Каждая четвёртая

В Гвоздичное они въезжают ближе к вечеру. За рулём снова Кайса в той же чёрной футболке, её волосы заплетены в косу, под глазами – осыпавшаяся тушь. Игнат сидит рядом, опустив голову. Он выглядит лет на десять старше своего возраста, возле губ – глубокие складки, царапина на тыльной стороне руки воспалена, и Игнат неосознанно расчёсывает ранку ещё сильнее. Кайса несколько раз поворачивает, улочки становятся всё уже. Её дом – последний в тупике. Кайса выходит, чтобы открыть гараж, машет рукой соседке Бранке, выглянувшей из своего дома. – Добро пожаловать домой! – кричит Бранка. – Что-то ты долго в этот раз! – Я же копуша! – Кайса разводит руками, и Бранка смеётся. Игнат, уже дёрнувшийся тоже выйти из машины, замирает на месте и смотрит на Кайсу, ожидая разрешения. Кайса пожимает плечами, но всё же Игнат дожидается, пока Бранка с пустым ведром свернёт за угол дома, и лишь тогда неловко выбирается из "патриота", осторожно ступает босыми ногами на дорогу, шевелит затёкшими плечами. Молча и без просьбы Кайсы он берёт из багажника пакеты, относит на крыльцо. Дорожка от гаража к дому выложена плоскими гладкими камнями и нагрета солнцем; на обратном пути Игнат на пару секунд останавливается в световом пятне и греется, закрыв глаза. Второй ходкой он забирает свои ботинки и куртку. Кайса достаёт с заднего сиденья машины тяжёлую сумку с деньгами, полученными в банке; сперва она несёт её сама, но Игнат оборачивается, возвращается и перехватывает и сумку тоже, хмыкает, но ничего не говорит. Того, как Кайса отдёргивает руку, чтобы не дотронуться до его кожи, он не замечает. – Я дам тебе чистую рубашку, – говорит Кайса уже в доме, – но у меня нет брюк твоего размера и нет халата. Если позволишь снять мерки, я что-нибудь придумаю, пока ты принимаешь душ. – Ты вообще не обязана мне помогать, – отвечает Игнат сипло. – Почему ты делаешь это? Кто ты? Откуда знаешь... о клятве? Глаза Кайсы темнеют. – Отнеси, пожалуйста, сумки на кухню, – просит она, не глядя на Игната. – Я возьму мерную ленту. Новиков раздувает ноздри. Он провожает Кайсу глазами, пока она не скрывается за поворотом лестницы на второй этаж; тогда он берёт все пакеты разом и босиком, как был, шлёпает направо, где за открытой аркой расположена кухня. Здесь светло и просторно, огромное панорамное окно выходит в сад, к цветущим деревьям. Добрую половину стены над разделочным столом занимает двойная магнитная доска, на которой расписана калорийность продуктов, и ничего общепринято-диетического на ней нет. "Авокадо", – выхватывает взгляд Игната, – "форель", "макадамия", "фри". Он не слышит шагов и, охваченный любопытством, открывает холодильник, потом шкафы, смотрит на ореховое ассорти в вазочке на столе, выбирает оттуда немного арахиса и закидывает в рот. Когда он снова поднимает глаза, Кайса стоит в арке со смотанной в клубок лентой и розовым фломастером. Она не двигается с места, когда Игнат подходит ближе, и не успевает отшатнуться, когда он хватает её за руку. Чернота накрывает Кайсу с головой – густая, тяжёлая, тягучая как кровь; мир закручивается в спираль, Кайса падает и не может ни за что уцепиться. В ужасе распахнув глаза, она ищет хоть что-то знакомое, что-то светлое – и кричит, когда белёсое пятно превращается в оголённую челюстную кость со сломанными зубами в обрамлении разорванной кожи и мышц, кричит так громко, что Игнат отпускает её и делает шаг назад, закрывая уши руками. – Какого чёрта?!.. – вырывается у него. Вопль обрывается на самой высокой ноте, когда у Кайсы заканчивается воздух в лёгких, и она замолкает внезапно и сразу, замирает с открытым ртом и поднятыми руками, выронив сантиметр и фломастер; чернильная тьма в её глазах стремительно стекается к зрачкам, оставляя белое и голубое. Они с Игнатом смотрят друг на друга – молча, неподвижно, дольше, чем принято смотреть, чем можно было бы ожидать; они напуганы оба, хотя Игнат не подаёт вида. Из оцепенения их вырывает стук в дверь. – Рита, детка! – громко зовёт Бранка. – Ты не в ванной? Открой, я тебе пирог принесла. – Иду, – с заминкой отвечает Кайса. – Минутку!.. С трудом отведя взгляд от Кайсы, Игнат отходит к окну и смотрит вдоль дома – рассеянно, больше машинально, чем всерьёз выглядывая Бранку. – Чёрт знает что, – бормочет он и утирает рот ладонью, тяжело переводит дух. Кайса поднимает упавшие вещи и открывает дверь, напряжённо улыбается. Бранка смотрит на неё с тревогой, пытаясь заглянуть поверх её плеча. – Всё в порядке? – спрашивает она чуть слышно и добавляет громче: – Смотри, с клубникой, как ты любишь! Я утром пекла, специально тебе отложила. Держи. На салфетке под силиконовой формой, которую она отдаёт Кайсе, написано: "112?" Кайса улыбается вновь, растроганная заботой. – Всё хорошо, Бранка, – отвечает она. – Спасибо тебе, ты лучшая. Я... не думала, что ты услышишь. Всё в порядке, правда. Не волнуйся. Она говорит спокойно и уверенно, и лицо Бранки немного расслабляется. – Мне приятно немного поволноваться о любимой соседке, – говорит она со смешком и снова понижает голос: – А если что-то пойдёт не так, позвони мне и спроси рецепт, и я вызову помощь! Закрывая за ней дверь, Кайса едва держится на ногах. Пирог она ставит на подоконник и сползает на пол, запрокидывает голову, прижимаясь к стене. Игнат, словно отзеркаливая её, садится в кухонной арке. – Мне кажется, я схожу с ума, – первым говорит он. Его пересохшие губы покрываются корочкой, к скорбным складкам у рта добавляются тёмные провалы под глазами. – Я клянусь, я ничего не понимаю. Обещаю, я больше к тебе не прикоснусь, только объясни мне, что происходит. Кто ты? Как нашла меня? Откуда знаешь нашу клятву? Чем я тебя так напугал?.. – Ты умрёшь, – по щеке Кайсы вдруг скатывается единственная слеза, – и твоя смерть будет страшной. Медленной. Болезненной... Она смотрит на своё запястье, словно ещё чувствует хватку Игната, и сжимает кулаки. Раздробленная скуловая кость в ошмётках плоти и осколках зубов по-прежнему стоит у неё перед глазами. Игнат же выдыхает почти с облегчением. – Я мёртв дважды, – говорит он. – Третий раз должен всё закончить. Всё нормально. Я не боюсь смерти... и я почти не чувствую боли, так что и это не проблема. Как ты это делаешь? Дотрагиваешься? И видишь?.. Кайса молчит. Подтянув колени к груди, она кладёт подбородок на сложенные руки и смотрит на Игната, и он задумчиво кивает. – Неудобно, наверное. Люди ведь постоянно друг друга трогают! Он усмехается. Улыбается невесело, но искренне: – Прости, что напугал тебя. Не повторится. Только... не говори мне, что увидела, ладно? Не хочу знать заранее. Всё равно это ничего не изменит. Дальше они сидят молча. За окном постепенно темнеет, дом погружается во мрак. В кухне через панорамное окно ещё проникают остатки дневного света, на холодильнике мигает светодиод; в прихожую падает рассеянный и зыбкий свет уличного фонаря. Кайса наконец вздыхает и встаёт, пересекает холл и включает бра у подножия лестницы. – Дашь мне снять мерки? – спрашивает она не оборачиваясь. – Сошьёшь мне новые штаны? – усмехается Игнат, ковыряя пальцем дыру над коленом и не торопясь подниматься на ноги. – Чем я заслужил собственную фею-крёстную?.. Он осекается и замолкает, его лицо вытягивается и каменеет, дыхание прерывается. – Серёга. Да?.. – произносит он, и в его негромком голосе больше боли, чем в отчаянном вопле Кайсы до этого. – Вот откуда футболка. И клятва... Кайса опускает голову, берётся рукой за стену. – Я дам тебе полотенце, – говорит она, словно ничего не слышит. – Потом мы поедим, ты выспишься и уйдёшь навсегда. Она медленно уходит наверх. Игнат неловко встаёт, держась за деревянную коробку арки, опирается о неё, приваливается всем телом. – Навсегда, – повторяет он. Его лицо ничего не выражает. Моется он так долго, словно тоже видит на своём теле пятна крови и пытается от них избавиться; он растирает лицо руками, приглаживает короткие волосы, потемневшие от воды. Ладонью протирает запотевшее зеркало. – Серёга, – шепчет он беззвучно. За стеной, в открытом пространстве второго этажа Кайса, склонившись над швейной машинкой, вручную подбирает последний шов, откусывает нитку и тянется к бобине с плетёным хлопчатобумажным шнуром, отматывает на глаз метра полтора, отрезает и завязывает узел на одном конце. В ванной Игнат открывает навесной шкаф, рассматривает стоящие там флаконы, берёт в руки пузырёк с таблетками, поворачивает. На этикетке нет имени, только название препарата на скандинавском и вручную написанная дозировка, и Игнат возвращает всё на место. Намотав на бёдра широкое банное полотенце, он снова смотрит в зеркало, ногтем большого пальца бессмысленно скребёт по шраму на груди. Под одеждой его кожа бледная, с отчётливо видимыми гематомами от ударов и ушибов, вдоль рёбер тянется свежая воспалённая ссадина. Игнат закрывает глаза и вспоминает Бабурова. Из темноты всплывает двухместный номер в "Черепахе"; Сергей в одних джинсах сидит на краю кровати, щёлкая пультом телевизора, похлопывает босой стопой по ковру. На лопатках у него татуировка в виде ангела с раскинутыми крыльями. На звук шагов Сергей оборачивается и ухмыляется: – Что, Тох, может, в отпуск потом? Смотри, как в Кэме всё цветёт! – Ты знал, говнюк, – говорит Игнат, упираясь лбом в зеркало. – Ты знал!.. Вытащив из карманов брюк складной нож и несколько мятых банкнот, сотен и двадцаток, он колеблется, но всё же бросает грязные вещи в пустую пластиковую корзину и выходит из ванной. Кайса поворачивает к нему голову, смотрит только в лицо, не опуская глаз. – Рубашка, – она указывает на угловой диван. – Штаны. Одевайся и иди вниз. Я приму душ и тоже спущусь. Она старается не задеть Игната, проходя мимо него в свою спальню. В этой комнате нет двери, только широкая арка; у стены, обращённой к улице, под окном стоит широкий комод с четырьмя ящиками, с противоположной стороны от него двухспальная кровать и маленькая тумбочка, вот и вся обстановка. Ни украшений, ни игрушек, ни даже зеркала; из верхнего ящика комода Кайса достаёт чистые вещи, из нижнего – махровое полотенце в пёструю клетку. Когда она поворачивается, Игната в коридоре уже нет. Внизу, на кухне, Игнат в очередной красной рубашке и светлых прямых штанах из плотного трикотажа приседает на корточки перед пакетами, заглядывает внутрь, вертит в руках пузырёк с эфирным маслом розмарина и ставит его на стол. Остальное содержимое раскладывает по шкафам и в холодильник, двигаясь так уверенно, словно проводит на этой кухне не первый год; книги и журналы относит на стол в холле, пакет с тканями поднимает на второй этаж, к швейной машинке. Лишь раз выражение его лица становится озадаченным – когда он находит свёрток с толстыми коричневыми свечами ручной работы, перевязанными лиловой лентой. Игнат приподнимает брови, разглядывает этикетку, затем нюхает свечи. – Корица и шоколад, – информирует Кайса. На ней футболка с длинными рукавами и юбка из жатой ткани, волосы собраны на затылке и сколоты двумя деревянными шпильками, и – она по-прежнему в очках. – Вкусно, – Игнат с трудом кивает. – А те, что в ванной? – Лаванда. В холле апельсин и мята, – Кайса открывает холодильник, разглядывает полки и выбирает коробку яиц, банку веджимайта и прозрачный контейнер с копчёным мясом. – Нарежь хлеб, он... – В шкафу, – заканчивает Игнат. Кайса готовит быстро и аккуратно, совершенно механически, без какого-либо интереса. Порцию Игната она выставляет на стол, свою взвешивает и записывает в блокнот. Когда она разворачивает страницы, видно, что за предыдущий день не отмечены ни обед, ни ужин; за сегодняшний Кайса, поколебавшись, отмечает ужин и завтрак. – Я возьму коньяк из машины? – спрашивает Игнат. – Там не заперто, – отвечает Кайса. – Будешь чай или кофе? – С пирогом?.. – Пирог!.. – вспоминает Кайса, досадуя на свою рассеянность. Игнат обувается, заправляет шнурки за голенища, не затягивая, и выходит на улицу, спускается с крыльца и невольно оглядывается, оказываясь рядом с панорамным окном. В доме Кайса режет пирог, набирает воду в чайник, зажигает конфорку на плите. Игнат качает головой и несильно стучит себя кулаком по лбу. – Соберись, идиот, – шепчет он. – Ты ещё не умер... к сожалению! Ужинают они молча, сосредоточившись на содержимом своих тарелок. Игнат время от времени отхлёбывает коньяк прямо из бутылки и с любопытством разглядывает доставшиеся ему приборы – тяжёлые, с массивными ручками, с клеймом и пробой. Тарелки, словно в противовес, лёгкие, новенькие, с узором из голубых и розовых незабудок по ободку, как и чашки, в которые Кайса разливает чай. Перед Игнатом она ставит ту, что побольше, придвигает к нему пирог. – Вкусно? – неожиданно спрашивает она, когда Игнат расправляется примерно с половиной куска. Свою порцию она лишь пробует, и на мгновение на лице Игната отражается подозрение, но он тут же вновь качает головой, поражаясь своей глупости, и отвечает: – Да, спасибо. – Я скажу Бранке, – Кайса кивает. – Как тебя зовут? – Игнат наклоняется вперёд. – Слушай, ну. Так нельзя. Ты приехала за мной. Вытащила. Помогаешь!.. А я даже не знаю, как к тебе обращаться! Он выдерживает паузу и продолжает: – Я вот Игнат. Антон – это... творческий псевдоним!.. Я родился в Лагуневе, это в двух часах езды отсюда. Служил в морской... – Не надо, – перебивает Кайса, не поднимая глаз от пирога, который она медленно ест, отламывая ложкой маленькие кусочки и глотая с видимым усилием. – Почему? – Мне достаточно мертвецов, – очень тихо говорит Кайса. – Новых не надо, спасибо. Замолчи, доедай и давай ляжем спать. Я устала. Отповедь действует, Игнат закрывает рот и сникает, кивает, допивает коньяк. Кайса убирает в холодильник недоеденный пирог, накидывает крючок на заднюю дверь, проверяет, заперта ли передняя. – У меня нет второй спальни, – констатирует она, поднимаясь по лестнице перед Игнатом, который крепко держится за перила: алкоголь делает своё дело, пережитые сутки наваливаются на Игната всем объёмом и окончательно его обессиливают и деморализуют. – Я могу, – начинает он. – Ты ляжешь у стены, – обрывает Кайса. – Постарайся меня не ударить, если я закричу во сне. Игнат долго смотрит ей в спину, затем обещает: – Ни за что. Второе одеяло, по крайней мере, есть. Кайса переодевается в ванной, меняет юбку на пижамные штаны, натягивает высокие гольфы и тонкие нитяные перчатки до локтя, заплетает волосы в две неровные косы. Когда она возвращается в спальню, Игнат лежит на боку лицом в стену, закутавшись в своё одеяло как куколка бабочки. Он неподвижен, и только редко вздымающиеся плечи подтверждают, что он вообще жив. Помедлив, Кайса снимает очки, склоняет голову набок, разглядывая неопределённое, мутное свечение вокруг головы Игната. Нельзя даже сказать, какого оно цвета; время от времени по нему растекаются и пропадают чёрные ветвистые линии, похожие на сетку сосудов человеческого тела. Вздохнув, Кайса достаёт из сумки тетрадь в кожаной обложке и ручку, подтягивает повыше свою подушку, садится и начинает писать в тусклом желтоватом свете бра. Через некоторое время к светодиодной лампочке подлетает мотылёк и начинает кружиться рядом, затем садится, замирает. Шевелит усиками. Свет поглощает его крошечное тельце полностью. И будит Игната. Солнце уже высоко, его лучи проникают в щели полуприкрытых жалюзи и заливают комнату, дотягиваясь до самого отдалённого угла. Игнат садится – медленно, с трудом управляясь с одеревеневшим телом, – морщится, прочищает горло. Оглядывается. Кайсы нет. На тумбочке стоят кружка с незабудками, до краёв наполненная водой, и флакон с таблетками из шкафчика в ванной. Протянув руку, Игнат вытряхивает две штуки, глотает, запивает водой, трёт лоб тыльной стороной ладони. В ванной для него так же выразительно оставлены чистое полотенце, одноразовая бритва и новая зубная щётка. – Умывайся и убирайся, – бормочет Игнат. – Серёга, где ты её нашел?.. Его часы показывают, что он проспал почти семнадцать часов, и он всё равно не выглядит отдохнувшим. Игнат принимает душ, чистит зубы и бреется, смотрит на свою футболку, висящую на крючке, затем нерешительно берёт её в руки и нюхает, хмыкает и надевает её и вчерашние мягкие штаны. Кайсу он находит на угловом диване внизу, она листает журнал и потягивает какао. Игнат разглядывает её, прежде чем подойти – её поджатые босые ноги, льняное платье с тонкими лямками, волосы, собранные в небрежный хвост, – и она, словно почувствовав, поднимает глаза. – Обед в духовке, – говорит она наконец. – Чайник недавно кипел. Если хочешь кофе, свари сам. – Не составишь мне компанию? – предлагает Игнат. Кайса качает головой. В кухне на спинке стула висят выстиранные и высушенные брюки Игната, дыра над коленом закрыта аккуратной заплаткой в тон. В простой спортивной сумке лежит аккуратно сложенная грязная куртка, ботинки вымыты и начищены, насколько это возможно для их возраста и состояния. – Плаката не хватает, – громко сообщает Игнат. – "Добро пожаловать отсюда"! Он стоит спиной к холлу и не видит, как Кайса вновь поднимает голову от журнала и мимолётно насмешливо улыбается. Больше Игнат не говорит ничего, быстро ест, варит себе кофе, моет за собой посуду. Переодевается – прямо в кухне, но не в поле зрения Кайсы, – складывает трикотажные штаны и кладёт в сумку поверх куртки, распихивает по карманам деньги, оставленные вчера на обеденном столе. – Подбросишь меня до автобусной станции? – спрашивает он, появляясь в холле готовым к отбытию. Кайса откладывает журнал и суёт ноги в плетёные балетки. Игнат стоит на проходе, не пуская её к дверям. – У тебя нет ни компьютера, ни телефона, – он наклоняет голову. – Как ты общаешься с миром? Получаешь новости?.. Через хрустальный шар?.. – Я отвезу тебя в Лагунев, – Кайса, как и прежде, игнорирует его любопытство. – Дай мне минуту. На улице их вновь встречает Бранка, кричит из-за своего забора: – Эй, детка, ты на пирс? – В Большой Город! – откликается Кайса. – Тебе что-то нужно? – Пакет миндальной муки! И камень для сэра Бонкерса, как ты в прошлый раз привозила! Кайса поднимает руку с оттопыренным большим пальцем. Поверх платья на ней светлый кардиган, застёгнутый на груди на одну пуговицу, на носу неизменные красные очки. Солнце, разбудившее Игната, уже скрывается за тучами, бродящими всё ниже и сулящими к ночи сильный дождь, но Кайсу это не беспокоит. Она выводит пикап из гаража, ждёт, пока Игнат сядет, и трогается с места. Они проезжают через Гвоздичное просёлочной дорогой, лежащей между густыми лесополосами. Трава на обочинах ломкая и сухая, но в канавах ещё стоит вода от предыдущего дождя; вдоль дороги бежит кошка, от звука мотора она замирает, а затем большими скачками несётся поперёк дороги. Кайса притормаживает, чуть улыбается, провожая кошку взглядом. – У моей мамы была кошка, – говорит Игнат, глядя в окно. – Белая, шелковистая. Я был тогда совсем пацан, а Нюшка меня за что-то любила, приходила ко мне спать, когда я делал домашние задания. Кайса не отвечает, но и не обрывает его, и Игнат продолжает: – Вообще-то, её звали Веснушкой, потому что у неё на носу было маленькое коричневое пятно. Мама завела её до моего рождения, но после знакомства с отцом, и, знаешь, отца Нюшка... обходила. Он ей не нравился, хотя он кормил её и никогда не обижал, – он усмехается. – Отец вообще... никого не обижал. Он врач. Клятва Гиппократа!.. Просёлочная дорога выводит их на асфальтированную улицу, а затем на федеральную трассу З-139. Кайса пропускает попутный грузовик, перестраивается ближе к сплошной и прибавляет скорость. – Нюшка никогда не болела, удивительно, – Игнат улыбается, и его жёсткое лицо сразу становится трогательно-приятным. – Мы с мамой ежегодно возили её к ветеринару на осмотр и вакцинацию, но максимум, что пришлось делать, это пару раз почистить ей зубы. Она и ушла так же тихо, просто заснула. Ей было почти двадцать лет. Мама не взяла другой кошки после неё, сказала: только если сама придёт, и – как отрезало, нам даже котят перестали предлагать! Он смотрит на Кайсу. – У тебя были домашние животные? – Пони, – неохотно отвечает Кайса. – У меня был пони. – Ого! – Игнат искренне удивлён. – Пони – значит, ферма? Ты выросла на ферме? Младших братьев обшивала? Кайса никак не реагирует на шутливую подначку. – И как его звали? – не сдаётся Игнат. – Твоего пони? – Я не помню, – ещё менее охотно говорит Кайса. На этот раз она ненадолго Игната обескураживает, и пару минут он сидит неподвижно, беззвучно шевеля губами и собираясь с мыслями, затем снова улыбается: – Давай поиграем в слова. Ехать ещё долго! – Давай поиграем в молчанку, – парирует Кайса. – Этого точно хватит на всю дорогу. Игнат с оторопью смотрит на неё, затем хохочет так, словно слышит лучшую шутку года. – Ладно, – говорит он наконец, ещё улыбаясь, но с видимым трудом. – Слушай. Я вижу, что в тягость тебе, но ты ведь впряглась мне помогать, неважно, по какой причине. Помоги ещё немного. Я не могу молчать. Когда молчу, думаю о том, что Серёга мёртв, что его больше нет, и всё, что мы с ним делали... Он осекается, отворачивается к окну и быстро утирает щёку, шмыгает носом. – Мне нужно... отвлечься, – добавляет он сдавленным голосом. Кайса смотрит прямо перед собой. Её руки стискивают руль так сильно, что на костяшках белеет кожа; сглотнув, она медленно и глубоко вздыхает, стараясь сделать это бесшумно, прочищает горло и вспоминает Бабурова: как он сидит напротив неё в кафе, как лежит рядом на широкой кровати в номере "Черепахи". Как она закрывает ему глаза в ночном лесу. – Ранчо, – произносит она. – Я выросла на ранчо возле Даллеса, штат Остин. – Америка? – с готовностью подхватывает Игнат. – Ничего себе. Далековато тебя занесло от дома! А с виду типичная скандинавка. – Гораздо ближе, – соглашается Кайса с неприкрытым сарказмом. – Моя мама – скандинавка. – Она здесь живёт? Или в Даллесе? – по лицу Игната мелькает тень зависти. – Она умерла, – Кайса не поворачивает головы, и Игнат снова осекается и делает неловкий жест, пытаясь выразить сожаление. – Прости. Прости, я... не хотел. – Это было давно, – сухо говорит Кайса. – Мне было восемь. Она не запинается, по лицу её не пробегает тень, не дрожат руки, лишь зрачки на долю секунды растекаются кляксами тьмы и вновь возвращаются в норму. – Мне жаль, – Игнат дотрагивается до кофты на её локте. – И с кем ты росла? – С тёткой, – Кайса бросает на него быстрый взгляд. – В Скандинавии. Там было... много снега! Мы жили... в лесу. Далеко за городом. Школьный автобус туда не ездил, Эмели возила меня сама каждый день, а по выходным учила водить машину. Когда я стала дотягиваться до педалей, конечно! Мне было, кажется, двенадцать, когда я впервые приехала в школу сама. – И тобой не заинтересовалась служба опеки? – не верит Игнат. Кайса пожимает плечами. – В Гироне всего две с половиной тысячи жителей, – она усмехается. – Все знали, что я могу водить. И знали, кто моя тётка. – Она тоже?.. – Ведьма? Да. И она тоже умерла. Я говорила, мне достаточно своих мертвецов. Игнат шумно вздыхает и невесело смеётся. – Да, – подтверждает он, – ты говорила. А твой отец?.. Кайса немного сбрасывает скорость, позволяя синему хэтчбэку "синоптик" легко обойти их и перестроиться в правый ряд. – Умер в тюрьме, – спокойно откликается она. "Синоптик" моргает аварийными огнями, благодаря за любезность, и уносится прочь, явно превышая разрешённую на трассе скорость. Игнат кашляет в кулак. – Эй, слушай, может, всё-таки в слова?.. Я – я думал, мне не повезло в жизни, но ты собрала какое-то чёртово комбо! За что его осудили? То есть, прости, не отвечай, это не моё дело... – Сплетни – лучшее, что может случиться с человеком, которого нужно отвлечь, – Кайса улыбается, не разжимая губ. – Всё в порядке. Отец убил маму. У Игната вырывается крепкое ругательство, и он запоздало закрывает себе рот рукой. – Чёрт, – говорит он, когда справляется с собой. – Ты это видела?! Кайса качает головой. – Я была в больнице. Я... Она кусает губу и смотрит в пространство перед собой, словно в прошлое. – Я нашла её. Мир опрокидывается, асфальт превращается в бетонную стену подвала, на которой цветным мелом нарисована дверь. На месте, где должна быть дверная ручка, выдолблено отверстие, сама ручка лежит на полу. В подвале сумрачно, свет проникает только из двух маленьких окон под потолком. Вдоль стен стоят металлические стеллажи, заставленные коробками и заваленные старыми вещами и инструментами, в дальнем углу – взрослый велосипед с тусклой красной рамой и намотанной на спицы колёс цветной проволокой. Перед нарисованной дверью стоит девочка в льняном платье и красных резиновых сапогах; она худая и бледная, с запавшими глазами, её волосы заплетены в небрежную косичку и перевязаны белой атласной лентой. За руку она держит отца, Виктора Кулагина, мужчину лет тридцати пяти в поношенных брюках песочного цвета и такой же куртке. У него густые русые волосы и борода, тревожно нахмуренные брови, на лице – отчаяние пополам с ужасом. – Малышка, – Виктор заставляет себя говорить спокойно, – ты уверена? Девочка поднимает на него тяжёлый тёмный взгляд, выдёргивает свою руку, едва не упав при этом. – Она там! – яростно кричит она. – Почему ты не веришь?! Достань её, достань, достань! Схватив с пола дверную ручку, она принимается сама бить и скрести бетон, но оставляет лишь неглубокие царапины. Виктор с трудом ловит её, обхватывает поперёк груди, прижимает к себе. – Тихо, тихо!.. – шепчет он дочери на ухо. – Тихо, малышка. Я всё сделаю. Я всё сделаю, пожалуйста, пожалуйста, милая. Давай успокоимся. Давай... давай пойдём наверх. Завтра приедет твоя тётя, и я всё сделаю, клянусь тебе!.. Девочка перестаёт вырываться, но сильно выворачивает голову, чтобы видеть нарисованную дверь. Виктор крепко обнимает её, прячет лицо в её волосах. – Я всё сделаю, – обещает он снова. Кайса моргает несколько раз, прогоняя видение, трёт висок и возвращает руку на руль. – Давай остановимся где-нибудь, – предлагает она. – Я бы выпила чаю. – Я бы выпил чего покрепче, – медленно говорит Игнат. – Ты после этого чувствуешь, ну, видишь, как человек умрёт? – Это пришло позже. С первой кровью. – С первой... о, чёрт, – Игнат краснеет и жмурится. – Хорошенький подарок к пубертату! "Патриот" заезжает на придорожную заправку, останавливается рядом с кафе. Кайса выходит первая и с наслаждением потягивается, широко раскинув руки. Игнат смотрит на неё поверх капота и тоже разминает плечи и кисти. – Что тебе взять? – спрашивает он. – Чай? С сахаром? – Без. И любые чипсы. Игнат показывает большой палец и входит в открытую дверь павильона. Кайса поворачивается лицом туда, где за тучами едва видно солнце, снимает очки и закрывает глаза, кладёт руку на живот пониже талии, разглаживает ткань платья. Рядом от резкого торможения взвизгивают шины, раздаётся мужской голос: – Эй, красотка, как проехать в Кейп-Парк? Кайса неохотно надевает очки и поворачивает голову, делая это так медленно, что мужчина окликает снова: – О чём грустишь? Давай с нами, пошумим, развеемся! На вид ему лет сорок, он небрит, у него залысины на висках и золотая серьга-кольцо в левом ухе. Высунувшись из окна пикапа "патриот", такого же, как у Кайсы, но тёмно-вишнёвого цвета, мужчина ухмыляется и призывно машет рукой. Кроме него в машине ещё двое: паренёк лет двадцати в кожаной бейсболке за рулём и мужчина постарше на заднем сиденье. У него гадкая масленая улыбка и полуторалитровая бутылка пива в руках. Всех троих окружает неоднородная тёмная дымка; на дверце пикапа – потёртая виниловая наклейка "Голосую за Бакшарова". – Прямо по трассе до поворота на сто тридцать шестую, – говорит Кайса, – и по ней до указателя. Мужчина на заднем сиденье продолжает ухмыляться, а тот, что спереди, выпрыгивает из пикапа и идёт к Кайсе. – Да ладно, – он приветственно раскрывает руки, – чего такая скучная? Кого ждёшь, подружку? Пописать пошла? Давай с подружкой с нами, мы весёлые, вам понравится! Паренёк за рулём тоже начинает улыбаться, и становится видно, что у него кривые зубы и не хватает верхнего левого клыка. Внутри кафе Игнат бросает быстрый взгляд за окно и меняется в лице. Он бросает на блюдце купюру в двадцать крон и стремительно выходит из павильона. Кайса наклоняет голову набок, без удивления и без страха разглядывая назойливого собеседника, и молчит, но тот не теряет надежды. – Зачем тебе очки, когда нет солнца? – спрашивает он. – Такие глаза нельзя прятать! Ну, улыбнись! Я Боб, а тебя как зовут? – Меня не зовут, – Кайса тонко улыбается, – меня призывают. Она делает шаг вперёд и сама хватает мужчину за руку. За красными стёклами её очков тьма выплёскивается из зрачка, растекаясь по радужной оболочке и белку, и мужчина замирает, а в паре метров от него замирает и Игнат, с приоткрытым ртом наблюдающий за происходящим. – Пошёл вон, – очень тихо говорит Кайса, продолжая улыбаться. Словно заворожённый, мужчина медленно кивает и отступает. Кайса отпускает его, оставляя белые следы пальцев на загорелой руке, и мужчина пятится к пикапу, садится внутрь и сильно бьёт по плечу паренька в бейсболке: – Поехали, кретин, что вылупился, цирк тебе тут?! Его странное поведение стирает ухмылку с лица пассажира на заднем сиденье, но он не успевает ничего сказать или сделать: паренёк в бейсболке поспешно газует, и "патриот", вильнув, выезжает на шоссе и уносится прочь. Игнат провожает его взглядом, закрывает рот и глубокомысленно кивает самому себе, возвращаясь в павильон за брошенными покупками, улыбается женщине за кассой, молчаливо извиняясь за своё поведение. В одну руку он берёт подставку с бумажными стаканами, в другую – два пакета чипсов, сдачу оставляет на блюдечке и снова улыбается на прощание. – Взял со сметаной и сыром и с зеленью, – говорит он в спину Кайсе, словно на его глазах не произошло ничего необычного. – И чай. Он не ждёт, что она ответит, но всё же спрашивает: – Всё в порядке?.. – Да, – рассеянно отзывается Кайса. – Всё хорошо. Спасибо. Заметив пристальный взгляд Игната, она приподнимает брови. – Что? – Ничего, – говорит Игнат. – Можно мне за руль? Кайса берёт стакан с подставки, делает глоток, улыбается. – Нельзя, – она смотрит Игнату в глаза. – Я тоже люблю всё контролировать. В машине она ставит чай в подставку между сиденьями. Игнат, пристегнувшись, с хрустом вскрывает оба пакета чипсов, протягивает Кайсе: – Тебе какие? – Без разницы. Я не чувствую вкуса. – Не... что?! По лицу Игната пробегает тень – смешанное чувство недоверия и страха. – А как же свечи?.. – помедлив, спрашивает он. – Лаванда. И мёд. Апельсин, шоколад... – Это запахи, – Кайса не глядя вытаскивает из пакета пару чипсов и кладёт в рот. Игнат молча следует её примеру, хрустит чипсами и запивает чаем. – Тогда почему чипсы, а не яблоко или, не знаю, пончик? – Мне нравится запах и текстура. А ты бы не поверил, скажи я заранее, что мне безразлично, что ты купишь. Ты и сейчас не веришь. "Патриот" проезжает дорожный указатель "Ф-136 – 5 км". Игнат грызёт чипсы и не торопится отвечать. Он смотрит в окно, подносит к губам стакан, но не пьёт, только задумчиво касается лица краем пластиковой крышки. Шоссе идёт в горку, на верху подъёма над деревьями поднимается дым. Кайса прибавляет скорость, перестраивается в крайнюю правую полосу; когда "патриот" взбирается на холм, внизу Игнат видит горящий тёмно-вишнёвый пикап, въехавший в столб. Рядом уже стоят минивэн и фургон с открытыми дверьми, их водители вытаскивают из машины пострадавших – двух мужчин средних лет и паренька в кожаной бейсболке. Кайса проезжает мимо, не сбавляя скорости, но следующий за ними кабриолет съезжает на обочину и останавливается, Игнат видит в зеркало, как оттуда выскакивают совсем молодые парень с девчонкой и бросаются к пикапу с огнетушителями. – Ты не помогаешь попавшим в ДТП?.. – бросает пробный шар Игнат. – Я не врач, – Кайса пожимает плечами. – Ты тоже. Чем ты собрался помогать? – А если бы... – "Если" не существует, – обрывает Кайса. – Есть "здесь и сейчас". В любой другой ситуации я поступлю сообразно ситуации. Игнат стискивает зубы, катает желваки по скулам. – Они врезались из-за тебя? Ты что-то сделала? – Что? – Кайса не смотрит на него. – Превысила за них скорость? Не справилась с управлением?.. В её голосе нет насмешки, только раздражение и разочарование. – Ты говорила с одним из них. – Я и с тобой говорила. – И с Серёгой?.. – вырывается у Игната. Он закрывает глаза, злясь и досадуя на себя за несдержанность, и не видит, как Кайса закусывает губу и тоже на мгновение зажмуривается. Несколько минут они молчат, затем Игнат произносит: – В этот раз они были готовы, понимаешь? Они нас ждали. Знали, что мы придём за ней. За Стасей. Устроили засаду. Мы устранили двоих, но там был какой-то сигнал, что-то – что-то в её ящике!.. Нас снова встретили на пути к машине, и я ещё подумал, что нам крышка, что будет, если найдут документы, а потом вспомнил, что Серёга запретил оставлять хоть что-то в салоне. Я отправил свои вещи почтой, а он оставил в камере хранения, у нас были только жетоны, и он отдал мне свои. Он знал, да? Ты сказала ему?.. Он никогда раньше так не делал. Никогда. – Я тоже, – бормочет Кайса себе под нос, но Игнат не слышит. – Так или иначе, это конец, – говорит он с горечью. – Без Серёги я бесполезен. Я никого больше не найду, и они скоро это поймут. Там должен был остаться я, а не он. Он бы справился и без меня. – Он сам выбрал свою судьбу, – цедит Кайса, крепко сжимая руль. – Он знал, на что идёт. Игнат смотрит на неё так, будто видит впервые, затем отворачивается. – Теперь я это понимаю, – соглашается он, сглатывает, пьёт остывший чай. – Он был... странным накануне. Весёлым и... лёгким. Словно нам снова двадцать, словно вся жизнь впереди. Планы строил, шутил. Сказал, что хотел бы детей!.. Дочку. И чтобы я стал её крёстным!.. Он беззвучно плачет, закрывая лицо рукой. Кайса вновь закусывает губу и вздыхает. Постепенно Игнат успокаивается. – Ты жила в Скандинавии, – меняет он тему и пытается улыбнуться. – Не скучаешь по снегу? – Ещё я жила в Остине, – напоминает Кайса. – Там снега не бывает. Первая моя зима у тётки была сущим кошмаром. Гирона – самый северный город в стране, дальше только мелкие поселения в два-три дома. В тот год снег выпал в начале октября и растаял только в конце мая, а в середине декабря перестало вставать солнце. Месяц полярной ночи, и после каждого снегопада надо откапывать двор!.. – Звучит хреново, – Игнат морщится. – Для восьмилетней девочки из жаркого Остина! Кайса улыбается. – Большую дорогу, к счастью, чистил трактор, – говорит она. – В противном случае в школу бы я ходила два месяца из десяти!.. В Лагуневе они приезжают к церкви Святого Павла, останавливаются чуть поодаль от главных ворот. Игнат отстёгивает ремень, но выходить не торопится, смотрит на Кайсу. – Я так и не знаю, как тебя зовут, – он усмехается. – Твоя соседка что-то говорила, но я не уверен... – Кайса. Игнат, немного растерянный, кивает. – Кайса, – повторяет он. – Ладно. Спасибо, что подбросила. И спасибо за штаны! – Пожалуйста, – Кайса пожимает плечами. Ещё пару секунд Игнат разглядывает её, затем выходит из машины, берёт сумку с заднего сиденья и пакет из-под чипсов, в который сложен остальной мусор. – Пять, два, два, четыре, – говорит он, наклоняясь в салон. – Мой номер. Вдруг пригодится. – Не пригодится, – уверенно отказывается Кайса. – Пять, два, два, четыре, – повторяет Игнат. – Удачи. Он захлопывает дверь и направляется к воротам церковного двора, по пути выбрасывает мусор в урну возле скамейки. Кайса, помедлив, тянется назад, достаёт из своей сумки гримуар и записывает номер, ставит дату и подписывает: "Сказала имя". Без Игната ей приходится воспользоваться картой, чтобы добраться до торгового комплекса "Олимп". На парковке она ставит машину ближе к выезду и с холщовой сумкой на плече через всё поле идёт ко входу в молл. Позади неё, чуть-чуть не догоняя, с неба начинают падать первые капли дождя, ещё редкие и некрупные. Внутри Кайса ориентируется лучше. От Южного входа она идёт к эскалаторам мимо гранитной мемориальной стелы в память о жертвах теракта 2011 года; в верхней части стелы вырезана фигура женщины, прячущей ребёнка за своим плечом. Кайса привычно скользит по ней взглядом и отворачивается, на эскалаторах поднимается на третий этаж к кондитерскому супермаркету. Там есть всё: от разноцветной посыпки для кексов до многозадачных кухонных комбайнов и духовых шкафов. Кайса бродит между стеллажей, нюхает образцы ароматизаторов, разглядывает сахарные фигурки и цветы из мастики, с вежливой улыбкой пробует у промоутера фруктовое пюре из клубники и манго. На стенде с упаковкой она выбирает два рулона яркой плёнки, кладёт в корзинку большой пакет разноцветного бумажного наполнителя и пару мотков голографического скотча; быстро осмотревшись и убедившись, что рядом никого нет, сдвигает очки на кончик носа и в большой коллекции картонных шильдиков находит нежно-розовые с вырубленными круглыми лепестками. Последним пунктом она берёт миндальную муку и пакет засахаренных орехов, расплачивается наличными и отказывается оформлять бонусную карту, вызвав неподдельное удивление молодой кассирши. В подарок ей дают календарик с рецептом сливового пирога и купон на бесплатный напиток в кафе на первом этаже. Календарик Кайса берёт, а купон оставляет и удостаивается ещё одного недоуменного взгляда в спину. В зоомагазине на другом конце молла она покупает минеральный камень и витаминные палочки для шиншилл и не сразу решается зайти в аптеку, но когда всё-таки переступает порог, то идёт прямо к окошку провизора. – Привет, – она тонко, формально улыбается. – Два теста на беременность, пожалуйста, и упаковку пластыря с вишенками. За окнами уже вовсю хлещет дождь, чёрное небо прорезают вспышки молний. У выходов из молла толпятся люди, пережидающие непогоду; самые смелые автовладельцы раскрывают зонты или набрасывают дождевики и бегут через парковку к своим машинам, а затем подруливают как можно ближе к дверям, чтобы забрать членов семьи и друзей. Кайса покупает в одном из киосков фудкорта бабл-чай – зелёный, мутноватый, с чёрными шариками тапиоки, – и встаёт у панорамного окна в тени колонны, где искусственное освещение не мешает ей смотреть на падающую с неба воду. В тенях и проблесках молний ей видится ночной лес, по которому девочка в красных резиновых сапогах за руку ведёт Бабурова, прихрамывающего на правую ногу. Кайса наклоняет голову набок, всасывает через трубочку шарик тапиоки, раскусывает его во рту; когда Сергея уже почти поглощает тьма, девочка вдруг оборачивается и укоризненно грозит Кайсе пальцем. Небо вспарывает особенно яркая вспышка молнии, освещая зелёно-золотые купола церкви Святого Павла. Людей внутри гораздо меньше, чем в молле. Белый однонефный молитвенный зал украшен геометрическими барельефами и картинами, изображающими сюжеты из Библии, с тёмных стропил деревянного потолка свисают люстры с лампами накаливания, стилизованными под свечи. По обе стороны центрального прохода стоят лавки с разложенными по ним текстильными подушечками. В первом ряду, в нескольких метрах от алтаря, молится пожилая женщина в чёрном платке, с ней рядом, вцепившись в её локоть, сидит мальчик в свитере и шортах, в слишком больших для него кроссовках; в конце зала двое студентов делают эскизы внутреннего убранства, тихо переговариваются в процессе. Игнат, сгорбившись, сидит в левой стороне третьего ряда. Сумка стоит на полу между его ног, лицом он упирается в руки, сложенные словно для молитвы, глаза его закрыты. Он медленно, едва заметно раскачивается вперёд-назад. Мальчик вскрикивает, когда оглушительный раскат грома раздаётся над самой церковью. Студенты восхищённо переглядываются, один показывает большой палец, затем хмурится, смотрит на часы. Из служебного помещения справа от апсиды выходит священник отец Александр, немолодой мужчина с седой курчавой бородой и объёмистым животом под чёрной рясой, украшенной лишь нагрудным деревянным крестом, вытертым и отполированным от времени. Оглядев свою немногочисленную в этот вечер паству, он приветливо кивает студентам, подходит к пожилой женщине и садится на корточки перед мальчиком, тихо говорит с ним, потом гладит женщину по узловатым рукам. – Всё образуется, Марта, – обещает он. – Всё образуется. Когда он доходит до Игната, тот смотрит в пустоту перед собой, по-прежнему прижимая к губам сомкнутые ладони. Отец Александр садится рядом. Игнат моргает, но больше никак не показывает, что заметил его присутствие. – Сын мой, – осторожно спрашивает отец Александр, – нуждаешься ли ты в помощи? Игнат моргает снова, потом ещё раз. Опускает руки, выпрямляется – медленно, аккуратно, словно у него сильно болит спина. – Да, – говорит он, будто очнувшись. – Нуждаюсь. Святой отец, нет ли у тебя большого полиэтиленового пакета?.. Он выходит из церкви под дождь босой, в брюках и футболке. Сумку, плотно обёрнутую в яркий жёлтый полиэтилен, он держит под мышкой, спускается по тропинке к воротам и сворачивает в ту же сторону, куда уехала Кайса. На улицах почти никого нет: время ещё не позднее, но дождь не перестаёт и даже не стихает, вдоль тротуаров струятся к водостокам бурные ручьи, несущие листья, мелкие ветки и другой мусор. Игнат идёт быстро, не обращая ни на кого внимания, не прячась под козырьками; без колебаний вступив в очередную лужу, он проваливается почти до колена, но это ничего не меняет: он вымок насквозь ещё на территории церковного двора и мокрее не станет. На улицах зажигаются фонари. Игнат проходит мимо указателя Липовой аллеи, сворачивает в следующий проулок и вдоль кустов и заборов идёт до девятнадцатого дома, останавливается, оглядывается и, убедившись, что никого нет, легко перемахивает невысокую кирпичную ограду. В доме горит свет. В окно кухни Игнат видит Таню Казакову, она в пёстром платье и фартуке снуёт вокруг обеденного стола, рассеянно улыбается и напевает себе под нос. Её тёмные волосы подколоты в высокий пучок, в ушах яркие серьги в виде ягод клубники. Игната она не видит, а он наблюдает за ней отчаянно и жадно, стоит неподвижно, словно не замечая дождь, хлещущий его по голове и плечам. Он отворачивается, когда в кухню входит Сакс, Александр Казаков. Он в полицейской форме, его плечи и волосы мокрые, но он улыбается и притягивает Таню к себе для поцелуя. Игнат опускает голову и отходит за угол дома, приседает на корточки и что-то проворачивает в раме подвального окна, отчего оно распахивается внутрь. Игнат бросает в тёмный провал замотанную в полиэтилен сумку, затем ногами вперёд ныряет сам. Окно закрывается. В подвале Игнат ждёт, пока глаза привыкнут к темноте. Он стоит в дальнем от входа углу, наиболее загромождённом коробками, но от входа не видно, что между коробками и ящиками есть пустое пространство, достаточное, чтобы лечь высокому крепкому мужчине, не видно и припасов – бутылки с водой, упаковки сухого печенья, банки с вяленым мясом; здесь же припрятан инфракрасный обогреватель для палатки, рядом с ним – стопка книг. Раздевшись догола, Игнат выжимает одежду и вешает на потолочную балку, затем шарит по верху одной из больших коробок и дёргает задвижку. Картонная стенка опрокидывается на него; за ней обнаруживаются спальник и личные вещи – полотенце, чистое бельё, сухая одежда. Игнат надевает трусы и свитер, натягивает тёплые носки, затем вскрывает замотанную в полиэтилен сумку и достаёт штаны, сшитые Кайсой, криво улыбается. Включив обогреватель на минимум, он забирается в спальник, застёгивает молнию до бёдер, а на плечи накидывает грязную куртку. Шарит по карманам, выкладывает кнопочный телефон в противоударном корпусе, маленький бинокль и ещё немного денег; вздрагивает, замирает. С тихим звяканьем его рука вытаскивает на свет армейские жетоны на цепочке. На одном в три строчки написано: "Бабуров Сергей. 27.11.1982. AB (IV) – Neg", на втором: "all.we.here.2002". Игнат стискивает зубы и крепко сжимает жетоны в кулаке, закрывает глаза, приваливается плечом к стене. – Чёрт, – шепчет он, – чёрт, чёрт!.. Измученный, он засыпает сидя и просыпается, когда жетоны выскальзывают из его руки на пол. Игнат подбирает их и надевает себе на шею, выключает обогреватель, укладывается. Его знобит; он комкает куртку и кладёт себе под голову, закрывает глаза. Наверху, на втором этаже дома, Александр выходит из ванной в одних пижамных штанах. Таня уже лежит в постели, листает детскую книгу, улыбается; Александр подходит к комоду за футболкой, взгляд его падает и задерживается на висящей на стене фотографии, на которой он и Игнат стоят обнявшись на фоне тропического леса и водонапорной башни. Они оба в военной форме, у Александра сержантские погоны и сапёрная лопатка, Игнат показывает в камеру оттопыренный большой палец. Таня, заметив, что муж застыл неподвижно, поднимает голову. – Саша?.. – зовёт она. – Да, – немного невпопад отвечает Казаков. – Иду. Ложусь. Он протягивает руку и дотрагивается до фотографии, лицо у него грустное и тревожное. Уже выключив свет, он внезапно говорит: – Я не понимаю, что он хотел сказать этой книжкой. Мы вместе смотрели фильм, но я не понимаю, сколько бы ни думал об этом. – "Бабадук"? – Таня приподнимается на локте. – Фильм тоже о том, как всех съели? Казаков неожиданно улыбается. – Фильм неплохо заканчивается, – возражает он. – В фильме мама побеждает и – ну, типа, приручает Бабадука, только я всё равно не вижу смысла. И чувствую себя ужасно. – Я понимаю, – Таня гладит мужа по щеке. – Я тоже скучаю по нему... и по Лизе. Она устраивается у Александра на плече, он обнимает её и целует в лоб. – Ты думаешь, он жив? – тихо спрашивает Таня. – Я точно знаю, что он жив, – помедлив, отвечает Александр. – Он взломал мою почту... после того, как я сделал то же самое. Он... до сих пор пишет Лизе. Иногда – каждый день. Таня беззвучно ахает. – Он не хочет возвращаться, а я не знаю, как его убедить, – заканчивает Александр. – И не представляю, где искать, чтобы просто взять за шкирку и притащить домой. Глаза его блестят от навернувшихся слёз. Внизу, в подвале, Игнат глухо кашляет, затыкая себе рот полотенцем, и подтягивает колени к груди, чтобы скорее согреться. Его позу в точности копирует Кайса, лежащая на кровати в номере отеля "Харизтия", но в руках она мнёт вторую подушку и по-скандинавски напевает себе под нос колыбельную. Гроза закончилась, но дождь ещё стучит по крыше и подоконнику, струится по водостоку. Кайса слышит звуки в открытое окно, от сквозняка её голая кожа покрыта мурашками. В узоре напольного покрытия Кайса видит девочку в красных резиновых сапогах, раскачивающуюся на качелях на заднем дворе сельского дома, и слышит, как голос Бабурова произносит: – Ты знаешь, где она сейчас? Эта девочка?.. Качели поднимаются всё выше и выше. Девочка не боится и не смеётся, она крепко держится за верёвки и плотно сжимает губы, а потом вдруг оборачивается, и Кайса опрокидывается в безлунную звёздную ночь.