My sunflower

«Не бойся», — твердил он сам себе, но голос, отдававшийся эхом в голове, принадлежал совсем не ему. Все девятнадцать лет его жизнь шла своим чередом, пока не раскололась надвое, отрезая все пути назад. Оказавшись перед мучительным выбором, Чонин никак не мог решить, хочет ли он потянуться вверх, к чему-то недосягаемому, но такому заманчивому, или же шагнуть в пропасть, чтобы навсегда спрятаться от всего мира. Его решение не было лёгким и молниеносным, оно было сравни пытке, оставившей на память горькое послевкусие. В конце концов он поступил так, как больше всего хотел, но эгоизм не всегда означает что-то плохое, правда? Чонин с лёгкостью просунул ноги между металлическими прутьями ограждения, и ухватился одной рукой за перила. Прикрыв глаза, он откинулся назад, стараясь балансировать размахивая свободной рукой. Без всяких сомнений со стороны это выглядело нелепо: он не мог справиться даже с такой простой задачей, и то, что он был слегка пьян, а его ладони вспотели от волнения, только усугубляло ситуацию. Это было так стыдно — почти потерять контроль над телом в то время, как его бутылка соджу была лишь наполовину пуста. Шум потока воды под мостом был запредельно громким, почти оглушающим. Чонин отчётливо помнил, как пугал он его прежде, но сейчас каким-то образом этот звук практически умиротворял. Почувствовав подступающую тошноту и головокружение, Чонин прерывисто выдохнул и перестал раскачиваться, полностью облокотившись на ограждение. Когда-то он стоял по другую сторону, вцепившись в эти самые перила, отчаявшийся, жалкий, в агонии от желания исправить всё собственной смертью. Какое-то время это оставалось слишком ярким воспоминанием: тот день так сильно впечатался в его память, что Чонину приходилось прикладывать усилия, чтобы успокоить своё бешено колотящееся сердце просто от одного взгляда на мост. «Не бойся, я с тобой», — сказанное бесконечное количество раз кем-то другим засело внутри него. Слова неизменно уверенные, от которых тут же становилось легко и спокойно. Ему больше не было страшно. Он без тени прежних переживаний снова оказался здесь и всматривался в стремительный поток воды, стараясь прийти в себя и избавиться от кома тошноты в горле. Звон стекла привлёк его внимание, и Чонин повернул голову, удивлённо приподняв брови. Перед глазами наконец-то перестало плыть, и он сумел сфокусировать взгляд, забавно прищурившись, заставляя Чана рассмеяться. Тот снова стукнул горлышком своей бутылки о бутылку Чонина, и сделал глоток приторно-сладкого грейпфрутового соджу, от которого у Чонина сводило зубы. — О чём задумался? — спросил Чан, и Чонин завороженно уставился на его влажные губы, не в состоянии ответить. На какие-то секунды он даже перестал дышать, и вместо ответа просто пожал плечами. Он старался не думать ни о чём, но воспоминания всё равно назойливо лезли в голову. Чонину не хотелось говорить об этом, не хотелось снова ворошить то, что он практически забыл. Вырвавшись из ступора, он наклонился вперед, оставляя едва ощутимый поцелуй в уголке губ Чана, и тут же съежился, облизывая свои губы, на которых отпечаталась сладость алкоголя. Ему было всё равно, если кто-то из прохожих заметил то, что он сделал, но отчего-то кровь всё равно прилила к его щекам. — Как ты это пьёшь? — покачав головой, Чонин сделал глоток своего крепкого безвкусного соджу, мигом чувствуя, как его снова начало слегка мутить. — Тот же вопрос к тебе, — рассмеялся Чан, но его улыбка тут же померкла. — Я думаю о нас, обо всём, что было. Сказав это, он резко разорвал зрительный контакт, и с напускным интересом стал наблюдать за медленно заходящим солнцем, за тем, как его лучи окрашивали тёмную воду более приветливыми яркими бликами. Да, когда ты не находишься на грани смерти, и не пытаешься спасти чью-то суицидальную задницу, то, очевидно, можешь оценить этот вид в полной мере. Чонин стиснул зубы, отчего-то беспокоясь о том, что Чан скажет дальше, но он продолжал молчать, нервно постукивая пальцами по горлышку бутылки. — Я люблю тебя, — внезапно выпалил Чонин, не зная, почему ему стало страшно. Почему на секунду всё хорошее показалось лишь сном, и будто только эти слова, сказанные вслух, могли доказать, что происходящее было настоящим. Это слишком громкое признание заставило нескольких людей, стоявших поблизости, озадаченно обернуться, и Чан, едва сдерживая смех, все же оторвал взгляд от воды и наконец-то посмотрел на Чонина. — Я тоже тебя люблю. Не бойся, маленький лис. С каждым днём я люблю тебя всё больше. — Прекрати смущать меня, — пробормотал Чонин, отчаянно пытаясь подавить обжигающий трепет в груди, зная, что это было невозможно. Чан мог распалять искры внутри него одним взглядом, словами же заставлял тонуть в обжигающей лаве. И он прекрасно знал об этом, проделывая этот трюк снова и снова, без капли стеснения наслаждаясь реакцией, которую было невозможно скрыть. — Нам пора идти, скоро стемнеет. Чан кивнул, но так и не двинулся с места, как будто хотел сказать что-то ещё, но никак не мог решиться на это. Иногда ему было сложно сказать всё, что было у него на душе, и тогда Чонин приходил ему на помощь, просто потому что каким-то чудом всегда знал — он чувствовал то же самое. — Чан, я… Я так счастлив, что ты появился здесь тогда. Чонин ненавидел чувство грусти, неожиданно появившееся у него внутри, поэтому он уронил бутылку на землю и обнял Чана, зная наверняка, что от этого станет легче. — С годовщиной. Один год со дня, как мы остались живы, — прошептал Чонин, оставляя невинный поцелуй на щеке Чана, пряча за этим желание поцеловать его как следует. Как они всегда делали, когда были не на публике. Игнорируя косые взгляды прохожих, он ещё крепче обнял Чана, вцепился в его плечи, едва ли не повиснув на нём, и уткнулся носом в его шею, растворяясь в приятном тепле и едва ощутимом запахе знакомых духов. Это всегда вызывало в нём разные эмоции, но в тот момент приятно успокаивало. За целый год он выучил то, что помогало ему, помогало им, в трудные моменты. За целый год он научился многому, и в начале этого пути он даже не мог представить, что стоя на месте, где чуть не распрощался с жизнью, будет чувствовать себя счастливым. Что его чувства ни капли не угаснут, и каждый день вдали от Чана будет серым и до боли тоскливым, но вместе с ним — всем, о чём он мог мечтать. Они так и стояли на мосту, пока темнота не окутала их, и не стало до дрожи холодно. Им точно пора было уходить. Отчего-то даже спустя год Чонин всё ещё смущался, когда робко спрашивал Чана, мог ли он остаться у него дома, зная, что никогда не услышит «нет», и этот раз не был исключением. Нервно кусая нижнюю губу, он кутался в свою тонкую ветровку и ждал разрешения, которое, прозвучав без капли раздумий, заставило жар в его солнечном сплетении пульсировать сильнее. И никакой выпитый алкоголь не шёл в сравнение с тем, что с ним делала мысль о том, что будет, когда они останутся только вдвоем. Прошло так много времени с того момента, когда они оставались наедине последний раз, что едва дверь в квартиру закрылась за ними, у них не было другого варианта, кроме как наконец-то поцеловаться по-настоящему, с отчаянной жадностью сминать губы друг друга, стараясь восполнить дни, проведенные на расстоянии. И сложно было сказать, кто из них ждал этого момента сильнее. —Как давно ты стал ещё выше меня? — прошептал Чан, слепо ведя губами по щеке Чонина, медленно опускаясь, чтобы аккуратно поцеловать его в шею. — Я так скучал, ты даже не представляешь. Они оба покачивались на месте, вцепившись в одежду друг друга, словно им нужна была опора, чтобы не упасть. — Я тоже скучал, — подрагивающим голосом сказал Чонин, сглатывая ком непрошенных слёз. — Я люблю тебя. — Я… Он всегда говорил «Я тебя тоже», добавляя мысленное «Но я люблю сильнее». И ему было всё равно, если он был прав. Его чувств хватило бы на двоих, но эта жертвенность была глупой и такой ненужной. Они кричали о своей любви одинаково громко. Его ответное «Я люблю тебя» превратилось из шепота в прерывистый стон, и остатки нахлынувшей прежде грусти развеивались с каждым прикосновением и требовательным поцелуем, пока не остались где-то в прошлом, по ту сторону моста. — Больше не бросай меня одного так надолго. — Никогда. — Я серьезно. Я чуть не купил билет на самолет, чтобы прилететь к тебе, — прикрыв глаза признался Чонин, не зная, куда деться от смущения. Они не виделись всего две недели, пока Чан был с семьёй на Чеджу, но казалось, что прошла целая вечность. Его руки так сильно дрожали от клокочущих внутри волнения и нетерпения, что он оставил все попытки сделать хоть что-то, и просто позволил Чану взять всё под контроль, лишь хрипло постанывая в ответ на настойчивые и запредельно возбуждающие прикосновения. Он позволил повалить себя на кровать и быстро раздеть, а затем продолжить целовать любое место на своём теле, чего бы Чан ни захотел коснуться и оставить до боли приятный, пульсирующий след. И даже такая ерунда превратила его разум в подобие хаоса. Чонин неразборчиво бормотал что-то, срываясь на тихие всхлипы, но когда Чан взял его член в рот и начал скользить губами по всей длине, он не сумел сдержать громкий протяжный стон, от которого у него побежали мурашки по коже. Чан двигался так быстро и уверенно, что Чонин перестал контролировать своё тело, время от времени бездумно толкаясь в его горячий влажный рот, в попытке узнать, как много позволит ему Чан, как долго он продержится сам, прежде, чем кончит. Ощущений было слишком много и недостаточно одновременно. — Чан, я не хочу, — прошептал он, почти плача, потому что Чан даже не думал остановиться хотя бы на секунду. Его язык в очередной раз сделал что-то странное, что заставило Чонина сжать одеяло в кулаки, просто чтобы отвлечься, просто чтобы отсрочить оргазм. — Пожалуйста, остановись. Отстранившись, Чан облизал губы и посмотрел на Чонина сквозь пелену собственного возбуждения. Вот только теперь оно смешивалось с очевидным беспокойством. Теперь он слушал, и так внимательно, что Чонину стало не по себе. — Что-то не так? — спросил он хриплым голосом, осторожно поглаживая бёдра Чонина кончиками пальцев. Это ни капли не отвлекало от возможного дискомфорта, наоборот усиливало возбуждение, заставляя Чонина против воли постанывать от каждого прикосновения. — Я не хочу кончить вот так. Не мог бы ты уже трахнуть меня, — состроив гримасу, попросил Чонин, не понимая до конца, откуда в нем взялось столько отчаянной смелости сказать об этом прямо. Несколько секунд превратились в настоящее наказание, пока Чан с наигранной задумчивостью не мог решить, хочет ли он продолжить дразнить Чонина или выполнить эту просьбу. — Раз ты так вежливо просишь… — Чан улыбнулся, хватая Чонина за бедра, чтобы резко притянуть его ближе к себе. — Ты и правда всё ещё краснеешь. — Хён, — Чонин торопливо спрятал лицо ладонями, чувствуя, как кожа на его щеках вспыхнула. Он был готов провалиться под землю от смущения. — Если бы ты на меня так не смотрел… Чану понадобилось какое-то мгновение, чтобы выйти из ступора и ухмыльнуться. Они оба прекрасно знали, какой эффект на него окажет это тихо сказанное «Хён». — Я всегда буду смотреть на тебя вот так, — Чан наклонился так близко, что его дыхание приятно щекотало кожу. — Правило действует до конца — одно слово… — Конечно, — кивнул Чонин, и, потеряв остатки терпения, стянул с Чана футболку в подтверждение своих слов. С их первого раза он знал, что с Чаном ему никогда не понадобится останавливать его, говорить «нет», умолять не прикасаться к нему, как это было с Феликсом. Что бы они ни делали. Прежняя осторожность стёрлась в мгновение, и Чонин перестал осознавать, что происходит, полностью потерявшись в том, что с ним делал Чан. Как он с силой сжимал его бёдра, как целовал живот, покусывая чувствительную кожу, заставляя выгибаться навстречу его горячим влажным губам. Чонин даже не сразу понял, когда Чан начал растягивать его, и только когда тот добавил третий палец, Чонин всхлипнул и прикусил язык, теряясь в желании дёрнуть бёдрами, чтобы пальцы Чана оказались ещё глубже внутри него. — Я в порядке, — почти хныкнул Чонин, стыдясь того, как реагировало его тело, как сильно ему хотелось оказаться вжатым в кровать, чтобы полностью раствориться, перестать существовать, и только чувствовать эти сводящие с ума движения внутри себя. — Хён, п-пожалуйста. — Посмотри на меня и скажи это, Чонин-а. Чего ты так хочешь? — Тебя. Хочу тебя внутри, хён, — он выпалил это, упрямо смотря Чану в глаза. Но как только Чан вытащил из него пальцы, Чонин разочарованно выдохнул и разорвал зрительный контакт, ставший невыносимым. Ему хотелось заплакать и закричать одновременно, но вместо этого он упрямо кусал губы, сгорая в невыносимом ощущении пустоты. Он так отчаянно хотел поторопить Чана, умолять его перестать медлить, но не мог сказать ни слова. Но ему больше не требовалось просить, одна мысль — и Чан тут же делал так, как Чонину хотелось больше всего. Как хотелось им обоим. Смешать нежность и резкие, слегка грубые движения, чтобы вздрагивать от головокружительных разрядов электричества по телу, каждый раз, когда Чан входил в него слишком глубоко. Чонин чувствовал себя безвольной тряпичной куклой, но ничего не мог с собой поделать, не хотел, полностью отдавшись воле своего любимого человека. Его ноги дрожали, голос был окончательно сорван, и теперь он мог лишь беззвучно всхлипывать, слабо отвечая на редкие поцелуи. Он и правда без тени сомнений позволял делать с собой что угодно, потому что ему это до безумия нравилось. Чонин мог признать, что сходил с ума от того, как крепко Чан держал его за бедра, до боли вдавливая пальцы. Как каждое движение выбивало воздух из лёгких, что Чонину казалось, что он был на грани потери сознания. — Ты мой, Чонин-а, — шептал Чан, выцеловывая новые засосы на его коже, каждый — подтверждение его слов. — Навсегда. Никому тебя не отдам. — Только твой, хён, — захлебываясь стонами и чувствами, отвечал Чонин, впиваясь пальцами в руки Чана так сильно, что наверняка на них проявятся синяки. Их слова смешивались друг с другом, и в этом столкновении звуков и шёпота в какой-то момент уже было невозможно разобрать, где чьи слова. Чонин закатил глаза, окончательно потерявшись в нарастающем пульсирующем жаре внизу живота, в том, каким счастливым он себя ощущал. — Я люблю тебя, — улыбнувшись, сказал он, прежде чем столкнуться губами с Чаном, чтобы превратить их стоны удовольствия в один. Чонин зажмурился, стараясь совладать с собственным дыханием, но это было невыносимо сложно, когда всё его тело продолжало потряхивать от оргазма. Но даже выпав из реальности, он отчетливо услышал «Я тоже люблю тебя», которое неизменно отозвалось привычной теплой вспышкой в его сердце. Год назад, почти шагнув в пропасть, в последний момент Чонин нашел в себе силы обернуться, протянуть руку, и найти в Чане своё солнце, за которым он был готов следовать до конца жизни. Он был уверен, их чувства останутся с ними навсегда.