Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Пока у него оставались крупицы драгоценного времени, Александр думал о том, что же он чувствовал к Наполеону. Впервые в своих мыслях он назвал этого человека по имени и сам ужаснулся от того, с каким восторгом его внутренний голос это имя произнес...
Посвящение
Шипперам полумертвого фандома)
Глава 18. Итальянский грех.
10 июля 2024, 04:00
Небольшой балкончик, на кованой ограде которого красовались горшки с увядающими петуниями, был залит светом закатного солнца. Закаты всегда казались Александру слишком короткими, чтобы насладиться ими сполна, но с того балкончика на одном из верхних этажей «Данте» открывался такой удивительный вид в часы вечерней зари, что Александр готов был сокрушаться снова и вновь о том, что солнце заходило так быстро.
Несмотря на ноябрьскую прохладу, они проводили на балконе удивительно много времени и даже попросили слуг поставить там столик со стульями, чтобы пить вечерний чай с видом на десятки черепичных крыш, казавшихся под персиковым закатным небом огненно-красными. Где-то вдалеке виднелись многочисленные венецианские каналы, по которым время от времени проплывали одинокие гондолы.
Александру до сих пор было сложно привыкнуть к тому, что лодки здесь использовались как основной способ передвижения. После долгих дней, проведенных в карете, он замечал за собой, что начинает скучать по вечной тряске и скрипу колес.
Теперь по меньшей мере половину их дня составляли пешие прогулки. Они прогуливались меж пестрых домов, часть из которых была построена еще до падения Византийской империи, обедали в маленьких ресторанах прямо возле воды и старались привлекать к себе как можно меньше внимания.
Несмотря на новизну всего, что теперь его окружало, Романов почему-то чувствовал себя дома. Это было странно, ведь, несмотря на то, что в Петербурге тоже было немало каналов, различие между ним и Венецией было явное. На третье утро, встреченное на балкончике «Данте» Александр вдруг осознал, что дело было в воздухе.
Это бы понял любой человек, родившийся рядом с морем. Терпкий аромат, исходящий от насыщенной солью и йодом воды, ни с чем нельзя было сравнить. Кому-то он бы мог показаться неприятным, но Александру было легче дышать морским воздухом, будто теперь вся дорожная пыль, собранная его легкими за долгие дни пути, наконец исчезла, и его грудь с каждым вздохом наполнялась живительным эликсиром.
В то же утро он поделился своими предположениями с Наполеоном.
— Вы правы, вы совершенно правы, — кивнул тот. — Я и сам прежде не замечал, как скучаю по этому воздуху, ведь, в отличие от вас, я теперь живу вдали от морей.
То, что в их распорядке дня каким-то странным образом появилось время для вечернего чаепития, Александр объяснить не мог, но он точно знал, что у Наполеона прежде не было обыкновения пить чай по вечерам, более того, он презрительно считал это чисто английской традицией. Однако, его любовник присоединялся к нему за вечерним чаем, и Александр списывал это на свое влияние. Благоприятным это влияние было, или же пагубным, Александр не знал, но опасался, что Наполеон точно так же приучит его к кофе, и после этого русский император ни дня не сможет прожить без арабского напитка.
Глупо было так бояться кофе. В конце концов, вряд ли он бы вызвал у Александра большее привыкание, чем сам император французов. Да что там привыкание! Романов ни за что не признался бы себе, что прежнее влечение к Наполеону стало перерастать в нездоровую зависимость, и русский император с ужасом представлял себе, что же он будет делать, когда они с Наполеоном будут вынуждены расстаться.
Говорят, совместные путешествия способны испортить самые гармоничные отношения, потому что зачастую путешествия связаны с определенными трудностями, которые друзьям или же любовникам приходится преодолевать вместе. Так вышло, что путешествие без особой на то цели было одной из наименьших трудностей в жизни императоров, и поэтому каждый из них воспринимал его как подарок судьбы. Поссорятся ли возлюбленные из-за какого-то пустяка, если до этого они воевали друг против друга в прямом смысле этого слова? От этой мысли Александру становилось смешно, и в такие моменты ему казалось, что ничто не способно было разрушить их отношений.
— Я бы многое отдал за то, чтобы каждый день любоваться такими закатами в вашей компании, — прозвучал тихий голос Наполеона, вытаскивая Александра из омута своих мыслей. — Представляете? Каждый день проводить на этом балконе, слушать крик чаек и говорить ни о чем, как это делают многие люди здесь.
— Ах, зачем вы мне это говорите! — вздохнул Романов. — Вы же понимаете, что это невозможно.
— Кто знает? — задумчиво протянул Наполеон, делая глоток чая. — Быть может, сама судьба свела нас, чтобы мы встретились с вами еще множество раз в будущем, чтобы сидели точно так же в других городах Европы. Кто, если не мы достойны такой жизни?
— Какой? — переспросил Александр. — Судьба отплачивает нам по заслугам за наши грехи. Мы с вами лишь можем мечтать о предстоящих встречах, но будут ли они? Кого-то Господь карает смертью, кого-то — увечьями, нас же он покарал более искусно. Это мучительное расстояние, разделяющее нас, — лучшая пытка, которая придет в голову только наимудрейшему существу, слишком хорошо знающему человеческую душу.
— Вы хотите сказать, что бог спросил совета у дьявола? — рассмеялся Наполеон. — Как же сложно быть христианином и все время думать, что скоро наступит неминуемая кара за твои грехи. Вы не пытались просто жить? Без страха, без чувства вины?
— Неужели вы хотите сказать, что без этого можно жить? — горько усмехнулся Александр. — Жизнь без чувства вины… какая она? Вы предлагаете мне отречься от веры, но тогда тяжесть моих грехов станет настолько непосильной, что и после смерти мои мучения продолжатся.
— Ангел мой, но разве существуют безгрешные люди? — теплая ладонь Наполеона мягко легла поверх руки Александра, и тот поднял глаза на императора французов.
Наполеон выглядел обеспокоенным, и Романов вдруг пожалел обо всем, что сказал ему до этого. Александру нужно было оставаться беззаботным, лучезарным, а он поведал бывшему врагу непозволительные вещи. Наполеон легко мог догадаться, что в этом гнетущем чувстве вины русского императора была замешана смерть его отца.
— Я не ангел, — тихо проговорил Александр. — Не называйте меня так, моя душа слишком черна для того, чтобы им быть.
— Но, мой дорогой Александр, вы ведь помните, что Люцифер тоже когда-то был ангелом?
Романов поднял рассеянный взгляд на Наполеона, понятия не имея, как ответить на это. Что хотел сказать Наполеон? Что Александр будет оставаться ангелом даже после тысяч смертей, произошедших по его вине? Не глупость ли?
В этих словах скрывалось что-то еще, более сильное, чем сухие доказательства и взвешивание человеческого сердца на весах Анубиса. А именно, голос сердца, как такового. Наполеон дал Александру понять, что тот для него навсегда останется ангелом, что бы не случилось, и Александр вдруг осознал, что ему удалось заставить Наполеона верить в свою безупречность.
— Хотите, я докажу вам, что сама судьба решила, что нам нужно встретиться? Что это совсем не наказание, а часть великого замысла? — вдруг предложил Наполеон.
— Что… что вы имеете в виду? — растерянно спросил Александр.
— Помните, я вам рассказывал о своей египетской экспедиции, и вы спросили у меня, что я видел в пирамиде Хеопса?
— Вы сказали, что не видели там ничего, кроме голых стен и пустого саркофага… — пробормотал Романов.
— Я соврал вам.
Александр приподнял брови, вглядываясь в лицо Наполеона, на котором застыло нетерпение. Серые глаза императора французов загадочно блестели, отражая последние лучи закатного солнца. Было видно, что ему хотелось рассказать нечто весьма интересное.
— Вы… соврали? — повторил Александр.
— Послушайте, ангел мой, то, что я хочу поведать вам, может показаться очень странным, — торопливо заговорил Наполеон, ставя на стол едва пригубленную чашку с чаем. — Вы имеете полное право не верить мне, но вы первый человек, которому я расскажу эту историю после долгих десяти лет молчания. Пообещайте мне, что не посчитаете меня сумасшедшим, потому что мне самому многое из произошедшего до сих пор неясно, и я надеюсь на то, что вы поможете мне со всем разобраться.
— То, что вы хотите взять с меня такое обещание, уже вводит в ступор, — Александр издал нервный смешок и заерзал на стуле. — Но ваше доверие ко мне обезоруживает. Попробуйте же посвятить меня в эту тайну, и я постараюсь помочь вам, чем смогу.
Напряженный взгляд Наполеона смягчился, он придвинул свой стул ближе к Александру и очень тихо заговорил:
— В тот день, когда я решил переночевать в пирамиде, я не думал ни о чем другом, кроме того, что это действие приблизит меня к величию Александра Македонского. Тогда я уже понимал, что мне никогда не стать таким, как он. Сирия мне не подчинилась, Индия находилась еще дальше. Повторить подвиг великого царя Македонии было бы безумством. За несколько дней до этой ночи мне и вовсе доложили, что жена мне неверна и что тому есть множество доказательств…
Словом, в ту ночь я был совершенно разбит и всерьез думал, что смогу уснуть, облокотившись на холодную каменную стену, но стоило моей свите меня покинуть, в камере царя что-то начало происходить. Я даже не знаю, как описать вам эту странную смесь чувств, могу лишь заверить вас, что боязнь замкнутых пространств мне не близка.
У меня кружилась голова, меня окружил странный шум, похожий то ли на крики миллионов людей, то ли на жужжание миллионов пчел, мне стало трудно дышать, и казалось, что потолок вот-вот опустится на меня и раздавит своим весом. Мне казалось, будто я схожу с ума, другого объяснения происходящей чертовщине у меня не находилось, и в тот миг, когда я готов был закричать от бессилия, в камере показался незнакомый мне юноша.
Наполеон замолчал, переводя дыхание и собираясь с мыслями. Было видно, что он не хотел делать слишком больших пауз в повествовании, чтобы у Александра не было возможности мысленно отыскать примерное расположение ближайшего дома для душевнобольных.
Спустя несколько мгновений Наполеон продолжил:
— Как только этот молодой человек появился в камере, шум стих, головокружение прошло… Он был… он был моим спасением среди происходящего безумия. Я как сейчас помню его, стоящего передо мной: белые кудри, обрамляющие молодое лицо, светло-голубые глаза, изящные кисти рук. Первое, что я у него спросил, не призрак ли он. На этот вопрос он лишь рассмеялся и заявил, что он живой человек. Удивительно, но я мог его касаться, представляете? Я не знал его имени, не знал, каким образом он попал внутрь пирамиды, помню лишь, что от его фигуры исходило странное фосфорическое свечение, ни с чем несравнимое. Негодник, он забавлялся надо мной! Заставлял бегать за ним по этой холодной камере, пока, обессилев, я не взмолился: «Прекрати, прошу тебя!»
Александр вздрогнул, сразу же забыв обо всем, что до этого говорил Наполеон.
— Что… что вы только что сказали? — переспросил он дрожащим голосом. — Прошу вас, повторите!
—Arrête, je t'en prie! — повторил Наполеон с победной улыбкой.
Александр приложил ладонь к губам. Странный сон, заставивший юного цесаревича встать в предрассветный час, глупая улыбка, растягивающая его губы… Но как такое могло быть возможным? Почему он не помнил этого сна?
— Господи, — прошептал Александр, не в силах больше ничего сказать.
— Это были вы, — сказал Наполеон. — Все это время это были вы, но вы меня не помнили, а я… Едва я вас увидел, мой ангел, я не поверил своим глазам. Что это, если не судьба? Проделки дьявола? Проклятье древних богов? Нет и нет! Я не хочу верить в плохое. Ваше появление в пирамиде точно было хорошим знаком.
— Но… Как такое возможно? Я не понимаю! — Александр подскочил на ноги и принялся ходить перед Наполеоном взад-вперед. — Я вас не помню. Совершенно. Я помню только эту фразу, прозвучавшую в каком-то странном сне, я помню ваш голос, но вас… О, этот голос долгие годы не давал мне покоя! Бывало, посреди ночи я снова его услышу и решу, что схожу с ума. Но когда вы впервые заговорили со мной, я совсем не мог вспомнить, где прежде мог вас слышать! Это какое-то колдовство, это немыслимо!..
— Нам с вами предначертано что-то великое, — заверил его Наполеон. — Я знаю это. Иначе не может быть. А сейчас я прошу вас, успокойтесь и постарайтесь воспринять произошедшее как нечто должное… Как доказательство тому, что мы предназначены друг для друга.
— Господи, какой абсурд! — Александр свалился на стул, пряча лицо в руках. — Предназначены друг для друга! Да если о нашей связи узнает хоть один придворный, наша репутация полетит в тартарары! Мужчины не могут быть предназначены друг для друга!..
— Вы забываете о Гефестионе, — мягко напомнил ему Наполеон.
— Прошу вас, не пытайтесь доказать мне, что в будущем нас с вами что-то ждет, я и сейчас с трудом верю в то, что нахожусь рядом с вами, и этот ваш рассказ… — Александр покачал головой. — Немыслимо. Просто немыслимо.
— Я могу показаться вам чересчур настойчивым, но ведь и вы сами в глубине души желаете, чтобы все так и было, — сказал Наполеон. — Чтобы наша с вами встреча была не случайной, а судьбоносной, и что в дальнейшем нас ждет немало таких встреч.
— Скажите, — вдруг оживился Александр. — Тогда, в пирамиде, я говорил что-то еще?
— Одну фразу я запомнил на удивление точно, — пробормотал Наполеон. — Призрак из пирамиды сказал: «Я — твоя страсть, твой названый брат и твое горе».
— Горе? — переспросил Александр, чувствуя, как в груди у него все холодеет.
— Сам не могу понять, к чему оно тут, — пожал плечами Наполеон. — Быть может, это долгие разлуки с вами делают меня несчастным?
Оба императора рассмеялись, но странный осадок от этой фразы, которая, вероятно, могла содержать неточности спустя десять лет, все не давал Александру покоя.
— А знаете, почему именно Италия? — вдруг спросил Наполеон.
— Вероятно, потому что именно здесь вы одержали свои первые победы в качестве главнокомандующего? — предположил Александр, а император французов лишь покачал головой и придвинулся к Романову чуть ближе, чтобы тот мог отчетливо расслышать быстрый шепот:
— Все дело в том, что содомской грех еще в эпоху Ренессанса стали называть «итальянским». С чего это вдруг, ума не приложу.
Александр хотел было возмутиться, что устал от всех этих упоминаний героев древностей и подбирания синонимов мужеложеству, но Наполеон очень ловко заткнул его рот своими губами, и русский император был вынужден капитулировать.
***
На седьмой день их пребывания в Венеции мальчишка-почтальон принес им записку, подписанную синьорой Альтиери. Его появление сперва удивило императоров, ведь они ни одной живой душе не называли своего точно адреса, но потом оба вспомнили, что сеньора говорила об особых комнатах, в которых хозяин должен был разместить гостей, если они назовут имя Альтиери. Едва дверь за мальчишкой захлопнулась, Наполеон покачал головой и бросил записку на журнальный столик в гостиной, не стремясь ее прочесть. — Ужасная, ужасная ошибка! — воскликнул он, по привычке сцепив руки за спиной. Александр, который все это время сидел на софе с книгой в руках, оторвал рассеянный взгляд от страницы и удивленно посмотрел на императора французов. Наполеон стоял лицом к окну, облаченный в свой зеленый халат, и взгляд его был устремлен куда-то вдаль, будто в голове он строил план осады Венеции. — Что-то случилось? — осторожно спросил Александр. — Ужасная неосмотрительность! — прошипел Наполеон и покачал головой. — Эта женщина — настоящая ведьма, раз смогла очаровать нас и поселить прямо у себя под носом. Никто, помните? Никто за все время нашего путешествия не знал нашего адреса, чтобы прислать на него письмо! Но с появлением этой синьоры мы с вами утратили бдительность. — Можно подумать, что эта добродушная женщина способна на то, чтобы воспользоваться беспомощностью людей, оказавшихся в затруднительном положении, — Александр потянулся за маленьким конвертом и поднес его ближе к лицу, чтобы получше разглядеть фамилию Альтиери, выведенную с замысловатыми завитками на обратном стороне письма. — О, Александр, вы, похоже, не знаете, на что способны женщины! — Наполеон наконец повернулся к русскому императору лицом. — Никому не удается изображать легкомысленность так же легко, как красивой женщине. — Знаете, я сам сперва не доверял ей, — сказал Александр, распечатывая конверт. — Она показалась мне подозрительной. Ведь это странно — женщина, появившаяся во мраке ночи из неоткуда, с вуалью, одетая во все черное… Но, похоже, она правда хотела нам помочь. К тому же, до этого у нас не было ни одной осечки. Наше инкогнито оставалось нераскрытым все эти дни, с чего бы вдруг какая-то путешественница в ночи узнала бы в нас правителей двух сильнейших держав Европы? — Ваши слова не лишены смысла… — пробормотал Наполеон. — Но странное предчувствие меня не покидает… — Все это время вы слишком переживали за нас, за наше путешествие, — тихо проговорил Александр. — Так почему бы не дать себе отдохнуть хотя бы самую малость, почему бы не сходить в театр? К тому же, этим вечером в «Ла Фениче» дают «Смерть Цезаря» Вольтера. — Откуда вы это знаете? — насторожился Наполеон. — Все эти дни, что мы гуляли по городу, мы не видели ни одной афиши, к театру мы не приближались… — Так пишет синьора Альтиери, — пожал плечами Александр. — Она приглашает нас в свою ложу.***
Несмотря на уговоры Александра не беспокоиться, Наполеон был насторожен. Он упорно делал вид веселой расслабленности и мечтательно рассматривал фасады старых домов, пока болтливый гондольер вез их по главному каналу в сторону оперного театра. По пути им навстречу плыли другие лодки с пассажирами, гондольеры весело перекрикивались между собой и продолжали свой путь, как ни в чем не бывало. Александр не мог оторвать взгляда от воды, которая даже поздней осенью имела приятный лазурный оттенок. Этим она была сильно непохожа на холодную серость вод Невы и Финского залива, но это не значило, что она казалась Александру прекраснее. По воде расходились многочисленные круги, оставляемые веслом, и Романов почему-то подумал, что, если бы они не плыли, а лишь дрейфовали посреди главного канала, ему было бы под силу разглядеть очертания дна. — Разве это не романтично? — тихо спросил у него Наполеон так, чтобы гондольер ничего не услышал. — Мне кажется, не всякая барышня может похвастаться такой совершенно обыденной поездкой в театр. Александр хмыкнул: — Не хотите ли вы сказать, что только что сравнили меня с барышней? — Ах, что вы! — рассмеялся Наполеон. — Я лишь хотел сказать, что не всем влюбленным выпадает шанс провести вечер посреди главного венецианского канала в считанные минуты перед заходом солнца. Александр улыбнулся и оглядел окружающие его дома, окна на первых этажах которых имели причудливую куполообразную арабскую форму, в то время как верхние их этажи приобретали более европейский вид. Романов мысленно улыбнулся попыткам новых архитекторов незаметно достроить молодые верхние этажи. — Я слышал, что Венеция медленно уходит под воду, — почему-то вспомнил Александр. — Это наталкивает на мысль о том, что мы относимся к числу тех немногих влюбленных, которым удастся насладиться этой красотой. Хотя я с трудом могу поверить, что этот город может полностью потонуть, подобно Атлантиде. — Я рад, что вы разделяете мою любовь к трудам Платона, но ваши мысли слишком печальны для такого прекрасного вечера, — Александр почувствовал, как рука Наполеона незаметно накрыла его руку. — Давайте не будем думать о будущих поколениях, которым суждено наблюдать за гибелью этого города, ведь со времени его основания уровень воды в нем едва ли поднялся выше, чем на пару дюймов! — Не берите в голову, я сам не знаю, что на меня нашло! — Александр покачал головой. — Глядите! Мне кажется, или мы подплываем к театру? И в самом деле, вдалеке уже виднелось здание «Ла Фениче», совсем молодого, но успевшего полюбиться зрителю. Александр никогда прежде не бывал в итальянских театрах, и поэтому, покидая гондолу, он чувствовал странное волнение, будто впереди его ждало что-то необычное. Он пару раз видел «Смерть Цезаря» и теперь ожидал, что расхваленный «Ла Фениче» представит ему нечто, что затмит все его прежние впечатление о пьесе Вольтера. Внутри «Ла Фениче» ничем не отличался от прочих театров и был раза в два меньше Александринского театра в Петербурге, где русский император провел немало вечеров. Внутри царил приятный глазу полумрак. Канделябры, прикрепленные к стенам, приглушенно освещали позолоченные ложи, одаривая их загадочным царственным блеском. Великолепная люстра проливала свет на расписанный замысловатыми узорами потолок, придавая окружающей атмосфере больше таинственности. Императоров провели в ложу синьоры Альтиери. Пока они шли к ложе, Александр изучал взглядом многочисленные ярусы, в которых собиралось местное общество: дамы с пышными прическами в ярких колье, кавалеры во фраках, сшитых по последней моде, юные девицы в сатиновых платьях, смущенно выглядывающие из-за вееров. Словом, зрители в «Ла Фениче» вряд ли чем-то отличались от петербургских, разве что говорили в большинстве своем на итальянском языке. Когда они вошли в нужную ложу, синьоры там не было. Вернее, так сперва показалось Александру. Изнутри на них смотрела черная коломбина, поблескивая в полумраке серебристыми бриллиантами и переливаясь гладкими ониксами. С правой стороны этой загадочной маски были прикреплены длинные пышные перья, а сквозь ее хитрые разрезы Александр смог разглядеть озорные черные глаза, которые сами были как ониксы, украшавшие эту маску. Едва императоры вошли в ложу, крупные алые губы синьоры расплылись в широкой улыбке, и она опустила коломбину, которая все это время была прикреплена к тонкой, почти невидимой палочке. В первую их встречу верхняя часть лица синьоры была скрыта за вуалью. Александр много раз представлял себе, как бы могло выглядеть лицо синьоры, не будь оно спрятано. Он даже предполагал, что, быть может, под вуалью эта женщина скрывала шрам, отсутствующий глаз или иное уродство, поэтому, когда синьора опустила маску, Александра кольнуло легкое разочарование. Альтиери была самой обыкновенной женщиной с самым обыкновенным лицом, разве что ее алые губы и нездоровая худоба, облаченная в траур, способны были выделить ее из толпы итальянок. В тот вечер она тоже была в черном, разве что вырез декольте в этот раз был немного глубже, и Александр смог разглядеть на ее груди выступающие косточки, тщательно скрываемые бриллиантовым колье. Значит, синьоре было не менее тридцати. Александр приблизился к ней, чтобы поцеловать ее руку. — Как я рада, что вы пришли! — воскликнула она, обращаясь к обоим императорам, но все же задержала взгляд на Александре. Бездонные черные глаза синьоры пробирали холодом гораздо сильнее, чем в прошлый раз. Быть может, потому что теперь их не скрывала вуаль, но Романов втайне признался себе, что не смог вы выдержать этого взгляда слишком долго. — Мы должны были отплатить вам за вашу доброту, — сказал Наполеон, позволяя Александру наконец избавиться от пристальных ониксовых глаз. — К тому же, нам самим не терпелось побывать в «Ла Фениче». — Ах, если так, то, прошу вас, садитесь! — синьора указала веером на соседние кресла. — Совсем скоро начнется представление. Тут так давно не ставили Вольтера! — Вы ценительница его творчества? — поинтересовался Александр, занимая свое место. Он мысленно проклинал Наполеона за то, что тот пропустил его вперед, и теперь Романов был вынужден сидеть между императором французов и синьорой. — Я ценительница перемен, — уклончиво ответила синьора. — Не люблю, когда театральный репертуар однообразен, и приходится пересматривать одно и то же по нескольку раз. Тут долгое время не ставили ничего французского. Признаться, из меня плохой театральный критик, поэтому я и не привередлива. Мне нужно лишь хлеба и зрелищ, — она рассмеялась немного громче, чем было прописано по нормам приличия. — Само название этого театра переводиться с итальянского как «феникс». Феникс это символ перемен. — Или же театр просто назвали в честь его предшественника, сгоревшего в семьдесят четвертом году, — подал голос Наполеон. Синьора скорчила забавную рожицу и, распахнув веер ловким движением руки, сказала: — Вот видите, в истории я тоже не сильна. — Уверен, вы знали это, просто людям свойственно забывать ненужные вещи, — заверил ее Наполеон. — Стало быть, для вас сгоревший венецианский театр — нужная вещь? — усмехнулась Альтиери. — Как видите, эта информация пригодилась мне, чтобы поддержать светскую беседу, — парировал Наполеон. Альтиери лишь хмыкнула, признавая свое поражение в этой маленькой словесной перепалке. — Полагаю, имена моих компаньонов на сегодняшний вечер подходят под определение «нужной информации»? — вдруг спросила она, сверкнув в темноте глазами. — Ах, в самом деле! — спохватился Наполеон. — Вы пригласили нас в театр, даже не зная наших имен, разве это не грубо с нашей стороны, друг мой? — обратился он к Александру. — Синьора, позвольте представить вам месье Арно, скрипача из парижской оперы. Меня зовут синьор Пелагатти и, как я уже успел вам сообщить, я — юрист. Полагаю, теперь все недоразумения между нами улажены. Синьора удовлетворенно кивнула: — Мне приятно наконец познакомиться с моими загадочными спутниками. Но, господа, мне кажется, или занавес уже поднимается? Действительно, представление началось. Жужжание десятков голосов в зале стихло, и все взгляды устремились на сцену, на которой, украшенной картонными колоннами, замелькали римские тоги. Сперва Александр наблюдал за представлением с интересом, но потом на него отчего-то нахлынули воспоминания другого вечера, проведенного в театре. Тогда ему тоже было совершенно плевать на пьесу, но причиной тому был пристальный взгляд его союзника, устремленный на русского императора без всякой боязни быть пойманным с поличным. Тот взгляд заставлял сердце биться чаще, а ладони — потеть, от того взгляда хотелось ерзать на стуле, ворочаться из стороны в сторону, чтобы поскорее сбросить его, скрыться в тени ложи, но не из-за того, что ему было противно внимание Наполеона, нет. В тот вечер Александр боялся, что столь пристальное внимание может выявить тщательно скрываемые им изъяны. Он не хотел, чтобы Наполеон хотя бы на секунду в нем разочаровался. Александр осторожно повернул голову, натыкаясь взглядом на висок Бонапарта. Тот, похоже, был весьма увлечен пьесой и совсем не заметил, как его спутник повернул голову. От обиды Александр закусил губу и вновь отвернулся к сцене. История Цезаря явно интересовала Наполеона куда больше комедии Мольера. Александр заставил себя досидеть в спокойствии до конца первого акта. Он пытался не думать о том, что в Наполеоне что-то переменилось, что теперь его внимание не ограничивалось одним лишь Романовым. Он пытался не обижаться на Наполеона за то, что тот всего лишь предпочел смотреть пьесу. И в самом деле, на что тут можно было обижаться? А в воспоминаниях предательски всплывал пристальный взгляд из мрака соседней ложи. Едва занавес опустился, многочисленные зрители вывалились в фойе, где тут же разбились на небольшие группки, как это бывало в любом театре во время антракта. Наполеон, Александр и Альтиери вышли почти последними, чтобы не толкаться с остальными в проходе. Синьора грациозно обмахивалась веером, вытягивая губы в слащавой улыбке, и выискивала кого-то в толпе. Наполеон ловко достал откуда-то шампанское. Александр сам не заметил, как в его руке вдруг оказался бокал. Он удивленно уставился на Наполеона, который отсалютовал ему своим бокалом и поднес его к губам. Альтиери тоже пригубила свое шампанское, и Александр вдруг понял, что его спутники все это время о чем-то беседовали. — Актер, играющий Цезаря, совсем на него не похож, — сказал Романов. — Он мне показался чересчур юным для этой роли. Он не чувствует глубины образа великого императора. — Я вам уже говорила, что совсем не разбираюсь в театре, — сказал синьора. — Расскажите о вашем недовольстве вашему другу, а я могу лишь покивать головой, но ничего не пойму. О, герр Мюллер! — она махнула рукой кому-то в толпе и куда-то пропала, Александр даже не успел ничего сказать ей вслед. — Думаю, вам бы понравился Тальма, — шепнул ему на ухо Наполеон. — Хотя бы раз в жизни вы должны увидеть, как он играет Цезаря. Это гений, настоящий гений. — Впервые слышу это имя, — рассеянно обронил Александр, поворачиваясь к императору французов. — Это французский актер? — И очень талантливый, — сказал Наполеон, но его улыбка показалась Романову натянутой. — Господа, позвольте представить вам полковника Мюллера! — перед ними вновь возникла Альтиери, ведя под руку светловолосого мужчину с густыми усами, одетого в мундир австрийских артиллеристов. Он был на голову выше изящной синьоры, и при каждом шаге полковника шпага, висящая у него на поясе, билась о его бедро. — Полковник, позвольте представить вам моих новых друзей — месье Арно и синьора Пелагатти, — продолжила знакомство Альтиери. — К сожалению, они в Венеции лишь проездом, но в наше время редко встретишь таких достойных господ. — Очень рад, — кивнул полковник. Александр заметил, как Наполеон настороженно изучает их нового знакомого, боясь промолвить хоть слово, чтобы не выдать своей неприязни или чрезмерно интереса, поэтому Романов попытался ему помочь. — Вы австриец? — спросил он у полковника. — Так точно! — Мюллер заулыбался. — Взял отпуск, чтобы навестить семью. — Ваша семья живет в Венеции? — зачем-то уточнил Александр. — Прекрасный город, — кивнул полковник. — И к тому же, мы надеемся, он станет австрийским, как и Триест. — С чего бы ему становиться австрийским? — вдруг спросил Наполеон. — Как же, ведь не так давно вся Италия была под властью австрийской короны, — важно сообщил Мюллер. — К тому же, сейчас Венеция находится близко к австрийским границам. Вот увидите, когда Бонапарт будет повержен, и его власть в Италии падет, Австрия не останется в стороне и вернет себе свои законные владения. Александр чуть не подавился шампанским и покосился на Наполеона, который еще некоторое время разглядывал Мюллера, а потом расхохотался. — У вас превосходный план, полковник! — сказал он. — Вы совершенно правы, если какой-то город находится близко к границам вашей страны, то почему бы не взять его себе? — Право, герр Мюллер, неужели вы правда думаете, что Бонапарта можно победить? — скучающе спросила Альтиери. — Лично мне, как итальянке, в таком случае будет совершенно все равно, кто будет владычествовать в Италии, только если императору Францу вдруг не вздумается воскресить власть дожей. — Не думаю, что ему придет это в голову, — Мюллер пожал плечами. — В таком случае, господа, этот спор совершенно не имеет смысла. Впрочем, возможно синьору Пелагатти будет небезразлична судьба его родины. — Ах, синьора, всем давно стоило бы понять, что любой плебей, коим я и являюсь, всегда будет считать республику лучшей формой правления! — сказал Наполеон. — Тут бы я с вами поспорил! — воскликнул Мюллер. — Господа! — прервала их Альтиери. — Антракт вот-вот закончится, и, если вам не терпится поспорить, то приглашаю вас сегодня в мой салон сразу после представления. Там соберется небольшое общество. Так, ближний круг. — С удовольствием приму ваше приглашение, — сказал Наполеон, и над головами зрителей пронесся мелодичный звон, оповещающий всех, что антракт подходит к концу. Во время второго акта Александр привык к непохожему актеру и даже проникся состраданием к этому странному Цезарю. Под конец, когда пронзенный кинжалами император воскликнул: «И ты, дитя мое?», у Романова перехватило дыхание. «Как же больно быть преданным самым близким человеком», — подумал он и почувствовал, как у него защипало в глазах. «И ты, дитя мое?» — повторил голос актера в голове Александра, и он сильнее вцепился в подлокотники кресла, чтобы не дать волю слезам. «И ты, дитя мое?» — повторил уже совсем другой голос, которого Александр не слышал уже почти семь лет. Потому что покойники не способны говорить. Мертвый Цезарь рухнул на сцену, и зрительный зал погрузился в гробовую тишину, прежде чем разразиться громкими аплодисментами. — Я — Брут, — шепнул Романов Наполеону посреди всеобщего шума, чтобы эту странную фразу услышал только император французов. — Понимаете? Я — это он! Бонапарт хотел было что-то ответить, но ему помешала синьора, которая воскликнула: — Давайте прямо сейчас пойдем к выходу, чтобы потом не толкаться в проходе! Императоры коротко кивнули, и все трое покинули ложу. Последняя фраза Цезаря не желала покидать мыслей Александра. Он словно пребывал в неком трансе, в мыслях снова и вновь раненный Цезарь падал на колени посреди сцены и восклицал роковую фразу. Быть может, актер не был похож на своего героя, но отчаяние, с которым он произносил свои последние слова, заставило бы даже самое каменное сердце вздрогнуть. Путь от «Ла Фениче» до салона Альтиери прошел для него как в тумане. Краем уха Романов слышал, как его спутники тихо переговариваются между собой, но ему не было дела до их разговоров. Рассеянный взгляд русского императора блуждал по темным фасадам домов, освещенных желтоватым светом фонарей, и устремлялся на черную воду, на которой гондола оставляла призрачный волнообразный след. Он пришел в себя лишь когда они прошествовали в роскошную гостиную, где уже собралось несколько человек, ожидающих хозяйку дома. Александру сразу бросилось в глаза то, что гости были преимущественно мужчинами. При виде Альтиери они тут же повскакивали со своих мест, рассыпаясь в приветствиях и комплиментах. Синьора отвечала им широкой улыбкой. Женщины тоже там были, но по одному лишь взгляду на них, Александр определил, что ни одна из них не была замужем. Женщины в роскошных туалетах вальяжно сидели в креслах и на стульях с резными спинками. Все они были немолоды, но в их жестах, взглядах и движениях прослеживались такой шарм и изящество, на которые не была способна ни одна молоденькая дебютантка с балов Петербурга или Парижа. Когда Альтиери представила своим гостьям Александра, их взгляды на мгновенье загорелись интересом. Все они смотрели на него оценивающе, будто примеряли на себя, как аксессуар к своему туалету, и, наверное, впервые в жизни Романов почувствовал себя так скверно. Он слишком привык к тому, что его красоту все приравнивали к красоте недоступного молодого божества, но никак не любовника на одну ночь. В воздухе царил стойкий запах табака. Романов всегда был к нему равнодушен и не испытывал никаких затруднений, находясь рядом с курящими людьми, но в салоне сеньоры этот запах был таким насыщенным, что у русского императора даже немного закружилась голова. Когда все приветствия остались позади, синьора провела императоров к карточному столику в углу комнаты и пригласила их сесть. — Ах, неужели вы действительно думаете, что мы — азартные люди? — рассмеялся Александр, усаживаясь напротив синьоры. — Что вы, я вовсе не предлагаю вам сыграть, — ответила синьора. — У меня есть одно странное увлечение, господа. Я люблю заглядывать в будущее. Скажите, вам интересно узнать свою судьбу? Александр настороженно покосился на Наполеона, который взирал на Альтиери с недоверчивой улыбкой на губах. — Отчего бы и не узнать? — сказал он. «Наполеон явно не верит ей, иначе он бы не соглашался», — подумал Романов. — «Эта странная женщина — шарлатанка». Синьора загадочно улыбнулась, и в ее руках каким-то странным образом оказалась колода карт. Она принялась перемешивать карты, успевая при этом говорить. — Я заказала эту колоду после того, как мне сообщили, что на таких картах мадам Ленорман гадает самой императрице Франции, — деловито сказала Альтиери. — Говорят, все ее предсказания до этих пор сбывались. Как думаете, дело в картах или в искусности гадалки? Александр лишь пожал плечами, всматриваясь в картинки, мелькающие перед его глазами. На них были изображены люди, животные и предметы. Словом, как уже намекнула сеньора, карты эти были явно не игральными. Глаза синьоры в тот момент горели неподдельным энтузиазмом, будто больше всего на свете она любила предсказывать будущее незнакомцам. Темно-каштановые пряди волос, выбившиеся из ее прически, падали на высокий бледный лоб, олицетворяя собой песчинку хаоса, затерявшуюся среди порядка. Бриллиантовое колье на ее груди отражало пламя свечей приглушенным блеском, и этот блеск казался Александру чем-то магическим и неправильным. На стол упало три карты, и Альтиери склонилась над ними. — Очень интересно, — усмехнулась она после нескольких мгновений молчания и обратила свой взор на Наполеона. — Не каждый вечер я вижу такое. — Ваши слова пугают меня, синьора! — воскликнул Наполеон с притворным волнением. — Право, я еще не вижу всей картины, — успокоила его Альтиери и вытянула еще одну карту. — Скажите мне, господа, знакома ли вам история о полководце, что пойдет войной на восток и утратит все свои завоевания? Александр непонимающе уставился на нее. О каком полководце говорила она? Что же она увидела в этих непонятных картинках, раз осмелилась задать такой вопрос? — Ах, синьора, ваше занятие потеряло для меня всякий интерес, — скучающе сообщил Бонапарт. — Вы пообещали нам заглянуть в будущее, а теперь рассказываете о делах давно минувших лет. Ведь это история Александра Македонского! — Неужели? — спросила Альтиери. — Но в этом нет моей вины, так сказали карты! Это странно, не находите? Они что-то твердят мне о военном, но ведь ни вы, ни ваш друг никогда не служили в армии! — Какой можно сделать из этого вывод? — улыбнулся Наполеон. — Вам не кажется, что это очень хорошо доказывает то, что все ваши гадания — вздор? — Как вы грубы в своих выражениях! — надула губки Альтиери. — Но это означает лишь, что вы легко найдете общий язык с полковником Мюллером. Он тоже считает мое занятие чепухой. — Сеньора, не сочтите и это мое замечание за грубость, но полковник Мюллер прав, — сказал Бонапарт. — Вы не возражаете, если я вас оставлю и разыщу его? Теперь он мне представляется еще более интересным собеседником. — Как вам будет угодно, сударь, — сухо ответила Альтиери. Наполеон одарил Александра неоднозначным взглядом, как бы приглашая присоединится к нему, но русский император лишь покачал головой. Ему, в отличие от Наполеона предсказания Альтиери показались очень занятными. Тогда Наполеон поклонился синьоре и ушел на другой конец комнаты, где полковник Мюллер беседовал с каким-то офицером. — Вы, как я погляжу, не разделяете взглядов своего друга, — тихо заметила синьора. — Значит, в словах моего предсказания было что-то, что задело вас за живое. — Признаться, ваше предсказание показалось мне весьма туманным, — ответил Александр. — Это потому лишь, что я только начала. Знаете, чтобы карты хорошо работали, вы должны заплатить их хозяину. — О, неужели это достойный момент, чтобы заставить бедного путешественника вывернуть его карманы? — Александр приподнял бровь, и синьора рассмеялась. — Это не обязательно должны быть деньги, — сказал она. — Вы можете дать мне что угодно — пуговицу, запонку, какую-то ненужную вещь… Я не заинтересована в деньгах, но магия карт предполагает обмен. Александр кивнул, прикидывая, что же может дать Альтиери, и его рука сама собой устремилась к карману, из которого извлекла алую ленту. Романов сам не верил, что делает это, но в следующее же мгновение последняя лента, которая у него оставалась со времен посещения Кракова, легла на стол перед Альтиери. Синьора сжала ее между пальцев, поднесла к лицу и, повертев перед собой, сказала: — О, это прелестно! Затем она положила ленту возле себя и вновь принялась мешать карты. — Ума не приложу, как вы догадались, что красный — мой любимый цвет, — зачем-то добавила она. — Но, быть может, у вас имеется какой-то определенный вопрос, который долгое время оставался без ответа? Дела сердечные? Служба? — Вы полагаете, что сможете помочь мне? — горько усмехнулся Александр. — Скажем, пусть предметом нашего гадания будут дела сердечные. Что вы видите? — Я вижу, что вы хотите меня испытать, — усмехнулась синьора и уронила на столик еще три карты. — Что ж, с самой первой встречи я уже догадалась, что вас с сеньором Пелагатти связывает нечто большее, чем дружба. Не нужно так на меня смотреть, сударь! Это лишь женская проницательность. Но вас, похоже, всю вашу жизнь окружали слепые женщины, раз они не смогли разглядеть очевидных вещей. Например, таких, что дамы никогда не ограничивали круг ваших интересов. Вас сильно это беспокоит, но, уверяю вас, гадалка, как и любой священник, придерживается правила, очень похожего на тайну исповеди. Александр смотрел на нее, охваченный ужасом. На губах у него застыла легкая улыбка, источавшая недоверие. Он думал, что синьора ни за что не должна узнать, как сильно он был напуган. — Откуда мне знать, что я могу вам доверять? — спросил он с небывалой легкостью. — Уж поверьте мне, я наблюдала за многими судьбами. Доводилось видеть случаи занимательнее вашего, но ни одной живой душе я о них не рассказала. Я умею хранить секреты, — произнесла она загадочным шепотом и вытянула еще пару карт. — Вы правильно делаете, что наслаждаетесь настоящим, — сдержанно сказала она. — Ибо так будет не всегда… Вдруг она нахмурилась, уронила еще несколько карт, покачала головой и сказала: — Нет, месье Арно, ваш случай тоже уникальный! Как интересно сплетаются судьбы. Вы с вашим другом прекрасно друг друга дополняете. Вы — мечтатель! Вы тянетесь за призрачным образом обещанного счастья, но каждый раз оно ускользает от вас. Вам кажется, что вы голыми руками пытаетесь поймать воздух. Вы загнаны в тупик, вам тяжело вести борьбу, и все жизненные радости, все блага этого мира, всю чувственность, на которую способна человеческая душа, — вы ищете это в сеньоре Пелагатти. Но находите ли? Вы никогда не открывались людям, для вас проще обнажить тело, чем душу. Но какие же такие тайны скрывает ваша душа, что вы никогда никому ее не показываете? — она вытянула карту из колоды и продолжила: — Даже с синьором Пелагатти вы искренны не до конца, но тут замешано что-то еще помимо чувств. Именно «что-то». Что-то мешает вам, ставит под угрозу ваше счастье. Но что же думает по этому поводу ваш друг? — еще одна карта упала на стол. — О, да он знает, что вы открываетесь ему не до конца, но не давит на вас. Он будто… понимает вас без слов. Какая же это редкость в наши дни! Вы поглядите, какие страсти накаляются на этом столе! Голос Альтиери звучал где-то на задворках сознания Александра, непонятные картинки мелькали перед глазами, и она, используя общие избитые фразы, продираясь сквозь пестроту этих рисунков, очерчивала границу сути. За этим словесным потоком скрывалась правда, которая, будь она озвучена человеком, посвященным в отношения императоров, заключалась бы лишь в паре емких фраз. Русский император больше не мог сомневаться в умениях этой женщины. Ее слова и восхищали, и вселяли в него страх. — Эта ваша привычка скрываться… — тем временем продолжала она. — Будто вы меняете личины. Посмотрите, эта карта означает двойственность и неоднозначность, она здесь затмевает все прочее! Да, вы меняете личины. То одну, то другую. Это неудивительно, что вы решили заглянуть в Венецию, — вдруг сказала она, перестав мешать карты. Руки ее осторожно уперлись запястьями в стол, а ониксовые глаза устремились на Александра. В них мелькнула недобрая искра и тут же погасла. Губы синьоры слегка дрогнули. — Странно лишь, что вы решили приехать сюда не во время карнавала, — продолжила она. — Впрочем, вряд ли венецианские масочники смогли бы соревноваться с вами в своем удивительном искусстве. Поверьте мне, свет, исходящий от вас, не под силу скрыть ни вольто, ни бауте, месье Арно. Или… быть может, мне стоит называть вас «сир»? Последнюю фразу она произнесла полушепотом. Еще некоторое время Александр спокойно смотрел на нее, не желая верить в услышанное. Здравый смысл упорно твердил ему, что этого не может быть. Не может быть, чтобы эта женщина прочитала его целиком по каким-то глупым картинкам вплоть до того, что точно определила, кем он являлся на самом деле. Первой мыслью Романова было подскочить, опрокинуть стол вместе с картами и заставить Альтиери молчать, даже если для этого ему бы потребовалось применить силу. Внезапно он осознал, как же сильно его раздражала ее улыбка, которая то появлялась, то исчезала на алых губах, таких ярких по сравнению с мертвенной бледностью лица сеньоры. Подскочить со стула и постараться скрыться среди гостей значило признать свое поражение. Александр призвал себя к спокойствию, несмотря на то, что сердце его бешено колотилось где-то в горле. Если синьора лишь догадывалась о чем-то и ждала его ответной реакции, чтобы подтвердить свое предположение, у него были пути к отступлению. Да что там к отступлению! Если это было лишь предположение сеньоры, он мог легко уничтожить его просто потому, что не воспринял бы этот выпад всерьез. Но если у Альтиери были доказательства… — Странно, что после всей чепухи, которую вы говорите с таким серьезным видом, люди все еще верят вам, — Александр рассмеялся. — Вы хоть сами верите в то, что говорите? Сперва вы рассказываете нам про Александра Македонского, теперь называете меня «сир». «Сир»! Да если бы император узнал, что бедного музыканта называют его титулом с такой серьезностью, он был бы вне себя от гнева! Синьора опустила глаза и хищно улыбнулась. Романов был уверен, что его роль была сыграна убедительно, но улыбка сеньоры заставила все внутри него похолодеть. — Император, о котором вы говорите, сейчас беседует с полковником Мюллером, — спокойно сказал Альтиери, поднимая глаза на Александра. — И я более чем уверена, что с вашим титулом я не ошиблась. О нет, не смотрите так на карты, дело вовсе не в них. — Чего вы хотите? — возражать было бесполезно, Романов нахмурился. Его ладонь, до этого спокойно лежащая на колене, сжалась в кулак. — Я хочу лишь поговорить с вашим спутником, — тихо проговорила синьора. — Наедине.