Каждая четвёртая

– Не возражаешь, если я задержусь у тебя на несколько дней? – спрашивает Влад, меняя воду в миске Джека. Кайса поднимает на него глаза, откусывает нитку и беззаботно улыбается: – Сколько хочешь. Она разглаживает руками лежащую перед ней рубашку в красную и жёлтую клетку, с пуговицами на воротнике и золотистым силуэтом куклы, вышитым на клапане нагрудного кармана. Чуть дальше, между швейной машиной и оверлоком по-прежнему стоит кукла-мальчик с короткими светлыми волосами, одетый в джинсы и футболку с наклейкой-машинкой. Волосы Кайсы завиты крупными волнами и разбросаны по плечам; она в льняном платье цвета топлёного молока и одной из своих рубашек – белой в розовую и оранжевую клетку. Ещё на ней все браслеты и крупные серьги-кольца в ушах, ресницы подкрашены коричневой тушью, и Влад посматривает на неё, стоя в проёме арки между гостиной и кухней, удивляясь такой перемене. – Они что-то значат? – любопытствует он. – Твои куклы? – Ты про вуду? – Кайса приподнимает брови. – Нет, ничего такого. Просто куклы для игры и для сна. Левой рукой она заправляет волосы за уши, и Влад внезапно замечает очередное несоответствие. На этот раз он ничего не спрашивает, а подходит вплотную и мягко, но решительно разворачивает руку Кайсы ладонью вверх. – Да ладно, – только и говорит он. Воспалённой раны больше нет, по бледной коже тянется заживший тонкий рубец, пересекающий линии ладони от основания мизинца к большому пальцу; он тёмно-розовый, гладкий, слишком скромный для следа от пули, и он совершенно не мешает нормальной работе руки. Кайса отбирает ладонь и принимается складывать рубашку. Влад подносит к лицу свою руку, ища вчерашний порез, и не может его найти, как ни старается. – Мазь варила тётя Эмели, – предупреждает Кайса его интерес. – Я не знаю состав и не могу повторить. Когда закончится – закончится навсегда. – Жаль, – задумчиво говорит Влад. – Травматология и хирургия были бы тебе признательны. На это Кайса не отвечает, встаёт и разворачивает на соседнем столе фотобокс, идёт к шкафу за камерой. Влад смотрит на куклу, затем поднимает глаза выше, на пробковую доску, к которой приколота фотография Плотникова. – Он ещё жив? – спрашивает он, поколебавшись. Кайса тоже бросает взгляд на снимок. – Жив, – она пожимает плечами и сосредотачивается на настройках фотоаппарата, но молчаливое присутствие Влада её как будто нервирует, она хмурится, шевелит губами и наконец оборачивается. – Ну что? – говорит она с раздражением. – Чего ты от меня ждёшь? Сожалений, сочувствия, осуждения?.. Я не понимаю. Я недостаточно общаюсь с людьми, чтобы угадывать по интонациям, что не так! Джек, озабоченный громким голосом, подскакивает с лежанки и прибегает к людям, тычет носом сперва в ногу Влада, затем в опущенную руку Кайсы, и она машинально гладит его по голове. – Сам не знаю, – честно отвечает Влад, приседает на корточки и тоже чешет Джека, смотрит на Кайсу снизу вверх. – Я не верю в мистику, понимаешь. То есть, никогда не верил. Не знаю, что думать сейчас. То, что ты говоришь, это ведь невозможно подтвердить или опровергнуть, согласись. Ты убедила Тоху, что он умрёт, но если лезть на рожон даже без элементарного броника, это вопрос времени, не так ли?.. И ты знала, что он жив, но ты могла просто позвонить в нужную больницу, в отличие от меня. А то, что я видел вчера в твоих глазах, мне могло просто померещиться от усталости, почему нет. Кайса приподнимает одну бровь и делает приглашающий жест рукой. – И?.. – Твой шрам – не иллюзия, – Влад медленно встаёт, закладывает большие пальцы за шлёвки джинсов. – Я всё утро ругал себя, что не отвёз тебя в больницу, потому что такое ранение требует хирургического вмешательства. Я боялся, что ты потеряешь подвижность пальцев – в лучшем случае! Он переводит дух и кивает наверх, на второй этаж. – И эта... дверь. Я не пожарный, но я электрик, и я видел... результаты горения, скажем так, и твоя дверь сгорела неправильно. Даже если стоять рядом и контролировать огонь, остаются следы на соседних поверхностях. Опалины, копоть. Запах, наконец!.. А там даже сухая трава на полу не обуглилась. Так не бывает, и я не знаю, что думать. – Ничего? – предлагает Кайса. – Если ты ждёшь, что я опровергну твои слова или, напротив, кинусь подтверждать и что-то доказывать, вынуждена тебя разочаровать. Тебя это не касается, вот и всё. Ты занимаешься своими делами, я – своими, и то, что в текущей точке жизненного пути мы пересеклись, ни к чему ни тебя, ни меня не обязывает. И если ты сейчас спросишь, что я такое, я тебя прокляну. – А ты можешь? – вырывается у Влада. Он осекается, смеётся и поднимает руки, сдаваясь, качает головой. – Давай не будем проверять, – Кайса вновь поднимает фотоаппарат и отворачивается, всем своим видом демонстрируя, что не собирается продолжать разговор. По губам её при этом бродит лёгкая полуулыбка, которой Влад не видит. На третьем щелчке затвора Влад наконец вздыхает и снова гладит недоумевающего Джека, разворачивает его к лежанке. – Место, – говорит он дружелюбно. – Место, место. Давай, отдыхай, ты уже гулял и ел. А вот я ещё нет! Кайса улыбается шире, но молчит. – Съезжу в город, – объявляет Влад. – Повидаюсь с Саксом, узнаю, как дела у нашего общего друга. Еды куплю, раз ты меня пока не выгоняешь. И розетки. Ты в курсе, что с такими розетками, как у тебя, пожар – вопрос времени? И это как раз моё дело, так что возражения не принимаются. Заканчивает он уже на лестнице на второй этаж, а возвращается с курткой и сигаретами. Кайса перехватывает его, держа между указательным и средним пальцем тысячекроновую купюру. – Только не белые, – говорит она, протягивая деньги. Влад кивает и прячет купюру в задний карман джинсов. – Часа через три-четыре вернусь, – обещает он. На крыльце он прикуривает, с наслаждением затягивается. Кайса смотрит ему в спину из окна, и Влад поводит плечами, словно чувствуя, но не оглядывается; он идёт по обочине до площади Мира, а там ловит попутку до центра, пишет из машины Александру: "Как наш общий друг?" – и Андрею: "Как добрались?" Первым отвечает Андрей: "В целости и сохранности. Как сам?" "Тоха жив, – набирает Влад, игнорируя вопрос. – Нужен адвокат". Андрей перезванивает. – Да ты гонишь, – говорит он вместо приветствия. – С таким не живут. Я emergency чисто по совести вызвал, у них шансов не было успеть. – Тем не менее, – уклончиво отвечает Влад, смотрит в окно, где навстречу едет полицейская патрульная машина. – Сакс врать не станет. Видит он при этом Кайсу, бросающую на стол мятую фотографию, слышит её небрежное: "Он жив". – Да, Санька не умеет, – Андрей смеётся с ощутимым облегчением в голосе. – Ах ты ж, живучий чёрт!.. Обрадую Костика. – Остальных тоже, – просит Влад. – Мне не с руки сейчас. – Понял, – Андрей выдерживает паузу, мнётся, но всё-таки спрашивает: – Где мне искать капитана Ягель? Теперь очередь Влада коротко и громко хохотнуть. Взглядом извинившись перед подвозящей его женщиной, он прикрывает рот рукой и говорит: – Да ты самоубийца, дружище! Она тебя сожрёт, ты чихнуть не успеешь! И он снова думает о Кайсе, о том, как она курит на ночной кухне, как кричит: "Я могла спасти Серёжу!" Прижимая смартфон плечом, он расплачивается и пальцами показывает сердечко, прежде чем выйти из машины; женщина за рулём улыбается и машет на него рукой, желает удачи. Влад отступает под навес кофейни с залитого солнцем тротуара, говорит: – Стоп, я прослушал, что за ерунду ты там нёс?.. – Адрес! – рычит Андрей. – Типер, "Меди-банк", – Влад ухмыляется. – Он там один такой, не промахнёшься. Это единственный контакт, который мне известен. Кстати, она Барбара и терпеть не может, когда её зовут Варечкой. – Откуда, – Андрей осекается. – А. Да. – Да, – эхом повторяет Влад, и они оба замолкают, думая о Сергее. Затем Влад встряхивается и трёт лицо рукой. – Найди адвоката, – просит он снова. – Чем скорее, тем лучше. Не думаю, что его станут допрашивать прямо в интенсивной терапии, но рисковать не хочу. Он покупает себе кофе с большой шапкой сливок и садится за уличный столик, хмурится, обнаружив, что Александр не только не отвечает, но даже не читает сообщение. Несколько секунд Влад барабанит пальцами по столу, разглядывая экран, и уже тянется к кнопке вызова, когда извещение о доставке сменяется извещением о прочтении. А затем Александр звонит, не спрашивая, удобно ли это. Бледный, с взъерошенными волосами он стоит на лестнице Клиники военно-морской хирургии между вторым и третьим этажом, прижимается затылком к стене, сжимает и разжимает кулак. – Внутреннее кровотечение, – говорит он отрывисто, когда Влад отвечает на звонок. – Внезапно открылось. Снова в операционную забрали. Лицо Влада вытягивается. – Что-нибудь нужно? – спрашивает он. – Кровь, деньги, препараты?.. – У них всё есть, – Александр качает головой. – То есть, можешь сдать кровь, если хочешь, но это не срочно. У них большой банк, а Тохе любая подходит... Господи. К нему отец приехал, представляешь?! Они почти двадцать лет не разговаривали!.. – Сань, спокойно, – требует Влад. – Он в больнице, в одной из лучших по стране, между прочим! Если уж они его после ранения вытащили, справятся и сейчас. Ты там? Держи меня в курсе, ладно? Я в городе, подскочу, если понадобится. Тем не менее, ошеломлённый, он смотрит на стакан, в котором оседают взбитые сливки, отодвигает его – и звонит Кайсе, но она не берёт трубку. – Ну, давай! – цедит Влад сквозь зубы. – Какого чёрта?! Александр в клинике спускается на первый этаж, где в рекреации ждут Павел и Татьяна. Прежде чем выйти к ним, он заглядывает в туалет, приглаживает волосы, растирает лицо, возвращая краски коже, расправляет сбившуюся толстовку. – Всё. Будет. Хорошо, – уверенно говорит он своему отражению. За уличным столиком кафе Влад откладывает смартфон, закрывает глаза, глубоко вдыхает и выдыхает. – Идиотизм заразен, – бормочет он негромко. – Хорошо, что она не взяла!.. Он допивает кофе, возвращая себе душевное равновесие, и через площадь идёт к моллу, половину наружной стены которого занимает вывеска строительного гипермаркета. В доме двести двадцать по Торфяной дороге лежащий на столе красный телефон Кайсы мигает светодиодом, на экране отражается сообщение о звонке с незнакомого номера. Экран тускнеет и выключается, но диод продолжает мигать, и он моментально привлекает внимание Влада, когда тот входит в дом уже в сумерках. Джек подбегает, виляя хвостом, встаёт на задние лапы и кладёт передние Владу на грудь, облизывает ему руки. – Эй! – Влад убирает голову. – Что-то ты расшалился, дружок, давай-ка поспокойнее. Джек, фу. Сидеть. Лабрадор плюхается на пол, продолжая вилять хвостом. Влад включает свет в прихожей, зовёт Кайсу, но ответа не получает. – Где-то мы это уже проходили, – констатирует он, разувается, вешает куртку на крючок и несёт на кухню пакеты с продуктами, раскладывает в холодильник и шкаф, наливает себе стакан воды и лишь тогда оглядывается и замечает, что под красным телефоном лежит листок бумаги. Медленно и неохотно Влад подходит к столу, берёт записку в руки, пробегает глазами. – Да твою ж мать, – говорит он в сердцах. – И как я Тохе объясню?! Записка адресована ему. Влад допивает воду и садится на стул, кладёт записку перед собой. Голос Кайсы за кадром сопровождает её отъезд. – Привет, Владислав. Если ты это читаешь, значит, я успела сбежать. С кожаной сумкой через плечо и чемоданом на колёсиках, одетая в джинсы и объёмный хлопчатобумажный свитер, она садится в подъехавшее такси и просит: – В аэропорт, пожалуйста. – С точки зрения нормального человека, – комментирует она за кадром, – каким являешься ты и твои друзья, я поступаю некрасиво, но с моей точки зрения это единственно правильный и безопасный для меня выход, так что я не стану извиняться. Скажу только основное: не надо меня искать. Вы, наверное, сможете, но я прошу не делать этого, если вы действительно хотите мне добра. Для меня – для всех нас, – будет лучше никогда больше не встречаться. Таксист подвозит Кайсу прямо к раздвижным стеклянным дверям, она расплачивается и, улыбнувшись, уходит в здание, а затем, когда машина отъезжает, идёт по стеклянному переходу к той части лётного поля, где стоят маленькие частные самолёты, в том числе "Король воздуха" – двухмоторный Би-90 с загнутыми вверх кончиками крыльев. Дамиано Монтанари сидит на трапе, при виде Кайсы он подскакивает, сбегает по ступенькам и решительно отбирает у неё и сумку, и чемодан. – Amore mia, avresti dovuto chiamarmi! [Любовь моя, ты должна была позвонить мне!]– выпаливает он возмущённо в ответ на её протесты, и Кайса смеётся: – Я тебя не понимаю, miä vein! [мой друг] – говорит она в тон. – Теперь к делу, – продолжает её голос, пока Кайса устраивается в салоне. – На рабочем столе лежит чек на десять тысяч крон. Вложи их на благотворительность по своему усмотрению. Под ним – договор на аренду дома, ты и/или Игнат можете оставаться здесь неограниченно долго. Также я вписала Игната в доверенность на "патриот", он стоит за домом. "Король воздуха" набирает скорость и отрывается от земли, растворяясь в небе. Кайса пьёт воду, дремлет, перебирает в руках деревянные бусы, похожие на чётки. На каждой бусине вырезана руна. – Я пришлю тебе сообщение, когда узнаю, что человек, о котором ты сегодня спрашивал, умер, – заканчивает она записку. – Номер будет посторонний, не нужно на него ориентироваться. Ещё раз прошу: не ищите меня. Так будет лучше. Влад откидывается на спинку стула и закрывает глаза. – Постскриптум! – спохватывается Кайса. – Береги сердечко. Я знаю, ты не поверил, но это неважно, просто регулярно ходи к врачу. Поцелуй за меня Джека – и прощай. У вас всё будет хорошо. – ...ты не можешь этого гарантировать, – сурово говорит Павел Новиков, сверля взглядом хирурга Юдина. – Я сам врач и в прошлом оперирующий хирург, я прекрасно знаю, что есть шанс... – При всём моём уважении к твоему опыту, – деликатно перебивает Юдин, – этого пациента я не упущу. Теперь, когда мы поняли, в чём проблема, решить её стало в разы проще. А теперь прошу меня извинить, мне нужно умыться и попить воды, прежде чем идти к нему в палату. Он разворачивается и уходит, ухитряясь гневно стучать по кафелю резиновыми подошвами тапок, и Павел не пытается его остановить. Татьяна берёт его под руку, гладит по плечу. – Давай верить в лучшее, – просит она. – Он выкарабкается. Твой сын сильный. Всегда был, есть и будет. Павел вздыхает и ничего не отвечает. Вместо него голос подаёт Александр. – Но что он сказал? Я так и не понял, что произошло, почему началось кровотечение, если первая операция прошла успешно. – У Игната не свёртывается кровь, – неохотно произносит Павел. – Его печень не производит фибриноген. Это абсолютно ненормально, и потому мне не очень понятно, что там такое запросто решил этот мальчишка... – Паша! – с нажимом говорит Татьяна. – Врач здесь он, а не ты. Не мешай ему. Александр косится на неё с удивлением, граничащим с благоговением, но Павел только кивает и тяжело вздыхает, признавая правоту жены. – Нам нужно поесть и отдохнуть, – признаёт он и оценивающе смотрит на Александра. – Тебе тоже, юноша. Сейчас мы идём в ресторан напротив, потом ты берёшь такси и едешь домой. Вернёшься завтра, когда выспишься, и сменишь нас. – Договорились? – поддерживает Татьяна, улыбаясь и подмигивая так, что это видит только Александр. – Конечно, – соглашается он. – Без проблем. Отличная идея. В поздних сумерках "Король воздуха" приземляется на аэродроме города Алтай на Северных территориях. Здесь нет больших самолётов; по краю стоит несколько моделей, соразмерных с Би-90, ближе к зданию диспетчерской – массивный грузовой вертолёт Э-29 "Удав" и пара выкрашенных в красный миниатюрных медицинских вертолётов Ми-12 "Тасна". Справа за диспетчерской возвышается шестиэтажное здание гостиницы, за ним светятся огнями улицы города, а ещё дальше на фоне светлой полосы у горизонта можно различить группу нефтяных вышек. Кайса оставляет вещи в самолёте, берёт с собой только кожаный несессер. На стойке регистрации она оглядывается на Дамиано и вместо документов выкладывает две купюры в пятьсот крон. Дамиано за её спиной уверенно кивает, и девушка-администратор берёт деньги и выдаёт электронный ключ-таблетку синего, а не лилового цвета с цифрами 444. – На лифте на четвёртый этаж, налево по коридору, дверь за поворотом в тупичке, – глубоким мелодичным голосом говорит она. Дамиано расплывается в улыбке и облокачивается на стойку, постукивая своими водительскими правами. – La mia bellezza [Моя красавица], – начинает он вкрадчиво, – ты скучала по мне? Я скучал insopportabile [невыносимо], дни считал в нашей разлуке!.. Пряча улыбку, Кайса желает ему и девушке за стойкой доброй ночи и поднимается в номер. Здесь тесновато, но уютно. Окна завешены золотистыми шторами, на полу бежевый ковролин, стены расписаны абстрактно-цветочным узором, на столе напротив кровати – деревянный поднос с электрическим чайником, пачкой печенья и двухлитровой бутылкой воды. Кайса проводит пальцем по краю столешницы, рассеянно оглядывается. На белой подушке ей мерещится Игнат. Кайса вздыхает и закрывает глаза. В отделении реанимации Клиники военно-морской хирургии Игнат дышит через трубку, и ещё две торчат из его живота. Хирург Юдин стоит у его койки, сложив руки на груди, и размышляет, бесцельно скользит глазами по бледному лицу Игната. – Ладно, – бормочет он наконец, – ещё поборемся. Проверив капельницы и воткнув картонный планшет в карман в изножье койки, Юдин уходит, и вместе с дверью палаты открывается дверь голубого дома в Остине. Игнат переступает порог, кивает дому как старому знакомому. На этот раз он в форменных штанах оливкового цвета и серо-зелёной футболке, в обычных рабочих ботинках, и он целеустремлённо идёт прямо в кухню, привлечённый звуком капель, падающих на металл. Его встречает пыль, пляшущая в солнечных лучах. Кухонный смеситель подтекает, в эмалированной раковине – коричневато-рыжий след от воды; в большой фаянсовой кружке – недопитый кофе, рядом надкушенный бутерброд, сложенная газета. На первой полосе фото улыбающейся Тони Бинг и заголовок: "The mother of a raped and murdered girl committed suicide. Who will be responsible for this?" Игнат берёт газету в руки, и буквы расплываются, чтобы вновь сложиться в русский текст: "Мать изнасилованной и убитой девочки покончила с собой. Кто за это ответит?" Хмыкнув, Игнат пробегает глазами статью, останавливается на фразе: "...было обнаружено при участии Виктора Кулагина и Ингрид Ульсдоттир". – Ульсдоттир, – говорит он, хмурясь, и возвращается к шапке страницы, где напечатана дата – 9 ноября 1996 года. – Ингрид Ульсдоттир. Это твоя мама? Это... твой дом?! Отложив газету, Игнат трогает кружку, курящуюся белёсым паром, оглядывается с новым интересом и надеждой. – Кайса! – зовёт он. – Кай, ты тут? В номере 444 спящая Кайса дёргает головой и негромко стонет, но не просыпается, только кладёт руку на живот, словно защищая ребёнка. Игнат обходит дом, подмечая детали – яркие детские резиновые сапоги у входной двери, качели на заднем дворе, чернографитные метки на облупившемся дверном косяке. Игнат касается их ладонью и с трудом сглатывает ком в горле, вытирает нос рукой; держась за перила, поднимается на второй этаж и безошибочно угадывает комнату Маргарет. – Привет, – шепчет он, вставая на пороге. – Спасибо, что впустила меня. Качели на заднем дворе сами по себе сдвигаются с места, дважды описывают неширокую дугу и успокаиваются. В низком сером небе над бескрайним полем кукурузы кружит сипуха, Игнат невольно возвращается к ней взглядом снова и снова, и пропускает момент, когда небо у горизонта несмело розовеет. Восходящее солнце окрашивает тёплым янтарём сухую степь вокруг Алтая. Город просыпается с рассветом: на грунтовых дорогах тут и там видны клубы пыли за быстро едущими машинами, с аэродрома взлетает один из маленьких самолётов, зелёный "кузнечик" УЗ-41, к "Удаву" подползает аэродромный погрузчик. Кайса открывает глаза, переворачивается на бок, подтягивает колени к животу и обнимает подушку. – Мамочка, – спрашивает она почти беззвучно, – как ты поняла, что пришла пора остановиться?.. Она не выглядит выспавшейся: у неё круги под глазами, сухая тусклая кожа, бледные губы. Вчерашние кудри спутаны, Кайсе приходится потратить несколько минут на то, чтобы их расчесать и собрать в высокий хвост, прежде чем пойти в душ, где она держится за стену, стоя под горячими струями воды. На часах – самое начало восьмого. Кайса надевает чистое бельё, вчерашний свитер и джинсы, наливает воду в чайник и нажимает кнопку. Достаёт из несессера гримуар и ручку. – Дорогая пра-правнучка, – пишет она на новой странице и рисует рядом маленькую веточку с листочками и усиками, – однажды я решила, что могу изменить естественный ход вещей. Я преуспела, не поспоришь, но цена моей самоуверенности, моей беспечности останется со мной навсегда. В доме номер двести двадцать по Торфяной дороге Влад встаёт с постели таким же разбитым, идёт в ванную, умывается и пьёт воду из-под крана, натягивает спортивные штаны и футболку и снимает с крючка поводок. Джек скачет вокруг, бьёт хвостом и пытается поставить на Влада передние лапы, и Влад треплет его по спине, пару секунд смотрит на свои кроссовки и в итоге обувает их прямо на босые ноги. – Запомни, милая, – пишет Кайса, – за жизнь можно расплатиться только жизнью, и ты не имеешь права распоряжаться чужой. Жертва должна быть принесена добровольно, с полным сознанием происходящего. Медсестра в Клинике военно-морской хирургии вынимает трубку из горла Игната, другая медсестра меняет пакет капельницы. В холле отделения реанимации и интенсивной терапии на диване дремлет Павел; внезапный звук будит его, и он крутит головой, пытаясь понять, что слышит. В номере 444 безымянного отеля в Алтае щёлкает, выключаясь, чайник. – Я возомнила о себе слишком много, – говорит Кайса, перестав писать, глядя в пространство перед собой. – Может быть, ошибаюсь и сейчас. Нина Фомичёва в Главном управлении полиции Лагунева разговаривает с озабоченным мужчиной в очках. На заднем плане проходит Алексей Агапов, сопровождающий задержанную женщину – лохматую, в джинсовой куртке, со скованными за спиной руками. – Так или иначе, я не имела права распоряжаться ничьей жизнью, не имела права выбирать жертву, – Кайса возвращается к гримуару. – Не повторяй моей ошибки. Мне повезло, хоть я и не понимаю пока причин такого везения, но рассчитывать на удачу нельзя. Это может стоить жизни и тебе, и тому, кого ты решишь спасти. Она кладёт руку на живот, сглатывает слюну. – Я не хочу тебя потерять, – шепчет она. – Не могу. В номере этажом выше на огромной двуспальной кровати с белоснежным бельём Дамиано Монтанари разлепляет глаза и улыбается, перекатывает голову по подушке, разглядывая спящую рядом девушку-администратора. У неё немного размазана подводка, тушь чёрными точками лежит на нижних веках. Кайса подчёркивает волнистой линией слова "за жизнь можно расплатиться только жизнью", бросает в стеклянную чашку пакетик с синим ярлычком и заливает кипятком, и вода окрашивается в такой же синий, под цвет ярлычка, оттенок. Игнат открывает глаза, моргает, смотрит без выражения на двери палаты и вновь смеживает веки. Татьяна приносит Павлу чай в бумажном стакане с крышкой и напоминает принять таблетки. Хирург Юдин проходит в палату Игната и обратно, полностью игнорируя сидящих на диване. У него в кармане звонит телефон, Юдин тянется за ним, подносит к уху, смотрит с отвращением, отключает звук и кладёт обратно в карман. В тёмном подвале в неизвестном месте тоже негромко звонит телефон в чёрном противоударном корпусе. Он вибрирует, сдвигаясь к краю, на грубо сколоченных козлах у стены, чуть дальше внавалку на тряпке лежат инструменты – клещи, шило, пассатижи; металлические части инструментов покрыты неопрятными пятнами. Из-за границы кадра появляется рука, берёт телефон. – Шуваев, – говорит равнодушный мужской голос. – Нет, Катюш, я не в городе. Позвони знаешь кому? Коле, Коле Дрозденко. Он тебе поможет. Да. Спасибо, Катюш, и тебе хорошего дня. Оставив телефон на козлах, он делает несколько шагов в глубину подвала и садится на раскладной стул, поднимает голову и смотрит на обнажённого человека, прикованного к столбу – на мужчину лет сорока пяти, в котором с трудом можно узнать Вячеслава Плотникова. У него слипшиеся от грязи и крови волосы, по всему телу – воспалённые, едва подсохшие раны разных размеров и форм, губы в трещинах, под глазами чёрные круги – один из признаков перелома носа. Тем не менее, это Плотников смотрит на Шуваева с насмешкой и презрением, а не наоборот. И заговаривает первым. – Это и есть твой ответ? – спрашивает он лишь немного гнусаво. – Ты мне таким образом даёшь понять, что я отсюда не выйду и информацией воспользоваться не смогу? Жаль. Я думал, ты умнее. Живой я стою дороже. Александру Шуваеву сорок три года, но выглядит он на все пятьдесят с лишним: у него глубокие морщины на лице, седина в волосах и опущенные плечи. Крепкого телосложения от природы, сейчас он не кажется сильным и здоровым, и тяжёлый, пустой взгляд тёмно-карих глаз усугубляет неприятное впечатление. – Где. Моя. Дочь, – произносит он без вопросительной интонации. – Я не знаю, – Плотников раздражается, словно имеет дело с идиотом, не понимающим очевидных вещей. – Ты до сих пор не понял, как это работает? Он наклоняется вперёд, натягивая цепь, и Шуваев бьёт его кулаком в лицо. Несильно – из его позы трудно размахнуться, однако нос Плотникова снова начинает кровоточить. – Я сломаю тебе по одной кости за каждого похищенного ребёнка, – обещает Шуваев. – И ещё по одной – за каждого родителя, чей ребёнок пострадал от твоих рук. Скажи, подонок, твоих костей на это хватит? Плотников сплёвывает кровь и пристально смотрит на него. – Вот и проверь, – предлагает он спокойно. – Ты всё равно не получишь ответ, которого ждёшь, потому что у меня его нет. На лице Шуваева не движется ни один мускул. По крайней мере, до тех пор, пока Плотников не говорит, кое-как пожав плечами: – Я даже не помню твою дочь. Кайса выходит из зоны прилёта аэропорта Бирсби с сумкой и чемоданом, одетая в те же джинсы и свитер, что и накануне, и направляется прямиком к стойке почтовой службы, улыбается оператору, показывает на чемодан, слушает ответ. Качает головой: – Наличными. Сейчас можно сдать?.. В накладной она пишет: "Боэн, до востребования". Оператор забирает чемодан, при Кайсе обтягивает его стейч-плёнкой и клеит пломбы, принимает деньги и скрупулёзно отсчитывает сдачу до последней монетки. Мелочь Кайса прячет в карман и рассчитывается из неё за автобус до туристического центра города. Здесь, на площади Пяти углов, она первым делом покупает кепку, надевает и низко надвигает на лицо, прежде чем нырнуть в переулок, где близко друг к другу ютятся крошечные частные магазинчики. Здесь практически нет камер, но Кайса всё равно отворачивается и прячет руки в рукавах свитера. Она заглядывает в несколько магазинов, затем в китайский ресторан, и через час с небольшим выходит оттуда в оливковых джоггерах, белой рубашке оверсайз и дешёвых белых кроссовках, в широкополой панаме, под которую надёжно убраны волосы, с простой холщовой сумкой вместо кожаной. Смешавшись с толпой, она проходит почти квартал, прежде чем толкнуть дверь парикмахерской, в окне которой висит неоновая реклама: "Любая стрижка по цене чашки кофе!" Панаму Кайса не снимает даже в помещении автовокзала. Она покупает билет до Боэна – "Наличными, пожалуйста", – большую бутылку воды, несколько злаковых батончиков и пакет яблочных чипсов, и только в автобусе, заняв своё место и задёрнув шторку на окне, она стаскивает панаму и с наслаждением встряхивает головой, демонстрируя каштановые волосы чуть ниже ушей. Её соседом оказывается мальчик лет двенадцати, отец и сестра которого сидят через проход. Он вежливо здоровается и желает приятного пути, и Кайса улыбается ему в ответ, подкладывает под шею надувную подушку и преспокойно засыпает, пока экран в начале салона транслирует трассу автобуса и перечень остановок, обязательных и по требованию, и сосед Кайсы смотрит на него, приоткрыв рот. На экран смотрит и хирург Максим Юдин, прежде чем опустить глаза на Игната, и показатели системы жизнеобеспечения вполне его устраивают. – Как самочувствие? – осведомляется он в меру приветливо. – Состою из боли примерно наполовину, – отвечает Игнат. Шутка Юдина радует, он ухмыляется и подкатывает к койке пластиковый стул на колёсиках. – Не более чем на треть! – возражает он. – И мне нравится твоё настроение. Игнат молча закатывает глаза. Юдин воспринимает это как одобрение и разрешение продолжать. – Твои дела не так уж плохи, но до хороших им пока далеко, – говорит он, садясь. – К счастью, что бы ни случилось, ты находишься в лучшей клинике Лагунева, и мы сможем оказать тебе помощь, если твой организм решит выкинуть ещё один фортель. Тем не менее, у нас есть кровь для тебя, но нет ни лишней печени, ни почек. Если они выйдут из чата, у тебя всё-таки будут серьёзные проблемы. Кроме того, сердце у тебя здоровое, но третий наркоз подряд может отрицательно сказаться и на нём, и на твоём мозге. Когнитивные тесты с тобой чуть позже проведёт невролог, а пока я хочу знать, чем ты болеешь, какие у тебя аллергии, непереносимости и всё прочее. – Не переношу идиотов и подлецов, – сообщает Игнат с серьёзным лицом. Юдин кивает. – А кроме этого? – Ничего, – подумав, отвечает Игнат. – В детстве – ветрянка, а дальше только простуды, да и то не каждый год. Ему не хватает сил дышать и говорить одновременно, и он умолкает, переводя дух. Юдин кивает снова, рассеянно расправляет простыню рядом с рукой Игната. – Видишь ли, – начинает он с расстановкой, – я не просто так сказал о запасной печени. Дело в том, что твоя ведёт себя странно. По какой-то причине она перестала производить белок, необходимый для свёртываемости крови. А дальше, как ты понимаешь, нет свёртываемости – нет заживления ран, кровопотеря, смерть, гроб, кладбище! – А можно мне другого врача? – откликается Игнат почти машинально. – Нельзя! – Юдин вздыхает. – Сейчас мы вводим тебе коагулянты и берём пробы крови. Жить ты будешь, я об этом позабочусь. Вопрос в качестве жизни. Если мы не найдём причину, по которой твоя печень больше не хочет с тобой играть, то самым безопасным для тебя будет поселиться в обитой ватой комнате. Думаю, это не та жизнь, которой ты хочешь. – Это что-то вроде гемофилии? – уточняет Игнат. Юдин смотрит на монитор. – Вроде, – соглашается он. – За исключением того, что гемофилия – это комплексное ге-не-ти-чес-ко-е поражение. А твоя печень просто... не вырабатывает больше фибриноген. Как у покойника. Что весьма любопытно, учитывая, что до попадания на операционный стол ты вообще практически не кровоточил. А должен был! Рана на голове не эстетична, но по сути – царапина, в отличие от пули в живот. Даже с нормальной свёртываемостью ты не дождался бы парамедиков. Без фибриногена?.. Ставлю на двадцать секунд. А ты продержался намного, намного дольше, и будь я проклят, если понимаю, в чём причина! Игнат моргает и видит Кайсу на месте Юдина. Кайса смотрит на него чёрными глазами и плачет жидким гудроном, тяжёлые блестящие капли со стуком падают на кафельный пол. – Ты не можешь тут сдохнуть, – шипит Кайса. – Не в его смену!.. – Вот оно как, – почти беззвучно шепчет Игнат. Юдин наклоняется к нему, прислушиваясь. – Вот оно как – что? – переспрашивает он жадно. – Дело в том, что я, видимо, всё-таки умер, – говорит Игнат рассеянно. – Знать бы, надолго ли... Он замолкает, задумавшись, и больше никак на Юдина не реагирует. Автобус въезжает в Макай ранним утром вместе с солнцем. Кайса смотрит в окно, как вдоль обочины появляются первые домики, как становится больше рекламных щитов и машин, как небо становится розовым, оранжевым и только потом голубым. Подросток рядом с ней уже играет на PSP, его сестра спит, привалившись к отцу и открыв рот. Кайса вытаскивает из-под сиденья сумку, морщит нос, обнаружив сбоку грязное пятно. На автобусной станции и она, и подросток выходят, но если мальчик просто разминает ноги, то Кайса решительно идёт к воротам в город. – Отправление через пятнадцать минут, – громко напоминает водитель ей в спину. Кайса оглядывается и машет ему рукой, но не останавливается; она внимательно изучает стенд с картой и садится в маршрутный автобус, идущий в том числе до Первой городской больницы. Выглядит она по-прежнему не слишком хорошо: волосы липнут к вискам, под глазами тёмные тени, веки красные и припухшие. В автобусе она прислоняется головой к стеклу и вздыхает, кладёт руку на живот. – Всё будет хорошо, малышка, – шепчет она. – У нас получится. Всегда получалось. Она выходит на Октябрьском проспекте, недалеко от полицейского участка, глубже надвигает панаму и переходит дорогу на разрешающий сигнал светофора, несмотря на то, что других машин, кроме раннего автобуса, нет. Вдоль кованой решётки с бетонными столбами Кайса идёт до ворот, замотанных тяжёлой цепью, достаёт из кармана связку ключей и со второй попытки подбирает тот, что отпирает калитку. Полицейский участок остаётся у неё за спиной, а перед ней – подъездная дорожка, усыпанная мелким гравием, и неухоженный газон, поросший сорняками и случайными цветами, – и дом, некогда принадлежавший Сандро Гаруфалосу. Белый, двухэтажный, с колоннами и светлыми шторами внутри, он стоит на небольшом возвышении; ширина фасада – метров тридцать, но часть скрыта деревьями и разросшимся кустарником с белыми и жёлтыми цветами, и оттого Кайса осознаёт его размеры лишь подойдя вплотную к крыльцу. Остановившись, она задирает голову и осматривается, вздыхает, поправляет сумку на плече. И отпирает парадную входную дверь, выполненную из покрытого лаком массива дерева. Внутри к двери малярным скотчем приклеена записка на листе формата A4: "Привет! Дом весь в твоём распоряжении. В спальне на первом этаже – чистое бельё и прочее, но ты можешь занять любую комнату. В холодильнике немного еды – на всякий случай. Телефон работает, телевидения и интернета пока нет. Позвони мне, когда выспишься и отдохнёшь, встретимся и поболтаем. Зина". Номер указан ниже чуть мельче. Кайса осторожно отклеивает записку, складывает и прячет в карман. Оглядывается снова. Дом на самом деле слишком велик для одного человека. В плане он похож на квадратную букву П с непропорционально толстой перекладиной; через открытую настежь дверь библиотеки виден залитый солнцем внутренний двор. Оставив сумку в холле, Кайса обходит кухню, расположенную в правом крыле, и заглядывает в кабинет, но не переступает порог. Спальня, обозначенная Зиной, – в левом крыле, дальше за ней просторная прачечная со стиральной и сушильной машиной и кладовая с инструментами, хозяйственными принадлежностями и непортящимися продуктами вроде консервов, сахара и алкоголя. Из кладовой ведёт ещё одна дверь – под навес, заменяющий гараж. Наверх Кайса не поднимается, гладит рукой перила лестницы на второй этаж и слышит шум моря, видит – не дольше пары секунд – бескрайнюю голубую воду, становящуюся таким же голубым небом. Кайса вздыхает и расслабляет плечи. – Хорошо, – говорит она. Снова отыскав спальню, Кайса перекладывает стопку белья с постели на комод, заталкивает свою сумку под кровать и ложится не раздеваясь поверх покрывала, обнимает подушку и мгновенно засыпает. Влад трёт правый глаз, стоя на крыльце дома Казаковых. Он в синих джинсах и чёрной толстовке Игната, с непрозрачным полиэтиленовым пакетом под мышкой. Прежде чем он опускает руку, чтобы постучать ещё раз, Александр открывает, виновато улыбается. Он босой, в белой майке и пижамных штанах. – Привет, – говорит он, ничуть не удивляясь. Они обмениваются рукопожатием и обнимаются, отстраняются, разглядывая друг друга. – Угостишь меня кофе? – спрашивает Влад, прежде чем Александр успевает что-то сказать. – Заходи. Только, – Александр понижает голос, – Таня, мы с ней... а, ладно! Он машет рукой и пропускает Влада в дом, закрывает дверь. Таня в ночной рубашке и хлопчатобумажном халате с яркими оранжевыми лилиями ждёт в кухне, стоит в дальнем от двери углу, сложив руки на груди. Лицо у неё сердитое, губы поджаты, и появление постороннего человека лишь дополнительно её распаляет. – А ты? – она тычет пальцем в сторону Влада. – Ты там был? С Игнатом?! Влад бросает быстрый взгляд на Александра, медлит, шевелит губами. – Да, – говорит он наконец, готовый отпрыгнуть под прикрытие стены, если Таня что-нибудь швырнёт. – И тоже бросил его?! – Таня утверждает, не спрашивает. – Да что вы за люди?! Если у вас есть свои больницы, свои врачи, почему вы не спрятали его?! Он детей спасал, а им, – она делает широкий жест, – плевать, они осудят его и запрут туда, где его убьют! И никакой адвокат не сможет ничего поделать! Влад медленно поднимает руки. – Таня, – произносит он с запинкой, – Таня... "Он умирал, – слышит он хмурый голос Кайсы, и ещё: – С вами. Я была с вами". – Мы не довезли бы его, – говорит Влад, глядя Тане в глаза. – Ближайшая клиника – в Типере. Три часа полёта, не считая движения по городу, и никто не пропустил бы нас в пробке – в отличие от машины скорой помощи. Тань. Он умирал. Мы вообще были уверены, что он не доживёт даже до парамедиков. Андрей вызвал их просто по совести, потому что не мог не вызвать, но у него не было шансов. Тем более – с нами. Наш единственный врач – ветеринар, да и тот был на другом конце страны. Усмехнувшись, он вздыхает и приглаживает волосы, стирает каплю пота, ползущую по загривку. – Мы бы не довезли его, – повторяет он. Таня переводит взгляд на Александра, ещё сердитый, но уже и вопросительный, и тот разводит руками. – Я вообще не знаю, где ближайшая. Я бы его никуда не довёз. – Если понадобится, мы его украдём, – обещает Влад с серьёзным лицом. – Какая ему разница, он шесть лет нелегалом жил, поживёт и дальше! – Ничего не хочу об этом знать, – машинально отзывается Александр. – А придётся, – язвительно говорит Таня, шумно вздыхает и на пару секунд прижимает ладони к лицу. Отнимает. Уточняет: – Владислав, да?.. Позавтракаешь с нами? Влад кивает. – Да. Спасибо. Полиэтиленовый пакет он оставляет Александру, прежде чем тот уходит переодеться. – Это для Тохи, – объясняет он. – Если сможешь, передай. Ему понравится... и придаст сил. Хотя бы на некоторое время. Не решили проблему с кровотечениями?.. Александр пожимает плечами. – Они вводят ему синтетический белок для свёртываемости крови, – он хмурится. – Проводят исследования. Тохин отец подключил свою клинику, у него там научный центр, но... – Эй, – Влад берёт его за плечо, наклоняется, почти касаясь лбом лба. – Синтетический белок – это отлично, разве нет? Живут же люди с гемофилией, с иммунодефицитом, на диализе! Главное – правильно подобрать терапию, а за этим, я так понимаю, дело не станет. Он ухмыляется. – Может, Тоха начнёт серьёзнее относиться к своему здоровью, наконец!.. – Ага, жди больше, – Александр фыркает, но преувеличенный оптимизм Влада и правда отчасти его успокаивает. – Ладно, ты прав. Тем более, пусть он лучше побудет в больнице, чем в СИЗО! Теперь наступает очередь Влада хмуриться. – У них что-то есть? Таня права насчёт?.. Александр смотрит на него так, что лишних слов не требуется. – Я тоже вёл это дело, – признаётся он. – И на Тоху с Серёгой мы успели собрать больше, чем на похитителей. Есть отпечатки пальцев и ботинок, ДНК, описания от спасённых. Теперь, когда всё вскрылось, будут и контакты, и другая информация от родителей – никто из них и не подумает о том, что с точки зрения закона Тоха так же виновен, как Полещук с Борисом Волчуком. Его лицо искажает гримаса отвращения, смешанного с сожалением. – Один из наших был завязан, – вздыхает он, не глядя на Влада. – Пашка Крамер. Мы в одном отделе работали, отдыхали вместе, он в гостях у меня был, подвозил до работы!.. А вчера... Створки лифта на этаже отделения реанимации и интенсивной терапии открываются. На кафель шагают двое в серых костюмах – одинаково высокие, скучно подстриженные, с прозрачными цепкими глазами. За ними следует мрачный как туча Евгений Тартанов. – Павел Крамер? – осведомляется один из "костюмов" у сидящего под дверью отделения полицейского офицера. – Тебе придётся пройти с нами. Сдай оружие и значок. Крамер удивлённо смотрит на них, на Тартанова, но встаёт и тянется за пистолетом. – Медленно, – напоминает "костюм". – Это какая-то ошибка, – спокойно говорит Крамер, улыбается, отстёгивает и отдаёт Тартанову кобуру. – Вы меня с кем-то спутали. Второй "костюм" надевает на него наручники. – Нет, – возражает он. – Волчук предоставил надёжные улики против тебя, спасая свою шкуру. Крамер бледнеет и переводит взгляд на Тартанова. – Не ожидал от тебя, Паша, – тяжело роняет Евгений. – От тебя – не ожидал. Александр трёт лицо. – Меня отстранили от дела, – добавляет он. – Как заинтересованное лицо. Я знаю только, что по большей части Полещук и Плотников закопали себя сами – и тот, и другой хранили... трофеи. Волчук пошёл на сделку со следствием, Марысько покончил с собой, когда за ним пришли из СБ. – Но улик против Тохи это не отменяет, – подхватывает Влад. – Ничего, Сань. Мы что-нибудь придумаем. А пока передай ему пакет. Он порадуется. – А сам? – морщит лоб Александр, и Влад отводит глаза, дёргает плечом. – Уеду пока, – говорит он неохотно. – Дела дома накопились. Позвони, если что изменится. Пакет в палату приносит отец Игната, показывает сыну. – Что это? – без энтузиазма любопытствует Игнат. – Рентгеновские снимки? – Открыть? – Павел дожидается подтверждения и щёлкает ножницами, разрезая заклеенный скотчем полиэтилен, удивлённо приподнимает брови. – Что там? – Игнату наконец становится интересно. Павел высвобождает из пакета и встряхивает, разворачивая, красно-жёлтую клетчатую рубашку с золотистой вышивкой на клапане кармана. – Тебе это пока не пригодится, – говорит он с сомнением, но Игнат уже не слушает, и Павел замолкает, глядя, как расплывается в счастливой улыбке лицо сына. Встряхнув другую клетчатую рубашку, Кайса накидывает её поверх белой майки и джоггеров, босиком идёт в кухню. Выглядит она гораздо лучше: нет ни тревожных морщинок, ни кругов под глазами, на щеках – здоровый румянец, чистые блестящие волосы собраны в небрежный низкий хвост. Короткие пряди выбиваются и лезут в глаза, и Кайса заправляет их за уши. На кухне над разделочным столом висит лист формата A4 со списком продуктов с указанной калорийностью и пищевой ценностью, на столе в центре помещения – миска с орехами и сухофруктами, возле мойки на крючке полотенце из вафельной ткани с ягодным рисунком. Кайса наполняет электрический чайник, включает, и под стеклянной колбой загорается белая подсветка. Выглянув в окно, Кайса видит, как под своим весом закрывается калитка. Поднявшись на цыпочки, она достаёт из посудного шкафа вторую кружку, ставит на стол, и секундой позже женская рука с коротко обрезанными ногтями и массивным обручальным кольцом стучит в дверь. Кайса открывает, ничего не спрашивая, улыбается. – Привет, – говорит она. – Ты очень похожа на Алексея. Зина Гаруфалу выразительно закатывает глаза и переступает порог. Ей тридцать восемь лет, её тёмные слегка вьющиеся волосы немного короче, чем у Кайсы, в мочки ушей вдеты золотые серьги с жёлтыми топазами; у неё неброский макияж, в руках – маленькая сумка цвета топлёного молока, на ногах – балетки в тон. Платье с длинными рукавами и лентой под грудью больше подчёркивает, чем скрывает тяжёлый круглый живот. – Привет, – отвечает она насмешливым тоном. – Что, Лёшка такое же пузо наел? Комплект, конечно, к его жутким усам, был бы классический полицейский из фильма категории Б, но я такого не понимаю и не ценю, честно тебе скажу! – Нет, он в хорошей форме, – Кайса закрывает дверь. – Чай, сок, молоко? – Кофе! – просит Зина. – Буквально на понюхать, но иначе я до работы не доеду. Надюха меня подняла в шестом часу, а я сегодня дежурная по отделению, надо быть в форме. Вечером спать завалюсь, спасибо Вовкиной маме, что забирает мелкую на выходные, но до вечера ещё дожить придётся! В кухне она с любопытством оглядывается, читает список продуктов, хмыкает. Спрашивает: – Как ты тут? Освоилась? Не страшно одной в этом музее? – Нет, – Кайса качает головой и снова улыбается, приседает, доставая медную турку. – Мне здесь хорошо. Спасибо, что впустила. Зина пожимает плечами. – Дом два года пустой, – она садится и вытягивает ноги в сторону, подальше от Кайсы, снующей между столами. – Покупателей на такую махину в Макае нет, а жить здесь после всего, что отмочил мой отец, как-то не тянет. Лёшка не рассказывал?.. Отец хотел, чтобы Вовка на мне женился, а когда понял, что этому не бывать, сжёг к чёрту Вовкину яхту и лодочный сарай. Погибли два невинных человека, Вовка остался без работы и без яхты, в которой души не чаял. Она усмехается, глядя на Кайсу, замершую с пачкой кофе в руке. – Всё ещё хочешь тут оставаться? Могу найти тебе другой дом, посимпатичнее. Новый, где никто не жил. Кайса качает головой. – Дом не виноват, – говорит она. – Мне действительно здесь нравится. Сны хорошие снятся. Во сне Кайса стоит на опушке леса в Гироне, за участком Эмели Ульсдоттир. Она в белой пушистой шубе с капюшоном, шерстяных рейтузах и меховых сапогах, руки в варежках дополнительно вдеты в объёмную вязаную муфту. Старого дома больше нет, как и хлипкой, чисто символической ограды; ближе к дороге стоит новый дом, тоже двухэтажный, но шире и выше, с тремя печными трубами, за ним – тёплый сарай. Из одной трубы идёт белый дым, в окне жилой комнаты мигает и переливается разноцветная гирлянда. Распахивается задняя дверь, и на крыльцо выходит Матс Малин, повзрослевший, с густыми усами и аккуратной короткой бородой, с мимическими морщинами на лбу и возле глаз. На нём стёганые штаны, свитер с узорами и тёплый жилет на молнии, короткие валяные ботинки на нескользящей подошве, в руках – термокружка и курительная трубка. Поставив термокружку на перила, Матс набивает трубку и раскуривает её, выдыхает дым, стоит, широко расставив ноги и глядя в лес, ровно туда, где под деревьями ждёт Кайса. С сухим треском включается рация у него на поясе. – Шериф, отбой тревоги! – весело говорит женский голос. – Пропажа найдена, все целы и невредимы. – Вот и славно, – Матс улыбается. – Запри всё и поезжай домой, Ульва. Счастливого Рождества! К окну рядом с ним прилипают изнутри дома личико и растопыренные ладони мальчика лет семи. Его губы шевелятся, потом он оглядывается назад, в комнату и исчезает из окна. Матс докуривает, выбивает трубку в специальный контейнер, пьёт из термокружки и наконец возвращается в дом, где возле растопленного камина его жена и сын, уютно устроившись на огромной медвежьей шкуре, по очереди читают вслух скандинавские сказания. На противоположной от камина стене на высоте, недоступной ребёнку, висят на крючьях два охотничьих ружья, на прикладе одного – глубокая зарубка. – Ладно, – кивает Зина, возвращая Кайсу к реальности. – Если передумаешь, просто скажи. Приняв из рук Кайсы кружку с кофе, она сперва с наслаждением вдыхает аромат, затем делает маленький глоток. – Боже, – говорит она, запрокидывая голову, – как я об этом мечтала! Кайса заливает кипятком самодельный пакетик с зелёным ярлычком, садится по другую сторону стола, подбирает ноги. Они молча пьют, без стеснения разглядывая друг друга. Зина первой нарушает тишину: – Лёшка говорил, ты блондинка. – Была, – Кайса приглаживает волосы, – и ещё буду, когда тоника смоется. Зина прищуривает один глаз. – Так это серьёзно? – уточняет она изменившимся голосом. – Ты сбежала, это не шутка?.. Кайса отводит взгляд и сутулится, вспоминает, как Игнат смотрит на неё и спрашивает: "Ты снова уедешь, когда всё закончится?" – Меня никто не обижал, – говорит она, уставившись в свою кружку, пытается улыбнуться, но выходит неубедительно. – Никто не желает мне зла и не причинит мне вреда. Это не то, что ты думаешь... – Эй, подруга, – Зина наклоняется вперёд, ставит локти на стол. – Мне наплевать, что там у тебя было. Ты имеешь право прятаться от чего угодно, и от меня никто ничего о тебе не узнает. Она на секунду задумывается и пожимает плечами: – Ну, кроме мужа, но мой ненаглядный, во-первых, юрист, а потому не трепло, а во-вторых, сейчас ему всё равно ни до чего, потому что он в кино снимается, – она на секунду закатывает глаза и продолжает: – Так что выдохни и успокойся, в твоём положении волноваться противопоказано. Кайса медленно поднимает голову, смотрит на неё расширенными глазами. – Уже... заметно? – теряется она. – Или это Алексей?.. Зина машет на неё рукой. – Господь с тобой, Лёшка могила в отношении чужих секретов, ему можно гостайну доверить без подписки! Заметно, если знать, куда смотреть, а я-то знаю! – она ласково поглаживает живот. – Какой срок? – У меня?.. – Кайса отставляет кружку, крепко зажмуривает глаза и на секунду закрывает лицо руками, бросает с чувством в ладони: – Scæt! Зина фыркает, смеётся, допивает кофе и сама наливает себе воды. – Девятнадцать недель, – Кайса отнимает ладони от красного от смущения лица, глубоко вздыхает и пьёт травяной чай. – Прекрасно, – Зина кивает. – Второй триместр. Документы у тебя с собой? В реабилитации есть отличный врач, тебе нужно будет встать на учёт, когда освоишься... – Нет, – перебивает Кайса. В кухне снова воцаряется тишина. Наконец, Зина хмурится и нетерпеливо спрашивает: – Что – нет? Я думала, ты здесь никого не знаешь. Не говори, что собираешься летать через всю страну к своему врачу! – Никаких врачей, – тихо и уверенно произносит Кайса. – Никаких документальных следов. Я и так знаю, что с ней всё в порядке. По лицу Зины видно, что она начинает терять терпение, но стоит ей открыть рот, как в её сумке звонит телефон. Чертыхнувшись вполголоса, Зина лезет за простым кнопочным мобильником, говорит отрывисто, не глядя на экран: – Гаруфалу. Да, я скоро приеду. Кто? – она на секунду задумывается. – Перепиши его на три часа, но предупреди, что ждать я не буду, опоздает – пойдёт к Бабенко. Опустив руку с телефоном, она снова смотрит на Кайсу уже с другим выражением лица. – Вот что, подруга, – решает она. – Я обещала Лёшке, что присмотрю за тобой, и я от своих слов не отказываюсь, но я обещаю также, что не сделаю ничего, что тебе, по твоему мнению, навредит, ладно? Так что не нужно снова собирать вещи и бежать куда-нибудь в Морсби. Сейчас я тебя оставлю, одной моей подопечной стало хуже, но нам с тобой кровь из носу нужно плотно пообщаться. Я позвоню тебе вечером, когда освобожусь, и мы где-нибудь поужинаем. Пойдёт? Кайса с видимым сомнением кивает, не отводя взгляда. – Хорошо, – говорит она. – Пойдёт. – ...йдёшь? – заканчивает Таня Казакова, не поднимая глаза от смартфона, не получает ответа и переспрашивает: – Саш, в кино с нами пойдёшь? Она в домашних шортах и кружевной блузке с завязками на вороте и рукавах, влажные волосы рассыпаны по плечам. В коридоре позади неё Дима возит от стены до стены грузовик, кузов которого заполнен кубиками, гудит и бормочет: – Через сто метров поверните направо. Через пятьдесят метров поверните налево. Двигайтесь прямо двести метров! Александр сглатывает и шмыгает носом. Он сидит за кухонным столом в майке и тренировочных штанах, тоже глядя в свой смартфон, перед ним стоит полупустая кружка с кофе. – Саша?! – спрашивает Таня испуганно, видя, как по щеке мужа ползёт слеза, но Александр лишь ухмыляется и протягивает ей смартфон. – Как я скучал по его дебильной пунктуации, – говорит он. На экране – три подряд сообщения от Гвоздя: "прикинь, мне дали телефон". "ты пробил". "?" – Боже, – говорит Таня, и тоже смеётся и плачет одновременно. – И это всё, что его волнует?! – Это же Тоха, – Александр пожимает плечами и встаёт из-за стола. – Он отбитый. – Он нормальный! – обижается Таня, вздыхает: – Несчастный только. Саша, обещай, что вы что-нибудь придумаете! Александр забирает смартфон, пишет ответное сообщение, отправляет. – Придумаем, – он обнимает жену и притягивает к себе, целует в висок и в макушку. – Обязательно, Танюш. В заходящем на посадку частном самолёте Влад поворачивает голову и треплет по голове Джека, сидящего у его колена на поводке и в наморднике. В салоне всего восемь мест, шесть из них заняты девочками-спортсменками лет тринадцати и их тренером, светловолосым худым мужчиной с цепким прозрачным взглядом. Восьмое место пустует; в конце салона в сетчатом грузовом контейнере лежат баулы спортсменок и туго набитая кожаная сумка с биркой "Сергеев В." – Там внизу дождь и ветрено, – объявляет по громкой связи второй пилот, – немного поболтает, не отстёгивайтесь раньше времени! – Лежать, – Влад похлопывает лабрадора по спине. – Давай, давай, лежать. Джек с неохотой укладывается, вздыхает, пристраивает морду на вытянутые лапы. Тренер, сидящий перед ними, оглядывается, и Влад приподнимает брови, молчаливо интересуясь причиной столь пристального внимания. Тренер отворачивается, не удостоив его ответом. Он следит за Владом при высадке, ненавязчиво оставаясь всё время между ним и девочками, но так ничего и не говорит. Влад достаёт из сумки дождевик, надевает поверх оливковой куртки и затягивает шнур капюшона поплотнее, прежде чем выйти на трап. Здание аэропорта тонет в серой дымке; за спортсменками приезжает микроавтобус белого цвета с алыми надписями "qué tal si" и наклейками в виде языков пламени. Подвезти Влада тренер не предлагает. Девочки смотрят на Джека с сожалением, но тоже молчат, и Влад пешком идёт по бетонке, время от времени перекладывая сумку из руки в руку. Джек на коротком поводке трусит рядом, намордник Влад с него снимает, как только они остаются вдвоём. – Почему этот город каждый раз встречает меня дождём? – риторически спрашивает Влад. Джек чихает. Мокрую собаку и мокрого человека соглашается везти лишь третье такси, водитель застилает заднее сиденье клеёнкой, прежде чем позволить им забраться внутрь, любопытствует со сдержанным дружелюбием: – Домой вернулись? – К маме, – отвечает Влад, улыбаясь уголком рта. Такси отъезжает от здания аэропорта, в заднем стекле, покрытом мелкими каплями дождя, быстро тают огромные неоновые буквы на крыше: "ТИСУЛЬ – КЭМБЕРРИ". Джек пытается выглянуть в окно, и Влад хлопает себя по коленям, предлагая ему забраться повыше. – Что, знакомые места видит? – не удерживается от ремарки водитель. – Возможно, – Влад гладит собаку по спине. – Я его в приюте взял, не спрашивал, где они его подобрали. Лицо водителя заметно теплеет, он хмыкает, улыбается. – У нас с женой тоже кошки из приюта, – делится он, поглядывая на Влада в зеркало заднего вида. – Четыре шилохвостые обормотки! Было пять, да пятую племянница выпросила, она-то слабослышащая с детства, а кошка вовсе глухая, Марьянка и решила, что это её судьба!.. Возле арки, ведущей во внутренний двор дома номер семь по улице Леонова в квартале Цветы, они расстаются по-приятельски тепло. Влад прячет визитку в карман куртки и оставляет лишнюю пятёрку "для кошек", забирает из багажника сумку. Дождь потихоньку сходит на нет, превращаясь в мелкую водяную пыль; прямо по лужам Влад доходит до решётки ворот, перегораживающих арку, и набирает на входной панели цифры восемь и два. Ждёт. Улыбается Джеку, обещает: – Почти, дружок. Ещё буквально минута, а там вымоемся, поедим и отдохнём. С приятным звуковым сигналом размыкается магнитный замок. Влад тянет калитку на себя, пропускает Джека, проходит под арку. Стены здесь расписаны крупными яркими цветами; между вездесущими розами и тюльпанами особенно выделяются робиния и этлингера, ярко-жёлтый капок, в сердцевине которого с потрясающей детализацией выписан шмель в локоть длиной, заставляющий Влада усмехнуться и покачать головой. Мама встречает Влада на пороге квартиры, раскрывает руки для объятий ему, а затем Джеку, не обращая внимания на то, что они мочат и пачкают её домашнее платье, такое же пёстрое, как рисунки под аркой. – Ну, проходи, проходи! – торопит Илзе, уступая дорогу. – Замёрзли? Есть хотите? А где Серёжа, почему он не приехал? Влад на мгновение замирает в неловкой позе, затем наклоняется и расстёгивает сумку, достаёт лежащую сверху зеленоватую керамическую урну, завёрнутую в тёплый свитер. – Он... приехал, – говорит Влад, криво улыбаясь, и голос его дважды срывается. – Он тоже приехал, мам. Илзе ахает и отступает на шаг, прижимая руки к лицу.