Каждая четвёртая

Полицейский вертолёт описывает круг над Типером, лабрадор Джек поднимает голову на звук вращающихся лопастей, шумно вздыхает и снова кладёт морду на лапы. Влад лежит на левой стороне большой кровати лицом в подушку; он не спит, но и не двигается, размеренно дышит. Электронные часы рядом с кроватью показывают девять часов утра девятнадцатого апреля. С видимым трудом Влад протягивает руку, берёт смартфон. На экране – акварельный рисунок: пруд с лотосами, – и всего две иконки: справочник контактов и мессенджер. Уведомлений нет. Влад бессильно закрывает глаза, и в этот момент со звуком птичьего щебета приходит сообщение от Гвоздя. "предположим, одна семья". Влад рывком садится на кровати, отчего Джек тоже вскакивает и подбегает к нему. Влад машинально треплет его по голове. – Тихо, тихо, дружок. Всё хорошо... я надеюсь! Главное – он отозвался, а уж дальше я его как-нибудь дожму. Он быстро набирает ответ: "Серёга писал, что он с тобой. Теперь я за него", – и ждёт, не моргая смотрит на экран. На этот раз вместо сообщения от Гвоздя приходит вызов. – Идея не из гениальных, – без приветствия говорит Игнат. – У тебя что, нет нормальной семьи, ради которой стоило бы себя поберечь? Влад на секунду стискивает зубы. – Серёга – моя семья, – произносит он ровно. – Ты не знал? Игнат замирает на полушаге. Он стоит посреди подвала Казаковых, в паре шагов от лестницы, где на стеллаже дожидается стакан с молоком; на Игнате чёрная униформа и ботинки на шнуровке, у него чистые волосы, подстриженные под машинку, и гладко выбритое лицо. – Он не говорил, – выдавливает Игнат наконец. – Соболезную. Прости, что не написал, когда это случилось. Медленно, бесшумно выдохнув, он с силой проводит по лицу рукой, берёт стакан и залпом выпивает половину. Влад гладит Джека, зарывается пальцами в густую светлую шерсть. – Ты не знал, – повторяет он, и взгляд его становится рассеянным. – Должен признать, в этот раз Серёга переборщил с конспирацией. Что ж, я в деле за себя и за него. Какие у тебя планы? Игнат допивает молоко. Наверху, на Липовой аллее, синий фургон впервые за два месяца отъезжает от обочины и разворачивается. Улица пустынна: ни одной машины, никто не косит газон, не играет с детьми и не выгуливает собаку. Таня Казакова в кухне своего дома заваривает чай, Дима сидит за столом, болтая ногами, и ест овсяную кашу с ягодами, рассказывает сам себе сказочную историю. Таня улыбается, достаёт из шкафа чашки, и в этот момент раздаётся стук в дверь. – О, Машенька! – радуется Таня, оставляет чашки и идёт в прихожую, не глядя открывает. Высокий широкоплечий мужчина в песчаного цвета форме и чёрной балаклаве толкает её обратно в дом, одновременно зажимая ей рот. Таня в ужасе округляет глаза и пытается вырваться, но нападающему хватает одной руки, чтобы с ней справиться. Игнат в подвале чутко поворачивает голову и прислушивается, лицо его каменеет. – Перезвоню, – говорит он чуть слышно. – Ситуация три. – Удачи, – отвечает Влад. Следом за широкоплечим в дом входят ещё трое мужчин, тоже в форме и масках. Дима оглядывается и замирает неподвижно, из его открытого рта выпадает комочек каши с раздавленной ягодой. Незваные гости не суетятся, но действуют быстро. Тане и Диме связывают руки и заклеивают скотчем рты, усаживают их на пол в углу кухни. Двое уходят вглубь дома, ещё один выходит на улицу, садится в фургон и едет прочь. – Твой муженёк влез куда не надо и продолжает упорствовать, – негромко, без угрозы говорит широкоплечий, вошедший первым. – Мы его немножко пуганём. Если не совсем дурак, успокоится, и тогда вы с малым сегодня же ночью будете спать в своих кроватках. А вот если твой муженёк дурак, тогда не обессудь, может выйти совсем по-другому. Дима плачет, прижимаясь к матери, шорты на нём намокают от мочи, и Таня пытается локтем привлечь его к себе, наклоняет голову, трётся лбом о лоб. Широкоплечий теряет к ней интерес. Достав телефон, он нажимает одну кнопку и докладывает: – Взяли, выдвигаемся через пару минут. На другой телефон он делает несколько снимков Тани и Димы, велев Тане поднять голову и посмотреть в камеру, пересылает их через мессенджер. Стоит он спиной к прихожей и подвалу, поэтому только Таня видит, как закрытая снаружи на крючок дверь бесшумно распахивается, и из тёмного провала на лестницу возникает Игнат в чёрном, с лицом, покрытым чёрными пятнами и полосами. В одной его руке нож в ножнах, в другой – сложенная металлическая дубинка; в два скользящих шага Игнат преодолевает расстояние до кухни, замахивается и опускает дубинку на затылок широкоплечего. Тот, не издав ни звука, валится вперёд, Игнат подхватывает его, опускает на пол и стяжками связывает ему руки и ноги. Таня смотрит на него с тем же ужасом, с которым встретила четверых в песчаной форме, Игнат не смотрит на неё вообще. Оттащив своего пленника в другой угол, он скрывается в коридоре, и через некоторое время оттуда раздаются глухие звуки ударов и падения, единственный сдавленный крик. Таня зажмуривается и пытается своим телом заслонить Диму от лежащего в углу широкоплечего. Стучит задняя дверь. – Готово, – объявляет последний из незваных гостей, перешагивая порог, – фургон у калит... Игнат, затаившийся у стены, бьёт его по голове, поддерживает падающее тело, повторяет операцию со стяжками. – Готово, мразина, – подтверждает он с удовлетворением и возвращается в кухню. Пару секунд он стоит у двери, шевелит губами, подбирая слова, затем садится на корточки перед Таней и Димой и хриплым, но максимально уверенным и бодрым голосом объявляет: – Димка, ты храбрый парень, не будешь кричать, если я сниму скотч? Учти, будет больно! Таня таращится на него во все глаза, пока он срывает скотч с неё и Димы и ножом разрезает стяжки на их запястьях. – Бабадук! – кричит Дима, внезапно обретя голос. – Бабадук, ты пришёл нас спасти! Он бросается Игнату на шею, и тот берёт его на руки, встаёт и сажает на стол. – Игнат!.. – выдыхает Таня. Вздрогнув, Игнат оборачивается на неё, и Таня осекается. Игнат оглядывается, находит и передаёт ей телефон. – Напиши Саксу, – говорит он всё так же хрипло, – пусть быстренько возвращается с подмогой. Я пока побуду тут. Со скотчем в руках он обходит дом и заклеивает рты всем четверым пленникам, бесцеремонно отодвигает мебель, за которой закреплены микрофоны. В последнюю очередь он возвращается на кухню, указывает на вентиляционную решётку и говорит Тане: – Там ещё один, пусть Сакс достанет. С улицы доносится тихий, но отчётливый звук полицейских сирен. Игнат смотрит в окно, кивает. – Что мне ему сказать?! – шёпотом спрашивает Таня. Игнат пожимает плечами, суёт руку в карман и протягивает ей большой гвоздь. – Правду, – отвечает он. – А, и про фургон там в проулке. Таня ловит его за руку, крепко сжимает, и Дима тоже вцепляется в чёрный рукав. Он ещё немного испуган, но больше восхищён и смотрит на Игната с обожанием. – Куда ты пойдёшь?! – Таня принимается стирать чёрную краску с лица Игната, но лишь размазывает её сильнее, и Игнат ухмыляется и целует её ладонь. – Всё будет хорошо, – говорит он серьёзно. – Ничего не бойся. Я не дам вас в обиду. Скоро всё закончится, а Сакс пусть делает что должен. Он прав, и он молодец. Он выскальзывает в заднюю дверь ровно в тот момент, когда в парадную врываются Казаков и Евгений Тартанов, оба с табельным оружием – и оба они застывают, глядя на четыре малоподвижных тела в коридоре. – Папа пришёл! – кричит Дима. Игнат в саду ухмыляется снова и ныряет в кусты, перемахивает через забор Казаковых, затем – через забор соседей напротив, оказываясь в запущенном саду, заросшем вьюнком, кустарником и осокой. Здесь у него оставлен пластиковый контейнер; Игнат влажными салфетками смывает краску с лица, морщась, когда спиртовые пары щиплют глаза, и выворачивает наизнанку куртку. Изнутри она бежевая, с нашивками на рукавах и груди; Игнат застёгивает её до половины, вытаскивает брючины поверх ботинок и надевает кепку, низко надвигает козырёк. – Ну, поехали, – бормочет он и через сад выходит на соседнюю улицу, оглядывается и поднимает руку, останавливая маршрутный автобус. В проулке за домом Казаковых Евгений Тартанов обходит синий фургон, не опуская пистолет, распахивает заднюю дверь и шарахается в сторону. Внутри никого нет, никого и ничего, кроме матраса на полу и привинченной к стене скобы с болтающимися на ней наручниками. Опустив пистолет, Тартанов высоко задирает подбородок, щурится, по скулам его ходят желваки. По Липовой аллее к дому подъезжают ещё две полицейские машины с отделениями для задержанных, четвёрку в песочной форме, уже отчасти пришедшую в сознание, выводят из дома. Балаклавы с них сняты; один из четверых – загорелый мужчина с тяжёлым рубленым лицом и глубоко посаженными глазами, два месяца назад поставивший микрофоны в доме. Следом появляется машина криминалистов. Дом наводняют люди в бахилах и перчатках, с фотоаппаратами, линейками, пробирками и бумажными пакетами; Таню и Диму осматривает врач, миниатюрная девушка с короткой стрижкой и дружелюбной улыбкой. Александр, стоя на крыльце, неумело и неловко курит чужую сигарету, его взгляд мечется по округе, словно он кого-то ищет. Игнат выходит из автобуса в промышленной зоне. Руки он держит в карманах, сутулится и прихрамывает, идёт не оглядываясь к глухим железным воротам и ногой стучит в закрытую дверь сбоку от них. Когда на пороге появляется охранник в неприметной серой униформе, Игнат бьёт его в подбородок и входит в освободившийся проём, закрывает и запирает дверь за своей спиной. На руках у него чёрные нитриловые перчатки; он связывает оглушённого охранника и заклеивает ему рот, спускается по невысоким ступенькам во двор, выложенный бетонными плитами. У эстакады с правой стороны стоят два тёмно-синих фургона с логотипами разных строительных компаний и пятитонник, борта которого разрисованы эмблемами товаров для животных. Игнат холодно усмехается и на ходу вновь выворачивает куртку чёрной стороной наружу, застёгивает до самого горла и достаёт из кармана выкидную дубинку. В доме Казаковых на крыльцо к Александру выходит Тартанов, вытягивает сигарету из своего портсигара, прикуривает. – Твой сын твердит о Бабадуке, – говорит он задумчиво. – Это и есть твой Новиков? – Я не знаю, – неумело врёт Александр. – Не спрашивай, ладно? Тартанов прочищает горло, затягивается. – И что, ты тоже так можешь? – он кивает назад, на кухонное окно. Александр качает головой. – Нет, – говорит он. – Уже не могу. Эксперты со всеми предосторожностями снимают микрофоны. Игнат, придерживая, опускает на пол безвольно обмякшее тело в чёрном костюме, сводит ему руки за спиной и затягивает стяжку, извлекает из наплечной кобуры своей жертвы пистолет и засовывает себе за пояс, идёт дальше по тихому полутёмному коридору мимо множества дверей и даже не притормаживает, когда за одной из них звонит дребезжащий старый телефонный аппарат. Лицо Игната в разных направлениях пересекают полосы и пятна, и по тому, как они стягивают кожу, понятно, что это чья-то кровь. Птица садится на перекладину ограды. Кайса поднимает взгляд, улыбается, замирает. У птицы маленький красный клюв, оранжевые щёчки и полосатое горлышко, переходящее в белую грудку, она как будто в свою очередь с любопытством рассматривает Кайсу. Убедившись, что человек не двигается, птица слетает на разрытую клумбу и принимается выклёвывать семена из земли. Кайса прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. Таня в гостиной сидит на краю дивана, придерживая стакан с молоком, из которого пьёт Дима. Девушка-врач собирает пустые ампулы и использованные тампоны, застёгивает небольшой синий несессер и укладывает его в непромокаемую сумку. – Если тебе или Диме понадобится помощь, набери меня, – говорит она негромко. – Впрочем, я думаю, всё будет хорошо. Бабадук, кем бы он ни был, оказал поистине целебное воздействие! Дима, услышав знакомое слово, широко улыбается, но глаза у него сонные, а движения вялые. Таня помогает ему лечь, подтыкает одеяло и провожает врача до двери в коридор. – Я оставлю Александру телефон психолога, – обещает врач. Таня кивает, прощается, делает шаг назад и останавливается у книжной полки, берёт в руки фотографию со свадьбы. – Игнат, – шепчет она и закрывает глаза. Дверь вылетает от сильного удара, падает перед письменным столом, за которым никого нет. Игнат резко разворачивается и успевает увернуться от летящей к нему биты; он не пытается соревноваться в скорости или силе, просто выхватывает из-за пояса пистолет и стреляет. Пуля попадает нападающему в плечо. Бита со стуком падает на пол, за ней падает на колени человек в серых костюмных брюках и белой рубашке с расстёгнутым воротом, по рубашке стремительно расползается кровавое пятно. Человек не стонет и не кричит, не издаёт ни звука, только смотрит на Игната исподлобья. Игнат, отступив на пару шагов, снимает трубку телефона, стоящего на столе, и набирает номер службы спасения. – Привет, – говорит он, – Караванная, сто двадцать один. Два трупа и пятеро раненых, хорошо бы парамедиков и полицию. Особенно хорошо – отдел наркосбыта, им тут будет интересно. – Как твоё имя? – по инструкции спрашивает оператор. Игнат хохочет и кладёт трубку. – Ты покойник, – цедит человек, стоящий на коленях. – Нет, – Игнат усмехается. – Покойник ты. Я же обещал, что будет два трупа. Привет Заречному! Он поднимает пистолет и стреляет ещё раз, теперь в голову, и человек в серых брюках валится набок. Игнат кладёт пистолет на стол, быстро проверяет ящики. В верхнем лежит пачка тысячекроновых банкнот в крестообразной бандероли, Игнат досадливо морщится и пару секунд над ней раздумывает, но в итоге закрывает ящик и выходит из кабинета. По пожарной лестнице он поднимается к галерее, опоясывающей здание, и ждёт; когда за стеной вспыхивают огни полицейских машин, Игнат по тросу перебирается на стену и спускается на территорию маленького предприятия по переработке текстиля. Здесь работает много мигрантов, и никому нет до него дела, здесь нет камер и нет охраны в это время суток; проходя мимо корзин с одеждой, предназначенной для переработки, Игнат бросает туда кепку и куртку, выдёргивает из кучи изрядно потрёпанную серую толстовку с глубоким капюшоном. Морщится – толстовка изрядно попахивает, – но надевает, сворачивает в туалет, чтобы умыться, криво улыбается своему отражению в зеркале. – Тебе просто повезло, – он указывает на себя пальцем. – Не зазнавайся. Ты ещё не закончил. В рейсовом автобусе, стоя на задней площадке, где нет никого, кроме него, он включает телефон и набирает номер, сохранённый у него как "Гвоздодёр". – Освободился пораньше, – говорит он. – Заеду? Кайса, сидя на перевёрнутом ведре, смотрит, как красноклювая зебровая амадина копается в клумбе. – Ага, – отвечает она рассеянно. – Хлеба купи, если можешь. Небо над Лагуневым темнеет, появляются первые звёзды, в сизой полосе над закатом тает след реактивного самолёта. На улицах включаются фонари, всеми цветами радуги вспыхивают рекламные щиты и вывески магазинов и развлекательных заведений. В доме Казаковых горит только настольная лампа в гостиной и бра в коридоре. Таня сидит за столом и пишет на листе A4, под ним лежат ещё два исписанных. Дима спит на раздвинутом диване, рядом с ним сидит Александр, крепко сжимая в руке гвоздь, отданный Тане Игнатом. – Я никогда не понимал его на сто процентов, – говорит он вдруг, – но сейчас это что-то запредельное. Он улыбается. – Ты правда оставляла ему молоко? Почему я не замечал?.. – Потому что ты не очень внимательный вне службы, – Таня бросает на него нежный взгляд. – И потому что мы с Димой условились не говорить тебе о Бабадуке, тебя ведь расстраивало одно упоминание о нём. Наклонившись, она проводит рукой по щеке мужа. – Она много значит для вас, да? Эта книга? – спрашивает она тихо. Александр задумывается, пожимает плечами. – Я даже не знал, что есть книга, пока не нашёл её в подвале, – произносит он медленно. – Был фильм. Я включил его от скуки, пока маялся в лазарете на Фоксенах с переломом руки в первую ночь, написал о нём Тохе, и он ответил: "Не смотри без меня". Я выключил, думал отложить до возвращения домой, а Тоха, он – он появился у меня через час со свеженьким гипсом. Сломал себе руку, чтобы посмотреть со мной фильм. Он замолкает, бессмысленно глядя перед собой, полностью уйдя в воспоминания. Таня прикрывает рот ладонью, смотрит с недоверчивым ужасом, затем морщит лоб, припоминая: – Аня говорила что-то такое, ей Лиза рассказывала. Аня терпеть не могла Игната, ссылалась то и дело на разные истории, но я думала, она преувеличивает. – У него ненормально высокий болевой порог, – отстранённо замечает Александр, трясёт головой, опомнившись: – Аня? Та вертихвостка, что даже на похороны Лизы не приехала? – Её не было в стране, – возражает Таня. Александр смотрит на неё, вздыхает, затем встаёт и целует её в макушку, прижимает к себе. – Прости меня, – говорит он. – Прости, что подверг вас опасности. Это не повторится, до конца процесса вас будут охранять. – Игнат?.. – Таня задирает голову. Александр отводит глаза и неловко смеётся. – Нет, Женька машину организует. Я скажу тебе номер, чтобы ты знала, кто за вами наблюдает. Таня пристально смотрит на него, морщит лоб, спрашивает: – А Игнат? Он вернётся?.. На этот раз Александр долго молчит, прежде чем ответить. – Вряд ли, – признаётся он наконец. – Я бы хотел, но у него определённо другие планы, и меня он в них посвящать не собирается. Мы с ним сейчас по разные стороны баррикад. – Что это значит? – Таня хмурится. Александр молчит. Позже, когда она забывается беспокойным сном рядом с Димой, Александр открывает мессенджер в своём смартфоне, выбирает абонента и отправляет несколько коротких сообщений. "Ты спас мою семью". "Спасибо, Тох". "Прости меня, я виноват". "То, что ты делаешь". "Спасибо". Пару минут он ждёт, глядя на экран, постукивая пальцем по краю смартфона, но ответа нет, как и отметки о прочтении. Запрокинув голову, Александр вздыхает, затем бесшумно встаёт, идёт на кухню и пьёт молоко прямо из бутылки, прижимает холодное стекло ко лбу. Смартфон гасит экран, перейдя в режим энергосбережения. Александр возвращается в гостиную, ложится с другой стороны от Димы. Сон не идёт; Александр лежит на спине с открытыми глазами, хмурится, бездумно водит пальцами по тонкому одеялу и наконец снова тянется к смартфону. "Одна семья, одна Родина, одна слава", – пишет он. В доме на Торфяной дороге Кайса вздыхает и приподнимается на локтях, осторожно трясёт Игната за плечо. – Телефон, – сообщает она лаконично. Мгновенно проснувшись, Игнат перегибается через неё и берёт с тумбочки свой телефон, разблокирует, читает, бегая глазами по строчкам. И расплывается в улыбке, смеётся, качает головой. – Сакс в своих лучших традициях, – бормочет он. Набирает, игнорируя заглавные буквы и запятые: "да иди ты спать уже дурында. водки дёрни и ложись. вы в безопасности я позаботился". Добавляет, помедлив: "ОСОРОС". Кайса смотрит на него снизу вверх из-под полуприкрытых век, поднимает руку, проводит по его щеке, по кромке кровавой раны, которую видит только она. На кончиках её пальцев остаётся видимая только ей кровь. – Прости, – Игнат разводит руками. – Я думал, что отключил все сигналы. – Ты отключил, – сонно соглашается Кайса. Игнат меняется в лице. – Тогда как?.. – Мне приснилось, – непонятно отвечает Кайса и, отвернувшись от него, подтягивает одеяло к груди. Игнат, помедлив, закатывает глаза и ложится рядом, обнимает Кайсу поверх одеяла и прижимается лицом к её затылку. Белый пододеяльник под ладонью Кайсы превращается в перила крыльца с облезлой, потрескавшейся краской. Желтоватые сапоги с широкими голенищами медленно поднимаются по ступеням; над голенищами – узкие синие джинсы, красная рубашка в клетку. Волосы Кайсы связаны в нетугой хвост, прядки у лица выбиваются, их треплет ветер, и Кайса заправляет их за уши. Не отбрасывая тени на пыльный пол, она идёт по дому, оглядываясь с любопытством, словно видит всё это впервые. Кухонный смеситель подтекает, в эмалированной раковине – коричневато-рыжий след от воды; в большой фаянсовой кружке – недопитый кофе, рядом надкушенный бутеброд, сложенная газета. На первой полосе фото улыбающейся Тони и заголовок: "Мать изнасилованной и убитой девочки покончила с собой. Кто за это ответит?" – Если бы я знал, чем всё закончится, я не привёл бы её в наш дом, – говорит Виктор за спиной Кайсы. – Но ты знал, – Кайса не оборачивается. – Мама предупреждала тебя, и тётя Эм тоже. Виктор шумно вздыхает, отодвигает стул и садится. В отличие от Кайсы, он отбрасывает тень, и, когда он проводит рукой по столу, на пыльной поверхности остаётся чистая полоса. Виктор отряхивает руку. На дочь он не смотрит. – Я просто пожалел её, – говорит он. Кайса открывает кухонный шкаф, достаёт упаковку толстых красных свечей, берёт одну в руку и дует на фитиль, и от её дыхания разгорается и неспешно крепнет огонёк. – Сиди здесь, – приказывает она, смерив отца оценивающим взглядом. – Я не знаю, как у меня пройдёт. – Будь осторожна, – просит Виктор. – Пожалуйста, малышка. Не удостоив его ответом, Кайса подходит к задней двери дома, рукой со свечой рисует невидимую букву П по верхнему краю дверной коробки. Дотрагивается до круглой ручки, поворачивает, нажимает; капля воска стекает на палец, и это палец Ингрид Ульсдоттир. Ингрид смотрит в дверной проём, где, словно над костром, зыбко трепещут воздушные потоки. Губы её плотно сжаты, подбородок упрямо вздёрнут; отвернувшись, она идёт к следующей двери и обводит её пламенем свечи, прежде чем открыть. Результат снова её не устраивает. Сауна пуста и холодна, но всё же это сауна, пусть воздух и дрожит над порогом. Ингрид захлопывает дверь и повторяет обводку – и закрывает глаза, упирается лбом в стену. – Вот как, – бормочет она, тяжело дыша. – Что же теперь. Я не могу изменить прошлое!.. Задув свечу, Ингрид выпрямляется, расправляет плечи и смотрит на часы. По узкой тёмной лестнице она поднимается на второй этаж и входит в комнату Маргарет в конце коридора. Здесь нараспашку открыто окно, затянутое мелкой сеткой от насекомых; кровать – большая, взрослого размера, – гладко застелена белоснежным бельём и накрыта вязаным покрывалом, на полке над столом несколько детских книг и толстый блокнот в кожаной обложке, абсолютно новый, ни разу не открытый. Ингрид снимает его с полки, берёт из стеклянного стакана красный фломастер и пишет на первой странице: "Следуй своей силе". Она собирается написать что-то ещё, долго держит фломастер над коричневой бумагой, но в итоге надевает на него колпачок и, заложив им блокнот, оставляет и одно, и другое на столе. В ящике для игрушек, что в изножье кровати, Ингрид находит коробку с толстыми восковыми мелками, проверяет: внутри красный, синий, белый и зелёный, – и спускается обратно на первый этаж. Виктор сидит в гостиной, ссутулившись и опустив руки между коленей. – Отмылось, – жалко говорит он, поднимая глаза. Ингрид смотрит на него так, словно не понимает, о чём он, и Виктор, пошатнувшись, поднимается на ноги. – Сколько ты выпил? – спрашивает Ингрид безэмоционально. Виктор пожимает плечами. – Немного. Я не помню, там оставалось в бутылке... Его джинсы мокрые ниже колена, на рубашке, рядом с пятном от соуса, тёмное влажное пятно от алкоголя. Ингрид бессильно трёт висок, вздыхает и принимает решение. – Хорошо, – говорит она. – Мне всё ещё нужно кое-что сделать. Я спущусь в подвал. Я запрещаю тебе входить туда до моего возвращения, ты понимаешь? И я хочу, чтобы ты ждал здесь. Вик, ты слышишь меня? Понимаешь?.. – Конечно, – подтверждает Виктор. – Я всё сделаю, милая. Тебе не нужно обо мне волноваться. Ингрид сверлит его пристальным взглядом ещё несколько секунд, сомневается – и смиряется с неизбежным. Посмотрев на часы, она спускается в подвал и освобождает подход к одной из стен, стаскивая в противоположный угол коробки и ящики, детское кресло, стремянку и деревянную лошадку-качалку, а затем прямо на бетоне восковыми мелками рисует дверь – грубую, без изысков, но вполне узнаваемую, с откосами и порогом. На месте, где должна быть ручка, Ингрид ставит жирный крест и долго роется в отодвинутых ящиках, прежде чем извлечь из груды вещей поворотную дверную ручку с облупившейся от времени краской. На то, чтобы выдолбить в стене углубление и забить туда кусок резинового шланга, у Ингрид уходит ещё полчаса, но в итоге ручка крепко держится в бетоне и даже поворачивается под рукой. Красным мелом Ингрид очерчивает полукруг перед дверью и пишет несколько символов вдоль линии. Откладывает мел. Зажигает свечу. – Я, Ингрид Яника Ульсдоттир, дочь своей матери, внучка своей бабушки, кровь от крови, душа от души рода, прошу за Маргарет Кайсу Ульсдоттир, внучку моей матери, правнучку моей бабушки, кровь от крови, душу от души рода, – говорит она негромко, и свеча дрожит от её дыхания. Закрыв глаза, Ингрид поворачивает дверную ручку, толкает дверь и делает шаг вперёд, в зыбкий серый туман. – Могу я воспользоваться твоим ноутбуком? – спрашивает Кайса за завтраком. Игнат смотрит, как она ест сухой зернистый творог без всяких добавок, трясёт головой, сбрасывая оцепенение, отвечает: – Без проблем. Пароль ты знаешь – без пробелов, все буквы строчные. Кайса кивает. – Спасибо. Возьми машину. Ключи на вешалке. На прощание Игнат целует её в макушку. Кайса провожает его тяжёлым оценивающим взглядом, пожимает плечами и открывает ноутбук, вводит пароль и открывает браузер в режиме "инкогнито". Набирает на своём телефоне международный номер, ждёт, говорит по-английски: – Привет, это Маргарет. Мне нужен доступ в библиотеку. Адрес: ноль-ноль, один-си, сорок два, и-три, восемь-эф, си-эф. Ключ: similis similis. Игнат ждёт в аэропорту Лагунева в зале прибытия. Он в коричневых солнцезащитных очках-авиаторах, в красной бейсболке, в футболке, подаренной Дияром, и взгляды окружающих соскальзывают с его лица на надпись, вызывающую мимолётные смешки. Время от времени Игнат посматривает на табло, но чаще не видит ничего и никого, глубоко задумавшись. В руке он держит ключи от "патриота", крутит брелок из прессованной кожи с тиснёными рунами. Влада, тем не менее, он замечает сразу, и не в последнюю очередь благодаря тому, что рядом с Владом идёт лабрадор Джек на коротком поводке и в наморднике. – Прости, – говорит Влад, подходя ближе. – Мне не с кем его оставить. Наш собачий нянь уехал фотографировать пингвинов в Антарктиду, он ждал приглашения лет пять, так что я не могу его осуждать! Игнат глубокомысленно хмыкает. Лабрадор плюхается на задницу, подметая хвостом пол, и даёт лапу. – Его зовут Джек, – добавляет Влад. – Добро пожаловать, Джек, – послушно говорит Игнат и пожимает протянутую лапу. – Что ж. Вряд ли ты будешь проблемой! В машине он сперва барабанит пальцами по рулевому колесу, затем достаёт из кармана джинсов жетоны на цепочке и молча вкладывает в ладонь Влада, который их встряхивает, смотрит на имя и номер Бабурова, кивает и отворачивается к окну. Игнат включает музыку. Кайса сидит за ноутбуком, подвернув под себя ногу. На экране – отсканированный разворот пожелтевшей от времени книги, написанной от руки крупным почерком с завитушками и засечками, каждый абзац начинается с лазурной буквицы, украшенной цветочной вязью. Язык не похож ни на английский, ни на скандинавский; Кайса сверяется с таблицей соответствия, открытой в отдельной вкладке, и по слову переносит в свой гримуар фразы на скандинавском. Рядом с ней на столе кружка травяного настоя, в маленьком блюдечке – порезанное на куски яблоко, уже покрывшееся коричневатым налётом. Задумавшись в очередной раз, Кайса рисует на полях своих заметок распахнутую дверь посреди поля травы, покусывает губу. – Если бы знать, – бормочет она. Когда "патриот" съезжает с дороги к дому и трижды хлопают двери, Кайса закрывает гримуар и браузер и накидывает кардиган поверх чёрного льняного платья, нащупывает ногами балетки. Прислушивается, ожидая, воспользуется ли Игнат ключом, но он стучит в дверь, и Кайса идёт открывать. Ей не удаётся приветственная улыбка, она открывает дверь с сумрачным и отчасти высокомерным лицом, которое тут же меняется, стоит ей увидеть Джека, уже без намордника и без поводка. – О-о-о! – тянет Кайса и садится на корточки. – Привет! А кто тут у нас такой хороший мальчик?! Джек немедленно вываливает язык и лезет обниматься, опрокидывая Кайсу на крыльцо, садится сам и протягивает лапу. – Извини, – говорит сверху Влад, – Джек очень дружелюбный и потому не очень воспитанный. Кайса торжественно пожимает лапу и позволяет Джеку облизать ей лицо, смеётся и поднимает голову. – Привет, – повторяет она, разглядывая Влада. Он в синих джинсах, простой белой футболке и куртке оливкового цвета, с брезентовой сумкой через плечо, и весь он окутан густой сине-сизой дымкой; он скупо улыбается и кивает в ответ. Игнат помогает Кайсе подняться, она отряхивает платье и пропускает Джека в дом первым. Влад заходит последним, тщательно вытирает подошвы ботинок о коврик, прежде чем разуться. Носки у него тоже оливковые, наводящие на мысли об армии и военной форме. Не обращая внимания на остальных, Кайса идёт на кухню, наливает в большую пластиковую миску чистой воды и ставит на пол, подзывает Джека и гладит его, пока он пьёт. – Я же говорил, – Игнат легко толкает Влада локтем. Тот усмехается, но по-прежнему стоит с сумкой на плече, обшаривает глазами дом и молчит. Кайса пристально смотрит на него, уже не улыбаясь. – Предложение в силе, – негромко замечает она. Влад вопросительно приподнимает брови. – Будет удобнее и проще, если ты останешься здесь, – поясняет Игнат. – Наверху есть свободная комната. Я покажу?.. Непонятно, кого именно он спрашивает, и ни Кайса, ни Влад ему не отвечают. Кайса отворачивается, ставит чайник на плиту, лезет в холодильник. Громко спрашивает: – Пищевые аллергии есть? – У меня или у Джека? – Влад наконец снимает ремень сумки с плеча. – В любом случае, ответ – нет. – Замечательно, – откликается Кайса. Джек тычется носом ей в ноги, затем отходит и ложится на пол под дверью в кладовку. – По-моему, я ей не нравлюсь, – шёпотом сообщает Влад Игнату. Кайса слышит. Беззвучно усмехнувшись, она качает головой и открывает кран с горячей водой, чтобы помыть овощи – и заодно отсечь себя от лишних звуков. Игнат беззаботно машет рукой. – Уверяю тебя, – говорит он так же тихо, – если ты ей не понравишься, она не оставит тебе простора для сомнений! А пока всё в порядке. Пойдём, положишь вещи. Обед проходит максимально неловко. Роль радушной хозяйки Кайсе незнакома, и она не пытается завести разговор на нейтральную тему, молчание её не тяготит, и единственный, кому достаются её улыбки, это Джек, кладущий голову ей на колени. Влад с равным интересом поглядывает на собаку и на тарелку Кайсы, где отварная индейка соседствует с морской капустой. Непонятно, верит ли он словам Игната; ему, в отличие от Кайсы, молчать непривычно, но он старается соблюдать устав чужого монастыря. Игната же догоняют собственные мысли. Он ест медленнее остальных, то и дело замирая, на лице его отражается работа мысли, взгляд мечется из стороны в сторону, но видит Игнат вовсе не обеденный стол. Перед его глазами мелькают картины из прошлого: столкновения с похитителями, ужас в глазах детей, одинаковые письма с требованием выкупа, – и Бабуров, грязный и бледный, прощающийся навсегда в Калининском лесопарке. – Спасибо, – говорит наконец Влад. – Ты хорошо готовишь. – Он хорошо готовит, – Кайса кивает на Игната. – Мою стряпню ем только я сама. Вот теперь Влад удивляется. – Как тебе удалось его заставить?! Прежде чем ответить, Кайса делает глоток воды из своего стакана, пожимает плечами: – Я даже не просила. Ты пьёшь чай или кофе? Она поддёргивает рукава кардигана, снимает голову Джека со своего колена, не обращая внимания на мокрое пятно от собачьей слюны, и собирает посуду. Лишь когда она вынимает вилку из руки Игната, тот приходит в себя, смаргивает и коротко вздыхает, поднимает глаза на Кайсу. – Сколько мне осталось? – спрашивает он. Влад закатывает глаза и открывает рот, чтобы пошутить, но вовремя осекается, заметив, что и Кайса, и Игнат абсолютно серьёзны и скучны, словно обсуждают эту тему каждый день. Кайса перекладывает вилку в другую руку и прикладывает два пальца к щеке Игната. На этот раз она не только видит кровь, но и слышит выстрелы – глухие, далёкие, – и неразборчивые крики, топот ботинок по деревянным полам. – Чуть больше месяца, – говорит она наконец и отворачивается, уносит посуду в раковину и включает воду, наполняет чайник, зажигает огонь на плите. Игнат кивает и переводит глаза на Влада. – Это наш дедлайн, – подытоживает он. – Плана Б не будет. Первое июня – последний срок. Влад рассеянно отламывает кусок хлеба и скармливает с ладони Джеку. Смотрит на Игната, на Кайсу, снова на Игната. – И что же ты планировал? – произносит он с расстановкой. – Я имею в виду, до меня. Собирался геройски последовать за Серёгой?.. Руки Кайсы на мгновение замирают над мыльной тарелкой, она почти оборачивается, чтобы вмешаться, затем закрывает глаза и медленно переводит дух. – Что?.. – теряется Игнат. – Если бы я не написал тебе, – Влад наклоняется вперёд, – ты бы никого не позвал, так? Пошёл бы один грудью на танк, да, суицидник? Теперь уже Игнат открывает рот, чтобы возразить, но не успевает ничего сказать, потому что Влад вдруг хлопает обеими ладонями по столу, отчего Игнат и Джек подскакивают, а Кайса вздрагивает и роняет вилку. Громкий звук Влада не останавливает. – Вы с ним два дебила, – говорит он зло и отчётливо. – Если бы вы, уроды, не играли в догонялки с этой мразью, а собрали нас всех, на кладбище сейчас гнили бы они, а не Серёга, ты понимаешь это?! Вам чего неймлось? Детство в жопе играло? Острых ощущений в пехоте недобрали?! Почему вы, мать вашу, никому ничего не сказали?! Он срывается на крик и вскакивает, уронив стул, несколько секунд смотрит на Игната сверху вниз так, словно хочет его ударить, а затем разворачивается и выходит из кухни и из дома вообще, хлопает дверью. На крыльце он останавливается и запрокидывает голову, пережидая, пока высохнут слёзы, глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз. В кухне Кайса выключает закипевший чайник, бросает в большие кружки самодельные пакетики с цветными ярлычками, заливает кипятком. Игнат, ошеломлённый и бледный, поворачивается к ней. – Ты не знаешь, он с сахаром пьёт? – невозмутимо спрашивает Кайса. Болезненно сморщившись, Игнат прикрывает глаза, трёт лицо рукой. – Господи, – бормочет он, – как же я облажался!.. Кайса ставит обе кружки перед ним. – Фиолетовый – ему, зелёный – тебе, – говорит она. – Только Джека не выпусти. Игнат не спорит. Послушно взяв обе кружки, он ногой открывает дверь и тоже выходит на крыльцо. Джек идёт было за ним, но Кайса приманивает его обратно собачьим печеньем, треплет по загривку и возвращается к мытью посуды. Влад стоит, опираясь о перила крыльца. Когда Игнат молча протягивает ему кружку, Влад так же молча её берёт, обхватывает пальцами – снаружи она чуть тёплая и не обжигает. – Прости, – с трудом выговаривает Игнат. – Я... никогда не рассматривал такой вариант. Не думал об этом. – Знаю, – Влад вздыхает. – Ты не мозг партии, ты вообще не думал. Ты хотел сложиться с пользой, вот и всё, и не могу сказать, что я тебя не понимаю. На Игната он по-прежнему не смотрит, дует на содержимое чашки, прежде чем сделать глоток. – Как он на тебя вышел? – Я на него вышел, – Игнат пожимает плечами и тоже пьёт травяной чай. – Мне нужны были новые документы. Влад задумчиво кивает. – Убил бы, – говорит он искренне и делает ещё один глоток. – Обоих. Идиоты клинические. Игнат опускает голову, а Влад, напротив, встряхивается и наконец поворачивается к нему. – Серёга оставил мне резюме вашей деятельности, – голос Влада сочится ядом. – По его прикидкам, задействовано от двадцати пяти до полусотни человек по всей стране, ты согласен? – Я планировал убрать босса, – Игнат не подтверждает, но и не отрицает. – Без паука сеть долго не просуществует. – И ты готов принять, что они уйдут от наказания?.. – Влад выдерживает паузу. – Короче. Во-первых, я вызываю Андрюху. Если кто хорош в планах, так это он. Во-вторых, я на денёк вернусь в Типер. Серёгин шеф хотел знать, чем вы, дебилы, занимались, так я ему скажу, пусть помогает. Ликвидировать полсотни мы сможем, а взять живьём – нет, без шансов, так что нужны и контакты, и доказательства. Он допивает чай, принюхивается к оставшемуся в кружке пакетику. – В конце концов, – добавляет он хмуро, – живые смогут посотрудничать со следствием и сказать, где дети, которых так и не нашли. Получить тело тоже важно. По скулам его ходят желваки, и Игнат снова отводит глаза. – Я обещал одного из боссов Шуваеву, – признаётся он. – Серёга был против. – Серёга, как мы выяснили, тоже не мозг партии, – язвит Влад, – и далеко не ангел. А покойникам права голоса не давали. Циничную браваду его слов непоправимо портят навернувшиеся на глаза слёзы. Шмыгнув носом, Влад лезет в карман за платком, сморкается и снова вздыхает. – Значит, решено, – подытоживает он. – Как думаешь, Кайса согласится присмотреть за Джеком, пока меня не будет? – А я на что? – возражает Игнат. Влад косится на него. – А тебе я собаку не доверю, – лишь наполовину в шутку отвечает он. Кайса приподнимается и передвигает бегунок календаря на второе мая, снова садится за стол и расправляет ткань телесного цвета для новой куклы. Кайса в мешковатом платье с рукавами до локтя, в балетках, волосы связаны в небрежный хвост, в ушах крупные серьги конго. На пробковую доску рядом с календарём приколоты распечатанные фотографии Иля Полещука и Вячеслава Плотникова вместе с обрезком золотистого шейного платка; с другой стороны от календаря за рамку доски воткнута визитка Калязина. В паре метров позади Кайсы на огромной плюшевой лежанке спит Джек, подёргивает ушами и лапой. На кухне за обеденным столом, развёрнутым торцом к окну, вполголоса совещаются Игнат и Андрей Мучанов. Андрей – широкоплечий громила, загорелый до бронзового цвета, с длинными чёрными волосами, заплетёнными в косу, и старым белым шрамом поперёк брови и левого века; из-за деформации оно всегда немного опущено, и кажется, что Андрей щурится. Рядом с ним лежат очки в чёрной пластиковой оправе и серебристый портсигар с эмблемой винодельни Южной Звезды. На экране ноутбука раскрыта карта Лагунева, но Андрей рисует маркером по бумажной карте, расстеленной на столе. Игнат кивает и записывает, изредка переспрашивая. Фотография Плотникова есть и у него, и когда Игнат отодвигает её в сторону, чтобы не мешала, фотография превращается в самого Плотникова. Вячеслав стоит у окна на втором этаже своего дома на Садовой улице, он в халате и с мокрой головой, с почти пустым стаканом в руке. Чуть скривив губы, он смотрит через улицу на школьную площадку, где в обеденный перерыв играют дети. Лицо его выражает нечто среднее между презрением и завистью. Снаружи его не видно – дом отделён от дороги не только высоким сплошным забором, но и цветущими вечнозелёными деревьями, бросающими густую тень на наружную стену. Плотникову тень не мешает; сделав глоток, он берёт с подоконника маленький полевой бинокль и подносит к глазам, чтобы лучше разглядеть ребёнка – девочку лет десяти в ярком свитшоте с круглой розовой свинкой на груди и на спине. У девочки толстая русая коса до лопаток и очки в яркой оправе, ничуть не мешающие ей с энтузиазмом играть в баскетбол с другими детьми. Она стучит мячом по асфальту, подпрыгивает и кидает, но промахивается мимо корзины. Плотников со свистом выдыхает воздух, откладывает бинокль и уходит вглубь комнаты, к столу, снимает трубку домашнего телефона. – Ещё спишь? – неодобрительно спрашивает он, услышав ответ. – Порошок убьёт тебя когда-нибудь, вот увидишь. В спектрограмме его голоса на экране моноблока отображается несколько особенно высоких пиков. Барбара Ягель плотнее прижимает наушники к голове. Сегодня она в кремовых брюках и белом хлопчатобумажном свитере, на шее висит на зелёном шнурке бейдж с именем; кроме неё в кабинете Анцупова никого нет, на круглом столе – ворох бумаг, два ноутбука, большая бутылка воды и открытая коробка шоколадных конфет. – Что по Призраку? – спрашивает Плотников, барабаня пальцами по столу. В застеклённом книжном шкафу на одной из центральных полок стоит в деревянной коробке тряпичная кукла в золотом платье и кружевах. У куклы медные кудри, зелёные глаза и робкая, едва намеченная улыбка, смягчающая яркие цвета. – Есть мнение – не моё! – сразу открещивается Полещук, – что это Призрак недавно устроил шухер Заречному. В общем, похоже: ребятки, которые выжили, его не видели и не слышали, он ко всем заходил со спины, только охранник утверждает, что открыл дверь самому обычному работяге в кепочке. Что характерно, рассмотреть работягу он уже не успел. От души зевнув, он спускает ноги на пол, встаёт, почёсывая живот над резинкой трусов. В кровати за его спиной кто-то лежит, из-под одеяла видно только макушку с короткими светлыми волосами. – Заречного брала полиция, – хмуро напоминает Плотников. – Зачем Призраку с ними связываться? Он сам вне закона. Некоторое время он раздумывает, пока Полещук у себя, в доме на Ашер, спускается на первый этаж в кухню, чтобы налить себе холодного сока. В кабинете Анцупова Барбара делает пометку в блокноте: "Заречный, охранник, кепочка". – Что ж, будем ловить на живца, – решает Плотников. – Не суйся пока никуда, я подыщу новых сотрудников. Есть на примете один груз, уж его-то Призрак не пропустит, а мы на этот раз будем готовы. Барбара усмехается, слыша чуть более долгую паузу перед словом "сотрудники". "Новые исполнители", – отмечает она в блокноте и снимает наушники, когда Плотников вешает трубку. В кабинет входит Анцупов, на ходу просматривая документы в полиэтиленовой папке неоново-малинового цвета, за ним идёт невысокий лысеющий мужчина с носом-картошкой, румяными щеками и блёклыми редкими бровями. Он в чёрном костюме с белой рубашкой и бордовым галстуком, к лацкану приколот бейдж посетителя, но видно только фамилию Макинтош. – Шутки в сторону, Валечка, – говорит он в спину Анцупову. – Я не могу одной своей волей организовать такую операцию за две недели! – За три, – невозмутимо поправляет Анцупов. – Безусловно, это меняет дело! – Макинтош закатывает глаза. – О, Варечка, здравствуй, дорогая. Теперь глаза закатывает Анцупов, едва удерживается от тяжёлого вздоха, но Барбара на фамильярность не реагирует. – Добрый день, Юрий, – она разворачивается на стуле. – Есть новости по фигуранту-один, он планирует новое похищение. Пока без подробностей. Макинтош подсаживается к столу, наливает себе воды и закидывает в рот конфету, принимается перебирать распечатки. – Это можно, – говорит он серьёзно, указывая на выделенный маркером абзац. – Вот это даже почти гениально. Кто рыбу составлял? Анцупов пожимает плечами. – Кто-то из друзей моего погибшего сотрудника, – отвечает он. – Давай, Юра, не жмись. Надо взять всех, это вопрос профессиональной чести и гордости, ты не находишь? Барбара едва заметно усмехается. Макинтош исподлобья смотрит на Анцупова, поджимает губы. – Гордиться нам с тобой тут уже нечем, – кисло замечает он, – нашли и разработали-то всё без нас. А вот честь обязывает, тут ты прав. Ладно, по рукам, сделаем как ты хочешь, но больше я с тобой в покер не играю. Название присвоили? – "Зачётка", – отвечает за Анцупова Барбара. – Почему "Зачётка"? – удивляется Андрей Мучанов. На кухонном столе они уже не помещаются и сидят втроём на полу в холле второго этажа, в паре метров от одиноко стоящей открытой двери. Игнат в клетчатой рубашке и спортивных штанах, сшитых Кайсой, Андрей в ярко-розовой футболке и чёрных джинсах, Влад в синих джинсах и майке. На правом предплечье у него свежая, ещё заклеенная плёнкой татуировка: чёрно-белый бумажный журавлик. – Какая разница? – откликается Игнат. – "Омнибус", помнится, тебя не беспокоил. Андрей ухмыляется во весь рот, демонстрируя ровные белые зубы, чересчур великолепные для настоящих. – Потому что они должны сработать чётко, – говорит Влад, – иначе последствия будут разгребать до второго пришествия. – Ну-ну, – Игнат хмыкает. – Уверен, что они не решат нам "помочь" в самый неподходящий момент? – Какая разница? – его же словами отвечает Влад. – Наше дело – тоже чисто сработать. Если тебя беспокоит Шуваев, так Плотников может быть и не в курсе, где Саша... Сашино тело. Раздражённый оговоркой он морщится и чешет лоб, вытягивает ногу. Игнат собирается возразить, но его сбивает пришедшая в голову мысль, он закрывает рот, хмурится и погружается в раздумья, смотрит рассеянно мимо Андрея. С первого этажа, цокая когтями по ламинату, поднимается Джек с резиновой игрушкой в зубах, бросает её на пол перед Владом и сам плюхается рядом. Влад машинально треплет его по загривку. – Что, если они не клюнут? – спрашивает он больше для проформы, не дождавшись реакции. – Они клюнут, – обещает Андрей и указывает на Игната. – Он слишком сильно им мешает, они не упустят такой шанс. Меня больше интересует, почему он так уверен, что не переживёт этой встречи? Влад смотрит на Игната, погружённого в свои мысли, качает головой и ничего не говорит. Вместо этого он поджидает Кайсу на крыльце, когда она возвращается с прогулки. – Что будет, если я возьму тебя за руку? – любопытствует он, предусмотрительно держа руки в карманах джинсов. – Я узнаю, как ты умрёшь, – спокойно говорит Кайса, поднимаясь по ступенькам. Останавливается, склоняет голову набок, смотрит на Влада без улыбки. – И когда?.. – уточняет он. – Возможно, – Кайса плотнее запахивает кардиган. – Если осталось недолго. – Как Тохе?.. Молчание тянется бесконечно. Наконец Влад сдаётся: – И ничего нельзя сделать? – Я предупреждала людей пару раз, – неохотно произносит Кайса. – Ничего не изменилось. Влад кивает – и вдруг бледнеет и выпрямляется, смотрит на Кайсу с оторопью и пониманием. – Ты предупредила Серёгу, да? Вот откуда письмо. Вот почему он его оставил... Кайса отводит глаза, вздыхает и уходит в дом. Влад отворачивается, берётся руками за перила и свешивает голову, стонет сквозь зубы. – Ничего не изменилось, – повторяет он. – Ничего не изменилось.