Каждая четвёртая

Лежащий на стиральной машине смартфон принимает входящий вызов от Алика, когда Влад заканчивает бриться. Покосившись на экран, Влад смывает остатки пены, промакивает щёки полотенцем и отвечает нарочито небрежно: – Сергеев, электрика. – Здорово, электрик, – Алик легко поддерживает его тон. – Я тебе халтурку нашёл: перебрать щиток, поменять проводку и разводку розеток. Два этажа, триста десять квадратов. Возьмёшься? Влад недоверчиво и удивлённо щурится, взглядом спрашивая своё отражение, верно ли он всё расслышал. – Мне понадобится мальчик на подхвате, – подначивает он, но Алик принимает и эту подачу: – Я в деле. Приедешь посмотреть? – Сейчас?.. – Влад наконец понимает, что это не шутка и меняет тон. – Да, без проблем. Скинь адрес, буду через полчаса. – ...в этом городе куда угодно можно попасть за полчаса, и ещё время покурить останется, – бормочет он, вызывая такси через приложение. Джек приподнимает голову с лежанки и смотрит на него с любопытством, и Влад качает головой: – Сегодня без тебя, дружок, спи дальше. Он надевает тёмно-синие джинсы, но не застёгивает, раздумывает пару секунд и меняет их на голубые, более узкие, оставляет расстёгнутой верхнюю пуговицу светло-серой рубашки, медлит ещё немного и всё-таки укладывает волосы каплей геля. В прихожей, завязав шнурки ботинок и надев кожаную куртку, он смотрит на себя в зеркало и усмехается смущённо и неловко, качает головой. Нужный ему дом находится в историческом центре города, в конце проезда Турнефор – бледно-жёлтое здание в колониальном стиле с ажурными декоративными ставнями и современной пристройкой-гаражом. Ворота запираются электронным замком, но Влад ещё не успевает найти панель домофона, когда калитка распахивается, и из-за кирпичного столба выглядывает довольная мордашка Сани Чесноковой. – Привет, Влад! – кричит она. – А где Джек?! – Привет, Саня, – в тон откликается Влад. – Джек спит дома, на работу он со мной не ходит. – А я с папой хожу! – Саня пятится по дорожке к зданию, подпрыгивая от нетерпения, и Влад невольно мобилизуется, готовясь поймать её, если она споткнётся. – Я всегда с папой хожу, когда не в школе! – И тебе интересно? – удивляется Влад. – Да! – Саня подпрыгивает особенно высоко. – Я буду архитектором! И построю самую лучшую клинику для доктора Серёжи! Влад смаргивает несколько раз, реагируя на знакомое имя, и вымученно улыбается: – Кто такой доктор Серёжа? – Наш кардиохирург, – отвечает за дочь Алик. – Сергей Ионов. Одетый в серые джинсы и толстовку, он стоит в дверях, подпирая плечом стену, и буквально пожирает Влада глазами, ноздри его на мгновение раздуваются, когда он протягивает руку для рукопожатия. – Я чуть не умерла, когда была маленькая! – с гордостью заявляет Саня. – А доктор Серёжа делал мне операцию, и теперь я здорова, но мне надо соблюдать диету и заниматься физкультурой, потому что мне нельзя ни толстеть, ни худеть! – Всё так, – подтверждает Алик, улыбаясь, наклоняется и целует дочь в макушку. – Болтушка! Погуляй пока, но за ворота ни ногой. Саня отточенным жестом прикладывает раскрытую ладонь к виску и сбегает по ступенькам обратно на дорожку, вытаскивает скакалку из кармана штанов-карго. Влад и Алик смотрят ей вслед, Алик – с неприкрытым обожанием, Влад – с тревогой и сомнением. – Она родилась с пороком сердца и дисплазией тазовых костей, – негромко говорит Алик. – Я о ней даже не знал, а всем остальным было наплевать, и... мы действительно чуть не опоздали. Влад кивает, не зная, что сказать, и неловко улыбается. Их уже ждут в доме. В просторной гостиной в плетёных креслах из ротанга на шёлковых подушках сидят пожилая женщина с чопорным пучком седых волос и мужчина немного младше неё в белом костюме, с аккуратно подстриженной бородкой. На журнальном столике между ними лежат документы и планы дома. – Знакомьтесь – Владислав, прошу любить и жаловать, – представляет его Алик и едва заметно подмигивает. – Это Лена-Мария, она продаёт, и Клаус, он покупает. Влад пожимает обе протянутые руки и садится на оставшийся свободным диван. Алик отходит чуть в сторону и прислоняется плечом к огромному включённому электрокамину, на широкой полке которого стоят два декоративных подсвечника и букет сухоцветов в вазе. Разговаривая, Влад иногда на Алика посматривает и каждый раз встречает обращённый к нему взгляд, заставляющий Влада сбиваться, переводить дух и без необходимости поправлять воротник рубашки. Когда Лена-Мария и Клаус проводят его по дому, показывая, что есть сейчас и что требуется сделать, Алик тоже следует за ними, и в какой-то момент, обернувшись, Влад сталкивается с ним и замирает, задерживает дыхание. – Эй, – Алик мягко улыбается, придерживая его за плечи. – Осторожно. Влад качает головой и ничего не отвечает. – Пообедаешь с нами? – спрашивает Алик, когда они спускаются по ступеням крыльца. Саня, лёжа на животе на садовой скамейке, с открытым ртом разглядывает жука, опрокинувшегося на спину и сучащего лапками. У жука в палец длиной чёрное брюхо, коричневые блестящие надкрылки и рога; услышав шаги, Саня подставляет жуку сухую веточку, помогая перевернуться, и бежит к отцу, раскрыв руки, втыкается головой ему в бок. – Ох! – вырывается у Алика. – Хорош бодаться, попрыгунчик!.. Что хочешь на обед? Влад впервые видит его машину – "легенду" невзрачного серо-жёлто-зелёного цвета в модификации "парламент" с детским креслом на заднем сиденье и запаской в пластиковом корпусе. На заднем сиденье остаётся ещё достаточно места, и Влад представляет там Джека, улыбается – и одёргивает себя, встряхивает головой, прогоняя видение. – Садись вперёд, – предлагает Алик. Саня пристёгивает себя сама, стягивает капюшон жёлтой толстовки, наклоняется и дёргает Влада за рукав: – А ты любишь купаться? Мы завтра идём в аквапарк! Будут две девочки из моего класса, но папе скучно с их мамами, а Лора на архипелаге! Пойдём с нами! – Он не пойдёт, – вмешивается Алик, пока Влад переваривает приглашение и подбирает слова для ответа. – У него дела. – Ты уже спросил? – расстраивается Саня, куксится и вздыхает, затем снова приободряется: – А важные дела? А может, ты их отменишь?! – Саня, – пресекает Алик другим тоном, спокойным, но холодным и непоколебимым. Влад с интересом и недоумением смотрит на него. – Что это было? – спрашивает он на фудкорте торгового центра, когда Саня уходит в туалет. – В машине, насчёт аквапарка? Алик меланхолично пожимает плечами. – Я не хочу краснеть за своё поведение, – говорит он, глядя Владу в глаза. – А мне придётся, если я увижу тебя в плавках, а тем более – без них. Он выразительно приподнимает брови и ухмыляется, и Влад моргает, сглатывает и неожиданно краснеет сам. Открывает рот, закрывает. Негромко смеётся. – Меня давно так откровенно и примитивно не клеили, – замечает он наконец, утирает выступившие слёзы. – Я сразу озвучил свои притязания, – Алик снова пожимает плечами, теперь с усмешкой. – Претензии не принимаются. Хотя соглашусь, тонкий флирт – не моя история. Тебя это напрягает? Влад молчит, снова сглатывает, не отводя взгляда. Пытается улыбнуться, прикрывает глаза. – В апреле я похоронил мужа, – говорит он, и губы его дрожат. – Он погиб в январе, но я долго... не мог добиться правды. На лице Алика отражаются неловкость, нервозность и чувство вины. Помедлив, он наклоняется через стол и накрывает руки Влада своей ладонью. – Я знаю, – тихо признаётся он. – Прости. Мишка сказал, Астафьев. Мне жаль. И... да, я понял. Прости. Я больше не стану... – Ты не понял, – перебивает Влад, открывая глаза. Боковым зрением он видит приближающуюся Саню, но всё-таки заканчивает: – Я не против. Ты мне нравишься. Просто... мне страшно. Алик шумно вздыхает и чуть сжимает руки Влада. Саня останавливается, привстаёт на цыпочки и округляет глаза, а потом пятится и садится за другой столик неподалёку, даже не пытаясь сделать вид, что ей не интересно. Влад бросает на неё быстрый взгляд и с трудом сдерживает улыбку, несмотря на тему разговора. – Подслушивает?.. – Алик приподнимает брови. – Главное, чтобы по губам не читала, – Влад понижает голос. Алик хмыкает, улыбается. – Мне тоже страшно, – говорит он, мотает головой на Саню. – И ей. Год назад у меня случились... отношения, довольно неприятные по итогу. Тот парень замотивировал меня справиться с ПТСР и стал причиной моего разговора с Саней о птичках и пчёлках. Вот только у него тоже был муж. С мужем он и уехал в конце концов. Было больно, и Саня, к сожалению, это знает, и – раз она позвала тебя в аквапарк, значит, одобрила как потенциального "второго папу". А я не думаю, что мы оба с тобой к этому готовы. Так далеко я всё-таки не заглядывал, когда звал тебя на свидание. Саня ёрзает на стуле и вытягивает шею, и Влад всё-таки усмехается и хлопает по сиденью её стула, предлагая вернуться, но Алик не глядя выставляет назад руку с поднятым указательным пальцем. – Не делай этого, – просит он серьёзно. – Не уходи от ответа. – Ты не задал вопрос, – с расстановкой произносит Влад. Алик, подумав, кивает. – Не задал, – соглашается он. – Исправляюсь: ты мне нравишься, и я хотел бы с тобой встречаться. Дашь мне шанс? С учётом всего вышеизложенного? В кармане рубашки Влада звонит смартфон. Влад накрывает карман рукой, приглушая и без того негромкий звук, и кивает: – Да. Давай попробуем. Алик ухмыляется, но ничего не говорит, а жестом подзывает Саню и шепчет что-то ей на ухо. Влад достаёт смартфон, хмурится, видя под иконкой мессенджера номер, не внесённый в список контактов. Звонок обрывается, но раздаётся снова, прежде чем Влад принимает решение перезвонить, и на этот раз он ведёт пальцем по экрану, принимая звонок. И замирает, когда в окне мессенджера возникает неприветливое лицо Кайсы. Беззвучно извинившись, Влад поднимается и отсаживается в сторону, за самый неудобный и непопулярный столик возле мусорного контейнера. – Ты же велела не искать тебя, – говорит он вместо приветствия. Кайса не смущается ни на секунду. – Ситуация изменилась, – отвечает она и поднимает газету, показывая Владу детские портреты. – Ты это видел? У Влада стремительно портится настроение, он невольно смотрит на Саню и Алика, хмурится. На фудкорте много детей, и внезапно пропадают все звуки, кроме их голосов. Влад слышит детский смех, визг, считалочку и заунывное нытьё: "Мам, мам, ну мам!" Движения замедляются; девочка в вельветовом комбинезоне и белой футболке выдувает огромный пузырь из жвачки, её младший брат с вытаращенными от восторга глазами впервые пробует розовую газировку из стакана с трубочкой, мальчик лет пяти, с усилием стянув кроссовки на липучках, залезает с ногами на стул и прыгает с него с криком: – Я Великий Дракон! Его длинные волосы медленно взлетают и опадают обратно на плечи, когда он приземляется ровно в центре зелёного квадрата плитки. – Видел, – неохотно говорит Влад, закрывая глаза. – По ним ничего нет. Возможно, кто-то пойдёт на сделку... – Двое из них живы, – обрывает его Кайса. Теперь пропадают все звуки. В звенящей тишине Влад смотрит, как Кайса обводит шариковой ручкой фотографии Саши Шуваевой и Марата Статейко и снова подносит газету к камере. – Они живы, – повторяет она, – но я найду всех. Мне нужны личные вещи. По одной на каждого. В подписанных пакетах. Влад отчаянно трёт лицо рукой, моргает и принимает решение. – Когда? – спрашивает он отрывисто. – Когда сможешь, – Кайса пожимает плечами. – И я возьму Джека. Напиши на этот номер, когда будешь готов, и я тебе перезвоню. Она наклоняется к камере. – И больше никого не вмешивай, – настойчиво предупреждает она. Влад кивает, и Кайса отключается. Ещё секунду Влад смотрит на тёмный экран, а потом позволяет себе секунду слабости: откладывает смартфон, закрывает глаза и прячет лицо в ладонях. – Ты слишком много спишь, – озабоченно заявляет Юдин, сидя на пластиковом стуле, слишком низком для него. Игнат равнодушно пожимает плечами. Он без энтузиазма поглощает завтрак, не вылезая из-под одеяла, лишь подтянув повыше подушку и устроившись в углу между спинкой койки и стеной. Пластиковый поднос с бумажными тарелками лежит у него на бёдрах, закрытая бутылка воды воткнута в складки одеяла; Игнат вяло ковыряется пластиковой ложкой в омлете, отламывает маленькими кусочками подсушенный белый хлеб. В соседней тарелке лежит нарезанная ломтиками мягкая диетическая ветчина, рядом неочищенный банан и зефир в индивидуальной целлофановой упаковке, и ничто из этого Игната не интересует, он кое-как доедает омлет и отставляет поднос в сторону. Смотрит на Юдина. – Разве ты не должен, не знаю, передать меня терапевту или неврологу? – спрашивает он. – Я думал, работа хирурга ограничивается операционным столом. Юдин продолжает сверлить его глазами, скрещивает руки на груди. – Я обещал твоему отцу, что вытащу тебя, – говорит он. – А ты мне сейчас совсем не нравишься. – Слава богу, – хмыкает Игнат. – Я бы и не хотел тебе нравиться, я по девочкам. Он отводит глаза, сказав это, и на секунду поджимает губы, и это наводит Юдина на мысль: – Так. И что с девочкой? Она знает, где ты? Хочешь, я ей позвоню? Игнат невесело смеётся. – Никто не знает, где она, – он качает головой, продолжая криво улыбаться, – но она знает, где я. Может быть, мы увидимся одиннадцатого. – Июля? – уточняет Юдин. – И что будет одиннадцатого июля?.. По лицу Игната расплывается мечтательная улыбка. – Думаешь, я сошёл с ума? – он перекатывает голову набок, разглядывая отца, сидящего там же, где до этого Юдин. – Боишься, что мамины гены проснулись? Павел хмурится, наклоняется вперёд и берёт Игната за руку. – Твоя мама, – начинает он, замолкает, шевелит губами и заканчивает явно не так, как собирался: – Твоя мама хорошо отзывалась на терапию. Игнат вновь смеётся. – Ну, спасибо, – говорит он без обиды и раздражения. – Я не стану тебя разубеждать, пусть всё пока идёт своим чередом. Потерпи немного, ладно? Не назначай мне ничего до середины июля. А потом я сделаю как решишь. – Впервые в жизни? – Павел неожиданно улыбается, не сводя с сына глаз, и Игнат легко и радостно улыбается в ответ: – В первый, но не в последний раз. Он дотягивается до бутылки с водой, скручивает крышку и пьёт, и Павел опускает глаза и устало массирует переносицу. Выйдя из палаты, он останавливает медсестру, говорит сухо: – Отмени Новикову инвегам и аскомазон. Юдин уже ушёл? – Как скажешь, – медсестра достаёт из кармана форменной курточки смартфон, вводит свой код и вносит изменения в лист лекарственных назначений, поворачивает экран к Павлу, чтобы он также ввёл код подтверждения. – Доктор Юдин готовится к операции. Павел смотрит на часы, досадливо морщит лоб. – Ладно, – соглашается он. – Спасибо за помощь. Медсестра кивает и уходит. Дежурный полицейский, играющий в тетрис на стуле напротив палаты Игната, перестаёт прислушиваться и провожает медсестру заинтересованным взглядом, задерживается на обтянутых бордовыми брюками ягодицах и, спохватившись, отворачивается, кашляет в кулак. Закрывает тетрис и набирает сообщение маме: "Что такое инвигам?" Ожидая ответа, полицейский поглядывает на Павла, расхаживающего из угла в угол по балкону, идущему вдоль торца здания больницы. Остановившись наконец спиной к перилам, Павел вытаскивает свой смартфон и набирает номер. Смартфон полицейского пищит, принимая сообщение: "Инвегам. Мягк. рецепт. нейролептик, почти б/побочек, не входит в госзакупки". Хмыкнув, полицейский бросает оценивающий взгляд на Павла и вновь запускает тетрис – как и Александр Казаков, но Казаков уделяет игре существенно меньше внимания: его поле уже наполовину засыпано, а счёт не такой уж большой. Ситуацию ещё можно исправить, однако Александр как будто даже не замечает, что происходит. Он сидит в кресле за своим столом в полицейском участке и краем глаза следит за "аквариумом", где за стеклянной стеной Евгений Тартанов стоит неестественно прямо, крепко прижав к уху трубку стационарного телефона, и слушает монолог своего собеседника, и лицо его медленно наливается кровью. – Упс, – бормочет Александр, и непонятно, относится ли междометие к Тартанову или к тетрису, где последняя фигура подпирает верхнюю границу поля и заканчивает игру со смешным счётом в пятьсот очков при рекорде в шестьдесят четыре тысячи. Тартанов наконец кладёт трубку, обходит стол и пинком распахивает дверь "аквариума". – Казаков! – орёт он так, что вздрагивают все в зале. – Ко мне, живо! Головы сослуживцев поворачиваются к Александру, на лицах написано сочувствие и обречённое любопытство; сержант Полина Лагодина даже привстаёт и смотрит ему вслед, вытянув шею, но Тартанов ничьё любопытство удовлетворять не планирует: пропустив Александра в кабинет, он захлопывает дверь и щёлкает замком, с пульта опускает жалюзи, отрезая кабинет от общего зала. – Каюк котёночку! – вполголоса выражает общее мнение Алиса Жданова. Последнее, что они видят – то, как Тартанов с силой дёргает воротник своей форменной рубашки, и пуговица отлетает прямо в стекло, отскакивает и укатывается под стол. – Ты вконец оборзел?! – хрипит Тартанов. – Ты вообще соображаешь, что делаешь?! Это не игрушки, кретин, это реальный срок! Александр смотрит на него спокойно и уверенно, почти безмятежно, и единственное, что выдаёт его волнение – глубокий вдох, который он делает, прежде чем ответить: – Не понимаю, Жень. Ты о чём? Тартанов содрогается всем телом и сжимает в кулак правую руку, взмахивает, словно хочет ударить. Александр хмурится и не столько шагает, сколько просто отклоняется назад, повторяет: – Жень, я не понимаю. Что случилось? – Случилось?.. – переспрашивает Тартанов, задыхаясь, и в свою очередь отступает на пару шагов, резко разворачивается, наливает себе воды из графина и жадно пьёт, проливая на рубашку. Поворачиваться обратно к Александру он не торопится, опирается руками о столешницу, свешивает голову и медленно переводит дух, шумно выдыхает ртом. Александр терпеливо ждёт. На его левой руке, не видимой Евгению, скрещены указательный и средний пальцы. Наконец Тартанов набирается терпения вновь посмотреть на него, говорит негромко и ровно: – В хранилище улик, – он делает паузу, – испорчены две коробки с вещдоками. Угадаешь, какие? – Пашкины?.. – Александр складывает брови домиком, морщит лоб. В следующую секунду он едва успевает уклониться, когда графин с водой летит в его сторону и с хлопком разбивается о дверь, а Тартанов мгновенно оказывается рядом, хватает Александра за грудки и с размаху прикладывает к той же двери. Под ногами у них хрустит битое стекло и хлюпает вода; Александр взмахивает руками, но добивается лишь того, что Тартанов бьёт его о дверь ещё раз. – Ты, мудила! – ревёт Тартанов и замолкает, задохнувшись, потому что лицо у Александра по-прежнему безмятежное и почти счастливое. Они смотрят друг на друга. Тартанов тяжело дышит открытым ртом, сглатывает, разжимает сведённые судорогой пальцы. Александр моргает, расправляет плечи, мимолётно морщится. Отряхивает и разглаживает куртку. – Я тебя убью, – обещает Тартанов. – Я вас обоих убью, говнюки отбитые. – У тебя нет доказательств, что это я, – тихо говорит Александр. – Ни у кого нет. Иначе ты бы арестовал меня, а не орал. Тартанов с силой вытирает лицо руками, отходит, шумно вздыхает. Суёт руки в карманы брюк. – Я должен был догадаться, что ты не остановишься на угоне машины, – признаёт он, стоя спиной к Александру. – Надо было запретить тебе выходить на работу. Оставить в отпуске хотя бы до предвариловки!.. Александр молчит, но сдержать улыбку уже не может, и Тартанов вновь с отвращением закрывает глаза рукой. – Пошёл вон, – говорит он. – Видеть тебя не могу. Ты понимаешь, засранец, что утопил к чёрту свою карьеру?! Ты мог дослужиться до реального звания, мог Андрюху сменить во главе участка, и всё коту под хвост!.. – Мне всё равно, – честно отвечает Александр. Осторожно переступив по осколкам, он щёлкает замком, отпирая дверь, кладёт ладонь на ручку и оборачивается. – Спасибо, – произносит он всё так же тихо. – Я знал, что ты тоже поймёшь. Теперь молчит Тартанов. Когда Александр выходит и притворяет за собой дверь, Евгений достаёт из нижнего ящика стола непрозрачную фляжку армейского образца, отвинчивает колпачок и делает два больших глотка. Кабинет поворачивается вокруг него, превращаясь в светлый и просторный кабинет Валентина Анцупова в Типере. Валентин в белых брюках и белом тёплом свитере со скандинавским узором через грудь и рукава сидит в кресле, сцепив руки в замок, и внимательно слушает Влада. – ...не будет ничего, что можно подшить к делу, – заканчивает Влад. – Только... координаты. Он в чёрном костюме, будто в противовес Анцупову, на спинке его кресла висит короткое тёмное пальто. За окном крупными хлопьями падает мокрый снег, липнет к узкому наличнику, наползает на нижний край стекла. – Это не называется "ничего", – задумчиво произносит Анцупов. – Это называется "сделка со следствием". Ты нашёл кого-то вне списков... – Нет, – перебивает Влад. – Она ни при чём. – "Она"? – повторяет Анцупов, и Влад замолкает и замыкается. За стеллажом раздаётся негромкий шорох, и в основную часть кабинета выходит Барбара с ноутбуком под мышкой. На ней светлое платье до колена и кофейного цвета пиджак, из кармана которого она достаёт маленький зип-пакетик и показывает Владу, стоя достаточно далеко, чтобы тот не дотянулся. – Так это "она" оставила в доме Павлова? – спрашивает Барбара. Влад смотрит на резинку с застрявшим в ней светлым волосом, моргает. Молчит. Перед его внутренним взором мелькают кадры: дом на Торфяной дороге, крупно – крыльцо и стоящая на ступенях Кайса, ещё крупнее – светлые волосы, заплетённые в косу и перехваченные чёрной резинкой с бусинами из натурального речного жемчуга, неровными и не одинаковыми. – С вами, – говорит Кайса-с-крыльца, глядя на Влада абсолютно чёрными глазами. – Я была с вами. Теперь ты мне веришь? – Что это? – спрашивает Анцупов, нахмурившись. – Ты мне не показывала. Барбара пожимает плечами. Влад по-прежнему молчит. Хмыкнув, Анцупов встаёт и уходит в хозяйственную часть кабинета, включает кофемашину. Барбара придвигает себе стул и садится, закидывает ногу на ногу, раскрывает ноутбук и вводит пароль. – Какого рода вещь тебе нужна? – осведомляется она, набирая письмо для рассылки. – Не знаю, – Влад смотрит в пол. – Личная. – Игрушка или одежда, – за него решает Барбара, выжидает пару секунд, кивает сама себе и продолжает печатать. – Что ещё? Фото, ДНК, досье?.. – Только вещи, фото у неё есть, – обмолвившись, Влад перестаёт говорить обиняками. – Из газеты. – Фу! – с отвращением бросает Барбара. Анцупов приносит капучино для Влада и стакан воды для своей помощницы, ещё раз идёт к машине за своим американо. Садится в кресло, вытягивает под столом ноги. – Есть встречный вопрос, Сергеев, – говорит он. – Не хочешь сменить временный пропуск на постоянный? Влад медленно поднимает голову. Он смотрит на Анцупова, но видит Бабурова шестилетней давности. Сергей – более худой, загорелый и лохматый, – сидит за столом в их квартире на площади Тридцать Девятой Ассамблеи, подпирает подбородок рукой и одним пальцем листает с тачпада фотографии, хмурится, что-то обдумывает. Сигареты Влада лежат в полуметре от него, и Влад подходит, берёт пачку и зажигалку, садится на пол и снизу вверх любуется сосредоточенным лицом Сергея. – Что-то случилось? – спрашивает он, сделав первую затяжку. – Кроме того, что Тоха на Новый год скинулся с моста? – Сергей невесело хмыкает. Влад чертыхается вполголоса и затягивается снова, кладёт руку Сергею на колено, и Сергей улыбается – нормально, расслабленно. Привычно. – Думаю вот, – говорит он. – Большой Чёрт предложил мне другую должность. Заманивает ответственностью за принятие решений, сотней человек в подчинении, ненормированным графиком и командировками. Не бросишь меня, если я женюсь на работе? – Одна Родина, – неопределённо говорит Влад, затягивается, выдыхает дым в сторону. – А на мне – женишься? Если служба безопасности позволит. – К чёрту службу безопасности, – откликается Бабуров, закрывает ноутбук и сползает на пол, отбирает у Влада сигарету и гасит в пепельнице. – Давай завтра заявление подадим. – И никому не скажем? – Влад насмешливо улыбается. – И никому не скажем, – шёпотом подтверждает Сергей и втягивает его в поцелуй, заваливая на себя и на пол. Вздохнув, Влад трёт лицо руками, выбираясь из воспоминаний. – Не хочу, – говорит он в лицо Анцупову. – Я электрик, а не спецагент. – Со спецоперацией в доме Павлова вы неплохо справились, – возражает Анцупов. – Плохо, – Влад наконец пьёт кофе, морщится, отставляет стакан на стол. – Игнат едва не погиб, и не моя заслуга в том, что он выжил. – А чья? – перехватывает инициативу Барбара, отправляя одно письмо за другим. Текст она вставляет копированием, исправляет лишь незначительные детали. – "Её"? Подняв ладонь к свету, Влад безуспешно ищет след от пореза осколком фарфоровой чашки, неохотно смиряется с поражением и вспоминает – видит – багровую вспаханную полосу кожи на ладони Кайсы. – Андрея, – отвечает он назидательно. – Андрей вызвал парамедиков. Кстати, он спрашивал твоё имя. Я сказал ему. Барбара поднимает глаза от ноутбука, хмыкает, закрывает крышку. – Предупреждение запоздало, – за неё сообщает Анцупов. – Он уже приходил. Настойчивый молодой человек! Влад молча усмехается. Поздним вечером он ходит по квартире на площади, собирая вещи. В ванной машина стирает постельное бельё, на кухне в пластиковый контейнер собраны крупы, консервы и макароны, специи, зерновой кофе в вакуумной упаковке и чай в пакетиках; в картонную коробку Влад собирает избранные книги, оставшуюся одежду и всякие мелочи. Ноутбук, ни разу не открытый с апреля, разряжен. Влад подключает его к сети, поднимает крышку, смотрит на две учётные записи и с тачпада подводит курсор к иконке Бабурова, кликает и смотрит на окно ввода пароля, подносит руку к строке цифр – и опускает. – Да пошёл ты, – говорит он горько. – Ты же мне врал как дышал!.. Перезапустив ноутбук от имени администратора, он выбирает учётную запись Бабурова и нажимает "Удалить", и ещё раз, когда всплывает сообщение: "Вместе с учётной записью будут удалены соответствующие данные с этого компьютера, включая объекты рабочего стола, загрузки, документы, фотографии и другие файлы. Если эти данные не сохранены в резервной копии или на другом компьютере, они будут потеряны". – Мне твои тайны не нужны, – бросает Влад, пока заполняется цветом полоса загрузки. – Ничьи не нужны. Хватит с меня. Фотоальбом он, впрочем, бережно заворачивает в обёрточную бумагу и в плед и упаковывает в отдельную коробку, подписывает маркером. На смартфон приходит вопрос от Барбары: "Куда направлять посылки?" "В Кэм, – отвечает Влад. – Леонова, 7-8-2. Я буду там". Машина в ванной заканчивает стирку и подаёт звуковой сигнал. Ноутбук, перезагрузившись после удаления учётной записи, автоматически входит в единственную действующую. Влад судорожно вздыхает, глядя на заставку рабочего стола – фотографию с Хэллоуина, который они отмечают с Дияром и его семьёй. На снимке Сергей приобнимает Влада за плечи, и на его руке, попавшей в кадр, нет ни кольца, ни следа от кольца. Поморщившись, Влад трёт глаза, сжимает переносицу. – Надеюсь, я не пожалею о том, что сделал, – бормочет он себе под нос и идёт вешать бельё на просушку. Кайса дёргает шнурок настольной лампы, выключая свет, и выходит из кабинета, погрузившегося в полумрак, в едва освещённую гостиную. Прямо на полу здесь развёрнута карта АНР размером двести на триста сантиметров, на журнальном столике лежат фотографии детей, вырезанные из газеты и наклеенные на картон. Кайса берёт одну из них наугад и садится на пол, скрестив ноги, расправляет подол льняного платья. Мальчик на чёрно-белой фотографии широко улыбается щербатым ртом, и только контур зубов совпадает с проступающим из глубины контуром черепа. Кайса наклоняет голову, разглядывая его лицо. Хмурится, сосредоточившись. Кусает губу, отводит руку с фотографией подальше от себя – так, чтобы видеть и его, и всю карту. Расслабляет плечи, глубоко дышит. Ничего не происходит. В окно, привлечённые светом, бьются ночные мотыльки, в отдалении слышится звук полицейской сирены, на дальний край карты заползает паук. – Scæt, – говорит Кайса без выражения, кладёт фотографию на карту и закрывает нижнюю часть лица сложенными лодочкой ладонями. Паук ползёт вдоль северной береговой линии, останавливается возле Берка, где падающий от лампы свет особенно ярок, и Кайса наконец его замечает. – Брысь! – она машет руками, и паук, чувствуя движение ветра, немного смещается к западу. Кайса смотрит на него без удовольствия, но больше ничего не предпринимает, встаёт, негромко стонет, разгибая ноги. Гладит себя по округлившемуся животу. – А ведь это не предел, – напоминает она сама себе. – И лучше бы им поторопиться, пока я ещё могу без проблем разъезжать по стране... Выключив свет и в гостиной, Кайса идёт в спальню, принимает душ, расчёсывает волосы и заплетает две косы, перевязывая их ленточками. Трикотажная голубая пижама натягивается на талии, отчего Кайса морщится и переодевается в чёрную футболку Игната и мягкие спортивные шорты на несколько размеров больше нужного. Устроившись в постели, она подтягивает к себе вторую подушку и крепко её обнимает. – Пора, – шепчет она себе и закрывает глаза, слыша, как нарастает и приближается шелест травы и трескотня сверчков. Кукурузное поле катит зелёные волны под резким северным ветром. Кайса обнимает себя за плечи, ёжится, и клетчатая рубашка на ней превращается в тёплую флисовую олимпийку со свободным подолом, не скрывающую её беременности. Проводив взглядом сову, кружащую над амбаром по ту сторону дороги, Кайса оборачивается к дому и удивлённо присвистывает, видя обновлённую краску – голубую на стенах, белую на ставнях, рамах и двери. Стекло в двери, некогда разбитое, тоже цело, треснувшая доска крыльца заменена новой, ещё желтоватой от пропитки; коврик перед дверью не новый, но тщательно вычищенный и выбитый. – Пап?.. – громко и протяжно зовёт Кайса. Виктор выходит из-за угла дома. Он в привычных рабочих штанах и рубашке, в заляпанных грязью ботинках; глаза у него блестят от сдерживаемых слёз, на лице – широкая счастливая улыбка. – Мэг, – говорит он. – Детка, ты пришла. Кайса чуть разводит руками, словно извиняясь, и сразу спрашивает, кивая на дом: – Что происходит? Зачем ты это делаешь? Виктор тоже смотрит на свежеокрашенную стену, и его улыбка меркнет. – Это не я, – он качает головой. – Я думал, это ты... твоё отношение... Он не заканчивает, останавливается в паре шагов от Кайсы, и руки его бессильно повисают вдоль тела. Кайса не замечает его отчаяния и не сомневается в его словах. Задрав голову, она подходит ближе к крыльцу, трогает кончиком пальца блестящий от краски столб, подпирающий крышу, поднимается по ступеням и открывает дверь. – ...мама?.. – с запинкой спрашивает она, переступая порог. Виктор следует за ней как тень. Первым делом Кайса заглядывает в сауну, пустую и тёмную, затем в кухню. В центре чисто вымытого обеденного стола стоит бумажный дракон, сложенный из газеты с новостью о смерти Тамар Бинг, улыбающееся лицо Тони частично видно на широком драконьем боку. Кайса приподнимает брови, пальцем гладит дракона по спинке и идёт на второй этаж. – Это не может быть Ингрид, – говорит Виктор, отставая на пару шагов. – Мэг. Не ходи туда. Сперва Кайса лишь фыркает, но, поднявшись до середины лестницы, оглядывается и мягко, утешительно произносит: – Всё в порядке, пап. Мама ушла, но это место не причинит мне вреда. Это же мой дом. Непонятно, убеждают ли Виктора её слова; тем не менее, он остаётся внизу, только провожает Кайсу взглядом. А Кайса озирается, словно впервые в жизни видит второй этаж. Дотронувшись до стены, она ведёт рукой по вытертым, пожелтевшим обоям, и под её ладонью они напитываются цветом, вновь становятся яркими и свежими от пола до потолка. – Мам?.. – вновь спрашивает Кайса шёпотом, очень тихо, с оглядкой на лестницу. В спальне родителей она разглаживает стёганое одеяло, качает подвешенную на абажур торшера вязаную куколку и, выходя, плотно прикрывает дверь, медлит недолго и толкает дверь в свою комнату. Изменения мгновенно бросаются ей в глаза. Кровать, стоящая у стены, в два раза больше той, что помнит Кайса, и постельное бельё сбито и небрежно прикрыто покрывалом; стул отодвинут от стола, под настольной лампой – полупустая кружка с чаем и торчащей оттуда ложкой, а прямо посередине лежит развёрнутый блокнот в кожаной обложке. Обе видимые страницы исписаны пляшущими неровными строчками, большая часть из них зачёркнута, на полях – крошечные рисунки: сердечки, листочки и ромашки с частично оборванными лепестками. Беглый взгляд Кайсы выхватывает строчку на самом верху, и она звучит голосом Игната: "Ты оставила мне всё, кроме меня самого". – Да ты вконец обнаглел, – произносит Кайса с лёгкой оторопью. – Ты пишешь стихи в моём гримуаре – и в моём доме?! Она медленно поворачивается вокруг своей оси, по-новому изучая комнату, возвращается глазами к блокноту. – Где болотные огоньки, где зыбкий рассеянный свет, – голос Игната звучит за её спиной так близко, что Кайса вздрагивает и замирает, и короткие волоски на её шее трепещут, словно от чужого дыхания, – где на тронутой изморозью траве остаётся след, где кукушка мне посулит жить тысячу лет, я согласен на десять – с тобой, но тебя здесь нет. Кайса моргает несколько раз, облизывает губы и торопливо захлопывает блокнот, обрывая Игната на полуслове: – В заплетённой высокой траве не найти... – Стоп! – Кайса бьёт ладонями по столу, закрывает глаза, переводит дух. – Нет. Этого мне не надо. Венка на её виске бешено пульсирует, по шее скатывается капля пота. Задрав голову к потолку, Кайса говорит с обидой: – Как он попал сюда?! Это невозможно, в нём нет крови Ульс... доттир... Ошеломлённая, подавленная, она замолкает, пятится и садится на кровать, переворачивает ладонь, на которой виден лишь тонкий багровый рубец на месте некрасивой обожжённой раны. – В нём есть. Кровь. Ульсдоттир, – бормочет Кайса, бессмысленно глядя в пространство. – Мамочка, что же я наделала!.. Она упирается руками в колени и закрывает глаза. – Что я наделала, – повторяет она шёпотом. Луч солнца из окна падает на её лицо, и оно превращается в лицо Игната, стоящего на лестнице, прислонённой к краю крыши. Придерживая рукой водосток, Игнат с опаской смотрит вниз и спрашивает: – А если я отсюда навернусь, ты меня поймаешь? Чёрная сипуха неохотно приоткрывает один глаз. Она сидит на дефлекторе печной трубы, нахохлившись, её гладкое оперение переливается на солнце. – Ясно, – ухмыляется Игнат, – не стоит рассчитывать. Не мучайся тогда, лети спать, что ты здесь делаешь ясным днём?.. Наклонившись вперёд, он поддевает рукой в перчатке гонтовый элемент кровли, треснувший и изогнутый от старости, и лист, оборвавшись, выскальзывает из своего ряда. Игнат пошатывается и вновь хватается свободной рукой за водосток, чертыхается. Сипуха сердито бьёт крыльями. – Да понял, понял! – Игнат бросает гонт вниз, на землю и пытается раскачать соседние; они держатся прочнее и остаются на месте. – Боюсь, протекать начнёт, если дождь пойдёт, ты так не думаешь? Ответа от совы он всерьёз не ждёт, но подмигивает ей, прежде чем начать спускаться. Уже внизу он снова смотрит на крышу. – Вот интересно, – говорит он задумчиво, не обращаясь ни к кому конкретно, – Сакс здорово удивится, если я попрошу принести книгу по ремонту кровли?.. Из окна второго этажа Кайса следит за полётом сипухи над полем кукурузы. Когда сова превращается в малозаметную точку в синем небе, Кайса возвращается вниз, к отцу, молча подходит к нему и обнимает, кладёт голову ему на плечо. Виктор, после первой секундной заминки, обнимает её в ответ. – Мэг, – шепчет он. – Девочка моя! – Почему ты вышел из дома? – спрашивает Кайса, не отпуская его. – Почему оставил маму? Виктор горько вздыхает, прижимается лицом к волосам дочери. – Я был пьян, – отвечает он медленно. – Всё окончательно пошло под откос со смертью Тамар. Шериф отпустил меня, ведь улик не было, но люди смотрели и говорили, как же иначе!.. Кайса закрывает глаза, поглаживает и мнёт ткань рубашки на спине отца. – И всё же было вполне терпимо, пока, – Виктор запинается и снова тяжело вздыхает, – пока Тамар не повесилась в гараже. В тот же день пришло первое письмо с угрозами, и... нам пришлось отключить телефон, он звонил без конца, даже ночью. Моему грузовику прокололи шины, когда я ездил в город, а машину Ингрид расписали – расписали оскорблениями. Белый пикап "егерь" с алой надписью "Жена убийцы" едет по просёлочной дороге, у сидящей за рулём Ингрид неподвижное бледное лицо, губы плотно сжаты. – Мы договорились уехать, – продолжает Виктор. – Дождаться твоего выздоровления, продать дом и землю и перебраться на восточное побережье. Ингрид ездила к тебе каждый день, а я просто ждал. Сидел здесь и думал о тебе, и это было невыносимо. Я знал, что виноват во всём, что это из-за меня ты заболела, из-за меня страдала Ингрид. Даже Тамар повесилась из-за меня, ведь ей больше не нужно было искать Тоню. Кайса разжимает руки и отстраняется. – Выбор Тамар – это выбор Тамар, – говорит она сухо. – За него ты не отвечаешь. – А за то, что упросил тебя найти Тоню?.. – в голосе Виктора и в его глазах больше тоски, чем Кайса хочет видеть, и она отворачивается и идёт по кругу вдоль стен гостиной, останавливается спиной к отцу возле фотографии Эмели Ульсдоттир. – Поэтому ты начал пить, – констатирует она. – Да, – Виктор медленно кивает. Он сидит на диване в гостиной, небритый и уставший. На его мятой рубашке с закатанными рукавами пятно от соуса, джинсы мокрые до колена и внизу забрызганы грязью; в дрожащей руке он держит стакан, на две трети наполненный виски, бутылка стоит на полу между его ногами. Снаружи, перед домом, стоит пикап Ингрид, ещё блестящий от воды, под колёсами и со стороны водительской двери на сухой земле большие лужи. – В тот день я сломался, – говорит Виктор в настоящем, по-прежнему стоя посреди гостиной с опущенными руками. – Ингрид сказала, что твоё состояние без изменений, но в её голосе было что-то – что-то другое, и потом, она сразу переоделась в белое и села листать гримуар своей бабки. Я не мешал ей, ушёл мыть машину и не мог перестать думать о том, что всё кончено. О том, что ты умираешь, и если умрёшь, Инга тоже меня бросит. И я ничего не мог с этим сделать, я был виноват и ничем не мог это искупить. Так что я просто вливал в себя виски и надеялся отключиться... и я отключился. Кайса медленно кивает и оборачивается. Стакан в руке Виктора пустеет, как и бутылка; неуверенно поднявшись на ноги, Виктор бредёт в кухню, открывает один шкаф, затем другой, морщится, со второй попытки стискивает пальцы на горлышке винной бутылки. Пробку ему удаётся вытащить не сразу, сперва он попадает штопором себе в руку и вытирает о рубашку бегущую кровь, тёмную как вино; пошатываясь, он возвращается в гостиную, смотрит слепым взглядом вокруг, словно не понимая, где находится, а затем разворачивается и выходит из дома, ударившись плечом о дверной откос, спускается с крыльца, держать за перила. – Я проснулся в амбаре наутро, – Виктор подходит к дивану, садится, держась за подлокотник, – весь в соломе и навозе, с жуткой головной болью. Шмель ржал и бил копытом в стену, я задал ему корма, но убрать у него не смог и пошёл в дом. В глубине души я надеялся, что Ингрид уехала к тебе и не увидит меня таким, и я обрадовался, когда не увидел её ни в гостиной, ни в кухне. Привёл себя в порядок, переоделся, побрился. Завтрак приготовил... начал готовить. Кайса тоже садится в кресло напротив, кладёт локти на колени, сцепляет пальцы в замок, внимательно глядя на отца. – А потом до меня дошло, что пикап так и стоит во дворе. В залитой солнцем кухне Виктор застывает на месте и роняет на пол куриное яйцо, которое держит в руке. – Ингрид, – говорит он, оборачивается к двери и кричит: – Инга!.. Так быстро, как может, он обходит дом, заглядывает за каждую дверь. Спускается и в подвал; там никого нет, нарисованная мелом дверь едва заметна в полумраке, круглая дверная ручка лежит на полу в полукруге с рунами. Нахмурившись, Виктор подходит ближе, стараясь не наступить на границу круга, и дотрагивается до бетона внутри рисунка на стене. – Инга? – зовёт он снова и, устыдившись своей глупости, трясёт головой и отворачивается, поднимается обратно в дом. Шмыгнув носом, Кайса поспешно утирает выступившие слёзы, берёт салфетку из коробки на столе, сморкается. – Утром уже ничего нельзя было сделать, – говорит она отрывисто. – Она умерла сразу. Глаза Ингрид расширяются, зрачки расползаются во всю радужную оболочку, в белках стремительно и обильно лопаются сосуды. Ресницы дрожат – и замирают, и зрачки сужаются снова, тускнеют и деформируются. – Я убил её, – Виктор не спрашивает, и Кайса не отвечает, комкает салфетку и бросает её на стол. Встаёт. – Она видела, что ты пьян, – трудно говорит Кайса, глядя на фотографию Эмели. – Она знала, что тебе нельзя быть якорем!.. Ингрид открывает потрёпанный гримуар в кожаной обложке, листает левой рукой, останавливается. На желтоватой странице чернилами нарисована распахнутая дверь, из которой бьют солнечные лучи; рисунок сделан лёгкими штрихами настолько искусно, что вокруг гримуара как будто становится светлее. Сжав кулаки, Кайса идёт к входной двери, закрывает глаза и распахивает её, и просыпается в своей постели в доме Гаруфалоса, со свистом втягивает в себя воздух, садится. Лицо её блестит от пота, волосы липнут ко лбу и вискам. – Иногда ты просто делаешь что должна, – шепчет Эмели, гладя её по голове. – Даже если это тебя убивает. Седые волосы Эмели заплетены в две косы, льняное платье расшито цветочными узорами на груди и по подолу. В лунном свете её глаза светятся серебром. Протянув руку, Кайса поднимает трубку стационарного телефона и набирает десятизначный номер. – Добрый вечер, Рето, – говорит она по-скандинавски, машинально давая поправку на часовые пояса. – Мне нужны права и паспорт на имя по программе. Я буду в Кэмберри двадцать четвёртого. Позаботься, пожалуйста. Нина Фомичёва входит в лифт Клиники военно-морской хирургии, нажимает кнопку седьмого этажа и поворачивается к дверям как раз вовремя, чтобы увидеть Казакова, пересекающего вестибюль. Улыбнувшись, Нина останавливает закрывающиеся двери. Она в брючном костюме мятного цвета с белой майкой и белыми туфлями. Вырез майки опасно балансирует между приличиями и провокацией, и Александр смущённо моргает, старательно глядя Нине в лицо. – Доброе утро, Саша, – Нина снова нажимает нужную им обоим кнопку. – Ты доволен? Александр ухмыляется и неопределённо поводит плечами. Сбоку на шее, сразу над круглым воротом синей футболки, у него неровный подсохший порез от графина, брошенного Тартановым. – Конечно, – говорит он вслух. – А ты? Нина недолго раздумывает и признаётся: – Ещё не решила. По правде сказать, у нас не было шансов выиграть всухую, так что я рада за Игната, но мне всё-таки жаль подготовленную линию защиты, она вышла на редкость удачной для такого специфического дела! Из холла седьмого этажа они сворачивают налево, в длинный коридор, заканчивающийся выходом на балкон. Под дверью палаты Игната ещё стоит стул, но полицейского поста уже нет, а дверь в палату приоткрыта. Нина поднимает руку, стучит и входит. Игнат оборачивается от окна и криво улыбается. Он в новеньких синих джинсах, красно-жёлтой рубашке и синих пластиковых шлёпанцах на босу ногу. Повязки на его лице тоже больше нет, швы сняты, и Александр впервые видит рубец, оставленный пулей три с лишним недели назад – немного воспалённый, довольно аккуратный для шрама на лице, с тёмными точками швов и ямкой на щеке, где в верхней челюсти не хватает зубов. – Док утром сказал, что пост сняли, – Игнат поворачивается полностью и делает пару шагов навстречу, пожимает руку Нине и обнимается с Александром. – Как так? Док убедил их, что я всё равно далеко не убегу? – Твоё дело закрыто, – Нина расстёгивает кожаную папку и протягивает заверенную копию решения. – За недостатком улик. Игнат недоверчиво выгибает бровь, и шрам на щеке тоже немного движется вверх. – Так что, надеюсь, я в последний раз вижу тебя как подзащитного, – Нина улыбается, кладёт папку на стул и раскрывает объятия. – И теперь я могу наконец сказать, как я тебе признательна чисто по-человечески. Ты всегда будешь героем для меня, Пелагеи и Хелены. Александр тоже улыбается, широко и радостно, однако ничего толком не говорит, пока Нина не уходит, подмигнув ему на прощание, лишь тогда Александр шумно вздыхает и опускается на стул так поспешно, словно его не держат ноги. Игнат садится на койку, складывает руки на коленях. – Книжку принёс? – спрашивает он. Хлопнув себя по лбу, Александр вытаскивает из-под ремня джинсов на спине тонкую брошюру "Руководство по укладке мягкой черепицы". – Две тысячи пятый, – говорит он немного виновато, – ничего более свежего не нашёл. Тебе зачем? В кровельщики решил податься? – Ещё не решил, – Игнат бегло пролистывает брошюру и удовлетворённо кивает. – Спасибо, то, что нужно. А что там с уликами? Ты же говорил, что своими руками мне на пожизненное насобирал! Он ухмыляется, поддразнивая Александра, но тот воспринимает его слова абсолютно серьёзно, глубоко вздыхает и признаётся: – Сам насобирал, сам уничтожил. Игнат медленно склоняет голову к плечу, моргает, осознавая услышанное, и всё-таки переспрашивает: – Что?.. – Это был единственный выход, – Александр на мгновение втягивает голову в плечи. – Без шансов, Тоха. Нина... преуменьшала опасность для тебя. Если бы дело дошло хотя бы до предварительного слушания, всё могло обернуться реально плохо. А так – нет улик, нечего предъявить. Оправдать тебя было бы лучше, но – нет, понимаешь?.. Он заламывает брови и с жалостью и отвращением добавляет: – Ты наследил везде где мог, идиотина, тебя даже студент утопил бы!.. – А теперь утопят тебя! – к Игнату наконец возвращается дар речи. – Ты в уме вообще, дятел?! Ты хочешь внутреннее расследование?! Тебя уволят! Посадят! Ты чокнулся?! Ты о Тане с Димой подумал?! Несмотря на ярость и ужас в голосе, громкость он не повышает, говорит так тихо, что из коридора его слов не разобрать, слышен только голос. Павел, уже взявшийся за дверную ручку, отпускает её и отходит, садится на стул, оставленный полицейским постом. – Всё будет хорошо, – уверенно обещает Александр. – Я, в отличие от тебя, всё чисто сделал. Игнат молча показывает ему неприличный жест и снова заводится. – А остальные?! Если обвинят не тебя, то кого? Саша, если из-за меня пострадает непричастный человек... – Не пострадает, – упрямо перебивает Александр. – Успокойся. Всё хорошо. Там... удачно сложилось. Знаешь, чем хорош маленький полицейский участок в маленьком городе? Сор из избы никто не вынесет. Не будет никакого расследования. Там Пашкины коробки ещё стояли. Пашки Крамера, я тебе говорил о нём, и если бы стало известно о твоём деле, Пашкин адвокат непременно раздул бы эту историю, а этого никто не хочет. Ты защищал детей, а Пашка работал на того, кто их похищал, чувствуешь разницу? Игнат со стоном закрывает лицо руками. – Женька на меня наорал, и всё, – Александр ухмыляется, дёргает плечом. – Не переживай. Всё закончилось. – Когда ты успел стать таким прожжённым циником?.. – вяло удивляется Игнат, распрямляясь и вздыхая. – Саша, у меня слов нет. Я в шоке. Я тебя такому не учил! – Должен же и я тебя удивить, – парирует Александр, наклоняется вперёд и берёт Игната за руки, повторяет: – Всё хорошо, Тох. Отдыхай, выздоравливай, набирайся сил. Я же обещал, что ты не сядешь! Выйдя от Игната, он без удивления здоровается с Павлом, пропускает его в палату и отходит в тупичок коридора, достаёт смартфон и набирает сообщение-рассылку: "Дело против Гвоздя закрыто. Если не всплывёт других улик, он чист". "Всплывут – утопим", – первым отзывается Михаил Астафьев. Следом приходят три эмодзи от Константина Николаева: большой палец вверх, фейерверк и бутылка шампанского. Третье сообщение – от Влада: "По этому делу ничего нового не будет, но ты займи его чем-нибудь, чтобы он в новое не вляпался". Александр широко улыбается, прячет смартфон в карман и идёт к лифтам. Влад закатывает глаза, но тоже улыбается. – Хорошие новости? – спрашивает Алик. На Влада он не смотрит. "Легенда" движется в плотном потоке транспорта на проспекте Независимости, и Алик чутко следит за дистанцией с другими машинами. Он в бежевом свитере крупной вязки, поддёрнутые рукава обнажают широкий плоский браслет-цепочку на правой руке и часы с массивным циферблатом на левой. Влад тоже в свитере, но тёмно-зелёном, почти чёрном, и в чёрных свободных джинсах. На безымянном пальце у него кольцо-печатка с эмблемой Технологического университета Кэмберри. – Замечательные новости, – подтверждает Влад. – Новикова помнишь? С него обвинения сняли, теперь долечится только, и всё, свободен. Алик всё-таки бросает на него быстрый взгляд. – Хорошо, – говорит он. – Мишаня переживал. Правда, больше за то, чтобы он вообще выжил. Влад кивает, затем хмурится и разворачивается к Алику всем корпусом, отчего лежащий на заднем сиденье Джек поднимает морду и настораживает уши. – Как много ты знаешь? – интересуется он чуть напряжённо. – Сколько положено исполнителю, – Алик пожимает плечами. – Я там был. С Мишкой и соповцами. Лицо его остаётся невыразительным и расслабленным – по крайней мере до тех пор, пока он не высматривает в потоке машин просвет и ловко перестраивается ближе к краю проезжей части. – Я вас выкину и сразу поеду, – предупреждает он, – тут парковаться нельзя, меня и так нехорошим человеком обзовут пару раз. Влад, не отвечая, тянется назад за своей курткой, поднимает стоящую между ног сумку. – Мы поговорим, когда я вернусь, – произносит он. – Ладно? – О чём захочешь, – Алик широко улыбается. – Эва меня хорошо научила решать проблемы словами через рот, так что это не проблема. – Ладно, – снова говорит Влад. – Ладно. Алик останавливает "легенду", притёршись к самому тротуару, и ловит Влада за руку. – Эй, – он приподнимает брови. – А поцелуй на удачу? Сзади им уже сигналят. Влад перекладывает ручки сумки, наклоняется, сгребает свитер Алика в кулак и притягивает его к себе, целует коротко и нежно. – Спасибо, что подвёз, – он подмигивает и выходит из машины, открывает заднюю дверь и выпускает Джека, быстро пристёгивает поводок. Стоя на тротуаре – Джек послушно сидит рядом, – Влад зажимает сумку между ног и надевает куртку. На отъезжающую "легенду" он не оглядывается, ищет глазами вывеску кафе "Клён и клевер", широкими шагами пересекает людской поток, ухитрившись ни с кем не столкнуться и удержав от этого Джека, и входит в двери, автоматически раздвигающиеся перед ним. Прямо в центре стёкол – большие зелёные таблички "К нам можно с собаками любого размера". Кайсу Влад видит сразу: она сидит у панорамного окна, через красные очки наблюдая за людьми. Перед ней стоят тарелка с сэндвичем и стакан апельсинового сока, чуть сбоку – маленький нетбук с перламутрово-голубой крышкой. Волосы Кайсы распущены и немного завиты на концах; она в трикотажном свитшоте и джоггерах, в кроссовках, на крючке стойки по соседству висит светлая парка с рыжей меховой опушкой капюшона. Глубоко вздохнув, Влад проходит между столиками, отодвигает стул и садится, ставит сумку у окна. Джек, узнав Кайсу, виляет хвостом так сильно, что раскачивается всем телом, но, повинуясь жесту и рывку поводка, тоже садится у ног Влада и пытается положить морду на стол. Кайса поворачивает голову и улыбается Джеку, и становится видно, что у неё немного более круглые щёки, чем прежде. Влад разглядывает её и молчит, и Кайса тоже не торопится заводить разговор. И всё же начинает именно она. – Ты хорошо выглядишь, – произносит она. – Лучше, чем в мае. – Я еду дальше, – Влад отвлекается на официантку, просит капучино и сэндвич с копчёным мясом для себя, воды и сухого печенья для Джека. Кайса протягивает руку и забирает у него поводок, и Джек с радостью перекладывает морду ей на колени и жмурится, когда она чешет его за ушами. – Почему ты вернулась к этому делу? – спрашивает Влад. – Ты привёз вещи? – Кайса, как обычно, игнорирует всё, что ей не нравится. – Хочешь посмотреть прямо здесь? – Влад хмыкает, наклоняется к сумке, расстёгивает молнию и наугад достаёт один из десяти коричневых бумажных конвертов. Сразу над застёжкой на нём наклеена бирка: "Никита, 2006 (2015)"; конверт кажется пустым, но когда Кайса открывает его и переворачивает, на деревянную столешницу выпадают фотография десять на пятнадцать и связка детских браслетов из цветных пластиковых бусин в виде цветочков и сердечек: Никита оказывается девочкой, брюнеткой с карими глазами. – Спасибо, – неожиданно говорит Кайса. – Эти фотографии лучше. – Я передам Барбаре, – ворчит Влад, скрывая удивление. Кто такая Барбара, Кайса не спрашивает. Молча и пристально она смотрит на фотографию, где сквозь детское личико просвечивает череп с сеткой трещин, смотрит так долго, что Владу приносят заказ, и он расправляется со своим сэндвичем и наполовину выпивает кофе, прежде чем Кайса вздыхает и расправляет плечи. – Далеко, – констатирует она. – Север... я думаю, север. Её ударили по голове. И, прежде чем Влад успевает отреагировать, Кайса вытряхивает браслеты из полиэтиленового пакетика и берёт в руку, снимает очки. Зыбкая дымка вокруг Влада становится золотой и оранжевой, и Кайса мимолётно улыбается, прежде чем вновь сосредоточиться на Никите. Она упрямо смотрит на фото, дышит неглубоко и часто, хмурится и кусает губу, и красная полоса перед ней постепенно сужается, пока не превращается в толстую кручёную нить, уходящую через окно кафе в толпу и дальше на север. – Мне нужно посмотреть всех, – Кайса растирает лицо руками, надевает очки и убирает вещи Никиты обратно в конверт. – Не здесь. Влад делает приглашающий жест, мол, веди. – Я остановилась в "Византии", – Кайса кивает, снимает с колен голову Джека и встаёт, оставляя сэндвич и сок практически нетронутыми, затем спохватывается, залпом выпивает сразу полстакана сока и просит официантку завернуть ей сэндвич с собой. Пластиковый конверт она протягивает обратно Владу, но тот не замечает: опешив и задержав дыхание, он смотрит на выразительно круглый живот Кайсы под тонким трикотажем. – Владислав?.. – осторожно переспрашивает Кайса. – Ты в порядке? – Ты беременна, – Влад поднимается из-за стола. – Ты беременна! Игнат знает?! Лицо Кайсы становится скучным и неприветливым. – Это не его ребёнок, – говорит она, – и не его дело. Завёрнутый в бумагу сэндвич она убирает к себе в сумку, наматывает на шею белый кашемировый шарф, надевает парку и нетерпеливо смотрит на Влада. – Мы идём?..