Над бездной

Фудзиока остаётся в одиночестве где-то вдалеке от Йокогамы. Их с Эйми комната в общежитии (теперь уже нет, мысленно одёргивает Фудзиока и опечаленно вздыхает, думая, как отучить себя думать о бывшей соседке как о чём-то постоянном, прекрасном в её жизни) пугает, отталкивает своей пустотой. Эйми словно сбежала. Сколько её вещей осталось здесь! На кровати валяются раскиданные учебники вперемешку с одеждой; Фудзиока находит записку — написанную явно в спешке на листке из любимого блокнота, подаренного на последний день рождения ей же, Фудзиокой — и узнаёт почерк, ощущая ничем необъяснимую тоску и боль. Такой неизменно корявый… «Если что нравится, возьми себе. Если нет — отдай, выбрось, сожги, но у себя не оставляй.» Что за бред, по-доброму усмехается она. Эйми действительно уходила в какой-то новой одежде, такую Фудзиока у неё никогда не видела; кажется, с собой она увезла лишь куртку. А здесь… Оставила почти всё. И что же тогда, спрашивается, было в рюкзаке? «Книги» — ответ находится молниеносно, и девушка снова горько усмехается от предсказуемости своей подруги — она не изменилась как минимум со времён интерната. Дальше — больше: одежду было решено пока не трогать, лишь убрать с видного места и заняться ей чуть позже. Но письменный стол точно нужно было разобрать как можно скорее — уже вечером Фудзиоке обещали нового соседа. Но два ящика оказались полностью пусты. Оставалось лишь благодарить Эйми за избавление от лишней работы. Но третий скрыл в себе обрывки листов, скомканные письма (это в двадцать первом веке!), которые Эйми писала по ночам и никогда не отправляла. Обычная линованая бумага, всё тот же неразборчивый почерк, разные ручки, разные даты. Фудзиока не стала разбирать содержимое записок, справедливо решив, что это будет неблагородно и подло — читать что-то, написанное чужой рукой и не ей. Но позвонить Эйми она всё же решила. Просто… Узнать, добралась ли? Спросить, чем собирается заниматься дальше? Попрощаться? Набирая номер, Фудзиока поймала себя на том, что готова расплакаться. О, сколько же они с Эйми не успели сделать и уже не сделают! И та, словно подтверждая тревожные мысли, не взяла трубку. Звонок первый, второй. Тридцатый монотонный гудок подряд. Тишина и искусственная, безразличная, но кажущаяся теперь тревожной фраза «абонент находится вне зоны доступа сети». — Я так и знала, что не получится сохранить дружбу, стоит одной из нас покинуть университет, — прошептала Фудзиока, вглядываясь в потемневший экран. — Глупо было надеяться, правда? А телефон, на который поступали звонки, уже валялся разбитый где-то недалеко от железной дороги. Больше Эйми его не включит и не увидит. Никогда. И знать ей не хотелось о том, что Фудзиока думает о ней, о её отъезде, оставленном бардаке. Как же хотелось верить, что этой милой, скромной, но порой слабенькой девушке станет лучше без неё. А самой Эйми будет лучше без воспоминаний, без разорванных писем, забытых — оставленных — навсегда в Токио. Одно из них, самое первое и самое глупое, она, на удивление, помнила наизусть — только его она на самом деле оставила Дазаю. Чтобы вновь оправдаться, чтобы не чувствовать себя виноватой слишком сильно. После она часто намеревалась связаться с братом. Но так ни разу не набралась смелости и потому писала бесконечные письма и записки, чтобы хотя бы ненадолго забыться.

Брат, должна сказать тебе, Осаму Дазай, Уважаемый старший брат, так сложилось Как трудно оказалось начать. Я не научилась писать письма, не научилась красиво говорить, не научилась требовать… Я не научилась многому из того, чему ты пытался меня научить. Да, ученица из меня не очень. Но (прошу, похвали меня) сегодня я впервые повела себя как самая настоящая эгоистка. Я впервые в жизни не задумалась о последствиях и исчезла настолько быстро, что не успела пожалеть об этом. Я подумала о себе, брат, и этому должна была научиться раньше. Ты был хорошим учителем и ярким примером, а я прилежной ученицей. Я пыталась понять тебя и пыталась полюбить. Но ты так и не захотел увидеть во мне человека. А оставаться Исчадием ада и жить ради тебя я не готова. Я очень долго боялась: за свою жизнь, за твою, за жизни родителей (ты, может, не знал, но они есть. Хотя, кого я обманываю, конечно же ты знал). Но при новой встрече с тобой во мне что-то сломалось. Потому что ты не ценил ничего из того, что я пыталась сделать для тебя. Да, я считаю тебя виноватым, ты понял правильно. И кажется, что я в праве так считать. Но не думай об этом и продолжай жить дальше — этого я тебе желаю больше всего и больше всех. Я искренне хочу однажды увидеть тебя счастливым. Но, увы, жертвовать собственным счастьем, собственной жизнью для этого я не готова. Знаешь, почему-то меня не покидает чувство того, что мы не можем находится в одном месте в одно время, зная о существовании друг друга. Что так умрешь либо ты, либо я. Мне часто снилось нечто подобное. Но, наверное, я просто окончательно сошла с ума и мне действительно пора лечиться. Пока же я просто сбежала. Потому что семьи из нас с тобой уже не вышло, начинать строить её сейчас я тоже не готова. Я снова смело и открыто, как научил меня ты (правда мужества мне хватило только на то, чтобы написать это), заявляю, что не готова смотреть на то, как рушится моя жизнь. Поэтому я буду скрываться так долго, как посчитаю нужным. Конечно, для тебя не составит труда найти меня, забрать, убить — есть ли в этом мире то, что тебе не под силу? Я прекрасно понимаю и готова к этому. Ты верно говорил, брат, я очень юна и, наверное, глупа. Но, пожалуйста, будь уверен, что я не исчезну из твоей жизни безболезненно. Впрочем, угрожать тебе мне не очень хочется. Пока я просто прошу тебя уважать моё мнение. Хотя бы сейчас… P.S. И да, я не ломала симку и не выкидывала телефон, потому что это не поможет мне, если меня начнут искать. Кто это будет: ты, Мафия, директор или правительство — это не важно. Поэтому… Не знаю, зачем написала это. Но зачëркивать, пожалуй, не буду. Береги себя. Твоя младшая сестра, Эйми Ямада

Прислоняясь к оконному стеклу, в тот день тяжело выдыхал Осаму Дазай. Тихо захлëбываясь слезами, цеплялась за раму Эйми Ямада. Она всегда говорила, что огонь не похож на другие стихии. Будучи таким же обманчивым и опасным, он всë же остаётся честным. Земля уходит из-под ног, ветер убегает куда-то за горизонт, вода обтекает лежащий на еë пути камень, а огонь либо погибает, либо добивается своих целей. Эйми была, однажды стала, отражением своей способности. Стойкая, решительная, она, сама того не желая, пленяла людей своим смелым взглядом и уверенной улыбкой. «Огонь — достоинство и честь, — говорил Дазай, зевая. — Если это так, то моя сестра идеальный для Исчадия ада человек». Будучи безоговорочно честной и принципиальной, Эйми Ямада много страдала и часто билась лбами с теми, кто не собирался принимать еë позицию легко. В экстренных ситуациях признавая единственное правильное мнение — своë — она не слушала никого и пыталась добиться своего. А потому терпела. Терпела и не надеялась на людей, а потом вдруг разбивалась в самый, казалось бы, глупый момент. И вдруг плакала, вдруг чувствовала как болит и сжимается что-то в груди, вдруг чувствовала острую необходимость, даже почти потребность, в чьей-то любви. Эйми Ямада жила будто волнообразно, и каждый новый накат повторял старый: спокойствие, подъём, ощущение силы и срыв. Она существовала в таком режиме с детства и уже переживала все эти эмоции через призму апатии — счастливая улыбка и пустые тёмные карие глаза. Почему-то, даже зная, что нельзя ни на что надеяться, она все равно постоянно обжигалась. И, что было действительно ужасно, ей казалось, что всë под контролем, что она не ценит никого, кроме себя… Но так было только до тех пор, пока её не предавали. Почему так происходило и почему такая сильная в обычное время Эйми не могла взять себя в руки она не знала. Может это было её пределом, может по-другому она не могла по определению…

***

— Следы? — Ни одного. — Камеры? — Просматривают. Дзëно невесело рассмеялся и покачал головой. — А ведь действительно Дазай, нечего сказать. Лисица. Поезд перерыли, перевернули вверх дном, на следующей же станции. Сайгику, остановившись над пустым сидением, чуть не скрипнул зубами — девчонка прыгнула из идущего на полном ходу поезда и либо сдохла, либо успела скрыться. «Равновероятно, — подумал тогда он. — Она эспер. Но не Бог».

***

Петлять по Йокогаме — что за дурацкое занятие! На каждом углу камеры, везде ходят люди. За полчаса нахождения всего лишь на окраине города Эйми двадцать минут просидела в мусорном баке. Катастрофа. — По крайней мере это весело! Или же убого. От прозвучавшего в голове голоса на мгновение пробило дрожью. — Это ты, Кагуцути? Снова объявился? — Снова объявилась ты, — нравоучительно заявил голос. — Я был всегда. — Я помню. Спасибо, господин Кагуцути, за моë счастливое детство. Эйми огрызалась от безысходности, но почему-то совершенно не ощущала страха. Казалось, что улицы наблюдали за ней, что каждый проходящий мимо агент правительства или, того хуже, Ищейка. — Что мне делать? — Я тебе не справочная. Сама разбирайся. — Чем я так тебе не угодила? — Риторический вопрос, — звучит ей в ответ, и она усмехается. Эйми как-то неестественно хохотнула, скривившись в какой-то непонятной гримасе. Хоть девушка никогда ни на кого не полагалась, она всë же привыкла находиться в окружении людей, поддерживающих её. Привыкшая к успеху и победам, она довольно болезненно переживала неудачи, поэтому зачастую невольно, на подсознательном уровне нуждалась в чьем-то одобрении. — Ты не будешь чувствовать себя одинокой — не будешь понимать этого, — когда-то говорила ей Йосано, собирая еë длинные каштановая волосы в пучок. — В тебя легко влюбиться, Эйми. Ты яркая, смелая. Только в какой-то момент люди вдруг отвернутся от тебя. И тебе станет обидно. Обидно, но не больно. Ты никогда не будешь одна. «Ты была права. Мне стало обидно…» — Много думаешь, — упрекнул её Кагуцути. — Действуй. Эйми промолчала. Она отчего-то не чувствовала боли и шла быстро, будто и не она это вовсе минут двадцать назад выпрыгнула из поезда, несущегося со скоростью под двести семьдесят километров в час. «Меня быстро найдут». Распуская волосы, она чуть наклоняла голову вниз, пряча яркие глаза. «Как невовремя». Впервые радуясь тому, что внешность у неë не такая выдающаяся, как у брата, Эйми Ямада опасалась только за то, что внимание опытных ищеек может привлечь любая необычная мелочь в еë поведении. «Минут пятнадцать у меня есть. Надо выбираться отсюда». Перебираясь через мусорные свалки, петляя по малознакомым улицами и сменяя одежду в переулках, Эйми Ямада ни на секунду не переставала обдумывать свои дальнейшие действия. И еë, и Агентство сейчас могла спасти и погубить — в равной степени, как отмечала Эйми — любая мелочь. Связываться ей было не с кем, да и без вариантов — не было ни телефона, ни денег на его покупку. По этой же причине закрывались перед ней и перспективы использования второго паспорта. От посольства она неблагоразумно уехала по собственной воле, а возвращение в Токио теперь казалось невозможным. Можно было бы получить средства в банке — счета и еë, и брата, во всяком случае некоторые, были доступны. Но такую операцию засекли бы моментально — еë покрутили бы в этом самом банке. «Дура. Сбежала бы, и дело с концом. А теперь что?» — Ты же и сама знаешь ответ. Эйми прислонилась к стене и судорожно вздохнула. — Боюсь, что ты прав, Кагуцути.