Слово русского императора

      Полковник Мюллер был честолюбив, напыщен и смешон. В салоне синьоры Альтиери он собрал вокруг себя компанию молодых людей, которые с открытыми ртами слушали то, что полковник выдавал за свое знание политики.       Наполеон прибился к этой группке вовсе не случайно. Сперва он думал, что найдет в лице Мюллера ниточку к интересам и планам Австрии, чтобы знать, к чему быть готовым, однако позже он смог убедиться, что такого болвана, каким был полковник, не стали бы посвящать ни в какие государственные планы или тайны. Поэтому Наполеон устроился на стуле с резной спинкой и, медленно потягивая шампанское из своего бокала, всеми силами старался не расхохотаться.       Полковник то и дело поглядывал на него, вероятно помня, что их политические взгляды столкнулись в антракте. Наполеон же важно кивал ему, будто признавал его правоту, и напыщенный полковник был вне себя от гордости.       В какой-то момент Наполеон почувствовал, как чья-то нежная рука ложится на его плечо и, оглянувшись, увидел Александра. Романов выглядел обеспокоенным. Он кивком пригласил Наполеона отойти от кружка Мюллера, и Бонапарт не мог не повиноваться.       — Вам тоже стоило бы послушать, что тут весь вечер вещает полковник, — негромко сказал Наполеон. — Это же не человек, а сборник анекдотов, давно меня так никто не смешил!       Александр никак не отреагировал на эти замечание о Мюллере, лишь обеспокоенно оглянулся по сторонам и тихо произнес:       — Синьора хочет поговорить с вами.       — О, избавьте меня от этой шарлатанки, пусть идет к черту со своими картами! — проворчал Наполеон и уже хотел было вернуться к полковнику, как Александр схватил его за плечо и прошептал почти на ухо:       — Она знает, она все знает. Она назвала меня «сир», мы должны бежать.       Остатки веселости пропали с лица Бонапарта. Он нахмурился и отстранился от Александра. Повторять дважды ему не требовалось.       Наполеон подозревал. Он подозревал неладное еще когда им доставили чертову записку, но любовная безмятежность сделала свое дело, и он стал так слеп, что не разглядел врага на расстоянии вытянутой руки. Почему врага? Наполеон был уверен, что друзьям не пришло бы в голову следить за ним.       — Медленно, неторопливо возвращайтесь в «Данте», — произнес Наполеон одними лишь губами. — Соберите все наши вещи, наймите лодочника и отправляйтесь на материк. Ждите меня на берегу не более двух часов. Если спустя два часа после вашей высадки я не вернусь, отправляйтесь в ближайшую деревню, нанимайте экипаж и езжайте без меня. Возражения не принимаются.       Ему самому стало больно от того, каким холодным тоном он отчеканил эти инструкции, будто отдал военный приказ. Наполеон осознал это, лишь когда глаза Александра отчего-то заблестели, и он кивнул, поджав губы.       — Медленно, — прошептал Наполеон и на прощание положил руку на плечо Александра.       У противоположной стены его дожидалась Альтиери.       Завидев его, она жестом указала ему следовать за ней, и Бонапарт поспешил в указанном направлении. Внезапно он ощутил себя совершенно беспомощным, догоняя эту женщину.       Быть может, ее дом был окружен отрядом вражеской армии. Но чьей? Австрийцы, пруссаки, англичане? Может, она вела его на верную смерть! Даже если это было так, в тот момент Наполеон почему-то подумал о том, что, по крайней мере, он сделал все возможное, чтобы Александр спасся.       Бонапарт был безоружным. С чего бы простым гражданам носить с собой револьверы в театр и на званые вечера? А с чего бы императорам полагать, что они способны хотя бы на один день действительно стать простыми гражданами?       Альтиери пригласила его войти в плохо освещенный кабинет, находящийся в конце коридора — достаточно далеко от гостиной, чтобы кто-либо из гостей услышал крик. Выстрел бы наверняка услышали все.       По звуку плескавшейся воды Наполеон определил, что окна кабинета выходили на один из маленьких каналов, и заранее уже прокладывал путь бегства на случай, если они с Альтиери окажутся в кабинете не одни.       — Много ли здесь ваших друзей, сударыня? — будничным тоном поинтересовался он.       Синьора закрыла за собой дверь, оставив ключ в замочной скважине. Так она показала Бонапарту, что его жизни ничто не угрожает. Наполеон настороженно проследил за этим действием, размышляя о том, не относился ли и ключ в замке к числу тех уловок, которые уже успела применить к ним синьора.       Альтиери подошла к рабочему столу, заваленному бумагами, и, повернувшись к Наполеону лицом, спокойно произнесла:       — Все мои друзья наслаждаются вечером в гостиной. Мы здесь совершенно одни.       — Знаете, эта атмосфера вдохновляет на довольно близкий разговор, — хмыкнул Бонапарт. — Закрытая дверь, и так мало свечей…       — Как можно, сир! — обиженно воскликнула синьора и ухмыльнулась. — Я не могу заставить вашего спутника ревновать.       «Вот, что имел в виду Александр, когда говорил, что синьора все знает!» — пронеслось в голове у Наполеона.       — Ваша осведомленность наталкивает меня на определенные мысли, — сказал Бонапарт уже более серьезно. — Некоторое время вы явно следили за нами, хотя бы при помощи хозяина «Данте». К слову, благодарю за эти чудесные комнаты, мы провели там немало замечательных часов! Итак, о чем это я? Ах да, слежка! Я просто не поверю в то, что вы с помощью каких-то карт смогли определить, кто мы на самом деле. Значит, вы — шпионка. Остается лишь последний вопрос: кому выгодно шпионить за мной? Но и он неимоверно легок. Вы — коренная итальянка, уж это я без труда могу заметить, но, готов поклясться, вы назвали нам свою девичью фамилию! Вы ведь наверняка не синьора, разве я не прав?       На лице синьоры появилась одобрительная улыбка.       — Браво, сир, — спокойно сказала она. — Мой муж служил в британском флоте, и если бы Вашему Величеству не вздумалось уничтожить Англию, он бы и по сей день был на службе у короны. Он погиб в битве при Трафальгаре два года назад.       — О, я вижу. С тех пор вы не снимаете траур, — догадался Наполеон.       — Но не только по мужу, — голос Альтиери едва заметно дрогнул, но она лишь выше подняла подбородок, и в ее черных глазах мелькнула холодная ненависть. — Я ждала ребенка. Это должен был быть мой первенец, все пророчили мне рождение наследника, и я была так рада подарить его моему Генри… Но я потеряла его, когда мне сообщили о смерти моего мужа. В этом виноваты вы.       На мгновенье Наполеон растерялся, почувствовав к Альтиери необъяснимую жалость. Он, который так долго мечтал о собственном наследнике, слишком хорошо понимал природу той боли, которая была заключена в словах синьоры. И, едва подумав об этом, он одернул себя и воззвал к хладнокровности. Быть может, Альтиери всего лишь знала, за какие ниточки нужно потянуть, чтобы застать оппонента врасплох, а о том, что у императора все еще не было сына, шептались все.       Следующей мыслью, плотно засевшей в его голове был сам факт обвинения. Безумная женщина решила отомстить Наполеону за сражение, в котором он даже не принимал участия! Значит, либо британцы убедили Альтиери в том, что виновным был именно Бонапарт, либо она вовсе выдумала эту историю с мужем, чтобы в случае чего Наполеон не смог потом ее найти.       — О, я вижу, вами движет жажда мести, — спокойно сказал Наполеон. — Есть ли в мире иной народ, который был бы так одержим местью? Быть может, вы стали британской подданной, но в душе остались итальянкой.       — Довольно! — воскликнула Альтиери. — Если бы вы были настолько же проницательны неделю назад, этого разговора бы не состоялось, но теперь вы заплатите за смерть моего мужа и нашего нерожденного сына! Вы в ловушке, сир. Теперь вся Европа узнает о вашей греховной связи с русским императором. Ваши подданные отвернутся от вас, и вы потеряете их доверие, власть, армию… Вы потеряете все!       — О, я напуган! — Наполеон усмехнулся, сократив расстояние между ним и синьорой ровно на один шаг. — Что вы сделаете? Пустите очередной гадкий слух обо мне? Я вас уверяю, никому и никогда не удастся переплюнуть маркиза де Сада. К слову, он сейчас прекрасно себя чувствует в Шарантоне, — добавил Наполеон.       — Слух? — усмехнулась синьора. — Разве слухи не имеют свойства превращаться в факты, если у произошедшего есть свидетели? Все мои свидетели, за исключением хозяина «Данте», находятся в гостиной.       — Кто-то пустил слух, остальные его подхватили, — пожал плечами Наполеон. — Вы лишь угрожаете мне, а я был готов к шантажу.       — Английская корона желает, чтобы вы капитулировали, сир, — сверкнула глазами синьора. — Она желает, чтобы вы расторгли Тильзитский договор и перестали искать поддержки у Российской империи. Английская корона не признает вашу империю действительной. Вы — узурпатор!       — Вы не сообщили мне сейчас ничего нового, — скучающе заметил Наполеон. — Это лишь малая часть того, чего хочет от меня Британия. Скажите, может, мне еще Бурбонов по дороге в Париж с собой захватить, чтобы по приезде сразу же посадить так называемого Людовика XVIII на законный престол?       — Вы еще смеете шутить! — воскликнула Альтиери. Ее пальцы вцепились в столешницу так сильно, что их костяшки побелели.       — Прошу меня простить, синьора, но без смеха на эту ситуацию не взглянешь.       — Если вы не расторгнете договор, вся Европа узнает о вашей связи!       — Не знаю, насколько хорошо вы сами о ней осведомлены, — хмыкнул Наполеон. — Английские шпионы вынюхивали что-то в Тильзите, об этом мне известно. Но то, что им удалось узнать — лишь обрывки фраз, у которых нет доказательств. То, что вы видели в Венеции тоже сложно назвать полноценным наблюдением. Да и что, собственно, вы видели? Двух императоров, прогуливающихся по улице, сидящих в вашей ложе в театре?       — Вы забываете про то, что в гостинице у стен тоже были уши, — коварно улыбнулась Альтиери.       — Даже если и так, — Наполеон оставался спокойным. — Вы хотите растоптать мою репутацию, вы ищете мира с Россией. У Англии и России, насколько мне известно, все это время были хорошо налаженные торговые отношения, которые приносили англичанам неплохую прибыль. Однако, в начале века Англия уже один раз вмешалась в дела императорской семьи, удастся ли ей это теперь?       — Я не понимаю, о чем вы… — на лице синьоры промелькнула растерянность.       — Я вижу, вам нравятся эти игры в шпионов, — продолжил Бонапарт, приблизившись к ней на шаг. — Все эти вуали, маски, загадочность. Вам нравится делать вид, что вы разбираетесь в политике, но вы заигрались, милая. Настолько заигрались, что вам не хватает ума догадаться, что вы — лишь пешка в настоящей, более жестокой игре. Вы посланы сюда лишь, чтобы запугать меня. Мол, британское правительство о многом уже знает. В таком случае, оно также знает, что, растоптав мою репутацию, вы растопчете репутацию русского императора. Мы — две нераздельные стороны одной медали. Опозоренный русский император вряд ли будет достойным союзником, вы не находите?       Синьора молчала. Ее алые губы теперь стянулись в тонкую нитку. Она кусала их, прятала взгляд глубоких ониксовых глаз и сильнее цеплялась в столешницу, будто эта ничтожная точка опоры могла спасти ее от поражения.       — Вы же понимаете, что даже после всех ваших слов я не оставлю попыток отомстить вам? — наконец сказала синьора. — Уже завтра все местные газеты будут трубить о том, что вы были замечены в Венеции, и это только начало!       — Разве не может король Италии навещать свои собственные владения? О газетах не беспокойтесь, едва я окажусь в своем парижском кабинете, я позабочусь о свободе печати.       — Вы не знаете, что ждет вас потом, Англия раздавит вас, уничтожит! И мой милый Генри будет отомщен!       — Вы никогда не задумывались о том, кому нужно мстить, сударыня? — вкрадчиво прошептал Наполеон. — Быть может, тому, кто начал эту войну? Ведь вы не англичанка. Даже после замужества вы ею не стали, в вас кипит итальянская кровь, а я освободил Италию. Кто вы, если не предательница?       Последние слова Наполеона были полны презрения. Ему дела не было до чувства морали синьоры, он даже не презирал ее, но считал, что на это чувство можно с легкостью надавить, чтобы заставить синьору молчать.       Она лишь смотрела на него глазами, полными страха и ненависти, и в какой-то момент Наполеону показалось, что разговор их окончен, поэтому он кивнул самому себе и повернулся в сторону двери, чтобы покинуть навсегда этот проклятый дом.       Непонятный шорох платья сзади заставил его остановиться.       Бонапарт вовремя повернулся, чтобы схватить подкравшуюся к нему Альтиери за руку, в которой она сжимала взявшийся не пойми откуда кинжал.        — Прятать оружие под юбкой? Умно, — спокойно сказал он, хотя чувствовал, что уже начинает терять самообладание. — Но поступок ваш глуп, безмерно глуп.       — Вы заплатите за всю кровь, что пролили! За все страдания, которые причинили мне! — прошипела синьора, пытаясь вырваться, но Бонапарт сжал ее руку сильнее, и кинжал упал на пол, сопроводив это падение металлическим звоном.       — Даже если это ваше пророчество окажется правдивым, в чем я очень сомневаюсь, не вам решать мою судьбу, сударыня, — холодно проговорил Наполеон, всматриваясь в бездонные глаза Альтиери. — Я не хочу больше слышать о вас. Я даю вам две недели, чтобы вы покинули Италию. Куда вы побежите, решать уже вам. Но я бы советовал бежать прочь из Европы, ибо скоро здесь не останется ни одного города, в котором бы не было моих глаз и ушей.       С этими словами он отпустил ее руку, и синьора отпрянула к окну, глядя на него затравленным зверем. Наполеон медленно наклонился, поднял с пола кинжал, и, лениво изучая его лезвие, произнес:       — Не возражаете, если я возьму его, как сувенир из Венеции? Он будет напоминать мне о том, что победа, одержанная Англией у мыса Трафальгар, явно стоила крови вашего мужа.       Он еще раз взглянул на шумно дышащую синьору и вышел прочь из кабинета.  

 ***

      Лодочник запросил вдвое больше денег, чем если бы перевозил Наполеона днем, но деньги были последней вещью, которая заботила императора французов. Весь путь, от спокойных темных вод главного канала до мягкого песка на противоположном берегу, Наполеона не покидало непонятное чувство тревоги.       Он с некоторым облегчением смотрел на удаляющиеся огни Венеции. Чем меньше они становились, тем спокойнее ему дышалось.       Ночью морская вода казалась черной. Наполеон то и дело вглядывался в темноту, охватившую противоположный берег, пытаясь различить там какое-то движение или иной признак присутствия Александра, но капризная луна спряталась за тучи, и берег оставался погруженным во мрак.       Несколько раз Наполеон возвращался к пульсирующей в висках мысли, что его едва не убили. Его пугала даже не возможность быть убитым в расцвете лет, а скорее сам способ такого убийства. Пасть от руки женщины, подобно Марату! Какое унижение для императора французов!       Столько раз он мог быть ранен и убит на поле сражения! Он пережил Аркольский мост, сам дивясь своей смелости стать столь явной мишенью, пережил атаки мамлюков и чуму, заставшую французскую армию в Сирии. Он пережил взрыв адской машины и смог чудом избежать гильотины после казни Робеспьера, чтобы теперь пасть от руки какой-то итальянки! Нет, им овладел вовсе не страх, а возмущение.       Наполеон осторожно нащупал рукоятку кинжала, который все это время прятал в рукаве на случай опасности. Помедли он хотя бы мгновение, и этот кинжал оказался бы у него в спине!       От этой мысли ему стало не по себе. Все события вечера казались Бонапарту слишком абсурдными, чтобы быть реальностью, будто пару часов назад он уснул в этой лодке, медленно направляющейся к материку, и ему приснился странный сон, в котором британцы опять не давали ему покоя. Но рукоятка кинжала слишком сильно упиралась в его предплечье, и он даже похвалил себя за то, что взял его с собой, только не в качестве сувенира, а как напоминание о том, что разговор с Альтиери произошел на самом деле.       Когда лодка причалила к берегу, Бонапарт подождал, пока сонный гондольер отплывет от суши на некоторое расстояние, и только потом кинулся искать Александра. Его ноги проваливались в противный песок и замедляли шаг, а из-за проклятых туч ничего не было видно.       Вдруг шагах в двадцати от него загорелся фонарь. Бонапарт остановился, вглядываясь в темноту. Фонарный свет очертил чье-то взволнованное лицо и растрепанные светлые волосы.       Александр его дождался.       Не помня себя от радости, Наполеон бросился к нему и крепко сжал в своих объятьях, не давая русскому императору что-либо сказать. На какое-то время Наполеон смирился с мыслью, что Александр уедет из Италии без него, настолько смирился, что Александр, дожидавшийся его на берегу, показался Бонапарту восьмым чудом света.       И теперь они стояли на холодном песке, держась друг за друга, думая каждый о своем, но больше всего — о том, что им не суждено было расстаться этой ночью.       Незаметные волны ночного штиля тихо ударялись о берег, увлекая за собой с тихим шелестом песчинки. Повсюду пахло солью и водорослями, а луна наконец изволила показаться из-за туч, очерчивая размашистыми мазками лунную дорожку, уходящую куда-то за горизонт.       — О чем вы с ней говорили? — вдруг спросил Александр.       Наполеон отстранился и оглядел дорожные сундуки, аккуратно сложенные друг на друга на песке. Фонарь, который Романов поставил сверху, придавал им неясные черты плоских прямоугольников, выглядывающих из ночной мглы.       Наполеон вновь повернулся к Александру и сказал:       — Давайте я перескажу вам наш разговор по дороге. Не хочу тут задерживаться. Где-то совсем поблизости есть деревня. Быть может, мы доберемся до нее к утру.       Александр кивнул и подхватил фонарь. Каждый взял свои вещи, и они медленным шагом двинулись к проселочной дороге, желая поскорее оставить позади себя ненавистное побережье.       По дороге Наполеон поведал Александру о том, что произошло между ним и Альтиери, пока русский император в спешке покидал гостиницу, однако умолчал об инциденте с кинжалом. Александр внимательно выслушал его рассказ, а потом спросил:       — Как думаете, те люди в гостиной знали? Я имею в виду, что она говорила о них, как о свидетелях.       — Я не думаю, — покачал головой Наполеон. — Она блефовала. Я сомневаюсь, что она посвятила бы этого болвана Мюллера в подробности столь тонкой интриги.       — Тонкой? — переспросил Александр. — Мне показалось, что вы сочли все ее угрозы глупостью.       — Скажем так, будь она более опытна в этом деле, ей бы легко удалось загнать меня в тупик. У нее на руках были превосходные данные. С таким обилием информации и доказательств Талейран бы провернул уже нечто грандиозное, но Альтиери — лишь маленькая рыбешка среди стаи этих акул, взращенных дворцовыми интригами. Опытный человек умеет прощупывать почву и следить за реакцией своего собеседника, он действует очень аккуратно и никогда не дает волю эмоциям, но Альтиери — женщина. У этих существ эмоции всегда затмевают здравый смысл, тем более она была так одержима этой жаждой мести…       — Но если она так неопытна, как вы говорите, она легко могла все рассказать Мюллеру, — предположил Александр. — И посвятить как минимум половину своих гостей в суть происходящего…       — Я сказал «неопытна», — напомнил Наполеон. — Это не значит «глупа». Она наверняка знает, что многие итальянцы преданы мне, таковые могли легко оказаться и среди ее гостей, тогда бы это доставило ей немало проблем. Быть может, ее бы даже заключили под стражу. О нет, я могу быть уверен лишь в том, что обо всем знали лишь она и хозяин «Данте», который теперь не станет очернять мое имя.       — Значит, нам с вами не о чем волноваться? — с надеждой спросил Александр.       — Разве нам и так не хватает причин для волнения? — грустно усмехнулся Наполеон. — Забудьте об этом инциденте. Англии не выгодно рушить вашу репутацию, можете быть спокойны.       — Но а ваша репутация, Наполеон? Ваша?       — О моей тем более не беспокойтесь. Я буду надеяться, что уж мои угрозы подействовали на эту чертовку.       Такой ответ вроде удовлетворил Александра, и Наполеон постарался направить разговор в более жизнерадостное русло, чтобы мысли об Альтиери не омрачали их дальнейшего путешествия.       Они шли, болтая о каких-то пустяках, как будто оба негласно поставили табу на обсуждение политики и синьоры в ту ночь.       Александр рассказывал о своем детстве. У него вышел длинный монолог, большую часть которого он посвятил тому, как мастерски научился подстраиваться под бабку или отца, чтобы оба ничего не заподозрили. Наполеона это позабавило, но в то же время он отметил про себя, что нашел еще один ключ к разгадке клубка непонятностей, скрытых в Романове.       К деревне они вышли ближе к утру, когда небо приобрело серый оттенок, а в высоких кронах деревьев птицы начали свою привычную перекличку. Они долгое время искали карету с кучером, пока злобного вида старуха не крикнула им, что карет у них никогда не водилось, а ежели синьоры желают перевезти их куда-то, пусть идут к кузнецу, у которого есть повозка.       Никогда бы Наполеон не подумал, что часть пути им придется проехать на повозке, запряженной хромой кобылой. Однако, это было лучше, чем ничего. Кузнец пообещал, что довезет их до ближайшего города, где они смогут нанять экипаж. Александр аккуратно попросил, чтобы этим городом была не Венеция, однако кузнец не понял шутки.       Внутри повозки была постелена сухая солома, на которую императоры легли, не в силах больше как-либо влиять на обстоятельства. Они тащились безумно медленно по сравнению с той скоростью, на которую рассчитывали в поисках экипажа. Повозка тащилась, а они лежали на соломе, пахнущей далекими полями и летним солнцем, будто они вернулись в Тильзит на несколько месяцев назад.       Над ними медленно, одно за другим, проплывали облака, за которыми пряталось обманчивое ноябрьское солнце. Иногда оно появлялось на ничтожных клочках скрывающегося за облаками голубого неба и тут же исчезало, холодное и неприветливое.       Лишь после нескольких долгих минут наблюдения за однообразным небом Наполеон вдруг осознал, каким же холодным был ноябрь. Его ноги совсем закоченели, а фрак, который так старательно чистил Констан в Дрездене, покрылся ледяной утренней росой, когда они только вошли в деревню, и теперь стал совсем влажным.       Наполеон почувствовал, как его начинает пробивать дрожь. Он терпеть не мог холод.       Александр лежал рядом с ним безмолвно и спокойно. Наполеон чувствовал, как равномерно вздымается его грудь. На долю мгновения ему даже показалось, что русский император спал, и Бонапарт придвинулся к нему поближе, чтобы согреться.       — Бог мой, вы совсем замерзли! — тут же прошептал Романов, повернув к нему голову.       Наполеон хотел было возразить, но предательская дрожь в руках выдавала его с потрохами. Тогда Александр обнял его обеими руками и крепко прижал к своей груди, так что Наполеон мог слышать, как бьется его сердце.       Голова Бонапарта лежала на плече русского императора, и Наполеон чувствовал, горячее дыхание Александра, обдающее его макушку. Постепенно неприятная дрожь стала отступать.       — Чтоб еще когда-нибудь я путешествовал в проклятой телеге! — тихо проворчал Наполеон, впрочем, теперь он был куда менее недоволен своей участью.       — Чтоб еще когда-нибудь я ходил к гадалкам! — подхватил Александр, и оба императора рассмеялись.       Кузнец высадил их в ближайшем городке, где императоры наняли экипаж и, не теряя времени, помчали в сторону австрийской границы. Единогласно было принято решение добраться до Кракова и расстаться уже там.       — Нам нельзя задерживаться ни на минуту, ангел мой, — сказал Наполеон, когда их новый экипаж тронулся в путь. — Будем делать остановки только чтобы сменить лошадей, на этом все. Я должен как можно скорее вернуться во Францию и отправить своих людей в Венецию. Альтиери там быть не должно.       — Вы сказали, что в газетах напишут о вашем визите в Венецию, — вдруг вспомнил Александр. — Как вы сможете объяснить это?       — Здесь нечего объяснять, — отмахнулся Наполеон. — Король Италии приехал в свои владения. Навел порядок. Для подстраховки я отдам некоторые распоряжения по обустройству города, чтобы ни у кого не возникало сомнений.       — Это хорошо, — выдохнул Александр. — У вас есть четкий план действий, вы как будто… всегда ко всему готовы.       — Нужно предвидеть наихудшие развития событий, ангел мой. В жизни, на поле сражения. Я рассматривал возможные исходы нашего путешествия, и во многих из них нас узнавали.       Александр удивленно приподнял брови. У него под глазами залегли тени усталости, волосы торчали в разные стороны в совершенном беспорядке, а к ткани фрака то тут, то там, прилипло сено, но, даже несмотря на это, он продолжал представлять собой воплощение грации.       — То есть, вы так беспокоились о нашем «инкогнито» и все равно готовились к тому, что нас узнают? Какой тогда у вас был бы план?       — Давайте не будем об этом, прошу вас, ведь все обошлось, — устало сказал Наполеон. — Если не Альтиери, то нашелся бы кто-то другой. Я более чем уверен, что нашелся бы. Английские шпионы повсюду, всегда настороже. Если они что-то увидят, услышат, выведают — короткая записка, лишь пара слов, — и об этом уже осведомлены в Лондоне.       Александр нахмурился и устремил взгляд в окно. Некоторое время он сидел так, размышляя о чем-то, а потом сказал:       — России не хватает такой хорошо развитой сети шпионов за границей. Я обязательно об этом подумаю.       — Да уж, Альтиери заставит об этом задуматься, — хмыкнул Наполеон.       — Я лишь одного не могу понять, — Александр явно пребывал в замешательстве. — Как она догадалась, что мы — это мы? В какой-то момент мне показалось, что она определила это по картам!       — Чушь! — воскликнул Наполеон. — Это невозможно. Он использовала их как отвлекающий маневр. Сами посудите: весь ее образ был овеян некой загадкой, так что нас обоих почти не удивило наличие у нее этих карт. Но сперва, держу пари, она думала, что сможет заболтать нас обоих. Если бы не Мюллер, который развлекал меня весь вечер, ей бы это удалось.       — Она сказала мне, что карты могут дать ответ на любой мой вопрос, — тихо произнес Александр.       Наполеон моргнул, пытаясь понять, слушал ли Александр его тираду с разоблачением Альтиери, и тогда Романов посмотрел ему в глаза.       — Она сказала, что карты ответят на любой мой вопрос, — повторил он увереннее. — И когда она начала их раскладывать… я… Боже мой, она говорила очень много и описала все именно так, как оно есть на самом деле. Я имею в виду не то, что можно понять с помощью наблюдения издалека, она будто… заглянула ко мне в душу!       — Шарлатанки вроде нее видят людей насквозь, — махнул рукой Наполеон. — Это их работа. Им нужно лишь взглянуть вам в лицо.       — Быть может, они и видят людей насквозь, — Александр кивнул. — Но она видела насквозь меня! Меня! Никому никогда этого не удавалось, и пока я пытался оправиться от этого потрясения, она нанесла мне решающий удар. Быть может, я слишком запоздало отреагировал…       — Вот видите, все это она делала специально, чтобы напасть на вас, когда вы будете наиболее уязвимы. В этом ей таланта не занимать, ей лишь нужно научиться плести интриги, — хмыкнул Наполеон.       — Значит, до этого ее снабжали информацией другие английские шпионы?       — О да, вопрос лишь в том, с какого момента они начали следить за нами, — протянул Наполеон. — Вероятнее всего, они смогли нагнать нас уже в Австрии, если, конечно… — он вдруг замолчал, покачал головой, отгоняя непрошеные мысли прочь, а потом громко рассмеялся.       — Что? Что такое? Почему вы смеетесь? — рассеянно вопрошал Александр, пока Наполеон не успокоился и не сказал:       — Я вдруг представил себе, что сломанное колесо у нашей кареты тоже было подстроенным трюком.       Александр обессилено откинулся на спинку сидения.       — Быть такого не может…       — Ангел мой, не переживайте, это всего лишь мое предположение! Где теперь мы сыщем нашего старого кучера? Хотя, впрочем, наверняка удобно получать сразу два гонорара от разных господ. Интересно, сколько малец заработал за нашу короткую Одиссею?       — Боже мой, перестаньте! Я теперь не прекращу думать об этом и умру со стыда!       Александр спрятал в лицо в ладонях, но Наполеон заметил, как сотрясались его плечи от тихого смеха. Тогда Бонапарт перебрался на сиденье к Александру и коснулся руками его запястий, безмолвно настаивая на том, чтобы русский император показал свое лицо.       Губы Александра продолжали расплываться в улыбке, которая была чем-то вроде тени прежнего веселья. Его глаза блестели усталостью, что было неудивительно — много часов императоры провели без сна, но у них все еще оставались силы на то, чтобы не падать духом.       Наполеон склонился к нему так, что между их лицами расстояние стало совсем ничтожным, и прошептал:       — Ангел мой, ваш фрак все еще влажный от росы, как же вам не холодно?       Он не дал Александру ответить, впиваясь в его губы жадным поцелуем, впрочем, русский император не возражал. Он также не был против того, чтобы Наполеон наконец избавил его от мерзкого фрака, который помимо росы впитал в себя еще дорожную пыль и запах сена.       Наполеон продолжал целовать его, будто все предыдущие дни они не провели вместе за тем же занятием. Он сам не мог объяснить себе этот непонятный голод по теплоте чужого тела. Наполеон не мог понять, почему каждый раз, когда он спускался дорожкой поцелуев к точеным ключицам, все внутри него вспыхивало неудержимым пожаром, как будто зима даже не думала приближаться.       Наверно, императоры еще не до конца осознавали своей удачи, не осознавали, что им удалось вырваться из цепких лап возможного скандала, и последние несколько часов их чувства были так напряжены, что обоим нужно было забыться. Нужно было, чтобы их разум окутал туман исступления, когда становится плевать совершенно на все.       Наполеон не помнил, как Александр оказался сидящим на его коленях. На русском императоре осталась лишь рубашка, через разрез которой открывался вид на грудь и ключицы. Он держал лицо Наполеона в своих ладонях и, склонившись над ним, покрывал поцелуями глаза, лоб, щеки…       Они слились воедино, будто в последнем танце изголодавшихся по ласке тел. Наполеон закусил губу до крови, чтобы не застонать от удовольствия, когда Александр едва качнул бедрами, прижимая его лицо к своей груди. Он шумно вздыхал, когда поднимался и опускался в том темпе, который считал нужным, и Бонапарт никак не мог препятствовать его порыву вести в этом танце.       Император французов лишь восхищенно наблюдал за тем, как Александр запрокидывает голову и тоже кусает губы, чтобы не застонать. При этом взгляду Наполеона открывалась тонкая бледная кожа шеи, под которой бойко пульсировала соблазнительная жилка, и Наполеон припал к этой шее губами, оставляя на ней грубые красные отметины.       Ему хотелось, чтобы Александр двигался быстрее. Его медлительность сводила Бонапарта с ума и заставляла тихо рычать, прикусывая зубами кожу на шее любовника. Но разве мог ли он отдавать приказы русскому императору? О, никогда в жизни! И в особенности — не теперь!       Когда они вновь смогут встретиться?       Неизбежность возвращения подкрепляла отчаяние, которое, капля за каплей, собиралось в сердце императора французов. Экипаж беспощадно нес их в обратном направлении, на север, где было бы еще холоднее не только потому, что это север, но еще и потому, что им вновь предстояла разлука.       В какой-то момент Наполеон осознал, что он мог сколько угодно пытаться испить до дна кубок этой греховной страсти. Он мог пить и пить, подобно беспризорному скитальцу, что много дней провел в безводной пустыне, но его кубок никогда бы не опустошался, ровно как и жажда — никогда бы его не покидала.       Эта мысль питала безумие, овладевшее им, и тогда Наполеон положил ладони на бедра Александра, заставляя его опустится ниже, чем обычно. Романов удивленно вздохнул и задрожал всем телом от накатившего на него удовольствия. Его пальцы впились в плечи Наполеона, и Бонапарт почувствовал, как его разум заволакивает пелена наслаждения. Чувство безысходности куда-то пропало.       Александр устало положил щеку на голову Наполеона, прижимая его к своей вздымающейся груди и даже не думая слезать с его колен.       Так они просидели некоторое время, пока Александр не пробормотал где-то сверху:       — Вы бы знали, как теперь я хочу спать!

***

        Наполеон опять опоздал на завтрак, не сразу это осознав. Он не замечал ничего вокруг: ни слуг, ни расступающихся перед ним придворных. Ноги сами несли его в нужном направлении, хотя он все еще не мог понять, зачем ему нужно было куда-то идти.       Бонапарт ни с кем не поздоровался. Он не был голоден, но, едва сел за стол, стал машинально поглощать пищу, не чувствуя вкуса.       В памяти снова и вновь всплывали последние минуты, проведенные вместе с Александром, их неправильное и поспешное прощание, а после этого — пустота. Они прибыли в Краков глубокой ночью, и оба понимали, что не имели права задержаться в герцогстве Варшавском ни на минуту дольше, чем позволяли обстоятельства. И Александр, и Наполеон могли лишь догадываться о том, что может повлечь за собой их медлительность и чем она может для них обернуться.       Наполеон не любил долгих прощаний. Он повторял эту давно заученную фразу каждый раз, когда предстоящее ему прощание выворачивало наизнанку его зачерствевшую душу. Или, быть может, если он так хорошо чувствовал подступающий к горлу ком разлуки, душа его была не такой уж и черствой?       Как бы то ни было, он отвел Александра во тьму, до которой не мог достать желтый свет каретных фонарей, где оба они почувствовали себя на миг чуть свободнее, чем при свете, и заключил русского императора в длительные объятия. Наполеон знал, что, отпустив Александра теперь, он отпустит его на долгий и неизвестный срок, полный прежних мечтаний и вопросов, полный бесконечных мыслей о предстоящей встрече. Встретятся ли они вновь? Наполеон верил, что да. Он верил, что это маленькое путешествие было только началом.       Он очнулся только когда кто-то настойчиво кашлянул на противоположном конце стола. Наполеон тут же поднял взгляд и увидел жену, а потом он понял, что они были в столовой совершенно одни.       В отличие от мужа, императрица Франции даже не притронулась к еде и вот уже несколько минут пронзала нерадивого супруга взглядом, надеясь хоть на какую-то реакцию с его стороны… которой не последовало.       Наполеон отложил приборы и вскинул брови, ожидая, что Жозефина заговорит первой. Похоже, она этого и ждала.       — И почему ты мне не сказал, что отправляешься в Италию? — спросила она с ярким упреком. — Вряд ли такая обыденная поездка относится к числу государственных тайн, так почему же я узнаю о ней из газет?       — Мне кажется, или ты сожалеешь, что не составила мне компанию? — усмехнулся Наполеон, вновь принимаясь за еду.       — Уверена, посещение юга помогло бы мне поправить здоровье, — ответила она.       — Ты и так каждый год ездишь на юг поправлять здоровье. Целебные источники, солнечные ванны, средиземноморская кухня. Скажи мне, неужели от этого был хоть какой-то результат? Или ты ждала меня здесь, чтобы все-таки сообщить, что беременна?       Жозефина поджала губы и опустила взгляд на тарелку.       — Нет, — тихо сказала она. — Быть может, в этот раз мне бы удалось…       — Любовь моя, это была деловая поездка, которая наоборот навредила бы тебе, — продолжил Наполеон. — Все это время я почти не вылезал из своего экипажа.       — Однако у тебя было время сходить в театр в Венеции! — вдруг воскликнула она. — Нет, не нужно оправдываться, об этом тоже написали!       Наполеон нахмурился.       — Неужели? И что же обо мне написали? — спросил он.       — Тебя видели в ложе синьоры Альтиери. Только не говори мне, что не знаешь эту особу!       — Меня больше удивляет, что ты ее знаешь, любовь моя.       Жозефина фыркнула и залпом осушила стакан с апельсиновым соком.       — Я знаю ее еще со времен поездки в Милан в девяносто шестом году, — сообщила она.       — А, той самой поездки, когда ты притащила с собой этого… как его…       Наполеон постарался сделать вид, что не помнил Ипполита, но такое оскорбление забыть было крайне сложно.       — Я говорю сейчас не о нем! — воскликнула она, но щеки ее покраснели. — Этой Альтиери тогда едва стукнуло двадцать, и она была замужем за каким-то старым австрийцем. Я тогда побывала в ее салоне, и если кто-то пытался до этого клеветать на мадам Тальен, что по вечерам у нее творится совершенный беспредел… эти злые языки назвали бы салон мадам Тальен обществом добродетельных жен, если бы увидели, что происходило у Альтиери!       — С каждым днем я узнаю о тебе все больше и больше, — задумчиво протянул Наполеон в ответ на тираду жены. — Как думаешь, если бы я узнал, о том, что ты посещаешь такие места тогда, в девяносто шестом, я бы развелся с тобой?..       Жозефина бросила на него неоднозначный взгляд, в котором ярче всего читались боль и отчаяние, но ничего не ответила. Наполеону стало не по себе.       Внезапно он понял, что был с ней слишком резок, ведь мысли о разводе витали в воздухе, причем не только в супружеских покоях. Они появлялись в каждом уголке дворца, благодаря стараниям Фуше, который вступил почти в открытое противостояние с императрицей и теперь смело пускал слухи о том, что Наполеон намерен жениться на одной из русских княжен.       Наполеон понимал, что отчасти в этом была и его вина, ведь, возвратившись из Тильзита, он думать не хотел ни о ком другом, кроме одного белокурого монарха, с которым совсем недавно расстался. Он загрузил себя работой, и внимательное общество ту же заметило перемену в его отношении к жене. Причину этой холодности тут же отыскали в неспособности Жозефины родить ребенка.       Сестры Наполеона шептались между собой о том, кто станет наследником престола, ведь сын Луи и Гортензии, который должен был занять трон после Наполеона, совсем недавно умер, и голландская королева продолжала носить по нему траур.       Жозефина не теряла надежды забеременеть, но Наполеон уже давно смирился с тем, что его единственным сыном будет лишь Леон, бастард от обычной актрисы.       — Тебе не стоит беспокоиться об Альтиери, — наконец произнес он, неумело пытаясь сменить тему разговора. — Признаться, я даже не знал, что она была замужем за австрийцем, и теперь меня больше всего интересует, почему, черт возьми, она называет себя синьорой?       Жозефина слабо улыбнулась. Сплетни поднимали ей настроение.       — Я более чем уверена в том, что сперва она так скрывала свои приключения от друзей старого мужа, — сказала она. — Чтобы в случае чего подозрения пали на ее мать, которая в то время была еще жива. Ведь когда по салонам распространяются слухи, никто не уточняет черт внешности главных героев этих слухов. Одно лишь слово «Альтиери» — и все взгляды устремляются на несчастную женщину, которая, впрочем, вскоре умерла от сифилиса.       — Получается, она даже не клеветала на мать, — усмехнулся Наполеон. — И это имя закрепилось за ней, как псевдоним.       — Ты можешь не скрывать от меня этого, — вдруг сказала Жозефина.       Увидев непонимающий взгляд мужа, она пояснила:       — Альтиери — одна из красивейших женщин Венеции. Ты можешь не скрывать того, что спал с ней. Иначе ты бы не задерживался в Венеции так долго.       Наполеон хотел было возразить ей, но промолчал. В чем-то Жозефина была права — он действительно изменял ей, только не с женщиной.       На мгновение он представил себе, как оказывается с Альтиери в постели, и вздрогнул от ужаса.       Почему-то у него не оставалось сомнений в том, что синьора была способна задушить его голыми руками. Пусть, издалека она казалась худой и хрупкой, но тот взгляд, полный ненависти, которым она одаривала императора французов в их последнюю встречу, забыть было невозможно.       — Венеция прекрасна, — наконец сказал Наполеон. — Но те годы, что она пребывала во власти австрийцев, привели ее в жалкое состояние. Я хочу возродить ее, я уже отдал много распоряжений, касающихся благоустройства города.       — Италия навсегда останется твоим камнем преткновения, — задумчиво произнесла Жозефина. — Но меня съедает любопытство. Скажи мне, правда ли, что Альтиери такая хорошая любовница, как о ней говорят?       Наполеон мысленно чертыхнулся. Он не знал, что бы он стал отвечать жене, если бы действительно провел ночь в покоях английской шпионки. Выдумывать подробности этой несуществующей ночи у него не было ни малейшего желания, но Жозефина, похоже, действительно верила тому, что сама предположила, и в каком-то смысле это даже играло на руку.       — Не знаю, что о ней говорят, — ответил он.       — Ну, к примеру, что под ее платьями, украшенными драгоценными камнями, скрывается сама Венера Милосская.       — Ее фигура… недурна, — сказал Наполеон, делая глоток кофе.       Заметив, что жену этот короткий ответ не удовлетворил, он добавил:       — По сравнению с прочими женщинами, которых мне довелось видеть обнаженными. Я бы не сказал, что она представляет собою идеальную любовницу, впрочем, она весьма опытна.       — Я бы удивилась, если б это было не так! — хмыкнула Жозефина. — Она просила у тебя что-то взамен? Подарки, титулы?       — Любовь моя, ей это ни к чему, — усмехнулся Наполеон. — Мне кажется, главной ее целью было затащить в постель императора Франции, чтобы потом рассказывать подругами об этом маленьком подвиге.       — Боюсь, соитие с императором Франции давно перестало быть подвигом, — сказала Жозефина, намекая на то, что ей было известно обо всех актрисах, которые посредничеством сперва Савари, а затем Коленкура попадали в императорскую спальню.       — Быть может, в Париже это действительно так, — с легкостью парировал Наполеон.       И в тот момент, когда Бонапарту показалось, что разговор зашел в тупик, в столовой возник Констан и доложил о прибытии генерала Савари.       — Прекрасные новости, Констан! — тут же оживился Наполеон. — Мне не терпится услышать его подробный отчет о настроениях в русском обществе. И о моем дорогом друге, русском императоре, разумеется. Я давно не получал от него никаких вестей… Любовь моя, прошу меня простить, но я вынужден тебя покинуть.       С этими словами он встал из-за стола и последовал в свой рабочий кабинет, в приемной которого его уже ожидал герцог Ровиго.