Над бездной

Стоит ли гнаться за будущим, лишаясь при этом настоящегo? Люди по природе своей склонны давать положительный ответ. Всем кажется, что потом, не сейчас, но когда-то обязательно, жизнь станет лучше. Тогда и Солнце будет ярче, и трава зеленее, и небо голубее. Эйми так не думала. «Один умный человек однажды сказал мне, что времени лучше, чем сейчас, никогда не будет». И, просыпаясь с этой мыслью каждый день, она могла жить хотя бы относительно счастливо и спокойно, наслаждаясь тем, что имела. Конечно, в таком случае и ставить перед собой цели становилось проблематично, но еë это не слишком расстраивало. В конце концов, мир не потеряет много оттого, что Эйми Ямада осталась госслужащей, спасающей человеческие жизни, а не стала великим литератором, например. Эйми Ямада была жадной. Она готова была хапать и идти по головам, не желая отдавать даже малейший кусочек своего счастья. Собирая в кучу всё, что ценила, она, как Кощей чахнул над златом, старалась спрятать и защитить побольше.

Как можно… Больше…

Рисковать она не любила. И не умела. Но и спасти всех Эйми не могла. — Добрый день, босс. — Добрый день. — Внизу поднялся шум? Мори, казалось, был в хорошем настроении, и говорил медленно, немного растягивая слова. Эйми закусила щёку, но испугаться как следует не успела. В ту же секунду Чуя, сжав еë запястье, ответил, что не произошло ничего из ряда вон выходящего. И Огай отступил, не спрашивая больше ничего. — Чуя?.. Накахара в ответ поднёс палец к губам. Его голова с некоторого времени болела и будто пульсировала, и оттого он, кажется, к звукам был чувствительнее обычного. — Ты когда-нибудь была в Санкт-Петербурге? — Да, босс. Вслушиваясь в их спокойный, размеренный диалог, где роли выстраивались вполне определëнно: один спрашивал, другой должен был отвечать — Чуя ловил себя на мысли, что слова расплываются, превращаясь в сплошной тихий гул, в котором и голоса говорящих уже не получалось различить. Самый сложный выбор всегда делал сильнейший. А «сильнейшими» люди не становились, а рождались — теперь ему казалось именно так. Было ли это несправедливо? Чуя не был уверен. — Я много лет прожила в России. Я возвращаюсь домой. Эйми к себе его не подпускала. Внешне оставаясь довольно приветливой, она всë же пребывала в постоянном напряжении. И Чуя этого не заметить не мог. Это заставляло испытывать непонятную, какую-то совсем детскую обиду. Ведь даже Гин, с которой, кажется, Эйми ещë недавно не общалась совершенно, уже казалась довольно близким ей человеком. Во всяком случае, насколько это справедливо могло быть для Гин... Хотя и ему она улыбалась, с ним разговаривала также приветливо, даже танцевала однажды на банкете и пила один раз, но всë равно выстраивала стену. Намеренно и бессовестно. И разрушить её от этого хотелось только больше. Чуя вздрогнул. Нужно было вникать в суть происходящего, но он никак не мог взять себя в руки, и, пытаясь заглушить боль, невольно витал в облаках. — Люди везде одинаковые, — говорила Эйми меланхолично, и это вызвало у Накахары какую-то глупую улыбку. И эту улыбку заметили и Мори, и Ямада. — Простите. Я задумался. Огай посмотрел настороженно и, не сводя с него взгляд, закончил: — В таком случае, желаю удачи.

***

— Нормально себя чувствуешь? — Да, всë в порядке. Извини. Проводя рукой по лбу, Чуя теперь уже понимал, что что-то не так, но сказать почему-то не решался. — Когда мы едем? Эйми на этот вопрос не ответила, и Накахара догадался, что выдал себя. Теперь и она смотрела, насторожившись, не сильно прищурив глаза и сжав губы. — В последнее время я заработался, — вяло попытался оправдаться он. — Сплю на ходу. Она как-то тяжело выдохнула. — Давай-ка, друг мой, я тебя провожу. Ты далеко живëшь? — Нет, — ответ моментальный. — Я на машине. — Ага. Ты в таком состоянии на своей машине максимум до ближайшего столба доедешь. И всë-таки она была очаровательной: смелой и честной. И доброй, хоть это и было заметно так редко. Чуя всë больше убеждался, что на брата она была совершенно не похожа: в их семье получилось так, что один характер выдал два разных пути выхода из одинаковой ситуации. Хотя, может это потому, что они росли не вместе? Накахаре трудно было представить, какой бы выросла Эйми под влиянием Дазая? И вообще, кто из них оказался бы сильнее? Эйми была постоянной, но мягкой: любя брата уже за то, что он был, скорее бы она подстраивалась под него, чем он под неë. Но Дазай всю жизнь метался, и мог найти рядом с ней убежище. И он бы, Чуя, мог... Покраснев до кончиков ушей, Накахара снова одëрнул себя и, глядя на идущую рядом Эйми, вдруг спросил, прерывая гнетущее молчание. — Ты встречалась когда-нибудь с русскими бизнесменами? Кажется, после этого вопроса стало только хуже. Эйми усмехнулась, отводя от него взгляд. — Мой приëмный отец был русским бизнесменом. — Где вы жили? — Много где: на Сахалине, в Хабаровске, в Иркутске... Эйми разговор поддерживать, видимо, не хотела. А Накахара чувствовал, что тишина давит на него, и поэтому продолжал спрашивать, даже осознавая неуместность своих вопросов. — Где сейчас твои приëмные родители? — Не знаю. Они звонят пару раз в год. — Вы не были близки? — Они по-своему любили меня. Но семьёй мы, определённо, не были. Выйдя на улицу, Эйми к нему не повернулась, не желая показывать своё лицо. — А друзья? Чуя заметил, как дрогнули еë руки и плечи. — Друзья, да? — горький вопрос. — Шрамы, оставленные друзьями, Чуя, никогда не заживают. — И поэтому ты решила, что лучше не заводить друзей? — Поэтому ты никогда не станешь моим другом, — резко ответила Эйми, наконец, повернувшись к нему. Она сердилась и скрывать этого не пыталась. И Чуя, возможно, впервые, отвёл взгляд, не выдержав суровости еë лица. — Можно я пойду домой, Накахара-сан? Нас ждёт долгий перелёт. Мне нужно собраться. Она всегда врала беспощадно. И сейчас Чуя Накахара, сразу понял, что она обманывает. Он уже думал об этом раньше: Эйми верила ему и, быть может, даже действительно считала другом. Но теперь, после того, как он, Чуя, предал еë, сложно было поверить… Нынешние его беспокойство и напускное безразличие были до ужаса эгоистичными. Но до сегодняшнего дня Накахара почему-то этого не понимал. Она говорила, что он никогда не станет еë другом, потому что когда-то Чуя им уже был. И всë это даже не из-за Дазая, а из-за него. Спихнуть вину на кого-то и в этот раз было нельзя. На улице было холодно. Но глядя ей в след, порывов ветра Чуя не чувствовал. — А ведь ты собиралась меня проводить... К машине он не пошёл. Не хотелось. И Чуя, хоть и пытался отрицать, но понимал, почему. Было так многолюдно. В такие моменты Чуе иногда казалось, что он задыхается. В этом опасном городе, в этом отвратительном мире... Где каждый готов был наброситься на него, стоило только узнать какую-то слабость. — Надоело. Оторвав взгляд от асфальта, он резко дёрнулся, от идущего на встречу ребёнка. Тут же схватился за голову: боль пронзала с новой силой. Вздохнул тяжело и вдруг резко обернулся, теперь уже не обращая внимание на всë усиливающуюся пульсацию в голове. И увидел девушку, держащую этого ребёнка за руку, еë глаза... Один голубой, другой тëмно-красный. Ему казалось, что мальчика он видел не впервые и что он всегда был не один. Но девушку он почему-то не замечал раньше. Они с мальчиком не бежали, но удалялись стремительно и слишком выделялись из толпы. — Стой! Он бросился за ними, прорываясь через толпу, но они исчезли, будто бы их и не было вовсе. Опираясь на стену какого-то здания, Чуя тяжело дышал. Он знал эту девушку, хотя точно никогда не видел. И это вызывало незнакомый, тянущий страх. — Вы в порядке? На вопрос прохожего он только отмахнулся. Было жутко.

***

У Эйми не было ни яркого переходного возраста, ни бунтарского периода. Будучи подростком, она не прошла и этапа экспериментов с внешностью. Мама не учила еë краситься или ухаживать за собой, и в какой-то момент Ямада поняла, что девочки вокруг знают так много о косметике, о парфюме, о шампунях, о кремах, гелях, тонерах... Словом, обо всëм том, о чëм она даже и не думала. Спохватилась поздно. Училась всему сама и пугалась: не выглядит ли она нелепо, хорошо ли это смотрится? Даже сейчас иногда Эйми приходила в голову мысль: не начнётся ли это бунт в двадцать пять или тридцать? Когда это уже будет неуместным... В самом деле, не может же он просто не случиться?.. В детстве она была признанным гадким утëнком и, случайно увидев детскую свою фотографию, правда ужаснулась. Не так давно — лет в четырнадцать или пятнадцать — еë действительно было не узнать. Она понимала удивление окружающих еë людей. К радикальным изменениям она привыкла быстро. Голубые глаза ей нравились гораздо больше карих, а «новое» лицо оказалось очень даже симпатичным. Скупое объяснение ситуации Кагуцути еë не заинтересовало: смущало только то, что «истинная» внешность появилась не с самого начала, а только после пробуждения такой же «истинной» силы. Это, впрочем, было довольно второстепенно. Она действительно никогда собой не гордилась. Понимание пришло внезапно, без особых размышлений, его можно бы было считать успехом... Если бы она могла решить это. Но даже осознавая серьëзность проблемы, разобраться с ней Эйми не могла. Еë воспитали так, будто она должна была переживать за окружающих больше, чем за себя. Перед всеми чувствовать ответственность, всем быть должной... Эйми загибалась под грузом своей воспитанности и старалась вести себя обратно пропорционально тому, что считала должным. Получалось неплохо, но всë же люди начинали замечать наигранность. И стоило им только понять, что за внешне шумной, наглой и уверенной Эйми Дазай скрывается тихая интеллигентка, еë бы разорвали... Моментально. Хуже всего: она оказалась до ужаса ведомой. Относясь с уважением к чужому мнению, она невольно начинала верить в чужие идеалы. А когда осознавала ошибку, метаться было поздно. Но и росла Эйми быстро. Допуская ошибку, снова она еë уже не повторяла, поэтому за то время, что жила отдельно от родителей (то есть, не поддаваясь их постоянному влиянию) девушка всë-таки изменилась очень сильно. Получался во всëм новый человек: новый характер, новая внешность. Эйми смеялась — не новый, а старый. Ей было двадцать. Но ощущала себя лет на сорок, чувствовала — на девяносто пять. Шëл шестой год её душевных стенаний. Эйми Ямада продолжала жить, бессовестно нацепив на в себя счастливую маску. Тянулся второй месяц её пребывания в Портовой мафии. Эйми уже начинала привыкать к окружающей её обстановке, ладила с людьми — во всяком случае, с некоторыми. С Гин их нельзя было назвать подругами, но всë-таки они определëнно начинали понимать друг друга; Акутагава еë презирал, но (теперь она была абсолютно уверена) презирал по привычке, потому что так было удобнее и спокойнее, он был слишком похож на неё и поэтому, быть может, не мог не отвергать; Чуя метался где-то между симпатией, чувством вины и недоверием. Эйми смеялась — было действительно забавно. А Мори, сказать можно с уверенностью, просто издевался над ней, испытывал и надеялся вытянуть из неë всё, что вытянуть можно. Но и такое отношение совершенно не огорчало. Оно было ожидаемым и предсказуемым.

***

Чуя не помнил, как оказался дома, но и задумываться об этом тоже не желал. Он лёг в кровать, не снимая уличной одежды — чего никогда не позволял себе делать; лицо в подушку, тёплое одеяло чуть ли не на уши… И будильник. Из последних сил он завёл будильник, искренне надеясь, что жалкие шесть часов сна и следа не оставят от боли. Надеялся, верно, зря. Из сна его выдернул телефонный звонок. — Да? — прохрипел он и ужаснулся собственному голосу. Горло будто сковало: ни вздохнуть, ни выдохнуть. На том конце провода это тоже, кажется, поняли. И повесили трубку. До вылета оставалось всего ничего: чем засыпать, Чуя решил, что будет гораздо надёжнее начать собираться. Быть может, отвлечься было бы проще; а может, к чёрту заботу о самочувствии, когда на кону миссия организации? Он действительно заставил себя встать. Дошел до ванной, включил свет, брызнул водой себе в лицо. В зеркало смотреть не стал. Дошёл до комнаты — и вновь рухнул на кровать. Встать нужно было. Но он не хотел. Глупо было бы сказать «не мог». Именно не хотел. Поэтому, когда в квартире раздался звонок, Чуя не стал долго думать, кого проклинает больше — себя или принесённого нелёгкой. А дальше — туман: вот он стоит перед распахнутой дверью, его за плечи держит Эйми, смотрит в лицо пристально. — Ты себя видел? Куда ты лететь собрался? — Собрался, — прислоняясь к стене, ответил Чуя. — Дай мне пять минут, я буду готов. — Пять минут тебе на то, чтобы лечь и не думать даже вставать никуда больше! И почему-то он не сопротивляется. Ложится, вновь накрывается одеялом, отворачивается к стене, слыша, что Эйми начинает кому-то звонить. Легче становится моментально, но ещё — тёплая боль и печаль проникают под кожу: Эйми всё-таки пришла. Когда она кладёт свою руку ему на лоб, Чуя понимает, что еле сдерживает слезу. Закрывает глаза — полудрёма охватывает. — Мне снился сон странный, — говорит он, точно зная, что пожалеет об этих откровениях. Есть шанс, что Эйми спишет их на поступающий бред. — Что? — Кто-то бежал мимо меня. Быстро так, словно убегал от чего-то. Девушка и… девочка маленькая. Девушка – Эйми, девочка – крошечная… И рыженькая. Он убил их во сне. Убил, не сомневаясь не секунды. Эйми молчит. Не отходит, и Чуя хочет верить — слушает. — Мне хотелось броситься за ними. Не знаю, куда и почему. Но что-то звало меня к ним. — Я слышала, что в России это считают знаком, — отвечает Эйми ему голосом поникшим. — Если во сне тебя от пути удерживают люди… родственники, — поправляет себя она, — считай, тебя уберегли от смерти. — Вышвырнули в мир обратно. Спасибо. Я, может, отдохнуть хотел. — Ерунду не говори. Эйми отодвинулась. — Мне тоже часто снятся сны, — вдруг продолжила она. Чуе вдруг захотелось открыть глаза, взглянуть на неё. — Я вижу людей, погибающих молодых людей, которым всё время было некогда, которые вечно спешили и упускали самое важное. Их ошибки я повторять не хочу. Больше не хочу. Иногда казалось, что Эйми излишне пафосна. Осознавая верность и справедливость её слов, он всё же каждый раз удивлялся, как неискренне и неестественно она умела это преподносить. — Уж кто-кто, а ты… точно справишься. — Чтобы не жалеть о том, чего я не сделала, я лучше буду жалеть о том, что сделала. Поэтому извини. Отдыхай, Чуя. Последние слова пронеслись в голове слишком стремительно. Вопреки желанию он всё-таки провалился в сон.

***

Оказаться в аэропорту с Акутагавой — не то, о чём Эйми мечтала. И уж точно не то, о чем она когда-либо вообще думала. Ей даже казалось, что больше не светит ей выехать за пределы Японии. А тут — Россия! И что, что рядом мафиози, готовый убить первого встреченного своим чёрным зверем. Она даже ловила себя на мысли, что действительно находится в предвкушении. Чую пришлось отвезти в лазарет мафии. Его приняли в полубреду — и Эйми правильно решила, что лучшим решением будет оставить его лечиться. Поездку отменять было нельзя: слишком многое стояло на кону. Мори почти не углублялся в детали миссии при ней, но кое-что Эйми понять сумела. Питерская мафия – «русские бизнесмены» как назвал их Мори Огай. О, о ней она была наслышана. Как и любой ребёнок, сколько-нибудь выросший в России начала века, она слышала много ужасных историй. «Расчленинград» вместо дорогого сердцу жителей «Ленинграда», «Бандитский Петербург», «лихие девяностые»… Даже Володя Набоков говорил, что боялся за маму, когда та возвращалась домой поздно вечером. Отец в такие дни всегда встречал её с работы; и даже это не всегда спасало от приставаний пьяных или просто агрессивно настроенных лиц. Ни к чему Чуе сейчас ни перелёт, ни забивать себе голову этими историями. Акутагава тоже оказался хорошим вариантом партнёра в путешествии: молчал всю дорогу. Вот только Эйми — из желания посмеяться ли, из желания ли безопасности — провела ему настоящую лекцию. Вывалила на бедного парня всё, что знала о России и русских. — Ты не смотри, что они такие угрюмые. Мы для них тоже, знаешь ли, не сахар. Тяжело вырасти улыбчивым, когда в детстве тебя водят на экскурсию в Мавзолей на Красной площади… Акутагава на наживку не клюнул — отвернулся к иллюминатору. Эйми вздохнула, начала с другого козыря. — Ты представляешь, с кем мы будем иметь дело? — А с кем они будут, вы представляете? Резонно, хмыкнула она. — Ты послушай! У них ведь система очень отличается от нашей. Ты сразу увидишь их в толпе, они не прячутся. Вернее, прячутся у всех на виду — так надёжнее. И продолжила, надеясь, что Акутагава всё-таки принял её слова во внимание: о баснословных деньгах, о немыслимом разврате в преступных кругах, о мужчинах во фраках, улыбающихся золотыми зубами. Продолжила — и пожалела. Взгляд, который ей послал Акутагава перед непосредственной встречей с русским представителем, оказался красноречивее любых слов. — Где «старые джентльмены»? Где «улыбка в тридцать два зуба»? Эйми тоже смотрела на приближающуюся к ним фигуру с некой смесью любопытства, уважения и ужаса. Молодой парень со светлой копной лохматых волос — такому бы в актёры, в модели, в певцы… По лицу его прочесть было сложно: маску держал старательно. — Я напоминаю, они не злые. У них просто такой менталитет, — Эйми, толкнув Акутагаву в бок, широко улыбнулась и, не разжимая зубов, произнесла только «лицо попроще сделай». Она не стала смотреть, как Акутагава исполнил её приказ. Но понадеялась, что русский парень увидел и оценил их старания.

***

— Две самые ценные вещи, которым я научилась в институте: ценить себя и своё время. Тяжело жить, особенно сегодняшним днём, если вся работа нацелена на призрачное будущее. Не поймёшь, как разорваться: в настоящем тебе эта гора учебников никак не поможет, а сейчас… Не знаю. — Вы правы, высшее образование более ничего полезного не даст, Дазай-сан. Именно поэтому у меня его нет. Неофициальная часть встречи проходила в ресторане. Эйми бдительности старалась не терять. Весь вечер она незаметно разбавляла алкоголь то газированной водой, то соком и под столом пинала Рюноске: нужно было пить. Не хотелось терять их расположения: более угрюмый, чем обычно, Акутагава и так немного смущал всех своим внешним видом. Более того Эйми хорошо знала: что у трезвого на уме, у пьяного на языке. За столом, в пылу расслабленной беседы узнать можно было гораздо больше полезного. Эйми наконец почувствовала, как быстро и энергично начал работать мозг. Ей было интересно и приятно наблюдать за этими людьми, да и работа не ждала – свои интересы, интересы Мафии могли появиться именно здесь. Однако дельного было мало — все как-то очень резко возомнили себя знатоками японского. По-русски говорили только в начале и то немного, а после и вовсе прекратили. Эйми как-то неловко стало – она быстро почувствовала почему и теперь украдкой наблюдала за молодой девушкой, сидящей напротив. — Евгений, как имя вашей жены? Глава русской мафии действительно не оправдал ожиданий Эйми. Скорее, даже их… превысил. Казалось, ему было чуть больше лет, чем ей самой; но точно то, что удивило — у него оказались жена и маленький ребёнок. Девушка была совершенно очаровательна: она больше походила на сестру Евгения, нежели на его жену. Светленькая, тоненькая, слишком юная для таких кругов. Эйми не могла отвести от неё взгляда. В чем-то даже жалость просыпалась. — Анастасия, — без особого труда проговорил он на японский манер. — Вот она, кстати, мечтает о высшем. Говорит, что не может отпустить мысль о том, что образование открывает многие двери. — Какие же такие двери? — подчёркнуто вежливо улыбнулась Эйми, обращаясь к ней. — Вот и я голову ломаю, Дазай-сан! У неё же и так как будто всё есть! И уже сейчас! — Правильно, — с улыбкой заметила она. — Я тоже так живу. О «завтра» переживаю, и в руки себя не беру, чтобы «завтра» стало счастливым. Акутагава слушал её внимательно — и так же внимательно следил за тем, куда направляется её взгляд. Пока что не было возможности сказать, что так сильно смущало. Но понял он быстро: русские перестали говорить по-русски. Ещё по дороге на официальную часть встречи ему и Эйми слишком услужливо рассказывали о делах организации на японском, но тогда они хоть иногда переходили на незнакомый для Акутагавы язык. Сейчас же, в ресторане, где добрая половина делегации уже опустошила, наверное, по половине бутылки, говорили только по-японски и по-английски. — Да что ж это такое, — вслух произнесла Эйми, отворачиваясь. Голова уже начинала болеть от постоянных мыслей — и, чёрт бы его побрал — от алкоголя. Надо было строить такое же недоступное лицо, как у Рюноске. В следующий раз она обязательно так и сделает. — Вы в порядке? К ней подошла Анастасия. Эйми пришлось поднять голову — та оказалась довольно высокой – наверное такой, как Акутагава. — Да. Немного неприятно, но… — Вы говорите по-русски. «О, да вы сама очевидность». Анастасия, всё ещё стоявшая над ней, заговорила родном языке — не спрашивая, а будто констатируя факт. Эйми улыбнулась и, сделав как можно более невинное лицо, почти пропела: — Совсем немного. — Почему молчали? — Профессиональный кодекс. Акутагава дёрнул её за рукав, не слишком заботясь о том, как это будет выглядеть. — Что происходит? — Ничего, дорогой мой. Осторожнее, — улыбнулась она ему и отодвинулась. — Извините за этот конфуз, Евгений. Эйми говорила непривычно. Более низко и обрывисто. — Немного… — в пустоту проговорил тот. Русская речь наконец потерялась для Эйми среди неразборчивого шума и звона бокалов.