Серебряные нити Аверона

      Точильный камень, направленный умелой рукой, плавно проехался по лезвию. От стен библиотеки отразился эхом металлический скрежет.       — Почему ты не отнесёшь свой кинжал точильщику? — Федериго оторвался от разложенных на столе бумаг и поднял взгляд на брата, — Сделай доброе дело, награди меня тишиной.       — В оружии я разбираюсь получше некоторых мастеров. А эти неучи только испортят мне хороший клинок, — Ламберто пожал плечами и вернулся к своему занятию, — К тому же, гораздо интереснее сидеть тут и разбавлять твои унылые изыскания своим присутствием. К слову, чем ты занят третий час?       — Подсчитываю доходность ремесленных цехов. Отец поднял налоги. Думаю, это было несвоевременное решение. Вчера слышал на улице разговор подмастерьев, они упомянули, что за недостатком средств приходится закупать дешёвые материалы. Отец доведёт цеха до разорения, а это ни к чему.       — Как я и сказал, ужасно уныло. Зачем ты лезешь в дела по управлению городом? Правитель у нас, кажется, всё ещё Лучио. Или я что-то пропустил?       — Наш благоразумный отец, как и ты, мой дорогой брат, — Федериго приподнял бровь, давая понять, что после долгих и мучительных часов за пыльными бумагами он способен только на язвительность, но никак не на пространные объяснения, — любит сначала решать, а потом уже думать.       — Да, бесспорно, без тебя Аверон давно погряз бы в разрухе, — иронично ответил Ламберто, продолжая точить клинок, — Я понял бы такие стремления к управлению делами государства со стороны Леонцио. Как никак, из нас троих он старший. И наследовать права на правление придётся ему. Если, конечно, ты не собираешься его устранить, — юноша кивнул на кинжал в своих руках и картинно провёл пальцем по горлу, — хотя оружием ты владеешь не лучше нашей матери, давно отправившейся в мир иной.       — Леонцио при первой возможности сбежал от обязанностей наследника в тихую семейную жизнь. Ему до Аверона нет никакого дела, и я не думаю, что ситуация изменится.       — Ну а ты не собираешься свить семейное гнёздышко где-нибудь подальше от этого города, да поближе к морю? Так и состаришься за бумагами. Смотри-ка, ты уже цветом кожи с ними слился, — Ламберто указал кончиком лезвия на руку Федериго, которая и правда была едва ли не бледнее исписанного аккуратным почерком листа.       — Ты прекрасно знаешь, что я не могу, да и не хочу сейчас думать о браке.       — Да, да, да, после той прекрасной незнакомки, что сбежала от тебя к вскружившему ей голову торгашу. Поезжай-ка со мной в Венецию, и я покажу тебе действительно чудесных барышень.       — В ближайшем борделе? — Федериго усмехнулся, — Уж лучше продолжай пытать мой слух заточкой оружия, чем историями о твоих похождениях.       — Знаешь, в чём твоя проблема? Ты не умеешь расслабляться. Готов поспорить, ты и во снах читаешь свои пыльные фолианты.       — Такова цена за благосостояние народа.       — Вот пусть народ и расплачивается. Или отец, на худой конец. Ты-то здесь при чём?       — Народ и так расплачивается. За вспыльчивость правителя. Тебе напомнить, что отец сотворил с тем слугой на прошлой неделе?       — Который потерял ключи от винного погреба? Я обошёлся бы с ним суровее, к чёрту таких слуг. Те двадцать ударов плетью, что он получил — небольшая плата за рассеянность.       — Сразу видно, вы с отцом одной крови.       — А в тебе и крови не осталось, одна пыль да чернила.       — Ты нарываешься на проверку моих способностей в фехтовании.       — А вот это уже разговор! — Ламберто спрыгнул со стола, на котором сидел, — Откладывай в сторону свои налоги. Я несу мечи.       Через несколько минут по коридорам вовсю разносился звон стальных клинков. Слуги, привыкшие к обычаям семейства Мартинелли, продолжали невозмутимо заниматься своими делами: в шутливых схватках сыновей герцога не было ничего удивительного. С тех пор как год назад стены родового поместья в Авероне покинул Леонцио — старший сын Лучио Мартинелли — баталий стало гораздо меньше. Но слуги всё равно исправно раз в месяц проверяли дорогие алые — в цвет фамильного герба — драпировки и гобелены на предмет порезов и дырок от оружия. Лучио сыновьям не препятствовал: старый синьор хранил убеждение, что фехтование — неотъемлемая часть юношеского образования. Тем более — если дело касается будущих правителей города-государства. Время было неспокойное, и случись война — сталь придётся брать в руки не только ради забавы. Возможно, где-то в глубине души герцог Аверона сожалел о том, что ему так и не довелось увидеть живые блестящие глаза своей новорождённой дочери, вслед за которой отлетела на небеса душа не перенёсшей четвёртые роды супруги. Но сыновьям он всегда говорил, что горд тем, каких храбрых и бесстрашных наследников оставит после себя.       Ламберто, младший из братьев, переняв от отца несдержанный и гордый нрав, оказался наиболее близким Лучио по духу и одновременно наиболее далёким от дел государства и всего, что так или иначе заставляло юношу сидеть за бумагами без движения. В свои двадцать три года в душе он оставался ветреным мальчишкой. Меняя девушек чаще, чем успевал запомнить их имена, Ламберто стал настоящим мастером красноречия и сладкой лжи. А горячая кровь Мартинелли, проявившаяся в нём в наибольшей степени по сравнению с остальными сыновьями герцога, не давала избежать ни единой возможности для дуэли или обыкновенной уличной драки. Неуёмная ярость и талант находить себе врагов стали причиной того, что уже в семнадцать красивое лицо, не выходящее из романтических мечтаний всех девушек города, перерезал от уха до верхней губы грубый шрам. Впрочем, эта черта только прибавила Ламберто привлекательности. Он был красив, вспыльчив и чертовски самоуверен.       Федериго же, вопреки младшему брату, не перенял от отца ни агрессивности, ни поспешности в принятии решений. Рассудительный двадцатипятилетний мужчина был погружён в науки и с искренним увлечением собирал библиотеку трудов античных философов. Рукописные книги было тяжело достать, да и стоили они недёшево, но Федериго, в отличие от Ламберто, неплохо умел экономить на личных расходах. Тихий и спокойный, он больше походил на свою мать. С малых лет проявив глубокий ум и талант к математике, с возрастом он увлёкся политикой и стал помогать отцу в государственных делах. Синьор и его наследник представляли собой почти идеальное партнёрство: спокойный расчёт Федериго уравновешивал резкую вспыльчивость Лучио, а частая нерешительность сына компенсировалась уверенностью отца. Если Ламберто был похож на портреты предков Мартинелли, развешенные по стенам в центральной зале, то Федериго больше походил на мать не только характером, но и своей внешностью. Прямые чёрные волосы обрамляли бледное лицо, и даже небольшая щербинка между зубами была точь-в-точь такая же, как у почившей супруги герцога. Этого внешнего недостатка он стеснялся и с детства приучил себя улыбаться, смыкая губы. Федериго никто не подумал бы назвать красивым, но в его чертах бесспорно угадывалось внутреннее благородство.       — Тебе не кажется крайне глупой затеей фехтовать на заточенных клинках? — Федериго принял из рук брата оружие и встал в боевую позицию.       — Пара шрамов только добавит тебе мужественности, — рассмеялся Ламберто и пошёл в атаку, не дожидаясь сигнала о готовности от своего соперника.       — Разумеется, кому об этом знать, как не тебе, — мечи сталкивались с яростным звоном, наполняя коридор музыкой боя, — И что же, твоим ночным спутницам нравится изрубленное в клочья тело?       — Я немало плачу им за то, чтобы они вполне однозначно выражали своё восхищение.       — Однажды отец приведёт тебе какую-нибудь родовитую синьору, и золото из твоего кошелька будет идти на её бесчисленные платья, а не в карманы держателей притонов.       — О, не сомневайся, я найду возможность иногда сбегать из удушливой семейной спальни. Иначе я сдохну от скуки.       — Скорее от меча какого-нибудь ухажёра одной из твоих фавориток.       — Неплохой вариант. Не хочу умереть от старости, заживо сгнивая в постели в окружении толпы рыдающих детей, — Ламберто, казалось, совершенно не отвлекался на разговор. Стиль боя полностью отражал его самого: изящная смесь грациозности, нахальства и высокого мастерства. Он был профессионалом в фехтовании и понимал это. Впрочем, брат не сдавал позиции, с отточенной методичностью отражая атаку за атакой. Ламберто явно преувеличивал, когда порой язвил насчёт неумения Федериго сражаться. Средний сын Лучио не лез в бой, не напирал и не совершал изящных выпадов, но меч его всегда бил точно в цель, не оставляя противнику ни шанса.       — По-твоему, лучше сгнить в склепе в тридцать?       — А почему нет? Тогда по мне будут лить слёзы прекрасные синьоры, а не родственники, за трагичными рожами скрывающие ликование от мысли, сколько золота теперь перейдёт к ним в наследство.       — Судишь по себе, братец? — меч Федериго отточенным движением выбил клинок из руки Ламберто. Металл звякнул о каменную кладку пола.       — У всех нас есть тайные желания. Не строй из себя праведника, — проигравший протянул руку в знак окончания дуэли. Федериго сделал шаг вперёд, пожимая ладонь брата, и в то же мгновение левая рука Ламберто, сверкнув кинжалом, оказалась у горла противника, — Ты мёртв.       — Бесчестно, — Федериго пожал плечами, кончиками пальцев отстраняя лезвие от своего горла.       — Я вышел победителем, а ты уже мог истекать кровью в пыли. Правила пишут те, кто остался в живых.       — Тогда какой в них смысл?       — Вот именно, дорогой брат. Никакого, — Ламберто вернул кинжал в ножны, — идём за вином, я хочу выпить.

***

      — Тебе обязательно уезжать так скоро? — Беатриче оторвалась от ткани, на которой третий час подряд вышивала красные маки, и подняла взгляд на своего супруга.       — У судна, переправляющего шелка на Запад, сменился владелец. Мне нужно обговорить с ним условия торговли. Иначе могут возникнуть проблемы, — Марчелло подошёл к женщине и протянул ей руку, призывая подняться. Беатриче встала, и супруг нежно заключил её в объятия, — Я скоро вернусь. Обещаю.       — До Генуи путь неблизкий. Будь осторожен, прошу тебя, — Беатриче отстранилась от мужчины и взглянула ему за плечо, где играл на полу их четырёхлетний сынишка. Мальчик увлечённо конструировал башенки из грецких орехов, отбегал на несколько шагов в сторону и разбивал свои сооружения метким броском камешка, — Ансальдо совсем не видит отца.       — Он под хорошим присмотром, — Марчелло улыбнулся, коснувшись ладонью щеки жены, и оглянулся на мальчишку, — Видишь, он растёт архитектором. Или захватчиком крепостей, — мужчина рассмеялся и одобряюще кивнул сыну, когда тот метко сбил одним броском сразу четыре ореха, — Не волнуйся. Я не задержусь дольше месяца.       — Если за это время я от скуки заполню вышивками все твои рубахи — не смей меня винить, — Беатриче улыбнулась и рукой поманила сына к себе, — Анс, подойди-ка. Попрощайся с отцом.       — Хорошей дороги, папа, — мальчик подбежал к мужчине, обнимая того за ногу.       — Я привезу тебе ракушки с моря, договорились? — Марчелло потрепал мальчишку по волосам. Такие же светлые, как его собственные, они были фамильной чертой всей семьи Ринальди. Их предки, перебравшиеся в Аверон из Сицилии, вели свою родословную с Севера. Впрочем, теперь уже неизвестно, выходцами какой именно страны они когда-то были. Южная Италия вообще богата на нестандартные для этой местности светлые волосы и голубые глаза — вероятно, таково наследие норманнских завоевателей, пришедших сюда много веков назад.       — Ты говорил, что заедешь к Лучио перед отбытием. У него есть к тебе поручения? — Беатриче опустилась назад в кресло и разгладила на коленях украшенную изящной вышивкой ткань, — У Мартинелли достаточно слуг, чтобы выполнять их желания. Что им нужно от тебя?       — Я всё равно собираюсь в Геную. Он просил передать письмо сыну. У Леонцио родился ребёнок, и Лучио, вероятно, хочет поздравить его с обретением первенца, только и всего.       — Мартинелли считают, раз они происходят из знатного рода, а ты нет — значит, тобой можно помыкать, как им вздумается, — в голосе женщины послышалось раздражение.       — Ты судишь предвзято. Не берусь оценивать действия герцога, но Федериго я знаю много лет. Ему и в голову не придёт ставить себя выше незнатных. К тому же, миром давно правят деньги, а не родовая кровь.       — Не упоминай при мне имя этого человека, — Беатриче сжала в кулак тонкую ткань вышивки. Голос стал тише, но в нём прозвучал металл.       — Ты всё ещё не можешь простить его? — Марчелло участливо положил руку на плечо супруги, — Ты имеешь право ненавидеть Федериго. Но он останется моим другом, хочешь ты того или нет. И ты не можешь не признать: он сделал всё, что мог, ради твоего спокойствия.       — Скажи это отцу, — Беатриче отвернулась и глубоко вздохнула, возвращая чувства под контроль, — Ладно, не будем об этом. Впереди долгая дорога, и я не хочу, чтобы тебя преследовали мрачные мысли. Пусть твой путь будет спокойным, а возвращение — скорым.       — Я буду скучать. Ах да, прошу тебя, оставь мне хотя бы пару рубашек, не расшитых цветами, — Марчелло улыбнулся и склонился к супруге для поцелуя, прежде чем окончательно покинуть стены дома.

***

      Марчелло Ринальди был человеком, который построил своё состояние с нуля. Не имевший ни благородных предков, ни богатых родителей, он был вынужден сам заявить о себе. С юношеских лет проявляя интерес к экономике и торговле, к тридцати он остановился на продаже тканей, доставляя в цеха по всей Италии шёлковую нить, а затем отправляя в страны Европы искусно пошитые мастерами изделия — от платьев до платков. Шёлк пользовался спросом уже много веков, и популярность этой ткани никогда не снижалась. Когда Марчелло стукнуло тридцать пять, у него уже были собственное поместье, конюшня и несколько отменных лошадей. А также — любящая жена и сынишка, которых Ринальди окружил вниманием и заботой, на какие только был способен. Единственной проблемой оставались постоянные отлучки: торговля требовала частого присутствия в других городах. К нынешнему времени большую часть работы за него выполняли помощники, которым он щедро платил, чтобы исключить вероятность мошенничества с их стороны. Но иногда Ринальди приходилось вновь покидать семью ради поездки в отдалённые города. Сейчас его путь лежал через Апеннины в Геную — город-порт, в который часто заходили торговые корабли, следующие по маршруту, проложенному века назад. По сей день эта дорога через полсвета, связывающая десятки народов, зовётся Великим шёлковым путём.       Через несколько минут Марчелло уже подъезжал к воротам замка Мартинелли. Спешившись, он передал поводья своего коня слуге и вошёл в распахнутые перед ним двери.       — Не ожидал тебя здесь увидеть, — стоило Ринальди переступить порог, как откуда-то слева от него раздался знакомый голос, и гость заметил спускающегося по лестнице Федериго, — дай угадаю… Отец снова использует тебя, как гонца и доставщика писем?       — Мне это не доставляет совершенно никаких неудобств, — Марчелло тепло улыбнулся и пожал протянутую ему руку, — К тому же, обеспечивает приём у твоего брата, ужин в компании его семьи и, вероятно, предложение переночевать у них. Что позволит сэкономить на ночлеге.       — Так это холодный расчёт, а не бескорыстная добродетель? Я подозревал, что ты коварен, но чтоб настолько? — Федериго рассмеялся и положил руку на плечо приятеля, — Идём, отец тебя ждёт. К слову… — он запнулся на середине фразы, будто размышляя, стоит ли задавать вопрос.       — Хочешь спросить, как поживает моя супруга?       — Вряд ли я имею право интересоваться.       — Воспитывает сына, всё так же прячется от жизни за вышивками и по-прежнему тебя ненавидит. Я пытался поговорить с ней, но… Как видишь, результатов это не принесло.       — Я бы на её месте вёл себя точно так же.       — О нет. Скажи это тому, кто не так хорошо тебя знает.       — Послушай, — Федериго шёл по коридору на шаг впереди Ринальди, но на мгновение остановился и обернулся на своего спутника, изучающе глядя тому в глаза, — как давно ты её разлюбил?       — Так заметно? — Марчелло тоже остановился и задумался на секунду, прислонившись плечом к стене, — Может быть, сразу после свадьбы. Она так и не смогла окончательно оправиться. Заботливая мать, прекрасная женщина. Но у неё угас блеск в глазах. Она стала другой. Нет, пойми, я все равно люблю её. Как сестру, как человека, который подарил мне наследника. Как близкого друга. Но не как жену.       — Ты обещал мне быть рядом с ней.       — И я исправно храню верность этой клятве. Тебе не в чем меня упрекнуть. Над чувствами я не властен, но всё ещё нахожусь в здравом уме и могу контролировать свои действия.       — Пожалуй, в этом ты лучше многих мужей.       — Нужно было отказаться от этой нелепой борьбы за неё…       — Ты был молод и влюблён. Как, впрочем, и я. Два идиота, которые решили, что благосклонность девушки можно завоевать. Пожалуй, это оказалось неплохим уроком для нас обоих. Беатриче остаётся для меня самым желанным, что только может быть на свете, но дорога к ней для меня закрыта. Твоя жена перестала быть тебе нужной в тот момент, когда стала твоей, но ты проведёшь с ней всю жизнь до гробовой доски. Судьба та ещё шутница, не так ли?       — Ты ещё носишь тот медальон? — Ринальди кивнул на серебряную цепочку на шее Федериго, конец которой скрывался под одеждой.       — Кажется, я так и остался наивным идиотом, — мужчина рассмеялся, но его взгляд остался печальным. Он снял цепочку через голову и протянул на раскрытой ладони медальон, состоящий из серебряной витиеватой оправы и крупного тёмного камня, который в отблесках свечей заиграл оттенками синего и зелёного.       — И откуда в тебе столько преданности, — Марчелло глубоко вздохнул и улыбнулся в попытке вернуть разговор в более жизнерадостное русло, — кажется, когда Бог создавал тебя, явно перестарался с верностью.       — Она ещё ни разу не сыграла мне хорошую службу. Но безусловно идёт на пользу моему окружению.       — Как и все качества, которые в народе и в христианстве принято считать хорошими.       — Звучит как богохульство.       — Может, это оно и есть. Но ты же не донесёшь на меня церкви? — Марчелло рассмеялся и двинулся дальше по коридору, — Если меня отдадут под трибунал — кто будет развозить послания герцога?       — А, нет, я ошибся. Ты тоже идиот, как и раньше, — Федериго улыбнулся в ответ и распахнул перед Ринальди двери в кабинет отца, — Удачной тебе дороги, гонец.