Каждая четвёртая

По негласной договорённости вечером они оставляют Игната и Кайсу наедине. Влад идёт на пробежку, забрав Джека, Андрей на велосипеде уезжает в хостел в городе. Кто-то звонит ему у самой дороги, и он разговаривает несколько минут, прижимая рукой гарнитуру и односложно отвечая, но когда Влад вопросительно заглядывает ему в лицо, Андрей жестом показывает, что всё отлично. Кайса поливает лаванду, досыпает в миску орехов, моет яблоки. В длинном чёрном платье и кардигане, с туго подколотыми волосами, она похожа на злого призрака из фильма ужасов, когда, босая, бесшумно и молча двигается по кухне. Игнат сидит верхом на стуле, положив руки на спинку, а подбородок – на руки, и тоже ничего не говорит, только наблюдает, и Кайса, закончив, садится напротив него, вытягивает и скрещивает ноги. – Ты совсем ничего не сказал им обо мне? – спрашивает она с интересом. – Сказал, чтобы не дотрагивались до тебя, – Игнат вздыхает. – Дияр тоже не проболтается. Ты можешь быть спокойна. Кайса усмехается. – Владислав догадался сам, – предупреждает она. – Обо мне, о тебе и о Серёже. Она пристально и задумчиво смотрит на Игната, который встаёт, подходит и садится на пол, поднимает её ноги себе на колени. – Ты снова уедешь, когда всё закончится? – больше констатирует, чем спрашивает он. – Куда? Босые ноги Кайсы лежат на его штанах, не касаясь голой кожи, и оттого Кайса видит лицо Игната чистым и неповреждённым. Оно рассеивается, расплывается и превращается в лицо молодого светловолосого шерифа в куртке с меховым воротником. Жетон, приколотый на груди, начищен до блеска, под ним на липучке нашивка с фамилией Малин. Шериф болезненно морщится, складывает белёсые брови недоуменным домиком. – Ничего не понимаю, – по-скандинавски говорит он с отчаянием. – Зачем тебе это?! Двадцатилетняя Кайса – очень худая, строгая, в распахнутой парке поверх шерстяного платья и рейтуз, заправленных в сапоги на меху, с волосами, убранными под вязаную шапку, – чуть заметно вздыхает и негромко, терпеливо повторяет: – Этот пункт указан в завещании моей тёти Эмели, и я собираюсь его выполнить. Зимой это вполне безопасно, и всё же нам всем будет спокойнее, если ты заранее вызовешь пожарный расчёт. – Как я им объясню?! – Малин вскидывает руки. – Не надо объяснять, – Кайса скупо улыбается. – Я начну ровно в час дня. Позвони им в двенадцать сорок пять, скажи, что дом уже горит. – А если, – снова начинает Малин. Кайса сдаётся и прикладывает указательный палец к его губам, отчего Малин заливается пунцовым румянцем до кончиков ушей и замолкает, только таращит на Кайсу ошеломлённые голубые глаза. – Всё будет в порядке, – обещает Кайса, глядя в окровавленное лицо, наполовину закрытое сорванным скальпом. – Просто позвони им. – Почему ты сама не позвонишь?.. – делает Малин последнюю попытку. – У меня нет телефона, – Кайса пожимает плечами. Похлопав Малина по плечу, она идёт прочь к старенькому пикапу, в кузове которого стоят две красные пластиковые канистры с бензином. Зимняя дорога пустынна и плохо расчищена, из-за короткой оттепели кое-где образовались ледяные дорожки и круги, и Кайса ведёт машину предельно осторожно, хотя и спокойно. Вокруг их с Эмели дома – огромные сугробы, покрытые блестящей коркой наста, между ними – узкий расчищенный коридор, немного шире пикапа, но двор выметен начисто, как и двухметровая полоса вокруг дома. Загоны для кур и кроликов пусты, двери распахнуты настежь. Кайса выходит из машины и открывает гараж, загоняет машину внутрь и внезапно роняет руки и голову на руль, словно из неё выдернули какой-то внутренний стержень. Посидев так пару минут, она с трудом выпрямляется, выбирается из кабины и выходит во двор, закладывает двери гаража засовом, тщательно отряхивает и чистит веником сапоги, прежде чем войти в дом. В тамбуре она вешает куртку на крючок, кладёт шапку и шарф на полку, снимает сапоги и надевает суконные тапки. – Я вернулась, тётя Эм, – негромко говорит Кайса, открывая внутреннюю дверь. Ей никто не отвечает. В доме оглушительно тихо – слышно, как тикают часы на стене. В камине только зола и угли, не горит ни одна лампа; рассеянный свет из окон падает на кушетку в большой комнате, где лежит накрытое небелёной тканью женское тело. Кайса бросает на него быстрый взгляд и идёт наверх, в свою комнату. Она собирает вещи в две сумки. В большую идут три пухлых кожаных гримуара и один тонкий, едва начатый, пара книг, голубые джинсы и несколько футболок, лёгкие кроссовки, туго затянутые в вакуумный пакет; в маленькую – смена белья и носки, упаковка влажных салфеток, расчёска и папка с документами. Оставив сумки открытыми, Кайса спускается в кухню, берёт из шкафа упаковку сухих галет и бутылку воды, пакет лакричных карамелек; покопавшись в аптечке, забирает несколько блистеров с таблетками и банку мази. Ещё она ставит на плиту чайник и включает в котельной бойлер, передёргивает плечами и трёт покрасневший кончик носа. Из продуктов в холодильнике Кайса делает себе толстый бутерброд и съедает его стоя, заваривает кипятком травяной сбор с оранжевым ярлычком и с кружкой возвращается наверх, чтобы продолжить собирать вещи. За окном давно темнеет, когда снизу доносится громкий стук в дверь, вырывающий Кайсу из беспокойной дремоты под стёганым одеялом. Протерев глаза, она неохотно спускает ноги с кровати, нашаривая тапки, накидывает пёструю шаль Эмели и спускается на первый этаж, открывает двери – в тамбур и наружную. На крыльце стоит шериф Малин в куртке с меховым воротником, шерстяной шапке и перчатках, но без жетона-звезды и нашивки с фамилией на груди. – Привет, – говорит он, робко улыбаясь. – Не помешал? – Заходи, – Кайса пропускает его в дом. – Я поставлю чайник. Хочешь есть? Малин не отвечает. Переступив порог, он сразу находит взглядом тело под тканью, колеблется пару секунд, а затем кланяется, прижимая шапку к груди. – Добрый вечер, вúна Ульсдоттир, – приветствует он Эмели как живую. Кайса наблюдает за ним, склонив голову набок, но больше ничего не говорит, разворачивается и идёт на кухню, зажигает огонь на плите, наполняет чайник свежей водой, достаёт из холодильника сыр, масло и варёное мясо, нарезает зерновой хлеб. Малин наконец вспоминает, что надо раздеться, вешает куртку в тамбуре и тоже приходит на кухню. Под курткой у него тёплый свитер, надетый на форменную рубашку, на боку на ремне кобура с табельным "конберг 17". – С душицей и мятой нормально? – спрашивает Кайса, приподнимая стеклянную банку с туго притёртой крышкой. Малин кивает и садится к столу. – Где ты будешь жить? – решается он задать вопрос, мучающий его весь день. Кайса пожимает плечами. – Что-нибудь придумаю, – она вдруг лукаво улыбается. – Не беспокойся, Матс, мне не придётся ночевать в машине под мостом! Малин отводит глаза и неловко смеётся, вновь краснея до ушей. – Я просто, – начинает он и запинается. – Послушай!.. У моих родителей есть свободная комната. Если вдруг тебе понадобится!.. И мы могли бы... Он замолкает, самое малое не до слёз расстроенный своим косноязычием, и отодвигается от стола, не зная, куда девать руки. – Не понимаю, – говорит он сдавленным голосом. – Неужели это правда необходимо?! Кайса, стоя спиной к нему, кусает губу и на секунду замирает с кружками в руках, медленно, беззвучно опускает их на столешницу. По щеке её сползает единственная слеза; Кайсе приходится сглотнуть ком в горле, прежде чем ответить: – Это вопрос жизни и смерти, Матс. Она ставит перед ним кружку, курящуюся паром, и круглую разделочную доску с бутербродами, садится напротив и смотрит на Матса нежно и печально. – Всё будет хорошо, – говорит Кайса. – Я обещаю. Матс недоверчиво качает головой, и тогда Кайса окончательно выбивает у него почву из-под ног. – Останешься на ночь? – спрашивает она, наклонившись через стол и взяв Матса за руку. – А как же... – Матс неловко кивает назад, туда, где на кушетке лежит тело Эмели. – Тётя Эм была бы рада, – искренне говорит Кайса. – Она любила тебя. Матс колеблется ещё пару секунд, а затем сжимает руку Кайсы в ответ. Погодная станция на стене показывает минус семнадцать градусов Цельсия на улице и плюс двадцать в доме при влажности тридцать пять процентов. В комнате наверху, пока Матс внизу принимает душ, Кайса заталкивает обе сумки под кровать и раздевается догола, накидывает на плечи рубашку и останавливается у окна. И забывает обо всём, глядя на заснеженные ели на опушке леса. Из темноты возникает крупная полярная сова, планирует вдоль деревьев, а затем резко пикирует вниз, приметив мелкого зверька. Кайса прикладывает руку к стеклу, и от тепла тела остаётся запотевший след. – Я справлюсь, тётя Эм, – шепчет Кайса. – Во что бы то ни стало. Я всё сделаю как надо. Матс, поднимающийся по лестнице, застывает столбом на последних ступеньках, увидев Кайсу. Он судорожно комкает в руках свитер и оттягивает воротник рубашки, словно тот его душит, и Кайса оборачивается, почувствовав чужое присутствие, улыбается смущённо и машинально запахивает рубашку на груди и животе. И смеётся, разжимает пальцы, позволяя полам разойтись в стороны. – Я тебе нравлюсь? – поддразнивает она Матса, и он приходит в себя, бросает свитер на единственный стул и делает шаг к Кайсе, нависает над ней, берёт за руки. – А я тебе? – его голос срывается. Кайса приподнимается на цыпочки и легко касается губами его губ. – Да, – шепчет она, – ты очень сильно мне нравишься! Матс обнимает её и притягивает к себе. За окном начинается снегопад. С неба сыплются отдельные робкие снежинки, затем их становится всё больше, и вот уже сквозь белую пелену едва заметны даже огромные пышные ели. Кайса лежит рядом с Матсом на своей кровати и гладит его по груди. Ей мерещится другой снег: ломкий развороченный наст, залитый свежей кровью, ослепительно-алой, ещё тёплой; вокруг разбросаны клочки одежды и осколки костей, чуть поодаль, если Кайса скашивает глаза, она видит руку, ещё сжимающую бесполезный малокалиберный "конберг". Кисть руки. Только кисть. И кровавый отпечаток медвежьей лапы рядом. По щеке Кайсы снова ползёт слеза, капает Матсу на плечо, но он, вспотевший и умиротворённый, не чувствует постороннюю влагу, и не сразу понимает, что Кайса зовёт его по имени. – А?.. – вскидывается он наконец. – Матс, обещай мне, что никогда не пойдёшь в лес без ружья, – просит Кайса. – Пожалуйста! Даже в компании. Даже во время расследования. Он широко улыбается и целует её. – Конечно, – легко и беззаботно обещает Матс. – Не волнуйся! Я здесь родился, о наших лесах я знаю всё. Утром он спрашивает, уже почти не краснея, не переедет ли она к нему. Кайса обещает подумать и подмигивает, и Матс улыбается, уверенный, что она согласится. Перед уходом он снова кланяется Эмели и прощается с ней; Кайса закрывает за ним дверь и бессильно приваливается к ней спиной, сползает на пол, не обращая внимания на задравшуюся рубашку, и плачет, утирая лицо рукавами. – Секс не помогает, тётя Эм, – говорит она, успокоившись, телу на кушетке. – И ложь тоже. Я больше не стану врать, и предупреждать не стану. Это всё – не моё дело. Я не ты и не бабушка, я ничем не могу им помочь... и не хочу. Прости меня. Глубоко вздохнув, Кайса поднимается, умывает лицо, переодевается в джинсы с начёсом, футболку с длинным рукавом и тёплый свитер, заплетает волосы в тугую косу. Обе собранные сумки она выносит в машину, кладёт на пассажирское сиденье в кабину и выводит пикап из гаража; отключает бойлер, выгребает оставшийся уголь из топки, открывает котёл. Отключает холодильник, отсоединяет газовый баллон от плиты и по одному вытаскивает оба баллона, полный и почти пустой, во двор, как можно дальше от дома, ставит в снег и втыкает рядом палку с красной тряпкой на конце. Стоит некоторое время, подставив раскрасневшееся лицо позднему нежаркому солнцу. Угольный погреб под гаражом Кайса доверху заливает водой из шланга, в последний раз обходит дом, проверяя шкафы и ящики, через простыню целует Эмели в лоб. Снимает с вешалки тёплую куртку и легкую весеннюю парку, тоже кладёт в пикап. Включает зажигание. И берётся за канистры с бензином. Деревянный дом вспыхивает с готовностью даже там, где бензин не попадает на стены. Пламя охватывает всё от крыльца до крыши, лижет трубу камина, и в какой-то момент Кайсе, смотрящей на пожар из-под руки, кажется, что из трубы вылетает тень женщины с распущенными волосами, раскидывает руки и растворяется в прозрачном синем небе. – Пока-пока, – по-детски говорит Кайса, улыбается и идёт к пикапу. Больше она не оглядывается. На развилке дороги она сворачивает не к городу, а к федеральной трассе. В зеркало она видит далеко позади мигающие огни пожарной машины и красно-синий маячок машины шерифа. Невесело усмехнувшись, Кайса прибавляет скорость и через пять часов добирается до ближайшего города, где есть аэропорт. Пикап она оставляет на стоянке, платит наличными за десять дней. Протягивает в кассу заграничный паспорт с золотистой обложкой и гербом Швейцарии: – В Турисен, пожалуйста. – Домой летите? – в меру приветливо интересуется операционистка. Кайса мешкает не больше секунды. – Да, – говорит она, улыбаясь. – Домой. В международном аэропорту Рене Глатта в Турисене Кайса переодевается в лёгкие джинсы и весеннюю куртку, меняет в отделении банка деньги, не глядя на курс, и находит переговорный пункт. Номер она знает наизусть; когда на другом конце линии снимают трубку, Кайса улыбается и говорит по-английски: – Привет, Рето. Эмели умерла. Слёзы набухают в её глазах; Кайса закусывает губу и качает головой, отказывается: – Не надо приезжать. Я возьму такси. Подготовь мою комнату, пожалуйста. В аэропорт Рене Глатта Кайса возвращается через несколько недель загорелая, с короткой стрижкой, в джинсах и кожаной куртке. Багажа у неё нет, только ручная кладь, и она первой проходит регистрацию и досмотр на рейс в Америку, Турисен – Даллес с пересадкой в Большом Яблоке. Её соседями в самолёте оказываются молодожёны, сияющие улыбками и новенькими обручальными кольцами. Они всё ещё празднуют, и, отчаянно жестикулируя, невеста задевает руку Кайсы. – Ой, простите меня, пожалуйста, ради всего святого! – рассыпается она в извинениях и пытается напоить Кайсу шампанским. Кайса отказывается и заверяет, что всё в порядке. Глядя на невесту, она видит перекошенное, опухшее лицо, покрытое синяками и ссадинами, уже не кровоточащими; идя в туалет она, будто случайно, опирается о руку новоиспечённого мужа и невесело хмыкает, обнаружив его постаревшую копию на электрическом стуле. Как и обещала, она ничего никому не говорит, возвращается на своё место и с любопытством листает журнал, вложенный в сетку на спинке кресла перед ней. В иллюминатор ей видно, как под самолётом по облакам плывёт его серо-голубая тень. Во время пересадки к Кайсе присоединяется Карл Такер, американский юрист Swiss Route GmbH. Он невысок ростом и лыс как коленка, но отлично сложен, безупречно вежлив и одет с иголочки. Джинсы и куртка Кайсы его не смущают, он приветливо кивает, улыбается и деликатно предлагает по прибытии в Эми, столицу Остина, указать местные представительства наиболее интересных модельных домов Америки и Европы. – Учитывая вашу молодость и вашу историю, мисс Ульсдоттир, – добавляет он откровенно, – я бы рекомендовал вам оглушить их богатством, если вы хотите добиться какого-то содействия и при этом сохранить дистанцию. Кайса благодарит за совет. Из окна роскошного внедорожника "стэйрвэй" она смотрит на пролетающие мимо поля. В Остине крайне редко идёт снег, несмотря на минусовую температуру воздуха; земля чёрная и серая, полосами грязно-коричневая от пеньков убранной кукурузы, на провисших проводах между просмолёнными столбами вдоль шоссе кое-где сидят такие же мрачные чёрно-серые птицы. – Безрадостная картина, – позволяет себе неодобрительное замечание Такер. – Здесь не всегда так, – роняет Кайса, продолжая смотреть в окно. Она в чёрных кожаных брюках с высокой талией и кашемировом свитере объёмной вязки, в высоких ботинках на шнуровке, её волосы затонированы в платиновый блонд, ресницы и брови подкрашены, на губах светлая матовая помада. Такер в тёмно-сером костюме с бордовым галстуком университета Пайн, на коленях у него лежит слегка потёртый портфель с бронзовой застёжкой клапана. – Вы провели здесь детство, насколько мне известно? – интересуется Такер. – Я жила здесь до смерти мамы, – резковато отвечает Кайса, прикрывает рот рукой. – Мои соболезнования, – говорит Такер и замолкает. Управление шерифа Даллеса располагается в новом трёхэтажном здании с панорамными окнами, белыми пятнами радиаторов отопления внутри и уродливыми наростами кондиционеров снаружи. Выходя из машины, Кайса набрасывает на плечи короткую дублёнку с косой застёжкой и наматывает на шею белоснежный шарф. На лице её отражаются растерянность, страх и недоумение, она мимолётно хмурится и потирает висок, оглядывается на машину, словно решая, не лучше ли сразу отсюда уехать. – Ни о чём не беспокойтесь, мисс Ульсдоттир, – негромко утешает Такер. – Предоставьте всё мне, я знаю, как организовывать подобные дела. Кайса так и делает. Она молчит, пока Такер разговаривает с секретарём и с помощником шерифа, и молчит, когда оказывается в кабинете самого шерифа. Такер бегло окидывает помещение взглядом, но Кайса смотрит только на Теда Гертера. Гертер постарел и поседел, сбросил килограммов двадцать, и оттого лицо его, покрытое морщинами, кажется ещё старше. Он злится и не понимает, в чём дело, когда секретарь сообщает ему о посетителях, но мгновенно узнаёт Кайсу, стоит ей переступить порог. – Мэгги, – говорит он сдавленным голосом, торопливо поднимаясь на ноги. – Господи боже мой! Ты вернулась! Обойдя стол, он делает пару шагов навстречу, поднимает руки, словно хочет Кайсу обнять. – Я столько раз тебя вспоминал, – Гертер шумно вздыхает. – После того, что случилось... – Ты имеешь в виду – после того, как вы затравили мою маму и убили в тюрьме моего отца?.. – звонко спрашивает Кайса. Лицо её становится каменным, зрачки расширяются и деформируются, и это её останавливает – Кайса морщится и трёт виски, а когда снова открывает глаза, они уже совершенно нормальные. – Давайте присядем, шериф Гертер, – вступает в разговор Такер. – У моей клиентки есть ряд пожеланий, которые мы бы хотели с вами обсудить. – Клиентки?.. – с беспомощным отвращением повторяет Гертер. Он в последний раз смотрит на Кайсу, словно пытаясь найти в модно одетой двадцатилетней женщине маленькую девочку в льняном платье и резиновых сапогах на босу ногу, затем сникает и возвращается в кресло, садится, тяжело опираясь локтями о столешницу. – Соня, меня ни для кого нет, – говорит он в селектор секретарю и переводит взгляд на Такера. – Итак. Чего вы хотите? Кайса устраивается в свободном кресле, вытягивает ноги, складывает руки на груди и закрывает глаза. Разговор она слышит отдельными фразами, остальное сливается для неё в равномерное непонятное гудение. – ...дом сгорел по осени – короткое замыкание... В сумерках по просёлочной дороге между рядами неубранной, сохнущей и гниющей на корню кукурузы едут два внедорожника – старый, с ржавыми дверцами пикап "варвар" и тёмно-зелёный "апач", тоже не новый, но в лучшем состоянии. В обеих машинах по одному пассажиру кроме водителя, все – мужчины с мрачными и сосредоточенными лицами. У голубого дома с чёрной крышей они останавливаются, выходят; из кузова "варвара" достают такие же ржавые канистры и споро, без разговоров, обливают дом со всех сторон. Водитель "апача", бородач в старой дублёнке, надетой на футболку, чиркает каминной спичкой. Четверо ждут, пока дом не занимается как следует, тогда они садятся обратно в машины и уезжают. Пламя перекидывается на сарай, ползёт по забору; на качелях на заднем дворе пузырится и облезает краска, деревянное сиденье обугливается и трескается пополам. В доме лопаются стаканы и банки с консервацией, взрывается котёл бойлера, за ним телевизор, газовые баллоны и генератор. В подвале горит круглая ручка, выпавшая из бетонной стены, и на секунду, на долю секунды вспыхивают ярче пламени символы, нарисованные Ингрид на полу под разбитой бетонной стеной На ферме по другую сторону кукурузного поля пожилая женщина, пекущая хлеб, выглядывает в окно, хмыкает и не спеша идёт к телефону. – ...мы не знали, с кем связаться. Женщина, которая забрала Маргарет, не оставила никаких контактов... Помощник шерифа Янек Сикорский, оглядевшись, рвёт и выбрасывает в корзину письмо от Swiss Route GmbH и визитку их представителя, на обороте которой от руки написан адрес до востребования Эмели Ульсдоттир. – ...похоронили за счёт муниципалитета... Возле ямы, вырытой за оградой кладбища, стоит только шериф Гертер, нет даже пастора. Гертер тяжёлым взглядом провожает гроб, опускающийся в могилу, медлит, но всё же бросает ком земли и белую хризантему, отступает на пару шагов, давая работникам кладбища завершить дело. С серого неба падают первые крупные капли дождя; Гертер тянется было надеть фуражку, одёргивает себя и с досадой качает головой. Кайса тоже приносит две белые хризантемы – других цветов в это время года в Даллесе нет. – Почему она похоронена за оградой? – спрашивает Такер и в свою очередь кладёт хризантемы на простую бетонную плиту. – Святой отец пастор Аркадий не мог допустить, чтобы ведьму похоронили в освящённой земле, – с сарказмом отвечает Кайса. – Зато убийцу ведьмы закопали как положено! – Ведьму?.. – Такер недоверчиво морщит лоб, но Кайса молчит, и он лишь качает головой. Кайса разглядывает бетонное надгробие с выбитым именем и датами рождения и смерти. По диагонали через бетон тянется огромная трещина, ещё год-два, и надгробие расколется пополам и рухнет. – Можно перезахоронить её в любом месте по вашему выбору, мисс Ульсдоттир, – предлагает Такер. – И вашего отца... если хотите. Обнажённое тело Ингрид лежит на металлическом столе для аутопсии, патологоанатом смывает с неё крошки бетона и серую пыль. Грязная вода, закручиваясь в водоворот, стекает в трубу; патологоанатом выключает и откладывает душ, осматривает тело, делает фотографии, записывает на диктофон свои замечания и выводы. И берёт скальпель. – Это бесполезно, – говорит Кайса. – Они сделали вскрытие. Теперь ей всё равно, где лежать. Не жалея кожаные брюки, она опускается на колени и выливает в изголовье могилы красное вино из фляги, рассыпает пригоршню хлебных крошек и ставит свечу в стеклянном стакане, поджигает фитиль. Такер смотрит недоуменно, но вопросов больше не задаёт, напротив, тихо отходит на несколько шагов, чтобы не мешать. – Прости меня, мамочка, – шепчет Кайса. – Если бы не я, ты была бы жива сейчас!.. Внутри ограды кладбища по надгробию Виктора Кулагина, такому же простому и невзрачному, снизу вверх бежит широкая трещина. Кайса беззвучно шевелит губами ещё с минуту, затем задувает свечу и встаёт, оборачивается, ловит взгляд Такера. – Мы уезжаем, – говорит она. – Мои дела здесь закончены. Такер чуть виновато улыбается. – Нам придётся переночевать в местной гостинице, – возражает он аккуратно. – Питер – отличный водитель, но даже ему нужен отдых. Кайса морщит лоб, округляет глаза. – О, – говорит она. – Конечно, вы правы. Я не подумала. Гостиница Даллеса принадлежит железнодорожной станции. Холл оформлен в стиле старых вагонов, у стены слева от стойки регистрации – модель паровоза с двумя вагонами в масштабе 1:12. Администратор выдаёт не карточки, а тяжёлые бронзовые ключи с номерными бирками и провожает Кайсу пристальным взглядом в спину до самой лестницы – лифта здесь нет, в здании всего два этажа. По багровой ковровой дорожке Кайса доходит до номера, открывает дверь и запирает её за собой, оставляет ключ в замке. Внутри чисто и довольно уютно, хотя и темновато; занавески и покрывала на кроватях – из коричневого бархата с золотыми кистями, на тумбочке лампа с золотистым абажуром, в ящике – Библия и фирменный железнодорожный блокнот, новенький, с вложенной в кожаную петлю шариковой ручкой. Кайса раздевается и принимает душ, чистит зубы, расчёсывает и заплетает волосы, проводит рукой по подушке, прежде чем лечь. Улыбается криво. – На новом месте приснись жених невесте, – шёпотом говорит она и выключает свет. Моргает. Щурится от солнца. Она стоит во дворе голубого дома с чёрной крышей, дома своего детства, и прямо на её глазах он стремительно стареет: трескается и осыпается белая краска окон и дверей, сыплется черепица, трескаются опоры крыльца и в щели между досками прорастает трава. Из кухонной трубы вырывается единственный сизый клок дыма, тает в небе невнятным облаком. – Что за ерунда?.. – бормочет Кайса сердито и удивлённо. Бросив взгляд вниз, она видит, что одета как Ингрид в её последний визит в больницу: в узкие джинсы, свободный свитер и сапоги с широкими голенищами, на безымянном пальце – обручальное кольцо. Кайса пытается его снять; кольцо не проходит через сустав пальца, и Кайса, хмурясь, оставляет всё как есть. Ещё она видит, что не отбрасывает тени. Солнце стоит в зените высоко над её головой; Кайса поворачивается вокруг своей оси, но тень так и не появляется. Низко над крышей дома пролетает стайка мелких птиц. По-детски приоткрыв рот и озираясь по сторонам, Кайса медленно пересекает двор и поднимается на крыльцо, пробуя каждую ступеньку ногой, прежде чем перенести вес. Останавливается, отколупывает кусочек краски с перил, крошит его в пальцах. Воспоминания накатывают волной: Кайса глазами маленькой Маргарет видит Ингрид, выходящую из дома с куском пирога в салфетке, смотрит со второго этажа, как Ингрид и Виктор танцуют в гостиной поздним вечером. Ингрид читает вслух детскую книгу с яркими картинками, улыбается и подмигивает дочери; Виктор поднимает её и сажает на пони, даёт в руки поводья, показывает, как править. Судорожно вздохнув, Кайса прислоняется спиной и затылком к опоре козырька над крыльцом, закрывает глаза и тихо, почти беззвучно стонет сквозь зубы, кусает губу, сжимает кулаки. – Мамочка, – бормочет она. Наконец прошлое отступает. Переведя дух, Кайса делает последний шаг, открывает дверь с треснувшим, грязным от времени и песка стеклом и входит в дом, принюхивается, проводит пальцем по комоду. В пыли не остаётся ни следа, однако подвеска, надетая на край фоторамки, легко соскальзывает в подставленную ладонь, и Кайса надевает её себе на шею. В доме никого нет. Дольше всего Кайса стоит в дверях родительской спальни, разглядывая широкую кровать с разворошенным бельём кроваво-красного цвета, быстрее всего проходит мимо сауны, отворачивается от большой прозрачной кружки, до краёв наполненной травяным отваром, подёрнувшимся мутной плёнкой. Человека Кайса видит в окно кухни и вздрагивает, останавливается, закрыв рот рукой: возле качелей, положив руку на диагональную опору, спиной к дому стоит Виктор Кулагин. Он в песочного цвета рабочих брюках и красной клетчатой рубашке, в сильно поношенных армейских ботинках АНР старого образца; он смотрит в поле, а затем, словно почувствовав чужое присутствие, оборачивается. – Ингрид! – ахает он и бросается к дому. Останавливается на полушаге, замирает, медленно опускает ногу на землю. Кайса наклоняет голову набок, стоя на верхней ступеньке заднего крыльца, и молчит. – Маргарет?.. – неуверенно спрашивает Виктор. – Боже мой, малышка, как ты выросла! – Не подходи, – предупреждает Кайса. – Даже не думай. Лицо Виктора меркнет. Он кивает, вздыхает, приглаживает густую неровную бороду. – Ты имеешь право меня ненавидеть, – признаёт он. – Прости, малышка. Я лишил тебя обоих родителей. Кайса оставляет его слова без внимания, проходит из стороны в сторону по крыльцу, выглядывает над забором на просёлочную дорогу. На мгновение там мелькает тень грузовичка "чэнлин", затем – силуэты внедорожников поджигателей. Кайса моргает, и всё пропадает, остаётся лишь кукуруза и чёрные птицы в синем небе. – Почему ты здесь? – спрашивает она, возвращаясь к крыльцу и неподвижно стоящему Виктору. – Ты должен был уйти. Я открою тебе дверь. Утвердившись в своём решении, она кивает и сосредотачивается, растирает ладони друг о друга. – Ты не сможешь, – тихо говорит Виктор. – Я не понимал раньше, теперь – теперь я понимаю всё. Я совершил ужасную ошибку с Ингрид... – Не произноси её имени! – кричит Кайса. – Ты убил её, и ты называешь это ошибкой?! – Я не знал, – Виктор качает головой. – Не знал, что она ушла меня искать?! Глаза Кайсы заливает чернота, не оставляя ни радужной оболочки, ни белков, по векам на виски и щёки бегут тонкие чёрные прожилки. В звуках ветра, шелестящего кукурузой, появляются угрожающие нотки, антенна на крыше дома переламывается пополам и улетает в канаву. – Не знал, куда, – всё так же тихо говорит Виктор. – Мэг, милая. Инга никогда не колдовала при мне. Я не представлял, насколько это опасно для неё. Поднявшись на крыльцо, он обнимает Кайсу и привлекает её к себе, словно не замечая того, что с ней происходит, баюкает как маленькую, гладит по волосам. – Всё, что я могу, это искупить вину перед ней, заботясь о тебе, – продолжает он. – Когда ты была совсем крохой, Инга взяла с меня клятву, что в случае её смерти до твоего совершеннолетия я проведу ритуал. Она заставила меня заучить руны и слова и экзаменовала меня два раза в год, проверяя, всё ли я помню. Кайса дёргает плечом, высвобождаясь из объятий, и отступает на пару шагов, смотрит с недоверчивым интересом. – Она не говорила, что произойдёт, – Виктор хмыкает, – а я не спрашивал, и вот я здесь, и я буду здесь, пока нужен тебе. – Ты мне не нужен, – немедленно откликается Кайса. – Пока могу тебе пригодиться, – исправляется Виктор. – Я не прошу меня простить, Мэг, поверь только, что я желаю тебе добра. – Gæd il ælvedte [Иди к чёрту], – советует Кайса. Развернувшись, она идёт через дом к парадному входу, шевелит губами, подбирая нужные слова, но когда распахивает дверь, то просыпается в своей постели в номере железнодорожного отеля в Даллесе. Вздрогнув всем телом, Кайса садится, ощупывает одеяло, подгребает к себе подушку. Глаза у неё расширены, неровные, несимметричные зрачки занимают почти всю радужную оболочку, и оттого Кайса видит абсолютно всё в полумраке. – Это... нехорошо, – шепчет Кайса и комкает одеяло. – Это нехорошо!.. В настоящем времени она просыпается одна в своей комнате, бледная и взмокшая, перегибается через край кровати, и её тошнит водой и пеной. Кайса подтягивает колени к груди, сворачивается в клубок, цепляясь за матрас, тяжело переводит дух, и её тошнит снова. Несколько минут она не может пошевелиться, просто дышит и медленно моргает, затем кое-как садится, спускает ноги с кровати и ждёт, затем так же осторожно встаёт и бредёт в ванную комнату – абсолютно голая, но это не имеет никакого значения, потому что арка в её комнату завешена плотным гобеленовым полотном с изображениями овечек и пастушек. – О таком меня не предупреждали, – говорит Кайса хрипловато, глядя в зеркало на свои потрескавшиеся губы и спутанные волосы. Умывшись, она возвращается к кровати с влажной тряпкой и начисто вытирает пол, в два приёма выполаскивает тряпку и вешает на край пластикового ведра, садится на бортик ванны, держась рукой за раковину, оглядывается и дотягивается до чёрной футболки Игната, висящей на полотенцесушителе. Вниз она спускается нескоро и небыстро, держась рукой за перила. Кроме футболки на ней спортивные штаны и носки с силиконовыми полосками на подошвах, волосы по-прежнему распущены, Кайса расчёсывает их пятернёй, сойдя с лестницы. Джек вскакивает с лежанки и подбегает к ней, тычет носом в бедро, и Кайса треплет его по загривку. – Хороший мальчик, – слабым голосом хвалит она. На холодильнике её ждёт записка: "Джек гулял, не верь ему! В.С." Кайса улыбается и зачитывает её Джеку, шутливо грозит пальцем. – Прости, дружочек, сейчас я всё равно не способна тебя удержать, – признаётся она. – И это проблема. Если меня так накроет в день икс... Она неодобрительно качает головой и задумчиво смотрит в холодильник, пожимает плечами и достаёт молоко, варит себе кашу, кидает в тарелку горсть ягод. Джек ложится под столом в надежде, что ему перепадёт кусочек, и Кайса с ладони даёт ему четвертинку собачьего печенья. Вместо чая она заваривает травяной сбор, по запаху выбрав сразу несколько пакетиков с цветными ярлычками. Настой получается густого янтарного цвета, Кайса с наслаждением вдыхает исходящий от кружки аромат, прежде чем сделать глоток, и с кружкой идёт в гостиную, садится в кресло. Джек, цокая когтями, приходит за ней и с тяжёлым вздохом устраивается на лежанке. Кайса рассеянно улыбается. Всё её внимание отдано фотографии Плотникова. Сам Плотников сидит в кабинете дома Полещука на углу Ашет и Фоурман. Как всегда, несмотря на жару, он в дорогом костюме, на шее у него ярко-зелёный платок с золотыми якорями. В руке он держит стакан, но больше смотрит, как тает лёд, чем пьет. Полещук с таким же стаканом ходит из угла в угол, жестикулирует свободной рукой, трясёт головой, раздувает ноздри. – Девять, – явно повторяет он. – Девять проверок, Слава, за две недели. Так не бывает. Кто-то вышел на нас. Что они ищут, скажи на милость?! – Химиков твоих, – равнодушно отвечает Плотников. – Иля, не пори горячку. Нас некому сдавать, никого из исполнителей не брали живыми с одиннадцатого года, ни одна ниточка не ведёт к нам. Полещук разворачивается к нему. – Тебе легко говорить, – выплёвывает он. – У тебя неприкосновенность! А я, что будет со мной, если кто-то узнает о твоих играх с детьми? Нет, нет. Слава, мы должны это прекратить. Найди себе другое развлечение. – Не хочу, – Плотников встаёт и подходит к Полещуку вплотную. – Успокойся. Никто не свяжет тебя с детьми. Перенеси производство на Фоксены и смени всю логистику. Особо посвящённых свози на рыбалку. Он усмехается, приподнимает брови. – Мне ли тебя учить? Борю подключи, он точно знает, что делают в таких случаях. – С Призраком он прокололся, – ворчит Полещук, но как будто успокаивается. Напоминание портит настроение уже Плотникову, он хмурится и возвращается к креслу за стаканом. – Призрака я найду, – говорит он уверенно. – Мне кое-что обещали. И когда я его найду, он мне ответит за всё... и за твои нервы в том числе. Игнат поднимает голову. – Что? – спрашивает Влад. Они вдвоём сидят в просторном светлом гараже с закрытыми воротами. В центре стоит белый фургон "партнёр" с номерами Северного территориального округа и наполовину ободранной от времени наклейкой во весь борт с рекламой удобрений для сада. Игнат и Влад возле верстака разбирают оружие, перед ними на промасленной бумаге разложены несколько укороченных автоматических винтовок и три пистолета, поодаль стоят коробки с патронами. – Холодом потянуло, – Игнат передёргивает плечами. Из заднего кармана джинсов он достаёт телефон, набирает номер. – Это я, – говорит он. – У тебя всё в порядке? Кайса, полулежащая на диване с гримуаром и списком покупок, приподнимает брови. Вокруг неё треугольником расставлены толстые красные свечи, на тыльной стороне ладоней нарисованы красным мелом символы. Джек, насторожив уши, сидит в паре метров от одной из свечей, нюхает воздух и время от времени негромко ворчит. – У меня всё в порядке, – отвечает Кайса. – А кто спрашивает? Игнат сперва теряется, затем понимает, что она его дразнит, и закатывает глаза, но улыбается. – Я спрашиваю, – говорит он. – Таким странным сквозняком тут сейчас протянуло, сразу о тебе подумал. – Ты беспокоишься обо мне? – Кайса приподнимает брови ещё выше и насмешливо улыбается. Наступает продолжительная тишина. Влад, поглядывая на Игната, разбирает и начинает чистить и смазывать автомат "пава". На длинном рукаве его белой футболки жирное пятно, на правой щеке возле носа – тёмная масляная полоса. – А я не должен? – хмуро осведомляется наконец Игнат. – Если ты выбираешь эту формулировку, то нет, ты не должен, – Кайса коротко усмехается. – Хотя я просто удивилась. Мне, в отличие от тебя, ничего не угрожает. Укоризненно посмотрев на заворчавшего Джека, она прикладывает палец к губам. Джек дёргает ухом и дважды стучит лапой по полу. – Откуда мне знать? – резонно возражает Игнат. Кайса выдерживает паузу, качает головой. – Неоткуда, – соглашается она. – Так вот: со мной всё в порядке, и так будет ещё много лет. Я обещала маме. Теперь улыбается Игнат. – Убедила, – говорит он. – Тогда до вечера. Он прячет телефон и в упор смотрит на Влада. – Что?.. – А что? – Влад ухмыляется, пряча собственную тоску. – Я рад за тебя. С ней не заскучаешь! Игнат всерьёз задумывается на пару минут, затем трясёт головой и берётся за следующий автомат, ультракороткую МВА с лазерным целеуказателем. – Между нами ничего нет, – произносит он не глядя на Влада. – Она помогает нам только ради Серёги. Не знаю, чем он её подкупил, но всё, что она делает, это ради него. Я ей интересен только в постели. Особенно в свете того, что мне осталось две недели. Влад щурится, услышав имя Бабурова, задумывается, но автоматически отвечает: – Насчёт двух недель мы ещё посмотрим. Кто предупреждён, тот вооружён. – Действительно, – Игнат широким жестом обводит верстак. – Нет, Влад. Это так не работает. Серёга знал, и чем всё закончилось? – А ты знал, что он знает? – вкрадчиво интересуется Влад. Игнат замирает, поворачивает голову. – Не знал, – подытоживает Влад. – Так? Поэтому ничего и не изменилось. Сейчас всё по-другому. Я за тобой присмотрю. Ещё поборемся. Лицо у него решительное и жёсткое. Игнат разглядывает его некоторое время, затем кивает, разворачивается к нему всем корпусом. – Посмотри на меня, – просит он, и когда Влад недоуменно хмурится, заканчивает медленно, с расстановкой: – Ты не будешь подставляться вместо меня, ясно? И от сценария не отступишь. Никакого геройства, это моя прерогатива. Бросаете меня и уходите. Как договорились. – В семье так не поступают, – Влад смотрит на него. – Я уже так поступил, – тихо говорит Игнат, не отводя глаз. – Когда я ушёл, Серёга был ещё жив. Будь хорошим мальчиком, сделай так же. Влад бледнеет, закрывает глаза, глубоко дышит, пальцы его, грязные от масла, скребут по синим джинсам. Наконец он выпрямляется и расправляет плечи. – Ладно, – цедит он сквозь зубы. – Если я не прав, у меня ничего и не получится. Тогда я тебя брошу, как ты хочешь. Но если я прав – если я справлюсь, – я из тебя потом всё говно выбью, я тебе голову оторву и в задницу запихаю, ты меня понял?.. Игнат молча расплывается в улыбке и хлопает Влада по колену. Они возвращаются к работе и больше не говорят ни о чём. Тридцать первого мая Александр Казаков просыпается от того, что Дима вбегает в комнату родителей и с разбегу прыгает на кровать. – Папа! Папа! – кричит он. – Мы пойдём кататься на лошадке?! Александр подскакивает, осоловелым взглядом обводит комнату. – Что? – спрашивает он растерянно. – Куда?.. – На лошадке! – настойчиво повторяет Дима. – Папа, ты обещал! – Папа обещал завтра, – Таня сонно улыбается, тянет руки и стаскивает сына к себе, укладывает под бочок. – Сегодня ещё май, а гуляния в июне. – Хочу гуляния сегодня! Александр обессиленно падает обратно на подушку. – Боже, – стонет он. – Если я был таким же в его годы, неудивительно, что родители так торопились сбагрить меня в школу! Таня смеётся. – Свари кофе, пожалуйста, – просит она, целуя Диму в макушку и заворачивая в одеяло. – И мне! – Дима выворачивается, чтобы посмотреть на отца. – Ладно, – шутливо ворчит Александр. – Эксплуататоры! Стоило в отпуск пойти! Проходя мимо двери в подвал, он тревожно хмурится, качает головой и открывает на смартфоне почту. Последнее письмо, уже прочитанное – от Гвоздя, и его голос сухо проговаривает вслух, пока Александр заправляет кофеварку и лезет в холодильник за молоком: – Мы с Имитатором и Бабуином закрыли "список Шуваева". Данные через Пятый отдел переданы в АНБ и АТО, на первое июня запланирована операция "Зачётка". Ниже контакты и подробности для всех, кто хочет участвовать. Сакс, для тебя это справочная информация, не лезь. Ты ограничен в средствах, мы – нет. Эти люди убивали детей. Они не должны уйти – так или иначе. Александр вздыхает, в питчере вспенивает молоко, разливает по кружкам: себе и Тане обычную порцию, Диме – буквально чайную ложку кофе на чашку молочной пены. Кладёт хлеб в тостер, ставит на стол вазочку с шоколадным печеньем. Закрывает лицо руками и долго стоит так, дыша в ладони. – Завтрак! – кричит он наконец. – Одна семья, одна Родина, одна слава, – звучит в его ушах голос Бабурова, а сам Сергей – молодой, двадцатилетний, в летней тропической форме, – сидит на бетонном заборе, идущем вдоль края водоотводной канавы на базе АНР на Фоксенах. Влад, опирающийся спиной о забор, задирает голову, чтобы посмотреть на Сергея и ухмыльнуться. Дияр отвлекается от учебника по патологической физиологии животных, ещё не понимая, о чём речь, Андрей невозмутимо сдаёт карты, переворачивает последнюю и кладёт под колоду. Игнат крутит пальцем у виска. – Больше, больше пафоса, – говорит он насмешливо. – Что б ты понимал! – отзывается Сергей благодушно. – Ещё признателен мне будешь за идеальный девиз. – Да ни в жизнь, – обещает Игнат. Александр смотрит на письмо, открытое в смартфоне. "Одна семья, одна Родина, одна слава", – написано в последней строчке. Грустно улыбнувшись, Александр закрывает почту и блокирует экран, и поворачивается, чтобы поцеловать подошедшую Таню. В своём доме на Ашет Иль Полещук тоже небрежно целует в лоб кудрявую брюнетку в распахнутом шёлковом халатике, прежде чем подтолкнуть её к душевой, и за шумом воды едва не пропускает сигнал домашнего телефона. – Алло?! – рявкает он нетерпеливо, снимая трубку. – Есть разговор, – слышит он жёсткий голос Плотникова. – Завтра, одиннадцать, дом Павлова. Сегодня никуда не ходи и никому не звони, выгони девку и, ради Бога, ничего не употребляй, ты понял? – Да, – сразу сникнув, подтверждает Полещук. – Я понял, Слава, не бесись, я всё... В ответ ему раздаются короткие гудки. Худой смуглый мужчина средних лет, сидящий за аппаратурой в кабинете Анцупова, снимает наушники и переводит дух, отпивает немного воды из стеклянного стакана, расслабляет плечи. Рукава его рубашки в мелкую красную клетку закатаны до локтя, и на запястьях видны шрамы, похожие на химические и термические ожоги. – Блеск, – Барбара показывает ему большой палец. – Я месяц объект слушаю, и я бы не отличила. Голос, интонации... Она восхищённо крутит головой. – Давай, Вить, – Анцупов похлопывает его по спине. – Пока отлично всё. Ещё разок. Виктор кивает, делает глоток воды и вновь надевает наушники. Его лицо становится тревожным и боязливым, он шарит глазами вокруг себя и как будто не может сосредоточиться. Барбара набирает номер Плотникова на панели аппарата. Тот отвечает не сразу, но тон у него спокойный и расслабленный. – Слушаю, – говорит он. – Это я, – нервным голосом Полещука начинает Виктор, его руки беспокойно мечутся по столу, зажив собственной жизнью. – Слава, у нас проблемы. Не могу сейчас ничего сказать, мне срочно нужно уехать. Найди для меня время. Завтра, дом Павлова, я буду там в одиннадцать. Жду тебя десять минут, если не приедешь, я считаю, что тебя взяли. Спрячься пока, пожалуйста, Слава. Этот Призрак, он – он совсем не то, что мы думали, ты слышишь? Плотников хмурится, барабанит пальцами по корпусу телефона. – Ты перегибаешь, – решает он, но Виктор-Полещук перебивает, срываясь на крик: – Слава, послушай меня хоть раз в жизни! Уезжай из дома, немедленно! Не звони мне, не ищи меня. Посиди до завтра где-нибудь в мотеле, завтра ты всё поймёшь и сам скажешь, что я был прав!.. На этот раз Плотникова пронимает. – Ладно, – роняет он тяжело. – Я уеду сейчас, но лучше тебе завтра сказать мне что-то по-настоящему важное, понимаешь? – Просто доживи до завтра, – Виктор улыбается дрожащими губами. – И я постараюсь дожить. Он вешает трубку, и его передёргивает, руки сводит судорогой, и Виктор запихивает их себе под мышки, словно обнимает себя. Анцупов накидывает ему на плечи заранее приготовленный плед, Барбара подносит к его лицу высокий стакан с трубочкой. – Всё, всё, – шепчет она успокаивающе. – Ты отлично справился, никто бы не смог лучше! – Кстати, – любопытствует Анцупов, – а "дом Павлова" – это где?.. Плотников в Лагуневе тоже кладёт трубку на рычаг, хмурится, обдумывает услышанное, затем вновь снимает её и набирает номер Полещука, останавливается, дойдя до последней цифры. Медлит пару секунд, качает головой и отталкивает телефон так, что аппарат едва не соскальзывает со стола. Чертыхнувшись вполголоса, Плотников открывает стенной сейф, забирает пачку наличных денег, паспорт и плоскую чёрную коробку. Через несколько минут он уже выходит из дома с кожаной сумкой в руке, открывает гараж, садится в асфальтово-серый "стэйрвэй" и едет до ближайшего салона связи, где покупает недорогой телефон и новую сим-карту, предъявив водительские права на имя Андрея Кизилова. Номер набирает по памяти. – Боренька, – говорит Плотников, – мне завтра нужны два-три мальчика с разрешением на ношение и применение. К десяти на Звезде, в гражданском. Полещук тебе не звонил? Он выслушивает ответ и рассеянно кивает. – Хорошо, – подтверждает он. – Боренька, рассчитываю на тебя. И будь готов. Может статься, что Иля нам больше не друг. Игнат переводит взгляд с фотографии Плотникова на экран ноутбука. На рабочем столе Кайсы швейная машинка и оверлок сдвинуты к стене и накрыты чехлами, на оверлоке новая кукла – мальчик с короткими светлыми волосами, одетый в джинсы и футболку с наклейкой-машинкой. Глаза у него тёмные и удивлённо-круглые. Собравшись с мыслями, Игнат открывает мессенджер и пишет: "ты не передумал", добавляет следующей строчкой вопросительный знак. Ответ приходит от логина "shuvaev". "Нет". Игнат вздыхает, постукивает пальцами по клавиатуре, медлит. Набирает: "будь готов. посылка комплектуется". Кайса в голубом мешковатом платье-футболке подходит сзади, кладёт руки ему на плечи, и Игнат задирает голову, чтобы посмотреть на неё, прижимается затылком к её груди. – Ты не боишься? – спрашивает Кайса негромко. – Смерти? – Игнат криво ухмыляется. – Нет, не особенно. Боюсь не справиться. Не думаю, что всё пройдёт так гладко, как мы спланировали. – На этот случай есть план Б, – говорит Влад. Он в белой футболке и синих джинсах подпирает плечом арку из гостиной в кухню. Джек садится перед ним и преданно и влюблённо смотрит на грушу в его руках. Влад приподнимает брови. – Серьёзно?.. – дразнит он лабрадора, затем откусывает большой кусок, выплёвывает в ладонь и скармливает Джеку. – Всё, дружок, хорошего понемножку, остальное моё. – И план Б к плану Б, – соглашается Игнат. – У них тоже. Серёгин босс уверен, что они действительно приняли приглашение? Влад пожимает плечами. – Они прослушивают телефоны. Пока всё выглядит так, будто приняли. Если что-то изменится, нам дадут знать. – Мне не нравится, что они знают о точке рандеву, – Игнат закрывает мессенджер, выходит из учётной записи unborn и опускает крышку ноутбука, встаёт. – Если они вмешаются, могут всё испортить, а я обещал Шуваеву. Кайса опускает глаза и на мгновение поджимает губы, но ничего не говорит. – Ты просто отвык от серьёзного планирования операций, – снисходительно замечает Влад. – Нормально всё будет. Что бы они ни придумали, лучшие здесь мы. Игнат невольно улыбается. – Да, – говорит он. – В этом ты прав. Они выходят из дома в начале девятого, оба гладко выбритые, в чёрном, с пустыми руками, в плотно зашнурованных ботинках с заправленными под язычок шнурками. На обочине их ждёт белый "партнёр" с номерами Северного территориального округа, за рулём Андрей Мучанов. Влад открывает боковую дверь и первым залезает внутрь, Игнат ставит ногу на ступеньку и оглядывается, поднимает руку, прощаясь. Кайса, стоя на крыльце в чёрном платье и светлом кардигане, поднимает руку в ответ. И возвращается в дом, закрывает, но не запирает дверь, смотрит на Джека. – Мне очень жаль, дружочек, но тебе придётся переехать, – говорит она, наклоняется и хватает лежанку за угол, тащит за собой на второй этаж. Джек идёт за ней, неуверенно помахивая хвостом. Кайса втаскивает лежанку в гостевую комнату, кладёт возле кровати, на которой стоит сумка Влада и лежит его оливковая куртка. – Ты останешься здесь, – Кайса внимательно смотрит на Джека, словно рассчитывая, что он её поймёт, затем спускается вниз, приносит миски с водой и кормом. – Если захочешь в туалет, делай свои дела в уголке, – она с сочувствием треплет Джека по холке. – Я ничем не смогу тебе помочь, но обещаю потом не ругать. Ты хороший мальчик, и если оступишься, то исключительно по моей вине. Джек виляет хвостом и лижет ей руку, укладывается, шумно вздыхает и опускает голову на лапы. Кайса улыбается ему и выходит, плотно закрывает дверь с круглой ручкой, которую Джек повернуть не сможет. Ту дверь, что ведёт в никуда, она тоже закрывает, зажигает свечу и обводит пламенем щели. Рвущийся навстречу поток воздуха едва не задувает огонь; Кайса прикрывает его рукой и завершает невидимый рисунок. Красным восковым мелком она обводит круг, делит его на сектора, и два из них – те, что идут от порога двери, – штрихует красным же мелом широкими жестами, в остальных пишет символы в два ряда вдоль дуги окружности. Закончив, она умывается, заплетает волосы в тугую косу, переодевается в узкие чёрные джинсы и футболку Игната, взятую из корзины для белья, чёрную ветровку, чёрные сапоги с широкими голенищами. Тщательно рисует стрелки на глазах и опрокинутые треугольники под глазами, сложные символы на подбородке и на лбу, цепочку более простых – на тыльной стороне ладоней, и левой рукой выводит их не менее чётко и ровно, чем правой. Последним этапом Кайса зажигает свечи, проверяет, чтобы керамические чашки стояли ровно и вне досягаемости открывающейся двери; от одной из свечей она поджигает веточку можжевельника, вздыхает, закрывает глаза и поворачивает ручку двери, делая шаг в сизый туман. – Ну, посмотрим, что я могу сделать, – шепчет она, и дыхание, как и в прошлый раз, клубится серебристыми облачками возле её лица. Через туман её ведёт красная световая нитка. Кайса ступает медленно, нащупывая дорогу, пробует путь ногой, прежде чем перенести вес. Ей мерещатся деревья с низко нависшими ветками и кованые решётки заборов, высокая трава и лодочные причалы, растворяющиеся в дымке, когда она подходит ближе, и когда рядом с ней из мглы выныривает Бабуров, Кайса бросает на него взгляд исподлобья и останавливается лишь подойдя вплотную и убедившись, что Сергей – не очередной мираж. – Пора? – спрашивает Бабуров, часто моргая. – Всё закончилось? Кайса качает головой. – Ещё даже не началось, – отвечает она, – но я отпущу тебя сейчас. Потом может не быть времени. Сергей выставляет перед собой раскрытую ладонь. – Погоди, – говорит он. – Зачем ты здесь тогда? На что тебе нужно время? Если Тоха втянул тебя в акцию... Кайса усмехается и вновь качает головой. Сергей замолкает. – Он ничего не знает, – помедлив, признаётся Кайса. – И его убьют сегодня, если я ничего не сделаю. Я не знаю, получится ли, но ты выкупил его жизнь, и я должна попытаться. – Тогда я с тобой, – решает Сергей. – Не помогу, так хоть компанию составлю. – Если хочешь, – Кайса пожимает плечами, – но тебе не понравится. Сергей хмурится, открывает рот, чтобы задать вопрос, но Кайса подносит палец к губам. – Тсс, – шепчет она. – Не надо. Она разводит руки, и туман расступается, пропуская их на зеленеющий склон холма. Внизу, в петле двухполосного шоссе, между редкими деревьями лежит музейно-парковый комплекс "Дом академика Павлова", состоящий из главного дома с двумя флигелями под островерхими крышами, четырёх хозяйственных построек, беседки у пруда и конюшни в отдалении. Ворота комплекса закрыты и затянуты полосатой красно-белой лентой, вдоль внутренних дорожек стоят палеты со стройматериалами, у самого дома – вагончик-бытовка, тёмная, запертая на навесной замок. На дверь наклеен белый лист с рукописным объявлением: "1.6 – 3.6 выходные дни в связи с празнованием дня города". В слове "празднование" пропущена буква Д, и кто-то подставляет её сверху простым карандашом. Кайса ещё секунду держит руки разведёнными, затем с силой хлопает в ладоши. – Виктор! – зовёт она громко. Она моргает, и он появляется в ту долю мгновения, когда её глаза закрыты. Бабуров удивлённо приподнимает брови, делает шаг вперёд. – Я думал... – начинает он. – Замолчи, – бросает Кайса через плечо. Смотрит она только на отца, и тьма её зрачков несмело вылезает за пределы радужных оболочек, и это не останавливает Виктора от того, чтобы взять её за руку. – Тебе нельзя здесь находиться, – говорит он тревожно. – Малышка, это не шутки, зачем ты... Бабуров немедленно подбирается и машинально кладёт руку за рукоять "алексина", но молчит, ожидая продолжения, а Кайса вновь прижимает палец к губам, и Виктор тоже осекается на полуслове. – Я хочу принести тебя в жертву, – спокойно и серьёзно объясняет Кайса. Внизу из лесистой части петли выныривают три фигуры в чёрном и в масках – Игнат, Андрей и Владислав. Сергей бросает взгляд в их сторону, и по его лицу проходит судорога, он перехватывает АВП-06 и бежит вниз с холма, пригибаясь и держась ближе к деревьям по своему краю шоссе. Маленькой группой руководит Андрей. Он жестами указывает направление, на пальцах показывает время; разойдясь метров на десять, все трое приостанавливаются, и Андрей тихо, почти шёпотом говорит: – Я первый, меня слышно? – Второй, слышно хорошо, – отвечает Игнат. – Третий, слышно, – подтверждает Влад. Андрей кивает, хотя они его уже не видят. – Готовность двадцать, – резюмирует он. Сергей подбегает к шоссе, когда со стороны города появляется серебристо-голубой седан "крамер" Полещука. Сергей припадает на одно колено и пригибается, провожает машину взглядом, Полещук же его не видит. Он бледен, на его висках и на лбу выступает пот, воротник и спина бежевой футболки-поло в тёмных влажных пятнах; он резко дёргает рычаг коробки передач и слишком резко тормозит перед закрытыми воротами комплекса. – Параноик сраный, – с напускной храбростью бормочет он, выходя из машины и хлопая дверью. – Могли бы и в городе встретиться!.. Он смотрит на часы, приглаживает волосы и обходит ворота с правой стороны, пролезая под лентой и сдвигая деревянные козлы с табличкой "Только для персонала". Бабуров перебегает шоссе и следует метрах в пяти-шести за Полещуком, держа АВП наготове и то и дело оглядываясь. Кайса с вершины холма наблюдает за ним с любопытством и жалостью, вздыхает. – Что я должен сделать, малышка? – негромко спрашивает Виктор. – Войти в чужую дверь, когда она откроется, – Кайса медленно поворачивает голову. – Возможно, это убьёт тебя навсегда. Она щурится, когда Виктор усмехается в ответ. – Я заслужил, – он расправляет плечи. – И я буду рад разделить судьбу Ингрид. Кайса стискивает зубы и вздёргивает подбородок, кривит губы, но оставляет при себе всё, что рвётся у неё с языка. Наклонившись, она срывает колосок, и он желтеет и истлевает в её руке, рассыпается пеплом. Кайса сдувает его с пальцев. – Идём, – говорит она сухо, и делает первый шаг вниз в тот момент, когда на дороге появляется "стэйрвэй" Плотникова, в салоне которого сидят три человека. – Готовность пять, – Андрей отнимает от лица маленький бинокль, прячет его в карман и вынимает из кобуры девятимиллиметровый "алексин" более новой, чем у Сергея, модели, навинчивает глушитель. Во дворе между хозяйственными постройками Сергей стоит, привалившись к стене, и жадно, отчаянно разглядывает Влада, ждущего в укрытии за штабелем старых досок и строительного мусора. Под маской Влада не видно лица, но глаза у него спокойные, плечи расслаблены, указательный палец неторопливо и нежно поглаживает такой же, как у Андрея, "алексин". – Прости меня, – шепчет Сергей. Он резко взмахивает рукой. Влад не реагирует, хотя смотрит примерно в его сторону, а затем поднимает голову на пролетевшую стайку мелких птиц. Из-за дома раздаётся клацанье дверной щеколды и скрип ступеней. – Готовность один, – Влад приподнимается и перехватывает "алексин", на полусогнутых ногах скользит в сторону. Сергей тоже перехватывает АВП и через двор направляется к нему. На контрасте с чёрной маской глаза Игната кажутся янтарно-жёлтыми. Он стоит в вентиляционном шкафу внутри дома, вытянувшись и наклонив голову, держа на груди готовый к стрельбе "алексин", и слушает, как по комнате бродит и бормочет себе под нос Полещук. Поверх футболки-поло на нём мешковатая олимпийка с символикой Игр шестнадцатого года и тёмно-серые джинсы с вытертыми полосами на бёдрах, на шее висит на цепи массивный золотой крест с голубыми топазами. – У объекта два хвоста при параде, – сообщает голос Влада в гарнитуре Игната. – Нужна помощь на левое крыло. Готовность один. – У меня чисто, – отзывается Андрей. – Иду к тебе. Готовность один. Игнат вместо ответа дважды стучит пальцем по гарнитуре, подтверждая, что принял, понял и тоже готов. Кайса смотрит на него с тревогой, стоя рядом. Стен дома для неё не существует, фактически она стоит наполовину в комнате, касаясь плечом картины в шершавой раме. Её коса почти расплетена, резинка держится на самом кончике волос; когда Кайса встряхивает головой, отбрасывая волосы со лба, чёрная резинка с шестью жемчужинками соскальзывает и падает на пол. Заправив пряди за уши, Кайса отворачивается и выходит в комнату, оглядывается на Игната, встаёт между ним и единственным входом и поднимает руки к груди ладонями от себя. Дверь комнаты распахивается за пять секунд до одиннадцати, Плотников входит широким шагом, стуча каблуками по антикварному паркету. Лицо у него хмурое, на щеках суточная щетина; против обыкновения он тоже в джинсах, рубашке и тонкой кожаной куртке. Его сопровождающие, люди Бориса, остаются в холле здания, один из них бесшумно прикрывает за Плотниковым дверь и вытаскивает из-за ремня хромированный тупорылый пистолет "питбуль", расправляет плечи. – Итак?.. – холодно спрашивает Плотников. Полещук отступает на шаг назад. – Что – "итак"? – спрашивает он, повышая голос. – Ты назначил встречу, так объясни мне... Андрей и Влад одновременно появляются в холле из дверей левого и правого флигелей дома, и тупорылый "питбуль" разворачивается Владу в грудь, палец его владельца ложится на спусковой крючок. Бабуров, идущий за Владом чуть позади и левее, не задумываясь вскидывает АВП и стреляет, но пули просто тают в воздухе, едва выйдя из ствола. Игнат, толкнув решётку шкафа, шагает в комнату одновременно со звуками снаружи, наводя "алексин" на Плотникова. – Не двигайся, – говорит он отчётливо. Влад ныряет вперёд и вниз, в кувырке уходя с линии огня, Андрей хватает с полки восковое яблоко и швыряет в своего противника, прежде чем в свою очередь выдвинуться к нему. Сергей стоит в центре холла, с отчаянием сжимая бесполезную АВП, и жадно следит за Владом. Плотников тянется к боковому карману куртки. Кайса ясно видит каждый его жест, видит, как Плотников моргает, как расширяются его зрачки; он задерживает дыхание, его губы приоткрываются буквально на миллиметр, из пор кожи медленно проступает пот. Чего Кайса не видит, так это судорожного рывка Полещука – Кайса смотрит в другую сторону, и её скорости недостаточно, чтобы среагировать, когда в луче солнечного света, упавшем в окно, Полещук выхватывает из-под куртки несуразно громадный "орлан" и делает два выстрела. Он даже не целится, и пистолет ходит в его трясущейся руке, и всё же он попадает. Игнат стоит слишком близко, и он тоже не принимает Полещука в расчёт. Первая пуля входит в бок Игната, не закрытый бронежилетом, срывает застёжки, ввинчивается в тело. Лицо Игната становится удивлённым и бледным, время словно останавливается для него – и для Кайсы, и они оба следят, как вторая пуля выходит из неловко задранного вверх ствола "орлана" и направляется Игнату в лицо. Андрей вырубает своего противника ударом по голове, отбирает у него "кеплер" с деревянными накладками на рукояти. Влад, припав на одно колено, стреляет дважды, и его противник падает на пол с двумя отверстиями в груди. Он ещё жив; Влад пинком отталкивает "питбуль" к Андрею, перешагивает через тело и распахивает дверь в центральную комнату. Кайса вскидывает руки. Тьма заливает её глаза, выплёскивается чёрными слезами, ползёт прожилками к вискам; подставив ладонь, Кайса изо всех сил давит на пулю, чтобы отвести её в сторону, но рука встречает колоссальное сопротивление. С тем же успехом Кайса может пытаться сдвинуть стену, и всё же она не останавливается, она кричит и плачет, и её слёзы запекаются на щеках потёками смолы, чёрные прожилки ползут по шее на грудь и плечи. Пуля ввинчивается сбоку в ладонь Кайсы, проходит по касательной, оставляя глубокую борозду, немедленно заполняющуюся кровью, и врезается Игнату в лицо, взрываясь фонтаном алых брызг. – Тоха!.. – орёт Влад от дверей и стреляет в Полещука. Бабуров снова дёргается к нему и останавливается, машет рукой, хватается за лицо. Локоть Влада подталкивает Андрей – пуля уходит в потолок, – и в свою очередь стреляет, перебивая Полещуку запястье. "Орлан" с грохотом падает на пол. Плотников оборачивается, и Андрей демонстрирует ему "алексин". – Тихо, – говорит он уверенно. – Без глупостей, если хочешь прожить дольше тридцати секунд. Плотников колеблется не больше секунды, затем поднимает руки с раскрытыми ладонями. Воющего от боли Полещука он игнорирует. – Кто из вас Призрак? – спрашивает он так, словно это единственное, что ему сейчас нужно. Бабуров обходит их всех, останавливается, прерывисто вздыхает. Игнат лежит у стены, выронив "алексин". Кайса практически сидит у него на бёдрах в неудобной позе, левой рукой зажимая рану на боку, а правой поддерживая его голову. Там, где её ладони соприкасаются с телом Игната, кровь не идёт, но до уха она не дотягивается, и из стёсанного пулей кончика сочится кровь. Её немного, гораздо меньше, чем положено при таких ранах, и Влад сперва застывает на месте, прежде чем видит, как Игнат неловко дёргает рукой. – Тоха! – выдыхает Влад и опускается на одно колено, вскрывает подсумок, сдвинутый за спину, рывком достаёт индивидуальный перевязочный пакет. Руки Кайсы ему не видны; он разрывает на Игнате маску и примеривается заклеить разорванную щёку, где под кожей видна кость и осколки зуба, и лишь потом замечает вторую рану на животе. Она выглядит жутко – и не кровит, и руки Влада начинают дрожать. Сергей, не выдерживая, тоже опускается на колени и гладит Влада по голове, но тот ничего не чувствует. – Тоха, – повторяет Влад. Игнат медленно поворачивает голову, отчего ладонь Кайсы соскальзывает с его лица, и по щеке тоже начинает струиться кровь. – Jävta scæt! – вырывается у Кайсы. Андрей надевает на Плотникова наручники, обыскивает, отбирает револьвер ЯК-42 и суёт себе за пояс, Плотникова толкает в угол в поле своего зрения и переключается на Полещука. Иногда он посматривает на Влада с Игнатом, но лицо его – та часть, что видна из-под маски, – ничего не выражает. Полещуку он накладывает такой же, как у Влада, индивидуальный перевязочный пакет, туго бинтует, медлит пару секунд и достаёт шприц-ручку и делает укол, и через некоторое время Полещук перестаёт выть, лицо его приобретает почти осмысленное выражение. Андрей сажает его на пол и приковывает за здоровую руку к ножке тяжёлого письменного стола. Влад тоже делает Игнату укол, шприц с ампулой вкладывает под лямку бронежилета. – Шу... ваев, – бормочет Игнат окровавленными губами. – Да твою мать! – понимает Сергей. – Ты всё-таки с ним договорился!.. Волосы Кайсы, свесившиеся набок, вздрагивают, колышутся как от сквозняка. Кайса поднимает голову. В паре шагов от неё, между Игнатом и прикованным к столу Полещуком, из воздуха проявляется и уплотняется дверь, такая же, как построенная Калязиным на втором этаже дома Кайсы. Отличие лишь в том, что у неё нет ручки; по двери сверху вниз прокатывается лёгкая зыбь, раздаётся негромкий скрип. – Ну уж нет, – цедит Кайса сквозь зубы. – Виктор!.. – Мы всё сделаем, – обещает Влад, заклеивая рану на боку Игната прямо поверх руки Кайсы. – Держись. – Я написал Саксу и вызвал emergency, – говорит Андрей. – Теперь нам пора. Влад резко вскидывается и так же резко обмякает, когда слышит хриплый, булькающий смех Игната. – Передай... Кайсе, – с паузами начинает Игнат и осекается, заканчивает недоверчиво: – Хотя... я уже сам, да?.. Он тянется отвести её волосы, но рука его тяжело, со стуком соскальзывает обратно на пол. – Нам пора, – бесстрастно повторяет Андрей. Отвернувшись, он поднимает на ноги Плотникова и тянет его к дверям, и останавливается, потому что в дверном проёме, наставив на него табельный "чирков", стоит Барбара Ягель в песчаной полевой форме, с убранными под кепку волосами. Андрей на секунду опережает Плотникова, который решает, что это его шанс: захватив локтем его шею, Андрей сдавливает и держит несколько секунд, пока Плотников не теряет сознание, тогда Андрей даёт ему упасть. – Кем бы ты ни была, – голос его звучит глухо из-под маски, – ты не вовремя, детка. – Я капитан Ягель, Пятый отдел, – произносит Барбара с расстановкой. – Оставь его и уходи. Два раза предлагать не буду. Влад поднимается и медленно идёт к ним, стягивая маску. Сергей смотрит ему вслед, сжимает кулаки. – Да брось, капитан, – устало говорит Влад. – Там Полещук. Его достаточно. – Не тебе решать, – отвечает Барбара. Влад криво усмехается. – Молоко и мёд, – произносит он, глядя Барбаре в глаза. Сергей расплывается в широкой улыбке. – Мой мальчик, – говорит он с неподдельной гордостью. – Эй, – Игнат тоже пытается улыбаться. – Ну, Кай. Я хочу... посмотреть на тебя. Зачем ты... Ему наконец удаётся отвести её волосы – она не может помешать, у неё заняты руки, – и он застывает, заворожённо рассматривая чёрные потёки на её щеках и непроглядную тьму там, где должны быть её глаза. – Вот оно как, – выдыхает он наконец. Барбара, смирившись, делает шаг в сторону и опускает "чирков". – Дураки, – говорит она с раздражением. – Самонадеянные кретины. Будь жив твой мужик, я бы сама его под трибунал отправила. Пошли вон, пока кавалерия не примчалась. Я вас ещё найду, не сомневайтесь. – О, я надеюсь, – хмыкает Андрей. – Кстати, мой позывной – Чача, алиас – Виночерпий. Закинув Плотникова себе на плечи, он выходит в холл, осматривается. Труп, оставленный Владом, так и лежит у стены, но второй сопровождающий, ещё не вполне пришедший в себя, двумя стяжками пристёгнут к батарее отопления. Андрея и Влада он провожает мутными глазами и снова роняет голову на грудь. Сергей возвращается к Игнату и Кайсе и впервые замечает дверь. Она приоткрыта – внутрь, в ту сторону; ветер, тянущий из глухой серой дымки, треплет волосы и одежду Кайсы и Сергея и совершенно не трогает Виктора, стоящего буквально в дверном проёме. – Мэгги, – говорит Виктор, и голос его срывается, – Мэгги, что-то не так. Кайса вновь поднимает голову. Барбара тем временем проходит в комнату, скользит взглядом по Полещуку и наклоняется к Игнату. – Кто стрелял первым? – спрашивает она громко и отчётливо. – Он, – хрипит Игнат. – Великолепно, – Барбара кивает и выпрямляется, отходит к окну – так, чтобы видеть Полещука, – и подносит к губам рацию, негромко докладывает. – Что происходит? – спрашивает Сергей, хмурясь. Кайса закрывает глаза и тихо стонет сквозь зубы. – Scæt, – шепчет она. – Нет, нет, нет!.. Сергей встаёт на колени рядом с ней, заглядывает ей в лицо. – Что происходит? – повторяет он. – Что случилось? – Всё хорошо, – говорит Игнат, поднимает руку, проводит по щеке Кайсы. – Не плачь. Мне не больно, и я готов. Ты такая красивая. Не надо плакать, Кай. Барбара замолкает на полуслове и беспокойно хмурится, глядя на его повисшую в воздухе ладонь, затем подходит и несколько раз резко проводит рукой в воздухе, но ничего не чувствует. – Какого чёрта, – бормочет она и тоже опускается на одно колено по другую сторону от Игната, прислушивается. Игнат её не замечает. Его поле зрения сужается до лица Кайсы; Сергея он видит смутным пятном, узнаёт, но не уделяет ему внимания. – Прости, братишка, – говорит Бабуров с сожалением. – Барб права, я напортачил. Игнат едва заметно улыбается чистой стороной рта. Глаза его становятся мутными, губы бледнеют почти до синевы. – Кай, – зовёт он. – Я... – Я просчиталась, – перебивает Кайса звенящим голосом. – Я думала отдать Виктора взамен, ведь он и так мёртв, но он не подходит!.. Нельзя принести человека в жертву дважды, а он уже отдал себя!.. Её рука на лице Игната дрожит и смещается, и кровь ручейками бежит по щеке Игната, по уху, по волосам, собирается лужицами на полу. Повязка на боку даже под рукой Кайсы темнеет, напитываясь кровью. Барбара внимательно смотрит расширенными глазами, но молчит. Поток воздуха из двери становится сильнее, ветер несёт с собой мелкую бурую пыль, равно липнущую к слезам Кайсы, поту Сергея и крови Игната, и только Виктор стоит возле двери, опустив руки, чистый, нетронутый, с ровно лежащими волосами. Сергей трёт глаза, сплевывает в сторону песчинки, принимая решение. Смотрит на Кайсу, на Игната. На дверь. – А если – я? – спрашивает он снова. – Мне всё равно пора, и я увидел даже больше, чем надеялся. Он качает головой и берёт Игната за запястье, крепко стискивает и встаёт, пока Кайса шевелит губами, подбирая ответ. – Скажи Владу, – начинает он, пятясь к двери, и осекается, качает головой. – Скажи ему что-нибудь. Пожалуйста. Что мне жаль. Что я не так хотел... Ветер меняет направление так резко, что Сергей не успевает это понять – его втягивает в дверь на полуслове, и она с грохотом захлопывается, вспыхивает жарким оранжевым пламенем и осыпается пеплом. – Господи! – выдыхает Виктор и трижды крестится. На его одежде по-прежнему нет ни пыли, ни сажи. Игнат закрывает глаза, голова его бессильно кренится набок. Кайса беззвучно плачет чёрными слезами, не меняя позы, дрожит всем телом от усталости. – Он спас твою жизнь дважды, ты, röuvselk, – шепчет она. – Ты не можешь тут сдохнуть. Не в его смену!.. По ступеням крыльца и доскам террасы грохочут торопливые шаги, в дом врывается Александр Казаков – в гражданской одежде, светлой рубашке и джинсах, с автомобильной аптечкой, – шарахается в сторону от Барбары, выхватившей "чирков". Взгляд его мгновенно и безошибочно находит Игната, и Барбара машет рукой и вновь берётся за рацию. – Здесь Казаков, – сообщает она. – Да, тот самый. Не от меня. Александр опускается на колени рядом с Игнатом и молча развивает бурную деятельность: достаёт из аптечки ножницы, разрезает лямки бронежилета и форменную куртку со стороны раны, вскрывает перевязочный пакет, примеривается наклеить на лицо Игната и на мгновение в ужасе замирает, когда видит, что рана не кровоточит. Дрожащими пальцами Александр дотрагивается до шеи Игната, ища пульс, и облегчённо выдыхает, накладывает на рану пакет и фиксирует пластырем. Игнат тяжело, через силу приподнимает веки. Он видит только Кайсу, всё остальное по-прежнему тонет в невнятных тенях. – Кай, – бормочет он хрипло. – Я тебя... – Не разговаривай! – требует Александр. – Молчи, ради Бога! Просто держись. Парамедики в пути, всё будет хорошо, слышишь, Тох? Они тебя починят. Ничего тут страшного, просто царапина. Всё нормально будет! Впервые с начала перестрелки на лице Кайсы появляется лёгкая улыбка. Медленно, неуверенно она отнимает руку от лица Игната. Всматривается, прислушивается – и, наконец, приподнимается и садится рядом, накрывая ладонью только рану на боку. Её никто не замечает и не учитывает. Прибывшая бригада ставит Игнату катетер и присоединяет капельницу; они смотрят этикетку на шприце и забирают его с собой, разрезают на Игнате всю одежду и надевают резинку кислородной маски поверх перевязочного пакета. – У него четвёртая отрицательная, – влезает Александр. От него отмахиваются как от мухи, однако передают информацию в больницу. Кайса идёт рядом с носилками, держа Игната за руку, забирается за ним в фургон и садится рядом, и одна из врачей садится прямо сквозь неё, тянется поправить капельницу параллельно с Кайсой, смахивающей испарину с ресниц Игната. Александр едет следом в патрульной машине с включённым проблесковым маячком.