает. Прикурив третью подряд сигарету, он слушает, как Кайса идёт в туалет, переодевается, натягивает в прихожей сапоги. Когда за ней захлопывается дверь – Джек поднимается и выходит в прихожую, нюхает воздух и идёт на лежанку, – Влад тоже встаёт и смотрит в окно, как Кайса идёт через двор. Её собранные в хвост волосы покачиваются в такт её шагам. Закрыв глаза, Влад прижимается лбом к стеклу. Смартфон принимает сообщение. "Я тоже скучал", – отвечает Алик и ставит эмодзи-сердечко.