Каждая четвёртая

Дом стоит возле просёлочной дороги, разделяющей кукурузные поля и загоны для выпаса овец. Небольшой, двухэтажный, он недавно покрашен тёмно-голубой краской, и чёрная крыша жирной линией отделяет его от бескрайнего купола неба. От недавно прошедших дождей на дороге остались лужи, канавы заполнены примерно на треть. Время едва перевалило за полдень. В кухне внутри дома Ингрид Ульсдоттир готовит обед, поглядывая то в одно, то в другое окно – ждёт мужа и одновременно контролирует дочь, играющую на заднем дворе. Стены кухни завешаны пучками трав, перевязанными атласными лентами, в приоткрытой кладовой на полках стоят банки варенья, солёных грибов и маринованных початков кукурузы, на верхней полке – банки с компотами, на крючках – вязанки чеснока и лука. Ингрид ловко разделывает мясо, помешивает густо булькающий суп и иногда прихлёбывает тёплое молоко из большой глиняной кружки. Маленькая Маргарет в льняном платье, домашней вязаной кофте и красных резиновых сапогах исследует лужу, наполовину разделённую забором, залезает на нижний поперечный брус, чтобы выглянуть в поле, но за кукурузой не видно ничего другого, и Маргарет со вздохом слезает обратно. – В тот день мама тревожилась, – говорит Кайса. – Ей с утра было не по себе. Она чувствовала, что это плохо кончится. По просёлочной дороге приближается автомобиль, дешёвый южно-азиатский пикап "чэнлин" с открытым кузовом и расшатанной от условий эксплуатации подвеской. В кабине двое – Виктор Кулагин и Тамар Бинг, женщина ещё не старая, но измотанная до крайности, с заплаканными красными глазами и глубокими морщинами на лбу и возле губ. Она одета кое-как, в свитер и грязные домашние штаны; когда Виктор помогает ей выйти из машины, она ступает прямо в очередную лужу, и её серые кеды промокают насквозь. Ингрид роняет ложку и забывает её поднять. Неподвижная, напряжённая, она смотрит в окно и стискивает варежку-прихватку так сильно, что белеют костяшки пальцев. – Боже, нет, – выдыхает она. – Неделей раньше пропала Тоня, младшая дочь Тамар, – поясняет Кайса. – Ей было четырнадцать, она уехала на велосипеде и не вернулась. Велосипед нашли в тот же день в кювете, но Тоня как сквозь землю провалилась. Велосипед, грязный, с погнутым передним колесом, вытаскивают из канавы и кладут на обочину. Поисковая группа состоит из троих мужчин, они по очереди кричат имя Тони и замолкают, прислушиваясь, но слышат только шелест кукурузы и крики ворон. – Никто не сомневался, что случилось что-то плохое. Просто никто не знал, что именно. Маргарет во дворе забирается на качели и отталкивается ногой, раскачиваясь всё сильнее. Виктор ведёт Тамар к крыльцу, открывает двери, пропуская её в дом. Ингрид ждёт на пороге кухни. – Тамар, – говорит она недобро. – Зачем ты пришла? – Инга!.. – шикает Виктор. Тамар снова начинает плакать, но Ингрид ничуть не смягчается. Видно, что участие мужа лишь раздражает её дополнительно. А Виктор, оставив Тамар, подходит ближе к жене, говорит вполголоса: – Послушай, ты ведь знаешь про Тоню. Они в отчаянии, Тамар не спала уже несколько дней. Им нужна определённость, а Мэгги... – Не трогай её, – предостерегает Ингрид. – Ты не знаешь, куда лезешь. Зачем ты вообще рассказал о ней?! – Инга, – Виктор берёт её за руки, – ну что плохого, если она просто посмотрит на фотографию? Ты же разрешаешь ей искать кошек, какая разница? – Какая разница между кошкой и человеком?! – Ингрид вскидывает брови. – Серьёзно?! – Вот именно, – Виктор сильнее сжимает её руки. – Послушай. Неужели ты не хотела бы знать точно, где твоя дочь? – Я и так знаю, – Ингрид вырывается и уходит в кухню. Виктор идёт за ней, догоняет, обнимает за плечи и прижимается лицом к затылку. – Милая, – бормочет он, – милая, ну что ты! Ведь ты сама говорила, что Мэгги придётся учиться, что однажды мы начнём, так почему не сейчас?.. – Потому что я не знаю её силы! – Ингрид выключает огонь под кастрюлей супа и в духовке. – Я вообще не знаю, что это за сила!.. Почему ты так уверен, что Тамар устроит результат?! – Меня устроит, – дрожащим голосом говорит от дверей Тамар. – Пожалуйста, Ингрид! Мне просто нужно знать... просто нужно знать, жива ли она!.. Слёзы вновь катятся по её щекам. Пару секунд Ингрид злится, затем вскидывает голову. – Хорошо, – говорит она. – Только потом не жалуйтесь, вы оба. Я понятия не имею, что она увидит и как об этом скажет. Ей восемь лет, и она... особенная. По-настоящему особенная. – Я приведу её, – поспешно говорит Виктор. Ингрид открывает ящик стола и достаёт толстую самодельную свечу, перевитую стеблем травы, устанавливает её в центре обеденного стола и поджигает. – Фотографию, – отрывисто бросает она, протягивая руку к Тамар. Снимок относительно недавний, со школьного праздника. Тоня стоит у сцены в конференц-зале, подняв над головой приз за третье место в конкурсе. Она в джинсовом платье и чёрных ботинках со шнуровкой, густые рыжие волосы высветлены на концах и завязаны в два низких хвоста. Ингрид проводит рукой над пламенем свечи, затем над фотографией, качает головой. – Неделя прошла, – напоминает она, в упор глядя на Тамар. – Не на что надеяться. Тамар беспомощно пожимает плечами. – Я не хочу найти её в кукурузе осенью, – выговаривает она трясущимися губами, – когда её... даже опознать нельзя будет... когда по ней... проедет комбайн... Ингрид сдаётся. Она приседает на корточки перед Маргарет, оставившей красные сапожки за порогом, и смотрит на неё с нежностью, любовью – и затаённым страхом. Улыбается. Спрашивает: – Папа тебе что-нибудь сказал? – Он сказал, надо найти Тоню, – Маргарет спокойно кивает. – Думаю, у меня получится. Это просто. Привет, Тамар! Тамар лишь кивает, зажав рот рукой. Ингрид всё ещё держит фотографию за спиной, не спеша отдавать. Предупреждает: – Мэг. Что бы ты ни увидела, сперва ты скажешь мне, хорошо? На ушко. А потом уже мы вместе скажем Тамар. Ты поняла меня? – Если хочешь, – Маргарет пожимает плечами. Она протягивает руку и берёт фотографию Тони, смотрит – и замирает, приоткрыв рот. А затем истошно, оглушительно кричит, отбрасывая карточку. – Первый момент всегда самый яркий, – говорит Кайса. Маргарет крепко зажмуривается, но всё равно видит раздутое чёрно-серое тело, забитые грязью глаза и рот, разъеденные раны и копошащихся личинок. Виктор поспешно садится на корточки и притягивает дочь к себе. Маргарет вцепляется в него, прячет лицо в его рубашке и плачет. Тамар передаётся её ужас, она начинает чуть слышно подвывать, всё ещё зажимая рот рукой. На лице Ингрид смешанное выражение досады и страха; подобрав упавшую карточку, она обходит стол и суёт фотографию Тамар. – Убирайся, – приказывает она тихо. – Пожалуйста, нет, – бормочет Тамар. – Пожалуйста, пусть она скажет... пусть она скажет, что с моей дочерью. Виктор берёт Маргарет на руки и уносит на задний двор, садится там на крыльцо и усаживает Маргарет себе на колени, гладит её по голове, обнимает за плечи, шепчет на ухо. – Убирайся, – повторяет Ингрид. – Я предупреждала. И если я только узнаю, что ты упорствуешь и давишь на неё, клянусь, я сделаю всё, чтобы ты об этом пожалела. Тоня мертва. Оплачь её и успокойся. Вытолкав Тамар на крыльцо, она со стуком захлопывает дверь и демонстративно щёлкает замком, а затем идёт обратно в кухню, смотрит через стекло, приподняв занавеску, на мужа и дочь. – Не думаю, что она верила в то, что всё обойдётся, – говорит Кайса. – Она знала, что это конец. Шило в мешке не утаишь. Снаружи поднимается ветер, небо темнеет, появляются первые звёзды. В голубом доме с чёрной крышей зажигается единственная лампа в гостиной, и одновременно с ней вспыхивают фары на просёлочной дороге. Автомобиль шерифа медленно подъезжает ближе, останавливается у почтового ящика. Шериф Тед Гертер выходит из машины, надевает шляпу, поправляет кобуру с пистолетом на поясе и с видимой неохотой идёт к дому. На его стук открывает Ингрид, кутающаяся в тёплый платок. У неё заплаканные глаза, светлые волосы гладко зачёсаны в тугой пучок. – Привет, Ингрид, – говорит шериф. – Можно войти? Оказавшись в доме, он снимает шляпу и удивлённо и недоверчиво принюхивается. – Пахнет как в сауне, – замечает он. – В такую жару?.. – Мэг нездоровится, – Ингрид отводит глаза. – Виктор её прогревает, чтобы пропотела и заснула. Гертер кивает и хмурится. – Да, – соглашается он невпопад. – Вот об этом я и хотел поговорить. Ингрид, где был Виктор в прошлый вторник? – Не помню, – Ингрид морщит лоб. – Где-то здесь, работал. А что? – А Маргарет? – Боже, Тед!.. – Ингрид с раздражением всплескивает руками. – Где может быть ребёнок?! Да где угодно! Во дворе, на выгоне, с отцом в поле!.. Ты скажешь мне наконец, в чём дело?! Гертер внимательно и пристально смотрит на неё. – Ингрид, – говорит он терпеливо, – в прошлый вторник пропала Тоня Бинг. А сегодня ко мне пришла её мать, Тамар, и сказала, что Маргарет Ульсдоттир знает, где находится её дочь. Он выдерживает паузу и заканчивает: – Ты ничего не хочешь мне рассказать? Лицо Ингрид мертвеет, она комкает платок и молчит. – Позови Виктора, – приказывает Гертер, не дождавшись ответа. – Сейчас, Ингрид. Или я вызову своих ребят, и мы будем говорить по-другому. – Всё не так, как ты думаешь! – протестует Ингрид. – Тед, я клянусь, Вик не имеет никакого отношения к тому, что случилось с Тоней! – А что с ней случилось? – подхватывает Гертер. Ингрид теряется, сбивается с мысли, оглядывается вглубь дома. – Тед знал моих родителей больше десяти лет, – говорит Кайса, – и всё равно сразу заподозрил отца, потому что – ну, в самом деле, откуда маленькой девочке знать, где Тоня, если только она не была свидетельницей преступления?.. Словно услышав Гертера, из предбанника сауны выходит Виктор. Его лицо красное и покрыто капельками пота, волосы надо лбом мокрые, влажная рубашка липнет к телу. На руках Виктор несёт Маргарет, завёрнутую в огромное махровое полотенце. Маргарет не спит. Она сразу замечает гостя, быстрее, чем Виктор, но не улыбается и не здоровается, лицо её остаётся неподвижным и равнодушным. – Шериф?.. – удивляется Виктор. – К нему приходила Тамар, – быстро вставляет Ингрид. Гертер бросает на неё сердитый взгляд, а вслух говорит: – Привет, Мэгги. Твоя мама сказала, ты приболела? Как себя чувствуешь? Маргарет молчит. Ингрид обречённо прикрывает глаза, Виктор крепче прижимает дочь к себе и целует в макушку. – Её подташнивает, Тед, – отвечает он. – Я бы хотел её уложить, ладно? – Пусть Ингрид её уложит, – предлагает Гертер. Пока ещё – предлагает, но уже хмурится и поглядывает то на одну дверь, то на другую, словно прикидывает, как отрезать Виктору путь и не дать сбежать. – Я не пойду спать, – внезапно заявляет Маргарет. – Опусти меня. Под полотенцем на ней всё то же льняное платье, такое же влажное, как рубашка Виктора. Ингрид уходит в кухню и возвращается с большой прозрачной кружкой, полной тёплого травяного отвара. – Выпей, пожалуйста, – она протягивает кружку Маргарет. Дочь проходит мимо неё, суёт босые ноги в резиновые сапоги и возвращается к шерифу, смотрит на него снизу вверх. Гертер, помедлив, приседает перед ней на корточки. Ингрид встаёт рядом с Виктором и машинально сама отпивает из кружки. Виктор приобнимает жену за плечи и беспокойно хмурится, глядя на Маргарет. – Ты хочешь мне что-то сказать, Мэгги? – спрашивает Гертер негромко, боясь спугнуть инициативу восьмилетней девочки. Маргарет наклоняет голову в одну сторону, потом, медленно, в другую. – Тоня умерла, – произносит она наконец. На фоне лица шерифа отпечатываются полупрозрачные чёрно-белые раздутые руки Тони, её разбитые губы; в мутной воде шевелятся пряди волос, а затем из-под них на свет вылезает чёрный жук. – Откуда ты знаешь? – осторожно уточняет Гертер. – Я видела, – не задумываясь отвечает Маргарет. Гертер напрягается. Ингрид закрывает лицо рукой. – Видела? – повторяет Гертер. – Когда? – Сегодня днём, когда смотрела на фотографию. Это явно не тот ответ, которого ждёт шериф, и он теряется, морщит недоуменно лоб: – На фотографию?.. Маргарет теряет терпение. На мгновение закатив глаза, она отворачивается от шерифа, идёт к комоду, накрытому вязаной салфеткой, и возвращается с двумя фотографиями. – Это моя бабушка, – она тычет пальцем в стекло. – Она умерла. Я вижу. А это тётя Эмели, она жива и здорова! – Тед, Мэг не врёт и не шутит, – вмешивается Виктор. – Помнишь, в феврале она нашла кошек Лизы и Кэтрин, когда те разбежались во время ремонта? И сразу сказала, что Пятнушку сбила машина. Лицо Маргарет мрачнеет при упоминании о Пятнушке. Насупившись, она относит фотографии обратно на комод, но по пути роняет подвеску, надетую на угол деревянной рамки, наклоняется её подобрать и тихонько ойкает. Ингрид и Виктор одновременно бросаются к ней, Ингрид успевает только поставить кружку на стол. – Мэг! – Мэгги! Шериф тоже распрямляется, готовый сделать шаг вперёд, но внезапно морщится и хватается за поясницу, чертыхается негромко. – Мама! – говорит Маргарет с круглыми от удивления глазами, – я знаю, где тётя Эмели!.. Она крепко сжимает подвеску в кулаке и смотрит то на неё, то на фото, на котором женщина лет тридцати с небольшим, одетая в длинную домотканую юбку и пёструю рубаху, широко улыбается и указывает пальцем прямо в камеру. – Я до всего доходила опытным путём, – говорит Кайса. – Сейчас мне кажется очевидным, что для поиска нужен отпечаток ауры, но тогда это была случайность. Я могла и не дотронуться до подвески, и Тед уехал бы ни с чем. А так – он вышел и вернулся с ботинком Тони, по которому наводили поисковых собак. Автомобиль шерифа осторожно разворачивается и движется прочь от голубого дома с чёрной крышей. Гертер за рулём, рядом с ним на пенопластовой подушке, чтобы лучше видеть, сидит Маргарет, на заднем сиденье – Ингрид и Виктор. На Маргарет сухой и тёплый шерстяной костюм, вязаная шапка и красные резиновые сапоги, на Викторе вместо рубашки толстовка "Иноходцев Даллеса". Маргарет обеими руками держит ботинок Тони и напряжённо вглядывается в лобовое стекло, словно видит куда дальше, чем на два метра освещённой фарами дороги. – Куда-то направо, – говорит она уверенно, – но не так направо, как сбоку, а наполовину! – По диагонали, – подсказывает Виктор. – Да, малышка? – Такой дороги нет, – ворчит Гертер. – Я поеду как смогу, а там посмотрим. По пути он вызывает двоих помощников, назначая им встречу на развилке грунтовых дорог. Маргарет всё равно, её не беспокоит, что машин становится три, а вот Ингрид тревожно озирается и с силой комкает концы шали. – Всё будет хорошо, – шепчет Виктор и накрывает её руку своей. – Не волнуйся. Мы просто найдём её. Тамар заслуживает знать правду. – А Мэг заслуживает спокойствия, – осаживает его Ингрид. – А ты!.. Неожиданная злость в её голосе заставляет Виктора отпрянуть и убрать руку, и дальше они сидят в молчании, отвернувшись друг от друга. Маргарет ничего не замечает. Перед её глазами в темноте тусклым углём светится прерывистая красноватая линия; когда шериф говорит, что дальше на машине проехать нельзя, Маргарет в одно движение отстёгивает ремень, открывает дверь и выпрыгивает на обочину. Ботинок она берёт с собой, прижимает к груди под самым подбородком. – Туда, – она указывает через подлесок на юго-восток. – Янек, что там? – спрашивает Гертер одного из помощников. – Водохранилище Си-Блю, бывший армейский резерв, – без запинки отвечает долговязый Янек Сикорский. – Возможно, к нему есть дорога с другой стороны, трудно сказать. Когда вояки съехали, вода зацвела, купаться нельзя, только если с ранчо Килби трубу для полива кинули. Маргарет их разговоры не интересуют. Перепрыгнув через канаву, она решительно углубляется в темноту между деревьями. Виктор прыгает за ней, Гертер, чертыхаясь, догоняет их обоих. Идут недолго. Гертер подсвечивает себе путь фонариком, Виктор то и дело спотыкается, но Маргарет идёт так легко и быстро, словно знает здесь каждую кочку и каждый выступающий из земли корень; она выводит взрослых на низкий берег, поросший осокой и рогозом, и резко останавливается. – Она здесь. – Здесь?.. – недоверчиво переспрашивает второй помощник шерифа Росс Макдермот. – Да ладно, тут тонны воды, мы не сможем его прочесать! – Пятьдесят миллионов тонн, – флегматично поправляет его Сикорский. – Задачка со звёздочкой. Маргарет, до этого игнорировавшая всех, оборачивается. – Дураки, – говорит она отчётливо, кладёт ботинок Тони на землю и решительно заходит в воду. В свете фонариков шерифа и его помощников она делает несколько шагов и останавливается, когда вода достаёт ей до середины груди, тогда она глубоко вздыхает – и ныряет, погружаясь с головой. Ингрид вскрикивает и бросается за ней, Виктор опережает её ненамного, и они в четыре руки выдёргивают дочь из мутной воды и выносят на берег. – Ты с ума сошла?! – кричит Ингрид. – Что ты делаешь?! Своей шалью она пытается вытереть Маргарет лицо, стаскивает с неё мокрую шапку и бросает на землю, кричит уже на шерифа: – Доволен?! Ты доволен?! – Росс, одеяло, быстро! – рявкает Гертер и стаскивает с себя куртку. – Заверните её пока. Вдвоём Ингрид с Виктором стремительно раздевают дочь и кутают её в большую и тёплую куртку Гертера. Отдаёт свою и Сикорский, пока Макдермот бегает обратно к машинам, а затем разувается и просит: – Отвернитесь, мэм, я не захватил купальный костюм. Там, где Маргарет вода накрывает с головой, ему доходит лишь до пояса. Сикорский движется медленно и осторожно, прощупывая босой ногой глинистое дно, прежде чем сделать очередной шаг. – Здесь шина, – сообщает он не оборачиваясь. – Довольно большая, думаю, от трактора или грузовика. Хочу потрогать руками, шериф, мне кажется, под ней что-то есть. Он тоже делает глубокий вздох и приседает, а когда выныривает, проведя под водой даже меньше времени, чем Маргарет, его неудержимо рвёт, и Сикорский даже не пытается сдержаться. – Так, – произносит Гертер и прижимает кнопку передачи на своей рации. – Шýти, это шериф Гертер. Вызывай коронера и экспертов к Си-Блю, кто-нибудь встретит их на дороге. Кайса замолкает и закрывает лицо ладонями, сидит неподвижно пару секунд. Игнат приподнимается было, чтобы наполнить и поставить чайник, но на плите пусто, чайник уже упакован вместе с прочей немногочисленной посудой и лежит в кузове пикапа. – Который час? – спрашивает Кайса, распрямляясь, и сама же договаривает: – Пора ехать. – Хочешь, я сяду за руль? – предлагает Игнат. – Ты не знаешь, где стоят камеры, – возражает Кайса. – А я знаю. – Шериф не будет тебя выслеживать! Кайса пожимает плечами. – Готов поставить на это свою жизнь и свободу? – спрашивает она, выключая свет в холле первого этажа. Игнат молчит. Оглядывается, прежде чем войти в гараж, смотрит на ухоженные пышные клумбы, на цветущие кусты вдоль стены дома, тщательно утоптанную песчаную дорожку, но так ничего и не говорит. – Можно воспользоваться твоим телефоном? – просит Кайса. Удивлённый, Игнат протягивает ей трубку в прорезиненном корпусе. Кайса прикрывает глаза и кивает, по памяти набирает номер, ждёт. Говорит: – Reto, this is Margo. I need a house in the city of Lagunev. I'll be there tomorrow. The current house can be sold [Рето, это Марго. Мне нужен дом в городе Лагунев. Я буду там завтра. Нынешний дом можно продать]. Название Лагунева Кайса произносит отчётливо, по буквам. Выслушав ответ, она улыбается и благодарит, а затем без подсказок заходит в список вызовов и стирает только что набранный номер из памяти телефона, прежде чем вернуть трубку. – Я думал, ты не умеешь обращаться с современной техникой, – с интересом говорит Игнат. Кайса пожимает плечами. На Игната она не смотрит, снова замыкается в себе, рассеянно трёт лоб. Пикап она выводит на плохо укатанную просёлочную дорогу, петляющую среди участков. Кое-где вдалеке видны дома, в основном – тёмные, спящие, с единственным фонарём у крыльца или калитки; местами участки ограждает сетка-рабица, где-то оставлены дикорастущие кусты или просто глубокие канавы. Кайса не сверяется с картой и не задумывается на развилках. Игнат рядом с ней следит за движением точки в своём навигаторе. – Ты что, помнишь расположение всех камер в городе?.. – удивляется он через некоторое время. – Первое, что я учу на новом месте, это путь к бегству, – говорит Кайса, и непонятно, шутит она или всерьёз. Игнат хмыкает. – Я бы пошёл с тобой в разведку! – замечает он одобрительно, выдерживает паузу и спрашивает: – Когда Тоню нашли, вам тоже пришлось уехать? Кайса неопределённо качает головой, а вслух беззлобно произносит: – Довольно. Сеанс эмоционального стриптиза окончен. – Ладно, – соглашается Игнат. – Я не тороплюсь. Вернёмся к этому как-нибудь позже?.. Кайса смеётся, не разжимая губ. В Лагуневе она приезжает к отелю "Харизтия", где останавливается и в прошлый раз, смотрит на Игната. – Автобусы уже ходят, – говорит она, закусывает на мгновение губу, – но, может, ты задержишься? Игнат медлит, затем берёт её за руку. Кайса моргает; кровавая маска соскальзывает с лица Игната со взмахом её ресниц, проявляется ещё раз – тенью, не в полную силу, – и исчезает окончательно. Вдвоём – Игнат несёт холщовую сумку с деньгами, – они входят в отель, и Кайса снимает номер под скатом крыши. Не тот, что в прошлый раз; здесь окно больше, и из него в слабом предутреннем свете видно огромное старое дерево и птичье гнездо в развилке толстой ветки. Игнат запирает дверь и ставит сумку на пол и сам тянется к Кайсе, сгребает её в охапку, и она тонет в его распахнутой куртке и с готовностью приникает губами к губам. Позже, когда первый солнечный луч падает в окно, они всё ещё в кровати – Игнат на боку, разглядывает Кайсу и перебирает пальцами её распущенные волосы; на плече Игната грубый рваный шрам, на груди два ножевых, более ровных, на боку след от ожога. Кайса лежит на животе, приподнявшись на локте, и пишет в свой гримуар в кожаной обложке. Их одежда вперемешку разбросана по полу, в одном из ботинков Игната порван шнурок, выпавший из кармана телефон мигает светодиодом принятого сообщения. Красные очки Кайсы – на полке возле двери в номер. – А как ты, – начинает Игнат, замолкает, шевелит губами, пробует снова: – Если ты видишь мою смерть, тебе не страшно... ну... Кайса перестаёт писать и поворачивает к нему голову, улыбается насмешливо. – Ты странный – смерти не боишься, а говорить о сексе стесняешься. Хотя, должна признаться, я тоже не знаю ваших эвфемизмов для отношений. В Даллесе излюбленным словечком у всех было to nail, в Гироне – at knavlas, а здесь? – Nail [Гвоздь]?.. – повторяет Игнат, смеётся растерянно. – Вот чёрт. Ну, не знаю... "Переспать"?.. Если мы о том, что уместно сказать в приличном обществе. – Ты льстишь и себе и мне, – Кайса закрывает гримуар, откладывает его на пол у кровати и переворачивается на спину. Простыня сползает, обнажая её по пояс, и Игнат принимается рисовать кончиком пальца на её груди и животе. Кайса смотрит на него. Без очков она видит белёсую дымку, стелющуюся вокруг Игната, и кровь, текущую по его лицу и шее. Потянувшись в ответ, она проводит по левому уху Игната, и под её пальцами оно деформированное, разорванное и грязное, но всё проходит, стоит Кайсе отвести руку. – У меня... упругая психика, – Кайса уже не улыбается. – Первый момент – самый яркий, а потом я... привыкаю. Даже в страшных случаях. Мне нельзя себя выдавать. Сейчас ты – единственный, кто знает. – Ещё Лёха, коп из Лагунева, – неохотно напоминает Игнат. – Ты пообещала ему долгую счастливую жизнь. Что в нём такого особенного? Чуть нахмурившись, Кайса отводит глаза, думает, неуверенно говорит: – В нём нет смерти. Так редко бывает. Он – как солнце, я заметила бы его в любой толпе. – Святой?.. – Игнат с недоверчивой издёвкой приподнимает брови, морщит лоб. Кайса смотрит на него без раздражения, но с чем-то вроде жалости. – Дурак ты, – говорит она наконец. – Я умираю с каждым, до кого дотрагиваюсь. Знаешь, как приятно прикоснуться – и жить?.. Она вздыхает и садится, затем встаёт, подбирает с пола рубашку и уходит в душ. Игнат падает на спину и закрывает лицо руками, негромко стонет. – Господи, – бормочет он, – и я ещё ржал над Саксом, когда он лажал с девчонками!.. Шумно выдохнув, он поворачивает голову и видит мигающий светодиод телефона, хмурится, приподнимается на локте. Кайса в ванной протирает запотевшее зеркало и заплетает мокрые волосы в косу, завязывает резинкой, выдернутой из шапочки для душа. Когда она выходит – с покрасневшей от горячей воды кожей, с отдельными капельками на плечах и пояснице, – Игнат в одних джинсах сидит на полу, скрестив ноги, и двумя пальцами набирает текст на клавиатуре ноутбука. На тихие, почти неслышные шаги Кайсы он поднимает глаза, открывает рот – и закрывает, так и не подобрав слов. Впрочем, ему и не нужно: Кайса всё понимает. Наклонившись, она достаёт из своей сумки чистое бельё, надевает трусы и джинсы, почти демонстративно подбирает футболку Игната. – Я думаю, – говорит Игнат, наблюдая за ней, – я думаю, они знают, что убили Серёгу. Кайса видит на желтоватой стене номера, как мужчина в трекинговых ботинках дважды стреляет Бабурову в грудь. – Это... проверка, – продолжает Игнат. – Они запросили миллион. Они никогда не просят больше, чем человек реально может достать за сутки. Это проверка для меня. Попытка выяснить, что я могу без Серёги, а я... Перед глазами Кайсы медленно, неохотно тает ночной лес. – ...знала, что пожалею о встрече с тобой, – она как будто заканчивает предложение за Игната. – Всегда буду жалеть. Она надевает футболку, вздыхает и поворачивается. – Цветная напечатанная фотография, – напоминает она тихо. – И личная вещь. А теперь уходи. Мне надо побыть одной. Игнат собирается за десять секунд, как по тревоге, затягивает порванный шнурок как можно туже и просто заталкивает за отворот ботинка. Кайса молча наблюдает; когда Игнат набрасывает куртку и подбирает с пола сумку с ноутбуком, она говорит: – Я пришлю тебе свой адрес сообщением. И я найду тебе этих людей, чтобы ты от меня отстал. Она поднимает ладони, заметив, что Игнат открывает рот. – Уходи. Обсудим потом. Табличка "Не беспокоить" на дверной ручке качается несколько раз и замирает. Игнат быстро идёт по коридору к лифтам, сильно давит кнопку, переступает с ноги на ногу. В номере Кайса пару секунд стоит неподвижно, затем двумя руками берётся за ткань футболки, подтягивает её к лицу и нюхает, отпускает, запрокидывает голову. – Я буду осторожна, тётя Эм, – обещает она. – Я помню, что ты мне говорила. Из той же сумки, где лежит одежда, Кайса достаёт другую тетрадь в кожаной обложке – старую, потрёпанную, распухшую от вклеенных и вставленных листов разного формата и толщины. Цветные шерстяные нитки, приклеенные по краям, служат разделителями; Кайса находит зелёную и открывает унаследованный гримуар примерно посередине. Внутри – не её почерк и даже не русский и не английский язык; буквы округлые, лёгкие, почти прозрачные, с диакритическими символами, строчки то и дело ползут вверх, их прерывают маленькие рисунки, смысловые и бессмысленные, но весёлые – рожицы, цветы, птички и ежата. С тетрадью в руках Кайса садится на кровать, но смотрит в сторону, в стену и сквозь неё, и видит приземистый деревянный дом на опушке леса. По грунтовой дороге почти к самому дому подъезжает пикап "снитти", с водительского места выпрыгивает длинноногая нескладная и некрасивая девочка-подросток – четырнадцатилетняя Кайса. Вытащив за собой тряпичный рюкзак, она закидывает его за спину, захлопывает дверцу пикапа и идёт к крыльцу. – Тётя Эм! – кричит она, просунув голову в дом. – Я приехала! Ответом ей становится тишина. Удивлённо нахмурившись, Кайса стягивает разбитые кроссовки, наступая на задники, и входит, машинально, но тщательно притворив за собой дверь. – Тётя Эм?.. – зовёт она снова. Внутри дом обставлен скромно, без изысков. В большой гостиной – камин, стол и четыре стула вокруг него, в кухне – плита, холодильник и три одинаковых шкафа со сплошными непрозрачными дверцами из гладкого, ничем не покрытого дерева. Рядом с мойкой из тёмного, под старину, металла лежат на расстеленной тряпице свежесобранные грибы. Хмыкнув, Кайса приносит себе из комнаты стул, сворачивает бумажный кулёк и берёт нож, садится и начинает чистить грибы – мусор в кулёк, остальное в кастрюльку с подсоленной водой. Работая, она негромко напевает себе под нос, иногда начинает отбивать ритм босой ногой; когда с грибами покончено, Кайса зажигает огонь на плите и переставляет кастрюльку туда, и только тогда смотрит на часы, хмурится уже тревожно. Она моет руки, достаёт из холодильника и разогревает себе немного супа, ест и ставит галочку на грифельной доске, висящей у двери; моет посуду, замешивает тесто, печёт вафли и складывает их в картонную коробку, выложенную пергаментной бумагой. За окном уже совсем темно. Кайса включает во всём доме электрический свет, ходит из гостиной в спальню первого этажа, где стоят кровать, накрытая пёстрым покрывалом, и комод почтенного вида, а на нём – ваза с полевыми цветами и фотография. Кайса нюхает цветы, но тоже машинально, бездумно; проведя пальцем по рамке фотографии, она выходит на заднее крыльцо, обувает резиновые сапоги и загоняет в сарай кур, насыпает им корм, подливает воды кроликам в просторном вольере и возвращается в дом. Устроившись за столом в гостиной, она выполняет школьные домашние задания, пытается читать, но то и дело отвлекается, откладывает книгу и подходит к окну, выглядывает в темноту, приложив ладони к лицу, чтобы не мешал свет. За столом она и засыпает, и её не будит даже негромкий скрип открывшейся входной двери. Порог переступает Эмели Ульсдоттир – женщина средних лет, высокая, плотно сбитая, одетая во фланелевую юбку, хлопковую водолазку и плащ-балахон с множеством карманов. Через плечо у неё висит холщовая сумка, в руке – связанный грубой ниткой пучок зверобоя. Сняв у входа уличную обувь, Эмели суёт ноги в шерстяные тапочки, вешает плащ на крючок и заглядывает в гостиную. И улыбается устало и спокойно. – Кайса, – зовёт она. Девочка не просыпается. Эмели идёт на кухню, зажигает огонь и ставит чайник, выставляет на откидную столешницу плетёную коробочку с плотно притёртой крышкой, выкладывает травы: каких-то много, как зверобоя, каких-то – буквально пара листьев и бутонов, вложенных в книжицу из пергаментной бумаги. В комнате с шумом отодвигается стул. – Тётя Эм?.. – спрашивает Кайса, идёт на кухню. – Тётя Эм, где ты была? Кто приходил?.. – Искала кое-кого, – честно отвечает Эмели. На лице Кайсы отражается нешуточная обида. – Ты?! – возмущается она. – Почему?! А как же я?! Эмели садится на стул, оставленный Кайсой, и принимается перебирать травы, откладывая маленькую кучку по ей одной известному принципу. Кайса подходит ближе, опирается руками о стол, снова хмурится. – Тётя Эм?.. Вблизи она видит, что ладони Эмели исцарапаны, косы растрёпаны, юбка и водолазка испачканы глиной и золой, подол юбки покрыт грязными пятнами. Закусив губу, Кайса набирает в миску воды, становится на колени перед Эмели и бережно моет её руки в тёплой воде, оттирая присохшую кровь и въевшуюся грязь маленькой махровой тряпочкой. – Детка, ты не нашла бы его, – сдавленным голосом говорит Эмели. – Он... мы не знали, кто он. Нет ни фотографии, ни личной вещи. Кайса поднимает голову. Молчит. Кивает. Подстелив чистое полотенце, она меняет воду в миске и обмывает руки Эмели второй раз и на этот раз выплёскивает воду с заднего крыльца, затем достаёт из одного из шкафов стеклянную банку с густой мазью, аккуратно втирает содержимое в кожу Эмели. – Ты ходила в лимб? – спрашивает она тихо. – Я... проверяла тебя и видела, будто всё в порядке. – Потому что я была в порядке, – Эмели наклоняется и целует её в макушку. На плите закипает и булькает чайник. Кайса убирает мазь, заваривает кипятком чай для себя и листья для Эмели, приносит из гостиной второй стул. Достаёт вафли и початую банку с джемом. Садится по другую сторону стола. – Расскажешь? – она смотрит исподлобья. – Кто приходил? – Йенссены, – Эмели вздыхает. – Те, что с реки. Кайса вновь кусает губу. – Ну конечно, – соглашается она. – Полиция ведь так и не нашла того, кто убил Фриду. А ты нашла. Да? – Да, – Эмели выкладывает на стол руки – чистые, гладкие, без единой царапины. На тыльной стороне кистей – мелкие веснушки, сломанный ноготь указательного пальца отрос, нет даже заусенцев. – И что дальше? – Кайса отламывает маленький кусочек вафли и макает прямо в банку с джемом. – Кто это был? – Тебе не нужно знать, – Эмели качает головой. – Я сказала Йони, что увидела на той стороне. Принимать за них решение я не могу. Опустив голову, Кайса водит пальцем по столешнице, рисуя круги и восьмёрки. – Если Йони убьёт... этого человека, его арестуют, – говорит она наконец. – Так в чём смысл? Фриду не вернуть, а Ханна потеряет и мужа тоже. А ты отдала – сколько? Год жизни, два?.. – Три, – помедлив, признаётся Эмели. – Не так уж страшно... – Три года жизни, – перебивает Кайса, – за то, что невозможно доказать в суде. Что будет, если Йони поймают, и он скажет, что это ты его навела, а? Тебя посадят как соучастницу, вот что! А меня отправят в приют! Эмели натужно смеётся. – Какой утилитарный подход!.. – Обычная логика! – ...но видишь ли, моя дорогая, – продолжает Эмели, намазывая на вафлю облепиховый джем, – не ты выбираешь силу. Сила выбирает тебя. И если ты не выпустишь её там, где удобно тебе, она выйдет там, где удобно ей. Ингрид забыла это правило. – Маму убила не сила, – зло рубит Кайса, глядя Эмели в глаза. – Маму убил Виктор. – Он не делал этого, – начинает Эмели, но Кайса с силой бьёт кулаками по столу и вскакивает. – Не делал?! – кричит она. – Ты ничего не знаешь, ничего, тебя там не было! Развернувшись, она убегает в гостиную, шумно сгребает в рюкзак книги и бегом, громко топоча, поднимается на второй этаж, с грохотом швыряет книги в угол. Эмели сидит неподвижно несколько секунд, затем вздыхает и отпивает травяной настой из чашки, откусывает кусок вафли. Наверху, на втором этаже, Кайса распахивает окно и вылезает на подоконник, свешивает ноги на крытую дранкой просмолённую крышу. Она не плачет и ничего не говорит, по её бесстрастному лицу непонятно, о чём она думает, и даже не верится, что она вообще может сильно вспылить. В лесу, невидимая с опушки, ухает сова. Кайса поворачивает голову в сторону звука и с недоумением смотрит на воробья, прыгающего по раме окна в номере отеля "Харизтия". Судя по часам на стене, она теряет в своих воспоминаниях час с четвертью. Её волосы высыхают за это время, на голой коже бедра остаётся красный след от корешка тетради. Тряхнув головой, Кайса откладывает тетрадь и начинает одеваться. Лицо её задумчиво и печально, и оно остаётся таким, пока в цветочном отделе супермаркета на первом этаже торгового центра "Олимп" Кайса не наклоняется, чтобы понюхать лаванду в горшке. Запах ей очевидно не нравится: сморщив нос, Кайса отстраняется, дёргает плечом. Она в узких джинсах, сапогах с широкими голенищами и кофте крупной вязки, застёгнутой на две средние пуговицы – ровно настолько, чтобы непонятно было, есть под кофтой майка или нет. В руке у неё потрёпанная кожаная тетрадь, сверху к ней приложен чек-лист. – Гадкая, да? – весело спрашивает женский голос сзади. Кайса оглядывается и видит Таню Казакову с тележкой, наполненной продуктами и разными домашними мелочами. На Тане пёстрое платье с цветочным рисунком, в волосах – тёмно-красная лента, ногти накрашены розовым и красным лаками через один. Дима держит её за руку, жмётся к её бедру и с любопытством смотрит на Кайсу. – Привет, – говорит Таня, улыбаясь. – Я буквально на днях рассадила свою лаванду. Есть два лишних куста, пахнут куда лучше этой. Хочешь? У меня "алтайский ручей" и "синий колос", могу отдать любой или оба. – Спасибо, – произносит Кайса с запинкой. – Привет. Это... щедрое предложение, мне нечем отдариться. – Ой, да что ты, – Таня смеётся и машет на неё свободной рукой. – Ты меня спасёшь! Не знаю, куда уже пристраивать, соседей одарила, выбрасывать жалко! Давай, соглашайся. Не дожидаясь ответа, она роется в сумочке, стоящей в тележке, достаёт блокнот, пишет в нём адрес, вырывает лист и протягивает Кайсе. – Вот, держи. Я Таня, а это Дима. Заезжай сегодня или завтра в любое время. Кайса качает головой, но улыбается и берёт адрес, постаравшись не коснуться Таниной руки. – Спасибо, – повторяет она. – Я... заеду. Она провожает взглядом Таню, а больше – Диму, и он оборачивается, словно почувствовав пристальное внимание, и машет рукой. Кайса неуверенно поднимает в ответ раскрытую ладонь, вздыхает и трёт висок. Вместо лаванды она берёт десяток разных пакетиков с семенами и маленькую вялую камелию в горшке, проходит по продуктовым рядам, набирая овощей, творога, немного мяса и круп; посомневавшись, кладёт в тележку большую пачку кофе в зёрнах и возвращается в отдел техники за электрической кофемолкой. На кассе загорелый тинейджер с длинной розовой чёлкой и бейджем стажёра не сразу соглашается пробить камелию. – Давай мы найдём тебе другую! – протестует он. – Смотри, какая она... уставшая! – Именно, – соглашается Кайса. – Поэтому я её и забираю. Она расплачивается тысячекроновой купюрой, вызвав у стажёра лёгкую панику и необходимость трижды пересчитать сдачу. Кайса терпеливо ждёт, улыбается, когда юноша наконец решает, что всё верно. – Хорошего дня, – говорит он на прощание и утирает пот со лба, стоит Кайсе отвернуться. Под мемориальной стелой у Южного входа лежат два срезанных цветка, крупных, белых, с желтоватой сердцевиной и тычинками. Кайса бросает на них быстрый взгляд и катит тележку дальше, вдоль стеклянной стены, за которой становится всё темнее; вспыхивают электрические фонари, и стекло превращается в зеркало, отражая Игната, идущего по залу аэропорта. Он останавливается у кофейного автомата, выбирает эспрессо и выпивает залпом, бросает стаканчик в стоящую рядом урну и идёт дальше к стоянке такси. – Угол Липовой и Садового, – говорит он, садясь в машину. В центре города жизнь кипит даже ночью, но ближе к окраинам на улицах почти никого нет. Игнат просит остановить за перекрёстком, проходит чуть дальше – медленно, выжидая, пока такси скроется из виду, – а затем сворачивает в проулок, ведущий к девятнадцатому дому. Сегодня в окнах темно, только в комнате Димы горит ночник, раскрашивая потолок рисунком звёздного неба, да тускло светится лампа над задним крыльцом. Отжав раму подвального окна, Игнат проскальзывает внутрь, огибает коробки и мебель и усмехается при виде стакана с молоком, стоящего на стеллаже у лестницы. – Таня-Таня, – бормочет он. – Вы нашли друг друга, честное слово!.. Молоко он выпивает, платком стирает со стакана отпечатки пальцев и губ, копается в своих вещах в дальнем углу. Через несколько минут он снова покидает дом, выходит на Садовый проспект и ловит машину. – Торфяная дорога? – спрашивает он, наклоняясь к окну передней двери зелёной "сиесты". – До площади довезу, – предлагает в ответ пожилой водитель, седой и морщинистый, но довольно крепкого вида. – Там километр пройдёшь, ты молодой, тебе труда не составит. Игнат благодарит и садится. На площади Мира дед высаживает его у здания университета. От денег он отказывается, и Игнат не настаивает, салютует раскрытой ладонью, разворачивается и переходит на чётную сторону улицы. Двести двадцатый дом стоит чуть глубже на участке, чем его соседи. Он двухэтажный, с отдельно стоящим гаражом, с четырёхскатной красной крышей. В окне второго этажа горит свет; занавесок нет, и Игнат пару минут смотрит снизу, как Кайса в джинсах и белой майке ходит по комнате, раскладывая вещи. – Что мне делать, Одуванчик? – шепчет Игнат, переводя взгляд с дома на звёздное небо. С севера постепенно наползают тучи, поднимается ветер. Продрогнув, Игнат наконец делает шаг с дороги в открытые ворота, поднимается на крыльцо и стучит в дверь. Он слышит, как Кайса спускается по лестнице; первое, что она говорит, отпирая замок, это: – Не разувайся, здесь чертовски грязно, я отмыла только одну комнату. – Ого!.. – соглашается Игнат, озираясь. В гостиной почти нет мебели, только накрытые плёнкой стол и стеллаж у стены. Стены выкрашены шершавой зеленоватой краской, из центра белоснежного потолка торчит крюк и провода для лампы, пол в белых разводах и множестве следов рабочих ботинок. – Я думал, дома приводят в порядок перед продажей, – замечает Игнат. – У меня не было времени ждать, – Кайса пожимает плечами. – Мне подходит не каждый дом, и это – лучший вариант. Она без своих непременных очков; на мгновение она замолкает и нетерпеливо спрашивает: – Ты достал фото и вещь? Игнат скидывает сумку с плеча, расстёгивает и вынимает пластиковый пакет с детской футболкой. – Сперва фото, – говорит Кайса. Получив снимок, она не сразу смотрит на него, делает глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, и несколько секунд держит глаза закрытыми. А затем бросает единственный взгляд и выдыхает. На фотографии – мальчик лет пяти, румяный, с рыжими волосами и множеством рыжих веснушек на вздёрнутом носу. Глаза у него серо-голубые, в широко улыбающемся рту не хватает пары зубов. – Его зовут Миша, – Игнат облизывает губы. – Он пропал вчера во второй половине дня, и его родители успели заявить в полицию, прежде чем получили сообщение о выкупе. Кайса молча суёт руку в пакет и сжимает в кулаке футболку. Медленно разворачивается вокруг своей оси, смотрит куда-то далеко сквозь стену. – Они живут на другом конце страны... – Помолчи, – обрывает Кайса. – Ты слишком шумный! "Я?!" – написано на лице Игната. Впрочем, вслух он действительно не отвечает ничего, а Кайса делает пару шагов вперёд, поднимает руку, словно что-то нащупывая в воздухе, затем уходит на кухню и возвращается в свитере и с курткой. – Какая погода на юго-востоке? – спрашивает она отрывисто. Игнат достаёт телефон, открывает приложение. – Плюс восемь ночью, возможен дождь. – Scæt, – выплёвывает Кайса. – Нужно лететь. – Куда?.. – не понимает Игнат. – То есть, я найду самолёт, но... Он осекается, когда Кайса закрывает глаза, прижимая футболку к груди, и медленно поворачивается на месте. Останавливается, моргает несколько раз. – Туда, – говорит она, вытягивая руку. – Посмотри по карте. Город на побережье. Застегнувшись и сунув в карман очки, она буквально выталкивает Игната из дома, захлопывает, но не запирает дверь, выводит пикап из гаража. Игнат ждёт у дороги, одним пальцем набирает сообщение. В машину он садится не глядя, говорит: – Ты сможешь отметить направление на карте? – Я иду с тобой, – отвечает Кайса. – Не дури, – Игнат поднимает голову. – Там может быть опасно. Я же сказал, они испытывают меня. Ждут, когда я приду и приду ли вообще, и они не чаем меня угощать будут. Кайса пожимает плечами. – Я умею стрелять, – говорит она. Игнат закатывает глаза. – Господи, что ты за человек!.. Этого недостаточно, понимаешь?! Серёга стрелял лучше всех в нашем взводе, и что?! Помогло ему?! Вместо ответа Кайса вжимает в пол педаль газа, прибавляя скорость. Игнат смотрит на неё почти с ненавистью, затем переводит взгляд на стрелку спидометра, бросает взгляд в лобовое стекло. – Эй, потише!.. Останавливать Кайсу он не пытается, не рискует на такой скорости даже дотронуться до неё, только бессильно сжимает и разжимает кулак. Кайса пролетает на красный свет один перекрёсток, затем другой; сбрасывает скорость так внезапно, что их обоих бросает вперёд, и только ремень безопасности спасает Игната от того, чтобы влететь в стекло головой. – Да мать твою!.. – гаркает он машинально – и замолкает, проглатывая всё остальное, что вертится у него на языке. Кайса не обращает внимания на его оплошность, чуть наклоняется, смотрит на камеру наблюдения на столбе под знаком главной дороги и выпрямляется снова. – Я не умру, – спокойно говорит она. – Не моё время. И ещё не твоё. Я иду с тобой. Теперь плечами раздражённо пожимает Игнат. Оставшуюся дорогу до аэропорта они молчат. У самых дверей здания Игнат берёт Кайсу за локоть и разворачивает в сторону малого лётного поля. – Нам туда, – поясняет он. – У меня четыре ствола в сумке, мне не с руки идти через рамку. По губам Кайсы пробегает лёгкая улыбка. – Действительно, – соглашается она и надевает красные очки. Игнат бросает на неё быстрый взгляд. Он точно знает, куда идти: на краю поля их ждёт маленький двухмоторный Би-90, серебристый с красным хвостовым оперением и чёрными полосами вдоль корпуса, с загнутыми вверх кончиками крыльев. С обеих сторон на него нанесены пятизначный номер и витиеватая надпись "Король воздуха". Пилот ждёт внутри. Смуглый, с чёрными курчавыми волосами до плеч, он одет в белый хлопчатобумажный свитер и модные тёмно-синие брюки, на шее болтается пропуск в здание аэропорта на имя Дамиано Монтанари. – Ты сегодня в ударе, приятель! – кричит он Игнату, широко улыбаясь и раскрывая руки, и замечает Кайсу. – О! Che bella ragazza, amore mia [Какая прекрасная девушка, любовь моя]! Антонио, почему ты не предупредил, что приведёшь ко мне очаровательную синьориту?! Кайса смотрит на него без улыбки, чуть склоняет голову набок, и Игнат провожает её к креслу, исподтишка грозит Дамиано пальцем. – Синьорита не в настроении для тебя, pasticcione [мошенник], – он указывает в сторону кабины. – Прояви себя, мы чертовски опаздываем! Дамиано выразительно закатывает глаза и заламывает руки и разворачивается на каблуках так стремительно, что копна его волос подпрыгивает и вновь рассыпается по плечам и шее. – Ты всегда с ним летаешь? – спрашивает Кайса, когда Дамиано отходит достаточно далеко. – С ним или с его братом или сестрой, – Игнат дёргает уголком губ, обозначая усмешку. – Они превосходные пилоты, все трое, и у них три машины, это... удобно для моих целей. Хотя и не дёшево, – добавляет он, хмурясь, и отворачивается к иллюминатору, задумывается, глядя бессмысленно сквозь своё отражение в тёмном стекле. Кайса смотрит на него, открывает рот, словно хочет что-то сказать, но в итоге лишь качает головой и пристёгивает свой ремень. Самолёт отрывается от земли, набирает высоту. – Зачем тебе очки? – подаёт голос Игнат. Он дёргает ворот толстовки так, словно она его душит, скребёт тыльную сторону ладони ногтями, оставляя красные полосы. – Без них я вижу слишком много, – отвечает Кайса. – Здесь есть вода? Игнат отстёгивается от кресла и приносит ей пол-литровую бутылку. Кайса поднимает на него глаза. – Ты не о том беспокоишься, – говорит она. – Найти ребёнка не опасно. Опасно его отдавать. Все больничные камеры снимут тебя крупным планом. Что ты сделаешь с ними? Застрелишь?.. Сарказма в её голосе больше, чем может вынести Игнат, и он скрипит зубами, но молчит, садится обратно в кресло и вновь чешет руку – машинально, не осознавая, что царапает кожу едва не до крови. В отражении салона в тёмном стекле Кайса видит зеркальный коридор, он становится всё реальнее и наконец заполняет всё пространство вокруг неё. Кайса медленно идёт по серому истёртому линолеуму. Её обгоняет молодая медсестра с планшетом и полным стаканом ртутных термометров, навстречу быстро шагает врач – рыжий, высокий, лысеющий, в синей униформе и наброшенном сверху белом халате. Кайса идёт прямо на него, но они не сталкиваются, врач словно проходит через неё, а она провожает медсестру до поста, останавливается, смотрит на часы на стене, показывающие семнадцать минут первого. Сразу над часами висит массивная камера наблюдения, огонёк мигает красным. – Что там малышка? – спрашивает медсестра, принимаясь протирать термометры спиртовыми салфетками. – Ничего, – её коллега, крепкая женщина средних лет с золотистыми волосами, аккуратно подколотыми под шапочку, листает журнал регистрации. – Вряд ли до завтра доживёт. Кайса отворачивается и идёт прочь, спускается по лестнице на первый этаж, смотрит в глазок очередной камеры у раздвижных дверей. – А что бы ты сделала? Голос Игната вырывает её из видения, возвращает в реальность. – Позвонила бы в полицию, – не задумываясь говорит Кайса. – Анонимно. Они же ищут ребёнка, должны отработать наводку. – И как они найдут его в лесу? – раздражается Игнат. – В лесу?.. – переспрашивает Кайса, высоко задирая брови. – Кто сказал про лес? Он в заброшенном здании. Теперь очередь Игната смотреть на неё недоверчиво и хмуро. – Они никогда, – он осекается, молчит, кусает губу. – Почему?!.. Кайса игнорирует вопрос. – Ты... ещё чувствуешь его? – гораздо тише спрашивает Игнат. – Буду чувствовать, пока не найду, – Кайса отворачивается. Через некоторое время она засыпает, подложив под голову предусмотрительно оставленную Дамиано надувную подушку. Игнат сидит с ноутбуком и телефоном, подсчитывая траты; итог выходит неутешительный, пятизначная сумма превращается в четырёхзначную, а затем и она уменьшается на треть. – Мне нужна работа, – вслух думает Игнат. – Или выигрыш в лотерею. С Дамиано он расплачивается наличными. Пилот не пересчитывает, складывает банкноты пополам и прячет в карман брюк, радостно обнимает Игната на прощание и посылает воздушный поцелуй Кайсе. – Придумал, как вернуть ребёнка домой? – интересуется Кайса, пока они с Игнатом идут к стоянке такси. – Да, кстати... Она лезет в карман джинсов и протягивает Игнату очередную тысячекроновую купюру. – Ты не обязан платить за мой перелёт. – У меня нет сдачи, – хмуро отвечает Игнат, держа руки в карманах. Кайса пожимает плечами и убирает деньги. – Заплачу за обратные билеты, – говорит она безмятежно. – И давай купим воды, он хочет пить. – Его зовут Миша, – ещё более мрачно замечает Игнат. – Мне всё равно, – отзывается Кайса и входит в здание аэропорта Мосин-Парка. Игнат вынужден остаться снаружи; поправив ремень сумки на плече, он зло сплёвывает на землю и отворачивается, трёт лицо рукой, закрывает глаза. И потому не видит, как на него смотрит вышедший из раздвижных дверей Дияр Аштанидзе. Дияру тридцать семь лет; у него крупный орлиный нос с горбинкой и густые волосы, чёрные с проседью, модная стрижка. Одет он в соответствии с местной погодой – в шерстяные брюки, свитер и непромокаемую куртку, за собой он тянет дорогой чёрный чемодан на колёсиках. – Гвоздь?.. – спрашивает он недоверчиво, делая шаг вперёд. Игнат вздрагивает и резко оборачивается. – Граф Ди, – узнаёт он неохотно. Они настороженно разглядывают друг друга, ощупывают глазами, вычленяют детали образа, говорящие о том, что за жизнь ведёт оппонент. Наконец, Дияр стряхивает оцепенение, оставляет чемодан, подходит и обнимает Игната. – Я рад тебя видеть, – говорит он, улыбаясь. – Рад, что ты всё-таки жив. Игнат невесело усмехается и хлопает его по плечу в ответ. – Да, – невпопад соглашается он. – Плохо вышло, но я уже не могу ничего переиграть. Контачишь с кем-нибудь? – С Андрюхой, с Костей, – хмыкает Дияр. – Серёга с Владом на Рождество приезжали. Да я всех вижу хоть пару раз в год, кроме тебя и Сакса!.. В его стороне, как назло, никаких конференций, а ты... – А я, – снова кивает Игнат, смотрит на чемодан. – Сюда тоже учиться приехал? Из здания аэропорта выходит Кайса с литровой бутылкой воды и бумажным пакетом с сэндвичами, ищет глазами Игната и чуть приподнимает брови, обнаруживая рядом с ним Дияра. – Сюда я домой приехал, – Дияр улыбается шире, замечает, как меняется лицо Игната, и оборачивается. – Привет, – говорит Кайса, разглядывая Дияра поверх спущенных на кончик носа очков. Жёлтый свет фонарей ей не мешает, она видит Дияра в сине-зелёной дымке, ровной, лёгкой, почти прозрачной. – Я взяла немного еды на всякий случай. Игнат смотрит на Дияра по-новому: с любопытством и расчётом, – и на лице Кайсы отражается понимание. – Привет, – начинает Дияр. – Вас подвезти? – Граф, – перебивает Игнат. – Граф, послушай... Машину – серебристый новенький внедорожник "могул" с механической коробкой передач, – ведёт Кайса. Её красные очки зацеплены дужкой за ворот свитера, Игнат рядом с ней вставляет патроны в запасную обойму "алексина". Под курткой на нём бронежилет, на руках перчатки без пальцев. Дияр на заднем сиденье переодевается в тёмный спортивный костюм, чертыхается, ударившись коленом о дверь. – ...дети моей жены от первого брака, – продолжает он бодро. – Двойняшки, пацаны, сорванцы каких поискать! Им одиннадцать лет сейчас, ух, самый весёлый возраст начинается!.. – Я в одиннадцать был паинькой, – замечает Игнат. – До конца школы был, вообще-то. – А теперь отрываешься? – любопытствует Кайса. – О нет! – восклицает Дияр. – Пусть лучше в детстве чудят! Ты знаешь, Кай, какой он псих? Знаешь, что он в пехоте вытворял?! – Я псих?! – Игнат оборачивается на него. – Ты бы видел... Он вдруг осекается, шевелит губами, словно подбирая слова, затем сдаётся и машет рукой. Меняет тему: – Ты уверен, что тебя не возьмут за жабры, когда ты привезёшь мальчика? – В прошлом месяце я принимал роды у любимой суки главы полицейского департамента Мосин-Парка, – снисходительно напоминает Дияр. – Его питбули наблюдаются у меня пятый год, мы с ним практически родственники, мне и не такое с рук сойдёт. Тем более, у меня стопроцентное алиби: когда мальчика похитили, я читал доклад, меня видели сто пятьдесят человек! Игнат устало трёт лицо руками, протягивает назад "алексин" и две запасные обоймы. Дияр натягивает нитриловые перчатки и берёт оружие, машинально проверяет ствол и предохранитель, кладёт обоймы в карман. – А как ты объяснишь задержку в пути? – Остановился подремать на тридцать пятом, – без раздумий отвечает Дияр. – Там площадка для таких полуночников, и никаких камер, что ценно. Но ты зря волнуешься, Тох, я абсолютно уверен, что меня даже не спросят. Они будут достаточно рады тому, что мальчик нашёлся живым... Вот теперь он запинается. Переспрашивает неуверенно: – Живым ведь?.. – У него температура, – спокойно говорит Кайса, – но сейчас он жив. Дияр смотрит на неё с опасливым сомнением, кивает, в последний раз проверяет шнурки и застёгивает молнию куртки до самого верха. Кайса не утруждает себя объяснениями. Перед ней по полотну ночного шоссе тянется алая световая полоса, и всё вокруг постепенно тоже приобретает алый оттенок. – Почти приехали, – бросает Кайса. – Сколько тебе нужно? – Метров сто, – отвечает Игнат. – Чтобы машину не услышали. Переключив передачу, Кайса сбрасывает скорость, вглядывается в темноту за лобовым стеклом и сворачивает на площадку к покосившемуся забору. "Могул" подпрыгивает на кочках, но пассажиры этого почти не ощущают; остановив машину, Кайса не глушит мотор и протягивает руку к Игнату. Он неохотно вкладывает в её ладонь ещё один "алексин". Дияр первым выходит наружу. – Снег, – говорит он задумчиво, глядя в небо. – Придётся тут подмести потом. – Я всё сделаю, – Игнат с отвращением смотрит на заиндевелую траву под ногами. – Вы с Кайсой заберёте Мишу, я останусь и зачищу тут всё. – Где тебя потом ждать? – спрашивает Кайса. – Не жди, – Игнат криво усмехается. – Возвращайся домой. – Ладно, – Кайса пожимает плечами. Дияр вновь косится на них обоих, приподнимает брови и недоумённо трясёт головой, но молчит. Через заброшенную стройплощадку они пробираются перебежками, стараясь держаться теней и укрытий, и Кайса изрядно отстаёт по ловкости, скорости и бесшумности от обоих мужчин. Игнат никак это не комментирует, даже не смотрит в её сторону; Дияр поддерживает её под локоть, когда Кайса оступается, и ободряюще подмигивает, показывает жестом, что всё отлично. Уродливое недостроенное здание всё сильнее нависает над ними. – Где? – чуть слышно спрашивает Игнат. Кайса прикрывает глаза. Вокруг неё всё алое, багровое, неровное и пульсирующее; глубоко вздохнув, Кайса тянется рукой в красную глубину, щупает, говорит, глядя на компас: – Наверх?.. Возможно, по лестнице. Северо-северо-запад. Дияр прикрывает рот ладонью, сдерживая шумный изумлённый вздох. Игнат кивает. – Жди здесь, – приказывает он. Кайса выразительно оттопыривает средний палец, но вслух не возражает, достаёт из-за пазухи "алексин" и садится на корточки в самую тёмную тень. Алые и багровые волны наплывают на неё, захлёстывают, затягивают в водоворот. По лбу и вискам Кайсы катится пот, она расстёгивает куртку и оттягивает ворот свитера, словно ей жарко, задевает очки. – Не бойся, – шепчет она. – Мы с тобой справимся. Ведьмы Ульсдоттир чертовски сильные!.. С низкого неба, затянутого тучами, сыплется мокрый снег вперемешку с дождём. Волосы Кайсы намокают, куртка темнеет сверху вниз, пропитываясь влагой. Кайса по-птичьи нахохливается, втягивает голову в плечи, и в этот момент в недостроенном здании раздаётся единственный громкий звук, от которого Кайса вздрагивает и едва не подпрыгивает – выстрел. В ночи он звучит оглушительно, раскатывается по окрестностям, медленно затихая; Кайса встаёт, хмурится, кладёт вторую руку на "алексин", готовая снять пистолет с предохранителя. Вглядывается в темноту. От чёрной туши старого здания отделяются два силуэта, бегут в её сторону, почти не скрываясь. Впереди Дияр, он несёт на руках пятилетнего Мишу – без сознания, слишком легко одетого для такой ночи, – и когда Кайса видит наконец лицо ребёнка, красное вокруг неё лопается пузырём, разлетается и тает радужными брызгами. Сунув "алексин" за пояс, Кайса делает шаг навстречу, и Дияр смотрит на неё иначе чем прежде: теперь он верит, хоть и не понимает, и преклоняется перед тем, чего не понимает. – Пацан весь горит, – сообщает он встревоженно. – Нужно в больницу. Ты со мной? Кайса качает головой. – Положи его, – говорит она. Дияр беспрекословно подчиняется. На грязной мокрой земле мальчик смотрится особенно жалко; Игнат за спиной Дияра морщится, у него дёргается губа, словно в тике, но он молчит. – Теперь сними куртку и возьми его курткой, – объясняет Кайса. – Всё должно быть грязное. Мишу устраивают на заднем сидении, пристёгивают ремнём безопасности. Кайса забирает обе сумки, свою и Игната, и Дияр садится за руль. – Удачи, Граф, – Игнат приподнимает ладонь. – Одна семья, одна Родина, одна слава, – без улыбки отвечает Дияр и, круто развернув "могул", взревевший двигателем, уносится прочь по шоссе, и лишь тогда Игнат выдыхает и закрывает глаза. – Надеюсь, он не забудет снять перчатки, – говорит вдруг Кайса. – Ладно. Давай приберёмся и свалим отсюда. Глаза её расширяются, когда Игнат сгребает её в охапку и притягивает к себе, обнимает, зарывается носом в её шею, в мокрый воротник куртки. – Спасибо, – бормочет он. – Спасибо, спасибо тебе, спасибо!.. Кайса терпит с минуту, затем выворачивается, отпихивает его руками. – Ты не ранен? – спрашивает она отрывисто. – Тогда включи голову и шевелись. Здесь небезопасно. На рассвете она ловит попутную машину на шоссе в километре от заброшенной стройки. Игната с ней нет; в аэропорту Кайса покупает себе сухую футболку и шарф и переодевается в туалете, заталкивает влажный свитер в сумку, покупает билет до Лагунева и ждёт своего рейса, сидя в пиццерии с большим молочным коктейлем и двумя кусками "маргариты". Над стойкой работает телевизор. Когда начинаются утренние новости, Кайса рассеянно смотрит на экран, где показывают Центральную больницу Мосин Парка, и заведующая отделением реанимации и интенсивной терапии, статная светловолосая женщина с розовыми щеками-яблочками даёт интервью о счастливо найденном ребёнке. Фотография Миши – не та, что привозит Игнат, – закреплена в углу экрана, Кайса задерживает на ней взгляд на пару секунд и возвращается к своей пицце. На лице её не отражается ничего, кроме усталости.