Над бездной

— Кто ты такой? Акутагава не помнил, когда в последний раз видел сестру такой недовольной. Злилась она очаровательно: хмурясь изо всех сил, Гин всё-таки старалась скрыть недовольство. Рыжий парень, пришедший вместе с Ямадой-сан, хоть и был явной занозой, но отрицательных эмоций у него не вызывал. — А я должен отчитываться? И о причинах Рюноске догадывался. — Брат! Скорее! Джуничиро Танидзаки появился вместе Эйми внезапно — и это Гин не давало покоя. Вот она, драгоценный учитель. Это еë Гин оплакивала все эти годы. А теперь она вновь появляется живой и здоровой, в сопровождении мальчишки, так отвратительно надменно произносящего «сенсей». — Откланяюсь. Меня ждут. — Ямада-сан — мой учитель! Акутагава с трудом сдержался, чтобы не схватиться за голову. Гин вела себя как ребёнок. — Нет, мой. Впрочем, Танидзаки не сильно отличался. Оторвав взгляд от асфальта, Акутагава невольно столкнулся с такими же растерянными глазами. И на фоне совершенно абсурдной перепалки непроизвольно ответил на приветствие. — Наоми Танидзаки. — Рюноске Акутагава. Эйми, глядя на этих детей, с трудом сдерживала улыбку. Хотя не до этого было совершенно: то и дело появлялся то с одной, то с другой стороны Гоголь, и это начинало порядком надоедать. — Предлагаю игру: ты исчезаешь с моего пути, а я прохожу без препятствий? Эйми рассмеялась, следя тем не менее за каждым его движением. — «Исчезнуть», друг мой, — весьма относительное понятие. Ничто исчезнуть просто так не может. — Твой нудёж меня не слишком интересует. — Вот же. А я тебе всю теорию Вернадского рассказать хотела. Она очнулась от того, что кто-то тряс еë за плечо. — Что с тобой? — Извини, задумалась. Эйми не сразу привыкла к тому, что не только во сне, но и в обычной, повседневной жизни, в любой момент она могла впасть в небытие или, хуже того, потерять сознание. Количество подобных этому видений увеличивалось не слишком быстро, но всё же неумолимо. И от осознания безысходности становилось не просто страшно — больно. Больно и жутко до одури. Чуя на еë странности смотрел со всё нарастающим беспокойством. Ему не казалось почему-то, что она отчаялась. Ему казалось, что она хочет успеть что-то. И ощущение того, что Эйми торопится, было ему неприятно. Ямада всегда была одинаково спокойна. В меру улыбчивая, в меру упорная. Она зачем-то пыталась создать образ маленького человека. Хотела ли она найти сторонников или просто не желала привлекать внимание — этого Накахара не понимал. Впрочем, что бы ни было, а разговоры об Эйми прекратились достаточно быстро. По-прежнему не выносил еë один человек: Рюноске Акутагава. Хотя где-то там относился к ней иначе.

***

— Вы специально. Специально это сделали. Эйми обернулась, изобразив на лице величайшую усталость. И, быть может, отчасти сожаление. Пожалуй, не стоило снова задевать его, но сдержаться Ямада не могла: Акутагава всем своим существом подбивал еë на иронию и сарказм. Справедливые, но провокационные. — Сделала что? Он злился искренне, и от этого было очень приятно. Потому что любая искренняя эмоция, пусть даже злость, могла дать начало человеческим взаимоотношениям. — Назвались именем Дазай-сана. Ей смешно было до ужаса. Акутагава Рюноске презирал еë за то, что она существовала; Акутагава Гин — за то, что еë презирал брат. — А, да, конечно. Чтоб тебя побесить. Конечно, он не мог победить еë. Ровно также, как Чуя когда-то не мог победить Дазая. Чувствуя некоторое снисхождение к себе, Рюноске злился ещë больше и, не находя действительных причин для ненависти, пытался ненавидеть хотя бы за что-то. А Гин — если и не ненавидела, то злилась. И не стеснялась озвучивать это. — Зачем вы так поступаете? Эйми в ответ демонстративно усмехалась. — Брата прибежала защищать? Так вот, не выйдет. Он начинает первым, а меня отступать не приучили. — Да вы же просто издеваетесь над ним. — Верно. Попытайся меня остановить. Будет крайне любопытно. А зачем ссориться ещë и с Гин? Может быть, её пугала странная привязанность, может, не хватало сил сдержаться, может, ещë что-то. В любом случае, с Акутагавами дружбы у Эйми Ямады не получилось. Каждое произнесённое слово разрасталось новой гнилью внутри, а Эйми не была ни счастливой, ни несчастной. Всё проходило мимо, и она продолжала медленно и мучительно разлагаться. В Портовой мафии Акутагаву не любили и боялись. Его мрачность и грубость отталкивали, сила пугала, а одержимость Дазаем Осаму — об этом, кажется, знали все — вызывала некоторое презрение. Боясь говорить при нём, мафиози шептались и смеялись за спиной, а Акутагава будто бы об этом и не подозревал. Мори Огай — специально ли, или это вообще было для него нормой — разговоры не только не пресекал, но и обвинял Акутагаву в каждом промахе. В целом создавалось впечатление, что мальчик был расходным материалом. То, что босс не вёл себя так с другими, даже с Эйми Дазай, тоже знали все: и исполнители, и рядовые. И от этого слухи множились с огромной скоростью. Эйми вздыхала: эти слухи порождали ещë большую ненависть. Иногда ей казалось, что правды не было вовсе. Действительно, будучи лишь взглядом на ситуацию, правда менялась в зависимости от наблюдателя, времени и обстоятельств. Можно ли было опираться на столь непостоянную переменную? Эйми пожимала плечами. Она видела, что Акутагава Рюноске до боли похож на неё. Та же жуткая сила, та же судьба и ситуация, в целом, та же. И ей было жаль его. Жаль хотя бы потому, что в чëм-то — немного, но всё же — ей повезло больше, чем ему. — Босс хотел тебя видеть. — Здравствуй, — она улыбнулась, опустив глаза в пол и чуть повернув голову в сторону стоящих поодаль мафиози. Чуя тяжело вздохнул, глядя на неë усталым, пустым взглядом. — Нас хотят отправить в Россию. Она вздрогнула, но так и не посмотрела на него. Улыбнулась слабо и вдруг сказала на латыни: — Dum spiro, spero. Чуя говорил ещë что-то, она не вслушивалась. Было не до того. Утром позвонила мама. Она говорила сбивчиво и как-то несвойственно себе, так было всегда с тех пор, как Эйми уехала в Японию. Сначала это настораживало, но потом, спустя годы, нет, даже месяцы, в этих редких, одинаково странных звонках, она перестала замечать нечто подозрительное. Сейчас, услышав такую новость от Чуи, вновь вспыхнула давно забытая надежда, вера. Мы встретимся. Они приедут. Внутри страны это не так далеко. Раздался громкий смех, а вместе с ним исчезли все мысли, замолчал и Чуя. — Прости. Я снова задумалась. — Вы слышали? — смех не прекращался, и Эйми всë же пришлось обратить на него внимание. Разговаривали трое мужчин, которые, наверное, Накахару не видели, а потому были весьма развязны и веселы. — Наш великий господин, открывший врата Расëмон, говорят, провалился на последней миссии. Эйми вздрогнула. — Дуралей! В одиночку лезет везде, думает, что уделает всех. Может думает, что Дазай-сан его всё-таки заметит. — И не говори. Сила есть — ума не нужно! — Да тут и сила-то под вопросом. Чуя настороженно посмотрел на насупившуюся Эйми и потянул её за руку: ему почему-то показалось, что сейчас она устроит драку. — Не лезь. — Отстань. Эйми грубо вырвалась и тут же насторожилась: говорящие замолчали. Прятаться было поздно и бесполезно, и она, не желавшая вмешиваться, всë-таки показалась из-за стены, с трудом скрывая досаду от своей глупой горячности. Ускорила шаг — пройти стоило как можно быстрее. — Ох, ещë одна. Здравствуйте, о, великая и постоянная. Эйми замерла на месте, и медленно, будто движение это чем-то осложнялось, повела головой в сторону. Стерпела — и это мафиози разозлило. — Не знаю, как принято было в вашей клоаке, но в Мафии за нагретые уши и убить могут. Девушка посмотрела на них грустным, будто сожалеющим о чём-то взглядом и заговорила тихо, совершенно спокойно: — Меня учили снисходительно относиться к тем, кто слабее меня, — и продолжив громко, перебивая их возмущённый крик, она закончила. — Но из уважения к организации я должна сказать: не пересекайте черту. Как минимум Рюноске Акутагава старше вас по званию. И для Мафии сделал больше, чем вы трое вместе взятые. И выдохнув тяжело, не глядя больше на их злые, красные лица, она вновь заговорила. — В любом случае, он один раз ошибся. Всего один! Разве достоин он такого презрения? Раздался хохот, и Эйми изумлённо посмотрела на них. Что смешного было в еë словах, она действительно не понимала. И причину этого злого, издевательского смеха тоже найти не могла. — Вот оно что. Спишь с ним? И прежде, чем она успела что-либо ответить или хотя бы осознать вопрос, мужчину ударили. В лицо кулаком. Так, что он упал и проехал по полу метров пять. Эйми негромко вскрикнула и по инерции схватилась за рукав возникшего будто из ниоткуда Акутагавы. Тот сразу же еë оттолкнул. — Шваль. — Тихо. Сзади еë подхватил Чуя и, нахмурившись сердито, приказал: — Иди к себе, Акутагава-кун. Девушка не видела его лица, но только по напряжённому и неглубокому дыханию могла поручиться, что он в ярости. Совершенно неестественно шевелились полы чёрного плаща, но вмешиваться и дальше Эйми не хотелось — ситуация без того была весьма паршивой. Она выпрямилась, оперевшись на плечо Накахары, и юркнула за его спину. — Расёмон… Он так сильно сжимал кулаки, что Эйми отчётливо видела на запястье голубые вены. — О, а ты, я так погляжу, снова в дерьме. Хобби у тебя такое, что ли… «Заткнись, Кагуцути». Чуя схватил его за локоть. — Немедленно, Акутагава-кун. Рюноске не обернулся, но повиновался, быстро исчезнув. — Накахара-сан, мы!.. — Молчать! — он огрызнулся. — С вами я позже разберусь. Чуя обернулся, и Эйми, уловив его суровый взгляд, вдруг дала свой ответ: — Ничто не должно мешать человеку оставаться человеком. Они ушли. — Прости. Из-за меня, кажется, снова будет скандал. Не наказывай Акутагаву. Он ведь действительно не виноват. Чуя оставался хмурым и говорил непривычно тихо. — Не буду. Если бы этого не сделал он, сделал бы я.

***

— О! Неожиданный посетитель. Здравствуй. Эйми, сидевшая на полу в кабинете, окружённая разбросанными по полу книгами и бумагами, будто смеялась над образом вошедшего человека, и Гин, почувствовав это, не подумав, стянула с лица маску. Мори произошедшее проигнорировал, а Эйми, Чуя и Акутагава, получив какой-то приказ, изолировались у себя. — Спасибо вам. — За что? — Ямада всё-таки удивилась, но не оторвалась от книги. Гин помялась и так ничего и не ответила. — Можно спросить? — Уже спросила, — Эйми незло посмеялась. — Спрашивай. — Почему вы пытаетесь казаться хуже, чем есть на самом деле? И ответила Эйми моментально. Легко и непринуждённо. — Потому что моя доброта довела меня до Портовой Мафии. Гин сразу поняла, насколько Ямада права. — Присаживайся, Гин. Эйми положила книгу, встала и, шагая аккуратно между разложенными на полу бумагами, подошла к столу. Развернула в еë сторону стул, а сама открыла один из ящиков, начала рыться в нëм. — Чая нет, извини. Есть кофе и тайяки. Будешь? — Да, спасибо, — Гин неловким движением приблизилась к столу. Ей было непривычно. Говорить честно и всё, что думаешь, не скрываться… Казалось, что Эйми Ямада, смеясь, рушила тот образ, что Гин строила многие годы. Но противиться ей она не могла и почему-то не хотела. Кипел чайник, а Гин внимательно наблюдала за спокойным лицом Ямады, еë движениями, глазами. Почему ей, несмотря на все разногласия, она смогла довериться так легко? И почему именно Эйми Ямада каждый раз выводила еë на откровения? Гин не знала. Но, возможно, именно это было особенно приятно. — «Что в этом мире сильнее всего?» — девушка замолчала, почти торжественно, заливая растворимый кофе горячей водой. — Такой вопрос задал мне однажды брат. Что бы ты ответила, Гин? — Деньги, — моментальный чëткий ответ. Тишина. Слышался шорох бумаг, тихое дыхание, спокойный, слишком ровный стук. — Я в своë время ответила почти также, — Эйми улыбнулась невесело, подняла на неë взгляд и больше его не отводила и, взяв печенье между двух пальцев, заговорила медленно и вдумчиво. — Не знаю, догадалась ли ты, но нас с тобой объединили как наиболее бесконфликтных — сдохли бы, никто и шуму не поднял. Мне не верят — это я понимаю. Но за что в немилости ты, хоть убей, не знаю. Может это просто потому, что Мори-сану на тебя плевать… Она замолчала и долго сидела, выстукивая по столу какую-то мелодию. Но вновь заговорила первая. — А информацию он слил — не сомневайся даже. — Почему вы так считаете? — Кому же это выгодно? Если есть предположения, я вся внимание. Возможно, я слишком придирчива к боссу. Взор затуманен взаимной неприязнью. Гин глубоко задумалась. — Информация, известная лишь немногим в верхушке, попадает в лапы людей, готовых за неё на очень многое. — Да, — протянула поощрительно. — Людей, готовых на убийства и на собственную смерть. — И на открытую конфронтацию с портовыми мафиози, — добавила, сделав глоток кофе. — Противостоим им мы, — продолжила Гин. — Две девушки, — Эйми подняла на неё взгляд и хохотнула. — Прости, прости, и всё-таки две девушки без статуса и звания. — Причём — не зная, за что и с кем боремся, — закончила бодро и замолчала ненадолго. — Да, складно получается… — Ага, а я ещё знаю, что Мори-сан очень хочет прижать меня к стенке. Гин, осознав, выдохнула со злостью: — Как же это… — Мерзко? Она не ожидала другого, но всë же было обидно. Всë же и она, и еë брат с самого детства посвятили свои жизни служению Портовой мафии. Но в мире, в котором жизнь могла прерваться каждую секунду, на каждой самой мелкой разборке, было обидно осознавать, что тебя просто выбросили. На произвол судьбы. Эйми слабо рассмеялась, не веселясь ничуть. — Как будто… — Ноги только что об тебя вытерли? — Да. — Добро пожаловать в мой мир. Гин вздохнула, откинувшись на спинку кресла. — Пушечное мясо, получается? — Да, — хлопнув себя по коленям, Эйми встала. — Получается так. — Я была к этому готова, — она замолчала, выжидая ответа Эйми, но та молчала, и Гин заговорила вновь, может быть, впервые за долгое время, начав диалог. — Не хотите выпить? И от вида удивлëнной, почти ошеломлённой, Эйми стало очень весело. Голова от происходящего шла кругом, и Ямада старалась сосредоточиться хоть на чëм-то. Ей бы хотелось что-то понять, исправить… Но каждый раз какая-то неведомая сила, насмехаясь, сбивала руку, безвозвратно портя картину идеального мира на последнем штришке. И толстая линия, неопрятная и уродливая, шрамом расползалась по несмелой работе. Несмелой настолько, что сомнения возникали: она, эта картина, или линия была здесь главным героем. Попытки эту проклятую черту уничтожить приводили к последствиям необратимым: бумага рвалась, смешивались краски, пропадал рисунок… Всë путалось ещë сильнее. — Что же будет?.. Вопрос, очевидно, риторический. Взгляд Эйми упал на белоснежную маску, отодвинутую почти на угол стола. И этой белизной на секунду ослепило. И осенило. Девушка, что сидела напротив и так скромно, ненавязчиво пыталась позаботиться ней сейчас, в мирном городе, убила бы её без разговоров, если бы того требовала война. Противоречивость — и всё-таки человечность и преданность переплетались в этом создании. Таком сильном и таком несчастном. — Увидим.