Мечты из потали

Стачивающее спокойствие предчувствие покусывает Киру прямо меж ключиц с каждым новым словом всё интенсивнее, а мнительность спиралью взмывает выше в ритм чуть участившегося дыхания. Какая цель у всего этого? Навряд ли проверить остроту ума — L оценил оную ещё в первую встречу здесь же, — да и связи с нынешним расследованием эта «игра» не имеет. Однако к обсуждению определëнно готовились заранее: текст напечатан, а не написан собственным корявым почерком. «Значит ли это... — тогда как верхняя губа кривится от подступившего к горлу разъедающего изнутри осознания, Кира незаметно опаляет другого злобным взглядом из-под чёлки. — Он спланировал весь этот день, даже победу в теннисе. Получается, в тот первый раз L мне поддался и тоже остался в плюсе? — О рёбра бьётся неистовая ярость от собственной слепоты, а ладони крепко сжимаются в кулаки. — Вот же сволочь!» — Каким образом я смогу определить в какую-либо колонку хотя бы одно дело, не зная уголовного права стран, где произошло преступление? — Несогласный идти на чужом поводу и дальше, Кира фыркает надменно и скрещивает руки, чуть морща нос. — Не мне тебе разъяснять, что ответственность за одно и то же противоправное деяние различается в зависимости от государства или штата, где оно совершено. Я знаком лишь с системой японского законодательства, а здесь уже как минимум два дислоцировались в США. — Ты не понял, Лайт-кун, — с крупицами снисхождения при виде такой ярой обороны произносит L, после чего с характерным звуком втягивает воздух через приподнятые уголки губ, к каким плотно прижат палец. — Я не требую от тебя юридически обоснованного вынесения приговора в соответствии с правовыми нормами. Суть в том, чтобы ты руководствовался собственным взглядом на ситуацию. Здесь нет верного и неверного ответа, — обнадёживает он, после чего впервые за все дни их общения прибегает к жестикуляции: оправдательно показывает пустые ладони и чуть кивает, — отнесись к этому как к игре на сближение вроде «Что бы ты выбрал?». Перемещая внимание то на карточки, то на визави, Кира недоверчиво закусывает изнутри щёку и чуть шевелит лопатками в надежде унять нервный зуд. Не может же быть настолько легко, к тому же — в его пользу? Он ведь ничем не рискует, просто выскажет личное мнение, а его выслушают и, вполне вероятно, оценят по достоинству; существует также возможность начала дискуссии, где потребуется аргументированно доказывать собственную правоту тому, кто не уступает ему в критическом мышлении. Звучит по меньшей мере заманчиво. «Ничего сверхъестественного или представляющего угрозу в раскрытии самого себя делать не требуется — лишь поделиться соображениями по конкретным делам, — рассуждает Кира. — К тому же, L до сих пор не отступает от намерения сблизиться, а потому вполне рационально с его стороны попросить тоже сделать шаг навстречу — так будет справедливо. Вероятно, в этом и смысл этой «игры» — определить, насколько схожи наши образ мышления и наитие». Наконец, слышится скептичное хмыканье. — Что ж, хорошо, — с острой усмешкой Кира почти подаётся к столу и обводит ленивым взглядом два ряда карточек. — У меня есть временные рамки? — О, нет, — L невинно моргает, уже придвинув креманку с тирамису ближе. — Размышляй сколько угодно, не обязательно вслух. Ты в полном праве подойти к делу настолько ответственно, насколько сочтёшь нужным. — Кофейная посыпка переваливается через край на стол и на пальцы при глубоком погружении ложки, какую немного позже плотно обхватывают губами, игнорируя порошок на коже. — Как закончишь, скажи, — бубнят чуть невнятно ввиду пережёвывания. — Обязательно, — кивает тот выдержанно и полностью погружается в изучение первой карточки. Поначалу буквы неохотно транслируют смысл написанного, ведь звуки слизывания уже чуть размазанных следов еды с тыльной стороны ладони пилят концентрацию и выдержку, но упорство преобладает, и зрение постепенно смягчается по краям. На протяжении долгих двадцати минут Кира с задумчиво подпираемой щекой максимально детализированно воссоздаёт в уме отнюдь не гипотетические события, соотнося решения судей с собственными выводами касаемо веса вины преступника. Первая карточка отправляется к перечнице, «убить», вторая с недолгой заминкой следует за ней. При прочтении третьей в уголках оледеневших глаз едва ли прячут подкрепляемое небольшим оскалом отвращение, с каким на кончиках пальцев поскорее отталкивают оную прочь, туда же. Когда колонки оказываются утрамбованы, на столе из прежнего многообразия десертов остаётся всего два, а чайник уже значительно остыл. — Я закончил, — оповещает Кира, после чего с ожиданием реакции взирает на, по всей видимости, от начала до конца контролирующего его действия L. — Вижу, Лайт-кун, — тот покусывает ноготь и неустанно сканирует итоговый результат, не слишком отличный от изначальных ожиданий. Тем не менее главный интерес представляет лишь два следующих этапа, к началу одного из которых подводят слегка заинтригованным голосом: — По правде говоря, я ожидал увидеть практически все карточки в «смертной казни». Не мог бы ты пояснить, почему распределил дела именно таким образом? Начни как раз с этой колонны, если возможно. На преднамеренную провокацию лишь возводят глаза в потолок и качают головой, после чего показательно небрежно выдыхают: «Без проблем». — Здесь, — Кира указывает на первую позицию у перечницы, — я руководствовался логикой и здравым смыслом, чего преступница делать по определению не способна ввиду психических отклонений, о наличии которых и сама была осведомлена. При учёте детства, где всех четверых детей в семье уже с шести лет растляет отец, избивает мать-алкоголичка, а полиция бездействует даже когда люди сообщают о криках и постоянных следах от сигарет на каждом ребёнке, неудивительно, что психически человек навряд ли когда-либо оправится после такого полностью. Несмотря на личный звонок социальным службам, по чьему решению было принято ограничить преступницу в медикаментах, сообщение о вот-вот готовящемся убийстве было проигнорировано, как и изначальная просьба о помощи, ведь, по её словам, «я едва способна сопротивляться живущему внутри злу». Смерть того мужчины она даже не проверяла, хотя, вероятно, подумала, что ранение ножом в шею гарантированно летальное. В любом случае, добровольный приход в полицейский участок сразу же после содеянного с требованием помочь «хотя бы сейчас» означает лишь отсутствие как такового мотива убийства. То же самое было высказано в суде, где она оправданно переносила часть вины на социальные службы, полицию, что не спасли её в детстве, и общество, которое закрывало глаза на всю их семью, а потом — и на неё саму. Приговор в виде помещения под принудительное лечение ожидаем, если посмотреть результаты психиатрической экспертизы. L немного наклоняет голову, будто взвешивая пересказ на наличие несостыковок. — Исходя из твоих слов, — бубнит он размеренно, — девушка нуждалась в профессиональной помощи психиатра задолго до свершения преступления, о чём часто просила социальные службы, а в конце признала на слушании, что психически нездорова и нуждается в помощи, какую по итогу всё же получила. Почему тогда карточка не в колонне «тюрьма»? — Она никогда не сможет жить в обществе, — без раздумий бросает Кира, после чего небрежно жмёт плечами. — Неважно, какой по длительности курс приëма лекарств ей выпишут и какие мировые специалисты в области психиатрии будут работать с ней на деньги налогоплательщиков, в наиболее благоприятной перспективе будет лишь рецидив, после чего вновь потребуется терапия и медикаменты. Стоит лишь забыть принять препарат или принять не вовремя, возникает угроза свершения ещё одного преступления, только теперь уже не факт, что жертва выживет. Какой смысл рисковать одной жизнью, если она может погубить многие? Речь сочится превосходством, а в глазах и полуусмешке — хладный цинизм и самоуверенность, какую смеряют мрачным укором из-под ресниц. Озвученная позиция, к сожалению L, полностью оправдана с точки зрения рациональности, однако то, с каким высокомерием была оценена личность другого человека, словно речь о слизняке, отзывается недовольством. Бледные пальцы скользят по ткани джинсов, поджимаясь, затем расслабляясь, как если бы о сегодняшнем рукопожатии стали жалеть. — Что ж, допустим, — слегка протягивает L, чтобы дать себе время лишить голос намёка на эмоции. — Что насчёт второго дела? — Женщина была больна раком, оформила полис страхования жизни, указав бенефициаром мужа, на насилие и попытки её убийства со стороны которого часто жаловалась подруге, — с расстановкой обрисовывает ситуацию Кира, пока для поддержания ясности воспоминаний бездумно смотрит в текст. — Именно супруг обнаруживает ту мёртвой в спальне, затем звонит в полицию, где его чересчур эмоциональной реакции не верят, сочтя крики и проклятия плохим отыгрышем. — После наигранного вздоха сочувствия, губы чуть поджимают. — К сожалению для него, отвести от себя подозрения не удалось, хотя прямых доказательств вины обнаружено не было. — В демонстративном недоумении Кира поднимает брови, уточняя саркастично: — Мне нужно комментировать, почему приговор в виде тюремного заключения на двенадцать лет неоправданно мягок? Ехидство никак не тревожит L только по одной причине: оно вот-вот покинет собеседника, не оставив и намёка на себя. — Переверни карточку, Лайт-кун. Без малейшей опаски тот без следов интереса следует указанию, но уже на второй строчке из прикрытых доселе глаз исчезает гордыня, а лицо отражает сначала недоумение, потом досаду, и в конце кривится от возмущения. — Ты не говорил, что я должен ещё и раскрыть дело, Рюдзаки, — цедит он обвинения, на что ловит растерянно-насмешливый взгляд на фоне приоткрытого рта и пальца возле. — Сам ведь сказал, что вся полученная информация о расследовании представлена на лицевой стороне. Почему тогда о переоформлении полиса на подругу там ни слова? — Потому что об этом узнали уже после вынесения приговора мужу убитой, — поясняет L таким тоном, словно сообщает очевидное. — Та самостоятельно переписала страхование на подругу, так как полагала, что муж будет расточителен, а ведь у них ещё есть дети, которым нужно обеспечить безбедственное будущее. Изначально полиция отказывалась принимать доводы адвоката о непричастности его клиента к преступлению, однако вопреки несостыковкам во времени, отсутствию пятен крови на одежде, а также записям камер видеонаблюдения, где была замечена машина подруги убитой, ни суд, ни следователи не собирались предпринимать что-либо. Судья в принципе запретила упоминать полис, как мотив убийства. Только после личного расследования удалось выяснить, что та подруга уже совершила убийство в прошлом, но никто не рассматривал её как подозреваемую, хотя соседи давали девушке далеко не положительную характеристику. В тот раз она руководствовалась чувством ненависти, в этот — алчностью. — Буквально различая вкус чужой уязвлённости на кончике языка, L невозмутимо наливает чай и не отказывает в возможности додавить наставническим тоном: — Видишь, к чему приводит поспешность? Ты бы приговорил к казни невиновного, и настоящего преступника навряд ли бы поймали, ведь адвокат не станет отстаивать права мёртвого. То усилие, с каким внимание отводят в сторону стены, он явственно чувствует из-за бега прохлады по коже — ту больше не хотят содрать пластами. Уверенность в том, что спесь визави лопнула мыльным пузырём, улетучивается после первого же глотка, когда раздаётся высокомерное: «Здесь ответственность лежала бы на полиции». — Что это значит, Лайт-кун? — Чашку отставляют обратно в напряжении. — То и значит, — хмыкает Кира с вызовом. — Из-за абсолютно некомпетентной работы следователя, а главное — полиции в сборе улик на месте преступления, информация не была передана суду в полном объёме, что прямым образом повлияло на приговор. — Он разводит руками, закрывая глаза. — Откуда судья мог знать о существовании той самой подруги, если в деле о ней никакого упоминания, помимо её осведомлённости касаемо насилия в семье той женщины? — Невероятно удобная позиция, — в ранее флегматичном голосе сквозит язвительность, какую встречают прямым взором, где ни капли вины за сказанное. — Скажи, каково бы тебе было, будь ты тем судьёй и узнай о подобной ошибке? — Был бы зол, очевидно, — без промедлений решает тот и жмёт плечами. — Но не на себя, а на людей, которые вели дело. Это их компетенция выяснить личность преступника, а не моя. Я лишь выношу приговор на основе имеющихся данных. «То есть вот каким образом Кира оправдывает собственные промахи, — L делает мысленную засечку. — Просто перекладывает ответственность на других. Вполне ожидаемо. Разумеется, СМИ, которые способны ради сенсации обвинить случайного человека, также расцениваются как «убийцы», тогда как он сам лишь каратель неугодных». — Стало быть, ни капли угрызений совести? — уточняют в последний раз. Кира решительно качает головой. — Как судья, я исполнил свои обязательства. Стыдиться должны лишь сотрудники правоохранительных органов, чьими усилиями, а если точнее, отсутствием оных, наказание понёс невиновный. L даже не утруждается отобразить на лице хоть какую эмоцию, ведь уверен, для второго важен лишь момент упивания собственной неоспоримой правотой, какую будет отстаивать до пены изо рта. Пока первую карточку с выражением лёгкой пугливости на лице переворачивают для проверки наличия и там сюрприза, солнечное сплетение детектива крючком поддевает раздражение от обнаружения очередных сходств с высокомерным юношей, но его спешно отцепляют; всё же есть разница между перебрасыванием ответственности на других и кованной целеустремлённости отыскать подтверждения отсутствия изъянов в собственных домыслах. — Хорошо, Лайт-кун, я услышал тебя. Третье дело. Опустив взор на текст, Кира стёсывает кончик языка о сцепленные в презрении зубы, пока беззвучно проклинает преступника. — Педофил, ранее судим за развращение малолетнего мальчика. Экспертиза подтвердила сходство обнаруженного биологического материала на трупе жертвы с ДНК подозреваемого. Я не читал, какой срок ему инкриминировали и отправили ли в тюрьму в принципе — мне не интересно. Такие... люди, — почти выплёвывает он, — не должны получать шанс на исправление. — С физически прощупываемым предостережением Кира вопрошает: — Станешь и сейчас возражать? — В данном случае нет, — ободряет L монотонно, так как чувствует, что трос контроля ускользает из рук, ведь по другой конец начинают упираться и противиться. — Виновника нашли, и были неопровержимые доказательства его вины. К сожалению, педофилы неизлечимы ввиду врождённых нарушений психики, поэтому, когда их ловят, единственными двумя способами, какими возможно обезопасить общество от их очередного посягательства на половую неприкосновенность несовершеннолетних, является пожизненное заключение без возможности освобождения, либо принудительное лечение, которое лишь временно купирует нездоровые позывы. К сожалению, здесь принцип гуманности распространяется лишь на преступника, но не на его будущих жертв, что парадоксально. По другую сторону стола раздаётся язвительный смешок. — Значит, не такой уж ты святой, Рюдзаки, и можешь желать смерти преступникам? — Я никогда не притворялся безгрешным, Лайт-кун. — Перед тем, как отхлебнуть чай, L не пренебрегает шансом хлёстко ударить по чужой дерзости: — Это не моя прерогатива. Если тебе интересно, я поддерживаю вариант химической кастрации в подобного рода деяниях. В любом случае продолжай. Колонка «тюрьма». И можешь даже не смотреть на оборотную сторону — тот мужчина действительно виновен и пойман. Вопреки распознанному намёку на себя же, Кира милосердно позволяет уколу остаться без отклика даже не из страха усилить подозрения; то трепыхающееся, как рыба на берегу в ожидании прилива, чувство соперничества вновь по капле просачивается в артерии, опаляя и будоража, а оттого — испепеляя терпеливость. Чтобы скрыть оплетающий изредка подрагивающее от эмоций тело кураж, он глубоко вдыхает и прилежно облокачивается уже двумя руками о стол, будто с целью чуть нависнуть над карточками. — Первое дело, — приступают нейтрально к пересказу, — девочка-подросток четырнадцати лет познакомилась с парнем старше неё на шесть лет, когда сбежала из дома от матери из-за конфликтов в семье и издевательств сверстников. У них завязались романтические отношения, в ходе которых оба решили убить мать девочки из-за рассказов последней о плохом отношении к ней и регулярных неподтверждённых ничем избиений. Как выяснилось, тот парень с детства был изгоем из-за бедной семьи и не имел друзей или товарищей даже будучи взрослым, а потому так легко проникся историей подростка и пошёл на её поводу. На допросе девочка не раскаивалась, что занималась подстрекательством к убийству, тогда как парень сознался и, судя по всему, искренне сожалел о содеянном. Из-за слишком юного возраста зачинщицу преступления не могли приговорить к тюремному заключению, а потому отправили в психиатрическую клинику; парня же осудили на восемь лет строгого режима без учёта статьи о развращении малолетних. L поскрёбывает пальцем лоб в лёгкой задумчивости. — Я так понимаю, здесь ты рассматривал приговор именно девочки, Лайт-кун? — Верно, — кивает Кира. — С помощью психиатрической экспертизы не обнаружено психического заболевания, какое делало бы её недееспособной в глазах судьи. Следовательно, лечение не имеет смысла. — Перехватив пытливый взгляд, он не без скрытого прилива удовольствия проясняет дальше: — Тюрьму я избрал как меру наказания по той причине, что есть вероятность на осмысление ею содеянного. Вероятно, виной всему детская обида, которая зашла слишком далеко, а значит, шансы рецидива очень малы. К тому же, убийство именно близкого родственника, пусть чужими руками, неизбежно оставит в памяти здорового человека след, от которого невозможно избавиться — только жить и мучиться. По моему мнению, в данном случае это лучше, чем казнь, так как служит ещё и воспитательной мерой. Под конец речи Кира переворачивает карточку с уже сдержанным воодушевлением. На удачу, никаких подводных камней в этот раз тоже не было — здесь следователи поработали на славу. — Снижение минимального возраста уголовной ответственности по определённым статьям тоже весьма разумная вещь, Лайт-кун. — В момент, когда L громко отпивает чай, его одаривают почти благодарным приподниманием уголков губ. — Здесь тоже согласен с твоими выводами, хотя, признаться, слегка удивлён. Учитывая твои слова о более сострадательном отношении к детям, я полагал, что это дело тоже окажется в колонке «смерть». Какая карточка следующая? Сам факт способности хоть немного запутать гибкий ум собеседника ложится бальзамом на самолюбие, несмотря на наличие там без преувеличения сотен слоёв подобного «масла». Разница меж ними в том, что этот непостижимым образом единственный источает тепло, хотя находится поверх остальных, пустых и давно зачерствевших. — Выходит, — с усмешкой Кира закрывает глаза и разводит руками, — не так уж я и жесток по отношению к детям. На сарказм только безучастно моргают: разламывать ложкой мидзу йокан более интересно. Впрочем, тот игнорированием не оскорбляется, а даже слегка забавляется. «Видимо, правда не соврал, что не понимает таких шуток», — Кира чуть качает головой. — Итак, дальше, — оповещает он наконец, чем сразу отвоёвывает внимание неспешно жующего L обратно. — Мужчина средних лет был перехвачен полицией во время попытки побега с места ограбления крупного банка. Обошлось без перестрелки: при столкновении с отбойниками, к которым седан прибила полицейская машина, грабитель ударился головой о руль и потерял сознание. На допросе сознался в содеянном, был приговорён к пятнадцати годам колонии с правом на условно досрочное через двенадцать лет. — А почему эта колонка? — бубнит L с набитым ртом и указывает ложкой на солонку. — В процессе ограбления никто из персонала и посетителей не пострадал, — объясняет Кира спокойно. — К тому же, адвокату не удалось доказать непричастность своего клиента к делу. Если бы тот всё же сумел убедить суд в этом, тогда я бы избрал наказание «смерть», потому что нельзя подобное спускать с рук. Человек почувствует безнаказанность и повторит тот же сценарий, но в следующий раз, возможно, кто-то получит ранение или же будет убит. В данном же случае преступник пойман, деньги возвращены в банк, никто не пострадал, а потому колонка «тюрьма». Сказанное оценивают согласным мычанием и налётом удовлетворения в округлившихся чуть больше глазах, какие опущены на середину стола. С целью избавиться от до сих пор копошащегося в желудке беспокойства Кира намеренно напускает безразличный вид и переворачивает двумя пальцами карточку. Снова никакого подвоха. То, насколько гладко всё движется, начинает активно подкармливать опасения: вероятно, дальше и произойдёт подсечка, а всё это направлено на усыпление бдительности? Однако L ведь не мог знать, как именно и в каком порядке окажутся растасованы дела, верно? «Может, я записал имена каждого из этих людей в Тетрадь? Он проверяет, помню ли я своих жертв? — Тревога стремительно разбухает в желудке, тогда как пальцы ног инстинктивно поджимаются для устойчивости перед грядущим (и чтобы сдержать в узде навязчивые догадки о компрометирующих деталях, которые, вероятно, могли быть беспечно высказаны в ходе щекотливого диалога). Кира мысленно закрывает глаза. — Успокойся. Даже если так, то ситуация сложилась в мою пользу: не все карточки отнесены в «смерть», следовательно, я мыслю «не как Кира» — так должен подумать L. Но... Вдруг дело в другом?..» — Вижу, «помилование» заслужили лишь фигуранты двух оставшихся дел, — проговаривает L с пальцем у рта, чем выдёргивает второго из омута крепнущей в ритм дыхания озабоченности. — Объясни, пожалуйста, как рассуждал в их случае. Чувствуя, что дыхание начинает постепенно сбиваться, тот украдкой облизывает губы; в бархатном голосе змеёй шипел триумф, но почему? Значит, действительно оплошал, чересчур отдавшись моменту, а то мгновенно подметили? «Теперь стоит отступить. Что-то явно не так, и, уверен, L добивался от меня именно этого! Если продолжу... — Пальцы до зуда норовят вжаться в кожу ладони. — Слишком рискованно. — Находясь меж реальным миром и иллюзорным пространством собственного сознания, Кира ощущает, как, словно луч солнца через окно, прямой взгляд начинает печь сильнее с каждой секундой. Злоба взмывает до небес. — Нет. L этого и ожидает. — Панику прибивают каблуком решимости к полу, а взамен стискивают зубы, борясь с полуоскалом. — Он ждёт, чтобы я внезапно перестал настолько подробно описывать, на что опирался в процессе рассматривания критерия виновности, ведь есть шанс едва ли не начать свидетельствовать против себя же, выдавая полное сходство с образом мышления Киры. Поступлю так — лишь оправдаю убеждения L. И снова сыграю по его правилам... Да ни за что больше!» С приторно дружелюбной, но не менее едкой улыбкой по первой карточке мягко постукивают и начинают едва ли не бодрее прежнего: — Хорошо, Рюдзаки. С удовольствием. «Если собрался тягаться со мной, не думай, что способен предугадать мои шаги, L. Я ещё удивлю тебя, уж поверь». — Мужчина уходит в магазин неподалеку, так как его семилетний сын, вернувшись из школы, попросил купить молочный коктейль. Прошло около получаса, однако этого хватило, чтобы грабитель забрался в дом и, возможно, перенервничав из-за угрозы оказаться обнаруженным, задушил вышедшего из гостиной на звук отпираемой двери ребëнка, дабы тот не поднял шум. Камеры у входа запечатлели побег преступника на машине, но в конечном итоге полиция не сумела отыскать владельца по номерам, так как качество записи не было достаточно чётким, а отпечатков не обнаружили. Отец, которому показали кадры с автомобилем в надежде, что тот известен мужчине, начал собственные поиски параллельно официальному расследованию. Через месяц буквально в нескольких кварталах он натыкается на ту самую машину у дома в бедном районе, где, по словам соседей, жил парень двадцати лет: безработный, конфликтный, иногда употреблял запрещённые вещества, за хранение каких был осуждён ещё в возрасте семнадцати лет. Было лето, поэтому многие наслаждались погодой на террасах, благодаря чему некоторым из них удалось подтвердить, что того самого автомобиля не было видно как раз в момент ограбления, а трое открыто пожаловались, мол, откуда-то взял деньги на дорогие украшения и перстни, хотя им должен до сих пор весьма крупные суммы. — Кира чуть прикрывает глаза. — Всё было предельно ясно. Дома у мужчины было ружьё. Он сам вызывал полицию после свершения мести и сдался без сопротивления. Когда судья спросил, раскаивается ли тот в содеянном, ответ был краток: «Нет». Приговорён к двадцати годам лишения свободы с правом подать апелляцию через двенадцать лет и три месяца. «Говорит так, словно испытывает уважение к преступнику, — L неожиданно для себя улавливает нотки... покровительства в чужом голосе? — Но... Речь ведь об убийстве. — Он угрюмо прикрывает глаза. — Я думал, Кира спускает подобное с рук лишь самому себе». — Стало быть, — бледные руки скрещивают на коленях, а подбородок кладут сверху, — лишение человека жизни можно простить, если целью была расплата? С ответом чуть медлят, ведь чуют неладное. Однако в конце концов дожимают педаль до пола. — Я считаю, да, — без колебаний подтверждает Кира, чей взгляд из-под ресниц источает настолько откровенную провокацию, что второго за лодыжки кусает раздражение. Неосознанно он по-своему копирует позу собеседника, но на свой манер: сцепляет пальцы в некрепкий замок и подпирает таким образом голову. — Будь это мой любимый человек или ребёнок, я бы тоже не раздумывал долго. — Ты бы просто уподобился убийце, — заключает L бесстрастно. — Я бы как минимум не позволил ему и шанса выйти по условно досрочному или прожить хоть ещё один счастливый день, — не отступает Кира с явным запалом. — Однако по закону ты бы тоже должен был понести за это наказание. — Это не означает справедливость, — фыркают с пренебрежением. — Законы меняются на протяжении всего существования человечества, но всегда ли с их помощью можно добиться именно честного итога? — Они усложняются и дополняются, — чеканит L с паузами и более широко открываемым ртом, словно разбивая для неразумного ребёнка слово по слогам; такие перемены в флегматичном поведении происходят лишь в периоды срочности или сильного недовольства. — Ты же хочешь откатить развитие законодательства до уровня малоразвитых цивилизаций, где убивают просто потому что у кого-то выросло дерево в саду, а у другого нет. Подобный уклад в обществе, где прав тот, кто сильнее, не имеет ничего общего со справедливостью, не имел и никогда не будет. — Хочешь сказать, — с острым прищуром Кира подаётся вперёд, а кулаки чуть вдавливает в стол, — знай ты, где находится убийца члена твоей семьи, уповал бы на идеальную работу полиции? Что, если бы в суде адвокат смог добиться для него оправдательного приговора? Что тогда делать тебе, надеявшемуся на праведное возмездие? А я скажу, — губы чуть растягиваются в ухмылке, полной горькой издёвки. — Тебе останется лишь простить этого человека, ведь иначе получается, что ты не прав, раз ненавидишь того, кто лишил жизни дорогого тебе человека — он ведь невиновен. Красный отблеск глаз так интенсивен, хоть и незрим, что L начинает смотреть исподлобья, сердито и несогласно, так, как собаки щерятся на занесëнную для удара ладонь. — Я бы постарался сделать всё по закону, — упираются тихо, но чëтко. — Ни у кого нет права на самосуд. — «Постарался»? — тот со смешком повторяет. — Значит, в случае неудачи взял бы ситуацию в собственные руки? — На то, как уголки рта неестественно ползут вниз, Кира глумливо приподнимает брови, протягивая сладко: — О, да ты лицемер, Рюдзаки. — Ты слишком не осторожен в словах, Лайт-кун, — предупреждает L. — Хочу напомнить, что я всё ещё считаю тебя главным и единственным фигурантом в деле Киры. На размытую угрозу безучастно хмыкают, после чего с закрытыми глазами отклоняются на спинку стула и расслабленно скрещивают руки за головой. — Даже являйся я Кирой, ничего из сказанного мной до сих пор не может служить для следствия хотя бы косвенным доказательством. Сам ведь предложил сыграть в «игру на сближение», так не жалуйся, что не нравятся мои ответы. Намеренно не уделяя внимание ни пронзающему мимические мышцы взгляду, ни вязкой тишине, дырявой паутиной провисшей меж ними, Кира невпопад вспоминает об эспрессо. Заранее предугадывая вид пустой чашки, он всё равно наклоняет ту, чтобы убедиться в почти полном отсутствии содержимого. Предположения о настолько длительной беседе не посещали мысли, а уж столь ярые, но, главное, честные дебаты, тем более не считались возможными. С самого первого дня после личной встречи в университете тактика строилась на намерении максимально отвести от себя подозрения L: не делать лишних движений, скрывать любые реакции на выбивающие из колеи новости, по возможности не спорить излишне бойко и лишь изредка, невероятно осторожно пытаться вытягивать из по-настоящему крепкой хватки двух пальцев главенство над ситуацией. Однако какой в том толк, если L лично заявил, что абсолютно уверен, кто перед ним? Значение имеют лишь неоспоримые доказательства или же добровольное признание вины, какого, разумеется, никогда не будет. Нет ни малейшего повода отказываться от возможности развеять скуку столь рискованным, а потому будоражащим кровь образом, особенно, когда инициатором выступает сам противник, чья нужда во взаимном пощипывании спокойствия очевидна до сухости во рту. И похоже — чем сильнее и неожиданнее, тем лучше. В тот же миг тело Киры стальной нитью прошивает ступор. Вдох, — словно верёвки корсета сдёргивают все мышцы в единый пласт. Идея, какая ужом юркнула в разум, настолько извращённо вызывающая, безрассудная, но буквально до дрожи колен возбуждающая, что её немедленная реализация становится жизненно необходимой для унятия лихорадки. «L нравятся авантюры... Иначе ни один его выпад против меня не нёс бы в себе и намёка на безрассудство. — Периферийным зрением удаётся засечь, как визави с нечитаемым выражением лица уныло тычет в мидзу йокан ложкой, похоже, мысленно сортируя всё, сказанное ранее, и скрепляя те или иные ответы красной нитью для подчёркивания ценности сведений. — Что ж, L, — смех дерёт гортань Киры изнутри, а крупицы жадного предвкушения прячутся в уголках глаз, какими уставились на своё мутное отражение в остывшей гуще, — ты достаточно развлёк меня за сегодня; даже побыл честным, наверняка, впервые за годы. Нельзя же оставлять подобное без внимания? Теперь мой черёд отплатить тебе». Своих многочисленных пассий Лайт удостаивал лишь совместно проведённым временем, статусом «интерес лучшего ученика Японии» и покупкой того же мороженого в качестве жеста вежливости, а никак не заботы. Однако сейчас лёгкие иссыхают от дурманящего до помутнения взора желания с лихвой утолить жажду L в адреналине, буквально плеснув уксусом в привыкший лишь к сахару рот. На повестке дня как раз осталось одно очень важное, неразрешённое дело. «Смотри внимательно, L». — Извини, мне нужно отлучиться, — вежливо оповещает Кира, после чего успокаивающе кивает при столкновении с любопытным взглядом. — Ненадолго. К тому же, мой кофе закончился. Пойду продиктую заказ самостоятельно, чтобы не ждать официанта. Надеюсь, ты не против? — Ещё одно дело ведь осталось, — препираются вяло. — Не страшно, расскажу, когда вернусь. Во избежание новых возражений Кира заранее встаёт и уже делает шаг к лестнице. — Лайт-кун! — Готовый к препираниям, окликнутый настороженно оборачивается. — Ты всё равно идëшь к стойке бариста, — L кладёт последний кусочек десерта в рот и невнятно просит: — Захвати ещё слоёный пирог, пожалуйста. «Отпускает меня без сопровождения? Вот так просто? — Кира недоверчиво щурится на никак не потревоженного спутника, чьи бледные пальцы сжимают манговый моти на тарелке с двух сторон, а затем поднимают над головой, чтобы постараться увидеть начинку на просвет. — Как непредусмотрительно, — он насмешливо качает головой, ступая вниз, в главный зал. — Хотя я от этого лишь в плюсе». Внимание наточилось до звонкой остроты, и его не приминают задействовать — беглая, но в то же время вдумчивая оценка обстановки с целью подметить любые изменения с момента входа в кафе забирает всю концентрацию до остатка. Первым делом Кира бросает осторожный взгляд через плечо; тот одинокий мужчина, кажется, пересел на соседний ряд, подальше от уборной и кухни, а гостей немного прибавилось. По пути к стойке он делает засечку, что та семейная пара с ребёнком до сих пор продолжают беззаботно проводить время, но теперь они не единственные, кто выбрал левое крыло заведения: некоторые столики у окна и стены тоже заняты гостями. Официант переставляет на поднос выданные более-менее выглядящей уравновешенно после случившегося Чио три фраппучино, благодарит и торопится к компании смеющихся девушек неподалёку от входа. Заведение журчит жизнью, но не суетливой и тягостной, а почти умиротворяющей внутреннюю агонию из-за необходимости постоянной спешки, что видна в телодвижениях мелькающих людей за залитым солнцем окном. Всем видом демонстрируя, что пока не определился с заказом, Кира останавливается у кондитерской витрины с руками в карманах брюк и бессмысленно изучает текстуру круассанов, маффинов и пирожных, пока заискивающие глаза девушки робко вылавливают намёк на готовность озвучить пожелания. Более старшей коллеги на рабочем месте по какой-то причине нет, однако на ум сразу накручивается мысль о вероятном отлучении на обед. «Чио Намикава, бывшая студентка университета Тоо, — Кира начинает шелестеть известной информацией о печально известной в учебном заведении бариста, которая подпрыгивает от внезапно зазвонившего мобильного телефона в кармане тёмного фартука и незамедлительно отходит в дальний угол, чтобы, прикрывая трубку ладонью, что-то обеспокоенно лепетать. — Она обучалась на втором курсе, когда я только поступил. По рассказам тех немногочисленных одногруппников, которые с ней общались, у неё весьма маргинальная семья, но, благодаря упорству и полной самоотдаче учёбе, ей удалось сдать вступительные на довольно высокие баллы. Родители не оказывали никакую финансовую поддержку — они практически выгнали дочь из дома в пятнадцать лет, поэтому той приходилось совмещать школу и подработки, но денег всё равно не хватало даже на ежедневное питание. — С видом, будто вдумчиво изучает меню напитков, Кира поднимает голову, заодно отмечая камеры по двум углам: у входа в служебное помещение и рядом с телевизором, где корреспондент так любезно показывает фотографию преступника-дебошира с полным именем и фамилией мужчины средних лет. — Слухи о её многочисленных партнёрах, с которыми происходили не одни только безобидные ужины, разлетелись по университету очень быстро. Им поверили, ведь один из тех мужчин распространил подробный рассказ с фотоматериалами о том, как провёл ночь с наивной девушкой, какой нужно было заплатить за обучение. Издевательство шло со всех сторон, но не это оказалось главной проблемой. Зарабатывать тем же образом теперь оказалось нельзя, так как руководство университета не потерпело бы подобного удара по репутации, всплыви на поверхность очередной компромат такого рода, а потому Чио должна была придумать иной способ найти средства на оплату семестра. Вроде, она уже как месяц устроилась продавцом в довольно престижный магазин одежды, когда, после закрытия по окончании рабочего дня, по дороге домой встретила студентку другого факультета, которая специально задела её плечом и оскорбила. Видимо, тогда Чио уже не могла думать трезво, поэтому толкнула девушку с такой силой, что та запнулась и в попытке сохранить равновесие на каблуках попятилась назад, но всё же упала на проезжую часть. Был поздний вечер, водитель не успел среагировать. Несмотря на то, что Чио не понесла уголовного наказания, решение об исключении подписали моментально во избежание лишних проблем и дурной славы». Разговор по телефону становится заметно эмоциональнее: узкие плечи подрагивают, а шёпот изредка клокочет от сглатываемых слёз. Кира скептично приподнимает брови: в соответствии с трудовым договором работники сферы обслуживания обязуются оставлять средства связи в личных шкафчиках до окончания смены. Разумеется, если речь о чём-то серьёзном, можно сделать поблажку, но в данном случае потакание переходит все границы, ведь бариста попросту отвернулась спиной от клиента, вынуждая его ждать. Немыслимая вседозволенность вынуждает тихо цыкнуть и перевести внимание в противоположную сторону. Дверь помещения для персонала приоткрыта достаточно, чтобы углядеть на простеньком столе два ряда тёмных корпусов экранов с различными ракурсами всех залов кафе, которые контролирует охранник, часть пробочной доски, какую обильно покрывают разного рода заметки, документы, графики рабочих смен и указания менеджера. Единственным, что имеет значение, являются несколько листов с изображениями неких людей, чьи портреты напоминают фотороботы, и цвета соответствующие. «Так и знал, — Кира хмыкает про себя удовлетворённо. — Здесь тоже есть «чёрный список» клиентов. Вероятнее всего, их фотографии распечатаны и вложены в специальный журнал, либо действительно просто вывешены прямо над мониторами. Охранник, разумеется, имеет доступ и к тому, и к другому. Но где вторая бариста? Неужели пересменка? Вероятно, та решила отомстить за предоставленные неприятности, поэтому просто бросила коллегу разбираться со всем самостоятельно». На всякий случай он озирается по сторонам, но никого не обнаруживает, помимо занятых своей рутиной гостей. Не в силах больше удерживать брызжущую ввиду плавления нервов от нетерпения энергию, Кира судорожно выдавливает из лёгких воздух, словно в тщетной попытке охладить тело, после чего разворачивается на пятках и на негнущихся ногах идёт к уборной. Разум разбегается во все направления, чтобы удачно связать крепкий узелок между каждой нитью, а те, что отторгают друг друга — отмести прочь. Думать нужно быстро, действовать чётко, однако без импровизации в любом случае не обойдётся. Главное — пройтись по выстраиваемому экспромтом плану с настолько ювелирной точностью, чтобы не напороться на собственноручно составленные переплетения и не рухнуть с острия вниз. Около лестницы Кира косым взглядом проверяет, на месте ли L, и, к его удивлению, тот будто бы ничуть не обеспокоен довольно долгим пребыванием в одиночестве: мирно сидит в той же скрюченной позе и что-то делает руками. «Вероятно, собирает пальцами кофейную посыпку с креманки из-под тирамису, чтобы потом слизать», — шутливо решает он про себя, когда толкает дверь уборной в конце зала. Выбор падает на ближайшую кабинку, ведь напряжение — физическое и моральное — хочется сбросить как можно скорее. Словить разлетающиеся мысли-мошкару в любом случае проблематично, но так хотя бы удастся отмести одну из причин дискомфорта, которые дербанят сознание, будто пёс — дичь. Прежде, чем облегчиться, Кира поддаётся кусающему нервы нетерпению и извлекает из кармана брюк бумажник, где заранее заготовлена миниатюрная ручка вкупе с листками из Тетради Смерти. Слова сыплются на бумагу сами, а чернила только делают их видимыми. С целью удостовериться в собственной пунктуальности манжету отодвигают, сверяясь с наручными часами. Ждать не то чтобы много, но и не мало — спешка не к чему, тем не менее затягивать тоже нет никакой необходимости. Вернее, отсрочка, наоборот, крайне не желательна, ведь на данный момент нервная система не то что требует — воет до боли в затылке о никак не удовлетворяемой потребности вдавить ногти в кожу. На последнем издыхании Кира подавляет громкие импульсы, пока заталкивает бумажник обратно и без промедления приступает к другому делу. Он сдерживается, ведь убеждён, что попросту издерëт себя до мяса. А L определённо обратит внимание на кровоточащие лунки, либо заметит, как по какой-то причине правую руку задействуют значительно меньше или же несдержанно морщатся, когда полностью раскрывают ладонь. Нет, подобного допускать нельзя, уж точно не сегодня. Насколько можно расслабленно Кира вновь застëгивает ремень и привычным жестом подтягивает брюки повыше, но чувствует, что заправленная футболка неприятно смялась в районе спины. С усталым вздохом он заводит руку чуть дальше назад, чтобы дёрнуть за шлёвку вверх, как вдруг натыкается на нечто твёрдое и испуганно отдëргивает пальцы. «Что это? — Глаза в страхе округляются, стараясь заглянуть за спину без поворота корпуса. — Я уверен, ничего подобного раньше не было, это не ткань — слишком гладкое. Откуда...» Догадка влетает прямо в висок стальным наконечником, оглушая и вынуждая судорожно сглотнуть. «Прослушка. Так вот почему L отказался идти в душ после игры: боялся не успеть установить жучок! И похоже он досконально изучил мои привычки, ведь знает, что я всегда берусь за брюки по бокам, если их нужно поправить. Вот же... — Небольшое смущение и возмущение из-за очередной несогласованной слежки в местах личного пользования прокатывается волной жара по одеревеневшему телу, но поводья мгновенно отбирает паника. — Возможно ли, что L слышал звук ручки по бумаге? Она не механическая, щёлкать для активации стержня не нужно, но тем не менее... То, что я доставал что-то из кармана точно было распознано. Хотя навряд ли причина, по которой человек шуршит одеждой в туалете, может иметь больше одного ответа. — Кира усердно жмурится и шумно, размеренно дышит через нос. — Спокойно. Ничего ужасного не произошло. Даже L не способен предположить, чем именно я здесь занимался, несмотря на его весьма... неординарное мышление. Нужно взять себя в руки. Всё до сих пор в силе». Толкая себя обратно в реальность, он торопливо нажимает на кнопку слива, чтобы на другой стороне провода не возникло вопросов к странному затишью. В зоне раковин никого нет, что не может не радовать: иронично, но в нынешней ситуации зрители — последнее, чего может желать его артистичная натура, какую, по ощущениям, распластало до толщины около миллиметра. Без долгих раздумий Кира тяжко облокачивается руками по бокам одной из них и низко понуряет гудящую голову так, чтобы волосы скрывали чуть помутневшие глаза. Вместе с кровью ко лбу скользкой каплей ртути приливает беспокойство. Не стоило так пренебрежительно относиться к дозволению L выбраться из его поля зрения хоть на мгновение. О чём он вообще думал? Доверие ведь совершенно не в характере этого лжеца! Становится душно, хочется пить, хотя позыв к жажде не имеет никакого отношения — это истома скручивает внутренности в настолько крепкий жгут, что те пылают от натуги, принося тупую, но немного сладкую боль. «Это ещё что такое? Соберись! — рычит он мысленно, тогда как в реальности сжимает челюсти, а затем открывает холодную воду, какой сердито брызгает на лицо, не заботясь о попадании на чёлку. — Я должен вести себя как Лайт Ягами. Нужно держаться естественно. С чего мне вообще бояться?» Кира закрывает кран, после чего снова нависает над раковиной с закрытыми для быстрейшего успокоения глазами и закусываемыми уголками поджатых губ. Он нервно дёргает головой в отвращении к поползновениям секундной слабости, набирает полную грудь воздуха и отрывает бумажное полотенце, каким промакивает влагу. Постепенно с ней впитываются и непрошенные эмоции, а на их место, наконец, перетекает вязкое, столь долгожданное опустошение. Ото лба — к переносице, ладонь затем сползает с глаз, позволяя им медленно приоткрыться. Алый отблеск в собственном отражении слепит Киру, но он остервенело всматривается глубже и почти незаметно подаётся всё ближе. Разве так смотрит тот, кто позволит сбить себя с пути? Никто не смеет сомневаться в нём, никому не дозволено хоть помыслить спутать его карты, тем более — ему самому. Совсем близко, L сидит там, до смешного слепой к подкравшейся едва уже не вплотную угрозе, занимается невесть чем. Именно в него вот-вот вонзятся зубы. Глубоко, до спазма в сухожилиях, но не смертельно, и слегка потреплят, как тушку кролика. Кире это нужно, но главное, в чём он убеждён, — нужно и L. Губы растягиваются в подобие оскала, пока в груди вибрирует смех. «Думаешь, что держишь всё под контролем, L? Я докажу тебе обратное». Как только сырой комок отправляется в урну, позади распахивается дверь. Предполагая увидеть в отражении вошедшего взъерошенные волосы и мешковатую одежду, глаза слегка расширяются от неоправданных ожиданий, чтобы аккуратно проследить за закрывшимся в кабинке тем самым мужчиной, что сидел в кругу семьи. Внезапное чувство, как если бы нечто невероятно важное копошится лишь в миллиметре от кончика пальца, пронзает Киру навылет, отчего он в страхе упустить мысль метает чуть дрожащий взор в белую керамику. Что-то значимое, что-то, до чего наитие отыскало путь быстрее разума... «Ребёнок. — Озарение оглушает двумя ударами сердца в ушах, а на радужке расцветает безумный блеск. — У него ведь маленькая дочь вместе с женой в зале... Ну конечно! — Усмешка выходит беззвучной. — Отлично. Осталось лишь правдоподобно отыграть свою роль, и механизм продолжит бег до победного практически без моего вмешательства». Кран вновь открывают, чтобы заглушить шорох извлечения бумажника, чья поверхность для написания выбирается целенаправленно, хотя гораздо удобнее будет воспользоваться гладкой поверхностью керамики на свободном участке неподалёку. В этот раз листок не прячут обратно в потайной карман, в отличие от ручки — её со всем остальным возвращают на место, после чего перекрывают воду. «А ведь не знай я о жучке, подписал бы себе смертный приговор. Как бы мне тогда удалось выкрутиться? Впрочем, неважно. — Как только в зеркале позади проплывает чуть расплывчатый по краям силуэт, Кира лёгко качает головой, чтобы сконцентрироваться на другом. — Главное, удалось заметить до непоправимого». В шуме воды мысли перемешиваются, отчего при закрытии глаз кажется, словно внемлешь белому шуму по радио. Телодвижения растягивают загустевший темп времени: разворот корпуса ощущается сюрреалистически плавным. Созвучно стуку каблуков по плитке в ушах медленнее действительного щёлкает секундная стрелка. Вдох — походка смягчается, плечи обессиленно опускаются, и с лица стирается напыление надменности; выдох — Кира ненадолго смежает веки, глубже увязает в необходимом образе, словно в клейком тесте, и больше не дышит. Мужчина не замечает присутствия позади: без следа тревоги закрывает кран, затем тщательно отряхивает руки, смотря только в раковину, а не в зеркало. Лайт робко постукивает по чужому плечу пальцем, чтобы беззвучно привлечь внимание. — Хм? — Мужчина удивлëнно поднимает брови и оборачивается, готовый спросить, в чём дело. Прежде, чем это происходит, на уровне окружëнных едва заметными отпечатками возраста глаз поднимают четверть разлинованного листа с относительно длинным текстом. При виде залегающих в наморщенном лбе морщин и хмурого недоумения, с каким на Лайта переводят прищуренные глаза, тот поджимает губы, сглатывает, чуть бегает встревоженным взглядом по сторонам, а потом потупляет его в пол, дыша более учащëнно. Предположения о неладном всё же вынуждают мужчину начать озадаченно вчитываться в написанные немного волнообразно иероглифы. С каждым ударом сердца его лицо мрачнеет, а тени в межбровной складке становятся темнее. Слыша натужное выдавливание воздуха через нос, Лайт застенчиво поднимает блестящие обеспокоенностью глаза и опускает лист, который едва комкает в руке. Он заметно нерешительно поворачивает голову к входной двери, словно решает, стоит ли возвращаться в зал или нет. Как только тяжёлая ладонь немного позже покровительственно опускается на плечо, от неожиданности едва не вздрагивают, но при виде серьёзного кивка быстро ориентируются в ситуации. Едва ли без огня решимости в глазах мужчина твёрдой походкой обходит Лайта и покидает уборную, предоставляя тому возможность спешно сложить лист и вернуть обратно в бумажник. Тело колотит невидимой дрожью, а волосы на затылке шевелятся, когда манжету отодвигают, чтобы отмерить пять секунд. В голову лезут мысли, что в плотной тишине не только лёгкий шелест бумаги, но даже тиканье наверняка эхом отскакивает от стен, благодаря чему их слышат по другую сторону прослушки; Кира злобно вытряхивает их прочь. Он не медлит: выходит из помещения с заранее навострëнным вниманием и сразу же видит, как новоиспечённый «собеседник» настороженно стоит возле столика своей семьи, а жена напряжённо прослеживает взгляд мужа, направленный в другой конец зала. После недолгих переговоров она нервно кивает мужу, а затем протягивает через стол руку к дочери, поглаживаниями и натянутой улыбкой предупреждая поток вопросов из разряда «Почему папа злой и идёт к пирожным?» Вопреки беспокойству, при миновании лестницы любопытство вынуждает Киру мимолётно убедиться, что главный, пусть пока неосведомлëнный о своей роли зритель по-прежнему терпеливо ожидает — как минимум слоёный пирог — на месте. Неизменность этой переменной слегка обнадёживает: коленям даже позволяют сгибаться чуть сильнее, чтобы дойти до кондитерской витрины с максимально повседневным видом. — Девушка, Вы слышите, что я говорю? — шипит предостерегающе мужчина, который уже почти перегибается через стойку выдачи, за которой Чио держит в руке недотёртую полотенцем чашку и растерянно моргает. — На том ряду в конце зала сидит мужчина, очень похожий на преступника, которого показывают по новостям. Я видел их сегодня, даже у Вас в заведении трансли... Вот! Вот на этого! — Он быстро указывает вверх, а бариста встревоженно вздёргивает голову к телевизору с повтором передачи, где отображается изображение недавно сбежавшего от полиции преступника-дебошира. — У моей дочери сегодня праздник. Я опасаюсь за безопасность моей семьи, — настаивает низким голосом мужчина, чьи кулаки на стойке уже крепко сжаты. — Подойти близко мне не удалось, но некоторые черты лица схожи. Либо убедитесь, что это не он, либо я вызываю полицию! — Нет-нет, господин! — лепечет Чио торопливо и отставляет чашку к кофемашине. — Я сейчас всё разузнаю, не беспокойтесь, — заверяет она, через слово кивая с нервной улыбкой и пятясь назад, к двери, чтобы позвать охранника. «Как я и ожидал, — Кира отводит наигранно загнанный взгляд от мужчины, который чуть поворачивается в его сторону, чтобы беззвучно убедиться, в порядке ли запуганный юноша, который написал на листке, что опасается за свою жизнь, ведь заметил изрядно похожего на разыскиваемого беглеца человека, а потому обратился за помощью к старшему. — Зарплата персонала напрямую зависит от прибыли заведения. Если сюда заявится полиция, кафе придëтся закрывать, и навряд ли кто-то из гостей будет печься о том, все ли оплатили заказы. Последнее, что нужно Чио — подобные финансовые неприятности». Не проходит минуты, как девушка торопливо возвращается на рабочее место, без пререканий семеня к ждущему разрешения ситуации мужчине, чье терпение уже на пределе. — Господин, — она чуть ближе наклоняется к нему для приватности перешëптывания, — я сообщила о Ваших подозрениях охране. Сейчас эту информацию проверяют по камерам. Уверяю, беспокоиться не о чем. Мы немедленно вызовем полицию, если на то будет необходимость. Какое-то время полезность уговоров тщательно взвешивают еле заметными кивками в ритм постукивания пальцем по столешнице. — Хорошо, если так, — наконец бурчит едва ли убеждëнно мужчина, после чего грузно выпрямляется и с не выветрившимся напряжением шагает обратно к семье. Внутренне благодарный за неполучение очередного многозначительного взгляда, Кира уже занимает опустевшее было место у стойки, как справа распахивается дверь, откуда с преувеличенно невозмутимым выражением лица и походкой выплывает охранник, чья рука некрепко сжимает ремень. «Ну разумеется, — холодный взгляд искоса провожает мужчину, который начинает бродить по заведению, чтобы не спровоцировать вероятного преступника, сидящего к нему спиной. — Угол обзора камер в той части зала не позволяет увидеть лица того человека в том числе потому, что его голова всегда опущена слишком низко к столу. Единственным доступным в такой ситуации вариантом остаётся личная проверка, если никто из работников не хочет брать на себя ответственность за вероятный ложный вызов. У полиции сейчас дел по горло — стоит ли отвлекать людей от моих поисков?» Мерные шаги уже достаточно далеко позади, так что озираться нет смысла — вокруг больше нет никого, кто сможет вклиниться в разговор. Всё ещё не удостоенный необходимым вниманием со стороны бариста, Кира закрывает глаза с вымученным вздохом и слегка хмурится в неудовольствии. — Извините, — звучит весьма нетерпеливо, отчего Чио сразу отвлекается от распаковки новой партии сиропов из шкафа внизу. — Могу я сделать заказ? — К-конечно! — Девушка в порыве вины вскакивает на ноги и быстро оказывается у стойки. — Приношу извинения за длительное ожидание! При виде эмоционального поклона выражение чужого лица постепенно смягчается. — Не беспокойтесь, — вежливо бросает Кира. — Мне, пожалуйста, эспрессо и слоёный пирог. Первое впечатление о неуклюжести Чио ввиду разбитой ранее посуды развеивается настолько же быстро, насколько ловко она пополняет объём зëрен в кофемашине, хватает чашку, выбирает нужную крепость и объём, а пока техника гудит в работе, — уже в одноразовых перчатках достаёт тарелку, чтобы щипцами переложить свежий слоёный пирог с витрины. С неприкрытым интересом Кира следит за процессом, будто ребёнок — за шустрыми муравьями. Ему всегда нравилось, когда люди выполняют свою работу ответственно, но, — что более важно, — качественно, к тому же — в кратчайшие сроки. Именно совокупность этих навыков отличает умельца от дилетанта, за поползновениями последнего из которых наблюдать до тошноты грустно, к тому же для постижения базового уровня компетенции в какой угодно сфере не требуется особых усилий. Распыляться на нечто столь примитивное, не стоящее трепетного восхищения перед упорством человека Кира не собирается — понижение планки буквально означает неуважение к самому себе. Тарелка уже на стойке, и за секунду до того, как девушка метнулась бы к почти готовому кофе, Кира прочищает горло. — Извините ещё раз, — на него недоумëнно оборачиваются, замирая, — возможно, я прозвучу бестактно, но... Вы ведь Чио Намикава? Вы раньше обучались в университете Тоо. Из Чио моментально вытекает вся энергия. Она безмолвно подтверждает верность предположения: скорбно опускает голову, прикусывает нижнюю губу и прокатывает стеклянный взгляд подле мысков обуви. — Я лишь хотел спросить, как Вы себя чувствуете, — мягко разъясняет Кира, чтобы в его мотивах не усмотрели намёк на привычную от других травлю. — Мне известно не так много, и, может быть, то, что я слышал, несколько десятков раз переврали. Однако, если это правда, то... Я не считаю Вас виноватой в произошедшем. Последняя капля срывается в чашку с беззвучным плеском, тогда как охранник уже достиг центра зала. — Сказать по правде, — неожиданно усмехается грустно Чио, всё ещё смотря вниз, — Вы первый, кто знает мою историю по слухам и не бросается оскорблениями сразу же. — Я не имею права осуждать Вас за случившееся или, тем более, за прошлое. — Кира доверительно кивает, когда девушка неуверенно глядит исподлобья. — То, что произошло с Вами, — ужасная несправедливость, и здесь не может быть иного мнения. Чио едва дёргает уголками губ, после чего мнёт пальцами фартук и робко соглашается. — Спасибо Вам, господин..? — Лайт. Ягами Лайт, — тот отвечает дружелюбной улыбкой. Только спустя десятки секунд прямого зрительного контакта девушка, опомнившись, вздрагивает. — Ваш кофе! — Она нервно крутит головой, словно позабыв, где находится, после чего спешит за эспрессо. Пока заказ аккуратно несут к стойке, а затем печатают чек для приложения к дальнейшему счёту, Кира небрежно засовывает руки в карманы и скучающе оборачивается к залу. Охраннику остается буквально пара шагов до столика того мужчины. — А, и-извините... Тот вопросительно приподнимает брови при виде снова низко понурившей голову Чио, чьего лица теперь не видно. — Знаю, возможно, мои слова прозвучат вызывающе, и вообще, я никогда такого не просила, но... Не могли бы Вы... дать мне свой номер телефона? Как я сказала, Вы первый, от кого я не услышала порицания... Очередная интерпретация прошения о начале романтических отношений выбивает из Киры снисходительное хмыканье — злости подобное уже не способно вызвать. — Что ж, — он спокойно жмёт плечами, — хорошо. Девушка изумлённо выпрямляется и со слегка приоткрытыми губами наблюдает, как на небольшом листке, опущенном на столешницу в пространство между стойками с салфетками, сахаром и трубочками слева и крышками для горячего и холодного кофе справа, быстро орудуют ручкой. — Вот, — записку протягивают меж двух пальцев, после чего ту пугливо забирают. — С-спасибо, — шепчет Чио, не в силах оторваться от дара неожиданной благосклонности. — Было приятно пообщаться. — Чашка в одной руке слегка брякает о блюдце при параллельном с тарелкой слоёного пирога подъëме во второй. Девушка бездумно кивает, после чего ожидаемо идёт к служебной двери, чтобы спрятать личную вещь в шкафчик. Весьма вопиющую грубость в виде забывчивости попрощаться Кира нивелирует вежливой улыбкой себе же и возобновляет изначальный путь обратно к столику. «Прощай, Чио», — он плавно переводит взгляд за спину, где больше никто не запускает кофемашины, и максимально чутко усмиряет пульсацию восторга меж рёбер. — «Действительно, твой случай — ужасная несправедливость, но не та, о которой ты думала». Охранник в конце зала смущённо посмеивается и потирает затылок, принося извинения перед предоставившим документы мужчиной, который оскорблëнно хмурится на напускное веселье сразу после полуобвинения в сокрытии от полиции. Поверх декоративной зелени тот семьянин совместно с женой, к которой пересел намеренно, внимательно высматривают малейший повод вскочить с места и увести из заведения дочь, однако в процессе слежки за небольшой перебранкой из-за глупого недопонимания родительская настороженность сдувается ежесекундно, а, когда работник охраны наконец спокойно отходит от подозрительного гостя, иссякает полностью. Задолго до того, как пересечься, Кира, уже приведший разум в необходимое, более умиротворëнное состояние, сворачивает на лестницу. При вступлении в зеленоватое освещение уединённой секции невольно создаётся впечатление, будто здесь жизнь поставили на паузу: человек на стуле не сменил положения, не шелохнулся при звуке шагов позади, даже не дёрнул головой; единственное, что разжижает столь неприятное ощущение выхода за пределы времени и переубеждает в обратном — все без исключения опустевшие тарелки из-под десертов вкупе с остывшим чайником, а все, кроме одной, карточки спрятали за ненадобностью. — Извини за задержку, — легко посмеивается Лайт и ставит слоёный пирог под чужой нос, на что опять же, не вздрагивают, несмотря на внезапную близость. Без попыток скрыть неудовольствие Рюдзаки придирчиво взирает на угощение прикрытыми глазами, которые потом переводит на садящегося напротив. — Насколько растяжимо для тебя понятие «ненадолго», Лайт-кун? Тот смешливо поднимает брови. — Неужели настолько соскучился по мне? — хитрую улыбку ничуть не обеспокоенно прячут за чашкой. — А ты всё о себе, — сварливо бурчит Рюдзаки, пока на удивление умело пользуется ножом и вилкой, отрезая сочащийся белым кремом кусок. — Вообще-то я ждал пирог. Лайт только театрально закатывает глаза, дельно подмечая: — Мог бы и сам сходить в таком случае. — Не мог. — Рот набивают до осыпания небольшого количества крошек на колени и едва внятно напоминают: — Здесь твоя сумка. Тот инстинктивно решает удостовериться в сказанном, бросая взгляд на спинку собственного стула и хмыкая. — Думаю, в случае её кражи ты бы быстро раскрыл дело, разве нет? — подтрунивание подслащивают хитрым прищуром с игриво приподнятой бровью. Не в силах возразить, но и не желая признавать поражение, Рюдзаки какое-то время подыскивает выгодную сейчас реакцию, однако, не обнаружив оной в изрядно скудной библиотеке, мимолётно морщит нос, затем отворачивается и чуть дует губы. От вида вновь прорезающейся сквозь меловую кожу эмоциональности Лайт резко выдыхает от смеха и качает головой, после чего делает новый глоток. Всё же наблюдать за процессом отслаивания одного из сотен слоёв гипса невероятно увлекательно. — М, — вспоминает он вдруг, быстро сглатывая и ставя чашку на место, — я ведь не закончил. Осталась последняя карточка. — А, верно. — Рюдзаки едва уловимо встрепенулся, прежде чем снова начать сжигать собеседника интенсивным вниманием. — Второе «прощение». Итак, что там? — Здесь всё даже немного скучно, — тот лениво шевелит ладонью, словно бы подгоняет самого себя. — Жена терпела насилие со стороны сожителя на протяжении трёх лет. Я вынес бы другой вердикт, не фигурируй здесь её семилетний сын, которому тоже доставалась от мужчины, решившего воспитывать пасынка таким образом. Мальчик обо всём молчал, так как не хотел расстраивать маму. Одним вечером началась очередная потасовка между взрослыми на кухне, в которую тот вмешался, чтобы защитить мать от череды ударов, как делал, по всей видимости, часто, если не постоянно. Только на этот раз мужчина в запале перенес фокус на ребёнка, нанеся удар такой силы, что мальчик сильно ударился головой о стену. Женщина в состоянии аффекта набросилась на обидчика с ножом и по итогу суммарно нанесла тридцать два ранения в области груди, рук и лица. — Лайт кисло поджимает губы и невозмутимо жмёт плечами, равнодушно завершая пересказ: — Не считаю, что она заслужила восемь лет строгого режима. — Во-первых, — кусок пирога снова не пропускает через себя слова в должной мере, — состояние аффекта было опровергнуто в ходе следственной проверки. А во-вторых, — Рюдзаки с удовольствием проглатывает и с намёком на приподнятые уголки губ тычет вилкой в сторону смущённо двинувшего головой назад визави, — ты уже дважды пришел к выводу, который противоречит высказанному ранее тобой же недовольству, что к молодому поколению несправедливо относятся более снисходительно в девяти из десяти случаев. В тщетных попытках подвязать одно к другому Лайт озадаченно хмурится, ненадолго разрывая прямой зрительный контакт. — Каким образом это противоречит моим словам? — не соглашается он задумчиво, после чего решительно качает головой, готовый подробно объяснить. — Первую несовершеннолетнюю девочку я «приговорил» к тюрьме, — никакой поблажки, — а сейчас о ребёнке как таковом не думал в принципе, как бы ужасно это, возможно, не звучало. К тому же, пусть состояние аффекта не смогли доказать, на мой взгляд, тот мужчина всё равно бы совершил очередной акт насилия рано или поздно. Следовательно, останься он в живых, мог бы однажды не рассчитать силу и убить ту женщину первым, за что по итогу я бы всё равно вынес ему «смертный приговор». — Что скажешь насчет неё? — При виде недоумённого моргания Рюдзаки с пальцем у рта задирает голову и дополняет рассуждающим тоном: — Почему «прощение»? Она отдавала отчёт собственным действиям, значит, имела прямой умысел. Возможно, она помышляла об этом и ранее? Иначе с чего бы ей терпеть насилие в свою сторону? По другую сторону стола усмехаются иронически и скрещивают руки. — То, что она решила терпеть побои, просто делает её полной дурой. И, как уже говорилось ранее, я бы определил дело в колонку «смерть», но, — Лайт с закрытыми глазами досадливо вздыхает, — преображение из «жертвы» в «хищника» случилось только после причинения вреда наиболее дорогому человеку — родному сыну. Именно из-за его участия в деле в качестве незаслуженно пострадавшей стороны, за чьё здоровье и вступилась та женщина, мой выбор оказался таким. «Возможно ли, что ходом его мышления руководил какой-либо собственный опыт подобного обращения со стороны родителей? Это объяснило бы природу иррациональной в данном случае эмпатии. — Рюдзаки рассеянно скребёт ногтем губу, тогда как незаметно для себя же переносит бессмысленный взгляд на пустые тарелки вокруг. — Шанс верности моего предположения всего три процента: Ягами-сан и Сатико-сан ответственные, психически уравновешенные люди, счастливо проживающие в браке и достатке на протяжении двадцати лет и полностью отдающие себя сыну и дочери. Ни одного заявления в полицию о побоях, равно как и обеспокоенных обращений со стороны учителей — абсолютно безупречная репутация. Навряд ли характер Лайта сформировался бы подобным образом, цари в семье атмосфера насилия. — Вопреки опоре на кристально чистую логику вкупе со знаниями как детской, так и общей психологии, паз не щёлкает при вдавливании детали в общую картину. — Однако что-то явно не так. Не может у ребёнка беспричинно развиться болезненный перфекционизм, из которого после вытекают нарциссизм и тревожность с членовредительством как способ совладания именно с негативными эмоциями. Психопаты так себя не ведут: их чувственная сторона изначально притуплена, что попросту не позволяет им испытывать реакции той же силы, какая естественна для обычных людей». — Лайт-кун, а ты не думал о том, что та женщина могла прощать мужчину, потому что любила его? — вкрадчивым голосом задаёт Рюдзаки наводящий вопрос и жадно ожидает ответ для, желательно, окончательного разрешения собственной дилеммы, свербящей в сознании ещё со дня проверки на полиграфе. То, какой насыщенности недоумение на пару с флёром осуждения наползает на лицо слегка разочарованного собеседника, служит наилучшим ответом, однако лишь касаемо отношения к подобному предположению. — Любила? — переспрашивает Лайт саркастично. — Человека, который бьёт на глазах её сына мать? — Да, — абсолютно серьёзно кивает второй. — Такое тоже возможно. — Тогда она вдвойне дура, — прыскают от смеха и качают головой. — Потому что любила? — Потому что любила его. Рюдзаки слышит перезвон стекла, будто обереги — на лёгком ветру. На уточнение ответили сразу, без обиняков, реакция искренняя, поэтому сделать исчерпывающий вывод не составляет труда. «Лайт-кун принимает концепт любви как таковой. Психопаты не способны испытывать привязанность к кому-либо, ведь не понимают, что это значит». Сродни потрясённому взгляд стекает по чужой рубашке к позабытому слоёному пирогу, чью посыпку начинают гипнотизировать с оттянутой пальцем губой. Неужто план по сближению действительно реализуем со стопроцентной вероятностью? Настолько просто? — Дамы и господа! — оглашает нервно мужской голос в главном зале. — От лица заведения приносим свои извинения, но кафе закрывается по техническим причинам на неопределённый срок! Просим покинуть помещение, предварительно оплатив счета! — Что происходит? — Лайт настороженно наклоняется через стол с вытянутой для лучшей видимости прохода шеей. Частый скрип подошвы с перестуком множества каблуков по полу переманивает внимание обоих в сторону лестницы. Мельтешащие посетители неровной перешёптывающейся колонной торопливо направляются к выходу, едва не сталкиваясь друг с другом и постоянно вертя головами, — нечто в районе стойки бариста вынуждает всё большее количество людей метать боязливые взгляды то туда, то на стеклянные двери впереди. Персонал аккуратно подталкивает особенно любопытных, даже старается разбавить всеобщее недоумение натянутыми улыбками. Тем не менее на повторяющиеся вопросы о случившемся никто отвечать не намерен. От ощущения свежей прохлады под зеленоватым светом не остаётся ни следа — Рюдзаки вынужден зябко подобраться от нарастающего холода, какой, очевидно, исходит изнутри. Оттенёнными настороженностью глазами он незаметно упирается в визави и, согласно своим ожиданиям, не прослеживает следов чужого дискомфорта из-за падения температуры — точёные черты лица отражают лишь смесь лёгкой встревоженности с любознательностью. В проход, запыхавшись, влетает уже знакомый официант. — Господа, приношу свои извинения, но заведение закрывается по техническим причинам, — тараторится то же объявление. — Да в чём дело? — продолжает требовать уже едва дрогнувшим от эмоций голосом Лайт, вынужденно вставая со стула, когда его мягко, но настойчиво потянули вверх за предплечье. Во избежание подобного обращения Рюдзаки как можно скорее вскакивает на ноги и обувается. — Господин, — умоляюще смотрит сотрудник на брезгливо высвобождающегося из захвата юношу, — я не могу разглашать подробности, поэтому, пожалуйста, оплатите счëт и пройдёмте к выходу. Пока кошелёк расстёгивают под неудовлетворённое формальностями цоканье языка, любопытство вынуждает Рюдзаки тихо ускользнуть из-под «опеки» официанта в главный зал. Он почти отпрыгивает к стене, чтобы не столкнуться с замешкавшейся девушкой у последней ступени. — Ой, простите! — бросает она на ходу, едва не срываясь на бег. Тот лишь рассеянно моргает, глядя ей в след, как справа распахивается дверь в служебное помещение. И без того большие глаза распахиваются шире при виде пыхтящего охранника, который, пятясь за стойку бариста, под руки вытаскивает обмякшее женское тело и осторожно укладывает на пол так, что видны лишь ступни из-за кондитерской витрины. L остаётся на месте. Он умеет оказывать первую помощь, но его интуиция редко давала осечку: сейчас в том уже нет нужды. На языке пылью оседает прогорклый вкус, от которого приходится скривить губы. «Смерть. — Тогда как персонал суетливо подтягивается к общающемуся по рации коллеге, туман ползёт прохладными змеями под ногами, а свет приглушается, позволяя разуму провалиться сквозь реальность во фрустрацию. — Несчастный случай? В подсобной-то комнате? Бред. И почему я уверен, что последним человеком, с которым говорила эта девушка, был...» — Рюдзаки... — голос Лайта опережает собственные шаги вниз по лестнице, но так же резко обрывается, стоит тому оказаться позади сутулой спины и увидеть ту же сцену. Официант ни на миг не оставляет их наедине: выскакивает следом, чтобы продолжать поторапливать. — Ох, Боже... — несдержанно шепчет он, явно не ожидав, что перед гостями предстанет подобная картина. — Г-господа, прошу на выход! — голос срывается на дрожь, которая перетекает в руки, что явственно ощущает Лайт, на чьё плечо опускается слегка вспотевшая ладонь. Вопреки сильнейшему желанию взбрыкнуться, Ягами весьма сдержанно переводит выразительный взгляд на чересчур тактильного молодого человека, пока пальцы недвусмысленно сжимают ремень сумки покрепче. Намёк понимают безошибочно: конечность испуганно отдёргивают к груди, тут же сглатывая. Лайт на подобную мягкотелость с укоризной закатывает глаза и качает головой. В отличие от замершего невесть почему Рюдзаки, он довольно положительно воспринимает прикосновения, — даже, можно сказать, получает от них удовольствие, — однако всему нужно знать меру. К тому же, навязчивость не удастся смягчить ничем в принципе, особенно, когда она исходит от совершенно незнакомого человека. Звонок в кармане джинсов кажется невероятно инородным посреди заданной (навряд ли случайностью) атмосферы испуга, пока что ветхой скорби и растерянности. Всё ещё не обращая внимания на в очередной раз пролепетавшего где-то позади просьбу уйти официанта, Рюдзаки, не шевеля ничем, помимо руки, подносит телефон к уху, заранее готовый к плохим новостям. — Рюдзаки, — срочный голос Ватари раздаётся по ту сторону трубки, — минуту назад в новостях осведомили о пяти смертях мелких преступников, на совести которых не числилось ничего серьёзнее разбоев и употребления алкогольных напитков в общественных местах. Точное время смерти каждого ещё неизвестно. Однако рядом со всеми находилась бумага, салфетка или тетрадь, где написана одна единственная буква. Эта буква — «L». С забившимися на вдохе лёгкими L, не способный больше ни видеть, ни слышать что-либо вокруг, без труда складывает два и два. Распахнутые до предела глаза с убийственной яростью переползают на исподтишка любующемуся ситуацией Лайту, чьё присутствие позади с этой минуты отдаёт высокомерием, с каким педанты высматривают малейшие ошибки актёров на сцене театра. Крышка телефона резко закрывается, а углы челюсти становятся острее из-за неимоверного напряжения скул. Их взгляды переплетаются медленно, и воздух схлопывается пламенем. «Как ты это сделал?» — один лишь требовательный вопрос стоит в недвижимых зрачках. «Нравится?» — вопрошает хитрым прищуром Кира, едва дыша от интенсивности эмоций на чужом, обычно восковом лице.