Каждая четвёртая

Я не влюбилась, я просто захотела такого себе домой. (сетевое творчество)

*

– Когда ты впервые меня увидел, о чём подумал? – Конец нервной системе. А ты о чём подумала? – Этот выдержит. (сетевое творчество)

*

Ингрид Ульсдоттир умерла тринадцатого ноября тысяча девятьсот девяносто шестого года в подвале своего дома в штате Остин. Её тело, стиснутое бетоном, не могло даже содрогнуться, её сердце судорожно колотилось о рёбра и каждая её клеточка отчаянно – и тщетно – молила о жизни. В то мгновение, когда Ингрид испустила последний вздох, в дюжине миль от неё в чистой комнате отделения реанимации и интенсивной терапии Общественной больницы города Даллес её дочь Маргарет впервые за несколько недель открыла глаза, и под бледными до синевы веками была только матовая густая тьма. Из темноты выплывает дверь в голубой стене, некогда белая, а теперь облупившаяся, с разбитым стеклом и порванной москитной сеткой. На крыльце спиной к камере стоит Кайса Кулагина. Она одета в узкие джинсы, разношенные сапоги с широкими голенищами и слишком большую для неё клетчатую рубашку; когда камера огибает её, становится видно выражение её лица – смесь отвращения и решимости. Кайса кривит губы, но всё же открывает дверь и заходит в дом. Здесь повсюду такое же запустение, как снаружи. Мебель и пол толстым слоем устилает пыль, по углам и между балками потолка свисают клочья паутины, над облупившимся холодильником – серое осиное гнездо. Кайса идёт прямиком в заднюю часть дома, не оставляя следов и не отбрасывая тени, носком сапога толкает другую дверь и перешагивает высокий порог, оказываясь на веранде. Маленький дворик обнесён дощатым забором, мокрым от недавно прошедшего дождя. На траве ещё серебрятся капли, в центре двора огромная лужа, и прямо над ней на качелях раскачивается маленькая девочка в льняном платье и ярко-красных резиновых сапогах. Девочка смотрит вдаль, словно видит что-то сквозь забор; ветер треплет её светлые волосы, несёт мимо клочки опавших листьев и случайный фантик. Кайса устало трёт лицо и садится на ступени крыльца. Она ждёт; когда доски скрипят под тяжёлыми шагами, Кайса отворачивается и спрашивает: – Что на этот раз? Мужчина садится рядом. На нём поношенные брюки песочного цвета, заправленные в высокие армейские ботинки старого образца, и такая же, как у Кайсы, клетчатая рубашка, у него густые волосы и борода, но камера не показывает его лицо, только затылок и подбородок. Девочка на качелях игнорирует и его, и Кайсу. Под налетевшим особенно сильным порывом ветра она задирает голову, щурится и разглядывает сероватые густые облака, затем шумно вздыхает и смотрит прямо в камеру, и мир опрокидывается, чтобы вновь обрести равновесие в темноте летней ночи, наполненной прерывистым дыханием бегущих людей и треском ломающихся под их ногами веток. Их двое, оба в тёмной одежде, их лица и руки вымазаны грязью. Впереди бежит Игнат Новиков, он несёт на спине девочку лет десяти, растрёпанную и такую же грязную, в порванных колготках, в одном ботинке. Девочка изо всех сил цепляется за его плечи, глаза её крепко зажмурены. Она вздрагивает, когда Игнат поскальзывается на кочке, но губ не разжимает. Игнат тоже молчит, бережёт дыхание. Второй – Сергей Бабуров. – Тоха, – не то выдыхает, не то окликает он, останавливаясь. У него в руках укороченная АВП-06, на боку в кобуре пистолет "алексин". Штанина под кобурой блестит в неясном свете луны мокрым пятном, кое-как наложенная повязка пропитана кровью. Игнат замирает на полушаге, сглатывает и закрывает глаза. На мгновение его рот кривится в болезненной гримасе, но оборачивается он спокойным и сосредоточенным, возвращается, медленно кивает. – Я остаюсь, – проговаривает Сергей то, что они оба уже знают. Одной рукой он стаскивает с шеи жетоны на цепочке, неловко суёт их Игнату в карман. – Удачи. – Прощай, Серёга, – отвечает Игнат. Время поджимает: там, откуда они бегут, среди деревьев мелькают лучи фонариков. Сергей провожает взглядом Игната и девочку и не спеша укладывается на землю, откидывает сошки АВП, снимает "алексин" с предохранителя. Небрежно крестится, целует безымянный палец, на котором нет ни кольца, ни следа от кольца. – Одна семья, одна Родина, одна слава, – шепчет Сергей и приникает к АВП, выбирая первую цель. Кайса моргает, хмурится и встряхивает головой, отгоняя видение. За окном машины пёстрой зеленоватой лентой мелькает лес. Камера отъезжает назад и целиком показывает запылённый пикап "патриот" кирпичного цвета, когда тот проезжает мимо висящих на одном столбе указателей: "Типер – 10 километров" и "Калининский лесопарк". Кое-где деревья подступают вплотную к дороге, но чаще отделены канавой и полосой густой высокой травы; лучи утреннего солнца, пробиваясь через густые кроны, рисуют причудливый пятнисто-полосатый узор на асфальте. Над закрытым кузовом пикапа трепещет на антенне пластиковый флажок АНР, стекло со стороны водителя опущено. Кайса в белой майке с тонкими бретельками, светлые волосы собраны в небрежный хвост на затылке, брови чуть нахмурены. На её левом плече татуировка в виде компаса, рассыпающегося птичьей стаей, перечёркнутая старым белым шрамом, в ушах тонкие серебряные колечки, на запястьях – грозди браслетов, кожаных и серебряных. Кайса смотрит прямо перед собой и прибавляет скорость. Стрелка спидометра опасно прижимается к красной метке, но за неё не переваливает. Кайса крепче сжимает руки на руле. – Напомни, почему я всё ещё слушаю тебя? – бормочет она едва слышно. Навстречу пикапу с рёвом проносятся два спортивных автомобиля. Кайса сбрасывает скорость: впереди из теней выплывает надземный пешеходный переход, конструкция из стекла и бетона, обвешанная светоотражателями и предупреждающими знаками, а за ним по обочинам начинают мелькать первые дома – по одному, потом группами и наконец улицами. Машин становится всё больше, появляются светофоры, велосипедисты и полиция. Кайса смотрит на бело-голубую патрульную машину, припаркованную возле кофейни; сидящий за рулём молодой офицер пьёт кофе и улыбается, большим пальцем набирая сообщение в смартфоне. Светофор переключается на зелёный, и Кайса трогается с места. Её пункт назначения – отель "Черепаха" на площади, от которой лучами расходятся в одну сторону четыре улицы. Кайса въезжает в огороженный двор, останавливается и отдаёт ключи парковщику, постаравшись не прикоснуться к его руке; берёт клетчатую рубашку и сумку с заднего сиденья пикапа и идёт ко входу в здание, и у самого крыльца спотыкается о выступающий камень тротуара. Сильная мужская рука ловит её под локоть. Кайсу окутывает тьма, и оттуда, из мрака, на неё вылетают отдельные бессвязные картины, в которых чётко видны лишь брызги крови; Кайса слышит выстрелы, её тело сотрясается и рвётся там, куда входит пуля калибра 7,65. – Осторожно, – дружелюбно говорит Сергей Бабуров. Улыбаясь, он помогает Кайсе восстановить равновесие, кивает, заглядывает ей в лицо. – Всё в порядке? Не ушиблась? Он выше неё сантиметров на двадцать и в два раза шире в плечах, у него ясные серо-голубые глаза и намечающиеся залысины надо лбом, на его лиловой футболке написано: "У меня нет недостатков, только спецэффекты". Кайса колеблется всего мгновение. – Ты умрёшь в ночь с субботы на воскресенье, – говорит она, расширенными глазами глядя на Сергея в упор. – Пуля заденет вену, ты истечёшь кровью. В твой труп выстрелят ещё два раза. Сергей каменеет, улыбка сползает с его лица. – Повтори, – он едва шевелит губами. Он всё ещё держит Кайсу за руку, и он намеренно усиливает хватку, отчего Кайса судорожно втягивает в себя воздух и морщится, но глаз не отводит. – Ты умрёшь, если пойдёшь туда. Я знаю. Я видела, – она запинается и добавляет фразу, смысла которой не понимает: – Одна семья, одна Родина, одна слава. Долгие несколько секунд Сергей рассматривает её, и его лицо не предвещает ничего хорошего. – Кто тебя этому научил? – спрашивает он. – Эти слова... кто тебе их сказал? – Ты. В ночь с субботы на воскресенье, – Кайса отнимает у него свою руку. Сергей больше не пытается её удержать, трёт лоб, шевелит губами и наконец говорит: – Слушай, это не шутки. Ты не понимаешь, – он осекается, потому что из отеля вываливается шумная многодетная семья. Отец несёт на плечах младшую дочку, рыжую хохотушку в костюме динозавра, мать на ходу отдаёт последние распоряжения мальчишкам, старшая дочь снимает происходящее на смартфон, отпуская комментарии в духе и с интонациями популярной телеведущей. Кайса и Сергей бросают на стайку детей одинаково тоскливые взгляды и синхронно отворачиваются, молчат, затем Сергей прочищает горло и предлагает: – Что скажешь насчёт чашки кофе? Кайса неуверенно кивает. В кафе они занимают столик в глубине помещения, недалеко от стойки, над которой висит календарь с бегунком, и камера выхватывает день и дату – двадцать третье января, вторник. Официантка с пепельными косами приносит кофе и печенье для Сергея и большой молочный коктейль для Кайсы, Кайса пробует и достаёт из кармана сумки блокнот, открывает, ставит галочку в заранее расчерченной таблице. – Сидишь на диете? – удивляется Сергей. – Ты?.. Кайса качает головой, но объяснять ничего не собирается. Она сцепляет пальцы в замок, смотрит в стол, скрещивает ноги под стулом. Когда Сергей касается её руки, Кайса вздрагивает, потому что видит его залитым кровью – призрачной, яркой. Пропадающей, стоит ему откинуться на спинку стула. – Ты экстрасенс? – Сергей хрустит печеньем так спокойно, словно ему не предсказали только что скорую смерть. – Ведьма, – роняет Кайса. Сергей не смеётся, и она осторожно поднимает голову. – И у тебя, – Сергей морщится, подбирая нужное слово, – видения? Кайса дёргает плечом, колеблется, неохотно, с раздражением отвечает: – Видения. Сны. Whatever [Что угодно]. Сергей кивает. Вздыхает, пьёт кофе. – Вот как. Расскажешь мне, как всё будет? – Я не видела, как тебя подстрелили, – Кайса вновь прячет глаза, цедит молочный коктейль, обхватив стакан ладонями. – Только... финал. Вы бежали по лесу. Твой друг нёс девочку. Ты позвал его: "Тоха". Он всё понял. Ты отдал ему жетоны и лёг на землю – ждать преследователей, – но когда они подошли достаточно близко, ты уже не мог нажать на курок. – На спусковой крючок, – рассеянно поправляет Сергей. Он смотрит мимо Кайсы, чешет кончик носа, водит другой рукой по столу, словно расставляя фишки на ему одному известные позиции. Кайса пьёт коктейль и смотрит в окно, потом на часы. Наклонившись к сумке, расправляет и надевает рубашку, застёгивает одну пуговицу на уровне груди. Длинные рукава закрывают её руки до кончиков пальцев, и Кайсу это устраивает, она расслабляется и переводит дух. Кто-то прибавляет громкость работающего радио. Играет песня в стиле кантри; весёлый мужской голос предлагает девушке взять его за руку и отправиться в совместное путешествие до конца жизни. – Ладно, – говорит Сергей, и Кайса вздрагивает от неожиданности. – Я понял. А что мой друг? Его не поймают? – Я не знаю, – Кайса пожимает плечами. – А можешь узнать? Он наклоняется вперёд, заинтересованный, горящий решимостью. – Эта девочка, – шепчет он, – в ней всё дело. Её нужно доставить домой. Я сделаю что угодно, чтобы у Тохи всё получилось. Кайса яростно трясёт головой. – Я не печенье с предсказаниями! – шипит она. – Сны приходят или не приходят! Я не могу их контролировать! Сергей вздёргивает брови и негромко смеётся. – Ладно, – спокойно и легко соглашается он. – Я понял. Ты скажешь мне, если узнаешь? Сегодня вторник, у нас четыре ночи в запасе. – "У нас"? – выразительно переспрашивает Кайса. – Нет, Серёжа. Ты сам по себе, я сама по себе. Я не... не делаю этого. Никогда. Уже жалею, что заговорила с тобой. Когда она называет его по имени, Сергей вздрагивает, улыбка на мгновение сползает с его лица, но он сразу берёт себя в руки. – Почему? – он спохватывается. – Точно. Я должен... возместить! Отдариться. Что ты хочешь взамен? Не за будущее. За то, что уже сказала. Кайса выпрямляет спину, не отводя от него взгляда, очень медленно вздыхает. На её лице ясно написано сомнение – и страстное желание. Сомнение побеждает. – Я останусь в "Черепахе" до субботы, – говорит она и допивает молочный коктейль. – Найди меня. Если я буду что-то знать, я скажу тебе. Она берёт сумку и поднимается на ноги. Сергей продолжает сидеть, глядя на неё снизу вверх. – Ты могла бы мне позвонить, – предлагает он. – У меня нет телефона, – Кайса пожимает плечами и уходит. Сергей смотрит ей вслед, хмурится и кусает нижнюю губу, а затем подзывает официантку и просит ещё кофе. Во второй половине дня Кайса идёт по Южному проспекту. Она всё ещё в джинсах и клетчатой рубашке, в больших очках с красными стёклами, на плече её дорожная кожаная сумка. Камера показывает улицу её глазами: красный перекрывает остальные цвета, Кайса видит мир почти монохромным, и всё же даже красные стёкла не могут заглушить слабое мерцание вокруг идущих навстречу людей. Кайса старается ни на ком не задерживать взгляд, часто отводит глаза, смотрит людям в грудь, а не в лицо. Ещё она избегает прикосновений. Это становится особенно заметно, когда она покупает холодный чай и расплачивается наличными, буквально высыпая монетки из рукава рубашки. – Тебе так удобно? – смеётся продавец, молодой парнишка в футболке с эмблемой "Кэмберрийских Мечтателей". Он явно не прочь познакомиться, но Кайса делает вид, что не замечает этого. – У меня аллергия на солнце, – говорит она сухо. Парнишка тушуется и принимается извиняться, но когда он предлагает загладить свою промашку ужином в китайском ресторане, Кайсе приходится отказать напрямую. С холодным чаем в закрытом стакане и испорченным настроением она выходит на улицу, встряхивает головой, чтобы спрятать лицо под волосами. Через квартал она останавливается у магазина товаров для новорожденных, снимает очки и долго смотрит на выставленную в витрине колыбельку с резными деревянными бортами. Внутри лежат голубые и розовые подушечки, тонкое пуховое одеяло, через край наполовину свешивается кружевное покрывало. Кайса вздыхает, смотрит на ценник и удивлённо присвистывает. – У них очень дорого, – произносит женский голос рядом с ней. – Хотя красиво, конечно. Мне не по карману, я в Кедрах у Егорьевых похожую взяла в два раза дешевле... Кайса надевает очки и поворачивает голову. Женщина осекается. – Ох, извини! – говорит она. – С моей стороны это ужасная бестактность! Клянусь, я не всегда пристаю к незнакомым прохожим, просто не смогла удержаться, ты так смотрела... ох, вот я опять! Ей лет сорок с небольшим, у неё тёмные волосы и задорная улыбка, чуть заметные морщинки у губ и крупные пластиковые серьги с развесёлыми клубничками, гармонирующие с ярким платьем. Кайса улыбается в ответ и неопределённо шевелит пальцами. – Красиво и дорого, – соглашается она. – А Кедры – это где? Я не местная. Несколько минут они вдвоём стоят у витрины. Женщина диктует адрес и, активно жестикулируя, объясняет, как доехать до нужного квартала, с удивлением смотрит, как Кайса записывает информацию простым карандашом в блокнот. Кайсе приходится поддёрнуть рукав, чтобы не мешал, и она – машинально, не задумываясь, – слегка отворачивается, чтобы не дотронуться голой рукой до новой знакомой. Они расстаются, довольные друг другом. Поколебавшись, Кайса сдвигает очки на кончик носа и смотрит женщине в спину. Вокруг каштановых кудрей и платья с жёлтыми цветами мерцает ровное голубое сияние; успокоенная, Кайса вновь надевает очки и переходит на другую сторону улицы, к зданию Первого Скандинавского Банка. Здесь её знают. Охранник тепло приветствует Кайсу на входе, и одна из операционисток, свободная на данный момент, машет ей рукой из-за стойки. Кайса берёт талон и садится на мягкий стул по эту сторону стекла, кладёт сумку себе на колени и с заминкой снимает очки. Операционистка Матанат неравномерно светится жёлтым, кое-где вокруг неё проступают, словно всплывают из глубины, чёрные пятна, похожие на гниль. Кайса моргает несколько раз, но это не помогает. – Здравствуй! – радостно говорит Матанат. – Как твои дела? – Хорошо, – Кайса принуждённо и скупо улыбается. – Здравствуй. У тебя всё в порядке? Ты выглядишь усталой. – Ой, это просто из-за жары, – Матанат смеётся. – Надеюсь, у тебя в номере хороший кондиционер! Её руки ловко порхают по клавиатуре. Кайса без дополнительной просьбы достаёт из внутреннего кармана сумки американский паспорт и местные права, и Матанат сканирует штрих-коды. – Как обычно? – спрашивает она. Чёрное пятно наползает на её ровную загорелую шею, туда, где на кожаном шнурке висит молочно-белая витая ракушка. Кайса на мгновение прижимает руку к губам, словно её тошнит. – Как обычно. С заверенным чеком она идёт в кассу и получает деньги – новенькие, не бывшие в обращении купюры и тяжёлую коробку с монетами, переложенными жатой бумагой. Кассир смотрит на неё с любопытством; он здесь недавно, судя по новенькому, без единой царапины бейджу, и он не знает Кайсу, а потому не решается задать вопрос. Кайса бросает на него намеренно скучный взгляд через вновь надетые очки и отворачивается. Застегнув сумку, она оглядывается на стойку. Матанат нет на месте, за стеклом табличка о пятнадцатиминутном перерыве. Кайса прикрывает глаза и сжимает кулак свободной руки, затем встряхивает головой, с улыбкой прощается с охранником и покидает банк. Луч фонарика выхватывает из темноты лежащего ничком Бабурова. Ноги в джинсах и трекинговых ботинках подходят к нему, отбрасывают в сторону винтовку и пистолет. – Он ещё жив? – спрашивает неприятный мужской голос из темноты. Вместо ответа тот, что подходит первым, пинком переворачивает Бабурова на спину. Пятно света переползает на лицо Сергея, и его веки дёргаются, он едва заметно морщится. Мужчина в трекинговых ботинках встаёт на одно колено рядом с ним, бьёт его по щеке. – Эй! Ты кто такой, мудила? Сергей медленно открывает глаза, но смотрит куда-то в сторону, взгляд у него пустой и расфокусированный. – Бесполезно, – говорит неприятный голос. – Прикончи его, и пошли. Второго мы не догоним, надо объявлять перехват. В ночной тишине лесопарка два выстрела звучат на удивление негромко. Тело Бабурова вздрагивает, рука, бессильно лежавшая на груди, падает на землю. Глаза, обращённые к небу, застывают. – Наконец-то, – обладатель трекинговых ботинок сплёвывает и в свете фонарика свинчивает с пистолета глушитель, проверяет пальцами, не горячий ли, и суёт в карман не по-летнему тёплой парки. – Хотя, конечно, я бы с ним побеседовал по-свойски, уж больно мне любопытно, как эти падлы на след выходят. Передай по второму, если возьмут живым и способным говорить, заплачу втрое. Чудес не бывает, Боря, и таких случайностей тоже. Где-то у нас крыса, и я хочу знать, где. Присев на корточки, он ловко обшаривает карманы Бабурова, чертыхается, испачкав руку в крови, затем подбирает винтовку и пистолет и встаёт. В темноте за его спиной Борис вполголоса отдаёт указания по телефону. Фонарик он по-прежнему держит направленным на Бабурова, и оттого самого его не видно за слепящим светом. – Девчонку подбросили дорожникам, – сообщает он из темноты и гасит наконец фонарь. – Так что перехват объявили они. Потом посмотрим, кого примут, и сами их отработаем. Очертания его фигуры сливаются со стволом дерева, он высокий и худощавый, в очках, блестящих в рассеянном свете, проникающем через листву. – Славно, – тон владельца трекинговых ботинок свидетельствует о противоположном. Больше он ничего не говорит, сплёвывает ещё раз, и все они, включая тёмные тени сопровождающих, ни разу не подавших голоса, удаляются вниз по направлению к городу. На возвышении остаются Бабуров и Кайса. Она в узких джинсах и красной клетчатой рубашке, в сапогах с широкими голенищами, она приседает на корточки рядом с Бабуровым и протягивает руку, чтобы закрыть ему глаза. Сперва ничего не выходит: ладонь скользит над грязным лицом, не касаясь его, словно натыкаясь на препятствие; Кайса зло поджимает губы и пробует снова, и на этот раз веки Сергея опускаются. Кайса зябко обхватывает себя за плечи. – Дурак, – шепчет она. – Я же тебя предупредила!.. Она встаёт, оборачивается – и вздрагивает: между деревьями, метрах в пяти-шести от неё стоит девочка в льняном платье, та, что качается на качелях на заднем дворе заброшенного дома. Девочка смотрит исподлобья, насупившись, и мнёт в кулаках подол. В правой руке её – грязные женские трусики, кружевные, белые с розовым. – Я в этом не участвую, – говорит Кайса. – Не хочу, чтобы меня тоже пристрелили где-то в лесу. Девочка отворачивается и идёт прочь. Кайса неохотно следует за ней на расстоянии пары метров, складывает руки на груди, переступает кочки. Лес вокруг неё постепенно оживает: кричит ночная птица, из травы взлетают светляки, между деревьями на прогалине пробегает ёж. Лицо девочки не выражает ничего. Она выводит Кайсу к посту дорожной полиции и замирает на обочине вне круга света от фонаря. Кайса вздыхает; стоя рядом, они разглядывают небольшую – машин пять-шесть – очередь на досмотр. – Что они надеются найти? – спрашивает Кайса. – Он уйдёт пешком, он же не дурак. Ответа нет. Повернув голову, Кайса видит, что девочки больше нет. Кайса мучительно морщится, трёт висок – и просыпается. Лёжа на кровати в номере "Черепахи", она смотрит в потолок, разрисованный тропическими листьями по периметру комнаты. На Кайсе пижама из шорт и футболки, голубая, с забавным рисунком плюшевого медведя на груди. Одеяло скомкано и сбито в ноги, волосы Кайсы у висков и основания черепа влажные от пота. Приподнявшись на локтях, она берёт со стола толстую тетрадь в кожаном переплёте, раскрывает на последней заполненной странице и, перевернувшись на живот, пляшущим неразборчивым почерком записывает сон, ставит дату и время. Пишет, подумав, на следующей строчке печатными буквами: "Одна семья, одна Родина, одна слава", вырисовывает рядом буквы С и А. Захлопнув тетрадь, Кайса кладёт её в сумку под кроватью. Она принимает душ, завтракает в ресторане отеля, потом сдаёт машину на станцию техосмотра и отправляется в порт. На ней по-прежнему рубашка и джинсы; она везде платит наличными, не снимает красные очки и старается ни до кого не дотрагиваться. Исключением становится девочка лет шести, одетая во всё красное, от кроссовок до бейсболки. Девочка с восторгом таращится на Кайсу в автобусе, потом дёргает за руку своего отца и что-то шепчет ему на ухо. Кайса, наблюдающая за ней исподтишка, улыбается, прикрывая рот рукой. Мужчина сперва качает головой и возражает, затем сдаётся и наклоняется через проход. – Извини, можно вопрос? – он всем своим видом выражает, что это – не его инициатива. – Где ты купила очки? Моя дочь теперь хочет такие же. – В Турисене, – честно отвечает Кайса. – Это очень далеко отсюда. Прежде чем девочка успевает расстроиться, Кайса садится перед ней на корточки и предлагает: – Давай меняться? Я тебе очки, а ты меня обнимешь! С разрешения отца девочка распахивает руки и с энтузиазмом обхватывает Кайсу, прижимаясь щекой к её щеке. Кайсу накрывает золотое сияние, она жмурится и счастливо улыбается, глубоко вздыхает. В порту она поднимается на башню Белл и долго стоит у перил, держась за них и глядя через залив на Южный Типер. Её губы шевелятся, но понять, о чём она говорит, невозможно, а сильный ветер уносит со смотровой площадки даже громкие разговоры. Пару раз Кайсу случайно толкают в плечо; она не оборачивается и как будто не чувствует. Без очков она старается не смотреть на людей. Всё вокруг слишком яркое, Кайса прячет глаза и всё равно замечает оранжевые всполохи, синие размывы, зелёное марево и редкие и оттого ещё более уродливые чёрные пятна. Зажмурившись, она вспоминает девочку в красном и золотые объятия; её руки, сжавшиеся на перилах, расслабляются. На обратном пути она забирает машину. У работника станции молодое лицо и глаза чуть навыкате, его шею и живот чуть ниже диафрагмы окутывает чёрная дымка. Кайса медлит, уже взяв ключи, почти открывает рот, затем качает головой и уходит, забыв попрощаться. Ужин ей привозят в номер: салат из свежих овощей, белая рыба на пару, немного киноа и кувшин морса, тёплая булочка с кунжутом. Прежде чем приступить к еде, Кайса ставит галочку в таблице; ест она за столом, медленно, тщательно пережёвывает и запивает почти каждый кусок. Она босая, в маечке на тонких лямках и коротких шортах, волосы подобраны в высокий хвост. Ворох браслетов лежит на подносе под настольной лампой. Кайса отщипывает кусок от булочки, когда раздаётся стук в дверь. Отставив стакан и отложив хлеб, Кайса легко поднимается на ноги, подходит и распахивает дверь, ничего не спрашивая. В коридоре стоит Бабуров, и он сильнее удивлён тому, что ему открывают, чем Кайса – его появлению. – Ну да, – говорит он каким-то своим мыслям, справившись с потрясением, – ты же ведьма. Он весь слабо светится жёлтым, зелёным и голубым, только руки словно в чёрных перчатках до локтя, а над головой – тёмное пятно, похожее на воронку торнадо. То, что Кайса не отвечает, Сергея не смущает ни на секунду. – Сходил в библиотеку, – продолжает он, не делая попыток войти, равно как и Кайса не делает попыток его впустить. – Подбил информацию немного. Получается, чаще всего ведьмы просят плату за свои услуги тремя способами: отдай то, что дома не знаешь, дай сколько совесть велит или выполни моё поручение. Он загибает длинные сильные пальцы с коротко обрезанными ногтями в такт словам. – "То, что дома не знаешь" – это ребёнок, но детей у меня нет и не будет. "Сколько совесть велит" – да у меня столько нет, хотя это не проблема, если скажешь номер своего счёта. Остаётся поручение, и я готов, если успеем до пятницы. Кайса по-прежнему молчит и смотрит ему в лицо. Левее неё в конце коридора открывается дверь, из номера выходят двое мужчин в джинсах и футболках, окружённые тёмно-синим и чёрным матовым ореолом. Они вполголоса разговаривают между собой по-скандинавски, огибают Бабурова, а затем один из них замедляет шаг, оборачивается, не пройдя и пары метров, оглядывает Бабурова и спрашивает Кайсу: – Эй, юнвин, у тебя всё в порядке? У него сильный лающий акцент; ещё у него не хватает одного из передних зубов, а соседний обломан наполовину. Когда он задаёт вопрос, справа от его головы чёрная дымка светлеет до нежно-серой. – Alt er bra, menerr, takk for at du spurle [Всё в порядке, господин, спасибо, что спросили], – Кайса широко улыбается. Лицо мужчины тоже расплывается в широкой дружелюбной ухмылке, но больше он ничего не говорит, только прикладывает два пальца к виску как к козырьку, салютуя, и уходит. – Да, – соглашается Бабуров, когда они снова остаются одни, – наверное, похоже, что я тебе угрожаю. Он кивает на шрам на плече Кайсы. – Кто-то пытался, да? – Кто-то пытался, – Кайса наконец принимает решение и отходит в сторону. – Чего ты хочешь? На дверную ручку она вешает табличку "Не беспокоить" и дополнительно блокирует дверь картой. Оборачивается. Бабуров стоит в центре номера, заложив большие пальцы за ремень джинсов, и смотрит прямо на неё. – Помоги моему другу, – говорит он. – Ты можешь? Кайса пожимает плечами. – Он отдаст девочку дорожной полиции. – А сам?.. – Бабуров тревожно хмурится и подаётся вперёд. – Чёрт возьми, да почему... Он осекается, закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов. Кайса с интересом разглядывает его, склонив голову к плечу; её взгляд задерживается на массивном подбородке, на нитке, торчащей из пуговицы рубашки, на пряжке ремня – чёрной, с вытравленными цифрами 2-0-0-2. – Прости, – совсем другим тоном просит Бабуров. – Я никогда раньше не имел дела с такими как ты... и уже никогда не буду, если ты права. Кайса вновь пожимает плечами. – Что ты можешь сделать для него, если захочешь – так правильно? – Да, – Кайса кивает. – Я могу вывезти его из Калинина, когда объявят перехват. На названии лесопарка Бабуров ощутимо вздрагивает и меняется в лице. – Чёрт, – говорит он и трёт лицо. – Калинин?!.. Откуда ты... Чёрт!.. Он смотрит на Кайсу иначе, жадно и нетерпеливо. – Ты знаешь, где она сейчас? Где эта девочка?! Кайса как будто сомневается, но всё же качает головой. Бабуров сникает, не придавая значения её заминке. – Ладно, – пытается бодриться он, – это уже лучше, чем ничего, и ты уже здорово помогла, если информация подтвердится. И обяжешь меня ещё больше, если вытащишь Тоху. Голубые глаза Кайсы заметно темнеют. – На что ты готов ради этого? – спрашивает она тихо. – На всё, – отвечает Бабуров. – Назови цену. – Жизнь за жизнь, – теперь Кайса не улыбается. – Со смертью не торгуются. Я хочу ребёнка. – Но, – начинает Бабуров и снова осекается, приоткрывает рот, когда до него доходит истинный смысл её слов. Кайса буквально сверлит его взглядом. Её глаза уже почти чёрные. – Я умру, – невпопад говорит Бабуров, отворачиваясь. – И никогда его не увижу. – Её, – поправляет Кайса. – У ведьмы рождаются только девочки. – И... она будет ведьмой? Он не видит, как Кайса в очередной раз пожимает плечами, но догадывается по её молчанию. Возражает: – Ты же меня совсем не знаешь. – Ты умрёшь, – спокойно говорит Кайса. – Этого достаточно. – А если нет?.. – Бабуров ухмыляется. Он не видит и того, как чернота в глазах Кайсы выплёскивается за пределы радужной оболочки. – Ты умрёшь, – повторяет Кайса, и её голос звучит внутри головы Бабурова, внутри его сердца. Его дыхание прерывается, но Кайса на этом замолкает и молчит так долго, что Сергей не выдерживает и оборачивается, и встречается взглядом с прозрачными голубыми глазами, совершенно обычными, растерянными и непонимающими. – Что?.. – спрашивает Кайса. – Я не... Она трёт висок и морщится, отворачивается, обхватывает себя за локти. Бабуров подходит и обнимает её, и она не сопротивляется, хотя из темноты на неё снова вылетает искажённое болью лицо и кровавая тряпка. Когда Сергей наклоняет к ней голову, она отвечает на поцелуй. – Можно тебя раздеть? – шепчет Сергей. – Тебе всё можно, – отвечает Кайса. Глаза закрывает она, а краснеет по-прежнему Бабуров. – Неужели понравился? – шутит он, и его голос вздрагивает на последних звуках. Кайса не задумывается ни на секунду. – Иначе я бы ничего тебе не сказала, – подтверждает она и запрокидывает голову. Руки Бабурова оставляют на её теле кровавые следы, которые видит только она сама; простыня пропитывается кровью. Кончиком пальца Кайса отслеживает будущую рану на бедре, на котором появляется и исчезает ткань камуфляжных штанов. Бабуров ловит её запястье, целует ладонь. Он серьёзен и нежен, он что-то шепчет Кайсе на ухо и расчёсывает её волосы пальцами, и Кайса улыбается в ответ. – Принеси мне его вещь, – просит она с закрытыми глазами. – И я выведу твоего друга... Из мрака постепенно выплывают стволы деревьев и низкорослые кусты, усыпанные гроздьями зелёных ягод. Оступаясь на корнях, между деревьев пробирается Новиков. Грязь на его лице частично смыта потёками пота, на тыльной стороне руки глубокая царапина. Дойдя до опушки, Новиков останавливается и опирается о ствол дерева, прижимается к нему виском и закрывает глаза. От границы леса до шоссе метров двадцать густой травы и канава, вдоль асфальтового покрытия через каждые пятьдесят метров горят фонари. Где-то неподалёку кружит вертолёт, стрекотание отчётливо слышно в ночи. Новиков смотрит на часы и сползает на землю. Слабо фосфоресцирующие стрелки показывают половину четвёртого утра; шоссе практически пустое, лишь раз мимо проносится и исчезает вдали автомобиль, из которого грохочет музыка. Затем со стороны города вновь появляются огни фар. Машина приближается так медленно, что Новиков настораживается и садится на корточки, припадает на одно колено, укрытый кустами, готовый мгновенно броситься наутёк. Кирпично-красный "патриот" с флагом АНР над багажником останавливается ровно напротив него. Кайса выходит из машины, огибает капот и встаёт на обочине так, чтобы попадать в свет фар. Она в джинсах, кроссовках и чёрной мужской футболке с неразборчивым от старости логотипом на левой стороне груди. Пару секунд она колеблется, подбирая слова, затем открывает рот, и её голос легко долетает до леса. – Я знаю, что ты здесь. Если хочешь безопасно уехать, тебе лучше выйти. Я жду минуту, потом уезжаю. И добавляет резко, с раздражением: – Одна семья, одна Родина, одна слава. На лице Новикова отражаются последовательно изумление, недоверие и усталое облегчение. Не сомневаясь и не думая, он выбирается из кустов и идёт к дороге, почти незаметно припадая на левую ногу. Кайса вздрагивает при его появлении из леса, успокаивается, открывает пассажирскую дверь и берёт с сиденья красную клетчатую рубашку. – Сними куртку, надень это, – говорит она отрывисто, прежде чем Новиков успевает открыть рот. – Ботинки тоже сними. Игнат молча подчиняется. Кайса забирает его вещи, откидывает заднюю стенку кузова и заталкивает ботинки под бухту садового шланга, куртку расстилает и ставит на неё пакеты с покупками. В одном из них глухо звякает. Кайса кивает самой себе и после непродолжительных поисков достаёт небольшую бутылку коньяка, протягивает Новикову. – Сделай пару глотков или хотя бы прополощи рот и сплюнь, – командует она. – И побрызгай на себя, чтобы пахло. Новиков выполняет и это. Кайса тем временем находит упаковку влажных салфеток и, привстав на цыпочки, сама протирает Игнату лицо, проверяет, чтобы не осталось грязных пятен на шее и возле ушей. Вздыхает, оглядывает. – Поехали, – решает она. Игнат нарушает молчание лишь в машине, когда мимо проносится знак выезда из Калининского лесопарка. – Впереди КПП, – предупреждает он. – Мне лучше... – ...притвориться пьяным, – обрывает Кайса. – Говорить буду я. Верь мне. Если нам немножко повезёт, тебя ни о чём не спросят. – А если спросят? – Игнат равнодушно приподнимает брови, глядя в окно на тёмный лесной массив. – Ты мой брат. Ты пил всю неделю. У тебя нет документов. – А у тебя всё продумано?.. Кто ты? Кайса не отвечает. Впереди показываются огни КПП, расположенного за развязкой, где три шоссе сходятся в одно. Дорога наполовину перекрыта, двое полицейских проверяют документы и бегло осматривают машины. – Повезло, – мёртвым голосом объявляет Кайса. Она смотрит на одного из полицейских, совсем молодого парня, светлого блондина с выбритыми висками и некрасивым широким ртом, сжимает кулаки на руле, пристраиваясь в конец очереди из шести автомобилей, сразу за белым седаном "сиеста". Делает глубокий вдох, словно собираясь нырять, и выходит из машины, когда полицейский смотрит в её сторону. – Тим! – кричит она радостно и машет рукой. – Что происходит? Полицейский расплывается в улыбке, смотрит на своего напарника, и тот снисходительно машет ему рукой: иди, дело молодое! Им обоим эта проверка кажется бессмысленной – Калининский лесопарк занимает более трёх тысяч гектаров, физически невозможно ни оцепить его, ни прочесать, особенно ночью. С другой стороны, внеплановые рейды порой дают неожиданные результаты: где лишние промилле, где сбитый олень в багажнике, а Тиму вот достаётся встреча с девушкой его мечты. Тим широко шагает навстречу Кайсе и с надеждой раскрывает объятия. Кайса шутливо хмурится, а затем на мгновение прижимается к нему и крепко обнимает. Её голая рука касается его шеи над воротником форменной рубашки, и в лицо Кайсе выплёскивается кровь с обломками костей. Образы мелькают слишком быстро, но красная машина, смятая до состояния пустой банки содовой, повторяется несколько раз, и Кайса судорожно вздыхает, когда из разбитого окна падает рука с татуировкой-жуком на тыльной стороне ладони. Она отстраняется, приглаживает ладонью свои волосы и жалко улыбается. Тим по-прежнему держит её за плечи. На его правой кисти татуировка – жук-олень с коричневым блестящим панцирем. – Зачем ты ездишь по ночам? – ласково упрекает он, глядя на Кайсу с неприкрытым обожанием. Кайса морщит нос и кивает назад, на "патриот". – Мой кузен – идиот, – доверительно сообщает она. – Приехал туристом, упился с друзьями, потерял вещи и документы и – что ты думаешь? – упился снова. Забираю его, пока новых глупостей не наделал. У меня оклемается, а там посмотрим. – Он тебе не навредит? – хмурится Тим, улыбается: – Хочешь, придержим его у себя до утра. – Тим! – Кайса хлопает его по плечу. – Он всё-таки мой кузен! Домой бы только скорее его доставить, а там я разберусь. Что у вас тут случилось? – Перехват, – Тим вспоминает, зачем его сюда поставили, и вытаскивает блокнот. – Мне нужно записать твоего брата. Как его зовут? – Антон, – начинает Кайса и цепенеет в растерянности. Ситуацию спасает Игнат. В открытое окно он слышит их разговор; когда Кайса теряется, Игнат пинком распахивает дверь, вываливается наружу, очень естественно изображая пьяного, и повисает, цепляясь за крышу "патриота". – Эй! – кричит он заплетающимся языком. – Хочешь что-то спросить – спроси у меня, а?! Кайса выразительно закатывает глаза. Тим смотрит на неё с сочувствием. – Точно справишься? – уточняет он. – Ладно. Как тебя зовут, друг? Игнат шумно отхлёбывает из бутылки. – Гвоздев! Антон! Кэмберри! Восемьдесят! Второй! – он по одному выплёвывает слова и вновь прикладывается к бутылке. Тим качает головой, но записывает. – Позвони мне, – тихо говорит он Кайсе, – когда доберёшься до дома, хорошо? У меня сердце не на месте, отпускать тебя с ним. – Всё будет хорошо, – шепчет Кайса в ответ и, пересилив себя, сама берёт его за руку. – Я позвоню, обещаю. И выпью с тобой кофе в следующий раз. Перед её глазами – смятая красная машина и кровавое месиво лица; рядом, на обочине, будто в насмешку жизни над смертью, буйно цветут голубые и белые колокольчики. – Замётано, – Тим светлеет лицом. – Поезжай справа потихоньку, я сейчас отодвину машину и вас пропущу. Он может этого и не делать – его напарник проверяет уже четыре автомобиля из шести, – но это красивый жест, и Кайса посылает воздушный поцелуй в знак признательности и возвращается к "патриоту". – Сядь на место и пристегнись! – громко говорит она Игнату. Когда она проезжает, Тим прикладывает к виску раскрытую ладонь. Кайса машет ему в ответ, но улыбка сползает с её лица, стоит КПП остаться за спиной; Кайса шумно втягивает в себя воздух и крепче сжимает руль. – Мамочка, – шепчет она беззвучно. – Никогда больше!.. Игнат внимательно за ней наблюдает. – Это моя футболка на тебе?.. – спрашивает он вдруг. – Почему ты назвала меня Антоном? – Я отдам, – Кайса не поворачивает головы, молчит некоторое время и добавляет: – Если можешь – поспи. Сменишь меня через пару часов. Ещё пару секунд Игнат смотрит на неё, затем смиряется с тем, что ответа не получит, и сползает чуть ниже по сидению, устраивается удобнее и закрывает глаза. Кайса держит руль жёсткими руками, глядит прямо вперёд. Когда небо начинает светлеть, она берёт с приборной панели красные очки, такие же, как дарит девочке в Типере, надевает, плотно прижимает к переносице. За окнами проносится спящий городок, начинаются поля и цветущие холмы. У самой дороги, метрах в тридцати, пасётся небольшое стадо коз; от шоссе их отделяют ров и заграждение из колючей проволоки, козы трутся о него, и всё оно покрыто клочками шерсти и пуха. Кайса едва заметно улыбается, её руки и плечи наконец расслабляются.