Каждая четвёртая

Музейный комплекс дома Павлова наводняют криминалисты, сотрудники государственной безопасности и полиция, по дому и окрестностям снуют люди в форменной одежде и рабочих комбинезонах. Барбара снимает кепку и наклоняется над столом, оформляя документы на передачу Полещука, и её внимание вдруг привлекает что-то чёрное у самого плинтуса. Наклонившись, она поднимает свёрнутую колечками резинку для волос, в которую впутан светлый волос; нахмурившись, Барбара просит у криминалистов зип-пакет, кладёт туда резинку и убирает в карман. Белый "партнёр" с номерами Северного территориального округа подъезжает к частному лётному полю, расположенному между двумя заповедниками. Самолёт, изящный "барон Адамов А540" с чёрной и синей линиями вдоль корпуса, ждёт на полосе. Андрей и Влад, оба в форме, без масок, переносят в салон чёрный застёгнутый на молнию мешок для трупов; седеющий пилот с аккуратно подстриженной круглой бородой на них демонстративно не смотрит, копается в навигаторе. Убедившись, что мешок надёжно закреплён и не сдвинется в полёте, Влад кивает, ударяет по подставленному кулаку Андрея и спускается по трапу. Отойдя в сторону, он достаёт смартфон, переключает в режим инкогнито и пишет сообщение Шуваеву: "Принимай посылку". Ответ приходит, когда "Адамов" отрывается от земли и уходит в небо. "Сколько за доставку?" Влад криво усмехается, трёт лицо рукой. Фургон он бросает на парковке кемпинга, тщательно заливает из пульверизатора отбеливателем руль, педали и сиденья, обрабатывает кузов струёй из баллона под давлением. Переодевается в общественном туалете в джинсы и невзрачный застиранный свитшот с логотипом Рождественской регаты шестнадцатого года, чёрную форму плотно упаковывает в предоплаченный пакет, пишет адрес до востребования в Кэмберри и бросает в ящик терминала для отправки. Спокойный и расслабленный, щурящийся от солнца, он некоторое время идёт по обочине дороги, затем поднимает руку и тормозит рейсовый автобус до города. Устроившись на одном из передних сидений у окна, Влад наконец открывает мессенджер и снова пишет Шуваеву: "Сколько совесть велит. Переводи на GOV-001.23.114, получатель – Фонд помощи". Выходит он в районе таможенного поста, пешком идёт через мост, пересекает площадь и задирает голову, разглядывая сияющее здание Мемориальной больницы. Медицинские инструменты в ярком свете ламп невыносимо блестят, и Кайса отводит глаза и отступает на шаг, но далеко не уходит. Глаза Кайсы обычные, голубые, веки красные и припухшие. От чёрных смоляных слёз на её футболке плотные заскорузлые пятна, волосы на концах грязные, слипшиеся прядями, на ладонях – засохшая кровь. Операционная полна людьми и разговорами, здесь играет бодрая музыка Элисон Уэст-Рединг, и сквозь неё пробиваются отрывистые команды и мерный писк аппаратуры. Никто здесь не видит Кайсу, лишь одна из медсестёр, задев её в движении, вздрагивает, озирается и недоуменно растирает плечо тыльной стороной запястья в перчатке. По другую сторону стены в рекреации ждёт Казаков. Он сидит, вытянув ноги, упираясь локтями в колени и закрыв голову руками, и немного раскачивается; его рубашка покрыта засохшими бурыми пятнами, на джинсах тоже пятно там, где он влезает ногой в размазанную по полу кровь. Семейная пара у противоположной стены поглядывает на него с опаской и сочувствием, и опаски в их глазах больше. На звук пришедшего сообщения Александр неохотно разгибается, лезет в карман за смартфоном, разблокирует экран. "Волнуюсь, – пишет Таня. – Как ты там?" "Жив, цел", – отвечает Александр. "А Игнат?" – немедленно появляется второе сообщение. Несколько секунд Александр смотрит на смартфон, затем выключает и убирает в карман, встаёт, наливает себе воды из кулера и залпом выпивает. Рядом с кулером на стене висят копии дипломов и сертификатов, выданные Клинике военно-морской хирургии имени И.Е. Петренко. – Он справится, – говорит себе Александр, сминая в кулаке пластиковый стакан. – Если он держится до сих пор, он справится. Влад покупает в газетном киоске первые попавшиеся солнцезащитные очки, пересекает площадь и садится в городской маршрутный автобус. Свободных мест нет; он встаёт в нише напротив средней двери, но уже на следующей остановке отходит, уступая место семье с детской коляской, и на секунду встречается глазами с молодым отцом. Тот быстро моргает несколько раз, краснеет и отводит взгляд, и Влад растерянно трёт переносицу и перебирается в конец автобуса. От площади Мира он идёт пешком, держа руки в карманах и пиная попадающиеся на обочине достаточно крупные камешки, лицо у него отрешённое и усталое, и он стучит в дверь дома Кайсы и садится на крыльцо, словно больше не может стоять, смотрит в небо и барабанит пальцами по колену. И хмурится, когда ожидание затягивается. Оглянувшись на дом, Влад поднимается на ноги, отряхивается, стучит снова – громко, настойчиво. Наверху лает Джек. Влад запрокидывает голову, затем озирается по сторонам и нажимает на дверную ручку, и она легко подаётся. Влад молча проскальзывает внутрь, бесшумно закрывает за собой дверь, бросает быстрый взгляд в кухню. Там пусто; на столе традиционная миска с орехами и сухофруктами, в стакане рядом одинокий красно-розовый цветок. Влад машинально тянется к поясу, морщится, не обнаружив кобуры, и так же бесшумно, медленно и осторожно ставя ноги, идёт через гостиную к лестнице и поднимается наверх, выглядывает через перила в пространство второго этажа. И чертыхается, не сдержавшись, потому что двери, ведущей в никуда, больше нет: на её месте в центре расчерченного круга лежит холмик пепла такой формы, словно дверь истлела в одно мгновение и осыпалась вертикально вниз. Стяжки, крепившие дверную коробку к стенам, одиноко висят в воздухе, свечи, расставленные Кайсой, догорают, последняя гаснет на глазах Влада. Джек лает и подвывает в комнате, скребётся и прыгает на дверь. – Кайса?! – громко зовёт Влад. Он заглядывает в гостевую ванную и, помедлив, в комнату Кайсы, арка в которую завешена плотным гобеленом, но никого не находит и возвращается в холл. Стараясь не наступить на линии круга и не дотрагиваясь до свечей и трав, он приоткрывает дверь в комнату и привычным жестом заталкивает Джека внутрь, не давая ему выскочить, входит сам. Принюхивается, оглядывается. Смотрит укоризненно на Джека, обнаружив большую лужу под окном. – Эх, приятель! – говорит он, почёсывая лабрадору загривок. – Ещё ведь не поздно. Испугался, что ли? Ты же храбрый мальчик! Присев на корточки, он чешет Джека, пока тот не перестаёт скулить, успокоившись, тогда Влад крепко берёт его за ошейник, а другой рукой открывает дверь. Теперь уже Джек наружу не рвётся, жмётся к ноге Влада, заглядывает ему в лицо. – Давай покатаемся, – предлагает Влад. – Ты же любишь кататься? Он поднимает Джека на руки и боком выходит из комнаты, по-прежнему стараясь не наступить в круг, на руках относит Джека к лестнице и ставит на верхнюю ступеньку, подталкивает, направляя вниз. – Пойдём-ка. На первом этаже ему приходится поломать голову, прежде чем он решает обмотать поводок вокруг нескольких столбиков перил и застегнуть карабин на ошейнике Джека. Сбегав наверх, Влад приносит миску с водой, с ладони скармливает Джеку лакомство и гладит по голове и холке, а затем вновь обходит дом. Телефон Кайсы лежит на кухонном столе возле чайника, невидимый от дверей. Влад берёт его в руки и обнаруживает, что телефон никак не заблокирован и не защищён паролем, в списке последних звонков – абоненты Игнат, Дияр и Владимир; сообщение только одно: исходящее Игнату, датированное ещё мартом. Поразмыслив, Влад набирает свой номер – в комнате наверху звонит смартфон, – обрывает звонок и стирает номер из списка, а затем возвращается в гостиную. Включив ноутбук Игната, Влад входит с его паролем и логином unborn в защищённую учётную запись, подключает гарнитуру и запускает программу дозвона, елозит пальцем по краю клавиатуры, слушая гудки. Наконец ему отвечают. – Городская справочная служба медицинских организаций города Лагунев, – без эмоций произносит женский голос. Влад вздрагивает, сжимает кулаки. – Добрый день, – говорит он, глядя на фотографию Плотникова, всё ещё приколотую к пробковой доске. – Я ищу человека. Мужчина, белый, около тридцати, два огнестрельных ранения – в живот и в голову. – Минуточку, – откликается операционистка. Влад слышит, как она стучит по клавишам и щёлкает кнопкой мыши, а затем отключает звук со своей стороны, и система автоматически запускает ненавязчивую музыку. Длинно выдохнув, Влад сползает по креслу, положив затылок на спинку, и закрывает глаза, считает про себя секунды, загибает пальцы на каждые шестьдесят. На исходе второй минуты операционистка подключается, и Влад поспешно садится ровно, прижимает гарнитуру к уху. – Мужчина без документов поступил в городскую больницу номер тридцать восемь имени Аделины Стрелецкой, – голос женщины становится немного напряжённым, – в состоянии клинической смерти. К сожалению, ему не смогли помочь, он скончался от полученных повреждений. Если ты что-то знаешь об инциденте или имеешь право забрать тело... Влад щёлкает мышкой, разрывая связь. Закрывает глаза, упирается лбом в сцепленные пальцы. – Твою же мать, Тоха, – с расстановкой выговаривает он. Медленно, через силу он закрывает программу, выходит из учётной записи, выключает и отодвигает от себя ноутбук. Джек, словно чувствуя состояние хозяина, снова принимается скулить, и Влад с трудом поднимается из кресла, опираясь руками о стол, и садится на пол рядом с лабрадором. – Она была права, – сообщает он Джеку, пока тот вылизывает ему лицо и ухо. – Ничего не меняется. Почему, скажи мне, никто из нас не подумал, что трус Полещук зассыт достаточно, чтобы найти себе оружие?!.. В рекреации Казаков покупает себе кофе в автомате, нюхает, делает глоток и с отвращением морщится, ставит пластиковый стакан на пол рядом с диваном, на котором сидит, и поворачивает голову на звук шагов. – Так это и есть пресловутый Бабадук? – спрашивает Евгений Тартанов, садясь на другой край дивана. Он в форме, но без оружия и жетона, в очках и вертит в руках фуражку. – Это Игнат, он мой друг и мой брат, – набычившись, отвечает Александр. Евгений хмыкает, ничуть не смущённый его недружелюбием. – Твой друг и брат сядет пожизненно, если выживет, – он смотрит Александру в лицо. – В него дважды стреляли из "орлана", в лучшем случае он останется инвалидом, и это не помешает ему получить срок. На твоём месте я бы его там добил, а не спасал. – Хорошо, что на моём месте я, а не ты, – цедит Александр, сжимая кулаки до белых костяшек. – Он не умрёт и инвалидом не будет. Только не он! Задумчиво кивнув, Евгений отходит к кофейному автомату и тоже берёт себе кофе, пробует и морщится, делает второй глоток и оглядывается в поисках урны, чтобы сплюнуть. – Таня знает, что ты здесь, отпускник хренов? – интересуется он, не понижая голос, и проходящая мимо медсестра бросает на него неодобрительный взгляд. – Сколько ты сидеть собираешься? – Таня знает, – чуть мягче говорит Александр. – Сколько понадобится. Я должен его увидеть. – Никто тебя в реанимацию не пустит, – напоминает Евгений. – То есть, даже если он выживет. – Он выживет! – Александр наконец встаёт и делает шаг навстречу, губы его кривятся, кулаки крепко сжаты. – Саня, он линчеватель! – Евгений разводит руками. – Он убийца и организатор ВПГ! Пара по другую сторону рекреации смотрит на него с испугом и недоумением, но Евгений их не видит, а Александр не обращает внимания. – Он мой друг и мой брат, – с нешуточной яростью повторяет он. – А ты иди на хрен. Евгений приподнимает брови и слегка наклоняет голову, взгляд его становится холодным и недобрым. – Я всё ещё твой начальник, – замечает он. – А ты сегодня угнал служебную машину. Я могу и не закрыть на это глаза. Несколько секунд они смотрят друг на друга, затем Александр усмехается и пожимает плечами. – Да делай ты что хочешь, – говорит он и возвращается на диван, с силой трёт руками лицо и вытягивает ноги. Евгений продолжает стоять посреди коридора, обдумывая услышанное и разглядывая Александра, затем шумно выдыхает и качает головой. – За кофе, пожалуй, схожу, – решает он. – Это говно пить невозможно. Тебе с сахаром или без? Александр оглядывается, ничуть не удивлённый такой переменой. – С сахаром, – подтверждает он. – Спасибо. Кайса, проходя мимо, легко касается его плеча и идёт дальше, и стены больницы тают вокруг неё, превращаясь в серый туман, а затем – в холм возле дома Павлова. Внизу смеркается; главное здание освещено переносными прожекторами, во дворе стоит машина криминалистов и серый седан "фабаси", рядом с ним – Барбара, уже в джинсах и белом свитшоте. Кайса недоверчиво вглядывается в открывшуюся картину, хмурится, проводит перед собой рукой. Барбара поднимает голову и смотрит наверх, но видит из светового круга только синюю густую тьму. – Я хочу домой! – объявляет Кайса. – Сейчас! Ничего не происходит – для неё. Над домом Павлова от побережья к городу пролетает вертолёт, со стороны городской марины в вечернее небо взмывают первые оранжевые и красные фейерверки. Барбара садится в "фабаси" и достаёт из бардачка простой кнопочный телефон, нажимает и держит клавишу с двойкой. На экране отображается контакт "Чёрт", идёт вызов абонента. – Я хочу домой! – кричит Кайса. Мир вздрагивает и движется вокруг неё, первые редкие звёзды сливаются в белые полосы, фейерверки превращаются в пугающую пламенную дымку, бросающую красные и оранжевые блики на лицо Кайсы – испуганное, потрясённое, с расширенными глазами и приоткрытым ртом. В усиливающемся вое ветра появляется новый звук – торопливое сердцебиение, и оно учащается и становится всё громче. Из глубины лица Кайсы всплывает образ её матери, становится плотным, единственно вещественным. Ингрид, бледная и растерянная, в белом льняном платье, босая, с растрёпанной косой стоит перед бетонной стеной в два её роста, простирающейся от горизонта до горизонта. Здесь, на её стороне, низкое грозовое небо и жухлая редкая трава; над стеной светит солнце и плывут лёгкие белоснежные облака, на которых отчётливо выделяются силуэты крупных сов. Словно не веря своим глазам, Ингрид ощупывает стену руками, идёт направо, ведя по ней рукой, пробует ударить кулаком, а когда оборачивается, видит, что стена замыкается в кольцо, запершее её со всех сторон. Задохнувшись, Ингрид комкает платье на груди, вертит головой, и мир вращается вокруг неё, сливаясь в сплошную серую пелену. Ингрид складывает руки в молитвенном жесте, подносит близко к губам и бормочет: – Elga Od-Moät, fräd ogmis, fräd ogbar [Эльга, благая мать, сущая в мире, сущая над миром]! Elga Od-Moät, fräd ogmis, fräd ogbar! Elga Od-Moät... Бетонная стена сжимается, перемалывая сухую траву. В небе над головой Ингрид грохочет гром, ослепительно сверкает молния. – Виктор! – вопит Ингрид, зажмурившись и закрыв уши ладонями, и вместе с ней кричит Кайса: – Виктор!.. Он появляется за её спиной, обхватывает и крепко прижимает к себе, гладит по голове и плечам, целует волосы, растрёпанные и слипшиеся от пота. – Я здесь, – говорит он негромко, но его голос – единственный звук в наступившей тишине. – Я здесь, маленькая. Всё хорошо, не бойся, папа здесь... Кайса тяжело дышит, отчаянно вцепившись в его рубашку и не решаясь открыть глаза. Шум крови и отчаянный стук сердца понемногу стихают и пропадают, и Кайса слышит, как внизу, у дома Павлова, кто-то кричит: – Борь, фонарь оставить тебе? – А сам как думаешь? – голос криминалиста Бориса полон сарказма. – Ночь на дворе, Паша! Виктор чуть покачивается, убаюкивая Кайсу, и она не спешит высвобождаться, покорно стоит, прижавшись к отцу щекой и по-прежнему держась за его плечи. – Моя дверь сгорела, – говорит она наконец. – Моя дверь сгорела вместе с Серёжей. Я не могу вернуться домой. – Это поправимо, – шепчет Виктор в ответ. – С этим я могу тебе помочь. Пойдём, я отведу тебя. Не открывай глаза и держи меня за руку. Хорошо?.. Кайса шумно, прерывисто вздыхает. – ...не открывай глаза и крепко держи меня за руку, ладно? – спрашивает Виктор, сидя на корточках перед шестилетней Маргарет, одетой в джинсы, футболку и светло-коричневые кожаные полусапожки. За спиной Маргарет парадное крыльцо голубого дома в Остине. На верхней ступеньке стоит Ингрид, она улыбается и каменным пестиком растирает в ступке зёрна. На ней зелёное платье с грубым домашним кружевом и слегка увядший венок из полевых цветов. Не прерывая своего занятия, она следит, как Виктор ведёт Маргарет через дорогу, и они вдвоём входят в амбар. Ингрид улыбается шире, и в ту же секунду из амбара раздаётся победный клич Маргарет. – Пони! – радуется она. – Папа, ты лучший! Кайса, не открывая глаз, вздыхает и едва заметно улыбается, свободной рукой утирает слёзы со щёк. – Я вспомнила, как звали моего пони, – говорит она дрожащим голосом. – Шмель. Его звали Шмель, потому что его мамой была Шоколадка, а папой – Малахит. Что с ним стало? Виктор несколько раз часто моргает и тоже вытирает лицо рукой. Он шагает чуть впереди Кайсы, проверяя, куда ставит ногу, прежде чем перенести вес; трава вокруг них постепенно становится гуще и свежее, впереди видны жёлтые, серые и зелёные квадраты полей, сизоватая дымка леса и маленькое голубое пятнышко на его фоне. – Я подарил его соседям, – отвечает Виктор. – Тем, что на кроличьей ферме по ту сторону границы штата. Мэтт и Рэйчел, у них шестилетние двойняшки и не слишком-то много денег, и Мэтт, он... помогал искать Ингрид, пока мы ещё... не знали. Он был одним из немногих, кто не осуждал меня и не косился с подозрением. – Дорогого стоит, – без обычного раздражения соглашается Кайса. – Ладно. Хорошо. Это хорошо. В молчании они спускаются по длинному пологому склону. Тропинка возникает из ниоткуда под ногами Виктора и постепенно становится шире, меняет цвет, жирная чёрная земля превращается в укатанный суглинок с неглубокими колеями от автомобильных колёс, по обочине из одиночных колышков вырастает забор. – Ну, вот мы и пришли, – неохотно говорит Виктор, останавливаясь. – Отсюда ты сможешь вернуться домой. Он запинается на последнем слове и выпускает руку Кайсы, делает шаг в сторону. Кайса осторожно открывает глаза, моргает несколько раз. Смотрит на дом своего детства, постаревший и облупившийся, с трещиной в окне и паутиной под крышей крыльца, с подгнившими ступенями и травой, лезущей прямо из-под фундамента. – Отсюда я смогу вернуться, – повторяет Кайса эхом, опускает голову, отводит взгляд. – Elga Od-Moät, – говорит она рассеянно и чуть нараспев, оборачивается на Виктора. – Ты же католик?.. Виктор пожимает плечами. – Когда-то был. Ещё до того, как порвал с семьёй и уехал из АНР. До того, как встретил твою маму, – он усмехается. – А потом мы оба изобрели новую религию: мы верили в тебя, малышка. – Я приношу смерть всем, в чьей жизни появляюсь, – Кайса вздыхает и приглаживает волосы, ищет и не находит резинку, упавшую в доме Павлова. Виктор, сообразив, что ей нужно, роется в карманах и достаёт сразу несколько – пару чёрных, розовую, зелёную и синюю. Кайса едва заметно улыбается и берёт зелёную, заплетает косу. – Разве ты не спасла мальчика? – негромко спрашивает Виктор. – Если его дверь закрылась... – Этому мальчику всего на пару лет меньше, чем было тебе, когда они убили тебя, – перебивает Кайса. – А через несколько лет старше тебя стану и я. Ты подвёл маму, но она не имела права втягивать тебя в наши дела, не имела права обрекать тебя жить вот так. Ты не знал, на что идёшь, когда делал выбор. – Я сделал бы его снова, – возражает Виктор. – Сто тысяч раз, малышка. Я увидел, какой ты выросла... и жалею только о том, что Ингрид не увидела. Она была бы счастлива. Кайса трёт лицо руками и некоторое время не отнимает ладони, затем снова вздыхает и выпрямляется. – Мне пора, – говорит она. – Нужно покормить и выгулять Джека, он наверняка устал сидеть взаперти. – А Джек – это?.. – Виктор приподнимает брови. – Собака. Лабрадор, – Кайса улыбается. – Он... принадлежит мужу отца моей дочери. Лицо Виктора становится беспомощным и потерянным, и Кайса улыбается снова. – Я беременна, пап, – открытым текстом признаётся она. – Её зовут Кира. А её отец дважды отдал жизнь за своего друга, и я никогда не смогу ей об этом рассказать. Никому не смогу рассказать!.. По её лицу текут слёзы. Виктор делает шаг к ней, но Кайса отступает назад и поднимает руки. – Нет, – говорит она и мотает головой. – Не так быстро. Я не могу... Я привыкну, но не сейчас. Мне нужно подумать. Виктор кивает. Смотрит, как Кайса поднимается по ступеням крыльца и открывает наружную дверь, оглядывается. – Я чудовищно ошиблась сегодня, – она облизывает пересохшие губы, – и теперь я думаю: что если мама ошиблась тоже, и ты был ни при чём?.. Не дожидаясь ответа, она толкает внутреннюю дверь и входит в гостиную, по лестнице поднимается на второй этаж, идёт в свою комнату и не разуваясь ложится на кровать, которая оказывается ей впору и по длине, и по ширине. Вытянувшись во весь рост, Кайса закидывает руки за голову, кладёт одну ногу на другую и закрывает глаза. И исчезает, оставив после себя лишь быстро заполняющуюся вмятину на одеяле и подушке. Остаётся лишь одна складка; когда камера отъезжает, становится видно, что это складка на белой футболке Влада, пересекающего дорогу с Джеком на поводке. Легко перемахнув канаву, отделяющую обочину от границы лесопарка, Влад отстёгивает поводок и поощрительно хлопает Джека по спине, отправляя гулять, а поводок складывает в два раза и вешает себе на шею поверх куртки. Морщится, разминает правое плечо. Проверяет смартфон, качает головой, смотрит в темнеющее небо. Серебристая рыбка "барона Адамова" снижается на частном аэродроме к северу от Кэмберри, пилот ловко разворачивается и подруливает к краю взлётно-посадочной полосы, где ждёт двухтонный грузовик с оленем на бампере и рекламой лакокрасочных изделий на бортах. Из кузова выпрыгивает Константин Николаев – хмурый некрасивый мужчина лет тридцати пяти, высокий, широкоплечий, коротко стриженый, с аккуратными русыми усами. Его лоб пересекают глубокие поперечные морщины, на мочке левого уха шрам, на предплечьях – татуировки-рукава с пейзажами постапокалипсиса. Он в серой футболке и чёрных брюках карго, в ботинках с высокой шнуровкой; затушив сигарету о дно кузова, он бросает окурок внутрь и широким шагом идёт к самолёту, чтобы помочь Андрею вытащить чёрный пластиковый чехол и загрузить его в машину. Внутри, пока Андрей рассчитывается с пилотом, Константин расстёгивает чехол с одной стороны и проверяет пульс у бессознательного Плотникова, кивает и застёгивает молнию, защёлкивает карабины ремней, призванных удержать чехол от произвольного движения по кузову. – Включи радио, – просит Андрей, забираясь на пассажирское сиденье в кабине. Константин молча нажимает на кнопку, и в салон врывается диктор новостей: – ...операции “Зачётка” позволило задержать группировку, в течение нескольких лет занимающуюся похищением людей, преимущественно детей, с целью получения выкупа от родственников. Известно, что на данный момент арестовано не менее 90% членов группировки... Константин заводит двигатель и не спеша едет к воротам аэродрома, выставляет к лобовому стеклу табличку "ПУСТОЙ". – ...что группировка ответственна за исчезновение других детей в период с две тысячи восьмого года и до настоящего времени, включая Александру Шуваеву, которая так и не была найдена, и о её местонахождении ничего не известно, – продолжает диктор радио "Волга". – Расследование продолжается. С любой информацией, касающейся похитителей... Андрей вращает регулятор, находит волну с классической музыкой и останавливается на ней. – О чём думаешь? – спрашивает он, не глядя на Константина. – Ната расстроится, – Константин дёргает уголком рта. – Дети. Андрей морщится и согласно качает головой. В Мосин-Парке Дияр заходит домой и широко раскрывает руки, чтобы обнять наперегонки несущихся к нему близнецов. – Ого! – изумляется Того, резко тормозя резиновыми подошвами тапок по ламинату. – Ты что, снова с Йолькой подрался? Она опять беременная? На щеке у Дияра неровный порез, прихваченный тремя стежками, совсем как рана на лбу возле виска, зажившая ещё в марте. – Какое "беременная", ты дурак?! – возмущается Мози, несильно пиная брата в лодыжку. – Йольку же стерилизовали, она болела! Ей опять нехорошо, да, Дияр? Идентичные личики одинаково кривятся в тревожных гримасках. – Нет, нет, – Дияр подставляет здоровую щёку Анастейше для поцелуя. – Всё в порядке с Иоландой. Это... другой пациент. Весьма невоспитанный. К счастью, больше мне не придётся иметь с ним дел. Он выразительно закатывает глаза и идёт мыть руки, кричит из ванной: – Вы оставили мне немного мороженого, я надеюсь?! – и смеётся, но у его отражения в зеркале усталый и горький взгляд, и Дияру приходится несколько раз сполоснуть лицо холодной водой, прежде чем он решает, что может выйти обратно к семье. Сидя под деревом в лесопарке, Влад тоже плещет себе в лицо водой из бутылки для поения собак. Капли стекают по щекам и шее, впитываются в футболку. В сгустившихся сумерках непонятно, плачет ли он, но Джек тянется к нему, тычется мордой в ухо, лижет шею. Влад невольно улыбается и отдёргивает голову. – Боюсь возвращаться, дружок, – говорит он сдавленным голосом. – Надо, а я боюсь. Как я скажу ей? Он же ей нравился. Что бы он там себе ни думал. Как я скажу?.. Джек снова лижет его и тихонько поскуливает, виляет хвостом, когда Влад поднимается на ноги и отряхивает джинсы. Александр в рекреации Клиники военно-морской хирургии тоже отряхивает колени от крошек печенья. Он чуть улыбается, глядя на сидящего рядом Тартанова. – ...короче, решили в кемпинге заночевать, – продолжает Евгений, беззаботно жестикулируя. – Девять человек, напомню, и хорёк, чёрт бы его побрал. Нашли нужный поворот, как ни странно, даже место на парковке нашли... Он осекается, когда распахиваются двери операционной, и медсёстры вывозят Игната, опутанного трубками капельниц и бледного до синевы. Усталый и напряжённый хирург Юдин в маске, стянутой на шею, преграждает дорогу Александру и жестом останавливает Евгения. – Вам туда нельзя, – говорит он, прокашливается. – Мы подержим его пару дней в интенсивной терапии, потом переведём в палату, тогда вы сможете с ним пообщаться. Если вам нужна его одежда... – Да, было бы неплохо, – соглашается Евгений, вновь становясь в первую очередь полицейским, лишь потом – другом Александра. – Док, а он говорить-то сможет? Я слышал, ему в лицо стреляли. Хирург неопределённо качает головой, морщит лоб, но отвечает уверенно – и отчасти удивлённо: – Сможет. Его раны... выглядели хуже, чем были. Мы удалили селезёнку и часть тонкого кишечника, плюс пришлось повозиться с совмещением осколков рёбер, но в целом для него всё довольно неплохо закончилось. В Аделине пациента с похожими ранениями спасти не смогли, а вашему другу только зубные импланты придётся поставить с левой стороны... и вряд ли стоит разгуливать в людных местах без майки. Тартанов фыркает, Александр на секунду прикрывает глаза и с облегчением выдыхает. – Спасибо, док, – говорит он только, но в двух его словах больше признательности, чем в самой длинной речи. Юдин кивает, улыбается краем рта и уходит, на ходу вращая правой кистью, чтобы размять запястье. – Теперь хоть домой? – с лёгким упрёком спрашивает Евгений и добавляет, не дожидаясь ответа: – Поехали. Отвезу тебя. Тим-то свою машинку уже забрал, без меня тебе только пешком. – Могу на автобусе доехать, – замечает Александр больше в шутку и послушно идёт за Тартановым. У машины – Тартанов водит чёрный "патриот", – они оба курят. Дым медленно поднимается в тёмное небо, рассеивается над их головами. В доме Кайсы прозрачные струйки дыма плавают под потолком кухни, огонёк сигареты бросает тревожные отсветы на лицо Кайсы, неподвижно сидящей за столом. На крыльце слышны шаги и возня, клацанье собачьих когтей по доскам. Влад открывает дверь и немедленно принюхивается, торопливо шагает вперёд и останавливается, видя через арку ровную спину Кайсы и сигарету в её руке. Открытая пачка яблочной "срещи", принадлежащая Владу, лежит на столе, пепел падает в фарфоровое блюдце с полупрозрачными голубыми и розовыми мелкими цветочками. Свет погашен во всём доме, и Влад, уже протянувший руку к выключателю, передумывает. Кайса не оборачивается на звук шагов, лишь когда Джек подбегает и кладёт голову ей на колени, Кайса медленно опускает взгляд и с видимым усилием гладит лабрадора по загривку, чешет за ухом. – Хороший мальчик, – говорит она тихо и хрипловато. Влад разувается и садится напротив, тоже берёт сигарету и прикуривает, затягивается. – Ты уже знаешь?.. – спрашивает он обречённо. – О чём? – Кайса поднимает на него глаза, и они кажутся Владу абсолютно, пугающе чёрными. Он моргает, затягивается снова и замечает наконец тонкий, едва различимый ободок радужных оболочек вокруг её расширенных зрачков. – Игнат погиб. Сигарета ломается в пальцах Влада, ему приходится прикурить новую, но на лице Кайсы не сокращается ни один мускул. Переложив сигарету в левую руку, ладонь которой забинтована, правой она лезет в задний карман чёрных джинсов и достаёт сложенную пополам фотографию, смотрит, бросает на стол. – Он жив, – по щеке её ползёт слеза. – Я чудовищно ошиблась, но не с ним. Прости меня, если сможешь. Только теперь Влад замечает, что с правого края стола у самого локтя Кайсы лежит "алексин". На мгновение замерев, Влад осторожно тянется и забирает пистолет, разряжает и откладывает в сторону. Берёт фотографию. Ему требуется пара секунд, чтобы вспомнить тот день: они втроём совещаются на этой кухне, разложив по столу карты, выписки и схемы. Кайса в гостиной фотографирует новую куклу, её камера щёлкает и щёлкает, они привыкают к звуку и не замечают, когда она направляет объектив в арку между кухней и гостиной. На фотографии все трое. Влад держит в руке пачку сигарет и зажигалку, собираясь выйти на крыльцо, Андрей хмурится, слушая то, что ему не нравится, а Игнат буквально на пальцах доказывает им обоим свою правоту. Кайса ловит его меньше чем вполоборота, чётко видно только левое ухо и скулу, вызывающе вздёрнутый подбородок и растопыренную ладонь; по такому снимку его невозможно опознать или дать в розыск, и Влад заламывает брови, медлит, но всё-таки спрашивает: – Откуда ты знаешь? Про Тоху?.. Её извинения он пока пропускает мимо ушей. – Людей, которые умерли, я вижу на снимках чёрно-белыми, – Кайса тушит окурок в блюдце, вздыхает и расправляет плечи, встаёт, наливает воду в чайник. – Только снимок должен быть напечатанным, с электронными не получается. У неё пустой равнодушный голос, всё ещё хриплый, словно у неё натружено горло. Джек, клацая когтями, идёт за ней, тычет мордой в бедро, и Кайса машинально берёт из коробки и скармливает ему пару подушечек лакомства. Влад смотрит на повязку на её руке, хмурит брови, пытаясь понять. – Ладно, – говорит он наконец, отчаявшись уловить несоответствие, – тогда... что не так? Если он жив, значит, всё в порядке?.. Кайса оборачивается к нему, задевает рукавом чёрного кардигана чашку, и она летит на пол и разбивается мелкими белыми брызгами. Вздрагивает только Влад; Кайса стоит, замерев в неловкой позе, из последних сил сдерживая слёзы. – Это значит, – чеканит Кайса, – что я могла спасти Серёжу. Просто не подумала. Он выкупил жизнь Игната, и я сосредоточилась на договоре, а могла – на нём! Она срывается на крик и плачет – шумно, горестно, как ребёнок. Влад сидит, бессмысленно глядя перед собой; когда он встаёт, его ведёт в сторону, и пару секунд он держится за спинку стула, чтобы не упасть, а затем берёт со стола рулон бумажных полотенец и начинает собирать с пола осколки чашки. – Теперь это неважно, – выговаривает он трудно, стоя на коленях и не поднимая головы. – Он... принял своё решение. Ты – своё. Это... нормально. Маленький осколок втыкается ему в палец. Чертыхнувшись, Влад вытаскивает его и слизывает выступившую каплю крови – и хватает за щиколотку Кайсу, пытающуюся босой ногой сделать шаг вперёд. Оба замирают, Кайса перестаёт плакать и даже перестаёт дышать. Влад медленно поднимает на неё глаза. – Стой. Смирно, – произносит он в два приёма и только тогда отпускает её ногу, мазнув пальцами по коже, добавляет не оборачиваясь: – Джек, место! Лабрадор, обиженно вздохнув, уходит в гостиную и сворачивается на лежанке, а Влад неожиданно неуклюже встаёт и пятится к выходу из кухни, приносит из кладовки ведро и тряпку. Кайса, наклонив голову, смотрит за его действиями с недоумением, ужасом – и любопытством. – Кстати, – нейтрально замечает Влад, – Джек сделал лужу наверху, я вымыл, но ты посмотри потом, если пахнет, я повторю. – Ты вымыл, – Кайса издаёт странный звук, нечто среднее между смешком и досадливым возгласом. – Что ж... спасибо. Влад кивает и продолжает тщательно протирать пол. Тряпку он выбрасывает, воду выливает и ополаскивает ведро, тщательно моет руки и долго разглядывает под тускловатой лампой в ванной комнате порез от фарфора. Когда он возвращается в кухню, там горит свет, на плите тихо посвистывает чайник, а Кайса режет овощи. Лицо у неё сосредоточенное и бледное, но вполне живое; волосы она связывает в неряшливый пучок на затылке, кардиган вешает на спинку стула, оставшись в чёрной майке и джинсах. На Влада она не смотрит, и он подходит и встаёт рядом, наблюдая за её негнущейся ладонью, а затем отбирает нож. – Что с рукой? – спрашивает он, доставая из холодильника мясо в вакуумной упаковке. – Ничего серьёзного, – Кайса ставит на плиту сковородку. – Ты мне не доверяешь? – Влад продолжает резать сельдерей. – Я думал, мы команда. Что не так? – Всё?.. – Кайса пожимает плечами. – Ты не понял, что я сказала? Я могла спасти твоего мужа! Теперь руки Влада замирают на несколько секунд, затем он вздыхает и высыпает нарезанный сельдерей в миску к сыру и яблокам. Поворачивается к Кайсе, закладывает большие пальцы за шлёвки джинсов. – Слушай, – говорит он терпеливо и устало, – я не знаю, как ты себе это представляешь. В моей парадигме мира Серёга – взрослый дееспособный мужик. Ты предупредила его, он услышал. Больше тебе скажу: он нашёл время, чтобы оставить мне письмо в банковской ячейке, в котором сообщил, чем они с Тохой занимались. А мог вместо этого позвонить мне. Позвонить Андрею, Дияру, Косте, Мишане. Он мог подключить своего босса, и вся эта карусель завертелась бы на четыре месяца раньше. Вместо этого он выслушал тебя, поверил – поверил! – и покорно сложился, как баран на бойне. Ты понимаешь, как тупо это выглядит со стороны профессионала?.. И после этого ты винишь себя? И считаешь, что я буду винить?.. Он трёт лоб. – Теперь дай мне аптечку и покажи руку. Я ведь могу до тебя дотрагиваться, самое страшное уже случилось? Кайса ничего не отвечает, но приседает на корточки и достаёт из шкафа деревянный ящик, закрытый на крючок. Влад перехватывает его и взглядом отправляет Кайсу сесть за стол, сам открывает аптечку и, не удержавшись, присвистывает: внутри нет ни одного знакомого ему препарата, вообще ни одного препарата в фабричной упаковке. Прочистив горло, Влад смотрит на Кайсу. – Ладно, – признаёт он своё поражение, – что из этого может тебе помочь? По-прежнему молча Кайса берёт маленькие ножницы и срезает узелок бинта, разматывает рыхлую повязку и тянется за прозрачной баночкой с пробковой, плотно притёртой крышкой. – Ты порезался, – говорит она наконец. – Это поможет. Нанеси тонким слоем. На её ладони под повязкой обнаруживается багровая воспалённая борозда, блестящая от мази, с неровными краями, расширяющаяся к большому пальцу. Влад заметно напрягается, смотрит на разряженный пистолет на столе, что-то прикидывает в уме. – Это пулевое ранение по касательной, – решает он. – И не "алексин". Где ты?.. – С вами, – прямо отвечает Кайса. – Я была с вами. Это вторая пуля Игната. – Но как, – Влад осекается. – Серёга за это тебе заплатил?.. Кайса качает головой и вспоминает Бабурова в номере "Черепахи" – его взгляд, его руки. Просьбу о помощи Игнату. – Получается, что да, – соглашается она тихо. – Хотя в тот день я не думала, что... Игнат вынудит меня зайти так далеко. Отстранённо она смотрит, как Влад промывает её рану и заново накладывает мазь, бинтует – ловко и аккуратно, завязывает маленький ровный бантик. Свой порез он тоже мажет тонким слоем, наклеивает сверху пластырь, собирает аптечку и возвращается к разделочному столу. Спрашивает, стоя к Кайсе спиной: – Как я умру? – От инфаркта, – Кайса водит пальцем по столу. – В преклонном возрасте. Тихо и быстро. Влад хмыкает, зажигая огонь под сковородкой. – Неплохо, – говорит он так, что непонятно, верит он или нет. Кайсе, впрочем, всё равно. Она прячет аптечку обратно в шкаф и вдруг спрашивает в свою очередь: – А что дальше?.. Сперва Влад бросает мясо на сковородку, затем оглядывается. Кайса стоит на фоне арки, ведущей в прихожую, подсвеченная снизу вверх белёсым рассеянным светом бра, и не выглядит живым и реальным человеком. Падающие тени делают её глаза абсолютно чёрными – по крайней мере, так видится Владу. Джек, устав лежать в одиночестве в гостиной, приходит в кухню и садится недалеко от Влада, смотрит с надеждой ему в лицо. Влад механически скармливает ему собачье печенье, прокашливается и говорит: – Поставим Тоху на ноги. Найдём ему хорошего адвоката... и пластического хирурга, – он невесело усмехается. – Тоха не стрелял, и я забрал его оружие, так что вряд ли ему инкриминируют что-то серьёзное. Если, конечно, он не засветился где-то раньше. Ты не знаешь? – Я была с ним только один раз, – неохотно отзывается Кайса. – С ним и Дияром, и Дияр обещал, что проблем не будет. – Ну, если Граф обещал, – Влад кивает и надолго замолкает, деревянной лопаткой переворачивает мясо, стоит над сковородкой, но смотрит куда-то сквозь неё и сквозь плиту. Кайса разворачивается, чтобы уйти, и слышит, как Влад шумно вздыхает. – Идиотизм заразен, – говорит он зло. – Я мог забрать его, и тогда ему вообще не потребовался бы адвокат! Поставить ему систему, погрузить в самолёт. Отвезти в Типер, там есть одна клиника, где сделали бы всё тихо и чётко! А теперь – что Полещук насвистит, кто знает?! Что есть в полиции? Анцупов не станет нас искать, но и прикрывать не станет, и выходит, Тоха засветится за всех! А я купился на этот его бред о неминуемой смерти, я решил, что ему конец, что он умирает!.. Хорошо, не пристрелил... из милосердия... – Он умирал, – хмуро вставляет Кайса. – Ты не довёз бы его до Типера. Мясо горит. Последние слова она произносит с теми же интонациями и громкостью, просто констатируя факт. Чертыхнувшись, Влад оборачивается к плите, переворачивает мясо и с досадой смотрит на чёрную корку по краям куска, но разговор волнует его сильнее, и Влад сдвигает сковороду в сторону и с вызовом спрашивает: – Почему нет? Он ведь дождался помощи, он выжил! Чудес не бывает. Если бы всё было так плохо, как ты говоришь, они бы его не вытащили! И я должен был попытаться, а не верить вам обоим на слово и не бросать его там!.. Кайса медленно наклоняет голову набок, глаза её чернеют, и на этот раз Влад видит, что это не тень, и его глаза тоже расширяются, пальцы сжимаются на ручке сковороды. Наконец, Кайса размыкает губы. – Думай что хочешь, – говорит она, достаёт из холодильника питьевой йогурт и кусок сыра и уходит наверх. Влад некоторое время борется с желанием шваркнуть сковородку об пол, затем справляется с собой, гасит огонь и берёт смартфон, открывает мессенджер и пишет абоненту "Сакс": "Есть новости?" Почти сразу появляется пометка о прочтении, затем мерцающие точки – Александр набирает ответ. Влад трёт глаза, кладёт смартфон на стол и, посматривая на экран, заправляет салат, снимает на тарелку мясо, подгоревшее с одной стороны, режет кусок на четыре части. Точки в мессенджере пропадают, вместо них появляется иконка входящего вызова. Помедлив, Влад включает громкую связь. – Сань?.. – Он будет жить, – тихо, почти благоговейно говорит Александр. С кружкой в руке он сидит на полу в гостиной и в свете торшера листает альбом с фотографиями. – Им... пришлось повозиться, – продолжает он, не дожидаясь ответа, и гладит пальцем снимок, на котором им с Игнатом по девятнадцать лет, и они стоят, обнявшись, в новенькой форме на плацу учебного отделения. – Док сказал, селезёнку удалили и часть кишечника. Рёбра на винты собрали и челюсть, и зубы вставлять придётся. Влад со свистом выдыхает сквозь зубы, начинает говорить, но Александр перебивает: – Спасибо, что вызвали меня... и не дали ему застрелиться. Он мог, он... я никогда толком не знал, как у него голова работает!.. Он бессильно смеётся, оборачивается и подливает себе в кружку красное вино, делает глоток. – Я не думал, что когда-нибудь снова увижу его, – признаётся он. – Тем более – живым. Влад отодвигает тарелку, теряя аппетит, берёт сигареты и смартфон и выходит на крыльцо. Джек трусит за ним, Влад осторожно отодвигает его коленом и прикрывает дверь перед его носом. – Хотел спросить, – начинает он, прерывается, чтобы прикурить, и продолжает: – Хотел спросить: мы можем чем-то помочь? У меня нет знакомых адвокатов, но я бы вложился деньгами... Звук долетает в открытое окно до Кайсы, лежащей поверх одеяла по-прежнему в джинсах и майке. – Ладно, – бормочет она. – Клянусь, это последний раз, когда я делаю что-то для него. Телефон лежит у неё в заднем кармане джинсов. Неловко поднявшись, Кайса идёт в ванную, включает воду и набирает знакомый номер. – Привет, Рето, – говорит она по-скандинавски. – Нужен лучший адвокат Западного Побережья. Не для меня, но как для меня. Закончив беседу, она стирает номер из списка вызовов, запрокидывает голову и некоторое время просто дышит, закрыв глаза, а затем начинает раздеваться, бросает джинсы в корзину с грязным бельём и замирает, увидев в ростовом зеркале своё отражение – лёгкий прогиб в пояснице и округлившийся живот. В первую секунду Кайса улыбается, а затем резко меняется в лице, сглатывает и приглаживает руками волосы. Кивает. – Значит, пора, – подытоживает она шёпотом. Рука, лежащая на зелёной больничной простыне, дёргается, задевая поднятый бортик койки. На бумажном браслете, заклеенном на запястье, написано "Новиков Игнат – 02.12.1982 – IV(-)" Глаза Игната закрыты, волосы на левой стороне головы сбриты, левую скулу, часть щеки и ухо закрывает стерильная повязка, на веке – тонкий стрип, стягивающий небольшой порез. Когда Игнат медленно, не с первого раза открывает глаза, левый остаётся немного сощуренным. В изножье кровати с планшетом стоит хирург Максим Юдин в халате и шапочке. Хмурясь, он листает результаты анализов Игната, кусает губы. Заметив краем глаза движение на койке, он поднимает голову и встречается с Игнатом глазами. – Добро пожаловать обратно в мир живых, – говорит он с долей сарказма в голосе. – Ты помнишь, как тебя зовут? – Гвоздев. Антон, – невнятно из-за повреждений щеки отвечает Игнат. Юдин задумчиво приподнимает брови. – Уверен? Твой друг считает иначе. Он откладывает планшет и подходит ближе, проверяет реакцию зрачков Игната на свет, поправляет кислородный катетер, затем выпрямляется. – Какое число? – спрашивает Игнат. – Второе июня. Какого года? – встречно интересуется Юдин. Игнат издаёт глухой звук, похожий одновременно на смешок и кашель. – Восемнадцатый, – бормочет он. – Я Новиков. Закрыв глаза, он пытается отвернуть голову от Юдина, но левая щека, соприкасаясь с подушкой, причиняет ему видимый дискомфорт, и Игнат выравнивает голову, переводит дух. – Я пришлю сестру с обезболом, – обещает Юдин. – Отдыхай и набирайся сил. Поговорим потом. Уже у двери он спохватывается, оглядывается и добавляет: – Я не полицейский, я твой хирург. У меня к тебе исключительно научный интерес. Всё, что ты скажешь, останется между нами. Игнат не отвечает. Он спит, просыпается и снова засыпает, и во сне видит двухэтажный голубой дом с белыми окнами и чёрной крышей, стоящий на обочине дороги, режущей кукурузное поле от горизонта до горизонта. По другую сторону дороги – амбар с распахнутыми воротами, за ними ничего не видно, но, пока Игнат ковыряет носком ботинка глинистую землю, из амбара вылетает чёрная сипуха, закладывает круг над дорогой, словно разглядывая Игната, и улетает по направлению к далёкому лесу. Хмыкнув, Игнат идёт к дому. Сперва обходит его по кругу, отмечая огороженный забором задний двор и качели на металлической раме, затем возвращается к переднему крыльцу. Здесь, во сне, он одет в обычные синие джинсы и жёлтую футболку с весёлым мультяшным зайцем на груди, в тёмные поношенные кроссовки; здесь на нём нет ни царапины, но Игнат не придаёт этому никакого значения. Поднявшись к двери, он стучит, выжидает, стучит ещё раз, громче. Никто не отвечает; Игнат разглядывает треснувшее стекло в двери и ржавчину на петлях, пробует ногой провалившуюся доску настила. Продолжительный нисходящий свист, похожий на звук падающей бомбы, заставляет его вздрогнуть. Игнат оборачивается, машинально ища на поясе пистолет, и видит, как сова закладывает новый круг над дорогой и вновь громко свистит, а затем стрекочет и ныряет в темноту амбара. – Ну нет, – бормочет Игнат, – в сарай ты меня не заманишь, я видел ужастик, который так начинался!.. Он входит в дом, оглядывается и первым делом берёт в руки фотографию с комода, на которой Эмели Ульсдоттир, одетая в длинную домотканую юбку и пёструю рубаху, широко улыбается и указывает пальцем прямо в камеру. На рамке висит подвеска в виде надкушенного полумесяца; след зубов не похож на человеческий, и Игнат осторожно кладёт подвеску обратно на комод. Фотографию он разглядывает дольше, щурится, наклоняет голову, но в итоге сдаётся, возвращает на комод и рамку, проводит пальцем по толстому слою пыли и немного расслабляется. Дойти до кухни он не успевает – просыпается и видит медсестру со стаканом для питья и новым пакетом для капельницы. – Привет, – говорит она, присоединяет пакет и поднимает изголовье кровати, помогает Игнату напиться. Рассказывает: – Тебе назначены антибиотик и коагулянт, и тебе нужно много пить, ты потерял много крови. Сильную боль терпеть не надо, нажми эту кнопку, когда потребуется, и кто-нибудь придёт, я или Роза. Я Лилия, кстати. Она выжидает пару секунд, но Игнат даже не улыбается, только чуть наклоняет голову, показывая, что понимает. Лилию отсутствие реакции как будто расстраивает; справившись с собой, она продолжает: – Мы переведём тебя в обычную палату завтра утром, и тогда к тебе могут прийти посетители, но кое-кто хочет видеть тебя прямо сейчас, и, учитывая обстоятельства, завотделением разрешил сделать исключение, если ты готов к гостям. Ты готов, как думаешь? Подмигнув, она расправляет зелёную простыню, салфеткой промокает влажный след на подбородке Игната. – Да, – с надеждой говорит Игнат. – Да, я... Он замолкает и переводит взгляд на дверь, задерживает дыхание. Лилия, улыбнувшись в последний раз, выходит, придерживает дверь. – Пожалуйста, – приглашает она. Игнат упирается локтем в койку и пытается приподняться – и меняется в лице, когда в палату интенсивной терапии входит его отец. Павел Новиков одет как сотрудник больницы – в синий костюм, белый халат, шапочку и пластиковые сандалии; он высокий и жилистый, у него сухая золотистая кожа, карие глаза и русые волосы с густой проседью. На его правой руке – дизайнерское обручальное кольцо, на запястье дорогие часы в белом керамическом корпусе. Лицо Игната становится беспомощным и по-детски растерянным. – Папа?.. – произносит он, и голос его срывается. Новиков-старший молча подходит, придвигает табурет на колёсиках и садится рядом с койкой, глубоко вздыхает – и накрывает ладонь Игната своей, постаравшись не задеть датчики. – Мне так жаль, – выговаривает он тихо и трудно. – Прости, сын. Прости меня, если сможешь. Я очень жестоко с тобой поступил. Игнат переворачивает ладонь и сжимает пальцы отца, насколько хватает сил. – Папа, – повторяет он. В коридоре у лифтов, перед дверью в отделение реанимации и интенсивной терапии, Татьяна Тарасова с признательностью смотрит на Александра Казакова. На вид Татьяна немного младше Павла Новикова. У неё светлые волосы, завитые крупными кудрями, серо-зелёные глаза и аккуратные короткие ногти, покрытые коралловым лаком; на ней брючный костюм кремового цвета, на шее – тонкая деревянная цепочка, на правой руке – такое же кольцо, как у Павла. На Александра, одетого в джинсы и толстовку, она смотрит снизу вверх, несмотря на высокие каблуки туфель. – Спасибо, что написал Паше, – Татьяна кивает, словно подкрепляя свои слова. – Он сильно изменился за последние годы. Я знаю, как он ответил тебе на письмо о возможной гибели Игната, но с тех пор Паша многое понял и осознал, и то, что ты написал ему снова, даёт мне надежду, что для них не всё потеряно. Александр неуверенно качает головой, хмурится, косится с беспокойством на двери палаты. – Знаешь, – отвечает он немного невпопад, – Тоха даже не делал вид, что ему всё равно. Он поступал как считал правильным, но он всегда страдал от того, что отец его не принимает. Так что я тоже надеюсь на лучшее, но готовлюсь к худшему. Второго разрыва Тоха... не выдержит. Татьяна опускает глаза, вновь кивает. Молчит некоторое время. Спрашивает, чуть улыбаясь и приподнимая брови: – Почему "Тоха"? Александр фыркает и тоже расплывается в улыбке. – Сейчас, – обещает он, лезет в карман за блокнотом и ручкой, находит чистую страницу и пишет: "ignatone@straha.net", показывает Татьяне: – Это его электронный адрес ещё со школы, и это "Игнат-один" вообще-то, но ещё никто и никогда не читал как задумано! Он пожимает плечами. – Я поняла, – Татьяна негромко смеётся, прикрывая рот рукой. – Забавно и мило вышло. – Наверное, в глубине души он тоже так считает, хотя и не признаётся, – Александр ухмыляется. – Он ведь до сих пор не поменял адрес!.. Пряча блокнот, он краем глаза замечает другого полицейского, сидящего на стуле у дверей, и улыбка сползает с его лица. Татьяна оборачивается за его взглядом. Спрашивает шёпотом: – Что-то не так? Игнату угрожают?.. Александр смотрит на коллегу уже не скрываясь, молчит, шевеля губами, потом неохотно говорит: – Нет, это... это не для того, чтобы никто не вошёл. Это чтобы он не вышел, и спасибо моему шефу, что Тоху не приковали к койке. Он под следствием вообще-то. Я как раз хотел сегодня поискать адвоката. Если у тебя или у Павла есть кто-то надёжный на примете, было бы здорово. Пока он договаривает, в начале коридора открываются двери лифта, и в холл третьего этажа выходит Нина Фомичёва – женщина лет сорока, невысокая блондинка в дорогом голубом костюме с пиджаком оверсайз и зауженными брюками до щиколоток. Под пиджаком у неё белая майка с высоким воротом, на ногах бежевые туфли на каблуках с резиновыми набойками – её совершенно не слышно, когда она идёт по кафелю прямо к ОРиИТ. В одной руке у Нины электронный планшет, в другой – водительские права, и она показывает их Александру и Татьяне. – Добрый день, – говорит она без улыбки. – Я ищу Александра Казакова, это ты? Александр неуверенно кивает, моргает несколько раз, открывает рот, чтобы ответить. – Насколько мне известно, ты – официальный поверенный Игната Новикова, – без паузы продолжает Нина. – Я Нина Фомичёва, член Адвокатской коллегии Северо-Запада, я готова представлять интересы Новикова в любых судебных разбирательствах на территории АНР, а также архипелага Хорошева и свободной территории острова Тробар. – Я... знаю, кто ты, – с запинкой говорит Александр, но всё-таки пожимает протянутую руку. – И знаю, сколько стоит твоё время. Боюсь, он... мы не можем себе такого позволить. – Саша, если дело только в деньгах, – вмешивается Татьяна, – мы с Пашей решим этот вопрос. Нина с любопытством смотрит на неё – на каблуках они с Татьяной одного роста, – и наконец скупо улыбается. – Если примете моё предложение, можете считать меня государственным защитником, который предоставляется бесплатно, – заканчивает она. – Хелена, спасённая в прошлом году – дочь моей однокашницы. Она выразительно приподнимает бровь, глядя Александру в глаза. Татьяна закрывает рот рукой.