Мечты из потали

— Да ты шутишь, что ли? — поражëнно кряхтит Рюук с глазами навыкате. — Что значит ты сегодня убил на виду у L? И именно тогда, когда меня не было поблизости?! Всецело сконцентрированный на пролистывании уже известной группы на компьютере, Лайт даже не собирается разворачиваться к негодующему шинигами. — Сам виноват, — хмыкает он невозмутимо, пока торопливо вбивает в поисковую строку «АПК жетон». — Тебе ведь скучно находиться в университете, а в отеле «невозможно спокойно поесть яблоки» и тоже «немного вяло». — Но я же не думал, что именно сегодня произойдёт такое веселье! — с досадливым воем тот хватается за голову, прыгая на месте с ноги на ногу. — Мог бы и предупредить о своих планах заранее! — С чего бы? — губы Лайта подёргивает сардоническая усмешка при скосе глаз на дрыгающееся полупрозрачное отражение на тёмном участке монитора. — Я не для тебя стараюсь, хочу напомнить. Лишь в твоих интересах не упускать веселье. И вообще, — напуская на голос подобие обиды на пару с укором, он метает колкий взгляд через плечо, — что-то ты и сам не обеспокоился моими поисками, несмотря на то, что отец вернулся домой ночью в одиночестве. Остриё перевернутой стрелки натурально застаёт замершего тотчас Рюука врасплох, даже словно бы задевает гротескное тело по касательной, отчего перья-шипы вздрагивают, а серьга с цепью кратко бренчит. — Э-э, ну, я просто... — С приоткрытой пастью жёлтые склеры растерянно шарят по сторонам, тогда как когтями обеих рук начинают поочерёдно перебирать в попытке нащупать весомое объяснение. — Да я просто подумал, что ты задерживаешься в университете, — находится шинигами и, довольный собой, посмеивается хрипло. — Сам ведь понял, что приближаться к подобным заведениям для меня мука. А твоей родни дома как раз не было почти целый день, вот я и коротал долгое время ожидания в Mario cart. При виде требовательно приподнятой брови, он с осознанием ошибки поспешно исправляется: — Но ты не думай, будто я наслаждался. Это было пыткой. Тишину удерживают на подольше с целью придания скептичному прищуру ещё более увесистого осуждения. Вопреки отсутствию даже жалкой толики человеческой сущности, Рюук постепенно тушуется, через едва ли не обеспокоенное кряхтение начиная мысленно подбирать другие, более верные для собеседника слова. Лайт на это лишь саркастично хмыкает и, устало закатывая глаза, возвращается к выискиванию схожих с увиденным вечером фото из анонимного поста изображений. Убористые ряды выданных в поиске картинок чуть подрагивают по краям, выступают неотëсанным частоколом где больше, где меньше из-за отсутствия сортировки по формату и размеру, а из-за настольной лампы экран вовсе разжижает золотистые пиксели медалей или монет, выжигая до блëкло-белëсого. С протяжным стоном Лайт откидывается на спинку кресла и усердно трëт до зуда сухие глаза, хотя массаж, очевидно, не придаст упавшему от усталости зрению остроты, как и мерзко ноющему изнутри телу — бодрости. Время перевалило за полночь уже сорок минут назад, а спать остаётся шесть с половиной часов; может, чуть больше, если пренебречь некоторыми этапами утренней рутины: например, контрастным душем, косметическими процедурами или подбором желанного в этот конкретный день комплекта одежды. Пребыванию притихшего Рюука на кровати (пусть и вынужденному из-за явного нежелания напоминать о себе наигранно капризно отчитавшему его человеку) он способен только позавидовать. Однако выжать из себя последнее в данный момент необходимо. L может, — если уже не успел, — получить в распоряжение всевозможную информацию о том странном жетоне первым, что подведёт черту в очередном их негласном соревновании. А Лайт уж точно не хочет оказаться по ту сторону оной. «Соберись, чëрт возьми! — отрезвляюще рявкает на себя Кира, прежде чем запустить пальцы в слегка влажные, прохладные после душа волосы. — Если выяснится, что данная вещица имеет отношение к тем религиозным фанатикам, это — возможность сесть им на хвост в обозримом будущем». Локти ложатся на стол, чтобы руки сразу стали восковыми и жёсткими, словно у манекена из магазина одежды. Нарушение осанки — последнее в списке беспокойств сейчас, а потому Лайт даже не старается распрямить хотя бы плечи, пока томно прокручивает колёсико мыши. Какой в том вред, если в столь непотребном для вечно оценивающего шкалу идеальности каждого человека окружения виде он пребывает лишь теперь, в собственной комнате и, можно сказать, одиночестве, а также в момент спешного, но ответственного заполнения двух с половиной листов Тетради Смерти на три дня вперёд? Недостающие по плану ежедневной зачистки имена были внесены в первую же очередь отнюдь не аккуратным ввиду чрезвычайной спешки почерком. Приговорив к смерти уже действительно стоящих внимания Киры преступников ровно за две минуты до полуночи, Лайт триумфально, но не без наплыва изнурëнности, откинул ручку и принялся неспешно восстанавливать дыхание, как если бы участвовал в спортивном забеге. Та до сих пор валяется неподалёку от клавиатуры, но ему так плевать на мизерный беспорядок, что агрессивный перфекционизм даже не стëсывает шершавыми зубцами череп изнутри. Главное, что Тетрадь снова надёжно спрятана, механизм самовоспламенения проверен на отсутствие неполадок, а стержень спрятан в одну из ручек в органайзере. Остальное — завтра. Уведомление о сообщении выдëргивает Лайта из почти бессознательного состояния, вынуждая убедиться в возникновении небольшого окошка в правом нижнем углу монитора и кликнуть по нему. Разуму возвращается острота, а прищуру — вдумчивость, с какой читают каждое слово пользователя под ником Yuki. «Вы тоже были на том шествии и подавали сигнал? Почему же тогда Вам не дали Печать? Я тоже новенькая, но мне, похоже, правда повезло». Кира с хмурой недоверчивостью отодвигает голову чуть назад, критично присматриваясь к довольно развёрнутому ответу на заданный им в комментариях десятки минут назад вопрос: «Был в Синдзюку тогда, но такого никто не дал, хотя условия соблюдал ( ཀ ʖ̯ ཀ) Почему так?». Подобная манера письма ему претит до скрипа зубов: кажется, словно он сам себя унижает попытками подражать тем, кто определённо глупее. Однако сейчас лучше прикинуться другим человеком, более-менее осведомлëнным в теме, но нуждающимся в наставничестве кого-то более сведущего. Тем более, этот аккаунт навряд ли просуществует долго: созданный через компьютер отца с использованием весьма примитивной шифровки оригинального IP-адреса, профиль хоть номинально и не привязан к данному устройству, моментально таковым станет, стоит L лишь засечь столь интересный комментарий и уделить поискам отправителя менее пяти минут. На нервозном вдохе Кира без отрыва от монитора тщательно разминает каждый из пальцев их поочерëдным вытягиванием, пока мысленно сплетает наиболее благоразумное продолжение переписки. Действовать нужно быстро, но в то же время выверенно и деликатно: нельзя быть слишком навязчивым или несведущим, чтобы потенциальный информатор не заподозрил неладное и не сорвался. Иного такого шанса может не подвернуться, а судя по безуспешным поискам в общедоступном Интернете, подобные сведения действительно предназначены не для всех. «Надеюсь, в другой раз повезёт (>_<)», — спешно печатает Кира, после чего на мгновения задерживает пальцы над клавиатурой, чтобы взвесить уместность дальнейшего вопроса. — «Что собираешься делать с Печатью?» На этот раз ответ приходит незамедлительно. «А что ещё делают с Печатью Бога? (o_O) Потрачу, конечно». Срыву дальнейшего очевидного уточнения с задумчиво поджавшихся губ препятствуют рёбра крепко сцепленных друг с другом рук, на которые протяжно выдыхают. Человек по ту сторону переписки явно не спешит заниматься просвещением незнакомца, пусть даже намекнувшего на причастность к явно щепетильной теме. Такое поведение логично, хоть и обоснованно дëргает за гудящие в натяжении нервы. Незаметно для себя же Кира затряс коленом. О чем сейчас думает незримая собеседница? Вызвал ли интерес к этой вещице с его стороны подозрения? Может, лучше не стоит продолжать прикидываться чрезмерным идиотом, нуждающимся в поводыре, чтобы окончательно не отвадить от себя информатора? Легко запускать ладонь в черепную коробку того, чьë лицо с эмоциями на нём ты видишь, а интонацию — слышишь; достаточно двух-пяти минут, чтобы нащупать болючие, но ценные выступы, какие можно поддевать ногтями по мере необходимости. Другое дело — ориентироваться в настрое человека по буквам и символам, которые даже выводит не лично он, а компьютер. «Это L привычно подобное, — фыркает кисло Кира. — Не сомневаюсь, если бы он прямо сейчас огласил всю биографию этой девушки вплоть до повседневных привычек, опираясь на один лишь порядок слов в предложении». Незваные мысли ошпарили разбухший от усталости разум похлеще кипятка, какой поспешили яростно вытряхнуть. «Он-то здесь вообще причём?» — При высвечивании на сетчатке профиля сутулой фигуры в кресле верхняя губа возмущенно поджимается, а глаза на полурыке закатываются, чтобы избежать изображения. — Эй, Лайт, — неуверенно зовёт с кровати заметивший его странное поведение Рюук. — Может ты это, поспишь? У тебя уже нервный тик развивается. Делай как знаешь, конечно, но мне будет весьма проблематично следить за тобой, если твоя голова будет трястись, как у тех маленьких кошек из магазина у кафе. «Отдохнуть? — Предложение отзывается эхом в слегка запрокинутой голове. — Да, верно. Организм просто истощён и требует отдыха. В моменты слабости при лихорадке люди тоже часто испытывают спутанность мыслей да видят всякую чушь». Сам для себя Кира беспечно передёргивает плечами, прежде чем вновь начинает печатать. «Неудивительно, что я вспомнил именно его, тем более, после сегодняшнего». — Это называется болванки, — бесстрастно проясняет он с нажатием кнопки Enter. — И нет, у меня не развивается нервный тик, Рюук. Полумрак ночной комнаты обостряет любые звуки, отчего едва слышимое, очень быстрое продавливание пола крепко вдавленным в него мысом резонирует с тишиной чрезмерно явно. Шинигами недоверчиво опускает глаза на чужое, заходящееся в тряске, бедро и с заминкой тянет: — Да-а, ладно... Кира настороженно прослеживает за взглядом и с уколом стыда тут же впивается в собственную ногу, останавливая. Мерзкий жар прилил к кончикам ушей прямо от побелевших от силы сжатия у основания ногтей пальцев, лишь на которые сейчас есть вариант уставиться. Какого чёрта происходит сегодня, — вернее, последние пару часов? Он ведь уже полностью успокоился после того... разговора, разве нет? Во избежание инерционного разматывания мыслительной ленты Кира переползает тяжёлым взглядом на монитор. Фраза «Просто от знакомого узнал, что некоторые их ещё перепродают» вызвала затишье. Временное или перманентное — неизвестно, но отображения набора ответа не наблюдается. Впрочем, переписку также не удаляют, что уже обнадёживает, пусть только до момента задачи вопросом «Удалить ли чат самому сейчас или рискнуть, подождав до завтра?». С тихим хрипом Кира откидывается на спинку и проводит руками по лицу, некоторое время удерживая их там. Ситуация не терпит отлагательств: любые сведения нужно получить как можно быстрее, а собеседница какого-то чёрта оттягивает время. Догадалась? Ушла спать? Или просто не знает, как ответить, поэтому пока размышляет? Оптимистично, но едва ли самоотверженно лелея последний, наиболее желанный сейчас вариант, Кира заранее морщится от кислоты предвкушаемого разочарования и невольно глядит в угол монитора. В горле едва удаётся задушить досадливый рык: на часах уже одиннадцать минут второго. До пробуждения остается чуть меньше шести часов. «Могу лечь спать сейчас, чтобы хоть немного выспаться, или же стоит потерпеть чуть подольше в надежде на ответ?» Вздох сам собой выдавливается из лёгких. Не без почти что физической боли принимая выбор в пользу завтрашнего недомогания, он обессиленно обхватывает мышь, чтобы свернуть диалоговое окно и забить время ожидания какой-либо более полезной, нежели сверление статичного изображения, деятельностью. При виде пустой поисковой строки браузера восприятие не сотрясают нападки сомнений или малейшей озадаченности о дальнейшем запросе. Пальцы вводят текст автономно, а затянутое чёрной дымкой зрение не регистрирует выскакивающие один за другим иероглифы, как и ленту рекомендованных к изучению сайтов. Только усиленно проморгавшись из-за слишком долгого отсутствия увлажнения сухих глаз, Кире возвращаются крупицы осознанности, какие придают прищуру фокус. «Страх прикосновений». Слова не отзываются никакими эмоциями, словно бы их вообще вбил другой человек, а он просто смотрит. Будто в дымчатом мороке, на первую ссылку дважды кликают. Статья со стоковой фотографией под заголовком «Гаптофобия: что это и как лечить?» состоит из не разбитого на подпункты текста длиной в пять промоток колëсиком, и то треть текста забирают изображения испуганно обхватывающих себя девушек, нависающих над ребёнком десятков рук и подобной тривиальности. «Зачем мне это вообще нужно? — заторможенно соображает Кира, переходя по другой ссылке, на уже, судя по названию, консультационного форума. В процессе беглого чтения ответов пользователей с плашками «Психолог» и «Психотерапевт» возле имëн он скучающе подпирает щëку кулаком. — Такое чувство, словно эти специалисты изучали книги по психологии только по корешкам в магазине. «Фобия может развиться из-за типа личности», серьёзно?» Насмешливо качая головой, Кира открывает новую вкладку, якобы медицинский сборник. Текст читают без особых надежд на адекватность информации, однако постепенно предвзятость подубавляется: язык повествования сухой, изложены лишь факты и процентовка проведëнных в разные годы исследований количества «больных», в вероятных поводах зарождения страха не числится никакого бреда, вроде упоминания интроверсии. Отсутствие каких-либо фотографий также придают статье научной формальности, что несколько подкупает, а потому изучение статьи быстро приобретает более углублённый характер. Когда взгляд напарывается на предпоследнее предложение подпункта «Причины фобии», Кира беспокойно хмурится, ведь поначалу даже не понимает, что именно прочёл. Спешно проморгавшись, он подаётся ближе к компьютеру. «Боязнь прикосновений часто наблюдается у людей с расстройством аутистического спектра». Мысли защëлкали на манер деревянных прищепок, на какие цепляют вымоченные в растворе снимки в проявочной. Белëсая желтизна настольной лампы далека от приглушëнно-красного освещения — изображение никак не вырисовывается. Лайт напрягается всем телом и стискивает челюсти, упорно всматриваясь в невесть почему зацепившее интуицию предложение, словно бы иероглифы вот-вот должны расцвести в красочный ответ. Что-то не так. Ощущение сродни погружению в неглубокую реку по шею, где на поверхности, прямо у глаз, плавают верхушки водорослей. Протяни руку — схватишь. Но стоит лишь попытаться, те гибко уворачиваются прямо в миллиметрах от пальцев из-за создаваемых волн, какие тем сильнее, чем ближе к поверхности. Придётся нырнуть к самому корню, чтобы не оставить себе и шанса на провал. И всё же чем чаще острый взгляд бритвой стëсывает одно-единственное предложение, тем выше к горлу подступает тошнотворная неуверенность. Лайт сжимает губы в тонкую линию и глубоко вдыхает. Стоит ли вообще копать в этом направлении? В конце концов, это лишь догадка, один из внезапно всплывших вариантов, какой способен объяснить по крайней мере некоторые особенности в поведении, манере речи и пристрастиях противника. Сам того не ведая, он подступает к краю утёса, а из-под ног в пучину пенящихся вод срываются камешки. Они сгинут там, внизу, навсегда, но, может быть, потом их вынесет на берег вместе с галькой. Шанс не велик, хотя по-прежнему существует. Постепенно Лайт чувствует, как неспешно заносит ногу над пропастью. Там, внизу, могут быть скрыты ключи к механизмам сознания L, способы воздействия на их работу, контроля её скорости. В противном случае он налетит на колья, где обмякшее тело зависнет на какое-то — в любом случае непозволительно долгое — время, какое потом придётся навёрстывать новым взбиранием на тот же утёс. Данный расклад более-менее подходит под определение «приемлемо» — жажда риска всегда превалировала над осторожностью, а потому ничто не мешает наконец шагнуть с края. Кроме одного. Последствия. «Если я окажусь прав, — настороженно рассуждает Лайт, — и сумею найти точные доказательства или хотя бы наиболее подходящие под приведённые в исследованиях особенности... таких людей, то...» В грудине становится тесно, словно бы воздух стал сжатым, на затылок налегает ноющее давление. Он болезненно морщится, пару раз моргает, теперь уже обеспокоенно смотря на чёрного цвета прибой под занесëнной ногой. Волна призывно разбивается об утёс, брызгами маня к себе, шепча и дразня сакральными знаниями. «Это навсегда изменит текущее положение вещей». Плеск становится громогласнее, возмущëннее, требовательнее, стремится слизать чужие сомнения так же, как прежде острые, а ныне сточенно-отполированные уступы каменной породы. «Я не смогу стереть это знание из памяти, как бы ни старался». Когда уши закладывает от шума и затем наступает звенящая, белая тишина, Лайт так же медленно ставит ногу обратно, на твёрдую землю. Пучина рычит в бешенстве где-то далеко, но ответом ей служит только презрительный прищур. На самом же деле, им смеряют вовсе не бездушные волны. Отражение в них себя незримо, заволочено пеной, но, как и на любой водной поверхности, неизменно присутствует. Тихо фыркнув, Лайт с до сих пор горячащей пищевод горечью и скрипом зубов раздражённо резко прокручивает страницу ниже, чтобы долистать до «Способы борьбы с фобией». Он знает, почему отступил, однако, по иронии, именно всецелое осознание причины заставляет самовосхищение из титана гнить изнутри. Настолько низкий, мерзкий, эгоистичный и трусливый поступок, — передумать искать информацию о человеке из страха изменить к нему отношение и начать видеть его в ином, изломанном, отнюдь не притязательном свете, тогда как сам не задумываясь обитаешь в прямом и ярком всю свою жизнь, думая, что и у другого всë так же. Лайт редко целенаправленно делал выбор в пользу приятных грёз вместо суровой реальности, но сейчас его решение продиктовано сухой до судороги горла честностью по отношению к себе. Он просто не будет способен воспринимать L равным, если узнает, что этот человек, его интеллект, незаурядность, мëртвый взгляд и привычка брать предметы двумя пальцами продиктованы не особенностями личности, а изменённой с рождения психикой. Какие бы увещевания в неизменности ситуации и человека перед ним в дальнейшем ни происходили, сколь бы весомыми ни были аргументы, в груди всё равно будет перманентно поджимать желание отвращённо скривить верхнюю губу при каждом чужом действии или слове, даже если на то нет повода. Лайт убеждён, что прав в отношении себя, а потому возникает брезгливая нужда снова помыться, хотя душ не отполирует внутренние изъяны. «Может быть, это правда, может, нет, — делает он попытку отмахнуться от наседающей на напряжённые плечи вины. — Да, теперь я начну невольно додумывать, действительно ли какая-либо его повадка подтверждает наличие у него аутистического расстройства личности, но я не буду знать наверняка». Подпункт о возможной помощи страдающих гаптофобией не слишком объёмный, однако, к счастью, всё равно структурирован на краткие списки полезных и нежелательных действий в отношении таких людей. В силу морока сонливости Лайт абсолютно игнорирует факт, что текст берёт за основу романтические отношения с таким партнёром, неоднократное обозначение которого тоже юркой рыбой проскальзывает по мембране сознания без оставления малейших следов после. «Возможно, если он сам мне это скажет, я отнесусь к ситуации иначе, — вяло, но честно перекатывает вязкие мысли Лайт, подперев щëку кулаком в процессе чтения. — До тех же пор пусть всё остаётся, как есть. Не хочу усложнять и без того нелёгкую ситуацию». Дополнение «облегчать тоже» всего единожды блеснуло стëклышком на песке, так и оставшись незамеченным. Через десять минут перепроверив, не пропустил ли уведомление о новом сообщении, Лайт со сдавленным вздохом трëт утратившие ясность зрения глаза пальцами, выключает компьютер с настольной лампой. Рюук с удивлённым «эй» едва успевает слететь с кровати, когда тот почти падает на подушку, сразу укрываясь одеялом, и, едва соображая, заводит будильник на 7:10. Уже сегодня его ждёт не только физическая головная боль, но и фигуральная — сразу после семинаров.

━━━━━━━━━━━

Утро выходит скомканным, а оттого неприятным: ни сил на ежедневные уходовые процедуры и душ, ни на полноценные сборы нет, что, впрочем, не освобождает от необходимости их выполнения. Абсолютно без аппетита Лайт более-менее размеренно пережëвывает горчащую на языке пищу, допивает кофе под слегка обеспокоенный его сдерживаемой спешкой взгляд матери, затем направляется наверх взять сумку. Последний раз бросив взгляд на монитор включённого сразу после пробуждения компьютера и так и не увидев ответ на своё сообщение, он с разочарованным вздохом нажимает на кнопку питания. Возможно, вечером повезёт. Бойкому обещанию-предостережению Рюука о его обязательном присоединении к компании уже в комнате отеля Лайт не придаёт внимания и без малейшей заинтересованности в осклабившемся, машущем на прощание шинигами закрывает за собой дверь. — Что-то ты сегодня плохо выглядишь, — Саю, замерев на пороге собственной комнаты, что расположена левее, подозрительно оглядывает брата с головы до ног. — Нагрузка в университете значительно выше, чем в школе. Поймёшь, когда станешь старше. Та в ответ на подшучивание показывает ему язык, после чего с гордым хмыканьем задирает подбородок. Лайт тихо усмехается и, качая головой, уже на лестнице прикрикивает: — Не ходи в мою комнату! — Да что мне там делать? — отзывается громко Саю. — Или боишься, что я найду там нечто непристойное? Он смешливо фыркает в процессе обувки — невинная игривость сестры как и прежде селит в душе лёгкость, с какой утро стало чуть терпимее. Семинары проходят спокойно, однако тянутся куском жёсткой резины, и по наполнению такие же пресные. Лайт благодарен лишь тому, что сегодняшнее расписание не предполагает смежных с курсом Такады пар, а значит, ему не придётся тратить силы на разговоры ни о чëм. Однако перенаправить те на вникание в темы также не удаётся: выбитый из графика отдыха организм отчаянно протестует усваиванию новой информации абсолютно рассеянным разумом, чьë марево по нескольку раз за десять минут наползает на глаза и отяжеляет веки. На пятый раз погружения в полудрëму Лайта невольно качнуло, и рука, какой он подпирал подбородок, соскользнула со стола, едва не спровоцировав как минимум удар лбом о раскрытую тетрадь. Быстрее, чем страх с осознанием собственной небрежности из-за упущенного смысла декларируемой преподавателем темы успел защëлкнуть тиски, последний семинар окончился. Достаточно сойти с последней ступени главного входа университета, как вдали, у ворот, становится различима плавной рысью движущаяся навстречу фигура. Лайт невольно испытывает дежавю, но встречает его без трепета, максимально смиренно: с усталым вздохом прикрывает нехарактерно тусклые глаза в ожидании, когда будущий противник в партии тенниса добредëт до него. Не проходит и минуты, как Рюдзаки с признаками беспокойства в любопытном взгляде интересуется, как его самочувствие, видимо, всё же сумев прочесть отпечаток недосыпа в сдержанном выражении лица напротив. Не без укола злости за извечную проницательность визави Лайт небрежно отмахивается, без дальнейших слов направляясь в раздевалку. Игра завершается довольно быстро со счетом 7:5 не в его пользу, что, пусть не становится такой серьёзной неожиданностью, как вчера, всё равно заставляет недовольство шкварчать где-то позади грудины. Впрочем, разум оно не затмевает: на пороге душевых Лайт с полотенцем на руке оборачивается и предостерегающим прищуром оглядывает Рюдзаки, который снова решает остаться у шкафчиков. Тот пару раз недоумëнно моргает, но когда понимает, что отыгрывание смятения лишь ужесточает чужой взгляд, обидчиво отводит глаза в сторону, насупляется и приподнимает плечи, пихая ладони поглубже в карманы, чтобы доказать отсутствие дурных помыслов на этот раз. После душа Лайт всё равно решает лично убедиться в отсутствии новых «аксессуаров» на своей одежде и сумке, за тщательным осмотром которых виновник таких мер следит с искренней любознательностью в двух шагах поодаль и с указательным пальцем у рта. — Думаю, сегодня кафе не работает, — отчуждённо предполагает Лайт в спину Рюдзаки, стараясь в том числе аккуратно избежать расплаты за проигрыш. — Других хороших мест я не знаю, поэтому обедать никуда не пойду. — Думаю, ты прав, — соглашается монотонно второй. — Значит, — он оглядывается через плечо с намёком на улыбку, — меняем условия. Тот едва ли не давится возмущённым рыком, крепко сжимая челюсти и ремень сумки после. — На что? — На то же самое, что было изначально — на моё желание. Опережая твой вопрос, отвечу: нет, я ещё его не придумал, Лайт-кун. В такой ситуации Лайт мог только фыркнуть из-за выставления себя в очередной раз на стеклянный каркас меж небоскрёбами, который неизвестно, треснет или нет. На ум человека может прийти любая глупость; на ум такого человека, как L, придёт глупость феноменально непредсказуемого характера. Уже на улице, при должном освещении, пристальный взгляд, какой упирался между острых лопаток, цепляется за торчащую бирку у воротника кофты, какая наползает на чёрные волосы. «Вероятно, выскочила во время бега, — догадывается Лайт, пока визуально испепеляет небольшой прямоугольник ткани с нарастающим зудом в пальцах. Всё его естество корчится от желания хоть слегка отыграться за проигрыш, чтобы последнее слово и выпад всё равно числился за ним». Они идут почти наравне, но Лайт аккуратно начинает отставать на шаг, что остаётся незамеченным. Улучив момент, одним ловким движением он заправляет бирку, отчего Рюдзаки откровенно подпрыгивает на месте и тут же испуганно прикрывает ладонью шею позади. — Лайт-кун, не делай так, — потирая кожу, он смотрит на него распахнутыми до предела глазами, а в голосе дребезжит растерянность и что-то мимолётное, что другому не удаётся распознать, но прочувствовать на подсознательном уровне — вполне. — Извини, просто у тебя торчала бирка, — объясняется Лайт, спокойно поправляя лямку на плече. — А, вот как. — Рюдзаки плавно переводит всё ещё настороженный взгляд на мощëную дорогу под ногами, после чего неспешно возвращает руку в карман, постепенно расслабляясь. — Всё равно, пожалуйста, не делай в мою сторону резких телодвижений, — просит он тише и поворачивает к собеседнику голову. — Я могу ненароком тебя ударить. — Хорошо-хорошо, я понял, — смеётся тот беззаботно, чтобы разрядить обстановку и окончательно снять чужие зажимы. — Никаких внезапных движений. «Он не отшатнулся, хотя явно не ожидал подобного, — быстро внёс про себя пометку Лайт. — Вероятно, не покажись я на периферии, действительно выбил бы его из равновесия, причём не факт, что только фигурально. А так Рюдзаки хотя бы видел, что «нападать» здесь некому, из-за чего и успокоился так быстро: даже продолжает идти рядом на прежнем расстоянии, что и всегда». Взгляд украдкой полоснул от выдвинутого вперёд плеча до края безразмерной кофты; упал бы ниже, да только пришлось бы наклонить голову. Дистанция между ними действительно далека от той, на какой держат тех, кто неприятен или источает опасность. Это кажется Лайту странным. В какой конкретно момент их постоянного общения в принципе началось сокращение расстояния? Но ещё важнее — как этому удалось протекать в обход его внимательности так, чтобы это воспринять, как должное? «Либо он не считает меня за потенциальную угрозу, либо дело лишь в моей уловке с местоположением. Нет, здесь скорее всего верно первое. — Бессмысленный взор перетекает под ноги ввиду отяжелившего его густого марева воспоминаний. — Тот взгляд, когда он рассказал о нелюбви к прикосновениям, а я поддержал его... Выходит, благодаря всем моим поступкам, Рюдзаки укрепился в вере, что я уважаю его личные границы. Сейчас в моëм жесте тоже не было плохого умысла, о чём он теперь также знает, и это лишь сильнее упрочняет уверенность в тогдашних моих словах насчёт существования разных отношений к его неприязни прикосновений разными людьми». Инородная мысль забрезжила хилым сиянием где-то в подкорке, рядом с «центром инстинктов». Вероятно, поэтому она переняла ту же необратимость, какую Лайт банально не успел предупредить. «Я могу и дальше раскрепостить его».

━━━━━━━━━━━

Пребывая вне полотна реальности, Рюдзаки с пустым взглядом в очередной раз пуляет распакованный зеленый леденец пальцем в кучку других на столе. Импровизированный бильярд продолжается едва ли не с момента прибытия в номер — отвлечься пришлось лишь на принесённую Моги стопку сегодняшних эпикризов, среди которых, разумеется, оказались девять преступников, чья смерть наступила вчера незадолго до полуночи. Единственное, что слегка удивляет — способ смерти даже не удосужились менять на несчастные случаи. Настолько непомерная наглость, граничащая с глупостью, вызвала у L при прочтении двоякие чувства: с одной стороны, ему прямо перед носом насмешливо потрясли подтверждением собственных догадок о виновнике всего этого беспорядка, а с другой — снова ткнули этим же носом в очередные трупы, появившиеся только из-за отсутствия прямых доказательств. «Неужто Лайт-кун поступил так только с целью поддразнить мой азарт?» — Розовая конфета сталкивается с белëсой бортиками с глухим клацаньем. — «Может, дело в том, что он раб своих привычек, а я просто надумываю?» Из-за плеча рядом с клавиатурой опускается чашка дымящегося чая, и Рюдзаки сразу же глядит на морщинистую руку, что отпускает блюдце. — Спасибо, Ватари, — голос звучит сухо и отдалённо. Мужчина сдержанно кивает, пока контролирует переливание душистой жидкости из чайника во вторую чашку, какую затем ставит на другую половину стола. Лайт отвлекается от книги, которую упирает в закинутую одна на другую ногу, всего на миг и с явными признаками неуюта тихо благодарит за учтивость. — Обед скоро будет готов, господа. — Ватари берëтся за ручку передвижного подноса и увозит его обратно ко входу. Несмотря на отсутствие звука колёс по ковролину, Рюдзаки вводит в транс подобный металлическому проминанию шпал под поездом стук. Разум отбрасывает назад, во вчерашний поздний вечер, когда после хаотичной эскалации и затишья конфликта прошло минут двадцать, но по ощущениям заходящегося тогда в бурлящей панике сознания — вся вечность. — Разговор прошёл не совсем удачно, как я могу судить, — констатировал непоколебимо Ватари, как только закрыл за собой дверь окутанной полумраком комнаты. Водянистые от старости глаза безэмоционально следили за самозабвенно мечущейся туда-обратно вдоль кровати тёмной фигурой, чьи контуры рассеянной линией выделял серебристый свет из окна. Тогда как мужчина с выжидательным вздохом сложил руки за спину, Рюдзаки своими, чуть дрожащими, неустанно тëр возле козелков в попытке заглушить пульсацию барабанных перепонок ритмичным шорохом. Подрагивающие пальцы были липкие от испарины на висках, а идущую мерзкими мурашками кожу морозило, хотя кондиционер поддерживал умеренную температуру. — Я думал, что в этот раз такого не будет, — чуть сипло и будто в пустоту произнёс Рюдзаки, до сих пор ни разу не моргнув и не остановившись. — Лайт-кун так кричал... Вероятно, моя психика включила защитный механизм, чтобы банально пережить инцидент с внешним раздражителем, отсрочив побочные эффекты. — Твои сенсорные перегрузки раньше проявлялись почти мгновенно, — Ватари задумчиво повернул голову в сторону угла потолка. — Вполне возможно, роль сыграло отсутствие возможности избежать данной ситуации. Тебе повезло, что Ягами Лайт не запечатлел это лично. Информацию воспринимали отрывисто и, сбито дыша, то и дело щурили слепнущие глаза, будто от боли, что не было далёким от правды — окоченевшие в стрессе мышцы натужно трещали, как и голова, а лопатки ныли в любом положении, отчего приходилось лишь отчаянно прокручивать плечами. С каждым нервным сглатыванием неопределённость дальнейшей линии поведения всё больше нарезала оголённые нервы тонкими ломтиками, красными, с прожилками, пропитанными тревогой, злостью, отвращением и страхом. Этот ядовитый коктейль вытекал чёрной лужицей прямо под кожу и тем самым порождал неимоверный до скрипа зубов зуд. Будь дело во внезапном прикосновении, алгоритм нейтрализации адреналина прост и понятен: принять душ, скребя «поражëнное» место ногтями или губкой до тех пор, пока дискомфорт не утихнет, а перед взором перестанет стоять чёрная пелена. Однако, как успокоить организм в данной ситуации, не было ни единой чёткой идеи. — Ты способен сейчас критически мыслить? — Ватари вновь вернул взгляд на уже чуть медленнее метавшегося детектива. — Я... — Рюдзаки прерывисто вдохнул и замер с занесëнной ногой, будто бы чужие слова прострелили грудь насквозь. Уже через секунду он с крепко зажмуренными глазами затëр пальцами усерднее прежнего, выдавливая: — Что... Что у тебя? Мужчина сдержанно-недовольно шевельнул усами. — Экспертиза и фотоотчёт улик с места преступления. Отправил на твой ноутбук несколько минут назад. — В них есть нечто странное? — чисто машинально спросил тот, явно не способный удержать концентрацию на чём-то одном. Взгляд Ватари поверх засвеченных отблесками линз заволокла суровая укоризна. — Я удивлён, что ты не просмотрел файлы до моего прихода. — Другой вжимает шею в плечи и сильнее сгибает колени, на что мужчина невозмутимо снимает очки, чтобы педантично протереть стёкла. — Однако, если опустить все бессмысленные бюрократические подробности, полиция сочла смерть Чио Намикавы несчастным случаем. Приказ начальства о закрытии дела выйдет завтра в десять утра. Рюдзаки вынуждал себя осознать услышанное больше, чем лишь на треть, даже скривил нос от упорства, но его хватило всего на мгновения. Мысли вновь завертелись восьмёркой в круглой клетке, в центре которой стояла вовсе не несчастная девушка с несправедливой судьбой. — Что же касается доказательств, — продолжили размеренно, — то среди личных вещей погибшей была обнаружена записка с номером телефона Ягами Лайта. Ничего примечательного при её визуальном осмотре замечено не было, то же относится к телу и дактилоскопической экспертизе отпечатков на ручке двери и столе. С надеванием очищенных очков картина, впрочем, никак не изменилась. Разве что ссутуленная фигура теперь передвигалась урывками: то сделает пять быстрых шагов, то два медленных и замрëт, отсутствующе глядя на босые ступни.  — Спасибо, Ватари, — едва заметно кивнул Рюдзаки в недолгий момент остановки. Наблюдая за тем, как взмокшие ладони начали зябко потирать друг о друга, прижав поближе к груди, а распахнутый взгляд оставался бездумным, мужчина подавил горестный вздох и удручëнно покачал головой. Невероятно тяжело видеть, как незаурядный потенциал с каждым днём тратится на пустое всё больше, чаще, даже увлечённее на то, что абсолютно не нужно. Вместо отдачи предпочтений рационализму и сухому мышлению, происходит совершенно обратное: с самого расследования упорно и неотвратимо смещают тугой в повороте фокус на межличностные отношения, какие являются сетью, где непременно запутаются и задушат сами себя. Это уже происходило прямо сейчас, но отказывался понимать происходящее отнюдь не Ватари. Рюдзаки застыл у края кровати теперь окончательно и втянул пустой, как ему казалось, воздух. — Ты ведь слышал всё, что Лайт-кун говорил, верно? — Он вперил взгляд в случайную точку на стене напротив, продолжая более вяло потирать ладони. Переходу к этой теме даже не удивились. — Ягами Лайт вёл себя весьма... Несдержанно, — скептично хмыкнул Ватари. — Тем не менее, в его словах о том, что жучок был обнаружен в ванной комнате номера, я сомневаюсь, несмотря на характерный шум, словно микрофон потëрли пальцами, и озвученное тогда удивление из-за находки. Полагаю, его действительное выявление всё же произошло ещё в кафе. В таком случае, Ягами Лайт был бы способен взять ситуацию под свой полный контроль. — Почему он так разозлился? Ватари вопросительно приподнял седые брови. — Я не понимаю, — неуверенно продолжает Рюдзаки тише прежнего, — что могло послужить причиной настолько сильной вспышки агрессии. Мне показалось странным ещё то, что при указании на это, Лайт-кун разозлился ещё сильнее. Он так и не ответил, почему чувствовал себя настолько возбуждённо. Потерянный взгляд упал вниз, а один лишь средний палец бессознательно продолжал потирать одну из костяшек по остаточной инерции. Ему так нужен ответ на этот вопрос, ведь он сам чувствовал важность неприятного события. Лайт оголил себя перед ним, не физически, но эмоционально, что намного дороже, важнее, но главное — искренне. Не побоялся показаться в дурном свете, когда покрасневшее лицо обезображено яростью, какая лишает утончённые черты всякой плавности, а сладкий, теперь клокочущий голос — обаятельной мягкости. Рюдзаки просто пропустил это сквозь себя в обоих смыслах, но конечным стал именно тот, что означает «прошло навылет». Не успел и не понял нечто настолько важное, как если бы ему не было до этого дела — вот какой вывод (он уверен на девяносто девять и девять процентов) сделал Лайт. Наконец, Ватари изнурённо вздохнул и словно бы в скорби опустил голову. — Ягами Лайт не ответил тебе о причинах злости, — ровный тон голоса дался ему с трудом, как если бы родитель устал отвечать на примитивные вопросы ребёнка, — потому что не испытывал злость как таковую. — Что? — Рюдзаки обескураженно повернул голову в сторону собеседника, даже перестал потирать костяшку. — Но он ведь кричал. И я уверен, выражение лица точно отображало как минимум средний уровень раздражения. Тот мягко хмыкает. — Люди — сложные существа. Я уже говорил: здесь не применимы схемы или математические вычисления, ведь каждый устроен и реагирует на одно и то же по-разному. Не жди от меня подсказок. Ты должен сам найти ответ на свой вопрос. Подрагивающие от стресса глаза Рюдзаки опустил до того, как дверь закрылась. Шелест переворачиваемой страницы книги лезвием рассекает плёнку воспоминаний. Рюдзаки тотчас набирает полные лёгкие кислорода, учащëнно моргая, словно после погружения в плотную воду. Конфеты на столе лежат так же: разрозненно и пёстро, как и вешающиеся на крючки мысли. Никакие просветления по-прежнему не происходят, ведь попросту не ясно, откуда взять то, незнамо что. С тихим мычанием он угрюмо опускает подбородок на обхваченные руками колени. Лайт сегодня необычайно отстранён, не шевелится лишний раз, не поднимает тему культа и не интересуется итогами вчерашнего происшествия. Позиция насчёт отношения к смерти незнакомых ему людей отзывается в логике Рюдзаки, однако, неужто он взаправду лишëн даже малейших сомнений в безупречном исполнении того плана? «Любой бы испытал как минимум лёгкую тревогу в случае смерти человека, с каким ты контактировал мало того, что последним, так ещё за десятки минут до гибели. — Лохматой головой раздражённо дёргают. — Нет, хватит. Не логика, а эмоции. Хватит искать закономерности в каждой химической реакции организма — в большинстве случаев они действительно не поддаются упорядочиванию и лишены смысла». Дополнение «Потому я и не прибегаю к ним в работе» вытряхивается прочь тем же движением. Рюдзаки чуть морщит нос, чтобы усердно сфокусироваться на ближней, белёсой конфете. Вчерашние выкрики берут барабанные перепонки в кулак, и звуки начинают отскакивать, отчего череп изнутри сотрясает гулкая пульсация, словно от эха в затхлом туннеле. «Я не понимаю тебя». «Не смей меня жалеть! От тебя это последнее, что я потерплю!» «Отвечай, когда я просил тебя вмешаться». «Только потому, что я позволяю тебе искать ко мне подход, не даёт тебе права заискивать передо мной. Я не потерплю от тебя подобного». «Он повторил одно и то же дважды, — подмечает Рюдзаки озадаченно, начав скрести ногтем губу. — Это не ошибка. Но что я упускаю? По мнению Лайт-куна я вступился за него из жалости. Ему претит подобное отношение, как и любому уважающему себя человеку, тем более нарциссу. Стыд он тогда тоже не испытывал, иначе не был бы таким громким». Едва ли не воровато Рюдзаки искоса изучает невероятно умиротворённо выглядящего с книгой в руках Лайта. Возможно, ему мерещится, но тот словно бы выцвел на два подтона. От приторной глазури безукоризненной идеальности ещё до партии в теннис не было и корки, как если бы её попросту забыли нанести, но отчего-то совершенно об этом не беспокоятся. Однако помимо этого, никакого уступа, за какой можно зацепиться, чтобы дорваться до ответа, найти не удаётся. — Нравится на меня смотреть? — абсолютно спокойно уточняет Лайт, плавно переворачивая страницу. Разумеется, он почувствовал вес чужого взгляда на себе. Рюдзаки явно смутился. — Сам процесс проецирования изображения на сетчатке не вызывает у меня никаких эмоций, Лайт-кун, — он вдумчиво опускает теперь прикрытые глаза и начинает поглаживать нижнюю губу. — Если же ты имел в виду, получаю ли я удовольствие при наблюдении конкретно за тобой, то да, это весьма увлекательно. В ответ легко усмехаются и чуть качают головой, после чего тянутся за кофе — на нечто менее «научно объяснённое» рассчитывать не стоило. С горьким глотком к Лайту приходит не только надежда на какую-никакую бодрость, но и то навязчивое, подавляемое любопытство, что гложет разум постепенно ещё со вчерашней ночи. Оно цепко вскарабкивается от сжавшегося желудка всё выше, подначивая ехидными шепотками всё же выяснить, наконец, с кем на самом деле ступил на один парапет разных, но равных по высоте небоскрёбов. Вопреки усилиям затолкать его кулаком воли обратно, Лайт снова спотыкается на очередном слове в книге, более не способный улавливать суть прочитанного. Внутренности поджимаются от кипящей в них злости — позорное поражение перед самим же собой перестаёт витать где-то вдалеке. Оно уже здесь: закрывает сухими ладонями сощуренные от натуги глаза. «Да чтоб меня...» — на пару мгновений Лайт стискивает зубами тонкий край чашки так, что фарфор может треснуть, но затем смиренно отставляет её обратно. Он тихо сглатывает вязкую слюну, упрямо утыкаясь в страницы, но более даже не бегая по тексту взглядом. — Рюдзаки, ты, похоже, в принципе никогда не понимал сарказм? — без отрыва от книги спрашивает он нарочито незаинтересованно. — Может, просто ты очень умело его скрываешь, и это очередной твой талант? — тот приподнимает уголки губ явно насмешливо. Лайт колко фыркает. — Твоя лесть сейчас не более, чем язвительность. — Лесть? С чего бы тебе отрицать своё превосходство в любой сфере жизни? Книгу сжимают чуть крепче, а кадык дёргается от кома непрошенных сантиментов, какие на миг отражаются в блеске опущенных в текст глазах, но тотчас исчезают под ресницами. Вместо ответа Лайт лишь размеренно покачивает ногой на весу, сохраняя безмятежный вид, как если бы не видел смысла тратить время на нечто столь тривиальное, как распинание перед собеседником о надуманных им же несостыковках в поведении. Именно поэтому он сокращает всё до лаконичного: — Возможно, просто хочу, чтобы твоё мнение обо мне оказалось менее примитивным, чем у остальных. Рюдзаки будто с головой окунают в ледяную воду. Он слышит иное, более глубокое и беззащитное, но охватить это не даёт до сих пор превалирующая над интуицией рациональность. Ни единая деталь в образе покладисто изучающего материал юноши напротив в данный момент не источает загодя уготованной атаки — углы фигуры наоборот мягкие, складки на бежевой рубашке плавные, свободные, спина расслаблена на спинке кресла, дыхание ровное, а моргание редкое из-за запоминания поглощаемой (с трудом) информации. Рюдзаки глядит на чужие полуприкрытые глаза в тени чёлки и не сразу чувствует зарождение неприятного свербения в груди. Взгляд скользит выше, на подсвеченную персиковым солнцем макушку, подмечает, как некоторые пряди — где приподнятые с просветом под ними, где вскинувшие кончик, — небрежно выбиваются из идеальной укладки дотошного перфекциониста, чей неизменно бесподобный имидж диктует ему успех в любых начинаниях. Аккуратность облика осталась, но перестала быть вычурной и разить едкостью аэрозольного лака. В бреду задумчивости Рюдзаки про себя вяло перебирает одно определение за другим, чтобы ухватить за скользкий хвост невесомую, абстрактную в отличие от других чётко очерченных мысль, лишь бы узнать её, окрестить хоть как-то. Он забывает, что задержал дыхание, но именно это лишение организма на распыление на другую задачу позволяет вцепиться в ватный край, дёрнуть вниз и при падении оной тотчас же понять. «Уют, — звучит нерешительно в висках Рюдзаки. — Лайт-кун выглядит уютно». Грудина заныла и заколола так, что скомканное покашливание вырвалось непреднамеренно. Он спешно опускает голову, после чего с замешательством в широко распахнутых глазах принимается с нажимом почëсывать себя через кофту, пока параллельно, насколько только возможно тихо, пробует унять зуд в гортани вибрациями в ней же. Невероятно неприятно и даже в какой-то мере тревожно. Ощущения нахлынули слишком резко для возможности подготовки заранее. Его будто стиснула огромная рука, которая не даёт восстановить вокруг себя пузырь, где есть всё необходимое для эффективного существования, а точнее — ничего абсолютно, помимо простора для выстраиваний логических цепей, концентрации и пренебрежения ко всему иному. Рюдзаки буквально выброшен в дикую для себя среду им же самим, ведь это он начал анализировать внешний вид подозреваемого не с прагматической, а бесспорно алогичной точки зрения. Откуда вообще такие мысли? Всё ещё замутнённый взгляд бездумно переползает к самым дальним конфетам. Зелёная и розовая, они примкнули бочками друг к другу, а не отрикошетили, как остальные. «Потому что он не испытывал злость как таковую». «От тебя это последнее, что я потерплю!» Глаза округляются от догадки, а диафрагма замирает на полпути, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть. Неужели... «Это... Обида? — Рюдзаки с изумлением от столь смелого предположения таращится на две сладости. — Ему стало обидно, что я вступился за него, якобы сочтя неспособным защитить свою точку зрения. Но когда я не понял его чувства, он... Разозлился?» По затылку бьёт ещё одна фраза, самая первая, в какой сквозит растерянность. «Он сказал, что не понимает меня. Сказал так, словно не уверен, как решить эту проблему и не понимает, с чьей стороны упущения. Речь шла не о выискивании моих слабых мест или осмыслении моих методик». Губы слегка приоткрываются, а зрачки, поднявшись на монитор в спящем режиме, чуть сужаются при встрече с собственным отражением. «Он протянул ко мне руку, но я только пячусь». — Лайт-кун! Тот вздрагивает и чуть не роняет книгу от неожиданности. — В чём дело? — Лайт, встревоженно хмурясь и часто моргая, оторопело бегает взглядом по воодушевлëнному выражению лица. Рюдзаки резво разворачивает кресло, на что второй ещё более настороженно оценивает его с ног до головы. — Я, кажется, понял, почему вчера ты был таким... Эмоциональным, — осторожно подбирает он слова, тогда как сам нетерпеливо переминается на месте и покрепче сжимает колени пальцами. При виде, как Лайт начинает переходить в оборону, поглубже вжимаясь в сидение, а ногой начинает плавно сжимать колено, на каком та лежит, всё крепче, Рюдзаки торопливо продолжает: — Дело не в том, что ты разозлился на мою поддержку твоей позиции. Тебе стало обидно, так как я, по твоему мнению, не счёл тебя компетентным в отстаивании собственных слов. И когда ты увидел моё непонимание твоей реакции, то разозлился, так как... «Хочешь быть понятым мной». —...Я не оправдал твоих ожиданий в осознании очевидного, — завершает Рюдзаки тише прежнего и опускает глаза. В нависшей тишине некоторое время спустя Лайт невольно зеркалит движение, чуть поджимая губы. По топкому молчанию становится ясно, что всё сказанное оказывается верным. — Прости, Лайт-кун, — Рюдзаки осторожно выискивает в слегка понуром лице напротив признаки смягчения. И действительно находит. Постепенно, нерешительно-робко оно расцветает лилиями на нежной коже щёк, разглаживает мелкие морщины в уголках сжатого прежде рта и у переносицы. Против воли бледные пальцы чуть царапнули джинсу — иррациональный порыв прильнуть к источаемому визави внутреннему теплу едва успели перекусить секатором разумной опаски и едва тряхнуть головой для верности.   — Не за что просить прощения, — с протяжным вздохом Лайт выпрямляется и медленно моргает, уводя по-напускному незаинтересованный взгляд в сторону. — Это я вышел из себя и сорвался на тебе уже второй раз. Поэтому... Извини. Тот лишь моргает единожды. — Извинения приняты. — И сразу же после: — Ты простил меня, Лайт-кун? Лайт смущëнно сводит брови и настойчиво отнекивается. — Мне не за что тебя прощать, Рюдзаки. — Он неуютно поводит плечами, демонстративно возвращаясь к чтению. — Всё в порядке. Теперь не отвлекай меня, пожалуйста. Только сейчас книга в его руках отчего-то привлекает чужое внимание. — Что ты читаешь? — Рюдзаки наклоняет голову и любопытно вытягивает шею, хотя из такого положения невозможно увидеть ни текст, ни обложку — только срез. — История права зарубежных стран, — страницу лениво переворачивают. Пара больших глаз с недоумением впивается в нарочито невозмутимое лицо. — Но ведь у тебя все тесты по данной дисциплине на высший балл. Судя по твоей вовлечённости, ты не просто повторяешь материал. — Верно, — Лайт вздыхает, после чего трёт усталые глаза пальцами. — Сегодня на семинаре был задан вопрос, ответ на который я не знал. — Ты не смог на него ответить? — Рюдзаки интересуется мягко. — Меня не спрашивали. Профессор Ямагути просто сделал небольшое отступление от темы, вот и всё. Не то чтобы ответ изумляет детектива, но вгоняет в небольшое недоумение точно, вынуждая слегка поскрести пальцем лоб. Конечно, ответственности в обучении Лайту не занимать, однако не нужно быть гением, чтобы понять, насколько процесс восполнения прорех в знаниях ему не прельщает, а даже наоборот, отторгает. Несмотря на это, он всё равно упрямо изучает явно не необходимую для сдачи экзамена тему, хотя сам процесс поиска дополнительной информации ничуть не захватывает разум радостью или намёком на интерес. Рюдзаки попросту не ясен такой подход, как и цель подобного издевательства над собой — иначе он это окрестить не может. Лично его исследования, обучение и поиск материалов для расширения уже известного всегда базировались только на том, что его интриговало, и никаких исключений. На своё всестороннее развитие L жаловаться не может, как и Лайт, однако второй почему-то продолжает пытаться вынудить себя ухватить вообще всё, даже если сам процесс в тягость. «Он вообще для себя старается?» — думается вскользь Рюдзаки. — Можно ускорить процесс изучения, Лайт-кун, — почти бодро вдруг заявляет он. — Знаешь, не сочти за неуважение, но мне доводилось читать книги в библиотеке Тоо. Большинство из них содержит слишком много лишней информации, из-за чего темы растягивают до непозволительных пятнадцати или тридцати страниц. — К сожалению, такое действительно встречается. — Тот безнадёжно жмёт плечами. — Выбора у меня всё равно нет. — Хочешь, я могу читать тебе лекции? — звучит вдруг предложение. Лайт с нескрываемым удивлением поворачивает голову к приложившему палец к губам собеседнику, не выказывающему ни капли сомнений в озвученном. На самом деле, уголки рта приподняты в откровенно игривой манере, словно бы Рюдзаки воспринимает это как очередное состязание, где может почувствовать себя на коне. — Хах... — Лайт умилëнно качает головой, снова возвращаясь к книге. — Не думаю, что получится. Потребуется ещё время, чтобы ты подготовился. — Мне не нужна отсрочка, — непоколебимо заявляют в ответ. Для пущего эффекта голос понижают, и тот струится бархатом: — Я могу прямо сейчас дать тебе сухую информацию без ненужных отступлений по любой из тем данной и других дисциплин, Лайт-кун. Это значительно сэкономит твоё время и энергию. Прежде чем сам осознаёт, под низкий, неожиданно умиротворяющий тембр Лайт вяло откидывается на спинку кресла, вопреки жёсткости которой лопатки расслабляются, а тело слегка предательски обмякает. Между спиной и металлом словно просунули пласт из мягкого поролона, очень комфортного и удобного. Только когда при моргании веки закрываются слишком надолго, он выныривает из подступающей неги. Злобно сузив глаза, Лайт уязвлённо зыркает на Рюдзаки, но снова встречает невинно распахнутый взгляд, на дне которого искрит веселье. «Сволочь, это вообще нечестный ход», — он беззлобно фыркает из-за разбушевавшейся гордости. — Я бы хотел сначала пообедать. — Лайт натянуто улыбается, силясь отсрочить грядущее. — Сюда ведь можно заказать доставку? — О, разумеется, — Рюдзаки с готовностью кивает. — Будешь то же, что вчера? — Думаю, да, — не ожидая подвоха, Лайт едва жмёт плечами. — Эй, что ты... — Ватари, — произносят в мгновенно включённый микрофон, — принеси Лайт-куну рамен и завари новый кофе. — Рюдзаки! — шикает второй смущëнно. Тот шугано косится на отнюдь не счастливое лицо юноши. Пару секунд внимательно впитывая смешанное с раздражением стеснение на нём, Рюдзаки как ни в чём не бывало добавляет: — Я предпочту Амаи миру и тайяки. Под «Хорошо, я понял» с другого конца канала связи Лайт сдавленно стонет и тихо захлопывает книгу, чтобы освободить руку для сжатия переносицы. — Ты умеешь слушать? — Он со вздохом поднимает усталый от чужих выходок взгляд на второго. Рюдзаки неопределённо поводит плечами.   — Технически, Ватари доставит еду в номер. — Он резво отворачивает кресло к столу. — Что же до твоего нежелания прислуживания, сегодня оно не валидно, и отказаться ты от оного не сможешь. — Это ещё почему? — с вызовом сужает глаза Лайт и с книгой на ногах скрещивает руки. — Это моё желание, — прибивает его к полу простыми словами Рюдзаки в процессе небрежного расталкивания конфет по разные стороны стола, чтобы освободить место для уготовленных десертов. — Сегодня ты ешь и пьёшь в номере без возможности дать отрицательный ответ. Один из леденцов, отскочивших на его половину, Лайт брезгливо поднимает двумя пальцами и угрюмо опускает уголки рта. Его совершенно не устраивает нынешняя ситуация, но ещё больше до исступления доводит невозможность избежать оной. Он переводит мрачный взгляд из-под ресниц на увлечённо продолжающего расчистку Рюдзаки, который явно не чувствует чего-то неладного. А зря. Бросок слабый, но попадает в цель — в плечо. Рюдзаки вздрагивает и сразу растерянно глядит вниз, на красную конфету среди белёсого ворса. — Не перекидывай свой мусор на мою часть, — хоть как-то выражает свой протест Лайт. Второй лишь скептично приопускает веки. — Лайт-кун чрезмерно инфантилен, — бурчит он недовольно, после чего перегибается через подлокотник, чтобы подобрать сладость.

━━━━━━━━━━━

Со стороны небольшого дивана номера раздаётся мученический стон Рюука, который от скуки болтает перекинутыми через подлокотник ногами. Не способная дышать грудь вопреки логике вздымается со сцепленными на ней руками для вздоха всемирной тоски; даже перья на плечах комично никнут от упаднического настроения шинигами. — Эй, Лайт, — тянут хрипло и жалостливо, поворачивая голову к сидящему за компьютером в отдалении юноше. — Ты можешь хотя бы снова поговорить с этим пареньком? Я хоть так развлекусь. «Перебьëшься, — мысленно фыркает Кира без отрыва от работы, чуть скривив верхнюю губу. — Это последнее, что я хочу сейчас делать». Примерно полчаса назад Ватари подал ему и Рюдзаки озвученные последним блюда. Сначала Лайту пришлось проглотить пресловутую гордость при виде услужливо опустившей рамен на стол руки, затем — обильное количество слюны при наваристом запахе бульона и вида сочной зелени, коричневатого белка с золотистым, жидким желтком половинок яйца, бамбука и кусочков говядины, а в конце — сам горячий обед. Он, конечно, всеми силами пытался не подавать виду, насколько голоден, и жевать медленно, с максимально придирчивым выражением лица, но Рюдзаки с пальцем меж губ и живостью в распахнутых пошире глазах по какой-то причине всё равно издавал короткие очереди гулких звуков. Посмеивался. Когда с раменом было покончено, Лайт отодвинул посуду в сторону, покривив носом, скрестил руки и уязвлённо отвернулся в противоположную от триумфально переминувшегося в кресле с ложкой во рту детектива. Строптивость кусала прагматизм, чтобы не подпускать его во главу угла, однако желудок больше не тянуло от пустоты, и это единственное, что признавать не приходилось — всё произошло автоматически. Тем не менее, чужое чрезмерное довольство исполнением снова не имеющего, на взгляд Лайта, никакой ценности желания, заставляло гордость корчиться в агонии за рёбрами. Он и сам осознавал отдалённо, что это глупо, — не желать заговаривать первым из-за задетого невесть чем эго, — но попросту не мог пересилить себя. «Интересно, пришёл ли мне ответ насчёт той Печати Бога? — размышляет Кира, подперев ладонью голову и для создания видимости деятельности вперив пустой взгляд в летящие вверх посты. — Никаких подобных фото на канале больше нет, сколько бы я ни искал. О тех псевдорелигиозных цитатах вообще говорить нет смысла — они, вполне вероятно, публикуются на том сайте, доступ к которому L мне решил не предоставлять, а самостоятельно я это провернуть не смогу из-за нехватки знаний. Чëрт... — Он откидывается на спинку и потирает лицо ладонями с беззвучным стоном. — Никогда бы не подумал, что захочу, чтобы тот придурок, притворяющийся мной, ослушался приказа сидеть смирно, но сейчас его неосторожность могла бы подкинуть очередные подсказки. Возможно, даже об этом культе». Кира обессиленно роняет руки на ноги, а прикрытые глаза заволакивает чернильного цвета апатия. Он чуть наклоняет голову, как бы примеряясь к ничем не примечательной записи о каком-то новом жилом доме, строительная компания которого сдала объект за месяц до дедлайна, что, разумеется, весьма похвально. Из монитора на него смотрит счастливая семья. Её члены сфотографированы во весь рост: мужчина средних лет нежно приобнял женщину слева от себя за талию, а та с тёплой улыбкой скромно опустила глаза на без стеснения демонстрирующую ряды с недостающими зубами маленькую дочку в ярко-жёлтой шапочке и такими же лямками рюкзака на плечах, на которые легли заботливые материнские руки, чтобы удержать ту от порыва набедокурить. «Что такое культ как таковой? — Кира задумчиво обхватывает подбородок и сводит брови к переносице. — Может, мы имеем дело вообще с сектой? Я никогда не задавался такими вопросами, но, насколько мне известно, существует отдельная наука, исследующая последние — сектоведение. Значит, с этим термином всё не так однозначно. Любому на ум сразу придёт нерушимый принцип существования секты, обязательному для её функционирования: все члены становятся друг другу ложной семьей. Своими верованиями каждый вгоняет другого в болоте выдумок всё глубже, и так по кругу, всё быстрее и неумолимее. А во главе процесса всегда стоит неоспоримый лидер. Его индивидуальность не поддаётся сомнениям, а воле подвластны все, ведь та священна и истинна, направлена на благо своей паствы. Иначе быть не может». Зубы заскрипели, перетирая ввинтившуюся в разгорячëнную голову, словно юркий червь — в яблоко, мысль, от какой по пищеводу к гортани хлынула тошнота. «И какая мразь возглавляет культ в честь меня?» — Радужка уничижительно сужаемых глаз подёргивается алым, а нога начинает нетерпеливо раскачиваться в воздухе. Портрет семьи более не выглядит таким беззаботным. Постепенно, где-то на задворках восприятия, счастливые лица обезображиваются, начинают стекать вниз грязно-бежевыми разводами, словно плавящийся на солнце воск. Вместо глаз — пустые углубления, волосы всех редеют до болезненных проплешин, у женщины — висят тонкими, склизкими нитями вдоль зеленоватой, как у утопленников, кожи висков, а чёлка девочки осыпается наземь вслед за обоими хвостиками. Её улыбка теперь острая — битые осколки, какими можно полоснуть по венам. «Любые группировки необходимо координировать. Так с помощью чего тогда удастся заслужить расположение людей конкретно в ситуации с псевдорелигиозным культом? — Кира стреляет косым взглядом на Рюука. Сидя, согнувшись с локтями на коленях, тот повернул голову под невозможным углом, чтобы прочитать лежащую вверх тормашками газету без покидания дивана. — Здесь два варианта: либо этот человек должен быть невероятно харизматичен и обаятелен, чтобы другие слепо верили в то, что их деятельность если не открыто поощряется общим идолом, то есть, мной, то как минимум приносит ему пользу. Или же второй вариант: этот человек должен не просто быть святым в глазах последователей, но обязан доказать, что он именно таков. А что в отношении Киры можно предъявить как подтверждение благословения с небес?» Тело сотрясает позыв схватиться за голову и застонать от распирающей злобы, тревоги и желания сломать кадык одному-единственному, очень назойливому даже при минимальном проявлении активности человеку. «Если этот идиот стоит во главе культа, единственное, чем он может подтвердить свою избранность, — показать всем своего Бога смерти, как он и заявлял на той кассете. Но это ещё полбеды. Произойди это с помощью клочка Тетради смерти без ознакомления других с оной, то положение дел будет относительно нормальным. Но если этот придурок покажет этим фанатикам саму Тетрадь смерти, абсолютно каждый из них сможет распространять о ней информацию где угодно и когда угодно, и как только подобное произойдёт...» Кира загнанно поглядывает на проходящегося пальцем по внутренней стороне креманки Рюдзаки, который с аппетитом и причмокиванием обсасывает остатки крема. «...Мне настанет конец». — Рюдзаки, — по-уверенному энергично заговаривает незаметно подошедший Аидзава, от которого Лайт тотчас аккуратно прячет глаза за волосами, — я хотел спросить, удалось ли найти что-то полезное во вчерашних найденных мной сведениях? Окликнутый украдкой оглядывается на упëршего руки в бока полицейского через плечо. — Пока что рано судить. — Рюдзаки критически прикрывает глаз в поисках остатков Амаи миру на стеклянных стенках. — Лайт-кун ещё не успел проверить всю имеющуюся информацию. Ничего подозрительного пока что также выявлено не оказалось. В противном случае я был бы осведомлён об этом. Едва дёрнув уголком губ, Сюити резанул взглядом упомянутого. — Не сомневаюсь, — хмыканье звучит притворно-покладисто. Он задумчиво опускает голову и постукивает пальцем по бедру. — В таком случае, — Аидзава снова приосанивается, — может, требуется моя помощь? Всё же бумаг там достаточно много, а так дело пойдёт быстрее. Неясная природа чрезмерно услужливой настойчивости сворачивает желудок Киры в крепкий узел, провоцируя начало изжоги. Искоса он настороженно мечется взглядом от мужчины к Рюдзаки, отчего-то исключительно на которого тот выжидательно смотрит. Последний, впрочем, никак не внемлет странному тону Аидзавы — невозмутимо пододвигает тарелку с четырьмя оставшимися тайяки поближе. «Несмотря на то, что речь обо мне, он сфокусирован только на L. И дело вовсе не в том, что тот ведущий детектив», — скрежет неправильности происходящего нарастает, отчего нервы натягиваются туже струн арфы. — Не стоит, — натянуто вежливо проговаривает Лайт, разворачивая кресло. — Я вполне способен справиться с поручением Рюдзаки в одиночку, благодарю за беспокойство. — Уверен, так и есть, — ничуть не изменившись в лице, Аидзава уверенно выдерживает пристальный взор на себе и деловито скрещивает руки. — Однако вдруг ты что-то пропустил или не заметил? В конце концов, масштабные поиски чего и кого угодно лучше проводить не в одиночку. Даже у профессионалов может замылиться глаз, если слишком много брать на одни лишь свои плечи. «Что ты здесь вынюхиваешь, Аидзава? — Кира пристально взирает на мужчину исподлобья и чуть крепче сжимает подлокотник». — Ну, что скажешь, Рюдзаки? — тот снова поворачивает голову к неаккуратно вгрызающемуся в десерт детективу. «Ну конечно! — Ревностное недовольство начинает бурлить в горле фантомным рыком, а верхняя губа Киры нелицеприятно кривится. — Все те возмущения, указания на некомпетентность L, тот случай, доведший максимально психологически устойчивого человека до немедленного покидания номера... Аидзава что, действительно решил каким-то образом доказать недееспособность L как лидера расследования только из-за неприязни к его методам? — Он смеряет упёрто вздёрнувшего подбородок мужчину, который с хмурой нетерпеливостью перебирает пальцами по предплечью. — Но зачем ему это? Разве не логичнее будет пытаться выводить из игры меня, учитывая подозрения в мою сторону, а также руководствуясь банальной местью за занятие его места? Тем более, судя по всем тем действиям, поведению и невербальным сигналам, Аидзава явно испытывает ко мне неприязнь. Так зачем ему тогда L?» — Лайт-кун уже дал Вам ответ, Аидзава-сан. — Рюдзаки с характерным звуком присасывается губами к ребру большого пальца, чтобы очистить кожу от начинки из бобовой пасты. — У меня нет оснований сомневаться в его навыках и усидчивости. Если он уверен, что помощь не требуется, значит, всё под контролем. «Под контролем, говоришь? — оттеняемые несогласием глаза Сюити насыщаются внутренней решимостью, а носогубные складки становятся различимее из-за стягивающего лицо напряжения. — Хотя да, под твоим контролем — определённо». При виде поджатия подрагивающих от сдерживаемого негодования пальцев в такой же кулак, Кира уже не способен просто играть желваками. — Если Вы хотите помочь, — намеренно добавив тону нотки авторитетности, он переводит на себя по-раскалëнному тяжёлое внимание мужчины, — то гораздо более практичным будет продолжить поиски, пока я допроверю предыдущие данные. — Лайт, ты не возглавляешь расследование, — напоминает твёрдо Аидзава, на чьём лбу уже набухает вена. — Не тебе отдавать приказы и выбирать курс дальнейших действий. Не так ли, Рюдзаки? Как только чужой взгляд снова метают на детектива, Кира уже не сдерживается и довольно резко встаёт с места, чем мгновенно вынуждает обоих повернуть голову в его сторону. — Ого, наконец-то! — Рюук, моментально встрепенувшись, перелетает с дивана за спину Лайта и с предвкушëнным посмеиванием потирает ладони. — Решил довести дело на парковке до конца и всё же ударить его? «Нет, конечно, — встав ближе к оторопело моргнувшему Рюдзаки, тот облокачивается ладонью о стол, тогда как приготовившийся отстаивать свою позицию Аидзава при виде такого только более остервенело обгладывает его тёмным взглядом. — Но я не понимаю, какого чёрта он так и норовит приплести сюда Рюдзаки». — Вы вроде общаетесь со мной, Аидзава-сан, — слегка понижает голос Кира, чьи глаза нетерпеливо сужаются. — Со стороны, как я вижу ситуацию, мне кажется, что сейчас Вы в моём же присутствии пытаетесь принизить меня в глазах Рюдзаки, постоянно ища его одобрения Вашим словам. Пожалуйста, перестаньте. Он наспех глядит в дальнюю часть номера, где пристально следящий из-под очков за происходящим Соитиро ожидаемо начинает терять терпение, о чём говорит медленное шевеление усов и прижатый к губам кулак из обеих ладоней. Как от укола, тело само собой переминается с ноги на ногу, но Лайт лёгким потрясыванием головы отсеивает мешающие настрою опасения. — Я... Я не имел в виду ничего подобного, — нехотя тушуется Сюити, хотя мышцы чуть пригнувшегося тела по-прежнему держит напружиненными для броска, как и собеседник. — Пожалуйста, — вдруг подаёт голос Рюдзаки, на которого трое теперь недоумённо таращатся: один — на спину, два других — на сокрытый за лохмами профиль, — давайте вернёмся к своим обязанностям и не будем устраивать склоки. Аидзава-сан, я действительно ценю Ваш вклад в расследование и желание помочь, но иногда амбициозность скорее мешает, нежели служит на благо делу. Мужчина давится словами и растерянно приоткрывает рот. Кира с удовольствием следит украдкой, как тот колеблется между изумлением и неотступным непокорством. Лицо Сюити становится сиреневого оттенка, крылья носа неистово трепещут, а губы (вместе с зубами за ними) сжаты в тонкую, белёсую вокруг линию. Зрелище ощущается потешнее оттого, насколько самоотверженно Аидзава силится вернуть себе самообладание — даже закрывает глаза и дышит глубже, размереннее. Удовлетворение, однако, временное: Кира теперь полностью убеждён, что данный инцидент повторится вновь, но уже в ином формате — мужчина всё же не настолько глуп. «А вот мнителен — ещё как». — А-а, Рюдзаки? — неуверенно кричит Мацуда себе за спину без отрыва встревоженного взгляда от телевизора. — По JNN сейчас новости, и... Это вроде не акции, но всё равно выглядит странно. — Не акции?.. — Аидзава в смятении озирается и направляется в сторону дивана, в то время как Соитиро и Моги спешно откладывают прежние дела. — В смысле? А что тогда? — Ну-ка глянем, — с растянутым ещё шире оскалом Рюук стремительно вспархивает над полом, проносясь мимо, отчего Лайт ненароком вздрагивает. — Лайт-кун! — Рюдзаки сразу поворачивается к торопливо вернувшемуся в кресло юноше. — Уже вывожу, подожди, — кивают с готовностью, кликая на оперативно найденную ссылку прямого эфира. — Да я не знаю, — Мацуда смущённо мотает головой, поверх которой возвышается также вперившийся в телевизор Рюук, — просто толпа людей, но теперь никаких выкриков в поддержку Киры нет. — Он с тревогой смотрит на оперевшегося о низкий журнальный столик Соитиро, который для лучшей видимости вдобавок прищуривается. — Шеф, как думаете, что это? — Господа, прошу, идите сюда! Все безропотно подчиняются, для удобства перемещаясь к зоне компьютеров с уже запрокинутыми к транслирующим экранам головами. — Что... Что это? — поражённо выдавливает распахнувший рот Соитиро, замерший, как и остальные, от испуга. — Это... шествие? — предполагает сипло Аидзава, чьи глаза с суженными в точку зрачками судорожно скачут с одного человека на выхваченном оператором кадре людей с плакатами на другого. — В честь чего? С заходящимся сердцем и выступающей на виске каплей пота Кира встревоженно взирает на бойко вскидывающую кулаки гудящую толпу, что плывёт по красной зоне шоссе меж небоскрёбов. Машины проносятся мимо, отчего уголки широкого белого транспаранта, который с целеустремлённым видом требовательно несут в самом начале с десяток людей, бешено трепыхается в потоках ветра и громкости выкриков. Рюук незаметно опускается по правое плечо оцепеневшего юноши. — Недурно, а? — подначивает он, после чего заглядывает в обескровленное лицо собеседника. — Не так масштабно, как предыдущие, конечно, но эти, хех, выглядят не менее воодушевлённо! — Какого чёрта? — шепчет Моги, когда камера под продолжающийся рассказ ведущей о ситуации крупным планом берёт изображения, какими будто пытаются пробить небо, оттого и толкают их вверх постоянно. — Это кто, один из убитых Кирой? — Да быть не может! — Аидзава рычит исступлённо, сжимая кулаки. — Только не говорите, что это парад с целью восхваления этого ненормального за одну из его жертв! — Это не так. Четыре пары распахнутых до предела глаз негодующе вонзаются в спину скрестившего на коленях руки Рюдзаки, который мрачно наблюдает за разворачивающейся перед ними катастрофой и ритмично гладит большим пальцем у приопущенного уголка губ. На фоне приближающейся толпы появляется молодая корреспондент, что-то энергично вещающая о том, как «общество встало на пороге новой эры и без страха показывает, кому отдают своё доверие». — Тогда что происходит? — с небольшой дрожью в плечах требует ответа Соитиро. — Ватари, — произносят в микрофон торопливо, — проверь человека на фото! — Выполняю, — сразу же отзывается тот. — Честный суд! — скандирует толпа синхронно, как только начинается показ материала без участия девушки на первом плане. — Честный суд! В остекленевших глазах Киры мелькает приближенное оператором отражение чёрного флага, что развевается на ветру и разбивает лучи заходящего солнца позади на косые линии. Прямо по центру красным цветом горит заглавная буква «к» в уже знакомом шрифте. Всё восприятие съёживается до предела, охладевает настолько, что лающий смех жадно уставившегося в экраны Рюука над головой даже не достигает оглушительно звенящих барабанных перепонок. «О-о, а вот это уже действительно интересно!» — выпученные глаза под несмолкаемое кряхтение удерживаются лишь на одной фигуре: той, что безмолвным призраком парит над шумной толпой. Стоит красной лампочке на микрофоне загореться, кнопку моментально прожимают для связи. — Макото Миура, сорок шесть лет, бывший учитель, — рапортует без обиняков Ватари. — В базе данных городских моргов не числится. — И что это значит? — Мацуда растерянно переглядывается с остальными. На глубоком вдохе Рюдзаки вновь возводит заволоченный нетерпимостью, решительный взор на экраны и покрепче сжимает пальцами ног край сиденья, а рук — вздувшиеся от напряжения мышцы предплечий. — Похоже, люди начали просить Киру об убийстве определённых людей.