Мечты из потали

Услышать рингтон сразу же после выхода из здания университета не было неожиданностью: L всегда пунктуален, если дело касается главного подозреваемого. Также беря в расчёт нечеловеческую прагматичность, можно с уверенностью не ожидать бесцельного обмена словами: общение всегда имело за собой цель осведомить о той или иной информации, будь то новые сведения по делу либо указание времени встречи в отеле. Всё казалось обыденным. В чём смысл снова и снова требовать подтверждение о скором прибытии в импровизированную штаб-квартиру, если результат неизменен? Когда Кира уже едва закатил глаза и открыл рот, чтобы подтвердить намерение приехать как можно скорее, новость о внезапном выходном вынудила резко остановиться посреди дорожки к массивным воротам у выхода с территории учебного заведения. Прохожие в лице студентов успели избежать неловкого столкновения, и им пришлось обходить внезапную преграду, однако создаваемое для других неудобство не являлось чем-то значительным в тот момент. Абсолютная растерянность вынудила брови свестись к переносице, а каждая мысль тогда сочилась бесцельным вопросом «почему?». И чем дольше не находилось ответа, тем сильнее пекло нервы. Во-первых, подобная щедрость ровно в момент обнаружения вероятной проталины к местонахождению Второго Киры отдаёт духотой обмана — будто влажную, пыльную тряпку положили на язык. Во-вторых, окончательность решения смущает сама по себе. Конечно, с недавнего времени L самостоятельно устанавливает график работы, однако такая тенденция изначально не сильно прельщала хоть кому-либо — даже Мацуда вопреки оптимистичному нраву вскоре истратил значительную часть воодушевления. Однако есть подозрения, что виной тому столько же новообретённая ответственность за мониторинг репортажей, сколько и разочарование из-за невозможности пойти домой одновременно с коллегами. В любом случае, неужели в нынешних реалиях допустимо позволять второму по продуктивности участнику расследования брать перерыв, хотя нет никаких предпосылок усталости? На этот слегка перефразированный вопрос (не стоит лишний раз открыто демонстрировать истинное отношение к вносимому вкладу остальных полицейских тому, кто способен в один миг изменить положение дел из-за мизерного неудовлетворения услышанным) поступил лаконичный ответ: «Не переживай, Лайт-кун. Зато теперь у меня есть возможность вызвать тебя в воскресенье вместо сегодняшнего дня». Будь возможность взглянуть на себя со стороны тогда, Кира бы отказался, ведь знал, что от раздражённого прищура красноватый отблеск заискрил ярче, а желваки слишком выделялись для образа хладнокровного человека, да и тихий треск корпуса телефона меж пальцами не делал эмоции однозначными. Перспектива утраты единственного — до недавнего времени — свободного дня не вызвала бы точечных уколов неудовольствия по всему телу, не означай она опосредованную утрату контроля над собственной жизнью, где всё чётко предопределено, следовательно, исполняется по расписанию. Не то чтобы в случае с участием в расследовании его эго требовало к себе особого отношения — свободный график как следствие снисхождения ввиду параллельного обучения, нервных тиков, якобы перед тестами, и безосновательного пребывания в статусе главного подозреваемого, о чём сейчас знает, видимо, лишь сам L, — но столь резкие перестройки планов сквозили как минимум неуважением, как максимум попыткой подавления воли. Что недопустимо по определению. В момент хлопка крышкой телефона в висках запульсировало рьяное отрицание. Ощущение, будто между сведёнными строптивостью лопатками аккуратно легла бледная ладонь и притворно, ненавязчиво начала подталкивать в нужном лишь ей направлении. Что будет, если она взметнётся выше, к затылку? Тонкие пальцы сожмут шею, словно у собаки — холку, чтобы придавить к земле авторитетом не только фигурально? Кира готов поклясться, что в тот вечер его голос звучал чуть стёрто, когда на избитый временем вопрос матери насчёт успеваемости, он отмахнулся сухим «всё по-прежнему хорошо, не беспокойся». На приветственный оклик сестры из гостиной, где по телевизору показывали очередную серию её любимого шоу, реакции не последовало вовсе. Не страшно, подобную отстранённость они видят не первый раз. В попытке отвлечься от фантомного закрепления на шеи бечёвки-поводка, тело по инерции спешно двигалось вверх по лестнице, прямо в комнату, чтобы начать пробовать на практике способы обличения анонимного пользователя в мировой сети без непосредственного взлома. Стоило двери закрыться на щелчок, как волосы на макушке всколыхнулись из-за пары хлопков крыльев. Когда Кира, чей прищур выражал крайнее неудовольствие, обернулся, Рюук, опустившись почти у самого входа, с широким оскалом выдал скрипучее приветствие, после чего сразу же предложил сесть за приставку с аргументом «одному играть — скука смертная». То, как бесцеремонно его обошли ещё до завершения фразы, вызвало в жёлтых глазах искреннее изумление.  В момент снятия сумки с плеча то не почувствовало ожидаемого облегчения. На рабочий стол выложили лекционную тетрадь, затем два дидактических сборника, местом которых стала аккуратная стопка в углу. Брать книги из библиотеки показалось рискованно — L мог заинтересоваться выбором столь специфической литературы, реши он изучить базу данных взятых на временное пользование учебных материалов. Следовательно, единственным выходом будет опираться на ещё свежую в воспоминаниях информацию, чей характер не далёк от базового. Придётся буквально действовать на ощупь, что, разумеется, займёт больше времени и затребует бо́льших усилий. От гротескной тени над собой Кира ментально отдалился, сильнее необходимого сведя и разведя лопатки, якобы в ожидании включения монитора. При долгом неотображении рабочего стола он нетерпеливо цокнул языком и хмуро взглянул на наручные часы. Почти половина шестого. «Значит, — рассуждала взвешенно пунктуальная часть сознания, пока секундная стрелка щёлкала в ровном ритме, — у меня есть два часа на попытки получения сведений о ком-либо анонимном, полтора часа на подготовку к завтрашней лекции, двадцать минут на запись имён преступников про запас, десять минут на ужин и примерно пятнадцать минут на поход в душ. Если всё удачно сложится, я успею отправиться спать ровно в десять вечера». Под изнывающие от тоски уговоры «хотя бы глянуть фильм», Кира снял пиджак, аккуратно повесил его в шкаф, затем расстегнул рубашку, которую по привычке сложил, чтобы позже отнести в корзину с бельём. Во время стягивания брюк снисходительно усталые объяснения, почему конкретно сейчас нельзя тратить время на развлечения, прервал звонкий шорох в кармане. От небольшого смятения Кира нахмурился и решил проверить источник звука, но, когда коснулся оного, всё вспомнил. Рюук с придирчивым сомнением визуально оценил золотистую обёртку извлечённой сладости, на которую вторая пара глаз смотрела задумчиво, если не выжидающе. Вскоре угощению небрежно определили место на столе рядом с другой стопкой книг, теперь по психоанализу, куда оно с парой коротких ударов приземлилось после лёгкого броска. Намного более заметным звук был от ленивого падения на кровать Рюука, который раскинул непропорционально длинные руки в стороны, чтобы вкупе со страдальческим полурыком-полустоном и пустым взглядом в потолок выглядеть максимально изнурённым тоской. Когда Кира уже в серой кофте и светлых брюках без призрачного намёка на совестливость опустился в кресло и распрямил было пальцы, чтобы начать вводить в поисковую строку наиболее известный фанатский сайт в свою честь, кожу внутренней стороны ладони растянула тупая боль, и верхняя губа с резким вдохом дёрнулась. С прищуренным от дискомфорта глазом руку моментально развернули для опознания очередной за сегодня проблемы. При виде немного обветрившихся следов на этот раз более глубоких лунок от ногтей мрачное выражение наползло на лицо по-плавному неспешно, а диафрагма медленно устремилась вверх на смиренном, протяжном выдохе.

━━━━━━━━━━━

Из-за кубика сахара фарфоровая чашка выплёвывает кофе каплями уже в четвёртый раз. Они падают кляксами на эпикриз очередного насильника, чья смерть наступила в девять утра по уже тривиальной до тошноты причине. Буквы едва размываются, однако человек в кресле в любом случае не увлечён чтением на данный момент. По правде говоря, за последнее время у него в принципе мало что вызывает хоть тень энтузиазма, кроме, разумеется, новых видов кондитерских изделий японской кухни. В несколько подавленном настроении L мрачно прикрывает глаза, пока бессмысленно наблюдает за едва видимыми кругами на кофе, ритмичными, как стук сердца, проводимый через пальцы на изящную ручку. Изо дня в день новые жертвы, схожие судимости, почти одинаковое количество пополняемых морги тел, а главное — глянцевая безупречность эгоистичного судилища, от которого не удаётся отпотрошить хоть одну жалкую нитку, что привела бы к создателю клубка. Вернее, оный как раз известен, но одно лишь знание не послужит весомым доказательством в суде. Ещё в возрасте восьми лет L начал проявлять высокую избирательность к материалам, их текстурам и запахам. Так, например, если надеть рубашку, кожа начнёт раздражённо зудеть ввиду чрезмерной лёгкости ткани или случится рвотный рефлекс, будь еда похожа на консистенцию пюре. Одним из подобных возбудителей являются, как ни смешно, идеально гладкие поверхности. При попадании в ещё детские руки декоративных стеклянных шариков первой же мыслью было «разбить об пол». Стоит провести пальцами по той же эмалированной ванне даже теперь — из-за вмиг стиснутых челюстей вдоху мешает желание расцарапать её медленно и глубоко, так, чтобы видеть под ногтями ползущие вверх струпья-завитушки. Те же позывы вспыхивают в отношении деревянных и металлических поверхностей, с которыми взаимодействие происходит буквально только через бумагу, в моменты, когда собеседнику необходимо пододвинуть документ, отчёт или файл поближе. Дело Киры представляется блестящим, идеально выточенным монолитом, на который нужно забраться, но не удаётся, ведь нет ни единой зарубки или изъяна, чтобы суметь зацепиться. Если в случае с деревом ты можешь провести ладонью по шершавой коре в поисках углубления, не ощущая при этом резкого спазма в поджавшихся на манер когтей пальцах, то здесь приходится лишний раз осматривать всё визуально, лишь бы не стереть эмаль зубов. Столь вопиющая условность влияет не только на темп расследования — потребность изодрать гладкость возрастает в геометрической прогрессии, а верхняя губа кривится в оскале неприязни. Осознание, что главный подозреваемый вызывает абсолютно аналогичные позывы, ничуть не удивило L ни при первой встрече, ни при последующих. Это естественная реакция мозга при виде чего-то неестественно симметричного, прекрасного до той степени, когда кажется, будто грань между реальностью и специально созданным вымыслом размывается. Более того, именно вследствие данной ассоциации предчувствие направило маршрут размышлений туда, где все они сейчас находятся. С того самого момента, когда из кипы досье на родственников всех служащих правозащитных органов Японии выпал лист с лучшим учеником страны, внутренности свело от того, насколько безукоризненный идеал в человеческом обличии взирал на него с фото. Сразу же после возникло желание разодрать насквозь искусственную обёртку ногтями, которое не утихает по сей день, колеблясь, но никогда не опускаясь до нуля. Однако сегодня контролировать неровности собственных позывов оказывается труднее, что беспокоит. «Даже в конфликтных ситуациях его поведение остаётся безусловным объектом для подражания, — воспоминания о стычке с Годой Иши скользят кусочком льда в горящей от недотревоги голове. — Конечно, надменность во взгляде и голосе скрыть не удалось, но не то чтобы он в принципе пытался сделать это. В любом случае, вероятность того, что чувство собственного превосходства усилилось многократно после продемонстрированной мной слабости, равна шестидесяти трём процентам». L мстительно комкает фантик от моти, чтобы довольно экспрессивно отшвырнуть в угол стола. Ни один из следственной группы, расположившейся в противоположной части номера, не отвлёкся на шум издалека, что, несомненно, хорошо. После выхода из отеля впервые за несколько недель, внутренние ресурсы оказались едва ли не полностью выпотрошены. Даже на простодушное недоумение Мацуды касаемо новости о сегодняшнем отсутствии Лайта хотелось лишь промолчать, но последующий повтор вопроса так или иначе вынудил бы дать ответ. Разумеется, никого не оставил равнодушным факт внезапного выходного лишь для одного участника команды, но даже Аидзава не решился окликнуть L с требованием подробных объяснений, когда тот с приподнятыми сильнее обычного плечами и чуть опущенной головой напряжённым шагом без попытки в малейшее уважение к присутствующим с самого момента выхода из коридора поплёлся в противоположную от всех сторону: к рабочему столу с двумя компьютерами. Казалось, словно в воздухе в момент пропала влага — Мацуда нервно сглотнул, а Моги облизнул губы, молчаливо ища на хмурых от смятения лицах коллег ответ на предсказуемый вопрос «Стоит ли поинтересоваться чужим самочувствием?». Решающим моментом для принятия отрицательного варианта, видимо, было неудовлетворённо снисходительное покачивание головой Аидзавы и возвращение взгляда исподлобья в ноутбук. Милосердие в виде тишины было ограничено по времени, о чём ясно дало понять пристальное внимание Ягами Соитиро, которое, благодаря линзам очков, с двойной силой разъедало затылок детектива, моментально создавшего видимость не бурной, но всё же деятельности: открыть базу данных полиции, новостную ленту, статистику смертей за месяц и ещё в двух отдельных окнах развернуть судебно-медицинские экспертизы по некоторым из сегодняшних жертв. Смысла в том не было, но L умеет вменять остальным желаемое. Сработала привычка, только и всего. «Придётся идти на уступки, — внушающим тоном проговаривает про себя L, пока палец слегка постукивает по коленке. — В этом суть социального взаимодействия: для построения доверительных отношений необходимо искать компромисс, а также уметь подстраиваться под собеседника. Я готов на всё ради раскрытия дела, но… Моей ошибкой было ожидать, будто бы обличение собственных несовершенств в сфере взаимодействия с обществом не окажет на мое психологическое состояние весомого воздействия. В иной ситуации меня бы это нисколько не беспокоило». Вопреки включённому неподалёку телевизору для L в номере гудит тишина, а вместе с тем ритмично пульсирует кровь в ушах. Дело вовсе не в дополнительном шоколадном топинге на чизкейке, от которого эритроциты забегали быстрее. «Кира лично запечатлел мою периодическую несостоятельность в чётком определении чужих намерений», — допущенная оплошность звонким росчерком ручки перерезает хлипкое ощущение стабильности ситуации. — «В планы не входила демонстрация истинных слабостей. Ягами Лайт определённо страдает нарциссизмом, поэтому наиболее простым и действенным способом подкупить внимание будет подпитывание его самолюбия ненавязчивым указанием собеседника на погрешности в самом себе, и я готов на это. Однако речь именно о несуществующих изъянах, с помощью которых не удастся воздействовать на субъект… Тем не менее, риски были учтены. Почему на меня до сих пор так влияет та ситуация?». Ссутуленное тело не желает сидеть на месте, отчего мышцы икр сводит — слишком сильно упираются ступни в сиденье. L хочет положить локти на колени, чтобы устроить на скрещенных руках подбородок, но стоит только правому рукаву слегка заскользить вверх, кожа запястья вспыхивает жжением, а во рту пересыхает будто до трещин на нёбе. На манер снижения боли от укуса бледные пальцы с усердием растирают невидимые отпечатки чужой ладони, но колкий налёт всё ещё там. «Неужели в том была необходимость?» — задушенный полустон-полувыдох разбивается о крепко сомкнутые зубы, пока подушечка большого пальца с медленной тщательностью усиленно ползает по месту внутреннего дискомфорта до заметного покраснения. Зуд не пропадает — наоборот, пенится и булькает. В сознании возникает абсурдная мысль укусить руку так глубоко, чтобы мышцы перестали дрожать дискомфортом. L хочется прокашляться, когда горло сводит от несправедливости и ощущения собственной несостоятельности в контроле эмоций. «Почему мне не удалось предвидеть выпад в мою сторону? — губы подавленно поджимаются. — Поведение той компании было раскрепощённым, несколько наглым, но они не выражали ни одного признака нетерпимости в плане оскорблений, резких телодвижений или сведённых к переносице бровей в агрессивной манере. Возможно, их слова были сарказмом? Я ничего не понимаю... И это ощущение, — ногти несдержанно царапают кожу, — отвлекает». Главная ошибка детектива — в первую очередь думать о себе. Прямо сейчас единственным, что удаётся распознать во внутреннем монологе с самим собой, шипит повтор фразы «Нужно уйти». Шелест перебираемых Моги документов в дальнем конце номера — нужно уйти. Несдержанно усталый, долгий зевок Мацуды на диване перед включённым телевизором — нужно уйти. Стук чашки кофе о блюдце справа от ноутбука Аидзавы — нужно уйти. Почти беззвучная чеканка приближающихся шагов по ковролину позади — нужно… — Рюдзаки, — тон Соитиро сухой, под стать обветренной коже бесцветных губ окликнутого. Он останавливается за три шага от сидящего к нему спиной человека, а в руках держит небольшую стопку бумаг, о содержании которых хочет услышать чужое мнение. Чуть загрубелые пальцы машинально поправляют очки за оправу для чёткости зрения и продолжают придерживать, пока информация перетекает из увиденного в произносимое. — На протяжении нескольких дней регулярно погибают от двадцати до сорока преступников, а мы по-прежнему только собираем информацию постфактум. — Тяжёлый взгляд снова ложится на лохматую макушку. — Сколько это будет продолжаться? Я знаю, что дал согласие на любую твою задумку, но... Мы не делаем абсолютно ничего. Только ждём тридцатое мая, и то не факт, что встреча Второго Киры с первым произойдёт именно тогда. — Не совсем верно, — поправляет тише обычного L, который вынудил себя оставить в покое запястье и теперь сквозь чёлку бесцельно смотрел на чашку с остывшим кофе. — Встреча также может случиться раньше, в Аояме, двадцать второго мая. Изначально готовимся именно к этой дате. — Но сегодня только девятое число, — с ноткой возмущения выражает тот смятение и старается сморгнуть праведный пыл, глубоко втягивая воздух ртом. — Даже если Кира станет убивать лишь по двадцать человек ежедневно, на двадцать второе мая количество жертв будет минимум двести шестьдесят! Нужно уйти. — Ягами-сан, послушайте, — ровность голоса становится менее безукоризненной, — на данный момент мы ничего не можем предпринять без дополнительной провокации Второго Киры поддельными обращениями Первого. Я уже объяснял, почему данный вариант больше невозможен. — Но нельзя ведь просто надеяться неизвестно на что! — Соитиро несдержанно прикрикивает, отчего L дёргается и чуть втягивает голову в плечи. На эмоциях этого не замечают, поэтому уже не сдерживаются: три шага вперёд, и рядом с одним из нетронутых пирожных о стол громко хлопает кипа полицейских отчётов о статистике смертности в различных тюрьмах Японии. Взгляд — к источнику звука, пальцы — в колени, вдох-выдох — чаще. Нужно уйти. — Здесь сотни уже умерших людей! — Соитиро злобно стучит пальцем по стопке, — С каждым часом — всё больше! — Шеф, — Мацуда, повернувшись на громкий голос, с небольшой задержкой испуганно вскакивает с дивана и спешит к очагу конфликта. При виде чужой инициативности Аидзава и Моги после секундного переглядывания тоже бросают свои дела и решительно направляются в дальнюю часть номера. Рюдзаки отчаянно старается заставить себя сидеть на месте вопреки истинным порывам, а пока только чуть отклоняется в сторону, чтобы почти вжаться боком в подлокотник. Он слышит топот позади, и распахнутые больше обычного глаза быстро загнанно скачут между двумя незримыми точками на столе. Нужно уйти. — Ягами-сан, я понимаю Ваше недовольство, но… — Одного понимания мало, нужно хоть что-то делать! — перебивает извинение Соитиро. — Шеф, пожалуйста, успокойтесь! — молящим тоном просит Мацуда, нервно крутя головой между мужчиной и детективом. Без особого понимания, что делать в такой ситуации, он неуверенно оказывается чуть позади кресла. Чёрные волосы шуршат, когда спина напрягается до предела на манер панциря. — А в чём шеф не прав? — с вызовом спрашивает Аидзава, чей горящий взгляд вынуждает Тоту замереть на месте и приоткрыть рот. — Преступники умирают без остановки, а всё, чем мы занимаемся, так это перебираем судебно-медицинские освидетельствования, от которых нет прока, и ждëм очередной акции, чтобы снова ничего не предпринять! Моги с неуверенностью из-за столь резких обвинений обеспокоенно косится на коллегу, после чего натужно выдыхает, и опускает глаза в пол. Очевидно, он отчасти согласен, но не собирается открыто поддерживать взращивание раздора в команде. Наконец, Соитиро силится вернуть спокойствие мыслям: закрывает глаза и глубоко дышит. — Всё, чего я прошу, — выдавливает он, пока с некотором трудом сдерживает свой бурный темперамент, — так это начала действий, Рюдзаки. Любых. Или прогноза, когда мы точно сможем поймать Первого и Второго Киру. — Я не могу предоставить Вам таких данных, — Рюдзаки говорит не задумываясь, машинально, тогда как ментально сконцентрирован абсолютно не на диалоге, а на том, насколько быстро вокруг не осталось свободного пространства вместе с тишиной. Зуд в запястье напоминает о себе несколькими волнами пульсаций, достигших максимума на третьей, и больше не спадает. Под рваный вдох ладонь нервно стискивает руку — пульс частит в вене и в ушах. — Ты вообще, похоже, не понимаешь, чего стоит промедление, — почти рычит Сюити. — Аидзава, не нужно… — встревает было Мацуда, но его лепет игнорируется. Резко выбросив руку вперёд, к стопке досье, чем вынудил поражённого Соитиро в миг отступить, мужчина хватает первый сверху лист и прибивает ладонью к столу почти прямо перед «виновником происходящего». — Взгляни сюда! — требует он громко, импульсивно схватив спинку кресла, что чужое подсознание восприняло как непосредственный физический контакт. Секунда — Рюдзаки уже на ногах, а кресло чуть проворачивается по своей оси от рывка, так как Сюити вместе со всеми отскочил от неожиданности. Пальцы всё ещё сжимают запястье под загнанное дыхание. Нужно уйти. Уйти. Сейчас же. — Р-Рюдзаки, — запинается Мацуда, который стоит к нему ближе всех, отчего сразу замечает, как тёмные пряди прилипли к вискам от пота. — С тобой... — Простите, мне нужно отлучиться. Когда слова упали с приоткрытых из-за частых вдохов губ, он даже не пытается поднять взгляд хоть на кого-то в номере — лишь ещё ниже опускает голову, после чего спешно обходит не ожидавших такого полицейских, чтобы как можно быстрее вырваться из внезапно узкого до удушья помещения. О закрытии двери нет и помыслов — не до этого. Рюдзаки видит только собственные ступни, которые в бешеном темпе сменяют друг друга на ковролине общего коридора выкупленного этажа отеля, а также то, что узоры на нём смазываются, темнея по бокам обзора. Покадрово Рюдзаки различает ручку двери случайного номера, мутную вышивку на ворсе в полумраке прихожей, выключатель внутри ванной комнаты, а под конец — падение мятым комком кофты и остальной одежды на прохладный кафель. Даже в момент удара струй воды с неотлаженной температурой о макушку, что суетливо стекают на широко распахнутые глаза, пелена не рассеивается, — зрение и без того не слишком чёткое, — а когда капли заползают между приоткрытых губ, Рюдзаки только инстинктивно сглатывает влагу. Насквозь мокрые пряди липнут к скулам, шее, лбу и переносице, ввиду чего обзор ещё больше сужается. В затылке тихо звенит. Ему удалось забить уши чем-то отличным от гулкого сердцебиения или по-жалкому звучащего, сбитого дыхания, но теперь словно оказался отрезан от мировосприятия в целом. Нет сил повести плечом, даже приказать себе сместить взгляд куда-либо не удаётся. Тело будто зажали между двумя большими валиками без возможности хотя бы полноценно вдыхать. Где-то далеко в самоощущениях кости начинает понемногу ломить от холода душа. Теперь чужая хватка не только пульсирует, но и дребезжаще ноет. Сфокусированный на неопределённой точке на стене душевой кабины Рюдзаки куцо двигает лишь рукой-плетью, чтобы ногтями раздирать кожу запястья и выше, будто бы стёсывая коросту. Внутренне он дёргается, старается избежать состояния ступора, но что-то блокирует поток рациональных или каких-либо мыслей в принципе. Дышать теперь тоже приходится иначе — прямо за грудиной завёлся разбухающий в ритме расширений лёгких шарик, как из металла, который продавливается в плоть всё глубже. Грудная клетка загибается сильнее внутрь, тогда как спина — наоборот, наружу. Рюдзаки просто не может сконцентрироваться хоть на одном отклике тела на зашкаливающий стресс: их слишком много, они равны по силе. Лоб со стуком припадает к прохладной стене, пока вода неуклонно стекает в слив, а внутренняя сторона руки становится всё более насыщенного красного цвета попеременно с краткосрочным перекрытием оного белыми полосами от ногтей. Постепенно трахею перекрывает смесь стыда и злости на самого себя. Поддался эмоциям, проявил некомпетентность как детектив, как лучший детектив столетия, по совместительству являющийся двумя другими профессионалами в данной сфере. А всё из-за пресловутого недоконфликта, произошедшего даже не два часа назад. Всего лишь одно короткое вторжение в личное пространство изничтожило фундамент отстранённости, трезвости мышления, выдержку, но самое ужасное — сознание с лёгкостью поддалось. Более того, перенапряжение оказалось настолько тяжело сублимировать, что произошло нечто сродни панической атаке на глазах у других людей. Отвратительно. Хуже некуда. Стеклянные глаза отсутствующе смотрят на ярко-красный участок кожи. Теперь действительно похоже на ожог кипятком. Только по причине затекания пальцев другой руки место поражения прекращают расчёсывать — то, что каждая капля воды колет саднящей болью не только не имеет значения, но даже не ощущается хоть как-либо. След сойдёт на нет, однако, не скоро из-за тонкого эпидермиса, который пропускает в мышцы даже слегка прохладный ветер. Тем не менее, это не важно. Главное сейчас — вернуть рассудку рабочее состояние. С целью привнесения хоть небольшой оправданности принятия душа для самого себя Рюдзаки с небольшой заторможенностью подцепляет с полки бутылёк шампуня. Густая розоватая масса начинает вспениваться почти сразу из-за непрерывного потока воды, который попадает в ладонь-ковшик, пока субстанцию изучают без особых размышлений. При неумелом нанесении на сникшие от влаги волосы обоняние щекочет запах клубники. По прошествии необычайно долгого времени, какое привыкший мыться самостоятельно человек никогда не потратит на душ, Рюдзаки вяло надевает на небрежно высушенное тело прежнюю одежду, что преданно лежала на полу, но, когда выходит из ванной, неожиданно видит включëнный в номере свет, а на спинке дивана — новый, ничем не отличающийся от нынешнего комплект. Уверенность вместе с тоскливым взглядом, а также довольно частыми каплями с почти что непросушенных полотенцем волос падают вниз. Разумеется, Ватари видел. Несмотря на то, что они живут в отеле, по-прежнему предоставляющем услуги комфортного пребывания всем желающим, на выкупленном этаже установлены дополнительные камеры, которые контролирует единственный, кому L может полностью доверять. Администрация не будет в восторге, если прознает о незаконной установке дополнительной системы видеофиксации, однако чувство морали, а уж тем более законности тех или иных методов расследования были попраны ещё в возрасте десяти лет, когда пришлось вынудить педофила поверить, что по ту сторону экрана сидит восьмилетняя девочка, с которой потом назначили встречу. Не то чтобы это требовало скрупулëзности или усиленной мозговой активности: просто было скучно. L действительно явился в тот вечер в названный парк, обычно пустующий из-за отсутствия поблизости остановок, метро и развитой инфраструктуры в целом. Дело окончилось успехом: лицо преступника было зафиксировано на городские камеры слежения, а по возвращении в уединённую комнату с белыми мягкими полом и стенами (для наилучшей звукоизоляции) личность мужчины удалось установить за десять минут. В тот период Ватари уже курировал L два года, поэтому ожидаемо было услышать недовольство касаемо незнания об участии оного в весьма опасной авантюре. Однако на причитания не отозвались хоть сколько-нибудь ожидаемо: ребёнок лишь недоумённо наклонил голову вбок с пальцем у рта без видимого наличия понимания в глазах, что же было сделано не так. Теперь уже в чистой одежде (ткань немного липнет к спине и рукам из-за влажности кожи) Рюдзаки неспешно плетётся к выходу из пустого номера. Ладони слегка глубже ползут в карманы, а полумокрые волосы липнут к лицу, будто бы более бледного, чем обычно. Вероятнее всего, тому виной холодная вода, но никак не стремительные смены ритма сердцебиения и ошеломляющих вспышек эмоций, коих на памяти не было со времëн приюта. «Я не обязан объяснять причину своего поведения, — сухие размышления дают небольшое успокоение не только из-за созданной отсрочки от прояснения ситуации, но и самим фактом прояснения сознания. За воротник между лопатками стекает капля, отчего Рюдзаки кисло передёргивается. — Это не поспособствует увеличению продуктивности команды, а почти точно снизит её. Как главе расследования мне недопустимо ставить под угрозу свой авторитет перед остальными членами группы. Соответственно, осведомлять их о предпосылках моего сегодняшнего деструктивного поведения не стоит». Внедрив в мимические мышцы извечную флегматичность и оторвав, наконец, взгляд от пола, Рюдзаки будто бы всё ещё в вакууме последствий произошедшего возвращается обратно в импровизированный штаб. С щелчком двери позади и первым шагом внутрь в голове позвякивает осознание, что за панорамным окном в другом конце номера темнеют полотном сумерки. Сколько же на самом деле длилась та нелепость, которой тот безотчётно потакал? На следующих двух шагах Рюдзаки останавливается полностью, когда внимание привлекает бежевое пальто на вешалке, которого, очевидно, не было ещё пару часов назад. И вновь в грудине образуется металлический шарик, отчего грузное недовольство вынуждает напряжённо прикрыть глаза, упорно прожигающие ткань чужой верхней одежды. Словно интуиция шепчет об уготовленной засаде. Или это самовнушение на пару с растормошëнной апатичностью призывают думать таким образом?  Слух улавливает тихий звук телевизора, шелест бумаги, а также стук разбивания редких капель о голые ступни. Его не заметили, но точно ждут — даже воздух будто бы вдыхают тише. При нарочито твёрдой походке Рюдзаки сгибает колени сильнее обычного, пока тело перестраивается в защитную позицию. Чем ближе угол, за которым рабочий стол с компьютерами, тем крепче сжимаются челюсти и кулаки в карманах. За один лишь день слишком много шероховатостей… Первый взгляд, которым удостаивают возвратившегося так внезапно, источает неожиданность и лёгкое облегчение — Мацуда с приоткрытым ртом несколько раз моргает, но молча крутит головой вслед за индифферентным (по отношению лично к нему) перемещением детектива. Второй сквозит недоверием, очевидной предвзятостью и настороженностью — Аидзава, стоя у второго журнального столика и дивана в полукруге лицом к противоположному концу номера, исподлобья дежурно идентифицирует источник движения, после чего уже полностью отрывается от документа в своих руках, а между бровями ложится нервная складка. Переговоры прекращаются: Моги и Соитиро замечают моментальный перенос внимания коллеги и инстинктивно оглядываются через плечо. Они смотрят почти одинаково: слегка тревожно, если не озадаченно, так как не понимают, стоит ли что-либо сказать после случившегося. И только последний фиксирует на себе всё внимание до сих пор прикрытых матовых глаз, взирающих из-под чёлки уже более бесстрастно, но так, словно именно этот человек виноват во всём. В ореховых глазах, что после отрыва от множества бумаг на стеклянной поверхности быстро пробегаются по силуэту в паре метров от себя с ног до макушки, мелькает колкость, удовлетворение, а также едва ли не ехидное недоумение из-за, скорее всего, вида непривычно поникших от влаги вечно пушистых волос вкупе с кое-где прилипшей тканью кофты. Даже когда чужие руки перестают быть самоуверенно скрещëнными на груди, дружелюбная полуулыбка вызывает прямо противоположный доверительному эффект. Она идеальна — под стать чертам лица, аккуратно уложенным волосам, что при искусственном свете люстр отблёскивают небольшой рыжиной, и даже одежде, отличной от извечно строгого стиля, но по-прежнему прекрасно сочетающейся друг с другом. — Здравствуй, Рюдзаки, — отчего-то в голосе слишком много превосходства, пусть не такого едкого. — Я уж думал, придётся действительно ждать до завтра. …С другой стороны, L ненавидит гладкие поверхности.