Мечты из потали

Входная дверь едва не ударяется о стену — с такой силы её толкнули. Оторопевший из-за обдавшего лицо потока чужой экспрессии Лайт изумлённо замирает в проходе, сквозь частое моргание наблюдая, как Рюдзаки на ходу стаскивает поношенные кроссовки мысами друг о друга и пружинящей походкой устремляется в главную комнату, прямо навстречу настороженно выглянувшим из-за стеллажа на шум полицейским; Мацуде же с его несменяемого места перед телевизором достаточно только крутануть головой вправо. Не будь весь пол номера устлан мягким ковролином цвета топлёного молока, босые ноги, наверное, впервые ступали бы гулко, жёстко, как если бы мстительно притаптывали разбегающихся во все стороны жучков. L не просто зол. Он взбешён. «Надо же...» — Лайт сконфуженно поджимает губы и принимается нерасторопно, а главное, бесшумно расшнуровывать обувь. Кожу распаривает жар, будто от стыда: сравнение себя с нашкодившим ребёнком, чья шалость привела взрослых в гнев, а потому на глаза им попадаться — никакого желания, отчётливо бьётся в слегка выступившей на виске вене. Единственное, что предотвращает раскочегаривание механизма по самоугнетению за неподобающую слабость, — кусачая игривость и почти легкомысленное возбуждение, какое захватывает зрителя иммерсивного театра в ожидании дальнейшего действия актёра. Однако происходящее — отнюдь не постановка, сценария нет, а реакции не отрепетированы. Лайт не любит непредсказуемость — от неё веет прогорклым, маслянистым запахом готовых вот-вот возгореться планов. Тем не менее сейчас лёгкие окутывает воздушный аромат дождевой свежести, какой с жаждой стремятся глотать как можно чаще и больше, вопреки отданному с детства предпочтению духу ненастного, тёплого выходного утра. Конкретно сегодня импровизация завлекает ласковее обычного и именно тем подкупает. — Р-Рюдзаки, где... — При виде мчащегося на него детектива, Соитиро едва не запинается на попятной, хотя путь другого, как оказалось, пролегает к компьютерам. Оторопевший, он поворачивает голову к сыну в молчаливом требовании объяснений, но тот искусно не замечает этого, ведь излишне педантично поправляет ремень поставленной на комод сумки, чтоб свисал. Мужчина с тихим рыком переключается обратно. — Где вы были? — настаивает на ответе Ягами, вместе с Аидзавой и значительно менее бойко настроенным Моги нагоняя ощетинившегося L. — У нас дел невпроворот, новые жертвы каждый день, СМИ продолжают раскручивать всё более скабрëзные сюжеты о Кире и том, насколько правительство бессильно в борьбе с ним! Знаешь, чего мне стоило вчера убедить директора Китамуру, что у тебя всё под контролем, когда во время нашей встречи в трёх кварталах от головного здания NPA развернулась вторая по масштабам демонстрация? — Кстати о последнем. — Сюити призывно поднимает над головой небольшую стопку листов и настойчиво машет ей на ходу. — Я нашёл кое-что необычное, пока изучал запросы в поисковой системе на тему акций. — Для верности он с вдумчивым прищуром переставляет местами бумаги, бегло вчитываясь в некоторые строки. — Вероятно, это бессмыслица, но, может... — Передайте наработки Лайт-куну и продолжайте собирать информацию, — бросает L безапелляционно у рабочего места, даже не удосуживаясь обернуться. Мрачный взгляд зорко сканирует поверхность относительно заполненного эпикризами, досье очередных убитых преступников и заблаговременно выставленными тарелками со свежими угощениями стола на наличие нечто определённого. — Серьёзно? — с остановкой на два метра позади Аидзава возмущённо переглядывается с остальными. — Да ведь... Хлёсткий звук пылко отшвыриваемых на пол один за другим документов обрубает его на полуслове. Смятение, с каким Сюити следит за траекторией материалов расследования, моментально преобразуется в гнев за нежелание собеседника и ухом повести в его сторону. — Ты даже не знаешь, что там! — в хмуром недовольстве он призывно бьёт костяшками о набранный материал. — Как насчёт самому оценить, стоят эти сведения вообще внимания и траты времени на их анализ или нет?! — Аидзава... — Соитиро напряжëнно морщит лоб, когда рассекает строгим взглядом чужой строптивый, но теперь более нервозный, — не устраивай сцен. Он в любом случае проверит эту информацию. Просто сейчас, возможно, считает более эффективным доверить поиск зацепок Лайту, а потом изучить уже отобранное. — Но шеф, — тот в подступающем отчаянии делает выпад вперёд, словно затылком чувствует, как сзади с нейтральным выражением лица бесшумно приближается косвенный участник раздора, который наблюдает за ситуацией с кротким любопытством, — Вас действительно устраивает, что мы работаем в том же режиме, как если бы самостоятельно расследовали дело в участке? — взывает к рациональности Сюити, в поиске поддержки крутя головой от чуть втянувшего голову в плечи Моги к опасливо приблизившемуся лишь сейчас Мацуде, чьи глаза каждый раз падают на пол за миг до встречи с другими. — Не поймите превратно, но... Ваш сын не имеет официальной должности. Какой прок торчать здесь с семи до десяти, если ведущий детектив попросту делегирует свои обязательства кому угодно, пока сам прохлаждается невесть где? — Сейчас он здесь, с нами, — размеренно, но твёрдо произносит Соитиро, для убедительности кивая через слово, чтобы отвадить вспыльчивого коллегу от дальнейшего развития конфликта. — Мне тоже хочется быстрых результатов, но для их достижения мы должны научиться доверию и работать сообща. — Так скажите это ему! — Аидзава резко указывает бумагами на спину до сих пор чуждого к обсуждению себя же L, под ногами которого уже с десяток листов. — Он единственный, кто не умеет работать в команде! От досады Ягами на протяжном выдохе закрывает потускневшие глаза и качает головой. Он отворачивается к выключенным компьютерам, только чтобы попробовать разглядеть в собственном чуть искажённом отражении на мониторе хоть малейшее успокоение для ритмично съёживающихся нервов. К сожалению, тщетно. Природа подобных осуждений ему ясна, ведь близка даже в бо́льшей мере, нежели коллеге, сколь бы эгоистично это ни звучало: в конце концов, не дочь последнего находилась под подозрением величайшего детектива столетия, чьи выводы всегда безошибочны. Довольно сложно оспаривать очевидную истину: они буквально на пятках балансируют на краю провала. На вчерашней встрече Китамура предельно ясно дал понять, что в случае отсутствия подвижек в деле, полиция начнёт пресекать любые демонстрации в отношении Киры, одобрены они или нет, и навряд ли согласие L на столь решительный шаг будет запрошено. «Ягами, пока что единственный результат действий L, какой вижу я и общественность: начало информационной войны и беспокойств граждан. Если он и дальше не будет полезен, полиция Японии прекратит сотрудничество с ним», — для придания веса отбивал каждое слово пальцем по столу директор, чей лоб блестел от испарины из-за обнаружения шествующей неподалёку толпы «фанатиков», как тот окрестил демонстрантов. Тогда Соитиро, вопреки извивающемуся в желудке червю тревоги, хоть и заверил твёрдо, что на L можно положиться, сейчас же грозит начать осыпаться даже иллюзорная уверенность в верном выборе главы расследования. — Вы позволите? — пользуясь беззвучным отстранением отца от ситуации, Лайт обступает Аидзаву и с едва ли полностью прикрытой издёвкой в глазах невинно протягивает ладонь вперёд для принятия документов. Его сразу смеряют откровенно брюзгливым взором из-под ресниц, на что юноша жалостливо изламывает брови, — мол, что я сделал? Значительных усилий стоит не превратить тень ехидной усмешки в полноценную версию — неугасаемая предвзятость матёрого полицейского видится Лайту до смешного нелепой, как и собственническое отведение документов поближе к груди. — Ватари, код «пятьсот тринадцать», — властно чеканит L, сразу же после выключая микрофон без получения ответа с другого конца, и едва ли не бросается обратно к выходу, отчего остальные испуганно отпрыгивают с прохода. — Рюдзаки, что случилось? — Мацуда потерянно хлопает глазами с приоткрытым ртом. — Куда ты? — Да ты издеваешься! Снова уходишь?! — свирепеет Аидзава. В момент отвлечения Лайт ловко выдёргивает бумаги из ослабевшей хватки и удовлетворённо несёт к компьютерам. — Эй! — Лайт-кун. Почти разминувшись с L, тот сразу замирает, а затем заинтригованно косится на скрытое за лохмами лицо и то, насколько близко их плечи друг от друга: мало-мальского качка вбок достаточно для плотного соприкосновения. — Ты никуда не уходишь из номера, пока я не вернусь. Ясно? От низкого приказного тона веет льдом настолько острым, что без проблем распорет кожу на манер бритвы, а затем обломается, чтобы ещё долго приносить дискомфорт вокруг раны. Лайт чувствует саднящий зуд будто наяву, отчего кровь кипятится в венах за один рваный, поверхностный вдох. «Так значит, я действительно вывел его из равновесия...» — желудок скручивается в тугой жгут, а глаза сладостно щурят при покалывании экстаза по всему телу. — Разумеется, — стекает сладко с растянутых в лукавой улыбке губ. L никогда бы не подумал, что способен испытать тошноту от сахара в любом его виде, однако сейчас уголки рта ненадолго натягиваются вниз в омерзении. Он срывается с места быстрее, чем кто-нибудь успевает заметить секунды слабости на физиономии, но не в поведении. С каждым торопливым шагом интенсивность жара от вонзаемых в острые лопатки взглядов не идёт на спад, не становится водянистее — кожа будто бы стремительно воспаляется вокруг глубоко засевших в ней жал сотен пчёл. Но больше всего зудит там, где одно «жало» отсутствует. Словно бы оно и не нужно, ведь и без того всё под контролем. Коридор отеля навылет пролетает сквозь восприятие смазанными разводами, следом — лифт с фоновой музыкой для менее скучного подъёма и спуска, ещё один переход со слабо отличающимся фешенебельным дизайном от предыдущего, узорчатые обои, пустующие номера со столиками меж ними, где по центру гордо восстают фарфоровые вазы с пышными букетами и тривиальные картины над бутонами. Покорно ожидающий у определённых, заранее открытых апартаментов Ватари предстаёт скорее отбойником, во избежание столкновения с которым моментально сворачивают налево, в тенистую прихожую. — Как он это сделал?.. — L не дожидается закрытия двери и пускается в размышления, будто бы сам с собой, ведь на номинального собеседника даже не оборачивается. — Сумка оставалась висеть на стуле, никакого переполоха не было вплоть до объявления внештатной ситуации, да и в его поведении не прослеживалось чего-то, сродни предвкушению. Ровным счётом ничего ни в мимике, ни в общей обстановке заведения не указывало на грядущее убийство... — большой палец самозабвенно вдавливают в нижнюю губу, пока пустой взгляд нацелен в никуда, но в то же время простирается внутри вибрирующих по краям воспоминаний недавних событий. Волна дрожи пробирает тело с ног до головы, и L резко разворачивается. — Ты заметил что-либо странное во время прослушивания его разговоров в кафе, когда он отлучался? — Нет, — невозмутимо уведомляет Ватари и складывает руки за спиной, не отходя от входа. — Ягами Лайт не вёл себя подозрительно, когда не был в поле твоего зрения: ни с кем не заводил диалог, никаких необычных шумов также замечено не было. Единственный раз, когда он заговорил, произошёл с, очевидно, убитой сотрудницей кафе. — Вот как?.. — якобы удивлённо тянет L с распахнутым взглядом. — О чём именно? — Ну, — пока тон мужчины перетекает в насмешливо-снисходительный, сам он снимает очки и тщательно протирает их бархатной салфеткой из кармана пиджака, — изначально Ягами озвучил заказ, после чего поинтересовался, верно ли узнал девушку. Затем выразил слова поддержки в её адрес касаемо той инсинуации в прошлом. По всей видимости тронутая таким участием незнакомца в её судьбе, Чио Намикава попросила у Ягами его номер телефона, написать который тот не был против. От загудевшего по костям скептицизма L устало прикрывает веки. — Разумеется, — он борется с позывом закатить глаза. — Даже перед убийством нужно быть в центре внимания, никогда нельзя упустить шанс стать им. Плавным движением Ватари задвигает оправу выше на нос и осведомляет с прежним налётом расслабленной улыбки в голосе: — Стоит упомянуть, что при обсуждении участи убитой Ягами Лайтом было использовано слово «несправедливо», а также фокус оказался очевидно смещён на важность его личного отношения к прошлому девушки. — Когда информацию встречают отводом взора, он сдержанно уточняет: — Считаешь, её действия какое-то время подконтрольны Кире? — Скажем так, я не был бы удивлëн, — небрежно соглашается тот, прежде чем задумчиво (или немного вымученно) запрокинуть голову. — Вероятность подобного исхода составляет шестьдесят четыре процента. Такой эгоцентричной и самовлюблëнной личности, как Кира, жизненно необходимо получать постоянные подтверждения собственной важности и нужности. В данной ситуации накладывается ещё и самоутверждение за счёт полного контроля над поведением человека. — Он тихо выдыхает. — В любом случае, запроси записи с камер видеонаблюдения кафе, а также подсобного помещения. — Уже сделал, — с готовностью обнадёживает Ватари. — Полиция работает на месте, я отслеживаю прогресс в реальном времени. Без особого энтузиазма L роняет «Отлично», прежде чем начинает задумчиво бродить влево-вправо по коридору. — Мне нужен лист, на котором Лайт-кун написал свой номер и передал Чио Намикаве, вместе с её телефоном, — перечисляет он без отрыва от бездумного созерцания ворса под босыми ногами. — Свяжись с ответственным за это дело полицейским и оповести о необходимости немедленной передачи данных материалов под мою ответственность. — По уменьшению напора понемногу возвращаемого в норму потока мыслей, сам L тоже постепенно замедляет метания. — Говоря об убитой: на столе я не нашёл никаких отчётов или досье с протоколом о её предыдущих привлечениях к ответственности любого рода. — Мне удалось наткнуться на них только за несколько минут до вашего возвращения: примерно, когда вы находились в салоне автобуса, — подтверждает Ватари кивком. Тогда как собеседник прищуривается со сморщенным от ещё свежих воспоминаний о вынужденной поездке среди большого скопления не дающих сосредоточиться на собственных рассуждениях людей носом, он поясняет: — Данная девушка действительно не вела безгрешную жизнь, однако в общей базе данных полицейских файлов о её правонарушениях нет ни слова. — «В общей?» — Почти бесшумные шаги прекращаются вовсе, и L негодующе смотрит на собеседника. — Верно. Папка Чио Намикавы расположена в другом узле полицейской базы, получить доступ к которой не так просто без соответствующих кодов. В основном там находятся дела, срок давности постановлений по которым истёк не более чем пять лет назад, прекращённые в связи с недостатком материалов расследования и те, что ещё в производстве, но их по разным причинам намереваются закрыть. Случай этой девушки относится к предпоследней категории. — Совершила преступление, но не понесла наказания, — размеренно делает вывод L. — В чём конкретно её подозревали? — В убийстве по неосторожности, а также в проституции в несовершеннолетнем возрасте. Последнее обвинение было отозвано, так как адвокат предоставил неопровержимые доказательства отсутствия состава преступления, и судья принял сторону защиты. L вдумчиво прикусывает ноготь. — Когда всё это произошло? — Ситуация с убийством — меньше года назад, заседание по делу проходило третьего апреля, — без запинок рапортирует Ватари. — Что касается второго случая, то заявитель указал срок в три года, причём с оговоркой, что девушка намеренно скрывала свой возраст с целью получения денежных средств за непривлечение мужчины старше неё на десять лет к ответственности. Под оценивающее мычание новая информация юрко пускает корни в ещё мягкую тишину, какой вновь не позволяют затвердеть. — Стало быть, наиболее вероятной причиной убийства Чио Намикавы выступила безнаказанность за убийство по неосторожности, — L ненадолго опускает глаза, после чего припоминает важную деталь. — Ты упомянул, что Лайт-кун не только узнал жертву, но и выражал поддержку касаемо её прошлого. Откуда ему знать об этом, если ни в газетах, ни по телевидению данное дело, очевидно, не было обнародовано? — Эта девушка обучалась в университете Тоо на втором курсе вплоть до начала нынешнего учебного года, — поясняет равнодушно Ватари. — Люди склонны пускать разного рода слухи о столь щепетильных темах, как проституция. Конечно, Ягами не из тех, кого хоть сколько-нибудь интересует подобное, однако он вполне вероятно может быть осведомлён о подобном в мельчайших деталях при столь обширном круге общения. — Значит, Кире уже достаточно лишь сплетен? — L не то фыркает, не то горько усмехается. — А если нет, тогда как ему удалось проверить их подлинность без наличия при себе компьютера? Вопрос верно расценивают, как риторический, либо же Ватари попросту не имеет на него ответа, а потому лишь шевелит усами и молча приподнимает седые брови на манер пожатия плечами. Жеста не видят, однако в том нет необходимости: поток сетований вкупе с канонадой предположений льются без намёка на получение чужого мнения. — Мне нужно понять, — продолжает самозабвенный монолог L, снова пускаясь мерить шагами ширину коридора и водя ногтем по уже едва ли не стёсанной от усилий коже губы, — с помощью чего ему удалось не только вынудить Чио Намикаву произносить нужные ему слова и поступать нужным ему образом, а главное — что он делал в период отсутствия в моём поле зрения. Что-то случилось именно в этот промежуток времени. — Плечи чуть приподнимаются, а всё более ссутуленное от носимого бремени тело подсобирается в спазме недовольства от поражения. — Лайт-куну хватило всего получаса, чтобы суметь составить безукоризненный по части незаметности план и дистанционно убить шесть человек прямо у меня под носом. Не без укола исследовательского любопытства Ватари продолжает следить за метаниями воспитанника, какому совершенно не свойственно настолько компрометирующее истинные переживания поведение. С ранних лет физическое отражение интеллектуальной деятельности у L проявлялось намного реже обыденного падения во фрустрацию. Мужчина догадывается о причинах: при эмоциональном или физическом возбуждении ни одному живому существу не удастся мирно усидеть на месте, сколь бы сдержанно или умно оно ни было. Однако важно совершенно другое: в такие моменты рациональность подавляется, отчего коэффициент полезного действия стремительно падает, а этого допускать нельзя, тем более — величайшему детективу столетия. Так дело не пойдёт. — Это действительно всё, на чём ты смог сфокусироваться? — авторитетно, с каплей холодности задаёт Ватари наводящий вопрос, на что L замирает почти по центру коридора и недоумённо глядит на него. — А что ещё? Слегка раздосадованный вздох мужчины и дальнейшее качание опущенной головой селит во втором неуютное чувство, от которого он старается инстинктивно отдалиться: почти было ступает назад и сгибает колени чуть больше, тогда как взирает теперь исподлобья в нерадостном ожидании чего-то недоброго и неприятного. — Ты рассуждал лишь насчёт итогов, — наставнически отчитывает Ватари. — Их разбор несомненно важен, но ещё важнее причины, по которым всё обернулось именно так, а не иначе. — Причины? — L на миг хмурится в растерянности. — Они неизменны с самого начала появления Киры: очистить мир от преступности, чтобы стать в глазах народа мессией. — Сегодня всё по-другому, — протестуют уверенно в ответ. — Убитые Кирой преступники в момент вашего посещения кафе не были теми, кого тот считал бы заслуживающими его наказания, как и Чио Намикава никак не могла стать таковой ввиду отсутствия каких-либо данных в общем доступе. — Я понимаю, к чему ты клонишь, — настороженно осведомляет L. — Разумеется, нельзя назвать совпадением то, что Чио Намикава умерла именно сегодня, когда впервые познакомилась с Лайт-куном. Те преступники оказались «под прицелом» также непреднамеренно. Трудно выбирать, когда у тебя нет никакой информации на руках, но отвести от себя подозрения необходимо. — В том и дело. — Ватари опускает подбородок на шею и с озорным снисхождением глядит на до сих пор не улавливающего суть собеседника поверх линз. — Ягами Лайт не обелял свой имидж в твоих глазах, специально убив тех людей в твоём непосредственном присутствии. Он поступил так, чтобы показать, насколько незначителен для него факт нахождения под прямым наблюдением. Иными словами... — Он красуется передо мной... — глухо завершает за него L, чей взгляд затягивает злоба. Он полустоном смежает веки и крепко сжимает переносицу двумя пальцами так, что ногти слегка впиваются в кожу. — Вот же нарциссичная сволочь... — И это весьма полезно, — заявляют абсолютно спокойно сразу же после. — Да, но он уже начинает убивать полностью забавы ради. — Факта возможности использовать это в свою пользу ничто не отменит. В ответ что-то пробурчали и упрямо отвернулись. Так и не наблюдая признаков принятия такой точки зрения на чуть скрытом за волосами лице, Ватари со вздохом снимает очки и с щелчком складывает дужки, снова заводя руки за спину, к чему L относится настороженно: данный жест означает, что сейчас направленность разговора перетечёт из логической в чувственную, более личную и глубокую. — Ягами Лайт совершенно точно ищет твоего внимания, — едва ли не внушающим тоном начинает мужчина. — Сегодняшние события подтвердили моё предположение. Чего, по-твоему, он добивается? L просто отзывается: — Удовлетворения. Лайт-кун испытывает удовлетворение от ощущения признания другими и всеобщего интереса к собственной персоне. Сказанное подтверждают сдержанным кивком. — Ты можешь понять это? — Только было чужие губы размыкаются, как Ватари уточняет: — Не логически осознать закономерность, а прочувствовать в эмоциональном плане. Воздух в лёгких сворачивается в грузный шарик и подлетает к горлу; L искренне не знает, что сказать. Нет, разумеется, ему никогда не удастся полностью влезть другому человеку под кожу так, чтобы та облепила его безукоризненно, гарантируя то же качество распознавания сигналов и нервной системы, и мозга. И дело вовсе не в недостаточном старании, — подобное попросту невозможно. Затруднения в анализе даже собственных чувств и эмоций не облегчают задачу. Как может тот, кто слеп к своим внутренним колыханиям, хоть на толику проникнуться чужими ураганами? Однако признать недееспособность в данном положении равносильно сложению оружия, а L ещё не проиграл. — Мне не нужно «прочувствовать в эмоциональном плане» что-либо из психического отклика Лайт-куна на потакание его потребностям, — отрезают твёрдо. — Лишëнные объективности и рациональности доводы не несут никакой пользы для расследования. — Именно из-за такой позиции ты не заметил, как, вполне вероятно, непроизвольно спровоцировал череду событий в кафе. Волосы на затылке L встают дыбом от помещения его на позицию невольного виновника смерти нескольких людей. Каким образом такое вообще может быть возможно, когда ничего и близко намекающего на подобные мысли у него не было? Проглотить вязкую слюну бесшумно не удаётся, как и сжать кулаки без потрескивания сухожилий. — Ты слышал каждое моё слово, — L непримиримо смотрит из-под чёлки в абсолютно не впечатлённые пререканиями старческие глаза. — Ни в одном из них не было призыва убить хоть кого-то. Даже в моменты эмоционального обсуждения выбора Лайт-куном способа наказания заготовленных заранее дел я руководствовался лишь здравым смыслом и логикой. Несдержанность — прерогатива Лайт-куна, не моя. — В таком случае тебе никогда не удастся довести твой план до конца, — возвращается к давнему разговору Ватари с такой уверенностью, будто к этому всё вело изначально. Изменения на чужом лице минимальны, но оттого ещё выразительнее: едва шевелящаяся тонкая линия губ, обострение скул от сжатия челюстей, мимолётный прищур, как от укола — всё отражает, насколько непоколебим в своём несогласии с услышанным L. Будет стоять на своём до последнего, ведь иначе не способен, иначе нельзя — уж точно не в нынешнем деле. Ватари лишь изнурённо вздыхает и ненадолго опускает глаза, подбирая другую тактику. С высоты жизненного опыта ему известно, что иногда бессмысленно быть тараном и выгоднее действовать в обход. При спокойном приближении мужчины L со всё ещё теплящейся в жилах строптивостью понуряет голову, а взгляд прячет в якобы увлечëнном изучении ворса у мысов босых, а теперь и обутых, ступней. — Ты до сих пор не понимаешь, с чем приходится работать, L, — произносится более мягким, доверительным тоном. — Здесь нет математической точности, не будет гарантированного предполагаемого результата, теоретических знаний здесь недостаточно. Речь о намного более сложной материи, какую исследовать нужно предельно осторожно, а главное на ощупь, как буквально, так и фигурально. — Сведёнными лопатками непроизвольно двигают и до сих пор придирчиво воротят нос, хотя слушать продолжают. — Единственным вспомогательным фактором в нынешней ситуации является наличие у Ягами Лайта признаков неподтверждённого нарциссизма, но что ещё более важно — именно твоя оценка играет для него невероятно важную роль. Когда на плечо ложится старческая, но не лишённая крепости хватки ладонь, L только набирает полную грудь воздуха и поверженно отводит глаза вбок с кислым привкусом разжижаемой обиды, теперь кажущейся такой несущественной, что хочется поскорее завершить диалог. Морщинистая кожа не передаёт ни жара угрозы, ни особого тепла поддержки — лишь безмолвная печать, требование продолжать, а не размениваться на пустые фантазии, когда уже высек искру. — Вопреки множеству несовершенств твоей задумки по... сближению с подозреваемым, — чутко подбирает слова Ватари, безответно смотрящий прямиком на собеседника, — тебе начинает удаваться достичь пока незначительного, но прогресса. Пользуйся этим. L не даёт никакого отклика, не двигается, не отстраняется. Отчего-то мышцы стянуло, и те загрубели, а по пищеводу к горлу подбирается нечто вязкое, плотное, будто мазут. Разумеется, моральной дилемме нет места в щёлкающем в отлаженной работе разуме, и тем не менее потребность отряхнуться и брезгливо скривиться неумолимо копошится под кожей, идущей мурашками в районе затылка. Ощущение, словно его, как жужжащую над ухом муху, сначала оглушили в полёте, а после падения начали заботливо подталкивать ногтем, чтобы оклемалась и взлетела, если не хочет очевидного для себя исхода. Этакое милосердие, но на просвет — едва ли не издёвка. Со временем Ватари догадывается о причинах хмурости L. С лёгким смешком он ободряюще похлопывает его по плечу, что скорее сродни насмешке для второго, после чего разворачивается к выходу из номера, готовый без прямых указаний приступить к своим обязательствам. В другой комнате находятся ещё четыре работающих на износ человека, чей аппетит давно следует утолить. Иначе о каком уважении может идти речь?

━━━━━━━━━━━

За последние полтора часа костяшки уже занемели от частоты прокручиваний на них шариковой ручки, но склонëнная над бумагами голова Киры настолько плотно забита скукой, что на такую мелочь не обращают внимания. Рукописный текст чуть дрожит по краям иероглифов из-за приглушаемой прикрытыми в задумчивости веками яркости окружения, хотя смысл написанного просачивается в сознание без затруднений. По иронии, занозой в подкорке выступает именно ясность читаемой информации, какую собрал Аидзава, — та обрабатывается и дополняется загодя, на два-три заголовка вперёд, будто кирпичики в узорчатой кладке мощёной дороги. Со вздохом Кира откидывается на спинку кресла и уныло приподнимает из-под листка любезно распечатанные скриншоты различных статей, новостных сводок, постов и сообществ, чья тематика хоть сколько-нибудь относится к демонстрациям и делу в принципе. Один за другим их лениво откидывают на стол, как только внимание мажет по жирному шрифту. «Демонстрации в Токио: абсурд или же начало зарождения новой эпохи для человечества?», «Правительству Японии выгодна нынешняя ситуация в стране?», «Полиция поддерживает Киру и акции в его защиту?», «Инфополе: число групп в поддержку Киры в сети Интернет увеличилось на 6,7% с момента первой зафиксированной жертвы преступника». С прищуром замечая приписанную рядом ссылку, её адрес, без особой надежды найти нечто стоящее, вбивают в компьютер. Открывшийся форум больше походит на новостной канал, где каждый может предложить свою новость администрации, а ту (навряд ли проверенную на достоверность) опубликуют. Без фокусировки на чём-то конкретном Кира ритмично прокручивает колёсико мыши. Вверх белым рулоном проносятся анонимные посты: одни просто текстовые, к другим приложены фотографии, к третьим — видеозаписи. Открытие нового кафе в Аояме, автокатастрофа неподалёку от Сибуя с летальным исходом и откровенные, почти незацензуренные изображения тел, советы туристам, реклама канала рукоделия — очевидно, каким-либо единым направлением сообщество не обременено, чтобы наибольшее количество мимопроходцев смогло найти записи «на свой вкус». При введении «Кира» в вызванное справа окно поиск по странице отражает цифру «восемьсот пять», самостоятельно выдавая наиболее свежую запись с выделенным для наглядности искомым словом. «Наши дети в опасности!» — гласит заголовок. — «Учителя сообщают, что теперь наиболее частым героем, на которого хотят быть похожи школьники, помимо родителей, стал Кира. Родители обеспокоены и бьют тревогу». Прочитанное втискивается в расщелины памяти для распробывания позже — сейчас, вблизи от личного источника некоторых проблем, дозволено лишь украдкой дёрнуть уголками рта и продолжать изучение с прежним пустым выражением лица. Прямо как у гипсового изваяния с чёрными лохмами волос на периферии, которое, мимикрируя под человека, иногда для приличия копошится в пачке мармелада, хотя уставился, разумеется, вовсе не на собственную руку. Кира вдыхает глубже прежнего; игнорировать ртутный по тяжести взгляд не то чтобы затруднительно, однако невозможность остаться наедине хотя бы с собственными мыслями подначивает огрызнуться и потребовать перестать пялиться. На ещё два прокручивания выше выплывает совсем небольшая запись с двумя фотографиями, а снизу установлено множество хештэгов, в том числе «Справедливость» и «АПК», расшифровку которого — Акции в Поддержку Киры — сам виновник торжества узнал два листа за авторством Аидзавы назад. Текстовое содержимое составляет всего две строчки, но от них Кира незаметно подбирается всем телом и льнёт к монитору поближе. «Была на АПК в Синдзюку 10 мая! Смотрите, как мне повезло ☆*:.｡.o(≧▽≦)o.｡.:*☆» Он пристально разглядывает изображение ниже. В молодой женской ладони лежит не то монета, не то жетон золотого оттенка с выгравированными чашечными весами по центру и малой цифрой «два» под ними. «Что это? — Взгляд переключается на следующее фото, явно менее удачное, ведь отблеск металла засветил объектив, почти скрыв гравировку белым пластом. — Похоже на талисман или украшение. При чём здесь... Стоп, — от укуса осознания брови едва приподнимаются, а глаза округляются. — Та девушка со вспышкой в толпе. Ей ведь тогда передали что-то! Выходит, это оно?» Почти до треска корпуса Кира сжимает мышь крепче от трепета триумфа на подступе. Он резко мотнул ленту вверх во избежание возникновения ненужного интереса у сидящего пусть не слишком близко, но всегда наготове человека. «Покопаю поглубже дома, — решают твёрдо. — Возможно, удастся выяснить личность автора записи и даже выйти с ней на контакт. Впрочем, заполучить от неё хоть какие-либо сведения о назначении и ценности данной вещицы уже будет вполне полезно. Надеюсь, критически режим сна я себе не собью». Несколько публикаций выше висит запись меньше предыдущих, но с приложенным видеофайлом. Заголовок «На улицах города всё чаще можно заметить группы людей, нападающих на прохожих в вечернее время под эгидой помощи Кире в устранении несогласных и недостойных» выжигается на сетчатке, словно горелкой по деревяшке. От фантомного запаха гари, — как и от зашипевшей в желудке ярости, — крылья носа вздрагивают, а язык усерднее давит на нёбо от неозвученных ругательств. Нажатие на треугольник запускает одно видео из семи с относительно тихой звуковой дорожкой. На кадрах любительской съёмки с балкона трое мужчин средних лет в проулке наперебой смеются, пока один из них удерживает за капюшон толстовки безоружно выставляющего перед собой руки юноши, которого затем бьют кулаком в живот, и тот сгибается пополам под претенциозные улюлюканья «Кира должен избавлять мир от таких, как ты!» и «Мы поможем в этом!». «Уроды чёртовы. — Кира раздосадованно отводит полный презрения взгляд к занавешенному окну, силясь не цокнуть, пока играет желваками. — Никоим образом ваши животные позывы унизить слабого или обворовать его не связаны с моей миссией! Вы лишь нашли удобный предлог для обеления любой творимой вами мерзости, а подобные группы в Интернете, разумеется, исказят любые факты в угоду количества просмотров и новых подписчиков. — Ладонь поверх подлокотника сжимается в крепкий кулак. — Этот сброд порочит моё имя. Я предполагал, что подобное будет происходить, как только общество начнёт соглашаться с методами Киры, но не ожидал, что найдётся столько идиотов уже сейчас, когда никаких официальных заявлений о прекращении расследования в отношении меня даже не предвидится». Кира медленно возвращает внимание к проигрываемому на повторе видео, а в отражении на тёмных участках экрана на него в ответ из-под свисающей чёлки свирепо взирают алые глаза. «Убить бы вас всех до единого, но это вызовет более громкий инфоповод, — мол, я убиваю своих единомышленников. Мне-то ясно, что эти группировки не сотрудничают со мной, а уж тем более не разделяют моё мировоззрение, но, судя по этим постам и комментариям под ними, люди убеждены в обратном. — Лица нападающих так некстати сокрыты за зернистостью вечерней съёмки. Вертикальное изображение чересчур маленькое даже для распознания надписи на кофте одного из нападающих. — Впрочем, если их имена случайно попадут в Тетрадь, как-либо сожалеть я точно не стану». — Что-то не так, Лайт-кун? — Ничего особенного, — тут же отзывается Кира и часто моргает с беззаботным видом, чтобы убедить в сказанном себя в том числе. На шумном вдохе он чересчур лениво подпирает голову упираемой в подлокотник рукой таким образом, что два пальца ложатся над верхней губой. — Просто подумал... — Глаза отчаянно жмурят, как от острой боли, произнося с подрагивающей хрипотой не то от страха, не то от возмущения: — ...как, должно быть, рад Кира, наблюдая подобное. — «Рад»? — L кажется, будто слух его подводит. Поневоле приходится свериться, одно ли и то же видели и слышали оба, однако на другом мониторе всё по-прежнему. Достаточно нескольких секунд для осознания и ещё столько же, чтобы начать теперь уже с кислым скепсисом наблюдать за театральной гримасой вселенского сожаления и показного массирования виска. — Не думаю, что Кира был бы хоть сколько-нибудь доволен увиденным, — слетает с губ пусто, а сразу же после: — Скорее, он взбешён прямо сейчас. При столь откровенном намёке Кира тотчас же искоса зыркает на ставшего заметно уравновешеннее после возвращения собеседника с вызовом настолько ярым, что извечно расширенные и, разумеется, неизменно въедающиеся в его фигуру зрачки должны задымиться, как от выплеска кипятка. Однако те даже не шелохнулись. — Предположу, что сейчас он думает так, — L, абсолютно не впечатлённый чужим остервенением, издевательски задумчиво приподнимает голову к потолку с приложенным к приоткрытому рту указательным пальцем и монотонно рассуждает: — «Эти люди — полные идиоты, которые используют моё имя и искажают мои благие для всего мира намерения в угоду своих эгоистичных желаний. У них нет никакого права судить, кого и каким образом следует наказать — то дозволено лишь мне, а потому сторонниками в данной войне мы не станем». Плотная, весьма многозначительная тишина со стороны собеседника решетится ситом безразличия, а потому попросту не считывается хоть как-либо в принципе. L, до сих пор барахтающийся на поверхности бесхитростных мыслей, словно впервые замечает пока что приемлемый беспорядок из прозрачных конвертов с маффинами перед клавиатурой, какие вывалены из основной пачки на углу монитора. — В общем, я не удивлюсь, если эти люди скоро умрут, — хмыкает он едва громче характерного треска в процессе распаковки одного из них. Справа на грани слышимости давятся воздухом, словно бы механическое равнодушие влетает прямо под рёбра крепким кулаком, отчего и без того едва выдерживаемое спокойствие в вылизанном до сияния облике лопается по швам — рот потрясённо приоткрывается, а физиономию пронзает натуральная судорога от незнания, какая эмоция превалирует над другой и на какой стоит остановиться: Кира то сводит к переносице брови, то бегает обескураженным взглядом по сторонам, то всё же с клацаньем смежает зубы и прячет проявление несдержанности за плотно сжатыми губами, уголками которых шевелит с пылкой обидой, словно жуёт горькую пилюлю. Возмутительно. Им и сло́ва не было произнесено, так каким же образом... «Просто невероятно, — на вдохе Кира ментально застывает в трясине зыбучих волнений, и в мгновение покоя между метаниями мышцы, наконец, плотным бальзамом окатывает обжигающий холод, а разум пробирает истома. — Не-ве-ро-ят-но». Однобокая улыбка наползает на лицо отнюдь не против его воли. — Вау, — с ноткой язвительности тянет Лайт, поражённо качая головой. — Весьма профессиональный анализ вероятной точки зрения преступника. Только вот, — он с раздражённой усталостью взирает на увлечённо слизывающего крошки с пальцев L, — ты опять обвиняешь меня. — Разве? — Тот отыгрывает изумление, даже пару секунд тратит на то, чтобы припомнить обидный для собеседника момент. По итогу лишь едва жмёт плечами и тянется за другим угощением. — Я не говорил, что ты Кира, Лайт-кун. То, что ты воспринял мои слова на свой счёт, поднимает процент подозрений на двенадцать единиц. — Рассказывай о своей аналитике группе расследования, я — не идиот, — переходит в оборону Лайт, чего собеседник уже игнорировать не способен: через плечо вытянутой к стоящей по левую от него сторону этажерке руки вопрошающе встречает острый прищур. — Ты буквально смотрел на меня в упор, когда говорил, что сейчас чувствует Кира. — Вот как, — Рюдзаки коротко мычит и опускает глаза, словно бы в пробуждающемся понимании, если не вине за произнесённое. Едва только Лайт приготовился услышать бессмысленное, но желанное «Прости», как его снова берут за шиворот, чтобы так подло, без подготовки ударить лбом о реальность. — Вероятно, тогда тебе стоит лучше контролировать свои мимические мышцы, если не хочешь выдавать себя, Лайт-кун, — заключают до того пусто, что второй не сразу осознаёт, как ответ в принципе прозвучал. А когда сказанное утрамбовывается в подкорке окончательно, хоть сколько-нибудь выдерживаемые покладистость и вежливость рвутся с треском кожаных ремней. — Какого тогда чёрта ты до сих пор позволяешь мне ходить на свободе, если уверен, будто я Кира? — почти рычит Лайт при развороте кресла, после чего для убеждения в отсутствии лишних ушей (по крайне мере, поблизости) украдкой сканирует допивающих кто чай, кто кофе полицейских в противоположной части номера. Подаваясь вперёд, он кладёт локти на колени и, как только неозвученному требованию установить зрительный контакт с готовностью внемлют, даже так же прокручивают кресло, со сложенными пальцами заговорчески проговаривает приглушённым голосом: — У тебя нет улик ни против меня, ни против кого-либо. Тем не менее именно мне ты дозволяешь вести параллельное основному расследование акций, именно меня держишь под постоянным наблюдением и именно со мной взаимодействуешь большую часть времени. Твой личный номер тоже есть только у меня. И учитывая всё это, ты не то что ничего не предпринимаешь в угоду моего ареста, но, наоборот, пользуешься моей помощью, хотя неоднократно говорил, якобы уверен, с кем имеешь дело. Может, уже определишься, кто я: друг или враг? Иначе я не понимаю смысла твоих напоминаний об этой процентовке. Блеск критицизма зажигает серую радужку, словно головку спички, и тени под глазами наслаиваются на следы недосыпа. — Прости, но я не вижу несостыковок в перечисленных выше фактах и моей правоте в отношении твоей прямой причастности к смертям всех тех преступников, а также — участия в сегодняшнем происшествии, Лайт-кун. Тот с сомнением хмурится, снова выпрямляясь. — Ты про инцидент в кафе? — От лишь индивидуально воспринимаемой забавности ситуации Лайт смешливо фыркает и со сложенными на груди руками качает головой под абсолютно не разделяющий его веселье взор. — Считаешь, что, находясь даже буквально перед тобой, я сумел силой мысли убить ту девушку? — Не находясь передо мной, — поправляет Рюдзаки, тогда как пальцы едва заметно перехватывают колени покрепче. — Ты отсутствовал более тридцати минут. Невероятно долгое время для совершения заказа в полупустом заведении и справления нужды, должен сказать. — Уж извини, но я не знал, что мне нужно было уложиться в определённый тайминг, — язвят в ответ. — В следующий раз, пожалуйста, сообщи, сколько у меня есть времени на утоление физических потребностей и разговоры с персоналом. Знал бы, поспешил вернуться пораньше: вдруг разница в десять минут повлияла бы на твоё желание обвинить меня в убийстве той бариста. — Мы говорим о смерти человека, — L, ничуть не воодушевлëнный подобной беспечностью на грани с откровенной задорностью в отношении ситуации, в отвращении кривит верхнюю губу. — Не-ет, — тянет тот хитро, — мы говорим о моей якобы причастности к этому. К тому же, — руками вдруг притворно беспомощно разводят и с закрытыми глазами вальяжно откидываются на спинку кресла, — я ведь уже объяснял свою точку зрения в отношении смертей незнакомых мне людей. Не знаю, на что ты рассчитываешь — на слёзы? — На твое благоразумие. — Лайт скептично приподнимает бровь, а L с тяжким вздохом прикрывает веки. — Хотя бы не отпускай колкости на этот счёт. Это неуважительно. Непомерное лицемерие бьёт ребром по кадыку юноши, чей нос морщится от подступившего желчью к корню языка протеста. Так говорит тот, кто использовал преступника в качестве «наживки» в прямом эфире, а затем без согласования с NPA сотрудничал с ФБР в вопросах слежки за членами следственной группы? Серьёзно? Вплоть до сегодняшнего дня почестей тем погибшим никто оказывать не спешит — приняли за должное, и лишь единожды Аидзава вскользь намекнул на ответственность L за смерть тех тринадцати агентов, имён которых ни один из здесь присутствующих, но мнящих себя морально ориентированными, навряд ли знает или тем более помнит. Однако выталкивать со дна раздутые и обрюзшие до зеленоватой склизкости трупы тактично позабытых, уже разыгранных фигур на поверхность для всеобщего обозрения отчего-то нельзя. «В чём тогда разница между тобой и мной? — Лайт не без толики инфантильной обиды гордо, но тихо хмыкает и возвращается к видеозаписям, после чего приступает к бездумному прокручиванию новостной ленты. — Почему тебе удобное замалчивание покорно прощают, но мне поступать столь же цинично, но честно уже нельзя? С чего бы?» По какой-то несусветно глупой причине к утрате «инструментов» относятся снисходительно лишь при заблаговременном обозначении тем их назначения, тогда как без постановления человека в известность о его клейме расходного материала общество моментально начинает наперебой отыгрывать вездесущую участливость напару с оголтелой праведностью: «Так не должно было случиться!», «Он этого не заслужил!», «Мы должны найти виновного!». Это удел большинства — тех, кто слишком слаб, чтобы взбрыкнуться, когда фигурные ножницы социума кромсают здравый смысл, чтобы остались лишь тупые, закруглённые углы, лишь бы никто не поранился, а главное — не зацепил другого. Лайт только заламывает края для внешнего лоска, однако их острота режет на струпья любую преграду даже в формате оригами «Послушный сын, любящий брат, идеальный парень и лучший (в ближайшем будущем) студент Японии». Но что же в таком случае делает L?.. Тоже подстраивается под привыкших играть в рафинированно честный, притязательный для всех по наполнению мир, а не претворяет мечты об оном в реальность? Угнетающая чужой дух оскорблённость видится Рюдзаки как прелюбопытнейшей, так и слегка озадачивающей картиной. Именно так выглядят избалованные дети, когда их журят за плохие слова или требуют вернуть отобранную у другого ребёнка игрушку. Тогда как в первом случае всё весьма прозрачно, то во втором... «Ему не нравится, что я взываю к выказыванию эмпатии в отношении умерших?» — До сих пор слегка липкая от шоколадной начинки подушечка пальца оказывается между зубами. — «Нет, здесь нечто иное... Вернее, не только это». Росчерк ручки стал резче, кисть выводит последние у края листа иероглифы импульсивнее, пусть и едва заметно, а по нечитаемому выражению лица вовсе невозможно расценить рьяность пузырящихся в глубине груди эмоций. И насколько же упорно ради своеобразного отмщения игнорируют прямое изучение каждого телодвижения, вплоть до частоты моргания, какое сведено к минимуму ввиду сфокусированности на чём-то внутреннем... Рюдзаки бы даже впечатлился невероятной для такого импульсивного человека сдержанности, если бы в барабанных перепонках не запищало от сюрреалистичной, но оттого определённо верной в искажённости восприятия Лайтом происходящего догадки. «Лайт-кун стремится получить от меня если не одобрение, то как минимум признание его мыслей. Та бравада и напыщенность... В стрессовых ситуациях людям свойственно сводить даже самую тяжеловаримую информацию к шуткам для более лёгкого её восприятия оппонентом. То же случается, когда один не уверен в положительном отношении другого к услышанному: возможно прибегание к преувеличенной отстранённости от темы или паясничество. Иными словами, Лайт-кун сейчас не столько защищал свой имидж несправедливо обвиняемого, сколько... — L приходится смущённо проморгаться от осознания, — искал меж нами сходства. Ещё и поднял тему наших взаимоотношений... Не знает, кем меня воспринимать?..» Экран загорается белым свечением, отчего L моментально встречается с собственным удивлённым отражением в пределах контура чёрной литеры W. — Рюдзаки, — провозглашает собранный голос из динамика, на который со смятением щурится Лайт, — прямо сейчас по Сакура ТВ ведётся трансляция ток-шоу, посвящённого жертвам Киры. Семьи двух преступников, убитых пять дней назад, уже поделились своими историями, в которых один посыл: близкие им люди не были виновны. Я подумал, тебе это может быть интересно. «Молодец, Ватари, — благодарит тот мысленно мужчину. — Идеальная возможность проследить реакцию Лайт-куна на общественное обвинение Киры в присутствии всей следственной группы». — Спасибо, Ватари, — микрофоном щёлкают только ради этих слов, после чего по-будничному лениво делают мах в чужую сторону. — Лайт-кун, включи, пожалуйста, прямой эфир через компьютер. Несмотря на некоторое смятение из-за пусть мягкого, но подобия приказа, тот надменно фыркает, прежде чем без препирательств быстро вбить в поисковую строку название нужного телеканала. Изображение моментально выводится на установленные на стене экраны, какие вынуждают не только Лайта поднять голову к источнику неожиданного возникшего движения, но и группу расследования отвлечься от своей деятельности. ««Белые ленты», — сфокусировавшись на одном из мониторов, Кира придирчиво вчитывается в название ток-шоу рядом со всплывшими после рекламной паузы именем и фамилии ведущего, при виде идиотско-бодрой улыбки которого глаза непреднамеренно закатываются сами, а с губ слетает по-тихому презрительный вздох. — Не знал о существовании такой передачи. Выглядит непомерно наигранно и больше походит на неудавшуюся попытку создать социально значимое мероприятие. Впрочем, ожидать чего-то вменяемого в программной сетке Сакура ТВ глупо само по себе». — Мацуда! — неожиданно прикрикивает вглубь номера Рюдзаки и вместе с ненароком вздрогнувшим Лайтом сразу же встречается взглядом с подпрыгнувшим на диване, — канал Сакура ТВ. Пока что приостановим слежку за новостями. — А, п-понял! Поверх книг на стеллаже Лайт видит, как происходящее на телевизоре вторит тому, что синхронно мелькает на сетке из четырёх экранов на стене. А также то, какой настороженной, но твёрдой походкой приближаются его отец, Аидзава и Моги, чья мрачная сосредоточенность ввинчивается в выведенное для всеобщего приобщения ток-шоу, словно отвëртка в пробку, норовя с хлопком протолкнуть ту в горлышко силой напора. Не имея иных альтернатив, он без особого энтузиазма следует примеру остальных и взирает вверх. —...действительно ужасно, — с выученно сочувственной гримасой кивает ведущий, который сидит в кожаном кресле с прижатым лицевой стороной к крепко сомкнутым коленям сценарием, пока въедливым стервятником жадно следит за утирающей ладонью слëзы девушкой, которая тихо всхлипывает на диване напротив. — Ваш брат определëнно не заслуживал такой ужасной участи. Скажите, Вы помните день, когда узнали эту тяжëлую новость? — Д-да, я... — Следы потёкшей туши, очевидно, щиплют и без того воспалённые глаза, поэтому героиня украдкой проходится пальцами по нижним векам. — Конечно, я помню тот день. Я как раз вернулась с работы, а перед приходом домой купила всё необходимое к ужину. Иоширо должен был приехать в гости после двухнедельной командировки в США, поделиться впечатлениями, рассказать подробнее о проекте, над которым работал. — Сквозь вымученную улыбку она выдавливает нежно: — Мой брат был лучшим сотрудником в своей компании, трудился почти без перерывов, из-за чего я и мама никак не могли повидаться с ним хотя бы один день в неделю... Как же мы были счастливы услышать, что Иоширо позволили взять трёхдневный отпуск, и он предпочёл провести его в кругу семьи. — Не люблю я такие программы, — буркает пренебрежительно Аидзава и складывает руки на груди. — Чистой воды провокация участников на эмоции со стороны ведущих ради рейтингов, так ещё и вопиющее безразличие к переживаниям приглашённых. Этой девочке, — он указывает ладонью на продолжающую доверчиво лепетать героиню, что не в силах смотреть никуда, помимо пола, — максимум девятнадцать, а из её личного горя делают шоу. — Не будьте так критичны, — бубнит флегматично с пальцем у рта Рюдзаки. — Гости любой телепередачи соглашаются участвовать в ней на сугубо добровольной основе. К тому же, Вы ошибаетесь в части незаинтересованности хоть кого-либо из съëмочной группы в эмоциях интервьюируемых. — Отклик едва уловимой тоски клубится под отражением экранов в неподвижных глазах, когда ведущий поджимает губы скорее от нетерпения пойти на поздний обед, нежели вследствие перенимаемой у девушки скорби. — Подобного рода программы пользуются успехом именно за счёт способности воздействовать на эмоциональный фон зрителей, и данная составляющая как раз, наоборот, является для них единственно значимой. — Только вот речи об искренности не идёт, — Лайт скрещивает руки и устраивает одну ногу поверх другой, явно несогласный с такой тенденцией. Рюдзаки чуть резче выдыхает, как от смешка. — Лайт-кун иногда чрезмерно наивен по отношению к себе самому, — с ноткой издёвки подмечает он так, что то распознаёт лишь один из присутствующих. При столкновении косыми взглядами друг с другом, юноша только фыркает и закатывает глаза, чуть воротя нос, всем своим видом отыгрывая непричастность к скрытому не так глубоко намёку на его повсеместное лицемерие. «Думай, что хочешь, L, — Кира натягивает на разум одну мембрану равнодушия поверх другой, слой за слоем. — Пока ты будешь вариться в этом убеждении, сам не заметишь, как уйдёт почва из под-ног в момент, когда начнёшь анализировать мои поступки и наше взаимодействие без предвзятости и зацикленности на отмщении за смерти этого отребья. Печально для тебя будет лишь то, что, сколь бы умëн ты ни был, понять, о чём я лгал, а о чём говорил без утаиваний, окажется попросту невозможным — слишком много воды утечёт». — ...огромная утрата. — Отрепетированные реплики снова вспарывают его барабанные перепонки, вынуждая через скуку вернуться к наблюдению за исповедью в студии ток-шоу. — До нашей встречи Вы рассказали редакторам, что Ваш брат не был преступником, и его смерть — чудовищная ошибка. — Да-да, — та часто кивает, импульсивно перебивая ведущего под конец фразы. — Пожалуйста, расскажите подробнее. — Хорошо. — Девушка неуютно ёрзает на месте, пока её дрожащие пальцы самозабвенно колупают одну из услужливо предоставленных салфеток. После судорожного выдоха она начинает: — Накануне того дня, когда нам сообщили о смерти Иоширо, моя знакомая позвонила сказать, чтобы я срочно включила вечерние новости, если ещё не смотрю их, и что речь о моём брате. Я... поверить не могла, когда услышала, как его обвинили во взяточничестве в особо крупных размерах. Но это... Это неправда! — От отчаянного мотания головой всё более горькие слёзы свободнее капают с подбородка на сжатые до тряски плеч кулаки. — Иоширо никогда бы не поступил так! Он всегда презирал тех, кто не способен добиться успеха честным путём! Его оговорили, даже директор компании подтвердил, что мой брат не мог принимать участие в таком грязном деле! А ещё через день настоящего преступника нашли, и это доказывает, что я не вру! Виновен был его коллега, а не мой брат! — Получается, Кира ошибся? — наводяще уточняет ведущий. — Конечно, ошибся! — звонкий голос пуще прежнего дребезжит от источаемой боли и обиды. — Кира не имел права убивать моего брата, он не имеет права убивать кого-либо в принципе! Скольких ещё таких неверно осуждëнных постигает та же участь, как Иоширо? Мы не должны... — Дело плохо, — Моги настороженно сводит брови, а полицейская выправка становится до рези строгой. — Может, стоит позвонить на телеканал и приказать остановить трансляцию? — Сакура ТВ совсем не учится на чужих ошибках, — цедит сквозь оскал уже готовый сорваться с места Аидзава. — Неужели не помнят, что случилось с критиковавшими Киру ведущими других каналов? — Ничего не предпринимать, — осаждает громче обычного L, буквально не способный моргнуть из страха упустить решающий для расследования в нынешней его точке момент. — Ток-шоу идёт уже тридцать две минуты, никаких инцидентов не происходило. Если сейчас Второй Кира смотрит телевизор и убьёт кого-либо из них, мы с вероятностью в пятнадцать процентов сузим круг подозреваемых ещё на несколько тысяч человек. Едва только Сюити открывает рот для очередного гневного комментария, Соитиро выступает чуть вперёд, обрубая коллегу на полуслове хладнокровным тоном: — Почему считаешь, что убьёт именно Второй Кира, Рюдзаки? Полные имена участников программы наверняка разглашаются по мере их сменяемости, а личность ведущего известна каждому четвёртому человеку в Японии. Их может убить и Первый Кира, разве нет? К счастью для мужчины, выразительное движение глаз в сторону его сына засечь не представляется возможным ввиду ракурса: со спины распознать удаётся только переминание L с ноги на ногу, словно на жерди. — Скажем так, — отголоски скупого веселья искрами просачиваются сквозь гладь монотонности, — Первый Кира сейчас навряд ли способен убивать у всех на виду. Кира чувствует, как кончик тщательно стачиваемого вот уже минуту о стиснутые зубы языка неустанно горит и немеет в одночасье, но невозмутимость с лица никуда не девает. Да как он смеет?! «Я прямо сейчас могу выложить на стол твой жучок, L, — угрожающе низким голосом мысленно обращается Кира к тому, ненароком сужая устремлённые, но не видящие происходящее на экране глаза. — Могу подкосить и без того шаткое доверие этих идиотов к тебе, тому, кто каждому в номере устроил проверку и убедился, что среди нас некого подозревать. И что по итогу? Та же слежка, только без камер. Отец явно не будет счастлив, что ты снова нарушил права человека, так ещё и нагло всем лгал, по сути, вынуждая работать с главным подозреваемым в качестве коллег и не ставя их об этом в известность. — Надгортанник вовремя придавливает смешок к задней стенке, а губы на миг закусывают, не пуская на них ухмылку. — Твоя самонадеянность играет против тебя, L. Нужно было вести себя капельку предусмотрительнее». Будто для принятия более удобной позы, он наклоняется чуть ближе к столу и незаметно заводит руку назад, к брюкам, не отрываясь от давно ушедшего на фон восприятия ток-шоу. Всего пара движений и репутация L окажется низведена до пограничного с минимальным уровня, а если ещё и присыпать данный прокол с утаиванием от полиции факта существования предполагаемого религиозного культа Киры, это станет решающим выстрелом в и без того марлевый образ всеконтролирующего детектива. «Посмотрим, что скажут остальные, когда увидят, чем ты занимаешься вместо расследования, и как будут относиться к тебе теперь». Всего пара движений. В миллиметрах от шлёвки пальцы вдруг замирают. Как при впадении в катотонию, единственное, что тело дозволяет ощущать Кире, — упругое биение сердца о замершие на вдохе лёгкие. В странной растерянности он сводит брови и косится на загипнотизированного ожиданием возможной катастрофы в прямом эфире L. Распахнутый взгляд походит больше на ребячливый, детский, какой был у Саю в пять лет, когда приходилось (не то чтобы слишком против воли, впрочем) читать ей по вечерам рассказы о животных и показывать красочные картинки на разворотах. Такие большие глаза у L были в университете, тогда, когда он отшатнулся к стенке во время недоконфликта, но отражали противоположный нынешнему спектр эмоций. Они же были и в момент бесконтактного принятия той конфеты после случившегося, а выражали уже робкую признательность. Таковыми те были и сегодня, когда ему удалось затронуть нечто необычайно сакральное во время добровольного, искреннего раскрытия одной из тысячи неведомых никому истин об L. «Нет, это не... — Кира опускает неуверенный взгляд на бумаги, судорожно рыская в поиске оправдания таким колебаниям. Надавить на противника каблуком — чего ещё желать? — Я не могу... действовать настолько безрассудно. Это просто... Просто не выгодно. — Он плавно отводит руку от шлёвки, пока тайком убеждается в прежней всеобщей вовлечённости в творящемся на экранах. — Приберегу данный козырь на потом. Тайно снять с меня жучок никто не сможет, а следовательно, L рассчитывал, что подслушка останется минимум до завтра, когда он снова якобы невзначай встретит меня после семинаров и предложит сыграть в теннис. Доказать её наличие у меня позже удастся, лишь сделав сегодня фотографию по приходе домой. Обставлю всё так, будто меня задевает такое недоверие со стороны друга, но я решил умолчать об этом в надежде на изменение отношения на более доверительное. Главное будет подобрать удачный момент. И всё же... — Нога стискивает покрепче ту, поверх какой покоится, тогда как ноздри чуть трепыхаются от судорожного вдоха. — То, что он сказал, намекая на мою беспомощность...» Сделать унизительный щелчок по носу, обставить, доказать обратное буквально ноют кости, однако подписывать себе смертный приговор в угоду сиюсекундных желаний представляется недопустимым бредом, какой подведёт черту под весь трудоёмкий процесс перевоспитания общества. Не ради того было вложено столько сил и запала, чтобы позволить одному лишь человеку развенчать не только его мечты, но всех законопослушных граждан. И уж точно не ему единственному подгребать мировоззрение других под собственное. — Интересно, — с максимально непринуждённым видом Кира задумчиво поглаживает подбородок, — а кто-либо из участников программы обвинял в смертях своих близких СМИ?