Мечты из потали

— Правительство Японии по-прежнему крайне обеспокоено непрекращающимися акциями в поддержку самопровозглашённого защитника законопослушных граждан, известного как Кира, — Аидзава мрачно бубнит текст одной из колонок свежей утренней газеты себе нос. — Волны недовольств из-за продолжающегося расследования в отношении нового кумира многих жителей нашего государства прокатываются по всему Токио, и преобладающее большинство из них не санкционированы. Удручает, а также вводит в недоумение отношение к происходящему правоохранительных органов, ведь служащие полиции не спешат предотвращать возможные беспорядки на улицах города. Вместо этого к демонстрантам относятся как к законно изъявляющим свои требования гражданам, что не является истиной как таковой. Пока невозможно утверждать, означает ли столь вызывающее бездействие принятие методов Киры на государственном уровне, однако, глядя на постепенное сокращение количества ответной антипропаганды поддержки оных, а также снисхождение полиции к общественным настроениям, сомнения зарождаются сами собой… Тонкие листы с жалобным хрустом скукоживаются под грубыми пальцами, а затем и вовсе шлёпаются о журнальный столик неподалёку от миски с натто. От неожиданного всплеска эмоций Мацуда, сидящий по правую сторону дивана, смущённо замирает, так и не донеся кусочек тофу до раскрытого рта. — Всё в порядке? — уточняет он невинно, будто не замечает тяжести носимого в душе Аидзавы бремени, от чьего веса даже приходится ссутулить спину и уткнуть лоб в рёбра ладоней. — Разумеется, нет, — выдох растягивает слова, лишь прибавляя им значимости, но ещё больше — безысходности. Пока Тота не находится, чем поддержать коллегу, взгляд Сюити с едва ли прикрытой свирепостью переползает с мыса носков на спинку стула в противоположном конце номера, где с тихим хлюпаньем в компании двух сахарных башенок невозмутимо пьёт чай L. Изрезанный тёплыми лучами оранжевого молодого солнца силуэт время от времени раскачивается из стороны в сторону на манер буйка, будто под немую мелодию. Движения на удивление плавные и последовательные для столь… несуразного человека, а парящие в воздухе частицы пыли лишь усиливают ощущение пребывания под водой, где всё движется медленно, ровно и легко. Возможно, потому и выглядит это как минимум непривычно, как максимум — инородно, в плохой трактовке слова. Именно второе впечатление и оплетает сознание Аидзавы. На часах десять утра, однако состояние моральной выжатости никак не отпускает вчерашний день. Тот словно не прекращался вовсе. Иногда стресс — особенно вкупе с паранойей — могут вплести свои кривые пальцы в восприятие человеком реальности, дабы начать отнюдь не безобидно заигрывать с последним. Вероятно, именно от перекрутки нервов здесь, конкретно в этом номере, время словно бы поддаётся растяжению, отчего происходящее сейчас вопит об искусственности: тиканье стрелок на циферблате, ленивые раскачивания сутулой фигуры и постукивание палочек вернувшегося к завтраку Мацуды под ухом. Словно бы пластинку заело, а возможности остановить проигрывание попросту нет. Без малейшего утешения Аидзава силится перелить грузные мысли от ноющего темени ко лбу путём нового склонения головы, хотя заранее был осведомлён о провале. Он с укоризной бросает косой взгляд на Тоту, чтобы с неозвученным требованием, услышав определённый ответ, поинтересоваться: — Неужели тебя ничего не беспокоит? Так и будешь продолжать просто есть комплексные завтраки, обеды и ужины, довольствуясь происходящим? С насильно втиснутой собеседником виной за пазухой Тота неловко поджимает губы, бегая глазами между уже приподнятым от тарелки кусочком омлета и ковролином. — Беспокоит, конечно, — натянуто бойко выдаёт он, для пущей убедительности даже чуть сведя у переносицы брови. — Кира ведь всё ещё на свободе. Но мы стараемся изо всех сил! К тому же, — голос звенит воодушевлением, стоит Мацуде устремить искрящийся детским восхищением взгляд на пребывающего невесть в каком мире L, — с нами Рюдзаки. Мы точно одолеем его! — Что-то до сих пор мы лишь сидим на месте и пережëвываем одну и ту же информацию, не узнав ничего стоящего с самого момента получения того листа из дневника, — напоминает Аидзава угрюмо, после чего недовольно отворачивается от снова жующего коллеги в сторону белого стеллажа с книгами, цветами и редкими интерьерными фигурками слева от себя. От надрыва шва вчерашнего конфликта Мацуду вмиг пробирает тревога, и он, чуть не подавившись, но успевая проглотить, резко возвращает внимание к несдержанному даже в лучшие годы коллеге. — Вы снова за старое? — нервным шёпотом пугается Тота, хотя на понижение громкости голоса нет никаких причин, ведь в номере их всего трое. — Шеф ведь сказал, что мы должны положиться на L. Он доверяет ему, значит, и нам стоит! В ответ Сюити со вздохом лишь кратко кивает на нечто впереди. — Взгляни. Равнодушие, с каким произнесено слово, не дарует Мацуде и отблеска облегчения, а наоборот, вгоняет в ещё бόльшую настороженность. Сила, с какой чужая концентрация давит на уже без поворота головы понятную точку (вернее, фигуру), настолько плотная по своей сути, настолько неумолима, что её даже не пытаются сморгнуть, всё сильнее делая мутной и уплотняя до возможности различить её потоки физически. После неуверенного сглатывания слюны Мацуда неспешно ведёт носом по направлению выразительного взгляда и начинает робко наблюдать за объектом чужого внимания. — У нас нет новых данных, — приступает к сухому перечислению Аидзава, заговорщически пряча слова в кулак, — нет свежих улик или кассет от Второго Киры. Так чем тогда в таком случае занимается Рюдзаки целыми днями? Пока мнительность горчит ранее уютный из-за утренней теплоты воздух всё сильнее, Сюити для убеждения в возымении собственных слов на Тоту необходимого эффекта, незаметно полоснул чужую растерянность на лице секундным взором. — Но… — несмело протестует Мацуда, с досадой хмурясь и опуская глаза ненадолго, — я лично могу Вас заверить, что он точно не бездействует, — для придания бо́льшей значимости он с лёгкой обидой поворачивает лицо к коллеге, пылко объясняя: — Вчера, после вашего ухода, Рюдзаки продолжал работу всё оставшееся время, пока я сам не пошёл спать. Сегодня я застал его на том же месте, что и ночью. Скорее всего, он снова не смог выкроить хотя бы час для отдыха. — О чём я и говорю, — спокойно соглашается Аидзава, отчего Тота растерянно моргает. Он задумчиво тянет то один уголок губ в сторону, то другой, словно бы пережёвывая уготовленные сомнения перед их произнесением, и продолжает: — Что можно делать так долго за неимением обновлений базы данных Интерпола, не говоря уже о полиции, чьи архивы пополняются найденными нами здесь сведениями? Пока вопрос оседает неприятной плёнкой в теперь чуть спёртом ввиду напряжения воздухе, Мацуда возвращает отдалённо виноватый взор к несведущему о происходящем L. Рассуждать в заявленном ключе — последнее, чего ему хотелось, однако непоколебимая уверенность, с которой собеседник продолжает освещать ранее не замеченные никем несостыковки, селит в желудке червячка мрачного любопытства и страха. Для ослабления тревоги, что тугими струнами оплела мышцы, он начинает тихо смыкать-размыкать палочки с мелкими остатками омлета на них. — Может быть, пересортировывает уже имеющиеся данные? — звучит с запинкой предположение, пока иные варианты усиленно домысливаются. — Или перепроверяет старые улики? — Слишком уж долго для прославленного детектива, — плюётся сарказмом Аидзава, а затем качает головой и с натужным стоном отклоняется назад, словно бы ему невыносимо сидеть на одном месте. — Нет, мы из них вытянули все возможные зацепки. Здесь что-то другое происходит… Поток рассуждений прерывает едва различимый шорох вешаемого пальто, а немного после — короткий стук каблуков снятых туфель о пол прихожей. Раньше собственного осознания Сюити чуть напрягает икры ног вместе с челюстью в ожидании, как в центр номера войдёт чересчур желанный здесь гость. Разумеется, со своего угла обзора Мацуда раньше замечает прибывшего, поэтому не медлит дружелюбно вскинуть руку для радостного маха. — Доброе утро, Лайт! — приветствие сочится такой искренней радостью встречи, будто бы предыдущего разговора и не было вовсе. — Доброе утро, — вежливо произносят в ответ из коридора, откуда затем слышится щелчок двери ванной комнаты, куда каждый член группы расследования заходит мыть руки по приходе в номер. Настороженно проследив через полки стеллажа за броской ввиду бордовой рубашки фигурой, Аидзава аккуратно возвращает взгляд к Мацуде, но почти сразу же хочет раздосадованно закатить глаза на выдохе. Момент упущен: Тота, по всей видимости, решил, что весьма странный диалог подошёл к логическому концу, поэтому беспечно возобновляет позабытый довольно надолго завтрак. Так и не найдя полноценного выплеска собственным сомнениям, Сюити повержено упирает один локоть в колено и под тихий стон усиленно сжимает переносицу. Если ничего не изменится, собственные мысли окончательно перекусят порядком истончившиеся нервы, а это плохо кончится абсолютно для всех. Взор исподлобья поднимается к продолжающему непонятно чем заниматься L уже по наитию, а не с целью найти ещё хоть что-то непритязательное, дабы убедиться в собственной правоте снова. Впрочем, судить об увеличении количества странностей конкретно по этому человеку довольно в любом случае весьма… Проблематично. Аидзава на автомате произносит скупое приветствие, когда нечёткий из-за расфокусированного внимания силуэт проплывает в паре метров перед ним с теми же словами. В чувство приводит то, что шаг вдруг прерывают и замирают. Чтобы восстановить чёткость зрения и безмолвно узнать причину оторопелости всегда собранного юноши, Сюити, отпустив переносицу, дважды моргает и хмурится в смятении, но видимая картина опережает процесс её обработки. Только спустя секунды он осознаёт, что застал момент отслеживания направления его внимания. Аидзава не успевает хотя бы попытаться отыграть непринуждённость, лишь бы не выглядеть застигнутым врасплох, — пристальный взгляд, который на него с той же плавностью, с какой отвели, возвращают, резко хватает судорожно накладываемый слой лжи за край, не позволяя трусливо скрыться за ним. В тот же момент поперёк гортани встаёт ком, а раздутые на вдохе лёгкие будто бы стискиваются рёбрами крепче и крепче. Шелохнëшься — взвоет всё тело. Поэтому Аидзава не противится резкому омертвению каждой мышцы, но не нервов: те по-металлически упруго звенят от натяжения. Чужие радужки, оттеняемые мягкими волосами, что под тёплым светом блестят лёгкой рыжиной, а рубашка — пылает огнём, прибивают к дивану одной только силой вызова. Поразительно, как присутствие лишь одного человека способно исказить атмосферу: и без того зыбкая безмятежность пронзительно треснула, рассыпаясь в труху окончательно, а из-под крошева протиснулась незримая, но на подсознательном уровне ощущаемая угроза. Аидзава невпопад вспоминает картинки из детской книжки своей дочери с рассказами о животных, и образы идеально накладываются на человека перед ним. Так смотрят волки при предупреждении о готовности к нападению: уверенно, спокойно, но в то же время настолько грозно, что недоброжелатель не посмеет ни отвернуться, ни пошевелиться вовсе. Вопреки предубеждениям о собственной смелости и бравости, Сюити не попадает под исключение. Во избежание невесть чего, ему приходится подчиниться и поддерживать зрительный контакт, пока обе ладони — на ноге и у лица — медленно сжимаются в кулаки до неслышимого треска. Это явно не жест агрессии: организм, наоборот, силится занять как можно меньше пространства во избежание эскалации немого конфликта. В любой другой ситуации Аидзава бы, скорее всего, скривил губы в оскале, чтобы показать готовность к конфронтации, но не сейчас. Сейчас в принципе всё идёт не по известному сценарию. Не то распробовав удовлетворительный результат предостережения о нежелательности проявления такого рода внимания к L, не то просто потеряв интерес, Лайт немного лениво моргает, плавно отворачивается и молча удаляется в другой конец номера. Спина по обыкновению идеально ровная, а походка вальяжная — в том есть флёр естественного величия, достигаемого без малейшего усилия. Возможно, именно потому данная мизансцена не способна вызвать ощущение фарса даже у самого Аидзавы, с каменных плеч которого постепенно сползают цепи напряжения, как и испарина с виска. Теперь способный вдохнуть Сюити делает это через дрожащие губы, до сих пор зафиксировав чуть замутнённый недавней нехваткой кислорода взгляд на удаляющейся фигуре. Единственное, что улавливает слух, — гулкое биение сердца, чей участившийся ритм, вопреки логике, списывают на незамеченную задержку дыхания. Тем не менее рёбра проволокой царапают истинные впечатления от увиденного. Даже после нескольких глубоких вдохов Аидзаве не легче. Ему никак не удаётся вычленить из пустоты в сознании объяснение собственного, будто бы дόлжного поведения. Обычный подросток девятнадцати лет, пусть и обладающий выдающимися умственными способностями вкупе с аналитическим образом мышления, не может представлять какую-либо угрозу для матёрого полицейского, годящегося ему в отцы, однако… Нечто, сплетённое где-то позади ореховой радужки тугой сеткой, взывало к первородному желанию как минимум отступить назад, как максимум — начать интуитивно припадать к земле. Это не страх в чистом виде. Здесь есть что-то ещё. Что-то более весомое и почти извращённое… «Что за нелепость? — Аидзава силится возмущённо отчитать себя, даже презрительно морщит нос, но эффект не такой яркий. Короткое мотание головой слегка помогает вернуть трезвость разрозненным мыслям. — Как я вообще могу… робеть перед Лайтом? Полная бессмыслица». Опомнившись, он интереса ради быстро посматривает на Мацуду с целью узнать реакцию на произошедшее пару десятков секунд назад. К сожалению, его ждало полное разочарование: Тоту всё то время больше привлекал лосось, нежели поведенческие особенности другого человека. Впрочем, нет ничего критичного: предыдущий диалог так и не был окончен. Раздражённо хмыкнув на такую беспечность, Аидзава снова упирает локти в колени и задумчиво подносит сцепленные в замок руки к губам. Острый взгляд вновь устремлён вперёд. К тому моменту Лайт уже сидит в отчего-то повёрнутом к L кресле и что-то спокойно говорит, тогда как тот, судя по волосам, чуть сползшим на бок шеи из-за полуповорота головы, заискивающе взирает в ответ, наконец перестав раскачиваться. Шевеление чужих губ выглядит слишком долгим для простого пожелания доброго утра. О чём же тогда монолог (а может даже диалог)? — Почему главный подозреваемый в принципе работает наравне с ведущим дело детективом?.. — приглушённо рассуждает Аидзава вслух, пока всеми внутренними силами борется со жгущими изнутри укусами нетерпимости и недоверия по отношению не то к наблюдаемой сцене, не то к самим участникам оной. — О чём Вы? — жуя пищу, Мацуда озадаченно вскидывает брови, после чего спешно сглатывает, чтобы не упустить шанс с запалом защищающего кумира ребёнка уверить: — Лайт прошёл полиграф и оказывает нам неоценимую помощь! Вспомните: именно он составил текст речи фальшивого Киры, на которую купился подражатель. Все в полиции знают, что, благодаря его наводке, удалось раскрыть несколько дел, и всё это — по доброй воле. К тому же сам Рюдзаки высоко оценил его способности к анализу только изученной информации, — он с блаженной улыбкой подцепляет палочками последний кусочек лосося и для подтверждения сказанного твёрдо кивает. — С участием Лайта наши шансы на поимку Киры многократно возрастают. — Ты ведь понимаешь, что полиграф не всегда выдаёт стопроцентно точный результат? — с укором уточняет Аидзава, на что получает реакцию в виде постепенного озарения на чуть вытянувшемся от смятения лице и попытку возразить, окончившуюся растерянным мычанием. Аидзава прикрывает закатываемые глаза и с полурыком-полувздохом отводит их от словно бы ослепшего и изначально не способного мыслить критически коллеги. «Неужели действительно никого, кроме меня, не волнует, чем эти двое занимаются днями, а L — ещё и ночами? — он ловит себя на эфемерной мысли о сюрреалистичности ситуации, к дефектам которой отчего-то все безразличны. — Я ещё могу понять шефа: он готов на всё, лишь бы доказать, что сын невиновен. Мацуда вечно в мире фантазий, но хотя бы Моги…» Абсурдность происходящего вызывает диссонанс, тот — дискомфорт, а в итоге оказывается выточено мятежное пренебрежение вкупе с лёгкой обидой по причине несправедливости. Чистая решимость всё ярче зажигает недвижимый взгляд. «Возможно ли, что L что-то скрывает от нас? — от того, насколько естественно звучит мысль, Аидзава испытывает нечто на грани лихорадочного трепета, для сдерживания которого в горле закусывает щеку изнутри. — Если он так уверен в виновности Лайта, почему так спокойно предоставляет ему полный доступ ко всем документам и файлам расследования, так ещё и «отделил» от основной группы? Что после установки камер наблюдения во всём доме, слежки за полицией агентов ФБР, личной встречи с главным подозреваемым убеждённость в верности собственных суждений не развеялась, а одного допроса на детекторе лжи вдруг оказалось достаточно для полного обеления в глазах лучшего детектива столетия?» На виски начинает давить тяжесть заклубившейся в голове теории, почва для которой была обильно удобрена сомнениями и сухими наблюдениями. Поэтому, когда гулким набатом звучит «Возможно, L сотрудничает с Кирой, а полицию водит за нос», мышцы не пробирает холод — они пузырятся жаром. А из пламени рождается новая цель. Пусть нелепая, возможно, предательская для других (особенно для шефа), но наиболее рациональная в творящемся хаосе. И Аидзава не из тех, кто отринет собственные убеждения в угоду большинства. Надо будет — сам прогрызёт путь до истины. Тем временем, борясь с желанием начать нетерпеливо постукивать пальцем по подлокотнику, Кира сдержанно ожидает, пока L, наконец, огласит весь список сладостей для перекуса, коих уже было насчитано пятнадцать штук. С каждым новым словом кожу изнутри колет шипами по капле нарастающее отвращение к запредельному количеству глюкозы, которое пусть и попадёт не в его желудок, но кровь, будто бы от одной лишь мысли обо всём этом, кристаллизуется в сахар и медленно царапает вены. Та ползёт медленно, отчего время становится тягучим, словно мёд. Именно здесь кроется проблема: в словно бы намеренном отсрочивании L момента, решающего дальнейший темп расследования и его развитие. С едва ли беззаботным вздохом Кира демонстративно скрещивает руки на груди и кладёт ногу на ногу, слегка покачивая ею. Последний раз, когда тело находилось в подобном взвинченном состоянии, не способное усидеть на месте спокойно хотя бы двадцать секунд, пришёлся на момент первого выступления L по телевидению, когда они бросили друг другу вызов. Однако тогда справляться с эмоциями было не в пример проще: никого, кроме Рюука, поблизости не находилось, а тому в принципе плевать, заметь он на человеческом лице ярость, оскорбление, тревогу или нетерпеливость. Сейчас же приходится прикладывать усилия, чтобы держать себя более-менее невозмутимо и отстранённо. Сегодняшний день отличается от предыдущих много чем: например, присутствуют не все члены группы расследования, а тот, кто, наоборот, никогда не вливался в работу раньше пяти-шести вечера ввиду обучения, явился с самого утра — лекции перенесли в связи с отъездом преподавателя. К тому же ближайший час грозился принести либо хорошие, либо плохие новости. Как бы то ни было, их значимость невероятно высока, отчего каждая секунда промедления проходится наждачкой по уже довольно истёртому самообладанию. Для Киры не стало неожиданностью отсутствие желания спать вчерашней ночью: нервозность вкупе с тревожной истомой предвкушения начали выворачивать сознание наизнанку ровно с момента прикосновения бледных пальцев к бумажке с доменом неизвестного ресурса и продолжают муку до сих пор. На его памяти за всю жизнь это пятый раз, когда он спал меньше своей нормы, да к тому же пропустил завтрак. Выпитая чашка кофе оказалась единственным, что организм позволил употребить, пребывая в стрессовом состоянии. «Рюуку в этом плане намного легче, нежели людям, — с отзвуком лёгкой зависти подумал Кира, на мгновение метнув сосредоточенный до предела взгляд к дивану у стены напротив, где тот, расслабленно развалившись на подушках, когтем скучающе скрёб внутри уха и с подпираемой другой ладонью головой безучастно глядел в потолок. — Даже если отбросить факт неимения потребности в еде, проглоти он яблоко на пустой желудок, его не будут мучить спазмы с изжогой». — …И сделай Лайт-куну кофе, пожалуйста, — по завершении заказа Рюдзаки всё же убирает палец с кнопки микрофона. Он поворачивает голову именно в момент чужого закрытия глаз и протяжного вздоха. — Я ведь говорил, что не люблю прислуживание, — несмотря на ровный тон голоса, в нём отчётливо отзывается строптивость и едкое недовольство. Словно бы услышав о таком впервые, Рюдзаки невинно моргает и переводит взгляд обратно к сахарным башенкам у монитора, как если бы наблюдал не своих рук дело. В процессе почти что удивлённого осмотра оных он плавно подносит к губам палец, банально не осознавая, как возможно не хотеть перекусить хоть час, когда всё полностью доступно, только попроси. — Не думал, что ты готов провести весь день без еды и напитков, — бубнят монотонно, пока очевидно расфокусированное внимание останавливается у основания одной из инсталляций. — К тому же, как мне показалось, ты выглядишь бледнее обычного. Точность моих наблюдений не является стопроцентной ввиду освещения, к которому ты расположен спиной, поэтому прости мою грубость, если я не прав. Пресекая желание закатить глаза от такого количества невесть откуда взявшейся учтивости, Кира чуть откидывается назад, снова покачивает ногой и, упирая локоть в подлокотник, поддерживает голову таким образом, что указательный и средний пальцы прижимаются к виску, а большой подцепляет угол челюсти, буквально не позволяя желвакам шевелиться от внутренних переживаний. — Так что ты выяснил касаемо сайта? — без обиняков задаёт он насущный вопрос без отвода пристального взгляда от собеседника хоть на секунду. L не расслышал чужих слов. Вернее, решил проигнорировать их. У него важное дело: дополнить башенку из десяти кубиков рафинада одиннадцатым. Кира опасно щурится. — Ты слышишь меня, Рюдзаки? — отнюдь не дружелюбно требует он ответа. — Разве тебе не интересно, как проходит мой день? — с по-детски надутыми губами бурчит тот голосом, отдалённо напоминающим небольшую обиду. — Что? — от диссонанса с ранее изученной манерой поведения Кира с теперь приоткрытым ртом вдруг испытывает нечто сродни секундному ужасу. Нервно нахмурившись, он отводит голову чуть назад и для лучшей концентрации отстраняет ладонь от лица, сжимая её в слабый кулак. С неприкрытым подозрением оглядев визави едва ли не искоса, наконец уточняет: — С каких пор тебе стали интересны светские беседы? Мне казалось, ты говоришь лишь по делу. Лёгкая дрожь бледной руки, которую вытянули для установки ещё одного кубика сахара, на этот раз подмечают, но внимание моментально перескакивает обратно к профилю худого лица. — И тем не менее… — Рюдзаки удачно справляется с задачей, после чего, во избежание разрушения, вмиг замирает перед чуть пошатывающейся конструкцией с широко распахнутыми глазами и раскрытой ладонью. Он продолжает тише обычного: — Стоит соблюдать нормы приличия. Ты ведь никогда не пренебрегаешь подобным, верно, Лайт-кун? Саркастичное «Тебе ли говорить о подобном» на первой же букве обрубает лёгкая тень от полуулыбки в уголке рта. Она не исчезает, не колеблется, а остаётся завитком на бледной коже. Такая чересчур долгая демонстрация эмоций смущает — обычно та занимала от силы пару секунд, после чего худое лицо стягивало прежнее безразличие. Теперь Кира полностью теряется в хаосе происходящего. В попытке списать всё на собственную мнительность, он для верности прищуривается — может, просто кажется после почти бессонной ночи? Плавный изгиб губ не исчезает до сих пор. Интуиция подсказывает, что над ним попросту насмехаются. Не то чтобы подобного нельзя было ожидать от того, кто при первом же заочном знакомстве сумел настолько играючи унизить опаснейшего преступника столетия, а затем вызвать на дуэль умов, что это даже вызвало у последнего некий восторг и уважение — далеко не каждый осмелится бросить вызов почти что Богу. Однако что-то выбивается, как куски нитки по краю ткани. По какой-то причине логика твердит «‎ложный вывод». Слишком очевидно и броско — L так себя не ведёт. Что же тогда? «‎Неважно, сейчас не время, — Кира с усилием притаптывает уже порядком оплетшие рассудок ростки злости. — Эффективнее будет стерпеть и подыграть, нежели спорить. Чем быстрее узнаю, представляет ли сайт возможность обличения того… — на язык брызгает горечь отвращения из-за лёгшего на него «идиот», но её с нажимом растирают по нёбу с целью избавиться, — моего последователя, тем лучше». — Хорошо… — с остатками выдержки тянет он, мимолётно поджимая губы. — Как твои дела за последние… — манжету рубашки приподнимают отточенным до совершенства движением, чтобы с неприкрытой нетерпимостью к происходящему чересчур приторно спросить на выдохе: — Два с половиной часа сегодняшнего рабочего дня? — Вполне приемлемо, Лайт-кун, — вопреки такому недружелюбному тону, Рюдзаки отвечает искренне и настолько непосредственно, словно предыдущей части диалога не существовало вовсе. Прежде чем отпить изрядно остывший чай (и, как уже знает наверняка собеседник, раздосадованно промычать после), он едва ли отчуждённо вопрошает: — Как проходит твоё утро? Почему сегодня не в университете? Вопросы шаром прокатываются по тишине номера, в ней и умирая. Постепенно в ушах начинает звенеть от многозначительного молчания. Его выдерживают специально, чтобы то с каждым тиканьем секундной стрелки становилось более едким и сухим. Рюдзаки это замечает не сразу: с уничижительной сосредоточенностью на собственных коленях перекатывает испорченный вкус во рту. Некогда отвлекаться. Когда один возвращает чашку на блюдце с ожидаемым звуком разочарования, другой лишь на секунду вжимает ногти в ладонь. Будто степлер скрепил верные мысли и ожидания воедино. Спустя буквально два глубоких вдоха и таких же выдоха, которые Кира совершает, будучи на грани между тем, чтобы заговорить снова или просто ударить ладонью по столу для выведения L из анабиоза, не то позабытая совесть вынуждает последнего всё же удостоить собеседника взглядом, не то физическая необходимость впитать чужой пассивно-агрессивный настрой каждым органом чувств, а не только кожей. Ради такого стоит даже развернуть кресло. Со следами абсолютно детского энтузиазма на лице Рюдзаки словно не замечает сведённых у переносиц бровей и чуть поджатых от едва сдерживаемых эмоций губ. Впервые за все дни знакомства он начинает визуально оценивать внешний вид идеально выглаженной рубашки и стрелок на брюках. — Ты склонен формировать образ в зависимости от эмоционального состояния, Лайт-кун? — ползая взглядом по насыщаемому жаром солнца красному цвету ткани, Рюдзаки желает уточнить верность собственных наблюдений. Пальцем привычно сминают губу, не совсем монотонно, с толикой увлечённости декламируя: — С вероятностью в восемьдесят девять процентов я могу утверждать, что, судя по манере общения, сейчас ты испытываешь негативные эмоции, в том числе раздражение. Весьма интересно, насколько точно тебе удалось предугадать подходящую нынешнему эмоциональному состоянию цветовую гамму. Значит ли это, что ты был заранее осведомлён о грядущем внутреннем напряжении? Возможно, оно уже присутствовало в момент открытия гардероба?.. — К чему всё это? — не выдерживает Кира. Глаза злобно щурятся от того, как много в них колких искр враждебности. В попытке хоть немного понять причину внезапной разговорчивости того, кто может вполне спокойно отвернуться от оппонента, бесцеремонно игнорируя, если посчитает вопрос скучным, он чуть наклоняет голову. Оранжевый свет на чёрных спутанных волосах и бледной скуле уползает ближе к носу, и L (очевидно, недовольно) вмиг зажмуривает от лучей один глаз, а сразу после отклоняется вбок, чтобы вновь скрыться в чужой тени. — Ты можешь просто ответить на мой изначальный вопрос, без хождения вокруг да около? В момент, когда Рюдзаки, словно одумавшись, смотрит в упор, Кире лишь на секунду мерещится в мёртвом взгляде уязвлённость. Такие же эмоции он не раз наблюдал на лице Саю, если при пересказе очередного мифа или городской легенды из зачитанной от корки до корки книги родители с пресной улыбкой на лице говорили дежурную похвалу со словами фальшивой заинтересованности, а затем ненавязчиво напоминали об уроках. Уже сейчас внутренности свëл спазм иррационального дискомфорта, но, когда серые глаза чуть прикрывают с налётом досады на радужке и отводят в сторону, другие, с красным отблеском, наоборот, округляются от уже не подавляемого недоумения. — Просто стараюсь привнести в наше взаимодействие больше дружественности, — объясняет Рюдзаки приглушённо. — Мне казалось, для установления крепких социальных связей необходимо постоянное общение, в том числе — проявление интереса к чужому самочувствию, эмоциональному состоянию и дальнейшим планам в течение дня. Прости, мне всё ещё тяжело понять принцип работы каких бы то ни было человеческих отношений. «Какого чёрта с ним происходит каждый день? — ощущая себя в узкой клетке, Кира никак не может избавиться от физического напряжения и несуществующего жара на спине, впрыснутого в мышцы изнутри. — Я просто не понимаю, как один человек может вести себя настолько по-разному чуть ли не каждые сутки. Манера общения и поведения тоже меняется от едва ли не механической до несдержанно эмоциональной, поэтому предположить его дальнейшие действия или слова не удаётся, как и повлиять на них — это может сыграть не в мою пользу, — он нервно облизывает губы, в незаметном жесте смаргивает идущую дырами концентрацию с L и едва ли не судорожно бегает встревоженным взглядом по ковролину слева под ногами. — Даже сейчас у меня до сих пор не получается определить его эмоции». В солнечном сплетении вдруг становится тяжело и тесно, будто слишком быстро раскрылись бутоны цветов. Едва ли не в шоке Кира плавно возвращает внимание к объекту размышлений, который для отвлечения ритмично сжимает пальцами ног край кресла, понуро уставившись в устроенные на коленях крест-накрест руки, отчего глаза скрывает тень от чёлки. «Я буквально не понимаю, как могу его использовать». Слишком неожиданно по телу и сознанию бьёт крупная дрожь, и воздух комом замирает в горле. Образы на сетчатке вдруг дёргает рябью, а желудок сводит истома. Не от гнева и уж точно не от презрения. От осознания. «Со мной такое впервые…» И разум не обжигает ненависть. Невзирая на лёгкое, немного трусливое желание отстраниться от всего происходящего, Кира делает выстрел наугад, только чтобы окончательно уверовать в происходящее. — Мы ведь можем оставить попытки сближения на потом, Рюдзаки? — звучит почти что примирительно, однако заискивающий взгляд искоса говорит об опасливом любопытстве. — Я ведь здесь на протяжении всего дня. Ещё успеем поговорить. Но сначала нам нужно поработать с новой информацией. Ответ следует не сразу. Рюдзаки словно размышляет, поддаваться на подобие уговоров или нет: начинает гладить губу и тихо мычать, до сих пор не поднимая головы. Кира подаётся чуть вперёд прежде, чем осознаёт, и ненавязчиво старается заглянуть визави в лицо со своего места. Не то заметив это, не то действительно закончив тяжёлый мыслительный процесс, тот вновь встречается взглядом с другим, теперь чуть встревоженным от того, что его перехватили в момент проявления едва ли поддельного интереса. Игнорируя то, насколько быстро собеседник принимает беспечный вид, выпрямляет спину и для пущего эффекта чуть покачивает ногой на весу, Рюдзаки плавно кивает. — Ты прав, Лайт-кун. Возможно, я фокусируюсь не на том, — он рассеянно почёсывает затылок, на секунды отводя глаза. — Спасибо, что не держишь зла из-за моей настойчивости. Тем не менее, — взгляд резко метнули обратно, — ты не ответил ни на один мой вопрос, тогда как я сказал, как себя чувствую сегодня. Уголки губ поползли вверх невероятно естественно, а голова чуть наклонилась. Это не та механическая улыбка аниматронной куклы. Она глуповатая, странная, но не наигранная. В этот момент Кира словно научился видеть. Воздух в номере стал абсолютно пустым, неподвижным. Не вдохнуть. Слегка беспомощная растерянность преображает идеальное лицо с чуть приподнятыми бровями и полураскрытыми губами — скобы, сдерживающие лик хладнокровия, ржавеют и лопаются, больше не в силах оставаться на месте. «Возможно, дело в тёплом освещении, — взгляд беззастенчиво плавно мажет по будто бы сгладившимся чертам напротив, — но он словно действительно стал… Более живым? Искренним?» Глянцевым. Скажи или подумай Лайт о подобном определении в отношении кого угодно раньше, прыснул бы от смеха из-за нелепого, едва ли не вычурного звучания. Однако сейчас противоречий не возникает: L действительно будто бы сверкает. Это не тот свет, какой источают безукоризненно следящие за своим внешним видом и состоянием одежды люди. Он также не имеет ничего общего с тем, которым умело пользуется сам Лайт — речь не о харизме и плавности движений. Свечение L исходит изнутри, растекается под тонкой кожей цвета бумаги, призрачно сквозит через неё и приковывает к себе внимание робкой яркостью, словно капли дождя на стекле зажигает умытое белое солнце. Та просматривается вопреки потемневшим сильнее синякам под глазами из-за, очевидно, очередной бессонной ночи. Цвет стал лишь насыщеннее под тенью чёлки, тогда как спутанные сильнее вчерашнего волосы теперь выглядят мягче, приятнее на ощупь, а не подобно иголкам. Теперь-то Лайт наконец определяет причину чужой дрожи в руках и нестандартного поведения. «Нервное перенапряжение из-за длительного отсутствия сна, — проговаривает он мысленно. — Вот почему он такой… Эмоциональный сегодня. Сколько он не спал, интересно? Двое суток? Трое? Вроде по прошествии такого количества времени как раз появляются нервные тики. Хотя, L, очевидно, привык вести подобный образ жизни, поэтому его выдержка должна быть значительно больше, чем у обычного человека. Возможно, он практикует полифазный сон?..» Неординарные размышления утягивают сознание настолько глубоко во тьму, что Лайт не сразу замечает, как прямо под носом на стол опускают чашку свежесваренного кофе, тогда как Рюдзаки при виде расставленных угощений быстро разворачивается к монитору и увлечённо насаживает на вилку небольшой кусочек долгожданного фруктового торта. Наваждение с усилием смаргивают, чтобы чуть рассеянно поблагодарить Ватари, уже собравшего на сервировочный стол использованную посуду. — Всегда пожалуйста, — пожилой мужчина учтиво кивает в ответ, после чего с той же невозмутимостью в движениях увозит тарелки и недопитый чай в сторону выхода. Без тени былой осмысленности визуально проводив фигуру, Лайт медленно переводит задумчивый взгляд на дымящийся кофе. Аппетита нет даже на глоток, однако тело словно бы сбросило силки нервного напряжения. Стало чуть легче думать о чём-то, помимо… — И всё же, — пробует он вновь, — что ты выяснил касаемо сайта? — Ничего. Пережёвываемый вместе с клубникой ответ поначалу кажется Кире галлюцинацией, от которой приходится инстинктивно зажмуриться на секунду и чуть отклониться назад в кресле. — Что, извини? — голос звучит едва ли не осуждающе. — Я почти полностью уверен, что там должна находиться хоть какая-то информация о той религиозной организации, их участниках или вроде того. — Возможно, так и есть, — спокойно хмыкает L, не заботясь о том, как крошки бисквита падают на стол, на что уже не обращает внимания даже вновь настороженный собеседник, — только вот узнать это не получится. По крайней мере, сейчас. Кира чуть опускает уголок рта от досады. — В каком смысле «не получится»? ‎ Разумеется, моментально ответ он не получает — сначала приходится понаблюдать за чужим пережёвываем пищи и её сглатыванием, принимая оттягивание момента на свой счёт. И ни на грамм не ошибаясь. Несмотря на то, что, по мнению группы расследования, им категорически не хватает времени на поиск зацепок, с помощью которых удастся предотвратить хотя бы одну смерть, единственным, у кого его в обрез, по иронии является как раз тот, кого они так упорно ищут. Любая мелочь может стоить Кире жизни. Любой промах или очередная оплошность со стороны его последователя способны поставить под угрозу саму тайну существования Тетради смерти, при обнаружении которой даже у Мацуды не останется сомнений в причастности всеми любимого сына шефа полиции к убийствам по меньшей мере пятнадцати тысяч человек. Прямо сейчас вероятная ценность информации, какую можно извлечь из случайно найденного сайта, служит пусть и мелкой, но всё же крупицей, от чьего прибавления к кучке других одна из чаш весов накренится в пользу одной из сторон. Разумеется, L знает это, оттого и отсрочивает момент. Чувствует отнюдь не свою тревогу щекотливым инеем на коже. Слышит, как при натужно непринуждённом покачивании ноги на весу брюки шуршат дольше необходимого из-за невозможности человека усидеть на месте. Каждое движение, выверенное, безукоризненно точное, как никогда кричит о фальшивости, какую L хочет вытянуть, намотав на кулак, словно потроха — из рыбы. Лайт живёт ложью. Она буквально стала частью его самого. Разница лишь в том, что та же рыба в тот момент уже будет мертва. L же хочет показать требуху самому владельцу. Не самолюбия ради или признания успеха в обличении притворства — лишь с целью забавы. С новым куском торта во рту и колким взглядом справа от себя L абсолютно непоколебимо заранее отламывает ещё немного бисквита вилкой, в процессе поясняя: — Дело в том, — ради доступности объяснений приходится даже сглотнуть пищу, — что на тот сайт невозможно попасть любому желающему. Несмотря на то, что домен изначально не котируется в сетевом протоколе того Интернета, каким пользуется большинство, а значит, найти без определённых знаний его не удастся, из-за чего доступ к нему и без того весьма ограничен, при открытии ссылки активируется окно, куда необходимо ввести пароль либо кодовое слово, — прежде чем отправить в рот другой кусочек, он уточняет: — Ни того, ни другого у нас нет. Услышанное ничуть не сбавляет градус плачевности ситуации для Киры. Под давлением лёгкой паники разум, на удивление, работает значительно быстрее, а главное чётче. Стоит лишь резко выдохнуть от досады, как с языка с тихой надеждой сразу слетает: — Разве ты не можешь обойти аутентификацию? Ты ведь говорил, что обладаешь такими навыками. L категорично мычит. — Даётся лишь три попытки на ввод правильного пароля. Дальше твой IP вносится в базу пользователей, которым запрещён доступ к сайту, — когда Кира уже открывает рот для озвучивания нового варианта, его сразу опережают, взметнув руку с вертикально удерживаемой двумя пальцами вилкой. — Предугадывая твой вопрос, скажу: да, Лайт-кун, я могу скрыть IP адрес данного компьютера и менять его едва ли не ежесекундно. И без того озадаченное лицо стягивает ещё бо́льшее недоумение с примесью раздражения: брови сводят к переносице и качают головой, словно отрицая услышанное. — В чём тогда загвоздка? Просто пробуй взломать сайт так, как умеешь, каждые три раза используя новый IP. — Я думал, ты считаешь подобное противозаконным, — отзывается невинно L, и Кира уже не выдерживает. От громкого удара по столу вздрагивает не только детектив, но и Аидзава с давно уже сидящем у телевизора Мацудой, который сразу испуганно озирается на шум, а Рюук едва не подскакивает на диване, удивлённо приоткрыв рот и моргнув в изумлении. Сахарные башенки у монитора вмиг рушатся. — Завязывай, Рюдзаки! — теперь стоя требует с небольшим оскалом Кира собеседника, чей скрытый волосами взгляд устремлён на разлетевшиеся кубики рафинада. — Прекрати паясничать! Это последнее, что нам сейчас нужно! На всплеск эмоций реагируют сдавленным вздохом разочарования. Словно борясь с резким одеревенением мышц, Рюдзаки медленно опускает вилку на тарелку и тоскливо смотрит на разрухи конструкции. — Не кричи, пожалуйста, — просят тише прежнего. — Так делай что-нибудь, а не просто сиди на месте! — вновь нападает Кира, не замечая, как L подтянул колени ближе к груди и до побеления костяшек вдавил пальцы в ткань джинсов. — Какую реакцию ты ещё ожидаешь, если даже сейчас, имея возможность помочь расследованию, лишь ешь и пьёшь чай? — Лайт, не нужно! — Мацуда спешно приближается к ним, вынуждая окликнутого отвлечься на секунду. — Мацуда-сан, — резкий голос L не позволяет испугавшемуся Тоте сделать и шагу дальше, — всё в порядке. Вернитесь, пожалуйста, к работе. — Но… — звучит абсолютно растерянно. Встревоженно переводя взгляд с одного участника небольшого конфликта на другого, Тота, в конце концов, повержено вздыхает и с поникшим видом робко пятится назад. — Прошу прощения. «Что за идиот? — пренебрежительно выплёвывает про себя Кира, с укором следя за удаляющимся обратно к дивану полицейским. — Даже не знает, о чём речь, но всё равно пытается влезть, лишь бы сделать хоть что-то полезное»‎. Вытряхнув из головы сторонние мысли, он возвращает внимание на изначальный объект раздражения, чтобы продолжить упрёки. Но замирает. Лишь теперь Лайт способен видеть, как острые плечи напряжённо приподнялись с целью закрыть беззащитную шею, спина ссутулилась сильнее прежнего, а пальцы ног невероятно крепко сжали край кресла. Рассмотреть всё это удаётся из-за малой дистанции — при вскакивании он по инерции шагнул вперёд, напрочь позабыв о чужом, не раз продемонстрированном желании находиться как можно дальше от кого бы то ни было. L буквально старается занять минимальное количество места во избежание угрозы, которая после удара по столу перестала быть эфемерной. «Я вынудил его чувствовать что-то помимо безразличия»‎. Почти что вровень с морозящим внутренности осознанием по затылку бьют воспоминания о вчерашнем виде L. О том, насколько настороженным было его поведение после длительного отсутствия, и о случайно, но несомненно верно определённой причине внезапной необходимости отлучиться с рабочего места. Кира хочет думать, что радость от лицезрения испуга главного противника просто не поспевает за вспыхивающими в подсознании деталями и эмоциями от них, поэтому желудок и не сводит надменный смех. Только вот спазм происходит. Однако не от восторга вовсе. — Рюдзаки… — теперь уже без остатков былого запала медленно выдыхает Лайт, прежде чем с липким чувством вины за собственную несдержанность опустить прикрытые глаза и чуть отвернуться. — Извини. Мне не стоило… срываться на тебе вот так. Всё ещё облокачиваясь о стол, он медленно сжимает ладонь в кулак. Наказывать себя за содеянное тупой болью от ногтей не было целью в принципе — это происходит само собой. Тело не может контролировать такие позывы, поэтому каждый раз предаёт образ непоколебимо собранного человека. Лайт способен запрятать все возможные индикаторы собственной тревоги настолько глубоко, что едва ли не убедит сам себя в ментальном спокойствии, но конкретно с этим до сих пор не может совладать именно из-за запоздалой реакции на стягивающее ощущение вокруг чуть шелушащейся в местах лунок кожи. Тогда как ощущение дискомфорта и дальше отяжеляется молчанием с чужой стороны, опустевший взгляд бездумно переползает с ковролина выше и выше, пока не встречается с другим, тут же юркнувшим в экран ноутбука, но говорящим громче любых слов. За рёбрами вмиг начинает свербеть, а челюсти сводит от того, насколько вызывающе незаметно, — но, к сожалению для него самого, по-дилетантски, — попытался вести себя Аидзава, когда исподлобья молчаливо следил за всем, что происходило десятки секунд назад. «В отличие от Мацуды, он даже с места не сдвинулся, — едко думается Кире, который физически ощущает игривое покалывание огня в собственных глазах. Наверняка, благодаря освещению те сияют краснее некуда. — Продолжил сидеть на диване, якобы отбирая ценную информацию о демонстрациях. На самом же деле с охотой наблюдал, как обстановка накалилась почти до предела. Он что, действительно настолько презирает L, если даже не подумал помочь разрешить разногласия? — от вставления в паз следующего элемента картины он злобно щурится. — Учитывая вчерашнее состояние L, доведению до которого, уверен, поспособствовал сам Аидзава с его невразумительными подозрениями, такое поведение ожидаемо, но всё ещё омерзительно». Из раздумий вырывает несмелое потягивание за манжету. Лайт растерянно озирается на собственную сжатую в кулак руку, рядом с которой с тканью меж пальцами в воздухе замерла другая, худая и по-угловатому изящная. Он бездумно моргает без малейшей попытки вырвать рубашку из некрепкой хватки. Даже без учёта яркого текстиля бледная кожа невероятно контрастирует со слегка загорелой. То не вызывает ощущения инородности, наоборот, берёт всё внимание без остатка. Возможно, поэтому сам факт добровольного прикосновения, пусть непрямого, но совершаемого L лично, прытко ускользает от разума. — Почему ты нервничаешь в данный момент, Лайт-кун? — Рюдзаки лишь теперь разжимает пальцы и вновь устраивает ладонь на колене, будучи уже более расслабленным, но не растеряв пристальности взгляда, подозрительно выглядывающего из-под чёлки. От неудачи в сокрытии неспособности вернуть мимике лица отстранённое выражение прямо сейчас Лайт резко фыркает, после чего небрежно ведёт плечом. — Я не нервничаю, — впервые за одиннадцать лет жизни откровенно плохо лжёт он в ответ, а затем опускается обратно в кресло. Руки и ноги привычно скрещиваются, но то не закрытая поза: сейчас Лайт не пытается отгородиться от всех так рьяно, как обычно. Ему просто не совсем по нраву признавать точность чужой наблюдательности касаемо его поведения и внутренних переживаний. Вопреки трудностям в верном распознании эмоций других, Рюдзаки совершенно уверен, что не сумел углядеть в демонстративно отведённых глазах враждебность или нежелание продолжать диалог. Поёрзав на месте, чтобы согнать остатки настороженности, он монотонно объясняет своё замечание: — Ты всегда впиваешься ногтями в ладонь, когда слишком сильно тревожишься. Это один из множества возможных защитных механизмов организма на стресс. От неловкости быть уличённым в слабости Лайт криво усмехается, сразу отражая удар. — И какой тогда твой? — кивок в сторону бледных пальцев. — Грызёшь ногти? На язвительную попытку защититься никак не реагируют. — Я не грызу ногти, Лайт-кун, — отрицает Рюдзаки непоколебимо. — Только прикусываю для лучшей концентрации внимания на предмете размышления, как ты — крутишь пишущие предметы в руке, — заметив неудовлетворённое напоминанием о постоянной слежке поползновение чужого уголка губ в сторону, он отрезает возможность для возмущений, когда произносит чуть быстрее прежнего: — Отвечая же на твой вопрос, скажу, что моим способом минимизации влияния нервного напряжения на организм является временная изоляция. Лайт чуть приподнимает брови от удивления. У него не было ни малейшего расчёта на откровение, однако он нисколько не против, хотя и относится к услышанному несколько недоверчиво. Иначе не удаётся — L ведь не бесцельно сообщает о собственной уязвимости. Не то чтобы был смысл отрицать её после вчерашних событий, но и подобная прямолинейность в очередной раз ставит в тупик, что определённо не облегчает ситуацию. — Ты так спокойно сообщаешь довольно личную информацию, несмотря на то, что заочно считаешь меня Кирой, — не сдерживает порыв любопытства Лайт, пока с небольшим наклоном головы заинтересованно ощупывает взглядом наиболее увлекательную загадку в его жизни. — Я не понимаю. Ещё до произнесения другим первого слова в груди что-то лопается от запоздалого осмысления. — Око за око, Лайт-кун, — ровный голос искажает невидимая ухмылка, которую сдерживают крепким нажатием пальца на нижнюю губу. В довершение Рюдзаки решает открыто подтвердить опасения собеседника, произнося чуть тише, отчего тембр становится мягче: — Теперь твоя очередь поделиться со мной чем-то личным. Ведь так поступают друзья: рассказывают о деталях жизни друг другу? В тот момент Лайт не знает, чего хочет больше: истерично засмеяться, покачав головой от вызывающей нелепости способа разыгрывания карт снова не в пользу противника, или сжать чужую гортань до хруста за то, что это удалось провернуть.