Мечты из потали

Номер оглашают изумлëнные вздохи в унисон.  — К-как это? — с запинками из-за омертвевшего, как все остальные мышцы, от шока языка бормочет Мацуда с большими, бегающими по экрану глазами и испуганно отступает на шаг назад. — Это значит, что...  — Что общество, — по крайней мере, его часть, — окончательно поставило знак «равно» между понятиями «справедливый суд» и «Кира», — оглашает приговор полушëпотом Моги, чьë лицо стягивает откровенное неверие с примесью жалости, страха и отчаяния. — Да быть того не может... — сипло рычит Аидзава через прорезающийся оскал и сжимает кулаки от распирающего грудь отрицания. — Вы не совсем правы, — слегка осаждает всеобщую тревогу ровным, низким голосом Рюдзаки. Тяжёлый взгляд вдавливается в лица самозабвенно кричащих в небеса извращённые мольбы шествующих, никак не способный считать сквозь мириады пикселей хотя бы намёк на осознанность или сомнения; эти люди будто утратили возможность трезво оценивать реальность как таковую. — На самом деле, всё это больше походит на предложение заказного убийства на чисто добровольной основе со стороны... — он сухо усмехается, — киллера. Весьма иронично выходит.  — Эй, ты слышал? — Рюук прыскает в кулак от смеха и сгибается пополам, хлопая ладонью об острое колено. — Хороший э-э... Как его там?.. — Когти озадаченно скребут о затылок, пока монструозное лицо не освещается озарением: — Каламбур, точно! Не зря всё же пришёл сюда, хе-хе!  Шинигами по привычке проверяет неспособного сейчас ответить человека, но в этот раз одним быстрым взглядом дело не ограничивается. — Эй, ты что-то вообще угрюмый, — озадаченно подмечает он при более детальном рассмотрении словно бы пытающегося стать единым с креслом Лайта, который даже дышит с перебоями, поверхностно. Кире действительно сейчас не до шуток, ему не до чего в принципе. Как если бы гвоздями прибитый к месту без возможности отвернуться, он, не смеющий хотя бы моргнуть, способен пропускать через себя только замыленный из-за тревоги видеоряд. Изображения плавно извиваются точно при знойной жаре, которая селится не снаружи, но внутри, вынуждая сглотнуть вязкую слюну. Та наждачкой проходится по задней стороне горла, а напряжённое до предела тело несдержанно передëргивается от дыбом вставших на шее волос. «Плохо. Очень плохо, — Кира прикусывает щëку изнутри до её онемения, пока всматривается в лицо мужчины на дëргающихся вверх-вниз плакатах. — Да, происходящее является ничем иным, как выражением мне исключительного доверия и упования на мою защиту. Но в то же время... L прав. Меня словно бы призывают, как... Какого-то наёмника, на исполнение грязной, теперь уже точечной работы. Но на неё ведь может откликнуться подражатель или вообще случайный человек просто ради моей благосклонности в его отношении. Они хоть понимают, что творят? И эти флаги...» Светлый номер давит стенами со всех сторон, лишает кислорода, замещая оный полой духотой, и он покрепче стискивает подлокотник до побеления костяшек, чтобы выстоять под наплывом тошноты. То, ради чего положено и в данный же момент кладётся столько сил, труда и упорства, оказывается на перекрестье прицела тех, кто собственным невежеством рискует низвергнуть в ничто отстраиваемый для них же Рай. Почитание, уважение, подчинение и смирение — это одно дело, подконтрольное, однако чрезмерный энтузиазм — совершенно другое. Ярый фанатизм никогда не заявляется, как «хорошее» качество, чему есть логичное обоснование: оно не терпит ограничений даже из уст самого идола, на чью неприязнь скорее отзовутся неистовой яростью, нежели искоренят заблуждение, мол, «Мы-то лучше знаем, как сделать ему приятно». То, что имело неосторожность, но закономерно разворачивающееся теперь в районе Чиода действо, выступает тем самым тумблером, переключëнным одновременно с нажатием на кнопку «Запись» оператором хотя бы одного этого канала. —...неприемлемо! — дорывается до Киры грозный голос отца, импульсивно отсекающий неизвестный аргумент кого-то из присутствующих. — Почему полиция не может вмешаться, Рюдзаки?! Они буквально требуют убить человека! Это призыв к лишению жизни, в конце концов!  — В том и дело, — невозмутимо проговаривает тот, периодически кусая подушечку пальца. — Пока что не было ни одного прямого взывания к Кире или предложения ему совершить убийства. Мне кажется... — Что-то решив про себя, микрофон снова включают. — Ватари, нужно полное досье на этого Макото Миуру.  — Да какой в том толк, если и так всë ясно? — всплескивает руками Аидзава. — Раскрой уже глаза и взгляни туда! — он тычет пальцем в экран, но прожигает яростью лишь сутулую спину. — Ещё немного, и люди начнут забивать друг друга камнями, только чтобы примерить на себя образ Киры или потому что пойдут на поводу толпы!    «Да зачем всегда кричать?» — Рюдзаки болезненно жмурится до пёстрых мошек и начинает усердно массировать пульсирующие виски пальцами. — Прошу Вас, — он пытается дышать размереннее, отчего одновременно в желудке и груди начинается ритмичная, неприятная пульсация, тогда как ступни сами начинают потирать друг друга, — постарайтесь успокоиться, хотя бы немного. У меня есть предположения насчёт положения дел, но озвучу я их только в менее агрессивной обстановке.   От такого ультиматума брови Сюити возмущённо взлетают вверх, а сам он с открытым ртом отшатывается, часто моргая, чтобы понять, не померещилось ли. — Да ты!..  — Аидзава, пожалуйста! — Мацуда с видом дрожащего перед змеёй щенка выскакивает на пути оторопело остановившегося мужчины с раскинутыми в защитном жесте руками.  Соитиро же кладёт крепкую ладонь на плечо разбушевавшегося коллеги.  — Успокойся! — он довольно грубо из-за общей нервозности отдëргивает его назад. — Сначала выслушаем, потом всё остальное!  — Да что нового он скажет? «Сидим ждём, не вмешиваемся» — вот его ответ на всё!  — Рюдзаки, — едва слышно в гомоне толпы в прямом эфире и самом номере раздаётся из интеркома. — Да, я слушаю. — Разногласия сразу отходят на второй план: полицейские моментально затихают и разом переводят внимание на Рюдзаки, который незримо для них кисло морщится из-за биения сердца в ушах.  — Согласно полицейской базе данных, — начинает более спешно, чем обычно, Ватари, — после того как в две тысячи втором году диспетчеру поступил анонимный звонок о хранящихся в апартаментах галлюциногенах и нейростимулирующих веществах в объёме более пяти килограммов каждый, Макото Миура был обвинëн в связи с преступной организацией, торгующей, перевозящей и изготавливающей наркотики. Также в суде выступали свидетели, которые утверждали, что Миура владел огнестрельным оружием в количестве от трёх до десяти штук, использованием которых грозился жаловавшимся на шум из его квартиры соседям, прохожим, преимущественно в ночное время, а также двум девушкам из клуба хостес, когда те отказались от более интимного времяпрепровождения. Работодатель, директор школы Такуми Ито, уволил его из-за жалоб родителей, которых обеспокоили рассказы детей об учителе, чьи советы о способах заработка склонялись к идее «деньги можно заработать любым, даже незаконным образом». Его мать на допросе утверждала, что сын изменился в худшую сторону после того, как связался с какими-то людьми, чьих имён не называл, как и не посвящал её в род их деятельности. Судья вынес обвинительный приговор с избранием тюремного заключения на срок семь лет. В сегодняшних утренних новостях одной из тем стала сенсация: вторую апелляцию адвоката Миуры суд всё же принял на рассмотрение и по итогу за имением лишь косвенных доказательств, а также учитывая обнаруженные в съёмных апартаментах наркотические вещества, вынес решение изменить «семь лет» на «два года».   — Что?.. — ошарашенно шепчет Соитиро.  — Макота Миура должен покинуть исправительное учреждение тринадцатого мая, то есть...   — Завтра, — L недовольно опускает уголки сжатых в тонкую линию губ, тогда как даже за лохмами чёлки видно тени от сморщенного носа.  — Это ещё не всё. — Взяв небольшую паузу, видимо для открытия другого файла на компьютере, доклад продолжают: — Я решил проверить, насколько данное шествие легально, учитывая наличие на ней схожей символики, какая была замечена при самой масштабной акции в поддержку Киры. Как ты наверняка догадался, запрос одобрен префектурой, все печати и подписи оригинальные и были проставлены без каких-либо отсрочек. Полицейские вновь зашептались, не в силах охватить происходящее и мотая головой, будто в попытке очнуться от сюрреалистичного кошмара, чересчур затянувшегося. Для вырисовывания творящихся за спиной брыканий для Киры нет никакой нужды — сцена наверняка до омерзения предсказуемая, нелепая ввиду невероятной задержки в осознании. До безобразия глупая. Наконец-то даже они начинают распознавать, что за горькую, плесневелую жижу, окрещëнную правительством «нектаром» благополучной, мирной жизни, они хлебали сколько себя помнят. Лживые увещевания и сказки обнажают реальное положение дел в моменты форс-мажора, когда каждый становится друг другу зверем, лишь бы себя спасти. И Кира хотел бы испытывать злорадство, с отвращением к по-жалкому вытянутым в шоке лицам ухмыльнуться, шипя «Я же говорил», но даже мысленно так не поступает. В кадре — женщина средних лет высоко держит транспарант с фотографией Макото Миуры за деревянную рукоять и, изредка утирая слёзы, поддерживает единомышленников решимостью в походке, взгляде и в сердце. Возможно, кто-то из её близких пострадал от рук этого человека, а может быть это — неравнодушная мать, не готовая мириться с фактом, что собственный или чужой ребёнок будет ходить по одной земле с несправедливо выпущенным из-под стражи человеком — Кира не знает. Как не знает и того, какого чёрта ситуация должна стать максимально паршивой, чтобы на неё всецело обратили внимание. — Спасибо большое за как всегда оперативную работу, — ровно произносит в микрофон L. — Всегда рад помочь. — После услужливого прощания связь обрубают.  — Да как же так? — Моги растерянно трясёт головой, потупив взгляд в пол. — Выходит, правительство одобрило акции в поддержку Киры? И что, всё кончено?  — Посмотрите повнимательнее на флаг. — L быстро находит крупный план чёрного полотна, что идёт мягкой волной от ветра.  Соитиро и Аидзава прищуриваются, а Мацуда подходит поближе,чтобы окончательно убедиться. — Тот же, что был на шествии в Мёгодани, — тихо припоминает он.   Аидзава хмыкает скептически, скрещивая руки.  — И что с того? Демонстрации организовываются в честь этого ненормального маньяка. Разумеется, мы будем наблюдать там одни и те же флаги с вымпелами. — Не совсем. — Испытующе опущенные на затылок четыре пары взглядов опаляют своей нетерпеливостью, и L объясняет, водя глазами от одного экрана к другому: — В тот раз на ткани было напечатано «Kira», тогда как сейчас — одна только «K». Да, по аналогии становится ясно, что она означает именно «Kira», но юридически это недоказуемо. Тот, кто составлял запрос, намеренно изменил риторику толпы, символизм и цель, но посыл оставил прежним. — Он вдавливает палец меж приподнятых в полуулыбке губ и с характерным звуком присасывается к подушечке. — Иными словами, они просто обошли законодательство и теперь на предоставленных самим органом государственной власти правах могут в открытую поддерживать деятельность Киры. «Легально призывать меня для вынесения преступникам высшей меры наказания?.. — Кира плавает в ошмëтках мыслей, как бумажный кораблик по роднику, чья неизбежная участь — размокнуть и потонуть. В его случае сухим до сих пор остаются лишь бортики, но скоро и те превратятся в сырую труху. — Неужели действительно всё складывается именно так, даже без моего непосредственного участия? — С прямого эфира взор стекает на металлический стол, тогда как от глубокой задумчивости языком начинают водить по кромке верхних зубов туда-обратно. — Выходит, с этого дня медиасфера волей-неволей становится главным пропагандистом методов Киры, освещая эти, — отныне полностью узаконенные, — шествия, а их участники теперь являются официальными волеизъявителями, получившими карт-бланш на любые действия, если словами не связывать их с Кирой. Да, с одной стороны это развязывает им руки, что безусловно плохо, но с другой... Больше нет особой нужды ждать подъëма Такады по карьерной лестнице — даже без личного доверенного лица телевидение станет моим самым громким рупором. Дальше журналисты неизменно начнут вытаскивать на обозрение творящееся на форумах, в частных группах, новостных каналах, что лишь больше распространит влияние Киры как минимум на японское общество. — В груди щекочет ликование, однако далеко не преисполненное такой уж уверенностью. А виной тому чересчур снисходительная, нет, скорее, полностью отсутствующая реакция на подобного уровня крах одного единственного человека, на которого, наконец, находятся силы скосить взгляд. Восковое лицо до сих пор озарено лишь ребячливым любопытством, но никак не гневом, досадой или хотя бы презрением. — Неужели он вправду допустит всё это?» — Если всё действительно так, — расстроенно произносит Мацуда без отрыва опустевших глаз от ковролина, — то что теперь? Люди ведь почувствуют безнаказанность. И как вообще нечто настолько... — он сглатывает горечь и морщится на миг, — безнравственное могла одобрить префектура? — Нам это на руку.  — Что? — в один голос восклицают Соитиро, Моги, Тота и Аидзава, лишь последний из которых вновь (буквально) пошёл в наступление. — Каким образом? Таким, что человека убьют лишь бахвальства ради? Рюук с выпученными глазами едва успевает перепорхнуть на другую от Лайта сторону, освобождая путь разъярëнному мужчине. За шаг до кресла L Моги успевает схватить коллегу под руки, уже сжатые в кулаки до треска суставов.  — Да отпусти меня! — Сюити возмущённо рыпается в крепком захвате, разъярëнно вскидывая на Кандзо ярый, но абсолютно сознательный взор из-под густых бровей. — Ничего я не собираюсь делать! Пусть просто ответит на вопрос, чëрт его дери! — Господа. Все смотрят на спину застывшего с горизонтально поднятой меж пальцев длинной десертной ложкой L. — Позвольте мне сказать.  В воцарившемся молчании Лайт решает, что пора бы проявить заинтересованность: едва поворачивает голову к скрывшему глаза за чёлкой детективу, чьих слов ожидает с предчувствием кома в горле. «Он выглядит так, будто вот-вот либо набросится на кого-то из присутствующих, либо силится не прикрикнуть, призывая к перманентной тишине», — сразу определив виновника, он незаметно возводит укоряющий взор на Аидзаву, который улучает момент, чтобы рывком высвободиться и под растерянный «ох» Моги по-брезгливому резко поправить чуть смятый коричневый пиджак за полы, оскорблëнно бормоча что-то нечленораздельное.   — Я лишь хотел сказать, — ложка под вздох опускается обратно на тарелку, — что теперь у этих людей, заимевших статус общественной организации, есть не только права, но также обязанности и ответственность перед обществом, в каком живут. Даже если это содружество образовано на частной основе, факт его существования закреплён в официальном документе, а следовательно, оно должно подчиняться действующему законодательству страны, где дислоцируется. С вероятностью в семьдесят один процент привилегии официального статуса обернутся против самой организации «K» без нашего вмешательства в ближайшее время, максимум — через неделю.  Неуверенность и предубеждëнное несогласие в услышанном подавляет присутствующих в номере настолько, что даже Аидзава лишь крепко хмурится, но вслух сомнений не выказывает — только переглядывается с таким же растерянным Моги, чтобы понять, как действовать дальше. — Как насчёт потенциальных жертв? — стальным тоном вопрошает Соитиро, по чьим запустевшим глазам не удаётся понять, залегает ли в них неумолимая решимость или непроницаемость вызвана глубоким если не смирением, то разочарованием. В первую очередь — в себе и безысходности нынешних обстоятельств. — Здесь всё проще, — L без задержек успокаивает всех насторожившихся слушателей вокруг себя. — Кира не убьёт Макото Миуру, как бы ни молила толпа.   «С чего ты это взял?» — Инфантильное бунтовство раздувает грудь Киры наравне с глубоким вдохом, а желваки единожды шевелятся.   — Хочешь положиться на удачу, Рюдзаки? — разворачивая кресло, Лайт едва кривит верхнюю губу, точно в насмешливом снисхождении за такую наивность. — Мы не можем знать наверняка. — Поверь, Лайт-кун, — тот врезается своим гипнотическим, многозначительным взглядом распахнутых для лучшей внушаемости глаз, и вторит с тяжёлыми паузами после каждого слова: — Кира не станет этого делать.  «Да какого чёрта? Он что, настаивает?»   Секундой позже смысл сказанного настигает Лайта с пропущенным ударом сердца, на каком глаза чуть округляются, а на виске проступает испарина. «Он... Обращается лично ко мне. Нет, скорее, в открытую демонстрирует осведомлённость о моих возможных планах, на случай, если я захочу откликнуться на призыв толпы. И даже пусть так... — в мороке оторопи Кира со слегка разомкнутыми губами таращится в неподвижные, расширенные зрачки напротив ровно столько, чтобы в тех заискрила та же насмешка, какая изогнула уголки чужого рта. — Вот сволочь, он подловил меня! — Вспышка ярости коротит рассудок, а эго тут же корчится в агонии. — Я не могу убить Макото Миуру — это равносильно явке с повинной, ведь L уверен, что я всегда буду действовать ему наперекор. Но если ничего не сделаю — пойду на его поводу и в очередной раз оправдаю подозрения на свой счёт. — Тогда как спëкшиеся лёгкие натужно набирают побольше воздуха, язык зажимается зубами, прикусывая крик боли, унижения и ненависти. — У меня буквально нет варианта не то что извлечь из ситуации пользу, — хотя бы выйти на нейтральный для себя исход».   Пластмассовый подлокотник, кажется, воском проминается под сведëнными судорогой пальцами, что с любопытством подмечает не один только виновник порушенной сдержанности, но и Рюук, чей оскал расползается шире пропорционально коптящей Лайта изнутри злобы.  — Эй, как теперь будешь действовать, м? — шинигами, скрипя костями и бренча серьгой, склоняется ближе к с каждой секундой всё менее стянутому раздражением лицу и гортанно гогочет. — Похоже, — он поворачивает голову к Рюдзаки, — этот парень снова разрушил твои грандиозные планы, хе-хе! А как ловко; ты даже не заметил!  «Разрушил? Ну уж нет», — змеёй шипит про себя Кира, уже нащупавший брешь, чтобы просочиться нетронутым. Снова он, едва ли не ломая ногти, всё же выцарапывает из длинных, наверняка всегда липких пальцев кусочек триумфа и для себя. Надменная ухмылка звучит в висках, вибрация из которых ниспадает в грудину, пузырясь содовой. «Не зазнавайся, L. Я не позволю загнать себя в угол».  — Верно, — проговаривает Лайт с ноткой так некстати взявшегося самодовольства, не без удовлетворения отмечая негодующее моргание визави. Скрестив на груди руки и беспечно хмыкнув, он для видимости увлечëнности переводит внимание на экраны. — Первый Кира не считает себя палачом, поэтому ни за что не поведётся на подобное. В то же время за него это может сделать Второй Кира, который, как мы уже поняли, не настолько умён или предан Первому, чтобы следовать приказу бездействовать и своему же обещанию подчиняться оному. Иными словами, — с закрытыми глазами руками беспомощно разводят, — если Макото Миура будет найден мёртвым после сегодняшнего дня, то мы можем быть уверены, что это дело рук Второго Киры либо же добровольца, решившего сыграть роль судьи, тогда как Первый Кира не будет иметь к этому никакого отношения.  — Так значит, мы снова действуем наугад, — Моги неуверенно поджимает губы, после чего отводит полные колебаний глаза на занавешенное окно.  — И снова пускаем всё на самотёк, — едко подмечает Аидзава, после чего поворачивается к Соитиро, окончательно убедившись, что вести диалог с L бессмысленно. — Шеф, предлагаю выделить Макото Миуре двух офицеров для постоянной охраны. Этот человек теперь — потенциальная цель номер один для Киры, и если есть шанс предотвратить хотя бы одну катастрофу, мы не можем просто... — он метает секундный, но оттого не менее неприязненный взгляд в сторону сутулой фигуры позади, — сидеть и бездействовать. Сразу же воодушевившийся Мацуда улыбается наивно-ободрëнно и бойко поднимает кулак.  — Да, это хорошая мысль! Так мы обезопасим Миуру-сана и, возможно, сумеем хоть краем глаза увидеть Киру, дабы опознать его в дальнейшем!  — Можно ещё обеспечить дежурство одного-двух врачей, чтобы в критический момент незамедлительно оказать первую помощь, — деловито кивает Моги. «Господи, идиоты, — насколько возможно сдержанно Кира прячет невольно прорезающуюся усмешку в чашке.— Я даже не знаю, смеяться ли над таким оптимизмом или ждать информацию о фотороботе моего подражателя, уже достаточно «разумного», чтобы как минимум участвовать в акциях и записывать имена посреди толпы или близ неё». Экспрессивные переговоры смешиваются в однородный шум на фоне, где-то за пределами нарощенного вокруг себя пузыря; в нëм никто не побеспокоит, к тому же низменная суета не способна просочиться внутрь. Звон в ушах нарастает до загустения дымки перед упрямо, — но внешне, разумеется, совершенно спокойно, — устремлëнными в экраны глазами. Кире нет нужды косить взгляд влево: тело само до невозможности медленно и незаметно выпрямляется, фиксирует горделивую, но в то же время достаточно расслабленную осанку на спинке кресла, ведь чувствует, хотя не подаёт виду — его визуально ощупывают до неприличия долго и тщательно. В горле щекочет восторг, ехидство, даже почти дружелюбное сочувствие. Не сумел расставить силки по всему кругу, а лишь полумесяцем, L? В следующий раз старайся лучше, чтобы держать под контролем больше, чем одного только своего помощника. Кира благостно закрывает глаза на собственных мыслях и наклоняет чашку. Однако L прекрасно знает — та пуста вот уже больше часа; нет нужды даже смотреть на неподвижный кадык.  — ...решено. — Соитиро, чей лоб прорезают складки непоколебимости, отворачивается от зеркалящих его движение коллег к детективу. — Рюдзаки, нами принято решение обеспечить Макото Миуре круглосуточную личную охрану под руководством полиции. Так будет правильно.  До сих пор недвижимый, тот ещё пристальней сканирует человека справа от себя. Никакой реакции. Даже не шелохнулся.  «Занял позицию наблюдателя, — веки матовых глаз равнодушно прикрываются. — Весьма удобно».  — Хорошо. — Словно по тумблеру, L натягивает на лицо отстранённость и возвращается к исходному «сценарию действий»: двумя пальцами поднимает с блюдечка на этажерке стеклянный колпак, спасающий от заветривания, и вытягивает обильно политый шоколадным топпингом чизкейк. — Только... — он отправляет средних размеров кусочек с вилки в рот, монотонно продолжая глухой и не совсем внятный бубнëж: — ...Приставленными к Миуре-сану офицерами не должны являться члены группы расследования.  — А кто ещё, по-твоему, согласится? — иронично прыскает Аидзава. — С Кирой не боятся иметь дело только те, кто сейчас в этой комнате. Остальные отказались как-либо участвовать во всём этом.  — В таком случае, Миуре-сану не повезло.  — Да в тебе есть хоть что-то чело... — Почему никто из нас не может быть назначен в личную охрану? — громкий бас якобы непреднамеренно выступившего вперёд Моги обрубает новый конфликт на корню. — В конце концов, мы единственные, кто осведомлены о рисках, и эта задача прямым образом относится к Кире.  — Да! — преисполняется отвагой тоже шагнувший вперëд под несколько ошарашенный взгляд Аидзавы Мацуда. — Если думаешь, что мы боимся, это не так, Рюдзаки! Иначе нас бы здесь не было. К тому же такое задание — шанс увидеть Первого или Второго Киру, что дало бы нам невероятное преимущество! — Или смерть, — по-циничному устало буркает L, вяло пережëвывая ещё кусочек.  — Да, или смерть, — неотступно чеканит Соитиро. — Если, чтобы задержать Киру или выяснить его внешние данные ради дальнейшей поимки, необходимо пожертвовать собой, то я готов.  — Как и все мы, шеф, — поддерживает сразу же Тота с такой лёгкостью, будто речь о покупке комплексного обеда в конбини.  Рюук сипло кряхтит от смеха.  — А это можно считать за добровольное желание умереть почëм зря? Эй, может, тебе просто убить их всех, кроме папаши? Или, наоборот, только его, чтобы запутать этого парня в подозрениях на твой счёт?  Лайт мысленно хмыкает от столь неуместного предложения и едва ëрзает на месте со скрещëнными руками и ногами, покрепче сжимая одним коленом другое.  «Нет, отца я трогать не стану, это не обсуждается, — от несколько детского недовольства пальцы сами собой постукивают по предплечью, будто бы ментально назидая неловко загудевшего и досадливо бросившего «Да как хочешь» шинигами. — Но замечание как нельзя кстати».  — Именно по всем этим причинам я не могу допустить никого из группы расследования до этой задачи. — Рюдзаки задерживает вилку над остатком чизкейка и поджимает губы, за какими горчат воспоминания. — Ваши намерения и сила воли тверды, а моральные принципы и чувство долга непоколебимы, как и преданность делу Киры. Но шансы, что в ходе данной задачи нам удастся извлечь пользу для следствия, не выше двух процентов, тогда как шансы, что наше время будет потрачено впустую или же мы лишимся одного члена команды, — девяносто восемь процентов. — Протяжный, беззвучный вздох. — Поймите меня правильно: я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас повторил участь Укиты. Полицейские неотрывно смотрят в его сторону, но с каждой секундой выражение их лиц смягчается, становится всё менее мятежным, почти виноватым. Большинство потупляет глаза в пол, однако Соитиро не нуждается в том: след, какой оставила за собой смерть коллеги, считывается в неподвижности мимических мышц и тяжести взгляда, которую очки едва ли не утраивают.  Утрата одного из своих служит отрезвителем в подобные моменты, напоминает о недопустимости необоснованных рисков или взбалмошных решений. Да, на кону человеческие жизни, сотни тысяч душ, тогда как сберечь их пытаются главным образом лишь они шестеро. Но... Кто останется защищать эти сотни тысяч, если ряды группы расследования поредеют ещё больше? Возможно ли в таком случае будет противопоставить Кире хоть что-то, помимо неуёмной твердыни и иной морали? И вообще окупится ли оно? Как может, Соитиро старается отвечать на вопросы честно: пережимает надгортанником ком у кадыка вместе с воздухом, пока в висках пульсирует сердечное «Нет, невозможно» и «Нет, не окупится», но в то же время нещадно вопит «Мы всё равно должны попытаться!». Он пошёл в полицию ради людей и для себя — необходимо было дать волю непреложному обещанию «жить по и во имя справедливости». Он работает, отдаёт долг обществу сполна, готов толкнуть на плаху всего себя, лишь бы жертва изменила чужие жизни к лучшему, защитила бы их, позволив двигаться дальше в более светлое будущее. И он без пререканий согласится броситься в самое пекло не для себя, не ради благодарности, уважения начальства или подчинённых, но ради людей, всех без исключения, а особенно тех, кто близок. Однако сейчас ставка «один выпущенный из-под надзора преступник, являться к которому лично никому из Кир нет никакого смысла» к «двое коллег, какие могут и помогают продвижению дела семимильными, но всё же шагами». Как бы Соитиро ни тошнило от проскочившей лишь на секунду в голове мысли «Это невыгодно», какую будто бы мог прочитать теперь смотрящий на него сын, именно она — единственно верная в нынешних обстоятельствах.  Лайт скользит внимательным взглядом по каждому, тоже для общности опуская его на ковролин. Пусть тоже думают, якобы ему жаль слышать о почившем Укита-сане, или будто бы напоминание, что все они смертны, пристыдило внутренний пыл и готовность ринуться в бой незамедлительно.  «Молодец, L, воззвал к их человеческому, — Кира едва сдерживается, чтобы не цокнуть языком от жалкого вида полицейских перед собой, а потому стреляет глазами в сторону Рюдзаки, сосредоточенно стирающего крем с каймы блюдечка пальцем, какой затем тщательно облизывает. — Они ведь даже не поняли, что тебе плевать на них. Очевидно, ты говорил о нежелании терять кадры только с точки зрения рациональности. Банальных издержек, где, за неимением больших объëмов материалов, нужно экономить имеющиеся и беречь их, сколько возможно. — От вида угнетённых глубокой скорбью лиц Аидзавы и Мацуды, пищевод опаляет изжога, как от залпом выпитого лимонного сока. — Боже, на вашем месте я бы стыдился, что не понял истинного смысла сказанного, а не одëргивания от абсолютно дурной затеи».  — Ты прав, — с трудом признаёт Соитиро, мелко кивая головой и сжимая губы в тонкую линию. Он поднимает взор на без аппетита колупающего пирожное Рюдзаки, после чего набирает полную грудь воздуха, чтобы вернуть телу и духу прежнюю несгибаемость. — В таком случае я позвоню директору Китамуре и обговорю с ним детали.  — Спасибо, Ягами-сан.  Точно связанные друг с другом незримой лентой, Мацуда, Моги, а вскоре и Аидзава безропотно удаляются в другую часть номера вслед за мужчиной, который, не теряя времени, набирает нужный номер и подносит телефон к уху. Лайт незаинтересованно прослеживает за каждым, как и сутуло стоящий рядом Рюук, отчего-то отказывающийся бросить очередную колкость в ответ на услышанное. Может, он тоже не уловил подтекста? Шинигами далеки от людей и человеческого социума как внешне, так и внутренне, если тягу к разбавлению скуки вообще можно считать за составляющую личности инфернального существа. Однако здесь ведь всё очевидно, особенно должно быть — для того, кто ни в коей мере не привязан к сантиментам и их производным.  При развороте к компьютеру, Лайт больше не сосредотачивается на прямой трансляции ни на экранах сверху, ни на самом мониторе — нет смысла, да и ничего необычного здесь навряд ли случится. Разве что среди толпы демонстрантов, вымаливающих справедливой расплаты для отпетого преступника, затесался кто-то из круга общения оного, и подражатель снова проявит себя. А может в этот раз будет допущена ошибка, в ходе которой жизни лишится невинный человек, оговорëнный СМИ, соседями, самой полицией, чьи служащие, судя по приглушëнному звуку мигалок на трансляции, уже патрулируют улицу и оберегают шествие. Наверняка они снова не знают, как поступить: разогнать ли попирающих все моральные устои цивилизованного общества демонстрантов вопреки приказу «охранять согласованное с префектурой мероприятие» или же сцепить зубы и, коря себя за слабоволие, исполнять должностные обязанности, обособленно становясь участниками судилища, пусть и безмолвными. А это ещё хуже. — Я могу выключить эфир? — невозмутимо вопрошает Лайт, пододвигаясь к столу поближе.  Рюдзаки едва хмурится на мелко раздробленные остатки чизкейка, на миг прекращая кромсать его вилочкой.  — Разве не хочешь увидеть, как может быть убит кто-то из толпы?  — Какой в этом смысл? — лёгкое пожатие плечами. — Мы просто в очередной раз увидим, как люди начнут паниковать и разбегаться в ужасе, когда один из них упадёт навзничь от сердечного приступа. Гораздо продуктивнее будет, если я поищу новую информацию как минимум касаемо данной, теперь уже легальной организации. К тому же, ты сам не особо смотришь, — тот хмыкает насмешливо, складывая руки на столе и окидывая второго соответствующим взглядом. К нему заинтригованно поворачивают голову, а затем кресло, даже откладывают столовый прибор, чтобы подцепить ненароком заброшенный крючок и начать очередное перетягивание лески.  — Почему ты так уверен, что в этот раз всё будет по-прежнему, Лайт-кун? Ты будто не допускаешь и возможности изменения сценария или допущения преступником фатальной ошибки.  — Дело не в моей убеждённости в чём-либо, а в банальном анализе уже изученного и увиденного ранее, — Лайт возводит глаза к потолку и задумчиво обхватывает подбородок, тщательно подбирая слова. — Мы ещё ни разу не видели никого подозрительного в толпе, как и не знаем, по каким конкретно критериям определять «подозрительность». Внешний вид? Кире для убийства необходимо знать имя и лицо человека, верно? Но, исходя из этого, «подозрительным» является как раз то, что у подавляющего большинства лица открыты, нет ни очков, ни головных уборов, ни капюшонов, какие могли бы обезопасить их. Действия? Здесь всё синхронно: одна идея, одни требования, один маршрут, одно желание.  — Но что, если камера запечатлит, как некто, например, сделает впереди идущему инъекцию в шею, а затем человек рухнет без жизни? — Кира не идиот, — Лайт насмешливо фыркает, качая головой. — Незачем совершать подобное, если умеешь убивать на расстоянии. Он не поступит так опрометчиво. — Я не называл Киру идиотом, — L с характерным звуком присасывается растянутыми в заинтригованной полуулыбке губами к большому пальцу, а в глазах блуждает тихий восторг. Очень уж странная реакция на умаление способностей того, чьи действия, согласно чужим же словам, не воспринимаются верными. — Речь идёт лишь о его стороннике. Но ты прав, — тон голоса значительно понижается, становится проникновенным, — Первый Кира не выкинет ничего нового и не изменит свой репертуар. Даже если его начнут путать со Вторым Кирой и причислять личные заслуги последнему, воспевать и надеяться конкретно на помощь «фальшивки», а не «оригинала».  «И снова этот взгляд, — Кира стойко выдерживает пристальный взор исподлобья, хотя позыв надменно скривить верхнюю губу довлеет над натягиваемым поверх лица невозмутимостью. — Я ему кто, ребёнок, чтобы поучать или вкладывать «правильные» мысли?» — О-о, да ты глянь, это вызов! — Рюук гогочет и в последний момент, опомнившись, останавливает локоть от игривого тычка в чужое плечо, какое ненароком одëргивают по инерции, тут же осознавая свою оплошность. Рюдзаки в замешательстве отстраняет палец ото рта и отодвигает голову назад, быстро прыгая по чертам теперь явно обеспокоенного случившимся лица, как бы случайно опущенного для внезапного покашливания в кулак. Что это было? Новый нервный тик? Ему удалось пустить трещину по личным границам и зацепить оголëнный нерв сильнее прежнего?  Быстрее, чем вопрос собирается на кончике языка до сих пор приоткрытого рта, Лайт шумно вдыхает и торопливо выпаливает:  — Ты ведь понимаешь, что Кира поступит по-своему вне зависимости от того, сколько раз ты скажешь мне эту фразу? Я здесь ни при чëм, внушать мне что-либо бессмысленно. — О, ну разумеется, Лайт-кун.  Вопреки абсолютной лишëнности эмоциональной окраски, столь лёгкое согласие скорее походит на сухое поддразнивание. Ощущение от него будто подушечками проскользило по щербатым, иссохшимся от старости доскам, шероховатым и полными мельчайших заноз; сотни штук влетают в горло, впитывая всю влагу слизистой до першения, а ещё с десяток срываются в желудок, вынуждая поджиматься и слегка ныть.  «Да чёрт бы тебя побрал, — от почти мазохистического азарта Кира мысленно издаëт звук между смешком и хриплым стоном. — И как мне вообще избавиться хоть от толики подозрений, если он с самого начала полностью уверен в своей правоте на мой счёт? Существует ли вообще способ обвести его вокруг пальца?» — В любом случае, — Лайт демонстративно непринуждённо усаживается в кресле поудобнее, снова полностью фокусируясь на мониторе и печати на клавиатуре, пока что открывая отдельное окно для поисковой строки, — я хочу попробовать найти любую другую новую информацию, помимо выпусков новостей. Может быть, удастся выяснить хотя бы один маршрут следующей демонстрации.  За стуком клавиш чужое, отдалённо досадливое гудение распознать сразу не удаётся. Рюдзаки явно не пышет энтузиазмом опять работать в относительной тишине без хотя бы призрачной возможности схватить оппонента за его подвешенный язык, но спорить не собирается. В конце концов, помимо вычленения истины из раз за разом угождающего в ловушку из лести подозреваемым, существуют и иные источники полезных или не очень сведений по их делу.  — Твоё право, — миролюбиво говорит он, после чего с запрокинутой к экранам головой добавляет: — Можешь закрыть окно с трансляцией: Мацуда всё равно уже давно на своём месте.  На замечание едва слышно фыркают, прежде чем прекратить вывод изображения с компьютера на сторонние устройства. По определённым причинам в то, что ситуация будет под полным контролем с таким наблюдателем, верится с трудом. 

━━━━━━━━━━━

Время в правом нижнем уголке монитора выжигает осовелые глаза неотвратимостью: скоро придётся покинуть кажущееся уже весьма удобным кресло и вынудить омертвевшие мышцы ног удержать вес тела, которое нужно дотащить до машины отца, затем — до душа в доме, миновать лестницу, переодеться в одежду для сна, сложив в шкаф нынешнюю и только потом обессиленно рухнуть на кровать. Список недлинный, но на каждый пункт по обычаю окажется выделено от двух до сорока минут в зависимости от сложности или дальности одного от другого. Позабыв, где находится, Лайт с тихим вздохом проводит по лицу ладонями, надавливая на веки до пёстрых мошек под ними; уже спутанным сознанием он мимолëтно уповает на то, что сон не будет беспокойным — завтра снова рано вставать на лекции, на каких по случаю необходимо поговорить с Такадой. Зудящий в памяти вопрос уже необходимо разрешить, а в связи с новыми обстоятельствами — чем раньше, тем лучше. В конце концов, на том сайте может публиковать не только...  «Чëрт, сообщения, — стон от безысходства застревает в гортани плотным комком, отчего на переносице образуется небольшая складка. — Нужно будет ещё проверить ответ насчёт Печати Бога».  Действие займёт от силы минуты три, но прерогатива жертвовать ими на это вместо отдыха угнетает, а оттого слегка злит. И почему собеседнику нельзя было прислать сообщение с разъяснениями в предыдущий раз, моментально? Оказалось бы весьма удобно, будь у него возможность зайти в переписку с тем незнакомцем с мобильного, однако эта модель не оснащена выходом в интернет, да и не слишком-то его данный факт беспокоил (до сегодняшнего дня, разумеется). Оставив на мониторе не до конца прокрученную вверх свежую статью о том, как «фанаты Киры идут по стопам кумира», Лайт откидывается в кресле и одновременно с его отворотом лениво извлекает телефон из брюк. О встрече лучше договориться заранее. Не то чтобы есть сомнения, что Такада не согласится, даже если предупредить её за десять минут до нужного часа, но продолжать читать жёлтую прессу с перебивкой на посты в социальных сетях попросту приелось до весьма реального подташнивания. Благо поиски не были от начала до конца лишены смысла: на одном из форумов, посвящённых Кире, удалось обнаружить ещё стих, как его уже можно окрестить, исходя из единого построения, подражания святым текстам и посылу. Когда листок с переписанным посланием, где снова указана сегодняшняя дата, — «на двенадцатый день», — отрывают от тетради и, сложив, убирают в карман, со стороны Рюдзаки не следует никаких возражений или хотя бы вопроса о назначении записки, хотя стоило бы. Ещё в первый раз Лайт почувствовал нечто неладное с этим цитированием и упоминанием так удачно совпавшей с демонстрацией даты. Здесь что-то нечисто, и если уж его добровольно наделили полномочиями изучить странное религиозное сообщество, то он постарается следовать интуиции, чтобы проверить все без исключения варианты. — Чем занимаешься, Лайт-кун?  — Ничем особенным. — Тот жмёт на кнопку отправки, после чего захлопывает крышку телефона, равнодушно убирая его обратно.  Рюдзаки, уже развернувший кресло навстречу невесть когда, внимательно изучает лицо выжидающе поднявшего на него блëклый взгляд визави.   — Выглядишь уставшим, — озвучивает он очевидное флегматично, но по-непонятному тихо, будто машинально подстраивает поведение и громкость голоса таким образом, чтобы минимально беспокоить второго.  Это не проходит мимо Лайта, который, впрочем, слишком изнурён, чтобы отдать себе в том отчёт.   — Да, — тот тяжело вздыхает и массирует двумя пальцами глаза, полностью обмякнув в кресле с по-расслабленному расставленными ногами. — Пришлось вчера перед сном повторить кое-какой материал, поэтому не удалось соблюсти режим.  — Ты настолько чувствителен к малейшим отклонениям от устоявшегося графика отдыха? — Рюдзаки прижимает к губам палец, видя в раскрытой позе дозволение по крайней мере попытки подобраться ближе.  — Я не ты, к сожалению или к счастью, — Лайт вяло посмеивается и убирает ладонь обратно на подлокотник, чтобы запечатлеть, как собеседник заглядывает в свой ранее заблокированный монитор, где по центру высвечивается время.  — Скажи мне вот что: у тебя ещё есть силы работать? В груди Лайта зазудело; последнее, что в его понимании приемлемо с кем бы то ни было — жаловаться, тем более на такие пустяки.  — Не могу гарантировать прежний уровень критического мышления, — отвечает он максимально уклончиво и жмёт плечами, закрывая глаза навряд ли намеренно. — Могу продолжить поиски зацепок как минимум по культу. Не хочу уступать отцу и остальным в количестве проделанной за день работы. — Вот как. — Рюдзаки задумчиво мычит, после чего практически кладёт щеку на ладонь на колене. Он старается аккуратно заглянуть под сомкнутые веки по-прежнему заискивающе и слегка растерянно — собеседник либо не замечает ослабления напряжения меж ними, даже сидит в полностью «открытой» позе, либо делает это намеренно.  Где-то между поролоном полудрëмы и зыбкой реальности Лайт улавливает щелчок интеркома, в какой просят: — Ватари, принеси Лайт-куну кофе, пожалуйста.  Тот сразу настораживается и открывает обретшие колкое недоумение глаза.  — Кофе? Рюдзаки, бодрствование ещё хоть час уж точно не входит в мои планы. Спасибо, но я воздержусь.  — Твой организм определённо измотан, но не до критической степени, Лайт-кун. — Зрительный контакт устанавливается так привычно, будто не прерывался вовсе. Бледный палец начинает поскрябывать губу, а ровный голос механически просвещает: — Тебе известна особенность реакции истощëнного тела на кофеин?  Второй озадаченно отводит глаза в сторону, не совсем понимая суть вопроса.  — Я пью кофе по утрам, полностью отдохнувшим. Помогает быстрее взбодриться, — тон голоса будничный, почти скучающий. — Но вечером, перед сном, в том никогда не было потребности. Уголок рта Рюдзаки лишь на миг дёргается вверх, словно бы от улыбки тут же отбились, как от назойливой мошки.    — Сам по себе кофеин не является источником энергии, — приступает он к краткому ликбезу. — Всё дело в стимулируемых и блокируемых им гормонах, один из которых — аденозин, — с целью показать на примере, руку поднимают, будто что-то взвешивая, и продолжают: — Если избегать научной терминологии, его функция заключается в увеличении времени бодрствования и сокращения длительности сна. Когда ты пьёшь кофе, особенно зерновой, в течение получаса в кровь всасывается кофеин, — вторую руку тоже поднимают. — Его молекулы блокируют аденозин, затачивая его в своеобразную капсулу, — Лайт внимательно следит, как одна ладонь сворачивает другую в кулак, крепко обвивая пальцами. — Тем не менее, сам процесс выработки аденозина это не прекращает. Поэтому, когда действие кофеина проходит, молекула распадается,  — избавленный от хватки кулак распускается, — весь накопленный за это время гормон единовременно впрыскивается в организм, отчего и возникает сильное желание спать.  Будто в ступоре, собеседник ещё какое-то время таращится на словно бы дружелюбно раскрытую ладонь, переваривая услышанное. Информация действительно новая, а потому неуверенный прищур обостряет черты лица сам собой: во-первых, почему столь логичное обоснование не пришло на ум раньше, а во-вторых... Отчего-то сложно не найти внезапную жестикуляцию несуразно-деревянного по части пластики Рюдзаки как минимум умилительной. Ощущение сродни тому, когда ему в возрасте десяти лет, Саю, будучи младше на три года, затащила его в свою комнату и, несмотря на слабые протесты, начала красочно описывать свой поход с одноклассниками в научно-исследовательский центр антропологии, рисовать в воздухе различные экспонаты, подпрыгивать, чтобы непременно точно донести до брата их высоту или имитировать ладонями движение крыльев различных бабочек, которых Лайт видел в том же центре ещё до рождения сестры. Та знала об этом, но её энтузиазма это не умаляло.  — Что ж, весьма... познавательно, — смущëнно пометавшись взглядом по сторонам, подводит сухой итог Лайт, по привычке складывая руки на груди. Он застигнут в полный расплох незнанием, как верно воспринять и отреагировать на абсолютно обычный, добродушный акт просвещения. — И... Если я сейчас выпью кофе, через сколько примерно времени кофеин расщепится? — Для каждого индивидуально, — вежливо игнорирует чужую уязвлëнность Рюдзаки, даже чуть запрокидывает голову к потолку, рассуждая: — С учётом, что ты пьёшь кофе каждый день по утрам, у организма уже выработалась какая-никакая толерантность к кофеину. Думаю, с вероятностью в девяносто два-девяносто шесть процентов, эффект будет ощутим через полчаса-час.  «Не так уж плохо».  Грядущие ощущения от соприкосновения тяжёлой головы с подушкой окутывают мягко и без предупреждения, так, что выставление пришедшим Ватари чашки перед носом замечается не сразу. Когда мужчина вновь уходит, Лайт всё ещё опасливо берётся за изящную ручку, чуть наклоняя к себе, чтобы взглянуть на собственное, идущее рябью отражение в насыщенно пахнущем кофе. «Надеюсь, у меня останутся силы, чтобы проверить переписку. Если же нет, то придётся отложить до завтра, что, конечно, нежелательно. Ещё нужно разобраться с новонайденным высказыванием и сопоставить его с первым; они определённо несут в себе бо́льший, нежели может изначально показаться, смысл. — Лайт на миг поджимает губы, прежде чем поднести к ним чашку. — Справлюсь в любом случае». — Температура кофе идеальная: ровно такая, чтобы можно выпить залпом без обжигания, и этим не стесняются воспользоваться.  То, что Рюдзаки ошибся в подсчётах, становится ясно через двенадцать минут. Держать глаза открытыми, да и просто не позволять им закатываться — теперь непосильная задача, как и контролировать, чтобы тело не кренилось вбок, к подлокотнику, с чьей помощью подпирают щёку кулаком. В моменты урывания трезвости посреди сонливости, Лайт с нетерпением грезит о ледяном душе или хотя бы прогулке по ночному городу, и, желательно, чтобы показатели градусника вне помещения отображали цифру чуть выше нуля. Это бы точно растормошило разум, сейчас неспособный даже на банальные операции, а потому к компьютеру даже не прикасаются. — Можешь уже идти собираться, — вдруг резюмирует монотонно Рюдзаки, отчего Лайт ошалело распахивает глаза, тут же видя, как тот аккуратно слезает с кресла. — Я сообщу остальным об окончании рабочего дня.  — О, домо-ой! — блаженно тянет подскочивший на диване Рюук, сразу же потирающий ладони в предвкушении — в ближайшие полтора часа ему, без упущения вероятных событий здесь, наконец удастся отведать оставленные на кухонном столе яблоки и, возможно, понаблюдать за испещрением очередных листов Тетради Смерти именами неугодного одному человеку десятка людей.  Слегка озадаченный Лайт провожает сутулую фигуру взглядом, не до конца убеждённый в дозволенности следования совету. В чём причина такой... Внимательности к его состоянию, если, стоило лишь сообщить о сонливости, сразу же последовало предложение усыпить организм ещё больше для моментального засыпания дома, а сейчас и вовсе принято решение досрочно распустить всю группу расследования?  «О чём я вообще? — несуразные, лишённые объективности мысли вытряхивают из головы резким движением. — Конец рабочего дня в десять вечера, а сейчас — без пятнадцати. Ничего в этом особенного нет».  В другой части номера остальные начинают с лёгким шорохом складываемых в кипу и перекладываемых в угол журнального столика бумаг собираться. В этот раз Мацуда решает проводить коллег; по всей видимости, уличает момент, чтобы размять затёкшие от постоянного сидения перед телевизором ноги. Никто не против, впрочем: Соитиро, надевающий коричневый пиджак, со спокойным видом что-то отвечает опустившему глаза в пол подчинённому и по-отцовски кладёт ему руку на тоскливо опущенное плечо, чутка встряхивая, чтобы подбодрить.  Лайт резко отводит глаза, будто увидел что-то личное. Его не гложет зависть, тем более — обида: подобного взаимодействия ему с лихвой хватало в детстве, а сейчас нужды в оном попросту нет, что ни капли не отравляет хоть одну треть ведомой сейчас жизни. Однако смотреть на то, как отец искренне кого-то поддерживает словами или действиями, отчего-то противно до покалывания в грудине. Оно почти незаметное, едва уловимое, но оттого вгоняющее в тихое исступление; как заноза, слишком маленькая, чтобы суметь ту заметить и извлечь, но которая постоянно колет болью при легчайшем нажиме на поражённое место.  Но самое отвратительное в том, что, стоит лишь свыкнуться с одной проблемой, как по затылку хлëстко бьёт, напоминая о себе, другая.  «Сейчас ведь ещё предстоит разговор с отцом по поводу вчерашнего... — Пока никто не видит, Лайт упирает локти в колени и с длинным вздохом трëт лицо, сведëнное мученическим выражением. — Ночью я вернулся позже, все давно спали, а когда проснулся, он уже находился здесь. Может, намекнуть на это «упущение» в машине, чтобы не терять время дома?.. Хотя маловероятно, что из этого что-то получится: обстановка не слишком подходит для поучительного монолога, который я, впрочем, и так наперёд знаю. — Тело пробирает озноб от чрезмерного расслабления усталых мышц. — А затем ещё придётся подождать, пока освободится душ».  Так не хочется.  По отдельности три данных слова употреблялись в его жизни часто, имели вес — каждое по отдельности, — но конкретно в таком порядке, с таким смыслом — реже, чем Саю прислушивалась к советам мамы отсесть от телевизора подальше. Тонкий голос щекочет барабанные перепонки изнутри, пренебрежительно урезонивая: «Ошибка выжившего», всему виной выбитый из режима функционирования мозг, который теперь готов на любые ухищрения, лишь бы показать, как не стоит с собой обращаться. Стремление получить разгрузку во время ночного отдыха настолько сильно, что все прежние установки, весь мир сужается до крохотной точки, а всё остальное испаряется без следа, став не то что неважным — абсолютно ненужным. Жалко и совсем не дóлжно для кого-то, кто никогда не изменяет собственным принципам, особенно, если речь об укоренившихся аспектах размеренного, пусть и теперь вовсе не скучного существования. Так нельзя.  Когда за углом номера в коридоре исчезает кусочек пиджака замыкающего строй Моги, Лайт едва не давится комом в горле, но сцепляет зубы покрепче, встаёт и, скрывая алеющий взгляд под тенью чëлки, плетëтся следом, удачно разминувшись с забирающим бумаги со столика у телевизора Рюдзаки. Не хочется отвечать на очередные риторические-на-самом-деле-нет замечания по типу «Тебе будто сложно двигаться быстрее» или «Прежняя осанка изменилась из-за нехватки сил, верно?».  Окружённый вяло переговаривающимися о сегодняшнем дне и уже утягивающими для прилежного вида галстуки коллегами Соитиро оборачивается к приближающемуся почти бесшумно сыну, глаз которого не видит, но не придаёт этому значения. В отличие от притихающих Аидзавы и Мацуды, которые (один из-за опыта, другой — благодаря эмпатии) интуитивно чувствуют: «Что-то грядёт». — Лайт, поторопись, — поправляя борты пальто, авторитетно просит он, после чего окликнутый останавливается. — Не стоит задерживать остальных, уже пора домой. — Я бы хотел переночевать здесь. — Лайт возводит прибивающей к полу решимостью взор на негодующе вскинувшего брови Соитиро.