Пожиратель Людей

      Слуга проводит нас вверх по черной лестнице и размещает в двух смежных комнатах. Нам объявляют, что ужин ровно в шесть, а в два мы должны посетить придворного портного и выбрать более подходящие наряды.       Я всегда готов к тому, чтоб за мной поухаживали.       Когда слуга уходит и я остаюсь один, я обхожу помещение по периметру, вглядываясь в детали интерьера.       Комната хорошо обставлена, с каменным камином и большой каминной полкой. Над ними висит картина маслом в позолоченной раме, изображающая какую-то средневековую битву между ведьмами и одним из многочисленных королей Эверленда.       Рядом с камином письменный стол, два обитых красным бархатом кресла с откидными спинками стоят у стены с окнами, выходящими во внутренний двор замка.       Кровать придвинута вплотную к стене, которую я теперь делю с капитаном, а прямо напротив нее дверь, ведущая в ванную.       За дверью я вижу тележку с бренди и ромом.       Я направляюсь к ней и наливаю себе выпить.       Со стаканом в руке я подхожу к креслу, падаю в него и закуриваю сигарету.       Есть ли что-нибудь более успокаивающее, чем бархат, горящий табак и теплый бренди?       Думаю, что нет.       Дверь, соединяющая мою комнату с комнатой капитана, дребезжит, но замок держится крепко.       — Зверь! — кричит капитан. — Открой дверь.       Я отпиваю еще бренди.       Дверная ручка поворачивается взад-вперед.       — Рок!       Я закрываю глаза и откидываю голову на одну из сторон изогнутой спинки кресла. Солнце уже льется в окна, согревая бархат.       Капитан недовольно вздыхает, потом его шаги удаляются, раздаются в коридоре, и вот он уже врывается ко мне в комнату.       — Почему ты не открыл дверь?       Я открываю глаза.       Он резко отступает.       Моя мать говорила, что я вышел из ее утробы с глазами, яркими, как нефрит.       Мой отец говорил мне: «Каждый раз, когда ты смотрел на нее, она ставила на себе крестик, чтобы отогнать зло».       Конечно, он лгал. Но десятилетний я воспринял это совсем не ложью.       Десятилетний я верил, что моя мать бросилась со скалы потому, что не могла выносить пристального взгляда своего старшего сына.       Я знаю, что мое внимание — это одновременно и приманка, и оружие.       Я стараюсь использовать его ответственно, но иногда забываюсь.       Капитан облизывает губы. Он берет себя в руки и переключается на свое чувство раздражения, потому что злиться всегда легче, чем смущаться.       — Зверь, — произносит он так, словно это ругательство.       — Почему я не открыл дверь? — повторяю я его вопрос. — Потому что мне не хотелось.       Он ворчит, и его темные брови сходятся буквой V над глазами.       Капитан привык командовать людьми, и я думаю, он капризничает из-за того, что я скорее буду есть камни, чем подчиняться ему.       А капризный капитан вызывает у меня желания, которые я предпочел бы не испытывать. Например, желание повалить его на кровать и отсосать это раздражение с его лица.       И это намеренный, мать его, намек.       Но я уже забрал его за руку. Сколько еще я смогу проглотить?       И если уж на то пошло, сколько я могу взять от Венди?       Впервые за всю мою гребаную жизнь меня одолевают сомнения.       Мне это не нравится.       Я затягиваюсь сигаретой и позволяю дыму застилать мне глаза.       Капитан продолжает бормотать о моей расхлябанности, которая меня погубит. В процессе своего выступления он жестикулирует рукой и крюком, указывая его острым концом зубцом на меня.       — Ты вообще меня слушаешь? — спрашивает он несколько минут спустя.       — Прошу прощения, что?       Вздохнув, он подходит к бару, наливает себе выпить и залпом осушает стакан.       Я наблюдаю, как у него на шее вздрагивает кадык, и в моей груди разгорается огонь.       Он ставит стакан на стол и закрывает дверь изгибом крюка. Вернувшись ко мне, он понижает голос.       — Что бы мы здесь ни делали, это, кажется, плохая идея. Что-то здесь не так.       В этом он прав.       Что-то изменилось в нашей Дарлинг, в Венди. Она стала другой, но я пока не могу понять, в чем именно.       — Какой у тебя план? — спрашивает капитан.       — План? Ты слишком высокого мнения обо мне. Нет никакого плана.       Он смотрит на меня так, словно я только что сильно его встревожил.       — Ты шутишь, что ли?       — А есть повод?       Он фыркает.       Я делаю еще одну затяжку, выдыхаю.       — Почему ты не обеспокоен? — допытывается он.       — Беспокойство — удел монахинь и кроликов.       — Что…что за черт! — Он поднимает руки и тут же резко опускает. — Ты невозможен.       — Думаю, ты хочешь сказать «непогрешим».       — Нет, не хочу!       — Возможно, «непроницаем»? Нет, это тоже неверно. Я определенно проницаем. — Я широко ухмыляюсь.       Он скрещивает руки на груди (но крюк торчит в сторону) и делает долгий и глубокий вдох.       Он слишком упрощает задачу.       Я делаю еще одну затяжку и задерживаю дым в легких.       — Что-то не так, — повторяет он снова, тише и настойчивее.       Я целенаправленно выдыхаю, и дым клубится в луче солнечного света.       — Я знаю, — говорю я, и его плечи облегченно опускаются.       Затушив сигарету в ближайшей пепельнице, я встаю и подхожу к нему, ступая по ковру.       — Венди боится, и дело не в нас.       Капитан хмурится.       — Откуда ты знаешь?       — Я услышал это, во-первых, в биении ее сердца, во-вторых, в дрожи ее голоса.       Он хмурится еще сильнее.       — Ты думаешь, она в опасности?       — В большой. И готов поспорить, что это как-то связано с наследным принцем.       Капитан кивает и отходит, сцепив руки за спиной.       — Принц не ее сын?       — Нет, но это вызывает много вопросов. Как долго Венди уже королева? Затаил ли он обиду на свою мачеху? И самое главное, где, черт возьми, король?       — Ты имеешь в виду мужа Венди?       — Да, этого идиота.       Он смотрит на меня и говорит то, о чем мы оба думали.       — Как ты думаешь, у нее был выбор вступать или нет в этот брак?       — Когда это у женщин был выбор, если дело касается королей?       Капитан стискивает зубы.       Я разделяю его гнев, просто лучше скрываю свой. Нет смысла раскрывать свои карты. Пока нет.       Гнев покажет свое лицо, когда будет нужно, когда наступит ключевой момент.       — Что же нам теперь делать? Все гораздо сложнее, чем я думал.       Я подхожу к окнам, выходящим во внутренний двор внизу. В некоторых замках внутренние дворы используют только в функциональных и практических целях. Держат скот, запас воды и собранный урожай. В Эверленде же все напоказ. Хорошо ухоженный сад и гигантский каменный фонтан в центре. Отсюда, сверху, хорошо видно подстриженные живые изгороди из самшита, высаженные таким образом, чтобы получился замысловатый узор из завитков и арок.       Вокруг толпятся люди: женщины в нарядных платьях с кружевными зонтиками в руках и мужчины в льняных плащах, курящие на ходу.       Все выглядит достаточно нормально, но в этом есть какая-то подоплека.       — Мы пойдем на этот ужин сегодня вечером, — говорю я. — и тогда мы узнаем больше.       — А если мы попадем в ловушку?       Я оборачиваюсь и улыбаюсь ему.       — О, капитан. Вы уже должны бы усвоить, что крокодилов очень трудно поймать.