Над бездной

— Разум может ошибиться, но кровь — никогда. — Это ты о сестре? — Да, — коротко ответил Дазай, звякнув пустым стаканом о стену — так лëд в нём смешно колебался и бился о гранёные стенки. — Что же ты думаешь о своëм последнем увлечении? — съязвил Чуя, снова пытаясь напомнить ему разногласиях с Эйми. Удивительно, но обсуждения этого Дазай всегда старался избежать. — Такие девчонки хороши как любовницы, но не как жëны, — задумчиво протянул Дазай, смотря на Чую блестящими, чуть затуманенными глазами. Сестру он не понимал. Видя то, как быстро менялись её взгляды на жизнь под его влиянием, Осаму даже удивлялся, почему же переманить её на свою сторону не получалось. Казалось, что какая-то неведомая сила держала её в узде, не давая сдвинуться с места. Она ничего не говорила, а Дазай видел, что её привычный мир разрушается стремительно. И безвозвратно. — Какие же девушки, по-твоему, хороши как жёны? — Чуя надменно ухмыльнулся, залпом осушив второй бокал. Как её воспитывали? Кто сказал ей, что способности эсперы получают в наказание за тяжкие грехи? И почему, не веря в это, она всё же пыталась убедить себя? Для кого она воровала правительственные данные? На все эти вопросы Дазай ответа пока не знал. Впервые он увидел её, когда ему доложили об очередном взломе: хакеры работали слажено и методично передавали все данные одному человеку – Футабе Ямаде. Она оказалась совсем девчонкой – училась в средней школе и никаких подозрений не вызывала. Впрочем, Дазая смутило даже то, что информаторам понадобилось больше двух недель, чтобы выйти на неё. Впервые взглянув на неё, он за что-то зацепился: хакеров устранили моментально, а о Футабе Ямаде было приказано узнать подробнее. На это вновь ушло много времени, но через два месяца перед Дазаем была полная её биография: он знал и о детском доме, и о приёмных родителях, и об изменении даты рождения и даже о том, что девочка была эспером. Эспером необычным – всплеск энергии, случившийся в раннем детстве, свидетельствовал о великой силе, но исчезнувшая после этого способность вновь заставляла сомневаться. Что это могло означать? — М? — Осаму уронил голову на стол. — Кто-то вроде Эйми? Вновь раздались за их спинами шаги. Пришедшая незамеченной девушка, тяжело уронила руку на макушку брата, на ходу опëрлась на плечо Чуи и села рядом. Со времён посещения Портовой мафии Дазай сестру видел раза четыре и, признаться честно, о судьбе её особо не задумывался. Она пряталась, изображая благородную обиду – запиралась в комнате и уходила ни свет ни заря, избегая всяческих встреч. И такой расклад длился уже больше полугода. — Подвинься, — она отодвинула полулежащего на барной стойке Дазая локтëм и села, свободнее расставив руки между случайными почти собутыльниками — назвать их так язык не поворачивался, ибо один распивал вино, второй вылизывал уже, наверное, не первую бутылку виски, а она пока была трезвой, но другого слова Эйми не придумала. — К твоему сведению, не все женщины считают замужество своей основной жизненной целью. Он рассмеялся без всякого энтузиазма, глядя на неё. — Беру свои слова обратно. Чуя никогда не видел, чтобы Дазай так на кого-то смотрел. Сказалось, быть может, то, что к приходу Чуи он уже был в стельку пьян, а после этого выпил ещё три стакана; может то, что четырнадцатилетняя Эйми на глазах старшего брата осушала его же стакан виски; может и то, что спорили с ним крайне редко по понятным причинам. — И куда ты столько набрался? — грустно выдохнула Эйми, посмотрев на лежащего на столе брата сверху вниз. — Как собирался возвращаться домой в таком-то состоянии? — Не пей, — Дазай приглушённо засмеялся, уперевшись носом в столешницу. — Это вредно для твоего ментального здоровья. — Как и для твоей печени, — резкий ответ. Чуя обстановку попытался разрядить. В конце концов, пьяный Дазай сам по себе был непредсказуем и опасен. А успокаивать его и разбираться с последствиями сейчас ему не хотелось совершенно. Он попытался рассуждать разумно и образумить хотя бы Эйми. — Он и сам-то не дойдёт, тебя — тем более не доведёт. — А меня поведёшь ты, Чуя, — она посмотрела на него, слабо улыбнувшись. — Ему я не доверяю. Так что кончай бухать. — Обидно... Но справедливо, — приглушëнный голос. На улице было холодно и красиво невероятно. Только ради этой красоты можно было гнутся в три погибели на работе — так думал Чуя. Дазай и Эйми, кажется, воодушевлены были меньше и шли, глядя в большей степени себе под ноги. — Эйми-и, ты хорошая така-ая. — То, какая я хорошая, я в кабинете Мори-сана поняла, — она не огрызалась, говорила тихо и вела уверенно ровными небольшими шагами. И Дазай под её темп намеренно подстраивался – Чуя это сразу почувствовал. — Дуешься на меня? Отвечать она не стала. Жизнь не радовала уже очень давно: брат презирал, родители игнорировали. И друзей, настоящих, верных у неë тоже не было – не осталось. На фоне этого детство казалось относительно счастливым временем. И, задумавшись как-то о том, что происходит, она осознала, что отдала бы всë на свете, чтобы вернуться в то время, когда ничего не знала. Если не так, лучше было бы и вовсе остаться в детском доме. — Эйми, направо, — Чуя тоже говорил негромко, касаясь еë свободной рукой.

— Папа, что это?

Она обняла его за шею, поворачивая голову к идущим по улицам военным.

— Это День Победы. Парад.

— Парад?

— Да, прости.

Футаба впервые видела такое выражение лица отца. Смотря на парадные расчëты — молодых мальчишек, сколько им там лет? — чувствуя общий душевный подъëм людей вокруг, что-то откликалось в груди на дружный крик «ура». Кто-то улыбался, кто-то плакал, и был ли это именно крик или, быть может, нарастающий гул, понятно не было. Она пока плохо говорила по-русски и к отличающимся от знакомых людям ещë не привыкла вовсе, но уже уверенно и свободно играла в казаки-разбойники и футбол; знала, что незрелая рябина — лучший тип оружия в войнушке и что «первое слово съела корова». И эта толпа почему-то совсем не пугала.

— Ты задумалась.

Она не заметила, как и сама заплакала, всё сильнее обнимая отца. Маленькая девочка, которая ничего не знала, но почему-то очень хорошо чувствовала что-то незнакомое, непривычное. И узнать, что это такое, почему всë так тогда казалось ей чем-то совершенно необходимым.

— Хочу домой.

Она стала много читать и смотреть. Потому что история существовала для того, чтобы не повторять предыдущих ошибок. Семилетняя Футаба очень рано это поняла.

— Скоро придëм. Что ж. Ради парочки счастливых воспоминаний можно было продолжать жить. — Нет, — она отвернулась. — К себе домой. Да, домой. Домой, где во всех городах проживания она знала половину двора. Домой, где ждали пусть и скупые на эмоции, но всë же родители. Домой, где происходило всë то хорошее, что когда-то с ней случалось. Домой. Где она хоть кому-то была нужна. И имя, единственное пришедшее ей в голову в тот момент она произнесла достаточно громко, на автомате. — Лена... Но ни Чуя, ни Дазай не услышали. А если и услышали, то не поняли значения незнакомого слова-имени.

***

— Заходи, не стесняйся! — Лена счастливо улыбалась и немного тараторила, от волнения должно быть. Футаба к ней относилась с большой теплотой и на такие, редкие и оттого ещë более очаровательные, детские выходки смотрела с умилением, будто на маленького ребёнка, хоть Лена и была почти на год старше. — Тогда прошу прощения, — Футаба наклонила голову. Она тушевалась и неловко оглядывалась, думая куда бы себя деть. Как-то неуклюже двигались руки и ноги. И девочка, чувствуя себя непривычно деревянно, ощущала себя лишней и какой-то слишком заметной… Лена не один раз говорила ей, что японцы — народ чересчур вежливый и стеснительный; сейчас Футаба понимала, что старается чуть ли не слиться со стенами, коврами, шкафами. — Оля! Кирилл! Вы дома? У нас гости! Лена же, напротив, была шумной и яркой. Выглянул из-за двери маленький мальчик, покраснел почему-то и тут же скрылся. Футаба даже поздороваться не успела и поэтому чувствовала себя ещë более неловко. — Лена, о таком, знаешь ли, предупреждают заранее. Парень показался из-за двери, держа на руках маленького, прячущего лицо Кирилла. Выглянула из-за него и Оля – с ней Футаба уже была знакома. — Володя! — Лена вскрикнула, бросив рюкзак куда-то в сторону двери. — Когда ты вернулся? А где Серëжа? Футаба с некой жалостью посмотрела на влетевший в стену портфель и отодвинула свой ногой — мало ли. Помялась — тёплые семейные отношения, незнакомый молодой человек, его нагловатая улыбка, смех Лены, цепляющейся к старшему брату — от этого было почти обидно, потому что счастье было так близко, но всë же недостижимо. По крайней мере для неё и сейчас. — Здравствуйте! — произнесла тихо. И все разом замолчали. Первой снова заговорила Лена. — Володя! Познакомься, это Футаба, моя подруга, мы учимся вместе. А это Володя, мой старший брат. — Привет. — Да, здравствуйте... Ещë раз. Володя Набоков. Вся семья (или во всяком случае все дети в ней), казалось, были в его ведомстве. Тогда, в первую встречу, он испугал Футабу своим взрослым взглядом. Но Владимир оказался удивительным человеком. Футабе казалось, что знал он всë. Легко поддерживая разговор и с самым младшим братом (а он ведь был на двенадцать лет младше!), и с обеими сëстрами, он был одновременно и абсолютным авторитетом, и объектом обожания: младшие висли то на его руках, то на шее. А Володя, будто не замечая всего этого, вёл себя спокойно и непринуждённо, продолжая заниматься своими делами. Лена им гордилась невероятно — ни дня не проходило без того, как она упоминала брата. То он был примерным учеником, то очередного горе-ухажёра от неё отвадил, то уроки сделать помог. «Брат... — думала Футаба. — Вот что значит — иметь старшего брата».

Как же жестоко она ошибалась.

И правда, образ «обыкновенного» старшего брата рассыпался с появлением в еë жизни Осаму Дазая. Жестокого, равнодушного и подлого. Футаба поверить не могла: чем по существу своему отличались они с Леной, что делало такими разными их старших братьев? Лена бы, посмеявшись, сказала — «страна!», но её рядом уже не было, да и причина явно была в другом; спросить бы у Володи — он, может, и помог бы разобраться. Он никогда не отмахивался от Футабы. — Менталитет русских и японцев, как и многих других народов, разный по многим причинам, — объяснял он когда-то Лене, которая первое время уж очень удивлялась повадкам Футабы: например, кланяться во время разговора. — Вспомни уроки всеобщей истории. Когда в России узнали о Японии, а о Японии — в России? Какая у кого территория? А войско — сравни казаков в степях и самураев! — Самураи — люди чести, — осторожно добавила Футаба, не понимая должна ли благодарить за комплимент или обижаться за принижение войнов родной страны. — Несомненно. Защищать свои убеждения — трудный путь. Точно так же, как и защищать свой дом. Лена, видимо, атмосферу разговора улавливала не до конца. Или, быть может, наоборот уводила от сомнительной темы. — Тяжело представить, что вы питаетесь только одним рисом, — с улыбкой сказала она. — Не только им. — Но испокон веков вы сохранили прекрасные рецепты блюд из него, — усмехнулся Володя. — Вот в этом вам равных нет. — Тебе лишь бы поесть! — шуточно возмутилась Лена. Позже, вспоминая подобные эпизоды, Эйми ловила себя на мысли, что никогда не могла так шутить с братом. — Могу себе позволить! — легко, с мальчишеским задором смеялся Володя. Его комната — кабинет прилежного ученика, а позже студента — был тёмным, но лампа на столе в нём не гасла никогда. — Футаба, ты в нашем доме уже своя, — говорил он ей. — Никто не против твоего присутствия. Я в особенности. Комната Осаму Дазая была пустой и серой. В ней хозяин не бывал. А когда бывал… — Выйди, — говорил он ей заплетающимся языком. — Ко мне придут гости. — Я посижу тихо. — Ну, сиди, — быстро сдавался он. — Пеняй на себя, если не выспишься. «Тяжёлый день, опять?!» — Детям надо спать! — А ты взрослый, скажи? Мечта маленькой Футабы о том, кто будет рядом и сможет защитить от всего мира, раскололась на мелкие осколки, но не исчезла невозвратно — впилась в сердце острыми концами и продолжила проникать всë глубже и глубже. С каждым новым днëм. С каждым новым не скрытым (или скрытым плохо) презрительным взглядом. С каждым его неосторожным словом. С каждой пьянкой — невозможно противным зрелищем. С каждой приведённой домой проституткой. Вопрос о том, почему кого-то любят, а кого-то — нет, тогда возник у неë не впервые. И только тогда Эйми наконец осознала, каких глупостей натворила. Это было единственное, за что Дазая действительно стоило поблагодарить. Впрочем, всë равно было слишком поздно. — Эйми-и. Я люблю тебя. Сильно-о люблю. — Заткнись, Дазай. Она скривилась в ухмылке. Любит? Какая-то странная любовь получается, непонятная. — Эйми... — Не злись на него. Просто он такой, вот и всë. Почему она продолжала любить его — тайна за семью печатями. Может то, что она считала просветлением было не более привычного обмана? Может всë повторялось, как было это в детстве? А может подсознательно она верила Лене, которая хотя и ругала старших братьев и бесконечно называла их придурками, но всё же так беззаветно любила их… — Заходи, алкашня. Чуя пнул его коленом под зад и вылез из-под его руки, наконец разгибаясь. — Кто бы говорил. — Катись уже. Дазай теперь уже сам, держась за стену, заковылял куда-то вглубь квартиры. — Прости, что мы тебя побеспокоили, — Эйми за спиной Чуи теперь говорила настолько тихо, что Накахара почти не слышал еë, даже стоя рядом. — Считай, что буду должна. И спасибо. Сделав шаг, она и сама пошатнулась, немного завалившись на него. Чуя обеспокоенно подхватил еë, гладя строго сверху вниз. — Ух ты. А это ведь всего три стакана, — задумчиво протянула она. — Совсем не умею пить. — Я помогу. — Знаешь, Чуя. Ты подозрительно часто рядом, когда мне хреново. Может, женишься на мне? И улыбнулась широко, тут же положив голову ему на плечо. Чуя хмыкнул, зашëл в квартиру и, не снимая обуви, прошёл в комнату. Положил на футон, опуская медленно, чтоб не разбудить, и улыбнулся. Да уж, иметь семью, пожалуй, было не так уж плохо. — Ты сейчас нëс мою сестру? Стоявший в дверях Дазай улыбался так жутко, будто был совсем трезвым. Чуя, медленно поднимаясь с пола, хмурился, ощущая острое желание впечатать его в стену. Не совсем обычное чувство, какое-то другое, граничащее с обидой. «Я бы любил свою семью, — появилась в голове отчëтливая мысль. — Но у меня её нет». Вытолкнув его за дверь, он всë же вцепился Дазаю в воротник, приложив не сильно о стену. — Вот и заботься о своей сестре. Или мне напомнить тебе, что она почти две недели жила у меня из-за того, что ты гулял, бухал? А может мне напомнить, что три дня назад ты вообще забыл о еë существовании? Ты хоть в курсе, что у неё День рождения был недавно? — Это не твоë дело. — Мерзость, — Чуя отпрянул, отряхивая руки. — Она тебе в больнице кровь сливала и чуть ради тебя в Мафию не вступила. И почему возле таких подонков как ты всегда хорошие люди собираются? — Не завидуй мне, Чуя, — он снова усмехнулся, сверкая хищным взглядом. — А если завидуешь, попробуй отобрать её. Впрочем, я не прочь и поторговаться. И Чуя ударил его. — Идиот... Мне еë очень жаль. «Так жаль…»

***

Шаг. Второй. Больно не было, обидно — тоже. Она шла по набережной, совершенно не скрывая своего присутствия. Дазай сбежал. Сбежал, бросив еë на растерзание стае собак — это теперь было очевидно. В душе было пусто — хотелось даже рассмеяться, но сил не было. Эйми прекрасно понимала, что именно происходит и даже знала, что должна делать. Но голову — так не к месту — занимали чувства: обида на брата, злость, горесть. Как же он мог? Почему? То, что поступок этот был ради того, чтобы отвлечь внимание от себя, Эйми осознавала очень хорошо. Очевидно, по его плану Мафия займëтся ей, а он в это время успеет спрятаться настолько хорошо, чтобы никто и никогда его не нашёл. Шаг. Ещё один. — Дазай, сволочь! — повторяя за Чуей, шептала Эйми, пинала попадающиеся под ноги камни. Злость закипала, но не сдвигала с место горе. Да, конечно. На предательстве брата жизнь не заканчивалась. Его не было раньше, ничего, что не будет сейчас и никогда впредь. В конце концов семья — не панацея. Одинокой быть спокойнее. И безопаснее. Шаг. Шаг. Она не чувствовала, как сами по себе текут по лицу слëзы. Ни семьи, ни друзей. И нагоняющая смерть. В таком юном возрасте, так скоро. Шаг. Другой. Надо идти быстрее, иначе можно опоздать. Вырвался из груди хриплый выдох и Эйми побежала настолько быстро, насколько могла, вытирая на бегу всë не останавливающиеся слëзы. — Эй, человек, — начал было Кагуцути. — Исчезни! — закричала она, пугая прохожих. — Уходи прочь! Она мечтала, как все мечтают: быть нужной родителям, иметь друзей, веселиться, гулять, радоваться жизни. Потом поступить в университет — не ясно какой, но поступить — получить образование, сделать карьеру. Найти особенного человека... Который будет любить больше всех на свете, который станет опорой. Нередко пытаясь представить его себе, она каждый раз терпела крах — лицо не складывалось в голове и видела она только его руки. И голос слышала чëтко. Представляла, как он будет обнимать еë и защищать; думала, что он будет сильным и добрым, что он (самой уже не хотелось, да и сил не было) уничтожит всех тех, кто обижал еë когда-то. Она не держала на людей зла, но всë же испытывала некоторое моральное удовлетворение оттого, что кто-то, по чьей вине страдала она, однажды, быть может, получит по заслугам. Думала о детях... О том, что жить еë семья будет долго и счастливо. Она верила, что однажды соберëт дома большую библиотеку — книги Эйми обожала настолько, что опасно было вести еë мимо книжного магазина — и снова сходит на рыбалку, что осуществит все те пункты, что писала однажды в своëм дневнике. Глупости. Кагуцути, как выдумка, исчез. Сказки не было и быть не могло. Она рано поняла, что настоящей любви не существовало. А если она и была, то очень немного. И редко. Крайне... Размышляя об этом, она отмечала, что часто в жизни случалось так, что девушки в лучшем случае считали друзьями тех парней, которые всеми силами старались помочь и поддержать. Иногда принимая это как должное или называя слабостью, девушки боготворили каких-то уродов, а после рыдали над своей разбитой жизнью, жалуясь всем на то, как им не повезло. Эйми такую картину наблюдала постоянно — в особенности в окружении родителей. Поэтому то, что любовь — дело наживное, это она тоже для себя решила рано. Как и то, что если будет в её жизни такая ситуация, то она выберет того человека, который искренне любит еë, а не того, к кому симпатию испытывает она. Что происходило сейчас? Могла ли она снова так уверенно говорить об этом? Чуя ей нравился, нравился так сильно, как раньше ей не нравился никто. Сначала она зацепилась за его внешность. Заметный в толпе, с яркими волосами и глазами, с каким-то потрясающим вкусом в одежде, Чуя несомненно притягивал взгляды. Эйми была слаба перед красивыми мужчинами и никогда этого не стеснялась, признаваясь открыто. Но испытывать слабость и влюбляться — вещи разные, не поспоришь. Чуя Накахара был сильным, властным, бесстрашным, но (это оказалось открытием) весьма заботливым и терпеливым. Он не бросал в беде своих подчинённых и коллег, регулярно вытаскивал из неприятностей Дазая и к ней самой отнëсся с особым пониманием и без предрассудков, настолько хорошо, что Эйми не могла понять причины его доброты — только то, что он забрал еë жить к себе уже далеко выходило за рамки обычной вежливости или снисходительности. Как она могла не влюбиться в человека, который всегда оказывался с ней в самые тяжёлые моменты и помогал по мере своих возможностей? Особенно живя с Дазаем... Эйми не знала, каким станет Чуя — все люди склонны меняться под влиянием обстоятельств. Тем более, Чуя был мафиози и, она была уверена, организацию свою никогда бы не предал. И принять то, что её и его интересы рано или поздно столкнутся, она почему-то не могла. — Помогите. Пожалуйста. Опуститься до просьбы о помощи. Невыносимо. Эйми залезла в здание через окно (вот ведь живучая тварь, смеялась она потом про себя) и теперь сидела на подоконнике, отведя взгляд в сторону. — Я должен сделать это? — Анго, не поднимая взгляда на девушку, быстро писал что-то. Кажется, совершенно к ней не относившиеся. Эйми к Анго относилась настороженно — и, можно сказать, почти не любила. — Мой брат считал вас своим другом, Анго-сан. Он тяжело вздохнул, глядя на неë. Было ли это достаточной причиной? Конечно, нет. Но почему-то отказать не позволяла совесть. — Возьми. Попытайся договориться с этим человеком.

***

— Здравствуйте. Эйми поклонилась, ожидая, пока мужчина ответит хоть что-нибудь. — Стоит поговорить с Анго. В последнее время сюда ходят слишком часто. Танеда не злился. Эйми не видела этого, но почему-то была убеждена. Слишком уж спокойным был его тон. — Простите, — она наклонила голову. — А ты гораздо скромнее своего брата. Эйми так и стояла, слегка склонившись. — От результатов нашего разговора зависит моя жизнь. Не кажется ли вам, что вести себя тихо — наиболее верное решение? Танеда рассмеялся, указывая на место напротив себя. — Садись. Эйми, правильно? — Да, господин. Глядя на девочку, совсем ещë ребёнка, с глазами испуганными, и поблёкшими, мужчина понимал, что сейчас она боится всего. И осуждать ребëнка, пусть и не совсем обычного, за то, что ему страшно, было довольно глупо. В этом мире всë держалось на вранье, власти, деньгах... На многих вещах, смотреть на которые не хотелось. Отчаянье, месть, ненависть, алчность, подстрекательство, манипуляции, предательство... Танеда не считал, что надо что-то изменить. Но вдруг возможно? После последнего разговора с Мори Огаем он был убеждён, что эта девочка могла бы сделать хоть что-то. — Почему я должен помочь тебе? Она смотрела в окно и дышала ровно, почти не шевелилась и не издавала никаких звуков. А потому вопрос, заданный ей столь внезапно, мужчину почти шокировал. — А вы жить хотите, Танеда-сан? Старшие, будучи более сильными, имея авторитет, манипулировали молодыми, называя это заботой и наукой; молодые — старшими, воспевая прогресс и свободу. И все презирали друг друга. В том, что в человеческие чувства верить нельзя — почти никогда — Эйми вновь убедилась в тот день. — Во мне живëт страшная сила. Опасная для всех вокруг. Люди видели и слышали только то, что сами хотели. Более красивое слово, более удачный друг — в погоне за собственным счастьем каждый был готов обречь на несчастья хоть целый мир. — А я не хочу убивать, — голос решительный, но взгляд всё такой же растерянный. — И думаю, вы тоже не хотите. Нет, она была точной копией старшего брата — стоило только присмотреться, копнуть поглубже. И Мори Огай был не прав, сравнивая еë с одуванчиком, который вырастает везде, пробивая даже асфальт, и живëт так, как ему вздумается. Сравнивал на русский манер — видимо, сама же Эйми, вспоминая о жизни в России, подала Мори идею.

Потому что, когда затаптывают очередной одуванчик, этого даже не замечают.

— Думаю, есть одно место. Нужно было отказаться от нечеловеческой силы. И Эйми показалось, что здесь и думать не о чем. — Но туда же рано или поздно придёт твой брат. Она замолчала надолго, снова склонившись и ответила неожиданно громко, но холодно и равнодушно. — Спасибо вам. «Я знаю — и этого достаточно». Может, там и могло что-то измениться.

***

— Здравствуй. — Привет, — Эйми повернула к нему голову и посмотрела через плечо, хлопнула свободной рукой по стулу рядом с собой и тут же опрокинула в себя стакан. — Или, вернее… Здравствуйте, Накахара-сан. Так ведь лучше? Он молча сел рядом, скосил взгляд в еë сторону. Обычно уверенная и улыбчивая, сейчас она выглядела человеком в глубокой депрессии или тяжёлом запое. Невольно Чуя вспомнил Дазая: как же в этот момент были похожи их глаза! Стеклянные, жуткие, смотрящие сквозь него. — Что будешь делать? — Снимать штаны и бегать, — огрызнулась она. — Уйди, старуха, я в печали. Оба снова выпили, Эйми что-то невнятное и скорее всего безалкогольное — без Дазая ей бы точно не продали, а пить сакэ с Чуей она отказалась сразу же. — Будь добра, не порть людям психику. И без тебя ненормальных достаточно. Положив голову на руки, Накахара тяжело выдохнул. — Ты уже знаешь? — аккуратно спросил он. Эйми невесело усмехнулась, явно расслышав эти слова, и вдруг резко помрачнела. — Да, — лаконичный ответ. Она отодвинулась от стойки, глядя на него без всякой ненависти, но всë же слишком безразлично, не как раньше. — Рвётся-то оно, Чуя, там, где тонко. — Прости меня. Это само получилось. Я... — Да забей, — нерадостная улыбка. — Я сама виновата. Прощай. Слëз уже не было. Узнав о том, что Мори на неë вывел именно он, Эйми почувствовала себя преданной куда больше, чем когда сбежал Дазай. Симпатия, может даже любовь, рассыпалась пеплом от одного лишь поступка, и моментально стало невыносимо больно. Вновь осела в голове мысль о том, что верить людям нельзя. Особенно друзьям. Заслужила ли она такое и чем заслужила — Эйми уже не пыталась понять, за что наказывает еë судьба. Все силы уходили на то, чтобы остаться невредимой, о мелочах думать попросту не было времени. Она остановилась, окинув тяжёлым взглядом ярко-красное здание. Это было либо последней надеждой на спасение, либо местом смертного приговора. — Здравствуйте, — низкий поклон, взгляд пронзительно-острый, почти леденящий, а голос безжизненный, выдававший полное ко всему безразличие. — Меня зовут Эйми Ямада. Танеда-сан должен был обо мне предупредить. По крайней мере здесь её ждали.