Каждая четвёртая

Во второй половине дня Кайса входит в свой новый дом на Торфяной дороге, озирается, ещё не зная, куда деть ключи, и кладёт их на подоконник, снимает куртку. В следующем кадре куртка уже висит на новенькой деревянной вешалке у входа, рядом стоит низкая тумбочка с тремя узкими ящиками, на ней – яркий, кустарного вида горшок с лавандой. В окно через тонкий тюль льётся солнечный свет; Кайса в льняном сарафане и сапогах с широким голенищем ходит по кухне, разбирая три больших пакета с покупками. На столе у окна ваза с фруктами, возле мойки висит яркое полотенце, под потолком простая, но симпатичная люстра – такая же как в пустой гостиной, где уже поклеены новые обои, и на столе у фасадной стены ждут своего часа швейная машинка и оверлок. Кайса оборачивается с коробкой в руках, и коробка превращается в стопку книг, которые Кайса по одной заботливо расставляет в шкаф, возникший в тупичке за лестницей. Она в шортах и белой футболке, босая, с мокрыми после душа волосами. На стене рядом со шкафом висит календарь. Кайса передвигает бегунок на третье марта. Она поднимается на второй этаж, и вслед за её тенью по стене проявляется рисунок обоев, голые лампочки под потолком обрастают цветными плафонами; шорты и белая футболка превращаются в джинсы и чёрную футболку Игната. Кайса всё ещё босая, но волосы сухие и заплетены в косу, перетянутую чёрной резинкой; Кайса проходит через пустое пространство второго этажа, через арку – в свою комнату, а оттуда в ванную, открывает зеркальный шкафчик, достаёт банку с витаминами для беременных и вытряхивает одну капсулу на ладонь. Принимает, запивая водой из-под крана. Под глазами у Кайсы заметные тёмные круги. Она прикладывает обе руки к груди, нажимает, мнёт, и её отражение в зеркале морщится вместе с ней. Служба доставки строительно-хозяйственного центра "Дом тысячи дверей" привозит большие пакеты с питательным грунтом и загородки для клумб, грузчики складывают пакеты в сарай, и один из них посматривает на Кайсу, словно хочет познакомиться, но так и не решается попросить номер телефона. Кайса в льняном платье кутается в кардиган, но выглядит лучше: выспавшейся и посвежевшей, – хотя мыслями она не здесь; она хмурится, кусает губы и молча расписывается в доставочном листе. – Независимая и с кошками, – вполголоса комментирует второй грузчик, забираясь в кабину к товарищу. – Жаль тогда, что я не кот, – отшучивается первый. Солнце заходит и снова встаёт; Кайса в рабочих брюках и футболке Игната, в сапогах и перчатках устраивает грядки в тени дома, по полведра носит землю, утаптывает вокруг столбиков оградки. Иногда она утирает пот тыльной стороной ладони и смотрит на небо; в один из таких моментов её вдруг осеняет мысль, и Кайса замирает, припав на одно колено, смотрит в пространство застывшим взглядом, а затем поднимается и идёт в дом, на ходу стягивая перчатки. Через полчаса, приняв душ и переодевшись в льняное платье летящего силуэта, она едет на площадь Мира, входит в главный корпус Технологического университета и улыбается охраннику: – Привет! Можно от вас позвонить?.. Охранник придвигает к ней по столу потёртый телефон из красного пластика с многократно скрученным шнуром от корпуса к трубке. Кайса набирает номер, сверяясь с визиткой, ждёт ответа. Улыбается снова: – Володя? Здравствуй. Узнаёшь?.. На другой стороне холла с лязгом открывается дверь архива. Кайса бросает взгляд в ту сторону и сразу отворачивается, и захлопывается уже дверь изолятора полицейского участка. Игнат, сильно небритый, грязный и всклокоченный, идёт по коридору за полицейским офицером. Руки у него свободны, но на левом запястье видна зажившая ссадина от наручников, на левой стороне лица – светлый, почти выцветший синяк. Одежда тоже грязная, в джинсах нет ремня, в ботинках – шнурков. Офицер выводит его в холл, где с ряда пластиковых стульев встаёт Дияр, словно в противовес Игнату чистый, гладко выбритый, волосы тщательно уложены гелем. Под курткой шоколадного цвета на нём костюм с галстуком, под мышкой зажата кожаная папка. – Какого чёрта ты сразу не позвонил?! – говорит он с досадой. – Спасибо, Макс. Где расписаться? – Тут, – Макс вытаскивает пакет с вещами Игната, кладёт рядом протокол. – Проверьте по списку, если всё правильно, внизу подпись, расшифровку, дату. Сверху на протоколе данные задержанного: "Гвоздев Антон, 1982 г.р., рег./прож. Кэмберри". Игнат подписывает не читая, забирает пакет. На Дияра он не смотрит, как, впрочем, и на Макса, и на дежурного полицейского на входе в участок, только под ноги, на растрескавшийся грязно-серый пластик пола. За дверями Дияр придерживает его за локоть и направляет к своему "могулу", на заднем сидении которого мечется в нетерпении и восторге молодой серый питбуль. Игнат замечает собаку у самой машины, вздрагивает, поднимает взгляд на Дияра. – Это та самая сука? – Господь с тобой, это её сын... один из! – Дияр ухмыляется, распахивает переднюю дверь и буквально заталкивает Игната на пассажирское сиденье. – Нокс, фу! Сидеть! Питбуль плюхается на задницу и вываливает язык. Игнат оборачивается, морщит лоб, вздыхает. – Он тебе весь салон обдерёт. – Пусть это будет самой большой проблемой в моей жизни! – философски замечает Дияр, садясь за руль. Включив зажигание, он не спеша отводит "могул" от тротуара, вливается в неплотный поток машин. – Нокс, ложись, ложись, не принюхивайся. Это нормальный дядя, он просто так пахнет. Игнат молча показывает ему средний палец. – Пустишь помыться? – спрашивает он вслух. – Даже футболку чистую дам, – Дияр снова ухмыляется. – Специально для тебя взял, идеальная, Кай наверняка оценит! Позвони ей, кстати, идиотина, она ведь наверняка тоже волнуется! – У неё нет телефона, – с расстановкой говорит Игнат и отворачивается к окну. – Никакого. И электронной почты нет, прежде чем ты спросишь. Ещё она не пользуется кредитками, а её дом оформлен на европейскую контору с непроизносимым названием. Она невидимка почище меня. И она не волнуется, кстати. Смутить Дияра ему не удаётся. – А вы нашли друг друга, – замечает Дияр одобрительно. – Держись за неё, не пропадёшь. – Отвали, – советует Игнат абсолютно ровным голосом. Несколько секунд Дияр что-то обдумывает, качая головой, затем тихо говорит: – Семь лет прошло, Гвоздь. Ты не можешь скорбеть о ней вечно. Игнат по-прежнему смотрит в окно на мелькающие дома и деревья, на людей в тёплых куртках и припаркованные машины. Наконец, когда на стекло падают первые невесомые снежинки, он так же тихо отвечает: – Вечность мне и не светит. Успеть бы только... Кайса тоже смотрит в окно, стоя у окна с кружкой горячего чая. На ней чёрная футболка Игната и мягкие штаны с завязками на поясе и щиколотках, короткие тёмные носки с силиконовыми полосками на стопах, чтобы не скользили по полу. Со стороны площади Мира приближается мотоцикл, останавливается напротив её дома. Калязин спешивается, снимает шлем, озирается и заводит мотоцикл на подъездную дорожку, опускает подножку, вешает шлем на руль и с сумкой через плечо идёт к крыльцу. Постучать не успевает – Кайса открывает дверь и улыбается. – Привет, – говорит она, наклонив голову к плечу. – Чаю хочешь? Или кофе? – Привет, – Калязин показывает "викторию". – Сперва дело, потом чай. Он разувается и ставит ботинки на коврик. Носки у него светло-серые с ярким узором в виде кусков пиццы; он в чёрных потёртых джинсах, под кожаной курткой – трикотажная футболка с длинными рукавами, тёмно-синяя, с логотипом Академии полиции Бирсби на правой стороне груди. Практически пустой холл заставляет его восхищённо присвистнуть. Кроме шкафа в нише за лестницей здесь только два рабочих стола практически у самого входа, на одном стоят манекен, швейная машинка и оверлок, на другом развёрнута ткань телесного цвета, лежат лекала, ножницы, карандаши и коробка с булавками. – Да здесь эллинг можно устроить, – Владимир задирает голову к высокому потолку. – Или ещё один дом поставить. Или хотя бы дверь! – Здесь нельзя, – мягко возражает Кайса. – Лучше наверху. Посмотришь? Она ведёт Владимира на второй этаж, широким жестом обводит такое же пустое пространство между своей спальней и гостевой комнатой. Калязин ставит сумку на пол, открывает дверь в ванную, заглядывает туда. Достаёт из кармана рулетку, замеряет толщину стены; переходит к стене напротив, проверяет стену между гостевой комнатой и холлом. – Метра четыре здесь, да? – спрашивает он, оглядываясь. – Монументальный дом! Тебе не страшно тут одной? – Четыре с половиной, – Кайса садится прямо на пол, по-турецки сложив ноги. – У меня не было особого выбора. Одной не страшно, я привыкла. Владимир косится на неё через плечо. – На секунду мне показалось, что ты сейчас скажешь что-нибудь вроде того, что ты здесь и не одна, – он корчит гримасу и изображает руками что-то среднее между оленьими рогами и нависающими ветками деревьев. Кайса замирает, а затем весело хохочет, выплёскивая немного чая из кружки себе на колено. – Если бы всё было так просто, – говорит она наконец, – мне бы не понадобилась твоя помощь. В ванной комнате Дияра Игнат рассматривает себя в зеркало после бритья, затем отводит глаза, садится на бортик ванны, протягивает руку и берёт резинового космонавта, валяющегося на полке рядом с полотенцами и халатами. – Так нельзя, – шепчет он. – Я утяну её за собой. Она думает, что справится, но смерть – это я... У него перехватывает горло, на глаза наворачиваются слёзы. Игнат запрокидывает голову, дышит ртом, пока не приходит в себя. Откладывает космонавта, натягивает футболку – на груди мелькает белая надпись на чёрном фоне, но в фокус не попадает, – и выходит из ванной комнаты. Дияр при его появлении широко улыбается и оттопыривает оба больших пальца. – То что надо! – кивает он. – Обед горячий, садись, вкуснейшую рыбу Настя запекла! Игнат не спорит, но и не улыбается в ответ. Взгляд у него пустой, движения заторможенные, и они становятся ещё медленнее, когда Дияр, сидящий с тарелкой напротив него, вдруг спрашивает: – Ты вообще ни с кем из наших не контактируешь? – А что? – Игнат перестаёт жевать. – Серёга пропал, – поколебавшись, отвечает Дияр. – Влад не заявлял, Серёгина работа не располагает, сам понимаешь, но говорит, раньше он всегда оставлял хоть какой-то след, а тут – как в воду канул. Полтора месяца уже. Игнат молча смотрит в тарелку. Качает головой. – Нет, – произносит он с расстановкой. – Я с одиннадцатого года ни с кем не виделся. И кладёт в рот ещё кусок рыбы. В аэропорт его тоже отвозят Дияр и Нокс. Питбуль уже в защитном воротнике, на его гладко выбритом левом бедре наклеен большой квадрат стерипора, но это не умаляет его энтузиазма, и он оставляет попытки облизать Игнату лицо и руки, только когда Дияр повышает голос. – Разве он не бойцовая собака? – вяло интересуется Игнат. – Как воспитаешь, – Дияр пожимает плечами. – Я бы на тебя посмотрел, пойди ты не в пехоту, а в кулинарный техникум. Его замечание вызывает у Игната слабый невольный смешок. – Отец всё равно не простил бы ничего, кроме медицинского, – он вздыхает. – А врач из меня... – Ну, почему, – не соглашается Дияр. – Патологоанатом бы вышел прекрасный! – Он и вышел, – хмыкает Игнат. – А я остался. Дияр задерживает его руку, прощаясь у дверей терминала. – То, что ты делаешь, – говорит он наконец, – что вы с Кай... Игнат молча выжидает. – Позови, если потребуется помощь, – просит Дияр, глядя ему в глаза. – Слышишь, Гвоздь? Не надо всё тащить на себе. Никто не может быть один. – Слышу, – Игнат подаётся навстречу и сам его приобнимает, хлопает по спине. – Удачи, Граф. Спасибо за помощь. – Одна семья, одна Родина, одна слава, – без улыбки отвечает Дияр. Разойдясь, они не сговариваясь замедляют шаг, словно желая обернуться, но так и не оглядываются, ни один, ни другой. Игнат скрывается в дверях и теряется в толпе, а Дияр возвращается в машину, треплет по голове Нокса и несколько секунд сидит, бессмысленно глядя перед собой, прежде чем вздохнуть, включить зажигание и тронуться с места. В самолёте Игнат расстёгивает куртку, но надпись на футболке всё равно остаётся не в фокусе. Поставив на колени ноутбук, Игнат некоторое время держит курсор над иконкой в виде картонной коробки, заклеенной красной лентой, затем отводит руку, включает фильм из сохранённых на жёстком диске и надевает наушники. От обеда, предложенного бортпроводницей, он отказывается, как и от напитков; когда самолёт заходит на посадку над Лагуневым, Игнат считает на пальцах, сбивается, пересчитывает ещё раз и невесело хмыкает. – Ну да, когда ещё спрашивать, как не на сорок дней, – соглашается он вполголоса, открывает список контактов в телефоне, мотает до Сергеева Владислава и долго смотрит, но так и не нажимает кнопку вызова. Такси привозит его к дому Кайсы. Мотоцикл Калязина по-прежнему стоит на подъездной дорожке; Игнат хмурится, озирается. Вокруг никого нет, и он, поколебавшись, обходит дом по кругу, отмечая свеженасыпанные клумбы и высаженные цветы, прислушивается, остановившись под открытым окном второго этажа. Изнутри доносятся неразборчивые голоса Кайсы и Калязина; Кайса смеётся, говорит ясно и отчётливо, приближаясь к окну: – Я рано встаю, так что вряд ли ты меня разбудишь, когда бы ни приехал. Внутри дома Калязин собирает в сумку вещи: рулетку, уровень, свёрток с карандашами, складной угольник. Холл второго этажа между дверьми ванной и гостевой комнат расчерчен красными линиями по полу и стенам чуть наискосок, на уровне верхних дверных откосов нанесена разметка для кронштейнов. Владимир в последний раз критическим взглядом пробегает по делу рук своих и задумчиво качает головой. – Ладно, – говорит он. – Всего не предусмотришь. – Это точно, – бормочет себе под нос Игнат. Кайса и Владимир спускаются на первый этаж, и Владимир замечает на столе, где разложена ткань, тряпичную куклу в клетчатом платье. – Твоя работа? – спрашивает он. – Можно?.. – Пожалуйста, – Кайса кивает. – Тётя Эмели меня научила, с детства их шью. – Они волшебные? – Владимир расправляет кружево нижней юбки куклы. Кайса вновь смеётся. – Я не волшебница, я ведьма, – напоминает она. – У этой внутри саше с лавандой. У больших, с термостойкими волосами, просяной наполнитель, их можно использовать как грелку. – Сшей мне такую, – просит Владимир. – Большую, с грелкой. По бартеру с дверью, я доплачу разницу. Кайса удивлённо и насмешливо вскидывает брови, и он поясняет: – Дочке подарю. Она с матерью живёт, мы редко видимся сейчас, но я делаю что могу. Долгая история. Пойдёшь с нами в море, расскажу. – Ты обещал, а я любопытная, – соглашается Кайса. – Ладно, сошью, только никаких денег. Выбирай цвет волос и платья. С нижней полки шкафа за лестницей она достаёт папку-регистратор, распухшую от образцов, вклеенных и пришитых на картон, кладёт на стол. Игнат наблюдает за ней через окно в просвет между занавесками, но Калязин спиной заслоняет от него и Кайсу, и папку, и Игнат щурится снова, нервно и сердито дёргает уголком губ. На его лице отражается удовлетворение, когда Владимир наконец уходит, напоследок приобняв Кайсу и пообещав передать привет Алексею. Дождавшись, пока затихнет звук двигателя мотоцикла, Игнат поднимается на крыльцо и стучит в дверь. Кайса открывает с лёгкой улыбкой, тающей при виде гостя – и вновь появляющейся, когда взгляд Кайсы падает на надпись на футболке. Теперь её видно полностью; белые буквы складываются в текст: "Во мне даже кровь отрицательная, что говорить о характере". – Правда? – уточняет Кайса. – Абсолютная, – Игнат тоже усмехается. – Четвёртая отрицательная. Самая редкая, повезло так повезло. Кайса кивает и отступает в сторону, пропуская его. Игнат вешает куртку на крючок и замечает лаванду на тумбочке. – Я знаю женщину, которая делает эти горшки, – говорит он медленно и оглядывается на Кайсу с вопросом в глазах, но Кайса его игнорирует, и Игнат добавляет: – Сердечный привет тебе от Графа Ди. Кайса пропускает мимо ушей и это, смотрит на Игната и наконец произносит: – Послезавтра я найду тебе этих людей. Теперь долго молчит Игнат. Выплёвывает, не справившись с эмоциями: – К парню на мотоцикле ты добрее. – Парень на мотоцикле меня не использует, – отвечает Кайса. – Надеюсь, ты клумбы не потоптал, пока подслушивал? – Нет, – Игнат отводит взгляд. – Хорошо, – подытоживает Кайса. Больше они не разговаривают, однако Игнат не уходит, а Кайса не выражает намерения его выгнать. Пока она раскраивает новую куклу, Игнат с ноутбуком сидит на нижних ступенях внутренней лестницы, читает, пишет кому-то, смотрит фотографии. Замирает вдруг, открывает рот, но так и не решается ничего сказать. На экране его ноутбука развёрнута фотография из новостей, на ней мэр Лагунева пожимает руку мужчине лет сорока пяти с непримечательной внешностью. Мужчина одет в дорогой светло-серый костюм, но вместо галстука на шее у него ярко-зелёный шёлковый платок. Фотография подписана: "Мэр Патрик Галич и основатель фонда "Светлое будущее" Вячеслав Плотников заключили договор о финансировании строительства и благоустройства нового детского-юношеского центра на юго-востоке Лагунева". – Детский центр, – чуть слышно бормочет Игнат. – Светлое будущее, мразина поганая, как тебя земля носит!.. – Я знаю одно имя, – всё-таки признаётся он за ужином, который сам и готовит. – Могу найти фотографию и достать вещь. Кайса ест по обыкновению медленно и немного, тщательно жуёт, подбирает оставшуюся на тарелке мясную подливку кусочком хлеба. – А второй? – спрашивает она, поднимая глаза. Игнат качает головой. – Значит, всё в силе, – Кайса встаёт, чтобы вымыть тарелку и зажечь конфорку под чайником. Игнат смотрит ей в спину, затем невольно скользит взглядом ниже, на поясницу и ягодицы, нетуго обтянутые трикотажными штанами, жмурится и прижимает ко лбу кулак. – Дияр спрашивал меня о Серёге, – говорит он, не открывая глаз. Кайса на секунду замирает неподвижно, затем завершает движение и возвращается за стол. – И что ты сказал? – Соврал. Сказал, что ни с кем из взвода не виделся с одиннадцатого года. – Почему именно с одиннадцатого?.. Игнат медленно распрямляется, трёт покрасневшие глаза, гоняет по тарелке кусочек цветной капусты. – Тогда я... исчез, – произносит он с трудом. – Инсценировал своё самоубийство. Обналичил счета, подготовил арсенал – и ушёл. Оставил записку, утопил машину в заливе. Свидетельство о смерти есть... и место на кладбище рядом с моей женой и сыном, хотя её родители наверняка были против. Они считают, я виноват в их смерти. – А ты виноват? – спокойно уточняет Кайса. Игнат пожимает плечами. – Я вряд ли смог бы что-то сделать, – говорит он. – Разве что умереть вместе с ними. Всё случилось слишком быстро. Чокнутый бомбист из островной ВНА взорвал себя в торговом центре. Погибли четырнадцать человек, в том числе Лиза и наш сын Антон, а я... меня даже не было в здании в этот момент, но я всё думаю: может, я разминулся с ним на входе? Может, он шёл мне навстречу, а я ничего не понял. Не почувствовал угрозу. Не предотвратил... Он замолкает, хмурится болезненно, кривит губы. – Ты говоришь о взрыве в "Олимпе"? – спрашивает Кайса, когда пауза затягивается. – Откуда ты знаешь? – теперь Игнат поражён и растерян. – Видела памятную стелу, – Кайса не отводит глаза. – Там лучший кондитерский гипермаркет штата, я была там несколько раз. Она дважды моргает и вдруг спрашивает: – Белые цветы – твои, да? Из Игната как будто выдёргивают позвоночник: он расклеивается и обмякает на стуле, его локти разъезжаются в стороны, тело наклоняется вперёд и вбок. Расширенными глазами он смотрит на Кайсу и молчит, и она встаёт, обходит стул и обнимает Игната, прижимает его голову к своей груди, гладит по волосам. Лицо её при этом не выражает абсолютно ничего, даже когда Игнат прерывисто вздыхает и неловко обнимает её в ответ одной рукой. – Я хотел умереть, – говорит он глухо, задевая губами футболку Кайсы – свою футболку. – Читал о способах и рисках и выбрал передозировку опиатами. До этого я ничего не употреблял. Никогда. Не знал, где достать, и я вышел на "тёмную сторону" интернета, и вместо героина открыл для себя "список Шуваева". Его дочь пропала первой, и он ищет её до сих пор. Не верит, что она жива, но продолжает искать. В январе он написал нам напрямую, Серёге и мне. Он хочет одного из похитителей – живого. Живого, понимаешь?.. А тогда он просто вёл доску, собирал любую информацию о похищениях – слухи, номера, статистику. Всё!.. И я подумал, что ещё могу принести немного пользы. Даже если меня убьют в процессе, если поймают и посадят – что с того? Мне всё равно незачем больше жить. Кайса прикрывает глаза. Её рука легко скользит по волосам Игната, пальцы зарываются в короткие пряди, иногда задевая ухо. На плите закипает чайник, но ни Кайса, ни Игнат не меняют позы. – В смерти Серёги виноват тоже я, – Игнат вздыхает. – Я втянул его. Он работал на секретку. Знал всё и всё мог, и я попросил у него новую личность. Он ничего не спрашивал, он просто пришёл за мной, когда я покупал оружие. Спросил, чего я хочу на самом деле, и через неделю выкатил потрясающий план, и всё было хорошо и успешно... до января. А в январе написал Шуваев, и всё пошло наперекосяк. Серёга не хотел выполнять его требование, не собирался, а я не понимал, почему нет. Мы полаялись, самую малость до драки не дошло. Может, разошлись бы на этом, но "список" пополнился Стасей, и мы забыли о разногласиях и вылетели в Типер. – Он сам выбрал свою судьбу, – неохотно роняет Кайса то, что уже говорила однажды, добавляет: – Он знал. Я предупредила его. – Я втянул его, – повторяет Игнат. – И теперь я втянул тебя, и если с тобой что-то случится, то по моей вине. Рука Кайсы замирает, пальцы словно перебирают в воздухе что-то невидимое, затем она отстраняется. – Дай телефон, – просит она и, получив желаемое, отходит к плите, выключает чайник и выбирает в списке контактов Дияра Аштанидзе, нажимает кнопку вызова. Игнат смотрит на неё чуть хмурясь; их разделяет метра четыре – Владимир прав, дом действительно монументальный, – а тело Игната всё ещё ватное и непослушное, и потому он не успевает среагироват, когда Кайса ровным голосом сообщает в трубку: – Это я была с Гвоздём в аэропорту. Тебе нужно знать, что Серёжа погиб двадцать восьмого января в тридцать семь минут первого ночи. Мне жаль. Это точно. Я уверена. Несколько секунд она выслушивает ответ, говорит так же спокойно: – Хорошо. Обещаю. С заваренным чаем и телефоном она возвращается к столу, разливает чай по чашкам, достаёт из шкафа фарфоровую миску с печеньем и садится обратно на своё место. Игнат тупо смотрит на неё, не в силах осознать произошедшее. – Что он сказал? – спрашивает он наконец. – Поблагодарил, – Кайса ломает печенье пополам. – А что ты ему пообещала?.. – Не твоё дело, – голос Кайсы становится неприятным. – Ты со своей жизнью справиться не можешь, не лезь в мою, пожалуйста. – Какая же ты сука, – бессильно говорит Игнат. Вздёрнув бровь, Кайса с усмешкой смотрит на него пару секунд, затем пожимает плечами: – Какая есть. С телефоном в руке Игнат выходит из дома, набирает номер. Кайса занимается своими делами: замешивает тесто для новой партии печенья, составляет список покупок, загружает стиральную машину. Всё это время Игнат ходит взад-вперёд по крыльцу, неудовлетворённый разговором, останавливается изредка, берётся за перила. Наконец, взъерошенный, замёрзший и ещё более усталый, он возвращается в дом и видит Кайсу сидящей в кресле перед столом для шитья. В руках у неё книга, но смотрит Кайса не на страницы, а куда-то в сторону, покусывает время от времени нижнюю губу. Игнат останавливается перед ней, медленно опускается на пол, подбирает под себя ноги. – Сколько мне осталось? – спрашивает он. – Ты знаешь? – Больше месяца, меньше года, – Кайса склоняет голову, чтобы посмотреть на него в ответ. – И ты напрасно боишься: твои дела меня не заденут. Игнат кивает. – Прости за "суку", – произносит он буднично. – Это было грубо и глупо. Он сутулится, складывает руки на коленях. – Я живу в подвале у лучшего друга и его жены без их ведома, – говорит он, словно продолжая исповедь, начатую на кухне. – Мой старый дом продан, там сейчас другие люди, никогда не видевшие ни меня, ни Лизу. Всю материальную часть нашей деятельности в последние годы обеспечивал Серёга. Возможно, поэтому и не женился: трудно объяснить, почему половина семейного бюджета исчезает бесследно. Так что, наверное, даже хорошо, что я долго не протяну. Ты права: я больше не знаю, как жить эту жизнь. Всё, чего я хочу, это покончить с похитителями детей, и тогда я умру спокойно. Кайса смотрит, как его лицо облезает кровавой маской, но ничего не возражает, только смаргивает, прогоняя видение. – Расскажи о Серёге, – просит Игнат. – Ты сказала, что предупреждала его. Расскажи?.. Несколько секунд Кайса колеблется и раздумывает, затем качает головой. – Я видела его всего дважды. Она вспоминает, как распахивает дверь номера и видит Бабурова, слышит его удивлённый голос: "Ну да, ты же ведьма", слышит, как он шепчет с нерешительностью, забавной для такого человека: "Можно тебя раздеть?.." – ...и я закрыла ему глаза, – договаривает она. – Он тихо ушёл. – Хорошо, – бормочет Игнат. – Хорошо... Он устраивается на ночь в гостевой комнате, ни словом не упомянув о красной разметке холла, сам застилает себе постель, принимает душ и в темноте, не включая свет, укладывается, длинно, шумно выдыхает. Сон не идёт; Игнат смотрит в потолок, сжимает и разжимает кулаки. Наконец, устав перекатывать голову по подушке, он поднимается, берёт одеяло и бесшумно прокрадывается в комнату Кайсы, вытягивается на ковре возле её кровати, заворачивается в одеяло и практически сразу засыпает. В предрассветном сумраке его будит прикосновение к лицу. Кайса лежит щекой на краю постели и разглядывает Игната с любопытством, но без осуждения. Легко пробежав пальцами по его лбу и скуле, она касается кончика носа и обводит губы. Улыбается едва заметно. Зовёт шёпотом: – Иди ко мне. Её волосы влажные от пота у корней чёлки и у основания черепа, майка задрана почти до подмышек. Когда Игнат неловко ложится рядом, Кайса видит, как подушка под ним мгновенно пропитывается кровью из изуродованной щеки; Кайса смаргивает, улыбается снова и целует Игната в шею, рядом с ещё одним кровавым потёком. Они неторопливо занимаются любовью, пока за окном так же неспешно встаёт солнце, окрашивая небо розовыми и оранжевыми тонами. Кайса опрокидывает Игната на спину и сама приподнимается и опускается, прогибает поясницу, жмурится и стряхивает лезущие в глаза волосы; Игнат смотрит на неё расширенными глазами, ловит её руки и гладит бёдра, он как будто не здесь и не с ней, и Кайса отвечает ему взаимностью. – Доброе утро, – говорит Игнат позже, когда они лежат рядом. Голос у него хрипловатый, губы сухие. – Утро, – Кайса вновь тянет руку к его лицу, трогает, ощупывает, разглаживает мелкие морщинки. Шевелит губами, словно подбирая слова – между зубами мелькает кончик языка, – и Игнат приподнимает брови. – Что-то не так?.. – Ты можешь рассчитывать на меня до конца этой истории, – говорит Кайса тихо. – И ты можешь остаться, если передумаешь жить в подвале у друга. Игнат теряет дар речи. Пока он подбирает слова для ответа, Кайса перелезает через него и уходит в свою ванную комнату, щёлкает замком изнутри, отсекая саму возможность к ней присоединиться, и Игнату ничего не остаётся, кроме как подобрать и унести одеяло и в свою очередь пойти в гостевую ванную. – Почему ты передумала? – спрашивает он, готовя завтрак. Он полуголый, в одних джинсах, и босой. Кайса в трикотажных штанах и майке, тоже босая, смотрит в окно, чистит себе банан, медленно ест. – Деревья долго растут, – говорит она невпопад. – Надо шторы повесить. Не люблю жить на виду. Игнат оглядывается на неё и кивает себе, принимая отсутствие ответа за ответ. – Зачем тебе этот парень? – Парень на мотоцикле?.. – Кайса насмешливо улыбается, передразнивая Игната. – Его зовут Володя. Он сделает мне дверь. – В спальню? – Игнат недоуменно хмурится. Кайса смотрит в окно. Смаргивает, и окно превращается в дверь, нарисованную мелом на бетонной стене, а затем – в пару тяжёлых лоскутных занавесей на верёвке, натянутой между двух деревьев в сумрачном, неприветливом осеннем лесу. – Так просто?! – недоверчиво спрашивает Кайса-подросток. Она в коричневых холщовых штанах, сапогах до колена и парке поверх свитера с высоким воротом, немытые волосы собраны в пучок на затылке. – Совсем не просто, – говорит Эмели. На ней шерстяное платье и распахнутое стёганое пальто, на ногах грубые мужские ботинки. Неподалёку от неё у корней дерева стоит раскрытая сумка, из сумки торчит большой термос с белой пластиковой крышкой. – Дверь может быть любой, – Эмели понижает голос, – действительно, хоть нарисованной, но помни: если ошибёшься при возвращении, тебе конец. Ты всегда должна знать, с какой ты стороны и куда идёшь. Ингрид... поступила глупо. Никогда так не делай. Не возлагай ответственность за свою жизнь на других людей. Кайса молчит, отводит глаза. – Впрочем, – добавляет Эмели, – одно условие всё-таки есть: чем ты неопытнее, тем более основательная дверь тебе нужна, если хочешь сберечь силы, время и здоровье. Я могу ходить здесь, но не ты. Даже не пытайся. – А что мне там искать? – Кайса пожимает плечами, по-прежнему глядя в сторону. – Мама умерла навсегда... а Виктора я видеть не желаю. Эмели качает головой и беззвучно вздыхает, но больше ничего не говорит. Игнат ставит на стол тарелку, вырывая Кайсу из оцепенения, и она вздрагивает и вскидывает на него глаза. – Ешь. – Спасибо, – помедлив, произносит Кайса. Берёт вилку, накалывает на зубец горошину. – Дверь, она... – Ты не обязана мне рассказывать, – предостерегает Игнат. – ...необходимая часть ритуала, – заканчивает Кайса, смотрит на Игната и раздражённо дёргает плечом, принимается за еду. – Технически это будет просто дверь, – подытоживает она. – Абсолютно безопасная для всех. – Кроме тебя? – Игнат улавливает нюанс. Кайса стискивает зубы. – И для меня тоже, – упрямо цедит она. Игнат долго глядит на неё, но ничего больше не спрашивает. После завтрака он одевается и уходит, забрав сумку и оставив на вешалке у двери свою куртку. Кайса из окна второго этажа смотрит, как он поднимает руку, ловя попутку, и уезжает. – Жизнь за жизнь, – бормочет она, положив руку на живот. – Я обещала, и я исполню, Серёжа. Из ящика тумбочки в своей комнате она достаёт пухлый потрёпанный гримуар в кожаной обложке, мягкой и бесцветной от старости, открывает примерно посередине, где к странице, исписанной убористым круглым почерком, приклеена красная шерстяная нитка. "Hinde ihm pærson [Человека найти]", – написано печатными буквами чёрной тушью вверху страницы, а рядом той же тушью нарисован нарезанный на четвертинки апельсин. Он расплывается, занимая весь кадр, и набирает цвет, и превращается в апельсин, лежащий на разделочной доске на столе в кухне дома Казаковых. Таня перекладывает его на блюдце и ставит перед Димой, с аппетитом уплетающим кашу. Окно кухни, выходящее в сад, открыто, ветер шевелит занавески. На подоконнике стоит цветущий кустик лаванды в почти таком же горшке, как у Кайсы. Игнат проскальзывает вдоль дома, пригибаясь, чтобы не попасться на глаза садящемуся в полицейскую машину Александру, отжимает раму подвального окна и ныряет внутрь. Оказавшись в своём убежище за коробками, он на несколько секунд замирает, глубоко вздыхает и прикрывает глаза, а затем начинает собирать вещи. Воду в бутылках, поразмыслив, он вытаскивает в основную часть подвала, ставит под лестницу, протирает тряпкой все поверхности, за которые хватался. Наверху Таня – в длинной шёлковой юбке и блузке с короткими рукавами – причёсывается перед зеркалом в прихожей и заплетает небрежную косу, наклоняется поцеловать сына, прибежавшего со второго этажа с собранным маленьким рюкзачком. – А ты поставила молоко Бабадуку? – строго спрашивает Дима. Таня на мгновение теряется и пугается, но справляется с собой. Улыбается, кивает. – Конечно, – говорит она. – Но это наш секрет, ладно? Никому-никому! Ты же умеешь хранить тайны? – Я даже папе не сказал! – Дима гордо задирает нос, Таня смеётся и треплет его по голове, но прежде чем выйти из дома, оглядывается тревожно и задумчиво на дверь, ведущую в подвал. Игнат внизу усмехается, выпивает молоко и вытирает стакан, оставляет его на прежнем месте и поднимается по ступенькам. И замирает, напряжённо прислушиваясь. Щёлкнув, открывается замок задней двери. Через порог переступает мужская нога в дешёвой спортивной туфле на липучках, уверенно опускается на соломенный коврик. Мужчине, вошедшему в дом, лет тридцать с небольшим. Он высокий, загорелый, с тяжёлым рубленым лицом и глубоко посаженными глазами, с залысинами надо лбом и на макушке. Одет он в простые прямые джинсы, футболку и трикотажную кофту на молнии, в руке у него тряпичная сумка для инструмента. Следом за ним порог перешагивает второй, такой же высокий, но худой и остроносый, в поднятых на макушку солнцезащитных очках, в спортивном костюме и чёрных кроссовках, которые он тщательно вытирает о коврик. – Небогато живёт лейтенант полиции, – говорит остроносый, оглядываясь. – И чего не взял, когда предлагали?! – Идейный, – первый мужчина пожимает плечами. – Так. Я наверх, на тебе кухня и гостиная. Он движется практически бесшумно, под его ногами не издаёт ни одного звука скрипучая лестница. Игнат в подвале оглядывается и берёт со стены фонарь с обрезиненной ручкой, поднимается ещё на одну ступеньку. По ту сторону подвальной двери остроносый раскладывает на рабочем столе Казакова свою сумку, достаёт оттуда прибор размером чуть меньше пачки сигарет. Через прозрачную стенку видны пальчиковая батарейка и микросхема, наружу выведен переключатель. Остроносый устанавливает его в положение "включено", отрывает кусок строительного скотча и, с трудом протиснув руку, лепит прибор на заднюю стенку стола достаточно глубоко, чтобы его не было видно со стороны. Со вторым таким же прибором он идёт на кухню, откручивает вентиляционную решётку и закрепляет прибор в шахте. Со второго этажа спускается его напарник. – Поставил? – спрашивает он отрывисто. Игнат напрягает слух, практически прижимаясь ухом к двери. – В лучшем виде, – хвалится остроносый. – Только не понял, зачем это всё. Если он идейный, на компромате его не поймаешь! – На компромате – нет, – соглашается лысеющий. – А на живца – да. Слушания двадцатого апреля. Если до тех пор он не поймёт сам, его жена и сын помогут понять. Остроносый хмурится. – Сын? Я не нанимался детей похищать. – Успокойся, – его напарник хмурится. – Во-первых, пацан останется цел и невредим. Достоинство идейных в том, что жертвовать гражданскими они не умеют и не будут, спечётся как миленький и откажется от показаний. А во-вторых, тебя никто и не возьмёт. Твоё дело – обеспечить подслушку, чтобы мы вовремя узнали, если он семью решит куда-то вывезти, ты обеспечил, всё, свободен. А теперь собирай барахло и уходим. Пока остроносый складывает инструмент в сумку, его напарник кому-то звонит, спрашивает: – Что скажешь?.. А, не обращай внимания. К золотым рукам всегда прилагаются жидкие мозги – в той или иной степени. Слышно-то нормально? Ну, добро. Подъезжай на угол, мы через пару минут будем. Они уходят тем же путём, что пришли, и вслед за щелчком дверного замка из подвала выскальзывает Игнат. Лицо у него закаменевшее, невыразительное, фонарь он всё ещё держит в руке и, забравшись с ногами на разделочный стол, светит в вентиляционную решётку, кивает самому себе. Так же быстро и безошибочно он находит подслушивающие устройства в гостиной, детской комнате и спальне Казаковых; над последним он долго держит руку, словно собираясь разбить или сорвать, но в итоге отстраняется и максимально бесшумно переводит дух, шевелит губами, бормоча ругательства себе под нос. Отвернувшись, смотрит на календарь: двадцатое апреля приходится на пятницу. Медленно, в задумчивости Игнат спускается обратно в подвал, в сердцах пинает скатанный спальник. Достаёт телефон, набирает номер, пару раз замешкавшись, будто припоминая. На звонок отвечает Калязин, и для этого ему приходится прислонить к стене алюминиевый профиль, который он собирается прикручивать к кронштейну. Он один на втором этаже дома Кайсы, неподалёку, также прислонённая к стене, стоит межкомнатная дверь в целлофане, на полу лежат нарезанные и отшлифованные брусья разного размера. – Кого ещё принесло, – беззлобно ворчит Владимир, приподнимает бровь, глядя на надпись "Номер неизвестен". – Калязин. – Здорово. Это Гвоздь, – отрывисто говорит Игнат. – Ты у неё? – Допустим, – помедлив, соглашается Владимир. – Трубочку ей дай, – Игнат запинается. – Пожалуйста. Калязин расплывается в насмешливой улыбке, оценив усилия оппонента. – Без проблем, – говорит он, постаравшись не допустить улыбку и в голос, и спускается на первый этаж, где Кайса шьёт кукольное платье. Она удивлённо морщит лоб, но без лишних вопросов берёт телефон и подносит к уху. – Слушаю. – Моему другу грозит опасность, – признаётся Игнат. – Его семье. Я останусь с ними, пока ситуация не изменится. Прости. Мне жаль, что я вынудил тебя что-то затеять, а сам устранился, но это не вопрос выбора. Сакс мой друг и мой брат, я должен защитить его. Кайса оглядывается на горшок с лавандой на тумбочке у входной двери. – Я понимаю, – роняет она. – Если хочешь, я позвоню, когда... найду их. Игнат долго молчит, стоит, привалившись к стене и закрыв глаза. – Да, – произносит он наконец. – Да, пожалуйста. И... – Что? – Ничего, – Игнат трясёт головой и мнёт переносицу пальцами. – Ничего. Прости. Удачи тебе! – И тебе, – эхом отзывается Кайса. Посидев неподвижно с телефоном в руках, она встаёт и поднимается на второй этаж к Калязину. – Спасибо, – говорит она, кладя телефон на рабочую сумку Владимира. – Как дела? Помощь всё ещё не нужна?.. Владимир улыбается в ответ. – У твоего приятеля специфическая манера общения, – замечает он. – Очень... лаконичная. Кайса хмыкает. – Да, – соглашается она. – Он выдающаяся личность!.. Рассвет очередного дня Кайса встречает, сидя на полу холла второго этажа. Перед ней, метрах в двух, примерно в центре пустого пространства – открытая дверь, не ведущая никуда. Коробка, к которой маятниковыми петлями прикручена лёгкая межкомнатная дверь, собрана из толстого бруса, гладко отполированного и пропитанного светлой морилкой; к стенам коробку крепят поперечные штанги на уровне верхнего края двери. По полу вокруг двери едва заметной линией очерчен круг с центром в центре дверной коробки и точечными метками по окружности через каждые десять градусов. С того места, где сидит Кайса, ей насквозь через дверь, комнатную арку и незавешенное окно видно розовеющее небо и беспокойную птичью стаю, вспугнутую ранним шумным мотором на улице. Кайса одета во всё чёрное: джинсы, сапоги с широкими голенищами, футболку Игната и рубашку, – на её запястьях браслеты и цветные кожаные шнурки, волосы подобраны в тугой узел на затылке, и все пряди, которым не хватило длины, подколоты невидимками. Красные очки лежат на полу рядом вместе со старым гримуаром в кожаной обложке и плоской плетёной корзинкой с цветным мелом и свечами. Одна из потревоженных птиц – малая горлица – подлетает к дому и садится на подоконник, и это как будто становится для Кайсы сигналом. Поднявшись на ноги, она берёт из корзинки красный мел и густо обводит круг, чертит несколько поперечных линий вразнобой и лишь тогда закрывает дверь. В четырёх местах внутри круга она расставляет свечи в керамических подсвечниках, зажигает, подсыпает к пламени по щепотке сушёных трав. Из круга она больше не выходит, тем же красным мелом рисует знаки на своих ладонях и – на ощупь – на лице. Мел осыпается, оставляя едва заметные тени, но Кайсу это не беспокоит. Обойдя дверь, она останавливается, кладёт ладонь на круглую ручку и закрывает глаза. Сквозь её лицо проступает исхудавшее и бледное лицо Ингрид Ульсдоттир. Она чуть наклоняет голову, слушая врача, высокого рыжего мужчину с залысинами надо лбом, одетого в синюю униформу и белый халат поверх неё. – Так значит, надежды нет? – переспрашивает Ингрид недоверчиво и растерянно. Врач не отводит глаза, но долго молчит, прежде чем ответить: – Чудеса случаются, миссис Кулагина, так что я не могу запретить вам надеяться, но готовиться советую к худшему. Мы ничем не можем помочь вашей дочери, и она слишком слаба, чтобы везти её в Гросфел. – Я поняла вас, – шёпотом говорит Ингрид, разворачивается и идёт к выходу из детской больницы. Её машина, грязный белый пикап "егерь", припаркована недалеко от крыльца на месте, зарезервированном для сотрудников, но никто не делает Ингрид замечания и не выписывает штраф. Ингрид садится в салон и включает зажигание, кладёт обе руки на кожаную оплётку руля, смотрит прямо перед собой. Сперва у неё пустые, будто стеклянные глаза и расфокусированный взгляд, но по мере того, как в голове её рождается решение, лицо Ингрид становится всё более осмысленным и решительным. Рыжий врач наблюдает за ней из окна больницы, пока пикап не выезжает за ворота. По пути домой Ингрид заглядывает в супермаркет и покупает большую коробку восковых мелков, красные хозяйственные свечи и большую пачку соли. Кое-кто из покупателей следит за ней, моментально отворачиваясь, стоит Ингрид повернуть голову; женщины перешёптываются, старушка в чёрном несколько раз крестится. Сотрудница на кассе с Ингрид не здоровается, меряет её злобным взглядом и швыряет покупки, не заботясь об их сохранности. Ингрид ничего на это не говорит, расплачивается и дожидается чека, собирает покупки в пакет. Одна из свечей сломана пополам; Ингрид проводит пальцем по месту излома, но по-прежнему молчит. – Поганая сука, – бормочет кассирша ей вслед. Ингрид глубоко вздыхает. За время её отсутствия на белом боку пикапа появляется надпись аэрозольным баллончиком: "Жена убийцы" Краска ещё сырая, Ингрид приходится взять платок, чтобы не испачкаться, открывая машину. Она не оглядывается и не ищет того, кто это сделал, просто садится за руль и уезжает. Виктор выходит из дома ей навстречу, спотыкается, заметив надпись, лицо его искажается в мучительной гримасе. У него, как и у Ингрид, ввалившиеся щёки и чёткие усталые морщины на лице, неровная щетина, он сутулится и не знает, куда деть руки. На его мятой рубашке пятно от соуса, джинсы внизу забрызганы грязью. – Не думай об этом, – Ингрид натянуто улыбается и обнимает мужа. – Маргарет поправится, и мы уедем отсюда куда захотим, весь мир в нашем распоряжении. – Как она? – Виктор предпочитает говорить только о дочери. – Без изменений, – врёт Ингрид. – Это ведь хорошо?.. – Да, – Ингрид кивает. – Пойдём. Мне нужно кое-что сделать. Виктор отнимает у неё свои руки. – Машину только вымою, – говорит он и улыбается так же натужно и принуждённо, как до этого Ингрид. Пока он оттирает уже присохшую краску, Ингрид переодевается в белое льняное платье, заплетает волосы в короткую толстую косу и достаёт из сундука тряпичный свёрток, развязывает шнурок и извлекает на свет гримуар в кожаной обложке, листает левой рукой, останавливается. На желтоватой странице чернилами нарисована распахнутая дверь, из которой бьёт солнечный свет; рисунок сделан лёгкими штрихами настолько искусно, что вокруг гримуара как будто становится светлее. Ингрид подносит правую руку к лицу, покусывает ноготь, читая текст под рисунком, кивает в такт своим мыслям. Отложив гримуар, она моет руки и зажигает одну из красных свечей, медленно идёт с ней по дому, замирая в дверных проёмах на несколько секунд. Когда она прикрывает глаза, воздух вокруг неё начинает дрожать и мутнеть, но стоит Ингрид вновь поднять веки, и мир становится отчётливо обычным. По щеке Ингрид скатывается одинокая слеза. – Так это наказание? – она беспомощно улыбается, подняв голову к потолку. – Разве я недостаточно наказана силой своей дочери?! Ты хочешь отнять её у меня только за то, что я не колдовала?! Огонёк свечи в её руке трепещет, фитиль трещит. Ингрид закрывает глаза, пережидая слабость. Отступает на шаг, закрывает перед собой дверь в спальню дочери, вздыхает – и по-прежнему с закрытыми глазами поворачивает ручку. Кайса переступает порог. Позади неё – пол второго этажа с нарисованным красным кругом, впереди – серо-зелёная, по-осеннему жухлая трава и дрожащее мутное марево, в котором плавают, исчезая и появляясь, непонятные тени невнятных цветов. С приоткрытым ртом Кайса задирает голову, озирается, шумно вздыхает, и её дыхание вылетает серебристым облачком, сливаясь с туманом вокруг. – Мне здесь не нравится, – говорит она искренне. – Мне тоже, – соглашается Бабуров. Ахнув, Кайса стремительно оборачивается. Двери за её спиной больше нет. Зыбкое марево стелется над холмистой равниной; откуда-то сверху, со всех сторон одновременно, проникает красноватый свет. Трава хрустит под ногами, когда Кайса делает шаг навстречу Сергею. Он в той же чёрной форме, в мокрых ботинках, с окровавленной повязкой на бедре, в кобуре на поясе "алексин", АВП-06 свисает с плеча стволом вниз. На лице Сергея кровавый отпечаток женской ладони, и Кайса немедленно вспоминает, как закрывает ему глаза в ночном лесу. – Который час? – буднично спрашивает Сергей. – Одиннадцатое марта, – отвечает Кайса. Сергей понимает её правильно – и теряется, спадает с лица, задерживает дыхание. – Да ладно?! – говорит он сипло. – Пара минут прошла!.. Кайса молчит, давая ему время прийти в себя. Наконец, Сергей кивает и спрашивает снова: – Всё в порядке, да? Там?.. Или ты?.. – он замолкает, испугавшись своей догадки, и Кайса качает головой: – Я жива. Он жив. Девочка в порядке, – она запинается и добавляет: – У меня будет дочь. Сергей моргает, опускает взгляд на её живот, опять моргает несколько раз подряд. – Ну да, – он переводит дух. – Это уже точно. Чёрт... я её не увижу, да?.. Он отворачивается и быстро вытирает глаза рукой, размазывая кровавый след по лицу. – Если всё хорошо, зачем ты здесь? – интересуется он, ещё глядя в сторону. – Ищу пауков, – Кайса растопыривает пальцы, показывая "пауков". – Тех, что убили тебя, и тех, что их направляли. – Это чертовски опасно, – предупреждает Сергей, хмурясь. – Это не шутки, слышишь? А тебе нельзя рисковать. Кайса пожимает плечами. – Я хочу спокойно отпускать дочь в школу, – говорит она просто, и Сергею нечего ответить. Помедлив, он кивает и перехватывает АВП-06. – Ладно. Тогда давай найдём ублюдков. Вдвоём они спускаются с холма. Кайса то и дело озирается, выбирая то направление, где немного светлее; для Сергея весь туман одинаково плотный и серый, и он обнаруживает, что пейзаж меняется, лишь когда вместо травы под его ногами начинает хрустеть гравий. Марево бледнеет, и хотя воздух ещё дрожит и мутнеет, становится видно, что они идут по дорожке вокруг частного дома, двухэтажного, синего с белым. Его футуристический стиль поддерживают выстриженные кубами и прямоугольными колоннами кусты и расставленные вдоль дорожки светильники. – Это на углу Ашет и Фоурман в Лагуневе, – узнаёт Сергей. – Сто девятнадцать – сто двадцать один по Ашет, два участка занимает. Краем глаза он замечает движение в окне и толкает Кайсу под прикрытие живой изгороди, ныряет туда сам и с сердитым удивлением видит, как Кайса начинает смеяться. – Они нас не видят, – поясняет она. – Мы в лимбе, Серёжа. Бабуров открывает рот, колеблется, но так ничего и не спрашивает. Встаёт в полный рост, помогает подняться Кайсе. Хмурится, трогает пальцем паутину, стремительно затягивающую кусты. – Настолько пауки?.. – хмыкает он. Кайса неопределённо качает головой. – Прости, – говорит она невпопад и первая идёт к дому, сворачивает за угол и останавливается перед входной дверью, смотрит наверх, где на балконе второго этажа стоят двое мужчин. Вячеславу Плотникову лет сорок пять, у него неприметная, скучная внешность, светлые волосы и светлые глаза; несмотря на явно раннее утреннее время, он одет в костюм цвета некрепкого кофе, на шее у него алый шёлковый платок. Его собеседник, Иль Полещук, старше лет на пять и невероятно хорош собой для своего возраста. Он высок и пропорционально сложен, у него карие глаза с зеленоватым отливом возле зрачка, густые русые волосы и руки с "музыкальными" пальцами, между указательным и большим он держит коричневую самокрутку. Он в футболке, джинсах и шлёпанцах, его чашка кофе стоит рядом на перилах. – Того поганца, что справа, я знаю, – Сергей указывает на Плотникова. – Срисовал его как-то в аэропорту по платному номеру. А второй, должно быть, владелец дома? Кайса прикладывает руку к стене дома и как будто прислушивается, отвечает наконец: – Нет. Дом принадлежит очень старой женщине. Её здесь нет. Она непричастна. – ...уверен, что Каллас справится? – раздаётся с балкона голос Полещука. – Зачем тебе вообще американец? – Чтобы, когда его возьмут за жопу, никто не связал его ни со мной, ни с тобой, – терпеливо объясняет Плотников. – А они возьмут. Глава полицейского департамента, который со школы дружит с премьером, – не тот человек, с которым я хочу бодаться из-за какого-то ветеринара. Кайса ахает снова и прикладывает руку к губам. На лице Сергея отражается напряжённая работа мысли, а затем он тоже понимает: – Граф Ди?! Когда Тоха успел его втянуть?! – Этот ветеринар положил четверых за полторы минуты, – нервно говорит Полещук. – И если просто слить записи... – Недоказуемо, – перебивает Плотников. – Ты видел экспертное заключение: нельзя достоверно утверждать, что это один и тот же человек. Ты знаешь, что это он, я знаю. А суд расценит сомнение в его пользу. Нет, Джо всё сделает в лучшем виде. Он специалист. В другой ситуации я сказал бы, что мне жаль терять такие кадры, но сейчас выбора нет, это... достойный размен. Полещук в последний раз затягивается и тушит окурок в хрустальной пепельнице, берёт чашку и делает глоток. Говорит: – Тогда не делай глупостей: пока не найдёшь Призрака, не подбирай никого! В последний раз он отреагировал слишком быстро. Слишком!.. – У него просто хороший осведомитель, – ворчит Плотников, – и я лично сверну ему шею, когда узнаю имя. Допив кофе, они ещё некоторое время стоят на балконе, пока Полещук сворачивает и выкуривает вторую самокрутку. Кайса, стоя внизу, разглядывает их, и тьма в её глазах то расплёскивается за пределы радужной оболочки, то прячется обратно в зрачки. – И что дальше? – спрашивает Бабуров. Кайса поворачивает голову, и Сергей вновь задерживает дыхание, встречаясь с ней взглядом, а Кайса моргает и вдруг улыбается. – Хочешь дать ей имя? Сергей принимает правила игры, хмыкает, задумывается. – Лада, – говорит он наконец. – Или Кира. – Кира, – повторяет Кайса. – Да. Так хорошо. Ты хочешь уйти сейчас? Я могу открыть тебе дверь, или... могу сделать это позже. Когда всё закончится. Для тебя не пройдёт много времени. – Это я уже понял, – с кривой усмешкой соглашается Сергей, вздыхает прерывисто, зажмуривается на пару секунд. – Я подожду. Оно того стоит – узнать, что эти мрази получили по заслугам. Они ведь получат?.. Кайса медленно кивает. – И тогда я приду за тобой в последний раз, – говорит она.