Alpha Dog

***

Сынмин отчаянно зевает и смотрит на председателя Кана хмуро. Он понимает с одной стороны, что тот хочет выслужиться перед его дедом, и поэтому притащил на игру в гольф и ни куда-нибудь, а к одному из членов правительства. Отец его буквально пинком сюда отправил, когда узнал про приглашение, и Сынмин понимает, что это огромная честь и огромные возможности, но он все еще не собирается выбираться из тени ни в каком из смыслов. Ему совершенно не нужно лишнее внимание, потому что если кто-то начнет его пристально разглядывать, то вероятно сможет разглядеть невысокого парня с вихрастой темной макушкой, а Сынмину это соседство даром не сдалось. Кстати, он не звонил уже три недели. Долго. Сынмин ловит себя на мысли, что начинает переживать, потому что не уверен, что дело в том, Чанбин осознал свое поведение и раскаялся, а не в том, что он сейчас изобретает новые наказания. Хуже, чем раньше. - Вы ведь так любите спорт, Сынмин-щи, верно? – заискивающе спрашивает председатель Кан, а Сынмин вздыхает в ответ: - Да, я люблю бейсбол. - Но ведь это даже лучше, потому что гольф… «Для богатых», - мысленно завершает про себя Сынмин, а вслух говорит: - И дед мой, кстати, тоже бейсбол любит. Водил меня на матчи с детства. Прекрасные воспоминания, знаете ли. Лучшие. Он отходит от расстроенного мужчины и оглядывается по сторонам. Поле прекрасно. Может зря он ведет себя так по-скотски? С другой стороны, председатель Кан не по доброте душевной его сюда притащил, он преследует вполне корыстные цели, а Сынмин в последнее время не чувствует себя готовым быть лошадкой для любого желающего на нем с ветерком к своей цели прокатиться. Он никогда не отличался покладистостью, но всегда был безукоризненно вежлив. Больше не хочется. Чанбин разбудил в нем что-то, что теперь рычит и гавкает на каждого, кто пытается от него что-то получить. Отец сказал ему недавно, что он просто взрослеет и матереет, и тот факт, что ему почти двадцать шесть, и он уже давно взрослый, отца лишь позабавил. Вежливые инструкторы сообщают, что через пять минут отвезут всех на специальных карах к площадке, где покажут, как правильно держать клюшку, а еще наконец они встретятся с тем самым человеком из правительства. Сынмин идет в уборную и про себя думает, что наверняка это какой-то зам помощника второго секретаря исполняющего обязанности министра по сельскому хозяйству. Область хороша, но значимости маловато. Хотя поле для гольфа действительно шикарно. Сынмин отмечает про себя, что надо еще раз уточнить, оно арендовано или принадлежит этому человеку. Сынмин заходит в уборную и тут конечно же все дорого, технологично и минималистично. И кабинки отдельные для каждого. Он фыркает и заходит внутрь, слыша, что здесь есть еще кто-то. Справив нужду, он выходит и мирно моет руки, не обращая внимания на мужчину, который моет руки невдалеке. Он заканчивает с рутиной и уже хочет пойти на выход, как его хватают за руку и тянут в сторону кабинки. - Какого хрена? – орет Сынмин и осекается. Чанбин смотрит на него с ухмылкой, на нем та же форма, что и на Сынмине и нет ни одной возможности, что он просто проезжал мимо и решил пару раз клюшкой махнуть. - Ты тоже приглашен? – стонет Сынмин в понимании. - Можно сказать и так, - фыркает Чанбин и пропускает его светлые волосы сквозь пальцы, а потом утыкается носом в шею и тяжело дышит, - я скучал. - Только не говори, что ты – та шишка из правительства. - Не я, - Чанбин гладит его, сжимает, осторожно притирается все ближе и чуть сам не скулит, - как дела с сестрой? - Нормально, лучше, чем могло бы быть. Сынмину не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он скучал. Последний раз они расстались плохо, и оба они знают, что в этом вина Чанбина. И Сынмин вдруг понимает, что успел... остыть. Ужас случившегося, огромные мужики, окружающие его сестру, страх за нее, страх за себя... Сынмин вернулся домой, напился с сестрой до зеленых соплей, а на утро почувствовал только головную боль, похмелье и нежелание шевелиться. Все произошедшее, кроме полученного наконец прощения, показалось дурным сном, и Сынмин постарался поскорее выкинуть его из головы. Тем более что Чанбин вне постели все же не склонен был вести себя жестоко. И то, что он скучал и, возможно, даже испытывал вину за содеянное, и именно поэтому не звонил, почему-то успокаивает Сынмина. - Я не звонил, - тихо подтверждает тот, - собирался дать тебе еще времени. В качестве своего наказания, но… увидел тебя в списках гостей, и черт… хочу тебя. - Отвали! – Сынмин отпихивает его от себя и сжимает кулаки. В доме Чанбина он был бесправным и не мог ничего сделать и дать отпор, но здесь… наверняка как минимум есть камеры, запись с которых не исчезнет также быстро и легко, как исчезла в клубе. - Нет. Чанбин подходит ближе, касается его так бесстыдно, гладит промежность и потом лижет языком подбородок. Что-то звенит - он достает из заднего кармана замок. - Даже не думай, - хрипит Сынмин. Есть вещи, которые он еще мог позволить и на которые мог согласиться, но только не это. - Почему ты так его боишься, объясни мне, - смешливо мурлычет Чанбин, - это не самый маленький и вполне комфортный вариант, и поверь мне, тебе бы понравилось быть запертым и умирать от желания прикоснуться к себе. Эта штука далеко не самая жесткая вещь. - Мне вообще не нравятся жесткие вещи, - отвечает Сынмин, тяжело дыша. Чанбин тянет вниз его штаны и белье доставая мягкий член, а он даже не отталкивает его. - Некоторые все же придется попробовать, - Чанбин целует его шею и трется о нее носом, - безопасность, как и всегда… - Гарантирована. Сынмин не знает и не хочет знать, что не так с Чанбином, но теперь ему интересно, что не так с ним самим? Почему он подставляется? Он ведь знает, что может оттолкнуть и уйти, и он даже верит, что Чанбин выпустит его отсюда. Неужели именно так ломаются люди? Или у него стокгольмский синдром? Сынмин решает, что обязательно вечером загуглит симптомы этого. Если этот вечер ему суждено провести в своем доме, а не в постели Чанбина. Чанбин же тем временем справляется с замком, а потом щелкает настоящим замочком сбоку и демонстративно показывает Сынмину маленький ключик. - Сегодня нас ждет много развлечений, я взял с собой маски, так что будь готов, пожалуйста. Но насчет этого, - ключик блестит в свете ламп, а потом исчезает в кармане Чанбина, - если хочешь освободиться, приедешь ко мне сам. Адрес скину, если ты до сих пор не понял, где я живу. - Ты же не серьезно, - шепчет Сынмин, - и как я… - Это безопасно для здоровья, такая конструкция не помешает естественным процессам и гигиене. Ты сможешь так ходить долго. Неделю, может две. А может ты приедешь ко мне прямо сегодня вечером. - Иди к черту, - хрипит Сынмин, натягивает белье и штаны и выходит. Он слышит звон металла на каждый свой шаг. Или ему кажется. Он возвращается к инструкторам и уже подогнанным карам. Молча едет, выслушивая очередные россказни председателя Кана. На самом деле он не слышит ни единого слова, потому что все его мысли сейчас сосредоточены на его члене и том, как нежная кожа касается уже успевшего нагреться метала. Тугой узел возбуждения скручивается в паху, и Сынмину хочется застонать в голос от бессилия. У него не встанет полностью из-за этой штуки, но она достаточно свободная, чтобы хоть какая-то эрекция появилась. Он представляет как головка врежется в металлические прутья и деформируется. Как будет вылазить набухшая плоть сквозь эту клетку. Хочется сжать себя и подрочить. А еще хочется обругать Чанбина последними словами, но при этом Сынмин не сомневается, что поедет к нему не просто сегодня вечером, а сразу же после того, как наступит приличный момент свалить отсюда. Их привозят к группе людей, в таких же фирменных костюмах, с клюшками и рассыпанными мячами. Сынмина представляют всем, и он слабо кивает и пропускает мимо ушей того самого человека из правительства, зато вовсю таращится на Чанбина. - О, Сынмин-щи, познакомься, это Со Чанбин. Наш самый благонадежный инвестор, наш ангел-хранитель и самый лучший друг. Сынмину очень хочется сейчас истерично расхохотаться. Чанбин криво ухмыляется и протягивает Сынмину руку, и тот жмет ее, чувствуя крепкость захвата и тепло кожи. Он смотрит на Чанбина с изломом, и в который раз думает, что влюбился бы в этого человека, если бы он не был сумасшедшим. - Чанбин-щи так молод, но у него такая хватка, такое чутье, управлять такими огромными процессами, за всем следить, - поют соловьями другие важные мужики, а Сынмин хрипло спрашивает: - Сколько вам лет, Чанбин-щи? - Мне двадцать семь, я родился в августе 1999 г. У них разница всего один год, один чертов год. И у Чанбина недавно был день рождения. Сынмин смотрит вдаль на зеленую траву и вдыхает все еще теплый воздух. Сейчас сентябрь, самая его середина, а значит, Чанбину исполнилось двадцать семь в течение последних полутора месяцев. А Сынмину через неделю исполнится двадцать шесть. - Вы ведь не играли раньше в гольф, да, Сынмин-щи? – мягко спрашивает Чанбин и подходит ближе, - я хотел бы вам показать это место и, возможно, научить держать клюшку лично. Вокруг разносятся восторженные вздохи, потому что эти люди, эти кошельки на ножках, мечтающие о еще большем богатстве, завидуют сейчас Сынмину, но не смеют гавкать – как известно, он из очень известной влиятельной семьи, и такой как он, конечно, такому как Со Чанбин во стократ интереснее. Породистый, но испорченный щенок. Сынмин закусывает губы, глуша стон разочарования, опускает взгляд и безвольно кивает: - Да, конечно. Он садится в кар рядом с Чанбином, походя отмечая лежащую сзади спортивную сумку. - Там маски? – тихо спрашивает Сынмин и Чанбин кивает. Они уезжают не особенно далеко, скорее просто отъезжают за холм. Здесь небольшой прудик и деревья, это все еще часть поля, просто декоративный островок, и Сынмин прекрасно слышит голоса в отдалении. - Раздевайся, - тихо говорит Чанбин, надевая на него маску. - Но… - Сынмин осекается, когда липучку застегивают окончательно. - Не говори, милый, ты знаешь, что за этим последует. Сегодня его маска черно-красная, а у Чанбина черно-синяя. Он надевает ее на себя, а потом быстро начинает раздеваться. Он остается только в носках и кедах и молча тыкает пальцем сначала в Сынмина, а потом вниз. Сынмин стоит, не шевелясь. - Неужели мой щенок хочет, чтобы я сам его раздел? Сынмин быстро кивает. Он давно заметил, что чем больше между ними контакта, чем больше мягких прикосновений Чанбина он получает, тем легче ему самому, и тем сложнее Чанбину жестить. Возможно, как Чанбин и обещал, если бы Сынмин всегда был послушным и сразу же исполнял приказы, то они бы просто хорошо трахались, без этих всех наказаний, нравоучений и разговоров по душам. Чанбин, нет, его альфа, задирает футболку, гладит его живот и шумно обнюхивает шею. Сынмин покорно вытягивает руки вверх, помогая снять с себя вещь. - Покорный, - тихо шепчет альфа, - самый лучший. Он трется твердым членом Сынмину о ягодицы, и до него вот только сейчас доходит, что он же опять нихрена не готов. - Мой хороший, ты ведь приласкаешь меня сегодня, да? – Сынмин облегченно выдыхает и тихо скулит. Если речь идет о минете, то он обеими руками за, это избавит его от кучи проблем. Альфа все еще трется о его шею, на нем сегодня нет ошейника, поэтому ничто не мешает ему прижаться ближе и укусить, крепко сжимая зубы на тонкой коже. Сынмин протяжно стонет, но выгибается навстречу. Это ощущается так хорошо, так чертовски правильно. Он прекрасно понимает, что так альфа метит его, он помнит, что читал о таком в брошюрке, и скулит, когда альфа отстраняется. Сынмин прижимает его голову обратно к своей шее, и ноет, и ерзает. - Ты ведь знаешь, что ты уже мой, да? Никто тебя не тронет так, как я. Никто не посмеет, потому что каждая псина в округе знает, чей ты. Мысль спросить, что это, черт возьми, значит, Сынмином отбрасывается в надежде, что это просто фигура речи. Просто болтовня возбужденного донельзя человека. Он помогает Сынмину раздеться, усаживает в кар и снимает штаны с бельем, а потом обувает кроссовки, чтобы Сынмин не ходил голыми ногами по земле. Сынмин стыдливо прикрывает рукой пах, пряча возбуждение в замке, но альфа касается его рук, отводит их в стороны и разглядывает. Он касается замка и обхватывает его так, как если бы обхватил член и двигает по нему. Ощущения странно смазанные, недостаточные, но Сынмин выгибается и подходит ближе, обнимая своего альфу и тяжело дыша. - Не прячься, ты самый красивый. Ты красивый для своего альфы, и ты тоже доставишь мне наслаждение этим. Он гладит его еще, сжимает и перекатывает яички, от чего у Сынмина пульсирует под веками. Он толкается в чужую руку и стонет откровенно нуждающееся. Он готов признать, готов, черт возьми, признать, что это горячо. Ему нравится давление на его член, нравится, как головка упирается в железные прутья. Это странное, ярко-болезненное ощущение, и от каждого прикосновения чужих рук, простреливает искрами удовольствия. Сынмин думает, что все же смог бы кончить так. Но его спутник кивком приказывает встать на колени. И Сынмин подчиняется, без вопросов, возмущений и стонов. Он садится на корточки и придерживает рукой член, чтобы он не болтался и не коснулся земли. Он смотрит вверх вопросительно, будто уточняет можно ли ему не касаться коленями земли, и его гладят по голове, поощряя. Он наконец оказывается с членом альфы на одном уровне и тяжело сглатывает слюну. Ему нравится этот член, просто нравится. Он ведет по нему носом, бодает его и заглядывает альфе в глаза. Странное чувство, что ему сейчас не хватает хвоста, чтобы покрутить им, посещает Сынмина и он краснеет и трясет головой. Он же не собирается соглашаться и любить все штуки, которые ему подсовывает Чанбин, верно? Он помогает себе рукой, пропуская член сквозь прорезь маски и наконец берет его в рот. Он очень надеется, что сегодня ему удовольствие не обломают. Да и сегодня на нем нет ошейника и цепи, чтобы прижать его голову к земле. Он берет глубоко и давится, наслаждаясь этим легким ощущением удушья. Альфа стоит спокойно и не дергается, так что Сынмин не боится, что ему навредят. Он сам вредит себе, загоняя член как можно глубже и задыхается на нем, а потом с громким чавканьем и бульканьем отпускает. Он весь в слюне, и Сынмин ухмыляется, трется о него маской, заставляя альфу засмеяться, взять член в руку и постучать ему по лбу. - Ты такой забавный, - в его голосе нежность, и Сынмин знает, что сейчас с ним говорит Чанбин, а не альфа. И в который раз он не собирается на это давить. Он хочет получить член Чанбина, а не споры с ним. Он сморит на него покорно снизу вверх, и его альфа направляет член ниже, чтобы Сынмин мог насадиться снова. Он двигает головой, стараясь, чтобы амплитуда движений была достаточной, чтобы альфе было приятно. Он заглатывает член до основания и сглатывает, а потом замирает, прикрывая глаза. Если однажды ему удастся вырваться из этого, он реально будет скучать по этому члену. Сынмину на секундочку кажется, что он идиот. Он скребет ногтями чужие бедра и мычит. - Хочешь, чтобы я позаботился о тебе? – голос хриплый, властный. Сынмин качает головой и внутри себя облизывает ствол языком. Он расслабляет горло и открывает рот пошире, чтобы было удобно вбиваться в его глотку, использовать его. Впрочем, его альфа хоть и двигается ритмично, но все же не спешит, словно он не хочет поранить, словно безопасность Сынмина и правда имеет значение. Сынмин дергает головой, и снимается с члена, а потом ловит головку губами и сосет, и облизывает только ее. Он громко причмокивает и ерзает на месте. Он все еще держит свой член руками, но теперь он старается давить на замок, пытается надавить сквозь прутья, чтобы почувствовать больше, сильнее. Он думает пару секунд и сжимает свои яйца. Так же чуть сильнее, чем надо, как делал с ним альфа в клубе. От этого он протяжно стонет и мычит, заставляя стонать и альфу. Сынмин хватает член одной рукой и дрочет, а второй продолжает сжимать свои яйца. Его выламывает от ощущений, он слышит совсем рядом голоса и смех, но не может заткнуться. Если их увидят в таком виде, голых и в собачьих масках, скандала не избежать. Их скрутят, доставят в главный офис и установят личность. Или сдернут маски прям здесь и тогда их позор… Никто тебя не тронет. Эта мысль стучит набатом в голове, потому что сейчас Сынмину кажется, что даже если их услышат и поймают, если снимут маски и поймут, кто под ними, все находящиеся здесь люди, все эти шишки и успешные предприниматели… проглотят язык и заткнутся. Он урчит от этой мысли, двигает рукой только быстрее, и тыкается альфе прямо в яйца, шумно вздыхая. Если ему нравятся, когда обнюхивают и признают власть, то Сынмин готов поиграть для него. Он прижимается ближе и пытается облизать мошонку, и теперь уже в голос стонет альфа, и тяжело кладет руку ему на затылок. - Возьми его в рот. Двигайся медленно, - отрывисто говорит он, и Сынмин сразу выполняет приказ. Он закрывает глаза и размеренно сосет чужой член. Он чувствует первые капли спермы, и уже хочет слизать их и насадиться глубже, как Чанбин выдирает своей член и ласкает себя рукой, пачкая спермой маску. Сынмин скулит, закрывает глаза и подставляется. «Вот же ж говнюк, мог бы и дать своему щеночку угощение, разве я не был лапочкой?», - думает про себя Сынмин и холодеет от этой мысли. Чтобы не думать дальше, он лезет вперед и берет член в рот, пропуская его в горло и замирая. - У моего щенка явная оральная фиксация, - хрипло смеется альфа, - стоит ли мне засунуть в твой рот что-то побольше моего члена? Сынмин предупреждающе угрожающе рычит и слегка сжимает зубы. - Ладно, ладно, понял. Обещаю, что в твой рот кроме пальцев и члена ничего не засуну, идет? Сынмин мычит, отпускает наконец член, и ерзая на месте, умильно заглядывает альфе в глаза. Он устал сидеть на корточках, у него затекли колени, но он вдруг хочет получить похвалы. Он же, блять, заслужил ее разве нет? Чанбин тянет его вверх, и Сынмин стонет чувствует дикое напряжение в коленях и несколько раз дергает ногами. Чанбин в это время снимает свою маску и кидает ее в кар. Сынмин разочарованно вздыхает и уже хочет снять свою, как Чанбин подходит ближе и обхватывает его голову. - Подожди. Есть правила, которые я же сам и установил, и я не хочу их нарушать, но… есть вещи, которые мы не можем делать, будучи в этих масках, и есть вещи, которые нельзя сделать просто так, когда мы маски снимем. Но если ты сейчас останешься щенком, будешь молчать и беспрекословно подчиняться, я позволю тебе. Слышишь, Сынмин, я позволю тебе это сделать, и тебе не нужно будет ни о чем просить, и потом ты не будешь нести за это ответственность. Ты был в маске, у тебя не было своей воли. Сынмин непонимающе качает головой, а потом скулит. Ему отчаянно хочется, чтобы Чанбин перестал пудрить ему мозги пространными речами, натянул маску обратно и похвалил. Но Чанбин смотрит ему в глаза внимательно, а потом разворачивается спиной, и берет его член в руку и направляет в себя. Сынмину хочется заорать. Он все еще в железном замке, похожем на презерватив из прутьев. Он меньше по длине, чем его член и примерно такой же по толщине. Член Сынмина распирает этот замок и выходит за его границы. А Чанбин насаживается на него и томно стонет, двигается до железного основания, на котором висит замочек. Сынмин вцепляется в его плечи пальцами и хочет удержать на месте. Это же больно, разве нет? - Все в порядке, - едва выдыхает тот, - я же знал, что ты будешь здесь, я подготовился. Эта штука твердая, неестественно твердая, но она не такая большая, чтобы было некомфортно. Твой член наполнил бы меня гораздо лучше, но… Он тяжело сглатывает и медленно двигается. Сынмин поднимает голову вверх, разглядывая чистое осеннее небо. У него день рождения через неделю, знает ли об этом Чанбин? Может, это его подарок? Он обхватывает Чанбина рукой вокруг шеи, следя за тем, чтобы он удобно поместился в изгибе локтя, удерживает его на месте и начинает двигаться сам. Так же медленно, тягуче. Это странно, это совершенно иные ощущения, Сынмин хотел бы иначе, хотел бы кожа к коже, без этих дурацких железок, но он стонет благодарно и дышит Чанбину в затылок. Он трется носом о чужую шею и видит мутные капли спермы, остающиеся на коже от его выпачканной маски. Сынмин фыркает, а потом утыкается сильнее, достает зубами до кожи, как сделал ранее Чанбин, и сильно кусает. Он держит Чанбина, чувствуя вкус крови во рту, наслаждается чужими отчаянными стонами и двигается быстрее, пока его все-таки не затапливает странное тягучее удовольствие. Оно слабее, чем обычно, но Сынмину нравится. Он срывает с себя маску и зализывает место укуса. Он все еще внутри, но ему плевать. Чанбин со своими ебучими правилами может идти нахрен. - Тебе не обязательно было это делать. Я ведь тоже только твой. - Заткнись, - зло выплевывает Сынмин и кусает снова. Ему никогда не нравилось причинять боль, но сейчас он упивается своей властью, его размазывает от мысли, что Чанбин, конечно же, может вырваться из его рук, но этого не сделал, покорно принимая эти метки.