Перекрестки судеб

      

Стамбул. Османская Империя. Декабрь 1602 года.

             — Мама точно приедет скоро? — спросил тихо шехзаде Мустафа, прижимаясь к боку старшей сестры. Они вдвоём, в обнимку, сидели на тахте, наслаждаясь обществом друг друга. Дильруба души не чаяла в этом весёлом, добром мальчике, чьи зелёные глаза всегда глядели на неё с радостью и любовью. Из братьев Дильруба была близка только с родными, рождёнными Халиме Султан. Шехзаде Осман вызывал в Дильрубе страх и беспокойство, хотя он никогда не проявлял к ним, к младшим братьям и сёстрам, враждебности. Но Дильрубе тяжело было любить человека, который мог стать причиной смерти ее родных братьев.              — Да, Мустафа, — улыбнулась Дильруба. Отец сообщил ей об этом пару дней назад. Прибыл гонец от Махмуда. Шехзаде сообщил, что Халиме Султан в положении и прибудет ко двору, чтобы ее ребёнок родился в резиденции правящего султана.              Дильруба, узнав о беременности матери, сперва ощутила смущение. Все же Халиме Султан уже не была так молода, как прежде, но позже смущение вытеснила радость. Ее матушка скоро вернётся во дворец. Она, Дильруба, так скучала по ней! Мустафа в первые дни после отъезда матери вообще не хотел покидать покоев и постоянно плакал. Конечно, со временем он снова стал весёлым и активным, но перед сном тоска в нем оживала, и Мустафа, прижавшись к сестре, плакал.              Спустя некоторое время, когда радость Дильрубы утихла, она ощутила беспокойство. Ей будет сложно уйти из-под надзора матери, а значит о встречах с Давудом-агой, которые стали неотъемлемой частью ее жизни, стоит забыть, чтобы не подвергнуть жизнь хранителя покоев опасности. Халиме Султан имела властный и сильных характер, она всегда держала все под контролем, особенно, своих детей.              — Поскорее бы мама приехала, — мечтательно сказал Мустафа, обнимая пухлыми руками сестру за талию. Он положил русоволосую голову ей на колени, и султанша не могла не улыбнуться. Она запустила волосы в кудри брата, который щедро одаривал ее лаской и вниманием.              — Уже поздно, Мустафа, — улыбнулась Дильруба устало. Мальчик отстранился и насупился, зная, что она скажет.              — Я не хочу спать, — возразил он. — Я буду ждать маму.              — Мы тебя разбудим, когда матушка приедет, — заверила брата Дильруба Султан.              — Обещаешь? — спросил шехзаде Мустафа.              — Да, — кивнула Дильруба. После этого она помогла ему переодеться в ночные одеяния и уложила в большую кровать, в которой прежде спала Халиме Султан. Впрочем, после ее возвращения, Дильруба снова вернётся в свои старые покои.              — Спой мне, — попросил Мустафа, и Дильруба замялась. Она плохо пела, в отличии от Асхан и Амаль, но Мустафе, кажется, было неважно. Не желая растраивать брата перед сном, Дильруба начала напевать колыбельную на родном языке матери.              Мустафа уснул, повернувшись на живот. Дильруба сперва хотела лечь рядом с ним, но поняла, что не сможет уснуть от предвкушения встречи с матушкой. Она вновь вернулась к тахте и села на нее, вслушиваясь в ночную тишину. Султанша мысленно подгоняла время, желая поскорее ощутить любящие объятья матери. Только в разлуке с Халиме Султан, Дильруба осознала, насколько она ей дорога.              Желая отвлечь себя от ожидания, султанша начала вспоминать встречи с человеком, к которому привязывалась все сильнее и сильнее. Сперва она пыталась бороться с этим чувствам, но со временем поняла тщетность этих попыток. Чем сильнее она боролась, силясь сбросить с себя сети влюблённости, тем сильнее в них запутывалась. Что хуже всего, Дильруба была уверенна, что Давут питает к ней не менее сильную привязанность.              Он назначил ей встречу в саду, у фонтана. Дильруба, облачившись в зимний плащ с глубоким капюшоном, покинула дворец в сопровождении служанки, которой предварительно пообещала вырезать язык, если та кому-то проговорится об ее делах. В подобных делах Дильруба, как и ее отец, полагалась на силу.              Выйдя к фонтану, девушка с досадой поняла, что пришла чуть раньше. Поняв, что может замерзнуть от ожидания, султанша решила прогуляться недалеко так, чтобы фонтан был ей виден. У фонтана бродили две худые и облезлые кошки. Одна чёрная, словно ночь, вторая рыжая, с белой мордочкой. Сама Дильруба не питала особой любви к животным, кроме, пожалуй, лошадей. Как некстати вспомнился Махмуд, в детстве обожающий всякую живность. Однажды султан Мехмед подарил Халиме Султан красивых певчих птиц в знак своего расположения. Махмуд мог часами сидеть и глядеть на них. Он даже дал им имена, кормил их. Но однажды птицы погибли. Дильруба помнила, как расстроился брат. Он даже плакал, как девчонка. Дильруба тогда дразнила шехзаде, они чуть не подрались. К счастью, Махмуд перерос жалость ко всему живому и больше зря слезы не лил.              Дильруба прошлась по заиневшим дорожкам сада, после чего решила вернуться к фонтану. В душе начинал тлеть гнев. Если Давут не пришел, она обрушит ему небо на голову! Однако, спрятавшись за раскидистым деревом, султанша замерла, с неверием глядя на то, как хранитель покоев кормит бродячих кошек.       Давут-ага сидел на корточках, склонив голову над животным. Он принес с собой пиалу, наполненную горячим, судя по пару, блюдом. Кошки принялись есть, заглатывая большие куски, а Давут-ага гладил большими руками их по спинам. Вспомнились слова Валиде Дефне Султан о том, что человек, любящий животных всем сердцем, не может быть плохим.              — Не знала, что вы любите животных, — сказала Дильруба звонко. Кошки подняли мордочки от пиалы и уставились на нее настороженными зелеными глазами. Давуд-ага устремил на нее лукавый взор янтарных глаз.              — Животные лучше людей, — промолвил он, поднимаясь на ноги. Ага отвесил ей поклон, но скорее шутчоный, чем официальный. Дильруба подошла к хранителю покоев, и кошки, зашипев, разбежались. Девушка рассеяно посмотрела на мужчину.              — Кошки меня испугались, — сказала Дильруба, пожав плечами. — Значит ли это, что я плохой человек?              — Не переживайте, султанша, они боятся всего неизвестного, — возразил Давуд-ага. — Меня тоже шугались, но я, как видите, нашел к ним подход.              — Значит, вы хороший человек, — сказала зачем-то Дильруба и прикусила язык, заметив усмешку на губах хранителя покоев. Почему-то в его присутствии она несла всякую ерунду и ничего умного в голову не приходило.              — Приятно слышать, — покачал головой Давуд-ага. — Я убийца, султанша.              — Вы воин государства, ага, — возразила Дильруба Султан. — Если бы я родилась шехзаде, тоже стала бы воином, как Махмуд.              — Есть вести от шехзаде? — напряжено спросил Давуд-ага, став серьёзным в один миг. Они двинулись по садовой дорожке, наслаждаясь обществом друг друга.              — Махмуд пишет, что борется с преступностью, — сказала Дильруба Султан. Брат умудрялся писать обо всем и одновременно ни о чем. Он мог исписать несколько листов пергамента, расписать смену погоды, обстановку и архитектуру города, но важных сведений в его писанине не наблюдалось.              — Да, борется, — как-то мрачно сказал Давуд-ага. Дильруба остановилась и уставилась на хранителя покоев настороженным взором.              — Вам что-то известно? — спросила султанша.              — Я просил вас, называть меня на «ты», когда мы одни, — сказал Давуд-ага.              — Только если вы тоже будете меня так называть, — ответила Дильруба с усмешкой.              — Тогда нужно будет проявлять осторожность… Если я в разговоре с вашим отцом случайно оговорюсь, то стану короче на голову, — сказал Давуд-ага и рассмеялся, словно нашёл это забавным. Султанша же побледнела от волнения.              — Тогда лучше не рисковать, — покачала она головой. — Я не хочу подвергать вас опасности, — сказала Дильруба, и Давуд-ага смирил ее внимательным взором потемневших карих глаз. Дильрубе нравились его глаза, большие, ясные, полные чувств. — Вы перевели тему, Давут.              — В самом деле? — притворно удивился ага.                     — Мы говорили о Махмуде и об его борьбе с преступностью, — напомнила Дильруба, не в силах сдержать любопытства.              — Повелитель доложили, что шехзаде казнил насильников, воров и убийц, а тела велел повесить на стенах города с соответствующими надписями, — рассказал Давуд-ага, и на лице его отразилось беспокойство.              — Это справедливо, — заключила Дильруба. Она ожидала чего-то подобного от вспыльчивого брата. У того были свои преставления о справедливости.              — В наших глазах да, но важнее, что думает Повелитель, — ответил Давут-ага напряжённо. — Султан Мехмед одобрил меры принятые шехзаде, но не одобрил его самоуправства. Ему написал кадий, сообщил, что народ недоволен, что каждого преступника должен судить суд.              — Но если человек виновен…              — Закон един для всех, — мягко возразил хранитель покоев. — Падишах отправил шезхзаде Махмуду письмо с предупреждениями. Велел советоваться с ним перед каждой казнью, чтобы не спровоцировать бунт.              — Махмуд его не послушает, — покачала головой Дильруба. Страх сдавил сердце султанши. Нет, она сомневалась, что отец способен навредить детям, но даже перевод в другой санджак может обернуться катастрофой. Конья — выгодная позиция для Махмуда. Расстояние из Манисы и Коньи до столицы примерно равны. Это уравняет шансы Османа и Махмуда. Главное, не потерять санджак.              — Он должен послушать, чтобы не попасть в беду, — сказал Давут-ага. — Теперь шехзаде отвечает не только за свою жизнь, но и за жизни своих женщин и будущих детей. Даже султан Мехмед, будучи шехзаде, не рисковал казнить преступников без решения кадия и разрешения султана Баязида.              — Отец попал в немилость султана Баязида по другой причине, — вспомнила Дильруба Султан. — Всему виной женщина.              — Да, и он тоже едва не лишился выгодной позиции в Конье, — усмехнулся Давуд-ага вдруг. — Все повторяется. История, действительно, циклична.              — Вы находите это забавным? — спросила Дильруба с раздражением в голосе. Ее брат в опасности, а хранителю покоев весело!              — Нет, султанша, — возразил Давуд-ага. — Я нахожу это совпадение тревожным.              — Все в руках Всевышнего, — пробормотала Дильруба, начиная потирать руки. Она вышла без перчаток, подумала, что на улице не так уж и холодно. Теперь ее руки замёрзли.              — Все в руках шехзаде Махмуда, — возразил Давуд-ага, опустив взор на руки султанши. — Позвольте… — он протянул руку к ее рукам, сцепленным в замок на уровне живота. Дильруба кивнула, глядя на действия аги. Давут-ага взял ее руки в свои и начал растирать замёрзшую кожу. От его прикосновений султанша так и замерла, словно ее ударили по голове чем-то тяжелым. Вместо с тем на душе становилось тепло.              — Вам следует поскорее вернуться во дворец, моя госпожа, — улыбнулся Давуд-ага. — Если вы заболеете, я не прощу себе.              — Должно быть, вы правы, — ответила Дильруба, испытав досаду. Она не хотела его покидать. Рядом с ним становилось так спокойно и тихо на душе. Казалось, что он решит все проблемы и закроет от бед.              Они расстались у фонтана и разошлись в разные стороны, чтобы вернуться во дворец по одиночке.              Дильруба хотела еще немного пройтись по саду, как вдруг увидела кого-то, облачённого в тёмно-зелёный тёплый плащ. В душу закрылись подозрения, что некто видел их с Давудом и страх затмил разум. Хранителя покоев могли казнить только за один неподобающий взгляд на нее, дочь султана. Нужно узнать, кто следил за ней.              Дильруба бесстрашно подошла к незнакомцу.              — Кто ты и что тебе нужно? — спросила она бесстрашно. Неизвестный снял с головы глубокий капюшон, и Дильруба замерла. — Ты? — спросила она с неверием.              — Я, — ответила Нурбану Султан. — Тебе очень повезло, что это всего лишь я. Будь это кто-то другой, голова Давута-аги уже бы лежала на позорных камнях у фонтана палача.              Дильруба, представив это, ощутила дурноту. Она схватила Нурбану Султан за руку, стянутую в перчатку.              — Прошу, никому об этом не говори, — взмолилась девушка, страшась потерять дорого сердцу человека.              — Не волнуйся, — немного растерянно сказала Нурбану, которая, кажется, не ожидала от нее подобного пыла. — Я никому не расскажу.              — Что ты хочешь за молчание? — упрямо спросила Дильруба. Она придерживалась принципа, что все продаётся и покупается, вопрос лишь в цене.              — Ничего, Дильруба, — ответила Нурбану и вырвала руку из хватки султанши. — Не в моих интересах тебе вредить, — Дильруба же продолжила сверлить ее настороженным взглядом серых глаз. — Клянусь могилой отца, Дильруба, я никому не расскажу о том, что видела.              Сказав это, Нурбану направилась прочь, и Дильруба поспешила за ней. Она с трудом вспомнила, что к Валиде Султан по делам фонда должна была прибыть Айлин Султан. Странно, что Нурбану почтила их присутствием. Она почти полгода избегала визитов, ссылалась на недомогание.              — Как твое здоровье? — спросила Дильруба, нагнав султаншу.              — Твоими молитвами, все хорошо, — ответила едко Нурбану Султан. Видимо, все не очень-то хорошо. Нурбану ёрничала и ехидничала, когда ей было больно.              — Ты долго не посещала нас, вот я и забеспокоилась, — нашлась Дильруба Султан, которой не понравился тон собеседницы, но в кой-то веки султанша не желала провоцировать конфликт, помня, что Нурбану видела ее с Давудом-агой. Из-за страха за близкого человека Дильруба готова была смириться с неуважением и придержать нрав.              — Мне нездоровилось, — отмахнулась Нурбану. По правде сказать, на взгляд Дильрубы, выглядела Нурбану не лучшим образом, она похудела. Конечно, за объёмным плащом не сильно заметно, но лицо у нее осунулось, глаза ввалились, кожа стала бледной, а глаза приобрели странное, затравленное выражение. Что-то было не так. Решив узнать, в чем дело, Дильруба позвала Нурбану в свои покои, попить щербет, поесть сладостей. Но Нурбану отказала, что еще больше удивило Дильрубу. Обычно она не отказывала от перспективы провести время в ее компании.              Дильруба Султан вздрогнула и открыла глаза. В покоях вдруг стало шумно. Девушка сначала не понялда, где находится, однако, увидев Халиме Султан, стоящую посреди покоев, взвилась на ноги.              — Мама! — вскрикнула Дильруба, радость от долгожданной встречи вытеснила привычную сдержанность. Халиме Султан сняла дорожный плащ, подбитый черным мехом и отдала его в руки служанки. За ее спиной маячила фигура сонной Амаль Султан, потирающей глаза. Дильруба даже не удостоила сестру взглядом, она лишь удивилась, поскольку забыла, что вместе с матерью в столицу вернется и сестра.              — Здравствуй, Дильруба, — улыбнулась устало Халиме Султан, делая шаг навстречу султанше, которая, откинув все сомнения, тут же шагнула в надёжные и такие родные объятья матери.              — Мама, — прошептала Дильруба, уткнувшись носом в тёмно-зелёное платье матери. — Я так по вам тосковала, — на глаза помимо воли навернулись слезы, но усилием воли султанша подавила их. Халиме Султан тихо рассмеялась.              — Видимо, мне нужно почаще уезжать, чтобы ты переставала подражать отцу, — сказала она, отстранившись от Дильрубы, которая жадно глядела в глаза матери, одобрения которой так жаждала. — Ты повзрослела, стала еще прекрасней, чем прежде.       Дильруба ощутила, как краснеет от смущения. Она редко испытывала подобные чувства, но этот момент все же наступил.              — Полагаю, нужно поприветствовать Амаль, она, бедняжка, сильно устала в пути, — вздохнула Халиме Султан, убирая руки с плеч Дильрубы, которой не хотелось прерывать эти объятья. Но выбора не была.              Халиме Султан оглядела опочивальню и, увидев спящего на кровати сына, направилась к нему. Дильруба же впилась взором в Амаль, которая почему-то выглядела напуганной. Глядя в светло-карие глаза сестры, Дильруба не верила, что Амаль — тоже кровь и плоть султана Мехмеда, впрочем, как и Асхан. Амаль была слабой, романтичной, пугливой, как лань, боялась собственной тени и часто плакала из-за мелочей. Но ее от этого не переставали любить.              — Здравствуй, сестренка, соскучилась по мне? — не удержавшись, с ехидной улыбкой на губах спросила Дильруба, делая шаг навстречу Амаль Султан, которая тут же бросила взгляд на мать, словно искала у нее поддержки и защиты.              — Очень сильно, — поняв, что Халиме Султан не до нее, ответила Амаль. — Я привезла для тебя подарок из Коньи, — сказала девочка.              — В самом деле? — искренне удивилась Дильруба. Амаль Султан кивнула.              — Слуги отнесли сундуки в мои покои, завтра отдам подарок, — объяснила Амаль, потирая глаза. Дильруба невольно смягчилась.              — Ты, вероятно, устала с дороги, — сказала она. — Я проведу тебя до твоих покоев, — промолвила Дильруба.              — Матушка, можно я останусь с вами, пожалуйста, — вдруг взмолилась Амаль, подойдя к кровати. Халиме Султан сидела на краю ложа и перебирала пальцами русые кудри младшего сына. Дильруба думала, что матушка откажет, она была сторонницей правил, но Халиме Султан, вероятно, устала с дороги, поэтому кивнула.              Матушка велела служанке принести сорочку для Амаль Султан, и та отправилась выполнять приказ. Дильруба, чувствуя некую неловкость, замялась. Она хотела тоже остаться с матерью, но как-то несолидно, ей почти шестнадцать уже, не девочка давно.              — Ты тоже оставайся с нами, Дильруба, — улыбнулась слабо Халиме Султан. — Я хочу, чтобы все мои дети были рядом, — сказала она, и улыбка померкла на ее губах, а в глазах отразилась тревога. Видимо, мама думала о Махмуде, который остался без опоры в трудный период жизни.              Через некоторое время, когда султанши облачились в ночные одеяния, она легли в постель. Ложе не было предусмотрено для четверых, но никто не жаловался. Дильруба легла слева, рядом с Мустафой, справа от мальчика устроилась матушка, а справа от мамы Амаль.              — Доброй ночи, мои дорогие, — тихо произнесла Халиме Султан, когда Дильрубу уже начало клонить в сон.              — Добрый ночи, валиде, — пробормотала она.              — Доброй ночи, матушка и Дильруба, — тихо ответила Амаль Султан.              Утром Дильруба проснулась от чьих-то тихих шагов по опочивальне. Она замерла и приоткрыла глаза, боясь выдать себя. Увидев внушительную фигуру отца, облачённого в чёрный, расшитый золотом кафтан, Дильруба распахнула глаза.              — Отец… Повелитель, — запнулась девушка, во все глаза глядя на отца, который глядел на нее и усмехался, заложив руки за спину.              — Тише, Дильруба, — шепнул султан Мехмед, улыбаясь глазами так, как только он один умел. Дильруба проследила за его взглядом, и тепло расплылось в ее груди. Матушка спала, а по обе стороны к ней жались Амаль и Мустафа, такие безмятежные.              — Вы останетесь на завтрак? — спросила Дильруба Султан с надеждой.              У отца всегда было много дел и забот. К тому же времена наступили не самые лучшие… Покушение на Асхан, смерть ее ребенка, затем покушение на жизнь самого султана, к счастью, весь удар на себя приняла Райхан Султан, а не Повелитель, еще и на Касима-пашу напали разбойники, Хандан Султан снова потеряла ребёнка… Все это прибавило седины в волосах падишаха, а на лице его появились новые морщины.              — Да, — сказал султан Мехмед. — Я велю накрыть на стол в общей комнате, а ты приведи себя в порядок, — сказал он и вышел из спальни.              Дильруба начала выбираться из постели, стараясь никого не разбудить, однако, запутавшись ногами в просыне, свалилась на пол с грохотом.              Халиме Султан тут же подскочила, вслед за ней проснулась и Амаль. Только Мустафа, утомленный долгим ожиданием, спал безмятежно и сладко.              — Дильруба, что такое?.. — сонно пробормотала Халиме Султан, глядя на дочь.              — Все в порядке, — отозвалось она, вставая. Колено ссадило, но предвкушение завтрака с семьей ее окрыляло. — Повелитель пришел, он велел накрыть столы для завтрака.              — О, Аллах, — вздохнула Халиме Султан. — Мне нужно привести себя в порядок.              — Мне тоже, — поддакнула Амаль, приглаживая растрепавшиеся русые волосы.              Через некоторое время султанши, облачённые в чистые наряды и причесанные, сидели за столом. Дильруба сидела справа от отца и то и дело обращала на него взгляды, полные восхищения. Амаль устроилась слева от родителя, матушка сидела напротив него.              — Я привезла для вас подарок, — хвастливо сказала Амаль, уплетая со стола сладости. Сестра ничуть не изменилась. — Мы с Махмудом выбирали его вместе.              — И что же ты для меня приготовила, моя госпожа? — с улыбкой спросил султан Мехмед у дочери, и Дильруба помимо воли ощутила укол ревности.              — Кинжал, — ответила Амаль гордо. — Я знаю, что вам нравится зелёный цвет, поэтому выбрала клинок, украшенный изумрудами, — султан Мехмед после этого сухо поцеловал дочь в висок, отчего Амаль Султан заулыбалась пуще прежнего.              Амаль позвала служанку и велела ей принести сундук с подарками для членов семьи в покои.              — Что-то Мустафа долго спит, — сказала матушка взволнованно.              — Он вчера отказывался ложиться, хотел дождаться вашего приезда, — рассказала Дильруба. — Я не смогла настоять на необходимости соблюдения режима. Мустафа бывает упрям, как и Махмуд.              Отец, который не спеша пил щербет из кубка, вдруг со звоном отставил кубок на стол, и Дильруба напряглась, увидев усмешку на его губах.              — Как идут дела у моего сына? — спросил султан Мехмед, обратив серый взор на матушку Дильрубы. Халиме Султан выдержала взгляд Повелителя и тонко ему улыбнулась.              — Он в добром здравии, — сказала она. — Желает оправдать ваше доверие и стать достойным вашего имени, мой господин.              — Знакомое желание, — усмехнулся султан Мехмед, и Дильруба подумала, что отец вспомнил своего отца, их деда, султана Баязида. Поговаривали, что между ними были наряженные отношения, полные конфликтов. Но были ли слухи правдивы?              — Махмуд скоро станет отцом, — улыбнулась Халиме Султан Повелителю. — А мы с вами дедушкой и бабушкой, поверить не могу…              — Да, все когда-то бывает впервые, — ответил Повелитель. — Иншалла, наши внуки родятся здоровыми.              — Аминь, — отозвались присутствующие, продолжая завтракать.              — Сочувствую вашим утратам, мой султан, — тихо сказала Халиме Султан немного погодя. Их дочери сидели и не знали, чем себя занять. Вмешиваться в беседу взрослых обе не решались. Амаль всегда была пуглива, а Дильруба не хотела показывать неуважение к отцу.              От необходимости говорить что-то всех избавил приход двух евнухов, которые внесли в покои небольшой сундук. Амаль вдруг захлопала в ладоши от радости и взвилась на ноги. И снова на лице султана Мехмеда, наблюдающего за младшей дочерью, расцвела улыбка. Дильруба ощутила раздражение, глядя на младшую сестру, которая открыла сундук и начала в нем копаться, что-то напевая под нос.                     Амаль вытащила из сундука свёрток из тёмно-синей ткани и подошла к отцу. Девочка с гордостью протянула его родителю, бестолково улыбаясь во весь рот.              Султан Мехмед принял подарок и развернул из ткани предмет, ножны и вставленный в них кинжал. Вынув кинжал, Повелитель внимательно его оглядел. Дильруба вытянула шею, пытаясь увидеть подарок сестрёнки. Не очень-то он и красивый. Слишком простой для султана владыки огромной империи.              — Благодарю, Амаль, — улыбнулся Повелитель младшей дочери. Он вставил кинжал в ножны и отставил на тахту, после чего поднялся на ноги, подошёл к султанше и поцеловал ее в лоб, склонившись над ней. — Он прекрасен.              — Вам правда понравилось? — спросила Амаль, доверчиво ласкаясь к руке отца.              — Разумеется, — улыбнулся Повелитель.              Дильруба ощутила новую волну раздражения. Ей всегда было тяжело с кем-то что-то делить, даже если это «что-то» внимание и любовь отца. Успокаивая себя тем, что отец ласков с Амаль только из-за долгой разлуки и просто не желает ее расстроить, Дильруба сказала:              — А где мой подарок, сестрёнка?              — Сейчас, — сказала Амаль и тут же побежала к сундуку.              

Османская Империя. Алеппо. Декабрь 1602 года.

             Дни в Алеппо текли ужасающе медленно, отчего ему казалось, что он сходит с ума. Желая уменьшить тоску на сердце, унять воленение и просто-напросто убить время, Деровиш Мехмедл-бей с головой ушел в дела провинции. Он всеми силами пытался разбораться с жалобами народа, решить проблемы, которым не было конца. Подобные ритм жизни ем нравился, у него почти не оставалось времени на тоску, но ночами Дервиш снова становился пленником собственных чувств.              О, как же он скучал по своей госпоже, по ее серо-голубым глазам, мягкой улыбке, по звонкому, мелодичному голосу, темно-русым волосам, к которым так хотелось прикоснуться хотя бы раз в жизни. Как она там без него?              Дервиш молился, чтобы султанша не ведала печали и горя, чтобы султан Мехмед забыл о Назрин-хатун и гареме, чтобы глаза Хандан Султан не знали слез, а сердце боли… Он молился за благополучие любимой женщины, за ее счастье с другим мужчиной, но сам отчаянно жаждал оказаться на месте султана Мехмеда, но не из-за власти и могущества, данного ему Всевышним, а только потому, что султан Мехмед владел лучшей из женщин в этом мире.              Девришу хотелось без страха глядеть на Хандан Султан, любоваться ее красивым лицом с очаровательной родинкой над губой, хотелось обнять ее, прижать к себе и никогда не отпускать. Во снах он часто ее видел и позволял себе гораздо большее, чем мог наяву.              Во снах он был мужчиной, а она женщиной. Его женщиной. Но сны, порочные сны, рабом которых он был уже десять лет, сводили его с ума день ото дня. Дервишу казалось, что он помешался от жажды… Просыпаясь в темноте покоев, которые принадлежали только ему, Дервиш вспоминал, что он — раб, служащий султану Мехмеду, которому принджалежит и Хандан Султан. Это сводило с ума. Еще хуже становилось, когда он осознавал, что женат на племяннице султана.              Возможно, не будь Дервиш влюблён в другую женщину, а Альмас Султан не раздражала бы его глупостью и истериками, он бы смог создать с ней семью, настоящую семью, а не то подобие, что было у него с Инас-хатун.              Вот только Альмас Султан была высокомерной, наглой, глупой и склочной девицей, склонной чуть что впадать в истерику и реветь подушку. Ее заплаканное лицо раздражало, привычка язвить злила, а то, что она отдалённо чем-то напоминала Хандан Султан, выводило Дервиша из себя еще больше. Альмас была похожа на Хандан серыми глазами и тёмными волосами, в темноте их можно, при желании, перепутать, но все это только распаляло в Дервише злость.       Когда холодным зимним вечером из столицы прибыл гонец от одного из шпионов в Топкапы, Дервиш находился в своём кабинете, разбирал жалобы народа.              — Мое почтение, Юсуф-ага, — кивнул высокому черноглазому мужчине Дервиш-бей, сидя за столом. Прошли те времена, когда он вставал, когда кто-то из чиновников входил в опочивальню. Теперь он был чиновником и кланялись ему. Как причудлива, однако, жизнь.       Юсуф-ага поприветствовал бея, как полагается гонцу. После этого передал в руки Дервиша послание, которое он ждал так долго.              — Для вас приготовили покои и растопили хаммам, ужин принесут слуги, я отдам приказ, — сказал Мехмед-бей, всеми силами пытаясь сохранить самообладание. Он не привык кому-либо показывать искренних чувств, зная, что его за них могут растоптать и уничтожить. Юсуф-ага, к счастью, ретировался. Дервиш же поспешил вытащить письмо из футляра и вскрыл сургуч.              — Аллах, всемогущий, — в ужасе произнёс он, когда его взор скользнул по строкам.              «В Топкапы все стало верх ногами. Хасеки с родинкой снова покусилась на жизнь Долунай-хатун…»              Что значит «снова»? Неужели Хандан Султан прежде пыталась избавится от беременной наложницы, но почему он, Дервиш, об этом ничего не знал?              «Долунай-хатун спасли, как и ее ребенка. Хатун вкусила мало яда и у нее началась рвота, это ее спасло. Но в покоях Хасеки с родинкой был найден яд. Падишах велел арестовать слуг госпожи и велел их пытать. Слуги под ножами сознались, что слутанша дважды покушалась на жизнь и ребёнка Долунай-хатун… И что за выкидышем Назрин-хатун тоже стоит наша госпожа. Так султан Мехмед узнал правду…»              В глазах у Дервиша тут же потемнело и он откинул письмо, смахнул его на пол, словно мусор. От страха его начало мутить, а сердце сдавила боль потери. Да, он не прочитал письмо до конца, но Дервиш служил султану Мехмеду девятнадцать лет и имел представление о его беспощадности и жестокости. Он не простит Хандан. Скорее всего, она уже мертва. Казнена по приказу мужчины, которого любила всем сердцем. Аллах, как же ему пережить это… Однако Дервиш кое-как взял себя в руки. Он должен узнать, что было дальше. Обязан!              «Повелитель вызвал Хасеки с родинкой в свои покои. Стражники слышали крики, а через некоторое время слуги отнесли госпожу в лазарет. По словам лекарши, на теле султанши не было живого места и, что хуже всего, господин был крайне жесток с ней, как мужчина в постели… Лекарша сообщила, что султанша беременна и это спасло ее от казни. Султанша после случившегося не покидает покоев, почти не ест и все время плачет.»              Дервиш в ярости смял письмо, которое все-таки дочитал до конца. Гнев взметнулся в его душе, в глазах снова потемнело, но не от страха или боли потери, а от злобы. Он служил хранителем покоев государя девятнадцать лет и многое видел и слышал. Господин часто бывал жесток с наложницами, но Дервишу были безразличны их муки. Рабыни и их судьбы не интересовали его. Часто он видел, как наложницы покидают опочивальню падишаха в слезах, многие рыдали в голос, выглядели далёкими от благополучия. Но Дервиш даже в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь ярость и жестокость султана настигнет и Хандан Султан. Он боялся думать о подобном, убеждал себя, что Повелитель по-своему ее любит и оберегает.              Когда Дервиш узнал о том, что Хандан Султан стояла за покушением на Назрин, он представлял, что султан велит казнить госпожу или вышлет ее. Да, господин мог и ударить… Но то, что сделал султан Мехмед по намёкам лекарши, представлять не хотелось.              На миг перед внутренним взором предстало совершенное тело Хандан Султан, которое Дервиш столько лет видел во снах, но покрытое ужасающими синяками и алыми ссадинами, заплаканные глаза, искусанные губы довершали картину. Ах, что же пережила султанша… Мужчине сделалось дурно. Он должен хоть что-то предпринять, что-то сделать, чтобы вырвать возлюбленную из лап чудовища и тирана. Повелитель же убьёт ее, сживёт со свету, он крайне мстительный человек, не прощающий ничьих ошибок, кроме собственных.              Хандан Султан беременна. В иных обстоятельствах Девриш думал бы, что у него есть время до родов, семь или восемь месяцев, чтобы хоть что-то придумать… Но иных обстоятельств не существовало. Хандан Султан слаба здоровьем, она потеряла шестерых детей, каждая новая беременность давалась ей все сложнее и сложнее и срок вынашивания укорачивался. А ведь тогда она была любимицей господина, и султан Мехмед заботился о ней, окружал лекарями, но проводил ночи с наложницами, из-за чего Хандан Султан сильно переживала. Да уж, великолепная забота. Теперь же султанша в опале да еще и испытала на себе всю силу жестокости любимого мужчины. О том, что именно делал господин с Хандан Султан, как мужчина, думать не хотелось, но то и дело мысли Дервиша возвращались к этому.              Дервиш был бедняком из Босниийского санджака. На их деревню то и дело совершались набеги разбойников. Эти шакалы грабили население, убивали, насиловали женщин. Дервиш был ребёнком, когда своими глазами увидел, как двое мужчин насилуют юную девушку, почти ребёнка. Он был мал и труслив, поэтому не рискнул заступиться за девушку, а только глядел, спрятавшись в траве. Несчастная так кричала, умоляла мерзавцев не делать этого, но ответом ей служил лишь смех. Девушка после случившегося сошла с ума и повесилась.              Еще Дервиш помнил поход на Сефевидов. Армия слутана Мехмеда вторглась во вражеские земли и не щадила никого. Завоеватели сеяли разрушение и смерть, сколько крови пролилось в том похожне, сколько девочек, девушек и женщин пострадало. Дервишу никогда не нравилась такая сторона войны. В насилии и принуждении нет ничего великолепного.              Оставалось уповать, что Хандан Султан сможет пережить случившееся и ничего с собой не сделает от горя. В то, что она сбережёт ребёнка под сердцем Дервиш не верил, хотя это было бы ему на руку. Надежды на то, что султан Мехмед после рождения их общего дитя смягчится, не существовало. Он не пожалел Алтуншах-хатун, которую казнили на следующий после родов день. Хатун умоляла перед смертью, просила показать ей дочь, но Повелитель не дрогнул, он лично отрубил Альтуншах голову.              Пока Хандан беременна, Дервиш придумал бы, как спасти ее от смерти, в том, что та близка, как никогда, он даже не сомневался. Повелитель ошибок не прощает. Вот только вряд ли она доносит до срока этого ребенка, а значит, что-то предпринимать нужно уже сейчас. Но что?              Как Дервиш не пытался что-то придумать, ничего адекватного в голову не лезло. А время тем временем играло против него. Но одно мужчина знал точно, если султан Мехмед все же отдаст роковой приказ, он, Дервиш, сделает все, чтобы господин оказался в могиле.       

Османская Империя. Стамбул.

      — Я увидел эти цветы и подумал о вас, — сказал Мехмед Гирей, когда они встретились в лесу, где создали для себя тайное место для встреч, свой идеальный мир, в котором не существовало проблем и забот, не было врагов и они оба были свободными.              Мехмед Гирей протянул Бахарназ букет с красными цветами, похожий на шиповник. Девушка ахнула от восторга, принимая подарок. На дворе стояла зима, где же он взял их?              Мехмед Гирей лишь усмехнулся, и от его улыбки сердце Бахарназ сжалось. Он так ей нравился, с ним было спокойно, на него хотелось положиться в трудные времена.              — Откуда они у вас, ханзаде? — спросила султанша вдыхая запах цветов, но они, увы, не пахли.              — Знакомый доставил их из Крыма, — ответил Мехмедл, по-прежнему улыбаясь. — Специально для вас.              Бахарназ Султан, которая давным давно похоронила в душе надежду на взаимную любовь, ощутила прилив тепла и нежности. Ей, кроме Сулеймана, никто не делал подарков. Мужу было откровенно плевать на нее, и временами Бахарназ с горечью думала, что он ее ненавидит. В первые годы брака султанша еще пыталась наладить с Аязом-пашой отношения, но каждый раз натыкалась на стену. Ах, если бы Аяз-паша был просто равнодушен, но он издевался над ней убийственными комментариями, презрительными усмешками, а ночами, под пологом супружеской постели причинял боль. Тело Бахарназ почти всегда было усыпано синяками, сперва она пыталась образумить пашу, кричала ему в лицо о своем происхождении, но он лишь смеялся и напоминал ей о союзе, о том, что ее брату нужна его защита. И Бахарназ сдалась. Ради Сулеймана, ради любимого братика, который был так похож на отца, Бахарназ терпела.              Но после знакомства с Мехмедом Гиреем Бахарназ все чаще и чаще сомневалась в правильности своего выбора. Женщины приходят в подлунный мир для любви, кажется так говорилось в одной из книг, которыми в юности зачитывалась султанша. Без любви жизнь не имеет смысла. Без любви и без детей.                     Бахарназ прижала цветы к груди. Они не спеша двинулись по лесной тропинке, оставив позади лошадей и охрану.              — Этим людям можно доверять? — спросила девушка, страшась, что муж узнает об ее недостойном поведении.              — Да, — немного погодя ответил Мехмед Гирей. — Они служили моему брату Девлету, а после перешли на службу ко мне. Хотя, признаюсь, они больше служат Шахину, — на словах о младшем брате Мехмед криво усмехнулся, но глаза его остались серьёзными.              — Вы доверяете брату? — спросила Бахарназ с интересом.              — Да, — кивнул Мехмед. — Шахин, конечно, сложный человек, но я знаю, что он за меня без сомнений отдаст жизнь.              — А каким был Девлет? — спросила Бахарназ и тут же осеклась, страшась, что неуёмным любопытством перешла черту и оттолкнула Мехмеда.              — Он был умным, храбрым и честным, — начал перечислять Гирей черты брата. — Он великолепного стрелял из лука и был наделен огромной силой, как богатырь из легенд. Обожал охоту. Девлет, Шахин и Дильшат очень похожи между собой, они словно сделаны из одного теста, волевые, сильные, храбрые, отчаянные… Они были неразлучны и часто вместе пропадали в лесах Крыма…              — Вы так говорите, словно не разделяете их увлечения, — произнесла Бахарназ, внимательно глядя на собеседника.              — Мне ближе шахматы, книги, икусство, — рассказал Мехмед Гирей.              Вспоминая детали последней прогулки, Бахарназ Султан глупо улыбнулась, сидя на мраморной скамье в хаммаме. Служанка вымыла ей волосы и теперь натирала плечи маслами, чтобы кожа стала мягкой и шелковистой. Прежде султанша мало значения придавала красоте, но теперь она имела значение. Ей хотелось хорошо выглядеть, хотелось, чтобы Он смотрел на нее и восхищался. Впервые открыв для себя любовь, Бахарназ в ней тонула и упивалась.              — У вас хорошее настроение, — вдруг произнесла Энже-хатун, служанка, которая уже несколько месяцев служила во дворце. Бахарнз благоволила этой девушке за добрый и веселый нрав, за привычку никогда не унывать. Сама султанша была далеко не жизнерадостным человеком и ей очень нравились люди, умеющие радоваться жизни. К тому же Энже великолепно играла на арфе и делала хороший массаж, дарующий настоящее блаженство и покой.              — День просто хороший, — усмехнулась Бахарнза, снова и снова возвращая мысли к большим темно-карим глазам Мехмеда Гирея. О, как же они ей нравились.              — Да, день, действительно, хороший, — посмеялась Энже-хатун. Она начала натирать спину Бахарназ шелковой мочалкой, отчего султанша окончательно разомлела. Хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Но за стенами хамама ее ждал вечно недовольный муж да тётушка, которую султанша в глубине души ненавидела.              После хаммама Бахарназ Султан направилась в свои покои, желая высушить волосы и лечь пораньше спать. Поужинать она планировала в опочивальне. Не хотелось видеть мерзкое лицо мужа да недовольный лик Михрумах Султан.              Однако планы госпожи рухнули, когда, преступив порог покоев, она увидела сидящего на тахте Аяза-пашу.              — Соизволила явиться? — презрительно спросил паша, тяжело вставая на ноги. Кажется, за годы брака она стал ещё отвратительнее, живот его стал еще больше, лицо поплыло, и стало больше напоминать голову свиньи. К тому же изо рта Аяза-паши пахло тухлыми яйцами и гнилым сыром.              — Я была в хаммаме, — оправдываясь сказала Бахарназ, замерев от страха. Вдоль позвоночника пробежала стая мурашек, ладони вспотели.              — Наводила красоту? — презрительно спросил Аяз-паша, приближаясь к жене, которая посильнее запахнула полы халата. Ей так хотелось, чтобы он ушёл. — Жаль только усилия тщетны, тебя ничего уже не сделает привлекательной.              — Как и вас, — едва слышно пробормотала Бахарназ и тут же прикусила язык. Она замерла от страха, надеясь, что паша ничего не услышал, но он обладал феноменальным слухом, особенно, когда этого не требовалось.              Щеку Бахарназ тут же обожгло болью, но она все же смогла устоять на ногах.              — Ты так и не научилась уважать мужа, женщина, — презрительно заключил Аяз-паша, схватив султаншу за волосы. Та попыталась вырваться из хватки, но Аяз-паша все еще оставался сильным мужчиной.              — Не смейте меня трогать, — процедила Бахарназ, пытаясь оказать сопротивление. В первые месяцы брака она тоже пыталась сопротивляться, но Аяз-паша быстро научил ее покорности.              — Надо же, какие слова, — хмыкнул мужчина, оттягивая за волосы ее голову назад так, что обнажилась шея. — Давненько ты не показывала зубы. Но так даже интереснее.              — Если вы продолжите делать мне больно, я сообщу султану Мехмеду о вашем неподобающем поведении, интересно, что он сделает с вами, когда узнает о ваших делах? — спросила Бахарназ излишне дерзко. Она хотела, чтобы он ушел. Да и его прикосновения после того, как султанша полюбила Мехмеда Гирея стали омерзительнее, чем прежде.              — Вот как… — Аяз-паша усилил хватку на волосах девушки, отчего слезы выступили на ее глазах, но Бахарназ упрямо держалась. Она упёрлась руками в плечи мужа, пытаясь сохранить дистанцию. — Тогда я расскажу Повелителю о том, что ваша тётушка пытается посадить на трон шехзаде Сулеймана… Как думаешь, что тогда будет?              Бахарназ вздрогнула всем телом. Она тут же представила Сулеймана, стоящего на коленях и немых палачей, которые стягивали на шее ее брата шелковый шнурок. Нет, только не это.              Видимо, увидев страх в ее глазах, Аяз-паша самодовольно усмехнулся, после чего притянул ее к себе и накрыл ее губы своими губами, солёными и мерзкими. Бахарназ задохнулась от омерзения, тошнота подкатила к ее горлу, когда она ощутила запах гнилого сыра и кислого молока. Аллах, помилуй…              После выполнения супружеского долга Аяз-паша перекатился на вторую половину кровати, переводя дыхание. Бахарназ же поспешила отползти подальше и зажмурилась, не желая видеть рядом потного и гадкого мужа. Почему из всех мужчин этого мира ее супругом стал самый отвратительный? На глаза наворачивались слезы, но султанша стиснула слезы и торопливо их утёрла. Она не хотела, чтобы он видел ее слабость. Хотелось в нежные и любящие объятья матери, хотелось под крыло брата, хотелось греться в лучах ласки Мехмеда…              — Надеюсь, ты понесла, — хмыкнул Аяз-паша, садясь в постели. — Но, вероятно, ты так же бесполезна, как и твоя сестра.              Он имел ввиду Хатидже Султан. Бедная, несчастная султанша. Бахарназ плохо знала свою предшественницу, но сочувствовала ее участи. Аяз-паша покинул покои, хлопнув дверью напоследок. Бахарназ села и поспешила утереть с бёдер следы семени мужа, испытывая небывалую тошноту.              Султанша позвала слуг и велела им перестелить постель. Пока рабыни наводили порядок, она снова наведалась в хаммам, где, отослав прочь Энже-хатун, дала волю слезам.              

Стамбул. Османская Империя. Дворец Касима-паши.

             Временами глядя в глаза жены, он явно видел в них свою смерть. Касим знал, что обречён. Но старательно гнал прочь эти мысли. Ханзаде была его спасением и его погибелью. В ночь, когда его ранили наёмники, именно Ханзаде спасла ему жизнь. Она знала, что он никогда не нарушит слово, данное детям. Он обещал детям поиграть с ними после ужина.              Когда Касим задержался, Ханзаде сразу почувствовала неладное и отправила ко дворцу десяток воинов, охраняющих их дворец. Именно благодаря решению Ханзаде Касима только ранили, а не убили. Оно подоспели вовремя, в тот самый момент, когда охрана паши проигрывала схвату врагам.              Касима в ту ночь ранили в плечо. Он потерял сознание от боли, пришёл в себя уже во дворце. Когда паша открыл глаза, то сперва подумал, что умер. Он увидел спящую подле него Ханздае Султан, облачённую в платье, а не в ночные одеяния. Она никогда добровольно не оставалась в его покоях. После близости всегда уходила к себе, и Касим оставался один на один со своими мыслями и неразделенными чувствами.              Паша хотел прикоснуться к волосам супруги, но тихо застонал от боли, Ханзаде Султан тут же проснулась и уставилась на него встревоженным взглядом голубых глаз.              — Неужели я умер? — спросил паша, глядя на жену.              — Не надейся, — хмыкнула султанша, спрятав тревогу за маской привычной холодности. — От меня так быстро не отделаешься.              Ханзаде поднялась с кровати, и Касим понял, что она сильно переживает. Когда султанша тревожилась, она теребила кольцо с сапфиром на безымянном пальце правой руки. То самое кольцо, которое оставила ей покойная мать в день смерти. Касим давно заметил эту привычку за женой.              — Я думал, что не вернусь к вам, — признался паша. — И рад, что ошибся.              Ханзаде ничего не ответила, она вызвала лекаря и покинула покои. Пока Касим шел на поправку султанша приходила вечерами, справлялась о его самочувствии и рассказывала последние новости.              — Дети хотят тебя видеть, — как-то сказала госпожа, сев на край постели Касима. Рана его заживлялась ужасающе медленно, и он испытывал крайнюю степень беспомощности. Невыносимо было быть свидетелем событий, а не их непосредственным участником.              — Я тоже тоскую по ним, но они не должны видеть меня слабым, — покачал головой паша.              — Ты прав, — согласилась Ханзаде.              — Как идет расследование? — спросил паша, и его жена тяжело вздохнула, после чего вытащила из рукава платья какую-то подвеску на цепочке и показала ему. Касим прищурился и нахмурился. То, что он принял за подвеску, оказалось христианским распятием.              — На шеях тварей, что напали на тебе, было это. — сообщила Ханзаде. — Отец в ярости.              — Не сомневаюсь, — согласился с женой Касим, напряжённо размышляя. — Неверные, вероятно, знают о грядущем похоже против Венеции, о жажде Повелителя вытеснить их из моря.              — Как неверные так быстро узнали о планах отца? — спросила Ханзаде. — К тому же какой толк в твоей смерти?              — Вероятно в столице есть шпион, — предположил Касим ответ на первый вопрос. — Скорее всего, они хотят избавиться от слуг Государя, чтобы подобраться к нему и нанести удар.              — Возможно, враги уже среди нас, — заключила Ханздае, прищурившись. Касим на всякий случай решил не упоминать о подозрениях в адрес Ибрагима-паши. У него не было доказательств, Ибрагим ничем себя не скомпрометировал, был чист, как бриллиант. Но что-то было не так. Что-то не давало Касиму покоя, в глазах Ибрагима теплилось что-то неприятное.              — Нужно всех их вычислить и уничтожить, — словами жены сказал Касим.              — О, неужели мы пришли к взаимопониманию? — с усмешкой спросила Ханздае Султан, притворно изумившись.              «Когда-то это должно было произойти», — подумал Касим, но ничего не ответил, любуясь яркой красотой жены.