Перекрестки судеб

      Стамбул. Османская империя. Ноябрь 1602 года.              Усыпальница предков, в которой нашел пристанище и ее сын, встретила Асхан звенящей тишиной и пробирающим до самых костей холодом. Холод ей не был страшен, после случившейся трагедии, после родов, что отпечатались в голове султанши алым пятном режущей боли и мук, ничто ее не пугало. Наоборот, ей казалось, что стужа подступающей зимы не сравниться с тем холодом, что отныне охватил ее израненную душу.              — Оставьте меня, — велела Асхан слишком спокойным голосом. Она делала над собой усилие, чтобы голос звучал спокойно, чтобы глаза ее не слезились, а руки не тряслись. Служанки, что к ней приставила любящая сестра Ханзаде, замерли и переглянулись между собой, словно сговаривались. Они боялись покидать ее. Асхан хотела бы думать, что служанки бояться, что она что-то делает с собой. Но нет, умом понимала, что им, в сущности плевать на нее. Ханзаде, должно быть, напугала их до полусмерти, наверное, пообещала снять кожу живьем, если с ней, с Асхан, что-то случится. В этом была вся Ханзаде, она очень любила близких, кто бы что не говорил, но выражала эту любовь самым невообразимым способом.              Асхан знала, что она жива только потому, что Ханзаде пригрозила подарить лекарю ожерелье из частей его детей. Подобная жестокость со стороны сестры всегда пугали Асхан, но сейчас ей было все равно. Она жива, хотя должна была лежать в могиле рядом со своим любимым и долгожданным сыном. Беременность Бейхан, которую она понесла в пятнадцать, в скорее после свадьбы, иссушила ее тело, ослабила, Асхан чудом пережила роды. Бейхан Султан родилась прежде срока, но, окруженная заботой отца и лекарей, вскоре начала крепнуть. Сама же Асхан после родов два месяца не покидала постель. Султан Мехмед, узнав о состоянии дочери, отправил в провинцию лучших лекарей. Их знания и поставили ее на ноги. Асхан Султан упивалась материнством, пыталась стать лучшей матерью, чем была Айнур Султан для нее… Но все равно хотела еще детей, сыновей и дочерей. Они с Ибрагимом пытались почти три года зачать ребенка. Асхан пила настойки, даже тайком ходила к знахарке за амулетами и оберегами. Спустя три года Всевышний, наконец, внял ее молитвам. Счастью Асхан не было пределов. Она так радовалась. Ибрагим-паша жаждал сына, как и всякий мужчина, Асхан нутром это чувствовала, хотя муж отнекивался, твердил, что самое важное — это здоровый ребенок, неважно сын или дочь. Но Асхан знала мужа, как никто, он мечтал о сыне. И она, всегда стремившееся завоевать всеобщее признание и любовь, заслужить их, хотела ему угодить.              Да и вторая беременность воспринималась ей иначе, чем первая. Тогда ей было всего пятнадцать, она толком не понимала, что с ней происходило. Но в этот раз все было по-другому, по-особенному. Асхан велела сделать ремонт в детской для малыша, Ибрагим-паша сам создал колыбель для ребенка, Асхан расшивала узорами пеленки, сшила одеяло и одеяния для младенца. Но все рухнуло так внезапно, что Асхан сама не понимала как и почему.              Малина, которую она так любила с детства, стала ее погибелью. Яд, который должен был вкусить Ибрагим-паша, к этому выводу пришило следствие, вкусила Асхан. Ее спасло то, что она съела немного, да и Ибрагим, поняв, что что-то не так, сразу вызвал лекаршу, а пока та шла, не церемонясь взял ее за шкирку и, затолкав пальцы ей в рот, вызвал рвоту. Асхан уже тогда ничего не понимала, ослепленная сильнейшей болью в животе. Сын под ее сердцем начал неистово толкаться, словно пытался вырваться, спастись от действия яда, но увы…              Асхан металась по ложу, кричала, сорвала голос, сломала когти, ей казалось, что ее режут мечами, а избавления все не было и не было. В какой-то момент она рухнула в пропасть, а когда пришла в себя и вспомнила то, что происходила, с трудом положила руку на живот и поняла, что его нет. Не чувствовала она и толчки сына под сердцем. Уже тогда она все поняла, хотя не хотела в это верить. Султанша уповала, что ребенка смогли спасти, вытащить, что он выжил, хотя и родился сильно раньше срока. Здравый смысл твердил, что дети, рожденные столь рано, не выживают, но материнская любовь молила об обратном.              Тогда Асхан покинула родильное ложе, она сама не понимала, как смогла встать, несмотря на неимоверную боль в теле. Конечности ее не слушались и были словно ватными, в голове звенело, от полопавшихся на глазах сосудов она плохо видела. Должно быть в те мгновения, идя к выходу из опочивальни, она выглядела, как восставший из мертвых покойник. Путь ей преградила служанка, и султанша, кажется, пообещала что-то с ней сделать, если ее не отведут к сыну…              Ее отвели, и увиденное до сих пор стояло у Асхан перед глазами. Груда костей, кишок и крови, маленькие, переломанные ручки и ножки, раздавленная головка, усеянная темными волосами, а она даже не смогла его поцеловать на прощание…              Асхан Султан остановилась посреди усыпальницы. До могилы сына оставалось половина пути, а сердце ее сдавила боль такой силы, что она пошатнулась, но тут же вскинула руку, давая понять служанкам, что не нужно к ней приближаться. Стиснув зубы, султанша шумно вдохнула и выдохнула, после чего продолжила путь. Ей казалось, что он устлан стеклом, а она ступает по осколкам босиком.                     Асхан прошла мимо могилы Амрийе Султан, даже не взглянув на нее. Она замедлила шаг и остановилась на мгновение у могил брата, шехзаде Селима, и матери, Айнур Султан. Она любила их, и если Селим был невинным ребенком, то Айнур Султан невинной назвать было трудно. В душе Асхан жила обида на мать, почему та ею пренебрегала, почему предпочла смерть жизни хотя бы ради нее, ради своей дочери? Асхан никому об этом не говорила, но она все еще была обижена на мать, хотя прятала эти низменные чувства где-то в глубинах души.              Прежде Асхан корила мать за слабость, за то, что она ее бросила одну в этом мире, но теперь, потеряв сына, пережив своего ребенка, стала понимать, что матушка искала не смерти, а избавления от боли и мук. Сама Асхан не хотело чувствовать душевных страданий, не хотела больше рыдать от бессилия ночами в объятьях мужа, который всеми силами пытался ее утешить, но боль потери сводила ее с ума и ослепляла. Ей не хватало смелости что-то с собой сделать, все же она была слабым по натуре человеком. Вместо этого в ней проснулась жажда мести, она молила Ибрагима найти того, по чьему приказу в еду попал злополучный яд, султанша просила отца утопить этого человека в его же крови. Оба ее любимых мужчины, муж и отец, разумеется, удивились от ее желания мести, но не стали возражать.              Глядя в серые, словно грозовые тучи глаза отца, Асхан ясно понимала, что она, без сомнений его плоть и кровь. Прежде, несмотря на любовь к родителю, ей претила его жестокость и беспощадность, его мстительность и коварство, не знающее границ. Она всеми силами пыталась убедить себя, что не похожа на отца и на мать, что она пошла в благородную, сдержанную и добрую бабушку, в Валиде Дефне Султан, она так верила в это, что убедила и себя и окружающих, что она, Асхан, совсем другая: добрая, чуткая, милосердная.                     Но реальность такова, что от тирана родится лишь тиран. Гнилое дерево, коим в глазах многих был султан Мехмед, не могло дать здоровых плодов. Асхан всеми силами вытравливала из себя низменные черты: алчность, зависть, обидчивость, надменность и самодовольство, старалась поступать правильно, поскольку верила, что хорошие, добрые люди, живущие по заветам Всевышнего, всегда живут долго и счастливо. В конце концов, в сказках, которые ей с детства рассказывала Бирсен, добро всегда побеждает зло. На реальность оказалась не просто сурова, она была беспощадна. Ее невинный сын лежал в могиле, а Асхан изнывала, сходила с ума от боли и ночами думала о том, что она сделает с тем, кто убил ее дитя… Эти мысли еще пару месяцев назад вызвали бы в ней стыд и желание молиться день и ночью, чтобы искупить грех, теперь давали ей частичку покоя. Она — дочь своего отца и ей нечего стыдиться. Как мать, потерявшая дитя, она имела право на возмездие.              Асхан Султан прошла мимо могилы еще одного своего брата, шехзаде Баязида, малыша, которого она толком и не запомнила, уж больно мало он прожил в этом мире. Сколько детей потерял султан Мехмед? Асхан никогда не считала потери отца, но теперь, глядя на надгробия, задавалась этим вопросом. Одних только детей от Хандан Султан было шестеро, прибавил ребенка Назрин-хатун, двоих нерожденных детей от Амрийе Султан да рожденного прежде срока сына Халиме Султан, которого убила матушка Асхан.              Подумав о безымянном младенце, чьей прах так же покоился в усыпальнице, Асхан ощутила горькую вину за то, что не совершала. Ее мать под влиянием зависти и ревности погубила сына Халиме Султан, за что была сослана в Старый Дворец. Асхан хотела бы верить, что Айнур Султан к убийству непричастна, по крайней мере, Бирсен верила в это. Но следствие указало на мать Асхан, и как бы та ее не любила, убийство невинного ребенка оправдать невозможно.              Как Халиме Султан пережила потерю ребенка? Да, у нее уже были дети, Махмуд и Дильруба, но разве боль это уменьшит?              Остановившись у свежего надгробия, Асхан сухо всхлипнула и потерла глаза, совершенно сухие почему-то. Ей хотелось кричать от боли, спрашивать «за что?» и «почему?», но никто ей не ответит. Мысли, что где-то по земле ходит тот, кто убил ее сына и оставил ее бесплодной сводили с ума.              — Я знала, что найду тебя здесь, — в тишине усыпальницы усталый голос Валиде Дефне Султан, которая редко покидала Топкапы в виду слабого здоровья, прозвучал громко и ударил по ушам. Асхан вздрогнула и обернулась, увидела бабушку, которая ее воспитала и заменила мать. Она всю жизнь пыталась быть на нее похожей, но в ней, похоже, много от родителей. — Когда я прибыла в твой дворец, Бирсен сказала, что ты уехала в город.              — Как вы поняли, что я здесь? — спросила Асхан, немигающим взором серых, потускневших глаз глядя на подошедшую к ней бабушку. Дефне Султан сильно постарела и теперь везде ступала с тростью, на которую тяжел опиралась. Золото ее волос сменил серебро седины, лицо пересекали глубокие морщины, она раздалась в талии, все-таки в свое время Дефне Султан родила пятерых детей. Однако взор карих глаз ее был ясным и, как всегда, полным света.                     Асхан тяжело вздохнула, печально осознавая, что жизнь Валиде Султан клонится к закату. Как же она будет без нее, как справятся с бедами? Дефне Султан была умной и мудрой женщиной, даже султан Мехмед бесконечно ее любил и уважал, только она имела на него влияние, что о многом говорило.              — Мать потерявшая дитя всегда поймет сестру по несчастью, — грустно сказала Дефне Султан. — Когда не стало моего Ферхата, — султанша сняла с руки черную перчатку и указала на могилу, просевшую под тяжестью времени. — Я чуть ли не ночевала здесь, плакала, корила себя, что не уберегла сына, помню, Мехмед с ума сходил от беспокойства.              — Как вы пережили все это? — спросила Асхан Султан у бабушки. Она никогда не задавала этот вопрос, боялась сделать ей больно. Дефне Султан предала земле мужа и почти всех детей, кроме султана Мехмеда.              — Когда умер мой Сулейман во время эпидемии, я толком ничего не поняла, благодарила Аллаха, что он исцелил Мехмеда и не тронул остальных сыновей и дочь, — поделилась Дефне Султан. — Было очень больно, но у меня остались дети, у меня остался любимый мужчина. Да и в сравнении с потерями Нефизе, моя боль не казалась страшной.              Слова Дефне Султан были пропитаны тоской и мукой, и Асхан с удивлением поняла, что ее боль словно ушла, хотя нет, просто притупилась. Нефизе-калфа… Асхан временами забывала, что мрачная и строгая калфа, которая держала гарем и слуг в ежовых рукавицах была ей родственницей, сестрой ее бабушки. Когда-то Нефизе была госпожой, султаншей, любимицей шехзаде Османа, в честь которого и был назван ее старший брат, и матерью его детей. Но эпидемия забрал у султанши все, превратила госпожу в ничто. Вот только судьба не смогла окончательно сломить Нефизе и ее сильный дух, она возродилась из ничего, восстала из пепла, и теперь, потеряв любимых, наблюдала за счастьем других.              Асхан прониклась восхищением к Нефизе-хатун, чей облик с детства ее пугал. Она, должно быть, невозможно сильная женщина, и когда-то была прекрасным человеком. Жаль, что судьба к таким особенно жестока.              — Нефизе всегда была сильной. Я была любимым ребенком матери, Нефизе же больше пошла в отца и внешностью и нравом. Сила ее духа вызвала у меня восхищение, рассказывала Дефне Султан, глядя карими глазами куда-то поверх могил. — Когда предатели, незадолго до воцарения султана Баязида на троне, ворвались во дворец Бурсы, чтобы убить твоего отца, Нефизе пыталась его защитить, даже убила одного мерзавца, за что ее избили. Именно тогда она очаровала шехзаде Османа храбростью и смелостью.              — Мне жаль ее, — сказала Асхан, вздохнув.              — Мне тоже, — покачала головой Дефне Султан. — Если бы я потеряла всех своих детей, то сошла бы с ума от боли. Мне повезло, что выжил Мехмед, мой первенец. Когда смерть забрала Баязида, Джихангира, Ферхата и Хюррем, я горела в пламени боли и тоски, но Мехмед тоже был развален случившимся, разбит. Я была нужна ему, и я поклялась, что выстою ради него. Запру боль глубоко в душе, скрою ее ото всех и буду жить.              — Как вы столько лет держитесь? — спросила Асхан Султан.              — Не знаю, — усмехнулась Валиде Султан. — Когда тоска становится невыносимой, я смотрю в глаза Мехмеда, так похожие на глаза моего султана Баязида, и мне становится чуть легче. Но одно я знаю точно, что смерти сына я не переживу. Я не хочу снова испытать эту боль, поэтому молю Аллаха забрать меня раньше него. Я понимаю, Асхан, твою боль и тоску. Ты имеешь право на горе, но помни, что тебе все еще есть ради кого жить. Бейхан Султан мала и нуждается в тебе. Со временем боль не уйдет и не исчезнет, она будет с тобой всегда. Просто ты привыкнешь и научишься с ней жить.              Амасья. Османская Империя. Ноябрь 1602 года.              Слова бабушки отдавались эхом в ее душе. Асхан была ей благодарна за поддержку. Дефне Султан всегда знала, что сказать и как поддержать. Наверное, поэтому отец ее так ценил и всегда прислушивался.              Асхан открыла глаза и уставилась в расписной потолок опочивальни, которую выделили для не во дворце Амасьи. Ферхат постарался на славу. Султанша кое-как села в постели и тяжело вздохнула, снова чувствуя слабость. Ее мутило. Султанша встала и дошла до камина, в котором тлели угли. Был поздний вечер, ужин стоял нетронутым на столе, а Асхан кусок в горло не лез. Хотелось только унять боль, вырваться из пучины болезненных воспоминаний.              Султанша снова начала проваливаться в бездонную пропасть, и земля начала уходить из-под ее ног. Девушка с трудом устояла на ногах, после чего поспешила сесть на подушку. Она немигающим взором уставилась на огонь, словно надеялась в нем, в пляшущем пламени отыскать спасение. Будто бы огонь мог выжечь боль из ее сердца.              Двери в опочивальню распахнулись и кто-то вошел, однако Асхан была увлечена страданиями и не обратила внимания на вошедшего.              — Асхан, сестренка, — голос Ферхата, полный сочувствия вырвал султаншу из транса. Она повернула голову и взглянула на брата снизу вверх. У нее даже не было сил подняться. Ферхату этого и не требовалось, он сел рядом с ней, вытянул ноги, поправил темно-синий, расшитый золотом кафтан, после чего вновь посмотрел ей в лицо. Увиденное, должно быть, ему пришлось не по душе, судя по поджатым губам. — Мне так жаль, что тебе пришлось это вынести.              Шехзаде Ферхат положил руку на спину султанши, между лопаток. Ощутив его прикосновение через тонкую ткань платья, девушка вздрогнула и всхлип все же сорвался с ее губ. Она зажмурилась, чувствуя, как горячие слезы брызнули из ее глаз, а из груди вырвался стон. Асхан слепо подалась к брату, к единственному родному человеку, ища защиты и поддержки. Ферхат обнял ее и прижал к себе так, что дыхание перехватило. Он уткнулся носом в ее белокурую макушку, начал гладить по вздрагивающим плечам.              — Почему, почему, почему? — бормотала девушка, содрогаясь от рыданий. Почему из всех грешников этого безумного мира погиб именно ее нерожденный сын? Почему она заплатила за ошибки мужа, Ибрагима-паши? Асхан понимала, что враги покушались на Ибрагима, ее сын умер из-за паши. Подсознательно девушка считала мужа виновным в трагедии, хотя он и не был виноват. Считая его виновным и пытаясь сбежать из дворца, где все случилось, Асхан уехала в Амасью, словно искала спасение и пристанища под крылом брата.              — Я так его ждала, так ждала, — продолжала стенать султанша, зажмурившись. Кафтан брата начал намокать от ее слез, которые все не заканчивались. Когда же ей станет легче? — Я хотела назвать его Селимом, как нашего брата, я уже любила его.              — Я соболезную твоей утрате, Асхан, — не зная, что сказать, молвил Ферхат и сильнее сжал объятья, словно они могли выдавить из нее боль. Асхан все плакала и плакала, как тогда десять лет назад, когда Всевышний забрал ее брата и мать. В ту пору Ферхат утешал ее так же, как и сейчас. Он всегда был рядом с ней, подставлял сильное плечо, служил опорой и поддержкой. Шехзаде Осман был бесконечно далек от Асхан Султан. Будучи наследником престола и сыном Гюльбахар Султан он предпочитал общество отца и Ханзаде. Айнур Султан не давала своим детям общаться со старшим братом и сестер. Пытаясь защитить их, она невольно сделала только хуже, проложила между ними пропасть. А после шехзаде Осман отбыл в Манису, а Ханзаде вышла замуж.              Ханзаде хоть и осталась в столице и была частым гостем в Топкапы, не в силах пикинуть отца и бабушку, так и осталась далекой для Асхан. Отношения между ними были ровными, Ханзаде, как старшая, всегда заботилась об Асхан и пыталась ее поддержать, но старшая сестра обладала неприятным нравом, жестоким и беспощадным, лишенным сострадания, отчего Асхан ее сторонилась. Ей всегда претила жестокость.              Махмуд и Дильруба были детьми Халиме Султан, которую Айнур Султан люто ненавидела и неистово соперничала с ней за власть в гареме и покои падишаха. Махмуд был задиристым, вспыльчивым и резким, он всегда задирал и обижал ранимого Селима, а Асхан сильно любила брата. В тот день Селим не прошел на уроки, поскольку не хотел находиться рядом с Махмудом, который его унижал и обзывал девчонкой за мягкий нрав. С Селимом занимались отдельно. Кто знает, если бы между братьями не было ссор, шехзаде Селим не отправился бы на ту злополучную прогулку и его бы не укусила змея.                     Конечно, Асхан любила и Дильрубу, и Махмуда, но опасалась их сильных характеров. Махмуд пугал неистовым пламенем, что полыхало в нем, любая неосторожная фраза могла стать искрой для нрава шехзаде, похожего на бочку с порохом. Дильруба же была надменной, язвительной, тщеславной, но по-своему родной.              Младших братьев и сестер Асхан любила, но не была с ними близка. Четыре года назад, когда она выходила замуж, Джихангиру было три, Ахмеду два с половиной, Орхану два, а Мустафы еще не было на свете. Слишком малы они были, чтобы Асхан водила с ними компанию.              У Асхан всегда был только Ферхат. Только он ее понимал, только он ее слушал и слышал. Вот и теперь, ощутив жестокий удар судьбы, султанша предпочла искать утешение в объятьях любимого брата, а не сестер, отца или мужа.              Через некоторое время, когда истерика слутанши сошла на нет, на нее накатила слабость. Шехзаде Ферхат поднял ее на руки, отнес к кровати и уложил в постель. Он поцеловал ее в горячий лоб и укрыл одеялом. Когда Ферхат развернулся, чтобы уйти, Асхан вдруг вцепилась в его руку и с мольбой заглянула в его бледной и усталое лицо.              — Не уходи, прошу, — взмолилась она. — Останься, иначе я не усну.              Асхан глядела в голубые глаза брата и вложила во взгляд всю боль и отчаянье, что плескались в ней в этот момент.              Ферхат, к счастью, сжалился над ней. Он забрался в постель и лег рядом с ней, обнял за плечи и прижал к себе. Положив голову на плечо брата, Асхан прикрыла глаза, слушая его дыхание. Она ощущала толику покоя, поскольку, как и предполагала, нашла в Ферхате опору в столь темные и страшные времена.       

Османская Империя. Амасья.

             — Вы в своем уме, мама? — спросил шехзаде Ферхат, стоя посреди покоев управляющей гаремом. Солнечный свет, пробившийся сквозь тяжелые тучи осеннего неба освещали опочивальню, и шехзаде щурился от света, глядя на сидящую на тахте мать.              — Ты взрослый мужчина и тебе не пристало проводить в покоях свободной замужней женщины, тем более сестры, — промолвила Мехрибан Султан вновь, и Ферхат вскинул в изумлении брови, не веря, что мать посмела что-то подобное сказать.              — Вот именно — сестры, — процедил он, ощутив неожиданную вспышку раздражения. В последнее время его все чаще и чаще раздражала поведением и наставлениями мать. Кончено, шехазде любил ее, как всякий ребенок любит женщину, давшую ему жизнь. Но Мехрибан Султан неизменно докучала ему непрошенными советами и наставлениями, она была навязчива, и эта навязчивость вызывала в нем отголоски злости.              Теперь она посмела сделать ему замечание, что он утешал всю ночь сестру, что он разделил с Асхан ее боль и страдания, попытался поддержать ее.              — Враги не упустят возможности очернить вас в случае необходимости, Ферхат, — тоном, словно что-то объясняла маленькому ребенку, заговорила Мехрибан Султан, продолжая немигающе смотреть на сына. Ферхат вскинул руку, давая понять, что ничего не желает слышать.              — Кто им поверит? — спросил он. — Кто поверит столь гнусной лжи, словно мы с сестрой посмели… — шехзаде осекся и скривился от отвращения. — Я даже сказать не смогу такую мерзость. Асхан — моя сестра.              — Однако если до Повелителя дойдут слухи… — возразила Мехрибан Султан.              — Я все ему объясню, — возразил шехзаде Ферхат, чувствуя, как его от гнева на мать бросает в жар. — Отец все поймет.              — Но…              — Довольно, мама, — излишне резко сказал шехзаде, и Мехрибан Султан так и замерла, с изумлением глядя на него. Он редко повышал на нее голос, а если повышал, то его охватывал небывалый стыд. Ферхат очень любил мать, но временами не мог ее понять. Не мог и не хотел. — Вас волнует не то, что я провел ночь в покоях сестры, а то, что моя сестра — Асхан, не так ли? — спросил он, глядя в глаза матери. Уловив изменение мимики, Ферхат понял, что попал в суть. — Дети не виноваты в грехах родителей, матушка. Мне правда жаль, что вы столько пережили из-за Айнур Султан, но Асхан совсем другая…              — Другая? — горько усмехнулась Мехрибан Султан, вскочив на ноги. Она подошла к сыну, смотря ему в глаза. — Я не верю ей, Ферхат, она очень похожа на нее.              — В вас говорят старые обиды, — покачал головой шехзаде, после чего поспешил покинуть опочивальню матери. Выйдя в коридор, он ощутил, что врывался на свободу, смог, наконец, вдохнуть полной грудью. В который раз за это утро Ферхат пожалел, что вообще явился пожелать матери доброго утра. Но Мехрибан Султан его матушка, другой у него не будет.              Поняв, что нужно навестить Махфирузе, шехзаде направился в покои фаворитки. Накануне он обещал зайти к ней, но остался с Асхан. Махфирузе, должно быть, ранило подобное пренебрежение.              Войдя в опочивальню наложницы, шехзаде застал Махфирузе сидящей на кровати рядом с дочерью. Увидев его, хатун хотела вскочить на ноги и поклониться, но Ферхат жестом ей велел не покидать кровать. Вместо этого он подошел к постели и сел по другую сторону от долгожданного и любимого ребенка. Кончено, временами он сожалел, что стал отцом дочери, а не сына, но это было очень редко.              Его дочь, его Алджан была в тысячи раз лучше любого мальчика. Темными волосами, бледной кожей и голубыми глазами она была похожа на него и его матушку.              — Надеюсь вы в добром здравии, шехзаде, — промолвила тихо Махфирузе, подняв взор от Алджан на шехзаде Ферхата. — Вы выглядите очень уставшим.              — Я провел ночь, утешая Асхан. Она плохо спала, много плакала, и я не мог оставить ее одну, — рассказал Ферхат. Взор Махфирузе смягчился и наполнился печалью.              — Иншалла султанша выдержит этот удар, — сказала она немного погодя. Карие глаза ее снова смотрели на Алджан, которая выпутала руки из пеленки и теперь их рассматривала, словно изучала.              — Мне больно видеть ее такой, — признался Ферхат, ощущая злость на предателя, что посмел покуситься на члена его семьи. — Я хочу, чтобы ты была рядом с Асхан, стала ей компаньонкой, я, увы, часто бываю занят, — попросил мужчина, внимательно вглядываясь в смуглое лицо Махфирузе. При должном освещении она была похожа на Нурефсун Султан, и от этого сердце шехзаде трепетно сжималось. Он не видел свою любимую несколько месяцев, а впереди еще очень много месяцев разлуки. Если только Повелитель вновь не призовет их в столицу.              Но наваждение его быстро спало, иллюзия рассеялась. Махфирузе была выше Нурефсун, волосы у нее были чуть светлее, не вились мелкими кудрями, а скорее напоминали мягкие волны да и нравом они отличалась. Махфирузе — кроткая, спокойная, вежливая, стремящееся угодить ему. Нурфесун была совсем другой. Махфирузе напоминала воду, а Нурефсун неистовое пламя, неукротимое и дикое.              — Я сделаю все, чтобы султанша поскорее оправилась от потери, — промолвила Махфирузе, вновь глядя в его глаза.              Шехзаде Ферхат, поняв, что ему пора собираться на совет провинции, чтобы никто не посмел написать его отцу, словно он пренебрегает обязанностями, поцеловал дочь в лоб, отчего та закряхтела и захныкала. После этого он поднялся с постели.              — Вы зайдете вечером? — спросила Махфирузе-хатун, встав следом. Шехзаде, помня, что она мать его ребенка, не смог обелить ее лаской. Он помнил, как страдала его мать, когда султан Мехмед пренебрегал ею, и надеялся быть лучшим мужем, чем был его отец.              — Непременно, — сказал шехзаде и, поцеловав фаворитку в лоб, покинул ее опочивальню.              Явившись в свои покои, шехзаде с помощью слуг облачился в чистые одежды и в новый кафтан из темно-коричневой ткани с воротом из черного меха. Глядя на себя в зеркало, Ферхат думал, что не желает находиться среди лицемерных беев и пашей, но долг, проклятый долг нависал над ним острым мечом.              В покои вошел Коркут-ага, главный сокольничий, который тут же поклонился ему.              — Письмо отправлено? — спросил шехзаде Ферхат у слуги и друга.              — Да, — ответил Коркут-ага.              — Поскорее бы получить ответ, — немного мечтательно улыбнулся шехзаде. — Я изнемогаю от тоски и жажды ее видеть, но связан долгом. Ах, если бы я мог покинуть санджак…              — Это самоубийство, шехзаде, — покачал головой Коркут-ага, в его карих глазах отразилась тревога. — Если султан узнает, что вы без его ведома покинули санджак, он будет в ярости.              — Я знаю, — сухо ответил Ферхат, зная, что гневать отца нельзя ни в коем случае.              — Ко двору прибыл Ильгиз-ага, — сообщил Коркут-ага наследнику. Ферхат взглянул на его отражение в зеркале и нахмурился, не понимая, о ком он говорит. — Тот несчастный, которому по приказу султана Мехмеда отрезали язык, а вы спасли его.              Ферхат вспомнил глупого юношу, что не смог сдержать язык за зубами.              — Он лишен возможности говорить, но умеет писать. Написал мне, что отдаст за вас жизнь, — рассказал Коркут-ага.              — Найди ему место среди стражи, но не давай важных должностей, — велел Ферхат, думая, что человек, готовый ради него на все, ему не помешает.              Окрестности Манисы. Османская Империя. 1602 год.              Природа, столь любимая ею, умерла под натиском подступающих холодов. Лес увял, даже желтые листья опали на землю, смешались с грязью и стали коричневыми и противными на вид. На голых ветках деревьев виднелся иней. Зима стояла на пороге и была близка, как никогда.              Черноволосая статная девушка, посильнее закуталась в плащ, подбитый мехом, глядя на дорогу, ведущую в город. Ее карета стояла чуть поодаль, у раскидистого дерева. Охрана была наготове, все же она не столь безрассудна, чтобы путешествовать в одиночестве.              Наконец, послышался стук копыт. Одинокий всадник в темных, пыльных одеждах выехал на дорогу. Девушка напряглась, ее тут же окружили мужчины с обнаженными мечами.              — Это вы Ирмак-хатун? — спросил мужчина, остановив коня. Он глядел на нее с презрением на лице, видимо, считал слабой и недалекой женщиной. Мужчины часто ее недооценивали, не ведая, кому она служит.              — Да, — ответила Фирдаус-хатун, которая специально представлялась старым именем. — У шехзаде Махмуда для вас есть задание, — улыбнулась она кончиками губ.              — У шехзаде? — спросил мужчина, Яхъя-эфенди, как его называли. — Почему же он сам не явился?              Фирдаус с трудом удержалась от того, чтобы закатить глаза. Ее раздражал этот человек, на Шахин сказал, что его можно использовать, чтобы уничтожить врагов, наследников османского трона.              — Шехзаде запрещено покидать санджак без ведома султана, — рассказала она, снисходительно улыбнувшись.              — Шехзаде Махмуду –семнадцать, он ребенок, а я не вожу дел с детьми, — презрительно заключил Яхъя-эфенди, не спеша смешиваться с лошади. Он возвышался над ней и глядел сверху вниз, отчего Фирдаус казалось, что он ее подавляет. Она, будучи свободолюбивой от рождения, с трудом терпела над собой чью-то власть, постоянно жаждала свободы.              — Даже если этот ребенок может осыпать тебя и твоих людей золотом? — спросила Фирдаус с улыбкой. Она махнула рукой одному из слуг, лишенных языков. Девлет Гирей, покойный брат ее господина, когда-то понял, что люди, лишенные языка, оказываются верными. А уж если они не умеют писать и читать, то унесут все тайны своего господина в могилу. Шахин Гирей перенял знания у брата.              Слуга принес сундук, наполненный золотом. Это золото отправила братьям Дильшат Гирей, младшая сестра Шахина. О том, откуда у девушки столько золота Фирдаус предпочитала не думать. По всему выходило, что Дильшат Гирей, которую Шахин жаждал сделать женой шехзаде Сулеймана, не обделена умом и тоже жаждет мести за отца и за старшего брата.              Видя, как глаза наемника расширились от вида золота, Фирдаус усмехнулась.              — Что от меня требуется? — спросил Яхья-эфенди, решительно взглянув на Фирдаус.              — Лишить жизни шехзаде Османа, — растянув побледневшие от холода губы в улыбке, произнесла Фирдаус. Мужчина дернулся и мотнул головой, но, когда его взор коснулся золотых монет, то наполнился алчностью. — К нему не подобраться, — покачал головой разбойник. — Дворец охраняют так, что даже муха без позволения господ не пролетит.              — Уверенна, ты найдешь способ, — улыбнулась Фирдаус.              — Зачем шехзаде Махмуду убивать брата? — вопросил Яхъя-эфенди.              — Он жаждет трона, — ответила Фирдаус. Шахин пытался посеять смуту на вражеских землях, заставить сыновей султана перегрызть друг другу глотки, а после убить победителя и привести к трону Сулеймана.              Стамбул. Топкапы.              В покоях ее валиде царил ужасающий запах лекарств, удушливый и противный. Ягмур его ненавидела всем сердцем, а за минувшие дни, полные страха и тревоги, возненавидела еще больше. Султанша подошла к постели, на которой возлежала ее матушка, бледная, истощенная и словно неживая.              Уже больше недели Райхан Султан не покидала постели. Она слегла от тяжелого отравления, вызванного ядом, который неведомо как попал в султанские покои. Ее отца снова пытались убить. Но вместо султана пострадала мать Ягмур.              Узнав об отравлении, Ягмур ощутила такую боль, хотя прежде в минуты ярости и обиды на мать думала, что переживет ее гибель. «Лучше бы тебя не было», — бывало в ярости кричала султанша матери, когда ты пыталась ее перевоспитать под себя. Но теперь в ушах Ягмур звенели все обидные и колкие фразы, сказанные матери, и она ощущала вину.              Эсма-хатун, которая ухаживала за Райхан Султан, поклонилась и отошла в сторону. Ягмур же села на край постели и впилась взором в бледное и похудевшее лицо матери, которая пребывала в беспамятстве. Черные волосы ее спутались и лежали на подушках, лицо иссушенным и посеревшим, словно принадлежало мертвецу. Кончено, Ягмур не видела покойников, но ей думалось, что они выглядят так же жутко, как и ее мать сейчас.              Как некстати вспомнились слова служанок, их перешептывания, которые Ягмур подслушала на следующие день после покушения. Ее сразу не подпустили к матери, Ягмур ругалась со слугами, Орхан плакал, тихо-тихо, только крупные слезы текли по щекам.              Как бы Ягмур не ревновала брата к матери, ей стало его жаль. Орхан так был привязан к валиде и случившееся потрясло его до глубины души.              Служанки говорили, что яд сжег внутренности султанши, что она чудом осталась жива, хотя неизвестно сможет ли она оправиться.              — Матушка, — тихо прошептала Ягмур, зная от слуг, что ее валиде стало чуть лучше, она, по крайней мере, пришла в себя. Слуги смогли дать ей воду с медом, чтобы султанша хоть немного подкрепилась. Ягмур не была при матери, когда та открыла глаза, она находилась на теке, стреляла из лука. Назрин-хатун смогла убелить Повелителя позволить Ягмур учиться стрельбе из лука. Райхан Султан, узнав об этом, пришла в ярость и попыталась отобрать у дочери лук, и они снова поссорились. Ту ночь Ягмур провела у Назрин, сожалея, что ее мать не она.              — Прошу вас, поправьтесь, — заговорила султанша, собравшись с мыслями. Помимо воли глаза начали жечь слезы. — Я буду вас слушаться, обещаю. Буду хорошей дочерью. Буду носить платья и короны, даже волосы позволю укладывать в прически, — говоря это, девочка скривилась, но продолжила, шмыгнув носом: — Викину лук, перестану бегать в конюшню и размахивать мечом. Вы только поправьтесь, прошу.              Но Райхан Султан лежала неподвижно. Ягмур осторожно взяла ее за руку и поцеловала холодную кожу, словно матушка замерзла. Думая об этом, султанша поспешила получше укрыть мать.              — Растопи камин посильнее, — велела Ягмур служанке. — Чтобы матушка не замерзла и принеси еще одно теплое одеяло, — велела она.              Через некоторое время, когда ее слезы иссякли, а султаншу охватило странное опустошение, она вернулась в покои Валиде Дефне Султан, которая за ними и присматривала. Бабушка была занята учетными книгами в столь поздний час. Служанки читали ей цифры, она в уме производила какие-то расчеты и говорила второй служанке что и где записать.              Ягмур тихо прошмыгнула в детскую, в которой находилось три ее младших брата. Матушка Джихангира и Ахмеда тоже захворала, и они так же жили с Валиде Султан. Сперва они пребывали в своих покоях, но Ахмед от тоски вновь захворал. Дефне Султан забеспокоилась и переселила их к себе.              Ахмед лежал в постели, бледный и угрюмый. Его лицо снова было мокрым от слез. Ягмур поджала губы. Она любила братьев, но временами плаксивый нрав Ахмеда ее раздражал. Джихангир, как и всегда, сидел рядом с Ахмедом и негромко читал ему сказку из книжки, щурясь от тусклого света свеч.              Ягмур подошла к своей расправленной постели и легла в нее.              — Вообще-то нужно переодеться, — промолвил шехзаде Джихангир, заставив Ягмур скривиться от раздражения. Временами ее раздражала привычка брата следовать правилам.              — Я и без тебя знаю, — будучи не в духе, ответила султанша. Она хотела укрыться, но увидела, что Орхан спит, а его одеяло лежит на полу. Поняв, что не желает, чтобы он простудился, Ягмур поднялась с кровати и укрыла шехзаде Орхана.              — Джихангир, мама же не сильно заболела, — услышала Ягмур тихий голос Ахмеда, который смотрел на Джихангира так, словно он знал все. — Она же не умерла?              — Нет, что ты, Ахмед, — возразил рыжеволосый шехзаде. А Ахмед уже оттопырил губу, собираясь зареветь. Разлука с матерью была для него болезненна. — Матушка просто приболела, и она вернется, как только поправиться.              — Я хочу к маме, — всхлипнул Ахмед, начиная тереть глаза. — пусть она придет, пожалуйста.              — Я поговорю с отцом, может, он позволит ее навестить? — предложил шехзаде Джихангир, отложив книгу.              Стамбул. Топкапы. Неделей ранее.              Он наблюдал за тем, как султан Мехмед в тишине покоев работает с деревом, вырезает очередную картину острым инструментом. Повелитель был мастером во многих сферах, он самостоятельно мастерил украшения, умел вырезать узоры на дереве, писал стихи… Но делал это очень редко.              Касим-паша так и замер, сидя на тахте. Он глядел на султана, сжимая в руках папку с донесениями от шпионов по всей империи и за ее пределами. Политические интриги не прекращались ни днем, ни ночью. От них не было покоя.              — Продолжай читать, паша, — велел султан Мехмед. — Я тебя внимательно слушаю, — сказал Повелитель, не отрывая взора от своего творения.              — Шпион Али-эфенди, что служит при дворе веницианского дожа прислал весть. Она дошла только сегодня вечером, — осторожно начал Касим, тщательно подбирая слова. Он смотрел на записку, и она рождала в нем бурю чувств.              Султан тем временем, хмурясь, продолжал работать над картиной. Деревянная пластина лежала на его столе. Падишах с особой тщательностью вырезал узоры, взгляд его оставался задумчивым.              — Шехзаде Ахмад, сын шаха Исмаила, жив, — произнес Касим те самые слова. — Он появился при дворе дожа и собирает союзни… — договорить паша так и не успел. Падишах, глухо зарычав, сжал нож и с размаха вонзил его в картину, над которой работал. Удар был такой силы, что нож без труда расколол ее, убивая труды создателя.              Повелитель поднялся на ноги и устремил взор, полный ярости, на Касима, который тоже поспешил встать. Он передал записку Али-эфенди в руки султана Мехмеда, лицо которого побелело от злости, а глаза вспыхнули таким бешенством, что в пору было прощаться с жизнью. Но Касим-паша был стойким государственным мужем, он даже не вздрогнул, скрыл страх за маской спокойствия. Но видя ярость, каленную до бела, Касим в который раз поражался, насколько Ханзаде, ставшая его женой, похожа на царственного отца.              — Как это могло произойти? — скомкав записку и сжав в кулаке, спросил падишах.              — Этим занимался Аяз-паша, — сообщила Касим-паша, который не мог не воспользоваться случаем бросить тень на власть великого визиря. Даже если паша не причём, случившееся просеет сомнения в душе падишаха. А сомнения — враг доверия, а где нет доверия, как известно, процветает ложь. — Он отправил Рамазана-эфенди, тот и прислал четыре года назад брошь Ахмада с заверениями, что этот шакал больше не помеха.              — Похоже меня снова предали, — криво усмехнулся падишах. — Где этот Рамазан-эфенди?              — Его одарил золотом великий визирь, он живет в Бурсе, — поспешил сказать Касим-паша.              — Недолго ему осталось жить, — покачал русоволосой головой падишах. — Я повешу этого предателя на его же кишках.              Касим-паша кивнул, радуясь, что повесят не его. Какое счастье.              — Как нам добраться до Ахмада теперь? — спросил Касим немного погодя. Султан Мехмед сел на тахту и задумчиво уставился на огонь в камне. После чего растянул губы в усмешке, похоже, что-то придумал.              — Нам поможет Райхан Султан, — сказал он, и Касим вскинул брови, не ожидая услышать имя самой нелюбимой жены государя, принцессы павшей, как они думали династии сефевидских шахов, и родной сестры Ахмада мирзы.              Вспоминая разговор недельной давности, Касим хмурился, но продолжал собирать бумаги в кожаные папки. За окном стелилась ночь, а он все еще не покинул Топкапы, засиделся допоздна в кабинете за работой. Рамазан-эфенди куда-то переехал, и теперь его след потерялся. Касим был намерен найти человека, которого султан подозревал в предательстве. Он как никто знал, что, чтобы заслужить одобрение столь мстительного человека, как падишах, нужно привести к нему того, чьей смерти он жаждет.              Рамазан ошибся дважды. Сначала предал доверие султана, а после остался жить на землях, подвластных этому же султану. Что за глупость?              План падишаха, какой бы он не был, провалился. Райхан Султан кто-то отравил. Кто — загадка. Касим с позволения султана даже обыскал особняк, в котором жил шехзаде Сулейман, но результатов это не дало. Да и покушение на Асхан Султан оказалось нераскрытым. Целью был Ибрагим-паша, врагов у самой султанши не было.              Подумав об Ибрагиме-паше, Касим поджал губы. Ему отчего-то не нравился этот слишком открытый и добродушный паша. Слишком он предсказуем. Такие люди обычно не добиваются власти и не могут прорваться в Имперский совет. Но Ибрагим прорвался. С ним что-то было не так, но Касим не мог объяснить природы этих подозрений. Было в глазах Ибрагима что-то, что настораживало. Словно он ждал подходящего момента для удара.              Чтобы успокоить свое чутье, обостренное за годы политических игр, Касим отправил во дворец Ибрагима-паши лазутчика, но тот пока не нашел никаких доказательств. Паша был примерным семьянином, любил жену и дочь, тяжело переживал потерю сына и отдавал себя полностью государственным делам. Но все равно чутье шептало, что что-то не так. А чутью Касим доверял всегда.              Покинув кабинет и выйдя в коридор, Касим встретился с Аязом-пашой, который направлялся в свой кабинет. За годы службы Аяз паша располнел и стал еще безобразней, чем был. Весь седой, с круглым, красным лицом. Он напоминал больше свинью, а не человека.              — Паша хазретлери, — поклонился Касим, хотя ему не нравилось кланяться этому человеку.              — Касим-паша, — протянул Аяз-паша негромко, остановив водянистый взор на третьем визире. — Спешите домой?              — Да, паша, — улыбнулся Касим-паша. — Ханзаде Султан ждет меня к ужину, да и я обещал провести время с детьми, почитать им на ночь.              Презрительное выражение на лице Аяза тут же сменилось озлобленным и завистливым. Касим за свои сорок лет жизни стал отцом десятерым детям, трое из которых были членами династии, а у Аяза детей не было ни от наложниц и рабынь, ни от прежних знатных жен, ни от султанш. Ходили слухи о его мужском бессилии.              Попрощавшись с великим визирем, Касим покинул Топкапы. Ночь была темной и почти беззвездной, холод стоял жгучий, зима была близко, как никогда. Касим посильнее стиснул поводья, даже через перчатки его руки мерзли. Он и его люди выехали на дорогу, по обе стороны простирался лес. До дома оставалось немного, как вдруг раздался свист, а в следующий миг на них обрушилась лавина горящих стрел.              Лошади заржали, Касим с трудом удержался в седле. Из леса хлынули враги, и охрана ступила в бой. Паша спешился и выхватил саблю, которую всегда носил с собой.              — Да спасет меня Аллах, — прошептал визирь и схлестнулся в схватке с врагом в черных одеждах. Он кромсал из безжалостно и свирепо, думая, что ему нужно вернуться домой. Семья ждет. Ханзаде ожидает вестей, дети хотят побыть с ним. Касим-паша сам не понял, как его ранили. Боль пронзила плечо внезапно да так, что паша пошатнулся.              Упав, паша отразил удар из последних сил. Его хотели добить. Шум боя скор стих. Над Касимом склонился его слуга, который придержал его за черноволосую голову. Тюрбан слетел с головы визиря в пылу сражения.              — Паша, держитесь, — молвил слуга, а Касим чувствовал, как по его плечу и боку течет что-то теплое, очевидно, кровь. Запоздало он подумал, что не успеет явиться к ужину и потерял сознание.              Стамбул. Османская Империя. Топкапы. 1602 год. Ноябрь.              Весь день она провела, лежа в постели, куда ее донес верный слуга, Хаджи-ага, единственный, кто избежал гнева султана Мехмеда. Хаджи-ага не ведал об неудачных покушениях да и в те дни находился за пределами столицы, навещал неожиданно нашедшегося брата в Амасье. Судьба уберегла слугу от интриг госпожи и гнева падишаха, и он вернулся в столицу, чтобы прислуживать Хандан Султан.              Слезы, которым не было конца, все лились и лились из глаз Хандан Султан. Синяки и ссадины, которые все никак не заживали, разболелись, усилилась боль в груди, видимо, потрясения сказывались на работе сердца.              — Султанша, вам нужно поесть, — сказала Хасибе-хатун, которая принесла в покои свежий куриный бульон. Хандан отвернулась от прислужницы и утерла слезы с щек. В голове ее все еще звенели слова любимого мужчины, а его взор, полный ненависти, выжигал душу не хуже огня.              — Я не хочу, — прошептала султанша, убирая от лица темно-русые волосы. Тело налилось слабостью и не слушалось. Боль в животе усилилась. Ее рвало несколько дней, эта беременность давалась султанше с трудом. Во рту все еще имелся привкус горечи.              — Вам нужны силы, — покачала головой Хасибе. Хандан, вздохнув, все же попыталась принять вертикальное положение, но проклятая тошнота не уходила, а виски сдавила боль.              Хасибе-хатун, добродушно улыбнувшись, поспешила поставить поднос на постель, рядом с Хандан, после чего взяла ложку и набрала немного бульона. Хандан наблюдала за ее действиями безучастно. В ушах все еще звенели слова султана Мехмеда.              «Как можно потерять того, кто тебе не принадлежит? Ты — рабыня, Хандан, рабыня, не более того. Рабыня, что живет и дышит только по моей милости».              Она снова как наяву видела перекошенное от ненависти лицо любимого мужчины, смотрела в серые глаза, полные праведного, полыхающего гнева и презрения. Синяк на скуле, который уже начал потихоньку сходить благодаря мази, переданной Райхан Султан, снова противно заныл. Он никогда раньше ее не бил, не поднимал на нее руку, даже голоса не повышал.              Когда султан в первый раз ее ударил, Хандан сперва не поверила в случившийся, а потом разверзся ад, и она рухнула в пламя преисподней, которой для нее стало ложе.              Слезы снова навернулись на глаза и теперь султанша хотела, чтобы ее оставили один на один с горем и печалью. Она хотела бы ненавидеть своего мучителя, но ненависти все еще не было. Лишь боль, сожаление, тоска, страх и любовь…              Однако, когда Хасибе-хатун поднесла к ее губам ложку с бульоном, Хандан открыла рот и выпила его, не ощутив никакого вкуса. Ее хватило только на три ложки, дальше начало тошнить. Зажав рот рукой, султанша попыталась подавить тошноту, но не смогла. Ее снова начало рвать. Омерзительный горький привкус, вызывал еще большую тошноту, ноги свело судорогой, а на глаза навернулись слезы.              Хасибе засуетилась, прибежал Хаджи-ага. Они вдвоем убрали рвотные массы, перестелили постель. Хаджи-ага бережно украл ее, глядя с такой жалостью во взгляде, что султанша снова тихо заплакала. Хотелось ничего не чувствовать, ничего не видеть и не знать. Хотелось уснуть и не проснуться.              Хандан закрыла припухшие от слез веки, бросаясь в темноту, словно искала в ней спасение. Ослабленное тело ее требовало отдыха, страдания забирали слишком много сил и энергии. Султаншу сморил сон, и во сне она бежала по темному, зимнему лесу. С неба падали крупные хлопья снега, а на ней было лишь черное, траурное платье. Луна была полной и алой, словно напилась крови. Она не одна была в этом холодном, зимнем лесу. Хаджи-ага нес на руках мальчика, в котором Хандан признала сына, Ахмеда. Она пребывал без чувств и лицо его было бледным, как сама смерть, губы посинели. Шехзаде был завернут в шубу, но даже она не спасала его от зимнего холода. А за ними, обнажив мечи, блестящие в свете луны, бежали люди…              — Ахмед! — закричала султанша, когда Хаджи-агу настигли вражеские тени. Слуга упал на снег, уронил шехзаде, и Хандан даже дернуться не успела, когда тело ее сына пронзил меч.              Хандан распахнула глаза, чувствуя нарастающий ужас. Сердце билось, как безумное, словно пыталось выскочить из груди. От тревоги она сперва не поняла, что ее съедает сильнейшая боль, которая поясом стиснула поясницу.              Султанша знала эту боль, как никто другой в этом дворце. Она пять раз ее переживала. Зажмурившись от страшной догадки, Хандан кое-как приняла сидящее положение и сжала руками одеяло. Не хватало духа открыть глаза и откинуть одеяло прочь. Боль усилилась, отчего Хандан вскрикнула и закусила губу.              Открыв воспаленные глаза, женщина все же откинула одеяло и с ее губ сорвался смешок. Сорочка из тончайшего шелка цвета слоновой кости была пропитана кровью… Хандан вопреки ситуации продолжила усмехаться и коснулась руками алой, мокрой ткани. Ее последняя надежда на прощение, на счастье и благополучие с грохотом обрушилась.              Белые руки султанши испачкались в крови, а она продолжала трястись от истеричного смеха, который все рвался и рвался из ее груди, становясь все громче и громче.              Когда прибежали сонные и разбуженные шумом слуги, Хаджи-ага и Хасибе, Хандан Султан хохотала, прижимаясь к изголовью. Она, увидев слуг, попыталась сдержать смех, закрыла рот окровавленными руками, но только испачкала лицо.              — Аллах помилуй, — в ужасе прошептала юная Хасибе-хатун, не готовая к увиденному.              — Приведи лекаршу, — жестко велел Хаджи-ага, более спокойный и рассудительный. Хасибе хотела уже кинуться к дверям, но ее остановил истеричный вскрик султанши.              — Нет, пожалуйста, нет! — взмолилась она, перестав смеяться. Вместо этого ее кинуло в другую крайность. Лицо исказилось от боли, а из глаз хлынули слезы. — Она сообщит Мехмеду, я не смогу… Не выдержу, пожалуйста, — бессвязно говорила Хандан, пытаясь собрать мысли в кучу. Но боль душевная слилась с болью физической, напрочь лишая женщину разума.              Но Хасибе, подгоняемая Хаджи-агой, ушла, а Хандан разразилась громкими рыданиями, она плакала так, как никогда не плакала. Ее последняя надежда, такая эфемерная и призрачная, развеялась. Она страшилась реакции любимого мужчины, боялась снова увидеть ненависть в его глазах, понять, что она больше не нужна ему…              — Почему мои дети все умерли? — спрашивала она у Хаджи-аги, который стоял, глядя на него полным сочувствия взором. — Почему все это случилось со мной? Почему?!              — Все наладится, госпожа, — говорил евнух, но Хандан сама в это уже не верила. Надежды нет, она мертва.              Когда пришла лекарша, Хандан обреченно глядела в потолок, стеная от боли. Впереди ее ждала самая неприятная процедура. Лекарша будет вытаскивать то, что осталось от ребенка.              Топкапы. Покои Назрин-хатун.              Облачившись в сорочку из синего шелка, который, по словам господина, ей невероятно шел, Назрин-хатун распустила и расчесала длинные светлые волосы, которые мягкими волнами спадали на ее плечи. От сытой и обильной пищи с султанского стола, обычно худощавая фигура девушки слегка округлилась, что очень нравилось господину. Отсутствие работы, ежедневные водные процедуры и уход за кожей и волосами, сделали свое дело, кожа стала гладкой и шелковистой, волосы начинали блестеть, а не напоминали спутанные нитки. Назрин, прежде считавшая, что внешность не самое главное, попав в султанский гарем, полный писанных красавиц со всего света, изменила мнение. Неприятно быть невзрачной серой мышкой среди прекрасных девиц.              — Мне идет эта сорочка? — спросила она, всеми силами изображая из себя соблазнительницу, но, когда взгляд султана Мехмеда прошелся по ней, Назрин смутилась.              Повелитель сидел на подушке перед камином. Вечерами он часто заходил к ней и оставался на ночь. Еще неделю назад султан проводил ночи с Райхан Султан, но после отравления султанши, господин проводил ночи только с Назрин.              Они не делили постель, поскольку двух месяцев еще не минуло. Назрин это тяготило. Теперь, когда его жены не могли быть с ним и утолять его низменные потребности, взор падишаха мог обратиться куда-то еще. Да, почти всех фавориток выдали замуж, но были еще рабыни, не знавшие его ласк. Это и пугало Назрин. Она эгоистично хотела, чтобы никого не было после нее. Разумеется, подобные мысли она никому не озвучивала. Приходилось сдерживать нрав.              — Ты прекрасна, — заключил султан Мехмед. — Но без нее лучше, — усмехнулся он и похлопал по подушке, лежащей рядом с ним. Назрин подошла к нему и покорно села рядом, глядя на господина немигающим взглядом. Она страшилась чувства, что множилось и росло в ее душе, боялась стать их рабой, поэтому всеми силами старалась сохранить разум.              Внезапно двери в опочивальню распахнулись и зашла взволнованная служанка, черноволосая и миниатюрная.              — Прошу прощения за столь позднее вторжение, — заикаясь, пролепетала девица, опустив взгляд в пол. У нее мелко дрожали руки от страха. — Меня прислала Дефне Султан.              — Говори, — убийственным тоном молвил султан Мехмед, заставив служанку вздрогнуть и побледнеть. — Ну же, не трать мое время почем зря.              — Дефне Султан велела сообщить вам, мог султан, что Хандан Султан потеряла ребенка, — сообщила служанка, дрожа всем телом. Назрин, услышав ее слова, с трудом подавила ухмылку. Мрачное чувство торжества разлилось по душе.              О, словами не описать, как Назрин ненавидела Хандан Султан. Та посмела поднять руку на ее ребенка, из-за нее Назрин лишилась счастья быть матерью. За детей во все времена мстили особенно жестоко, но Назрин не могла причинить вред беременной госпоже. Теперь же все сделать сам падишах.              Подавив счастливую улыбку, Назрин посмотрела в спокойное и даже холодное лицо господина. Она не заметила ни одного следа печали или тоски, ему было все равно от случившегося.              — Это было ожидаемо, — равнодушно молвил падишах, когда служанка удалилась чуть ли не бегом. — Хандан слаба для роли матери.              — Вам совсем не жаль? — спросила Назрин зачем-то.              — Ребенка, безусловно, жалко, как и всех тех, кого я потерял, — ответил султан Мехмед, глядя серым взором на Назрин. — А Хандан — нет. Она заслужила все, что я с ней сделал и… сделаю.