Перекрестки судеб

      Османская Империя. Стамбул. 1603 год. Декабрь.              — Султанша, прошу вас, проснитесь! — голос служанки снова стал спасительной соломинкой и в очередной раз вырвал ее из объятий кошмара. Хандан Султан открыла воспаленные от слез глаза и уставилась мутным взором в лицо новой прислужницы, Хасибе. Понадобилось пару мгновений, чтобы султанша вспомнила детали ночного кошмара, в котором она снова и снова переживала то, о чем всеми силами пыталась забыть.              Но хуже стало от боли в теле. Синяки и ссадины никак не желали заживать и ныли тупой, одуряющей болью. Хандан не могла долго ходить, не могла сидеть, не могла справлять нужду, настолько ей было больно. Боль служила напоминанием, что ночные кошмары не плод ее больного воображения, а отголоски печальной реальности. Хандан до сих пор не могла поверить, что Повелитель сделал с ней это, что он причинил ей такую боль… Но, видимо, она заслужила все, что он с ней сотворил. Она убила его ребенка. Она покушалась на дитя Долунай. Все, что Он с ней сделал — заслужено.              Хандан даже не пыталась его ненавидеть. У нее не было сил это делать. Она наоборот ждала его прихода каждый день. Ждала, что он сменит гнев на милость и простит ее. Вот только Мехмед не приходил к ней. Он даже детям запретил ее навещать, отчего Хандан было невыносимо. Ахмед, ее маленький мальчик, должно быть, страдает.              — Принеси воды, — хрипло молвила Хандан и села, морщась от тупой боли внизу живота. Она положила руку на пока еще незаметный живот, словно проверяла своего ребенка.              Служанка отошла за водой, а Хандан вновь мысленно вознесла молитвы к Всевышнему, просила его уберечь дитя по ее сердцем. Она уже его любила и верила, что сможет его родить. Только бы все прошло благополучно, только бы ребенок не умер…              Хасибе поднесла султанше стакан с водой, и Хандан отпила из него, поморщившись. Вода оказалась холодной. Как бы она не простыла от этого.              — Есть новости из гарема? — спросила Хандан некоторое время спустя. Она все еще пыталась успокоиться после кошмара, поэтому и заговорила с Хасибе. Если она не будет с кем-то говорить, то начнет переживать и плакать.              — Райхан Султан стало лучше, — ответила Хасибе-хатун. Райхан Султан была отравлена неделю назад в султанских покоях. Повелитель был в такой ярости, что казнил несколько слуг, в том числе и лекаршу, которая сказала, что Райхан обречена. К счастью, после казни первой лекарши вторая смогла создать противоядие. Несколько дней Райхан пребывала между жизнью и смертью, никто не мог точно сказать, останется ли султанша в живых. — Говорят, она пришла в себя.              — Дай Аллах, Райхан долгих лет жизни, — сказала Хандан тихо. Она все еще помнила, как Райхан утешала ее в хаммаме. Утешала, когда остальные предпочитали не замечать ее страданий и слез, предпочитали избегать и винили во всех бедах.              — Аминь, — шепнула Хасибе.              — Думаю, я должна ее навестить утром, — сказала Хандан, подняв на Хасибе уставший взгляд. Доброта не должна остаться без внимания. С этими мыслями Хандан решила еще немного поспать. Да, ей часто снились кошмары, но только явь оказывалась в тысячи раз хуже. Во объятьях сна султанша не чувствовала боли, в голове не мелькали жуткие воспоминания, да и силы не тратились. Бывало она просыпалась с криком в ночи, но, вспоминая беды, что свалились на нее, вновь кидалась в объятья сна. Так было легче.              Наутро у Хандан Султан болела голова, но ей нельзя пить отвары. Они могли навредить ребенку, и султанша терпела боль и тошноту. Она кое-как позавтракала, запихала в себя пару ложек риса, чтобы не упасть в обморок, после чего, облачившись в закрытое темно-коричневое платье без излишеств с длинными рукавами и стоячим воротом, скрывающими ее увечья, вышла в коридор вместе с новой служанкой.              Хандан скучала по Лалезар, веселой, солнечной и доброй, Лалезар. Боль от потери подруги была сильна, но Хандан старалась не думать о случившемся, поскольку боялась, что не вынесет чувства вины и сломается. Она итак с трудом держалась.              — Хасибе, оставайся в покоях, я сама дойду, — велела Хандан Султан, понимая, что хочет хоть немного побыть одна. Хасибе повиновалась, и Хандан двинулась по коридорам дворца.              — Вы поглядите, кто выполз из покоев, — услышала султанша шепот вслед, от которого ей стало не по себе. После той ночи, о которой Хандан пыталась позабыть, ее по приказу султана переселили в самые дальние, почти заброшенные покои. Лишь пару дней назад Хандан узнала, что в этих самых покоях Айнур Султан наложила на себя руки. После этого султанша лишилась остатков покоя. Ей постоянно казалось, что за ней кто-то наблюдает, а в зеркале ей то и дело мерещился силуэт давно уже умершей султанши.              Хандан Султан не могла находиться в этих покоях. Ей было жутко и страшно, но никому до этого не было дела. В прежние покои, самые большие и роскошные во дворце, которые она занимала на правах любимой женщины падишаха, ей вернуться нельзя. Там остался ее Ахмед. В глазах всего гарема Хандан пала на самое дно. Впрочем, так и было. Нет милости господина, нет уважения…              — Пусть радуется, что господин ее не удавил, — продолжался ехидный шепот наложниц, когда Хандан шла к покоям Райхан. Было обидно почти до слез и горько. Эти же наложницы кланялись ей, льстили и говорили о ее доброте и красоте, теперь поливали ее грязью.              Зайдя за угол, Хандан тяжело привалилась к стене, переводя дух. От слабости подкашивались ноги, а к горлу подступила тошнота. Во время беременностей ее всегда сильно мутило. Теперь же волнение делало гнусное дело.              — Хандан Султан! — темноволосая госпожа дернулась, как от удара, услышав ненавистный голос. Почему ей постоянно везет на подобные встречи? То Назрин, которая теперь ходила по гарему с заносчивым видом, словно хозяйка. Теперь Долунай.              Подняв взор на фаворитку все еще любимого мужчины, Хандан ощутила укол зависти. Долунай выглядела великолепно. Слишком хорошо она держалась после отравления. Хандан все еще не понимала, кто отравил фаворитку, она пыталась доказать Валиде Султан свою невиновность во втором покушении, но султанша ей больше не верила.              Зеленое платье переливалось золотой вышивкой, в ушах блестели бриллиантовые серьги — подарок падишаха, который он долгое время мастерил своими руками. Хандан помнила эти серьги, она видела, как султан Мехмед работал над ними и надеялась, что они для нее. Но увы. Рыжие волосы наложницы венчала корона, которая подошла бы султанше, а не простой фаворитке, пусть и беременной.              После отравления султан Мехмед отправил Долунай щедрые дары, сундуки, говорят, были набиты золотом и тканями. Раньше только Хандан и Халиме удостаивались подобного обращения.              — Неужели вам позволили покинуть покои? — спросила, ядовито улыбнувшись, Долунай-хатун. Она стояла, яркая, сияющая, молодая и красивая, высокомерно глядела на Хандан.              — Оставь меня, — сказала Хандан, дрогнувшим голосом. От цветущего вида Долунай становилось тошно и обидно. А живот, в котором рос ребенок Повелителя, только усугублял ситуацию.              — Повелитель провел ночь в моих покоях, султанша, надеюсь, вы не огорчены, — сказала Долунай со лживым сочувствием в голосе.              — Оставь меня в покое, хатун, — вскрикнула Хандан Султан, пытаясь обойти наложницу, но та вдруг схватила ее за руку и больно сжала запястье. — Что ты творишь? — ахнула Хандан, с изумлением глядя на наложницу, которая была с ней одного роста.              — Я бы на твоем месте не выходила из покоев, молилась днем и ночью и боялась бы сомкнуть глаз, — зашипела Долунай яростно. Ее карие глаза горели настоящей ненавистью, лицо перекосила злоба. — Мне повезло, что ты не убила мое дитя, но предупреждаю — если с ребенком что-то случиться, я убью тебя. Назрин, к сожалению, повезло куда меньше. Она по твоей вине потеряла ребенка и, будь уверенна, она придет за тобой, когда ты потеряешь дитя, — сказав последние, жуткие слова, Долунай указала пальцем на живот Хандан, и та вздрогнула.              — Замолчи! — вскрикнула Хандан, ощущая, как ее нутро сжимает страх. Она помнила слова господина, не будет ребенка, не станет и ее.              — Ты все равно его не доносишь, а если и доносишь, то не сможешь родить. Слишком слаба для роли матери его детей, — продолжала Долунай злобно. Сколько же ненависти в хрупкой и слабой с виду девушке?              — Довольно! — взвизгнула Хандан Султан, ощущая, как к глазам подступают слезы. Слезы очень быстро застелили ее взор, и султанша, силясь вырваться из хватки Долунай, слепо подалась вперед и толкнула наложницу.              Долунай ахнула и пошатнулась, схватившись за живот. Хандан хотела уже развернуться и кинуться прочь, обратно в покои, чтобы дать волю слезам, но не тут-то было.              — Хандан! — яростный окрик падишаха остановил ее. Тело султанши онемело, она тяжело прислонилась к стене и закрыла глаза, малодушно пытаясь спрятаться от реальности. Почему ей снова так везет? Почему из всех, кто мог оказаться в это время в коридоре был именно султан? — Что ты себе позволяешь? Тебе жить надоело?!              Хандан зажмурилась сильнее, чувствуя, как слезы начинают течь по щекам. Она опустила голову, чтобы спрятать лицо. Хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать его голос, полный ярости, направленной на нее. Но остатки здравомыслия не позволили ей это осуществить.              — Я тебе приказал сидеть тихо и не привлекать мое внимание, так почему ты снова начинаешь конфликт? — спросил султан, и Хандан разразилась тихими рыданиями. Она снова вспомнила детали той ночи, вспомнила, как кричала и просила его остановиться, сжалиться, но он ее не слушал. Слова оправдания застряли в горле, и женщина не могла ничего сказать. Она ощущала, что Повелитель подошел очень близко и сильнее прижалась к стене, пыталась стать еще меньше, исчезнуть. Когда ее подбородка коснулись холодные шершавые пальцы, султанша вздрогнула.              — Смотри на меня, когда я с тобой говорю, — велел султан Мехмед злым тоном. Хандан открыла глаза и взглянула на него снизу вверх, через пелену слез. Она видела, как в стороне, стоит Долунай и ухмыляется. Она специально все подстроила! Да она волк в овечьей шкуре.              Взор султана был холоден и беспощаден. В нем не было ни толики тепла, лишь презрение. А когда-то он глядел на нее иначе.              — С этого дня я запрещаю тебе покидать покои и попадаться мне на глаза, — велел падишах. — Не зли меня, Хандан, еще больше. А теперь иди прочь.              Хандан Султан, всхлипывая, побрела прочь, даже не удосужившись сделать поклон, она шла, шатаясь, закрыла рот рукой, чтобы не рыдать в голос от обиды и унижения. Гарем провожал ее любопытными взглядами, шепот наложниц слился в злобное шипение, но Хандан стало все равно. Она все еще видела ненависть в глазах любимого мужчины, который был, несмотря ни на что, всем ее миром, слышала его холодный голос.              Переступив порог опочивальни, Хандан тяжело привалилась к двери и сползла вниз, на пол, закрыв лицо руками. О, как же она от всего этого устала! Каждый день был мучителен для нее, каждая ночь оказывалась капканом для воспоминаний, боль сводила с ума. Вот почему все не может быть хорошо? Почему все беды выпали только на ее долю? Почему?!        Османская Империя. Амасья.              На улице стояла удивительно тихая и даже теплая погода. Словно дыхание приближающейся зимы сошло на нет, и осень на короткое время одержала победу, отвоевала для себя несколько теплых дней перед зимней стужей.              Махифрузе-хатун стояла, кутаясь в меховую накидку и глядела на то, как к главному входу дворца приближается красивая карета, которую сопровождало два десятка крепких воинов, несущих знамена — полумесяцы.              — Надеюсь, у тебя хватит ума не ссориться с Саадат, пока султанша гостит во дворце, — раздраженно, сквозь зубы процедила Мехрибан Султан, стоящая справа от Махфирузе. Фаворитка шехзаде глубоко вдохнула, взывая к благоразумию. Отношения с Мехрибан Султан продолжали портиться. Женщина очень любила внучку, но никак не могла принять ее мать, саму Махфирузе. Саадат же не упускала возможности насолить Махфирузе.              — Поговорите об этом с Саадат, — ответила Махфирузе, не настроенная на разговоры. Она была напряжена и раздражена. У нее никак не получалось найти эту «Наиле», отчего настроение фаворитки портилось день ото дня.              Один из аканджи тем временем отворил дверцу кареты и оттуда вышла молодая женщина. Махфирузе вздрогнула от изумления, она сперва не узнала Асхан Султан. Уж больно султанша была бледна, мрачна и хмура. Волосы ее скрывал черный хотоз, платье черного цвета тоже смотрелось дико.       Шехзаде Ферхат, который стоял впереди, первым подошел к сестре и обнял ее.              — Соболезную твоей утрате, сестра, — сказал он, и Махфирузе увидела, как руки султанши обвили плечи брата, а в следующий миг до нее донеслись сдавленные рыдания.              — Могла бы не делать свои чувства достоянием общества, — тихо фыркнула Мехрибан Султан, и Махфирузе вновь ощутила тень презрения к этой женщине. Кто она такая, чтобы судить чужую боль?              — Асхан Султан имеет право на горе, она потеряла ребенка, — сказала тихо Махфирузе. — Сомневаюсь, что вы бы радовались жизни, случись что-то с нашим шехзаде.              — Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? — процедила зло Мехрибан Султан. Она хотела еще что-то сказать, но не успела. Асхан Султан все-таки взяла себя в руки, и Ферхат подвел ее к родным. — Асхан Султан, добро пожаловать в Амасью, — промолвила Мехрибан Султан. — Сочувствую вашему горю, — сказала она, но в голосе ее сквозил холод. К счастью, Асхан Султан была слишком подавлена и погружена в свои мысли, чтобы заметить холодность госпожи.              Асхан Султан нашла в себе силы лишь кивнуть. Она была очень бледна. Махфирузе, конечно, не так хорошо ее знала, но даже так заметила, что Асхан Султан похудела и едва стояла на ногах. К тому же в глазах ее появилось много холода. Они словно замерзли и стали похожи на очи Ханзаде Султан. От мыслей об рыжеволосой госпоже по спине Махфирузе пробежали мурашки.              — Покажите моей сестре ее покои, — велел шехзаде Ферхат. — Я бы сам тебя отвел, но меня ждет совет провинции, — сказал мужчина.              — Я отведу госпожу, — улыбнулась Махфирузе шехзаде Ферхату. Она всеми силами пыталась стать лучше, чем была, показать себя с лучшей стороны, чтобы сильнее завлечь его. Махфирузе словно соревновалась с незнакомой женщиной, с той самой Наиле, которой Ферхат писал любовные послания. Послания, которые никогда не получала сама Махфирузе.              Махфирузе отвела султаншу в ее покои. Она сперва хотела начать разговор о погоде, об убранстве дворца, но, видя подавленное и отрешенное состояние Асхан Султан, решила отложить этот разговор до лучших времен.              — Шехзаде сказал, что вы любите белый, голубой и серебристый цвета, — заговорила Махфирузе, когда они вдвоем переступили порог опочивальни. Слуги следом занесли три сундука с вещами госпожи, на которые Асхан Султан даже не обратила внимания. Она сняла с головы хотоз и, подойдя к тахте, положила его на нее. — Вы, должно быть, голодны, слуги накроют на стол. Ферхат… шехзаде Ферхат велел приготовить ваши любимые блюда.              — Мой брат очень внимателен, — сказала, криво усмехнувшись, Асхан Султан. — Благодарю за заботу, — все тем же равнодушным тоном сказала госпожа. — Я устала и хочу отдохнуть.              — Как вам угодно, султанша, — склонилась в поклоне Махфирузе, после чего покинула опочивальню, ощущая сожаление, что такой светлый человек, как Асхан Султан познал боль потери ребенка.              Вернувшись в свои покои, Махфирузе первым делом подошла к колыбели дочери. Алджан Султан была очень мала, она большую часть времени спала в колыбели, и Махфирузе не могла на нее надышаться. Вот и теперь султанша спала, причмокивая розовыми губами. Из-под чепца выглядывали черные волосы маленькой госпожи, всеобщей любимицы.              — Она хорошо пьет молоко? — спросила Махфирузе. К сожалению, у нее пропало молоко, да и не принято в гаремах самостоятельно кормить детей, для Алджан нашли кормильцу.              — Да, госпожа, — ответила служанка Махфирузе. — Кормилица говорит, что султанша выпивает почти все молоко, — Махфирузе усмехнулась, погладив дочь по животу. Женщина поймала себя на мысли, что не пережила бы потери Алджан. Как же Асхан Султан справится с этим горем? И почему она приехала одна, а не с Бейхан Султан?              Махфирузе, поняв, что может случайно разбудить дочь, и та зайдется криком, покинула детскую и подозвала к себе служанку.              — Есть хоть какие-то результаты? — спросила шепотом женщина, сев на тахту.              — Нет, госпожа, — ответила служанка. — В гареме нет девушек с именем Наиле.              Махфирузе едва не застонала. Все попытки найти эту Наиле, укравшую сердце ее мужчины, с треском проваливались. Кто такая эта Наиле, и почему о ней никто не знал и не слышал? Видно, Мехрибан Султан позаботилась, чтобы девицу невозможно было найти.              Стоило Махфирузе подумать об этом, как из детской донесся плачь Алджан Султан. Махфирузе усилием воли подавила печаль и поспешила к дочери. Взяв малышку на руки и прижав к себе, женщина ощутила, как ее страхи постепенно отступают. Алджан крепла день ото дня и уже пыталась ей улыбаться. Голубые глаза девочки горели ярче тысячи звезд, и Махфирузе тонула в ее глазах.              — Не плачь, мой ангел, — прошептала Махфирузе, любуясь личиком дочери. — Мама всегда будет рядом, я никому не позволю сделать тебе больно. Ты будешь жить долго, будешь жить счастливо. Ты будешь любима всеми.              Столица. Благотворительная столовая.              В Стамбуле царила скверная погода. Ветер чуть ли не сбивал с ног, однако в благотворительной столовой открытой Ханзаде для малоимущих было относительно тепло. Рыжеволосая госпожа стояла за столом и лично разливала кашу по тарелкам и раздавала людям.              — Да хранит вас Всевышний, султанша, — то и дело доносились слова людей, что пришли погреться и поесть под своды столовой. Ханзаде слушала эти восхваления, но не испытывала радости и счастья. Она была дочерью Повелителя половины мира, любимой дочерью. Ею всегда восхищались. Художники жаждали написать ее портреты, послы передавали щедрые дары, отец осыпал золотом и вниманием, муж души не чаял. Для Ханзаде восхищение и любовь народа не были первостепенны. Она умело пользовалась положением в обществе и использовала его в своих интересах. Укрепляла положение брата, шехзаде Османа. Вся империя знала о шехзаде Османе, вся Империя восхищалась его умом и мужеством.              Ханзаде Султан передала очередную тарелку с кашей в руки нищенки и тут увидела, как к столу раздачи подошла Энже-хатун, лазутчица, которую она отправила во дворец Аяза-паши.              Султанша отошла в сторону, подозвав жестом Энже-хатун за собой. Она якобы хотела дать ей ткань.              — Ты давно не появлялась, я думала тебя раскрыли, и ты кормишь рыб в Босфоре, — прямо сказала госпожа, впившись взором синих глаз в служанку, которая ничуть не смутилась от ее слов.              — У меня не получалось выйти без подозрений из дворца, — сказала Энже-хатун.              — С чего сегодня получилось? — нахмурилась Ханзаде Султан.              — Аяз-паша отбыл во дворец, на совет, а Бахарназ Султан вдруг увлеклась конными прогулками. Подозреваю, султанша неверна мужу.              — Ты в своем уме, хатун? — прорычала Ханзаде Султан. Она не терпела оскорблений в адрес династии. И теперь в ее душе разгоралась ярость на Энже.              — Я озвучиваю свои наблюдения, султанша, — сказала служанка без капли страха. Ее карие глаза были спокойны, как и всегда. — Бахарназ Султан стала чаще покидать дворец, она надевает лучшие украшения, часами приводит себя в порядок. Для чего это все?              — О, Аллах, — вздохнула Ханзаде. Она надеялась, что Аяз-паша неверен жене, а не наоборот. Разоблачение Бахраназ бросит тень на всю династию. Скандала не избежать.              — Это еще не все, госпожа, — сказала Энже-хатун, и Ханзаде напряглась. Что еще могло произойти? — Аяз-паша, вероятно, поднимает руку на госпожу.              — Доказательства есть? — спросила рыжеволосая госпожа, хмурясь.              — Я видела синяки на ее теле, когда помогала султанше в хаммаме, она сказала, что упала на лестнице, — рассказала Энже-хатун. Ханзаде Султан поджала губы. Если Аяз-паша поднимает руку на Бахарназ, почему она все еще не требует развода? Достаточно будет рассказать обо всем падишаху, как он лично лишит пашу жизни. Хватит слова султанши против слова раба. Вероятно, Бахарназ боится за брата. Считает, что Аяз способен защитить Сулеймана. Скорее всего, Михрумах Султан приложила к этому руку.              — Продолжай слежку, — сказала Ханзаде. — Я подумаю, что мне делать с тем, что ты узнала.              Энже-хатун покинула столовую, и Ханзаде продолжила работать. Она погрузилась в свои размышления, вспоминала все детали поведения Бахарназ и пыталась найти выход, понять, как ей действовать.              «Касим найдет выход», — промелькнула мысль в голосе госпожи, и она ей усмехнулась. Да, хорошего мужа она выбрала себе. Лучшего из лучших. На то она и дочь султана.       Стамбул. Церковь              — Ты задержался, Дмитрий, — услышал он, стоило ему зайти в каморку для исповеди в одном из христианских храмов в Стамбуле.              — Заседание Имперского Совета затянулось, — ответил он уставшим голосом.              — Что ты хотел передать Его Святейшеству? — спросил монах, глядя голубыми глазами через решетчатое окно. Лицо собеседника скрывал полумрак. Но даже в нем были заметны уставшие черные глаза и борода.              — Султан Мехмед Хан планирует военный поход, если мы хотим победить, нам нужно объединиться и нанести удар, перекрыть османам морские пути, — сказал он.              — Когда султан хочет выступить?              — Пока неизвестно. Но я постараюсь узнать. И мне нужна помощь, чтобы от кое-кого избавиться.              — От кого?              — От Касима-паши. Он мешает мне в совете и что-то подозревает.              Стамбул. Османская Империя.              Дильруба читала книгу у камина, щурясь от тусклого света. Матушка всегда ей запрещала читать при скудном освещении, но теперь-то Халиме Султан отсутствовала во дворце. За Дильрубой никто не следил и сильно не досажал ей заботой и вниманием.              Султанша перевернула страницу, скользнула взором по исписанной страницей, как вдруг в опочивальнею вошла ее служанка, Фариде. Сперва она подумала, что уроки Мустафы уже закончились, и он вернулся к ней, но увы. Видимо, за книгой султанша потерялась во времени.              — Вам послание, — молвила Фариде-хатун, подойдя к девушке. — Он передал его.              Дильруба Султан напряглась, услышав тон служанки, которая протянула ей сложенный клочок бумаги. Сперва султанша хотела суетливо выхватить послание, но одернула себя. Она госпожа, дочь падишаха, ей не престало суетиться и показывать бурные чувства рабам.              Поэтому девушка спокойно и чинно взяла послание и развернула.              «Ваш лик освещает мою службу и жизнь, госпожа. Я молю Всевышнего о милости видеть вас чаще. Одарите прекрасным взором вашего раба завтра в саду. С почтением, Д.»              Давуд-ага, хранитель султанских покоев, тот, кто спас ей жизнь… Дильруба все чаще и чаще думала об этом мужчине и ужасалась от мыслей, что приходили в ее голову. Она дочь султана, ей не пристало даже говорить с мужчиной, единственный мужчина, на которого она сможет посмотреть — ее муж.              Подумав о вероятном муже, которого ей обещала выбрать матушка, Дильруба ощущала раздражение. Она не племенная кобыла, не ценный приз, чтобы ее выдавали в награду кому-то. Продавали. Дильруба Султан желала любить и быть любимой, мечтала быть счастливой и свободной. Этим, как она думала, султанша была похожа на старшую сестру, Ханзаде. Но Ханзаде почему-то вышла за Касима-пашу, которого не любила ни капли. Стамбул. 1598 год.              — Надеюсь, мой муж будет добр ко мне, — тихо произнесла белокурая Асхан Султан, когда швея сняла последние мерки. Пожилая женщина сложила все свои приспособления в сумку и, поклонившись, ушла, оставив сестер наедине с друг другом.              — Безусловно будет, — снисходительно ухмыльнулась Ханзаде Султан, с удобство разместившись на тахте. Дильруба Султан глядела на беременную сестру и задавалась вопросом, как та вообще ходит. Ханзаде готовилась стать матерью во второй раз. У ее ног по ковру ползала годовалая Дефне Султан, названная в честь бабушки султанш. — Иначе лишиться головы.              Асхан Султан, белокурая и эфемерная, поежилась, на лице ее отразилось волнение. Дильруба Султан поджала губы, Асхан была хрупкой и нежной и оттого ее все оберегали, особенно после смерти матери и брата. Вся семья жалела невинную сироту, познавшую в раннем возрасте большое горе.              — Я хотела бы, чтобы муж был добр ко мне и любил не из-за титула и того, что мой отец падишах, а просто так, — мягко возразила Асхан Султан, глядя на старшую сестру широко распахнутым взором серых глаз. Она сидела рядом с Ханзаде и вся трепетала от волнения. Видимо, боялась замужества.              — Просто так ничего не бывает, Асхан, — покачала головой Ханзаде Султан, в голубых глазах ее снова отразилось снисхождение, которое так раздражало Дильрубу. Ханзаде относилась к ним, как к несмышлёным детям. — Брак, основанный на взаимоуважении, намного крепче, чем союз по любви.              — Неужели ты не любишь мужа? — спросила Асхан Султан, коснувшись рукой плеча рыжеволосой сестры.              «Ханзаде любит только себя», — хотела сказать Дильруба, но не рискнула, опасаясь скверного нрава Ханзаде. К тому же случись между ними ссора, отец примет сторону любимицы, как бы досадно не было понимать это.              — От любви, поверь мне, одни проблемы, — покачала головой Ханзаде Султан. — Я не искала любви в замужестве. Я итак любима отцом и братом.              — Это же совсем другое, — возразила мечтательная Асхан Султан. — Дильруба, скажи ей, — неожиданно обратилась султанша к младшей из сестер, отчего Дильруба вздрогнула.              — Я не знаю, что сказать, — пожала плечами Дильруба, которой в ту пору было двенадцать. Она была далека от подобных размышлений и любовным поэмам предпочитала игры с Махмудом на мечах или же прочие шалости. Жаль только, что Махмуд начал больше времени проводить со сверстниками янычарами, служащими во дворце стражниками.              Раньше он водил компанию с Ферхатом, но тот уехал вместе с матерью в Амасью и, чтобы Махмуду не было скучно, султан Мехмед приставил к нему двух воинов из янычарского корпуса. Они часто отправлялись на конные прогулки, тренировались на мечах, или матраках, боролись и стреляли из луков.              Дильрубе в их компании места не нашлось в силу возраста и пола, отчего девочка полнилась раздражением и ревновала брата ко всем. Ей казалось, что у нее забрали то, что принадлежит только ей и никому больше.              От обиды на Махмуда султанша начала водить компанию с Асхан, хотя с сестрой было невыносимо скучно. Асхан или вышивала, или занималась музыкой, или читала.              Вспомнив былое, Дильруба Султан тяжело вздохнула. Как быстро пролетели эти четыре года. Махмуд отправился в санджак вместе с матушкой и Амаль. На свет появился шехзаде Мустафа, Асхан и Ханзаде замужем и у них дети. Жаль только, что Асхан потеряла сына по вине врагов. Думая об участи невинной и доброй сестры, Дильруба полнилась яростью и гневом. Ах, если бы она могла унять ее боль… Но, увы, султанша бессильна.              В столь мрачных размышлениях Дильруба приблизилась к жаровням и выкинула в пламя послание, не желая, чтобы оно попало в руки посторонних. В детстве султанша часто видела, как матушка сжигает письма и делала все, чтобы не хранит у себя нечто компрометирующее.              Двери в опочивальню распахнулись, и Дильруба порывисто обернулась.              — Султанша, — в покои, держа за руку шехзаде Мустафу, вошла Дениз-хатун, которая оставалась во дворце на правах гостьи, хотя, на взгляд Дильрубы, ее место в Старом Дворце, раз уж ее собственная дочь не пожелала, чтобы Дениз сопровождала ее в Алеппо. — Приветствую вас, — Дениз-хатун поклонилась, склонив голову, усеянную седыми волосами.              — Мустафа, братик мой, — позвала Дильруба Мустафу, тот отпустил руку Дениз-хатун и подошел к сестре. –Почему тебя привела не твоя служанка?              — Айше позвали на кухню, я сказала, что доведу шехзаде, — сообщила Дениз-хатун, с улыбкой глядя на маленького шехзаде.              — Дениз-хатун обещала мне рассказать сказку, Дильруба, — поделился Мустафа с сестрой. — Она хорошая, — наивно сказал он, отчего Дильруба снисходительно усмехнулась. Да, в детстве многие люди кажутся хорошими. Дильруба решила, что проучит Айше-хатун, которая не выполнила ее самый главный приказ: следить за шехзаде, но позже. Пусть только попадется ей на глаза.              Дильруба провела рукой по русым кудрям младшего брата, радуясь, что он начал оживать после отъезда родных в Конью. В первые недели его съедала тоска и печаль, но Мустафа в силу возраста и характера не был склонен к долгой хандре.              — Можно я покажу Дениз-хатун своего коня? — спросил Мустафа, и Дильруба кивнула. Игрушку, коня из дерева, подарил шехзаде Мустафе хранитель покоев, Давуд-ага. Он смастерил ее своими руками, и шехзаде не расставался с подарком.              Шехзаде Мустафа убежал в детскую, Дильруба же, как радушная хозяйка, хотя эта роль была ей чужда, пригласила Дениз-хатун присесть на тахту, та сразу же согласилась.              — Султанша, простите мне мое любопытство, — внезапно промолвила Дениз-хатун, прищурившись. — Могу я поинтересоваться откуда у вас это кулон? — спросила женщина, указав на кулон из зеленовато-желтого камня, который висел на шее Дильрубы на черном кожаном шнурке.              — Это кулон моей матери, — ответила Дильруба спокойно. — Ей подарил его отец, мой дед, еще до того, как она оказалась в рабстве. Матушка отдала мне его в память о себе перед отъездом в санджак, — рассказала султанша, коснувшись гладкого камня пальцами.              — В семье моего отца по женской линии тоже передавалось подобное украшение, оберег от зла, если быть точной, — рассказала Дениз-хатун. — Бабушка Асма обещала подарить оберег мне, когда придет время, но этому не суждено было сбыться.              — Вы тоже родом из Абхазии? — спросила Дильруба, невольно вспоминая детство. Вроде бы Назлы Султан упоминала это в разговорах с Халиме Султан. Другое дело, что Дильруба не должна была подслушивать беседы взрослых. Но она всегда была любоптной              — Да, — кивнула Дениз-хатун. В этот момент вернулся шехзаде Мустафа с деревянной игрушкой в руках.              — Правда он красивый? — спросил мальчик, протянув игрушку Дениз-хатун. Та взяла ее и изобразила восторг.              — Очень красивая игрушка, словно настоящая, — улыбнулась женщина, глядя на шехзаде. Дильруба Султан усмехнулась. Да, ее Давуд знает, как найти общий язык с Мустафой.              Конья. Османская Империя. Декабрь 1602 года.              — Вещи собраны, султанша, — промолвила Джанфеда-калфа, глядя на Халиме Султан, которая нервно расхаживала по покоям, заламывая руки. Она переживала за сына. Было страшно оставлять Махмуда одного, женщина опасалась того, что он мог натворить, вкусив свободу.              «Словно твое присутствие сдерживало его от необдуманных действий», — ехидно шипел внутренний голос. Халиме Султан до сих пор была в ужасе от того, как именно ее сын расправился с разбойниками и насильниками. Их тело до сих пор висели на воротах горда в назидание всем. Подобная жестокость ей претила. Она боялась за сына. Но народ, кажется, благосклонно отреагировал на решения Махмуда. По крайней мере, пока.              — Амаль Султан собрана? — спросила Халиме с тревогой.              — Да, госпожа, — ответила Джанфеда с готовностью. — Шехзаде Махмуд направился в покои к сестре.              — Махмуд хороший брат, но никудышный сын, — вздохнула Халиме, зная, что выходки сына прибавили ей седых волос. Последней каплей стал праздник, что она устроила. Махмуд знал, что она готовит торжество, но предпочел чинить расправу над разбойниками и подвергать свою жизнь опасности.              Такого пренебрежения в свой адрес Халиме простить не могла. Тем более сыну. На следующее утро она явилась в его покои и потребовала ответов. Обычно султанша хорошо собой владела, но волнение за сына, тошнота сделали свое дело. Она дала волю чувствам, высказала Махмуду все, ч то думает о его поступках.              Двумя неделями ранее. Конья. Османская Империя.              — Вы хоть понимаете, что говорите? — гневно спросил шехзаде Махмуд, взвившись на ноги, когда Халиме упрекнула его в глупости и неосмотрительности. Он подошел к матери и впился в нее раздраженным взором. Махмуд был чуть выше Халиме Султан, но все равно его образ давил, особенно, когда каре-зеленые глаза вспыхнули яростью. Шехзаде всегда был вспыльчив, подобно бочке с порохом. Достаточно одной искры для взрыва. — Я не Ферхат, чтобы сидеть в гареме и пить вино, я не собираюсь прятаться и пускать все на самотек!              — Ты пытаешься навести порядок, сея хаос и насилие, — возразила устало Халиме Султан. — Твое рвение, кончено, похвально, но жестокость рождает только жестокость.              — Значит, вы считаете, что я должен был договориться с убийцами, насильниками, мучителями людей?! — яростно вопросил Махмуд, наступая на мать. — У нас разные понятия справедливости, валиде.              Халиме, глядя в глаза сына, ужасалась тому, насколько он похож на отца, хоть и мастью пошел в нее. На мгновение ей показалось, что он ударит ее или причинит боль, от этого ей сделалось дурно. Волнение за сына вылилось в слабость, ее тошнило почти всегда, она плохо ела, но держалась на ногах только из упрямства, не желала никому показывать слабость. Но у всего есть предел.              Внезапно опочивальня закружилась перед глазами, ноги лишились опоры, и Халиме со стоном осела в руки сына.              — Мама, что с вами? — вскрикнул шехзаде напугано. От его спеси не осталось и следа, остался лишь страх за родного человека. Махмуд подхватил мать на руки и донес до кровати, осторожно положил ее на ложе, хотя Халиме и хотела возразить. — Я позову лекаря. — сказал шехзаде, и султанша вцепилась руками в его зеленый кафтан.              — Мне лучше, — солгала она, боясь, что лекарь сообщит всем о ее беременности.              — Вы бледны, валиде, и выглядите ужасно, — прямо сообщил Махмуд, не пытаясь подобрать слова. Он вырвался из хватки матери и удалился к дверям. Халиме же со стоном откинулась на подушки, понимая, что ее планы снова трещат по швам.       Все, как всегда, пошло не так. Почему в тот день она не осталась в своих покоях, испытывая дурноту, а пошла к сыну выяснять отношения? Лекарь осмотрел султаншу и сообщил шехзаде о беременности Халиме. Махмуд выглядел озадаченным, но быстро понял по лицу матери, что та знала о своем положении.              «Ваше место в Топкапы, мама, мой брат или сестра должен родиться в главном дворце, иначе его нарекут самозванцем», — сказал Махмуд в тот день. Халиме Султан понимала, что сын прав, но не могла унять волнение за него. Махмуд написал письмо падишаху, в котором сообщил о текущих делах и о том, что Халиме возвращается в столицу в виду беременности. Сама султанша выторговала для себя пару недель, чтобы завершить текущие дела в виде ремонта и немного поправить здоровье. Но эти пара недель подходили к концу. Скоро Халиме вместе с Амаль уедет в Стамбул. К счастью, Махмуд в эти дни вел себя спокойно и благоразумно. Он завтракал в компании матери и сестры, затем уходил на Совет, принимал пашей, решал вопросы санджака, не прибегая к насилию. Вечерами шехазде ужинал вместе с матерью, а после звал к себе наложницу, выбор которой очень удивил Халиме.                     Ульфат-хатун была замечена в общении со слугой, которого постоянно разыскивала во дворце. Неожиданно выяснилось, что этим слугой претворялся сам Махмуд. Халиме вздохнула с облегчением. Девица чиста, никого не придется казнить. Ульфат посещала покои шехзаде Махмуда почти десять дней, тот, кажется, привязался к ней, чего не скажешь о самой Ульфат. Девушка казалась тихой и незаметной, хотя прежде была шумной и бойкой.              — К вам пришли Дидар-хатун и Махпейкер-хатун, — некоторое время спустя сообщила Джанфеда-хатун, войдя в покои. Халиме Султан к этому времени решила развлечь себя чтением книги.              — Проси, — велела она, отложив книгу. В опочивальню вошли две беременные наложницы ее сына, хрупкие и красивые девушки, полные очарования юности. Когда-то и сама Халиме была такой.              — Я вас надолго не задержу, — сообщила султанша, когда девушки поклонились. Дидар-хатун выглядела спокойной и даже довольной, Махфпейкер-хатун же смотрела взволнованно и настороженно. К Дидар Халиме Султан немного прикипела за минувшие недели, девушка часто составляла ей компанию. — Поскольку я вынуждена отбыть в столицу, гаремом от моего имени будет управлять Джанфеда-хатун, -сообщила султанша устало. Она знала, что многие мечтают получить в свои руки подобную власть, но обе девушки слишком юны для такой серьезной роли. — Я знаю, какого делить между собой одного мужчину, я знаю, какого находиться в тени других и изнемогать от жажды большего, однако предупреждаю: если вы будете плести интриги и пострадает моя кровь, я вас уничтожу.              Халиме Султан вложила в голос всю строгость и суровость и, судя по тому, как побледнели девушки и переглянулись между собой, до них дошел смысл ее слов.              — Мы вас не подведем, султанша, — промолвила Дидар-хатун, покорно глядя карими глазами на Халиме Султан.              — Будем беречь нашего господина и наших детей, как зеницу ока, — вторила Дидар-хатун Махпейкер.              — Чудесно, — усмехнулась Халиме Султан. — Махпейкер, возвращайся к себе.              Наложница поклонилась и ушла. Халиме Султан же впилась взором в Дидар-хатун, особое положение которой уже становилось заметным. Халиме уповала, что она носит мальчика, наследника.              — Мне жаль, что вы уезжаете, — тихо промолвила наложница, в темных глазах ее на самом деле скользила печаль.              — Такова традиция, мой ребенок должен родиться в столице, — улыбнулась Халиме Султан. Она подманила фаворитку сына к себе и указала на место на тахте около себя. — Присядь, моя дорогая. Знаю, что тебе тяжело приходится сейчас.              Дидар от подобной доброты просияла и поспешила сесть рядом с султаншей. Ну, что за дитя. Девушка привязалась к Халиме, видимо ей пришлись по нраву ее доброта и внимание. Султанша планировала использовать это.                     — Я доверяю тебе, Дидар, — начала увещевать Халиме Султан, взяв руку наложницы в свою. Девушка вздрогнула, глядя на нее широко распахнутыми карими глазами. — Я беспокоюсь о Махмуде, он мой первенец, а первенцы особенные для родителей.              — Я за шехзаде жизнь отдам, — горячо сказала Дидар, и Халиме в этом не сомневалась. В молодости многим кажется великим умереть за любимого человека, но оно, по мнению Халиме, того не стоит. Да, временами султанша жалела, что не испытала любви к мужчине, что решила, будто султан Мехмед недостоин ее любви. Но это к лучшему. Такого мужчину, как падишах, любить не за что.              — Не сомневаюсь, — сказала Халиме с улыбкой. — Будь рядом с ним, стань моими глазами и ушами, Дидар, помоги мне уберечь шехзаде от ошибок.              — Я-то буду, — сказала Дидар и приуныла. Печаль легла на ее лицо. — Главное, чтобы шехзаде желал этого.              — Ты переживаешь об Ульфат, не так ли? — спросила Халиме, судя по лицу наложницы, она попала в цель. — Рано или поздно интерес Махмуда к Ульфат иссякнет, а ты навсегда останешься в его сердце, как мать его сына.              — А если я рожу дочь? — спросила, терзаемая сомнениями, Дидар взволнованно, закусив губу.       — Султан Мехмед Хан, наш падишах, сильнее прочих своих детей любит дочь, Ханзаде Султан, он возвысил ее над всеми нами, вручил ей в руки такое могущество, которое ни одному шехзаде даже не снилось. Да, Махмуд внешне похож на меня, но по нраву, по характеру он больше близок к отцу. Не переживай, Дидар, та, кто подарит Махмуду дочь, подарит ему весь мир.              — Благодарю, султанша, — улыбнулась Дидар-хатун. — Я буду по вам тосковать. Вы стали мне, как матушка, — смущенно прошептала наложница и краска бросилась ей в лицо. Халиме мягко рассмеялась.              — Приятно знать, — сказала султанша, после чего сняла со своего пальца одно из колец с рубином, сделанное руками султана Мехмеда и протянула его Дидар-хатун. — Возьми, Дидар, я хочу подарить его тебе на память.              Наложница приняла кольцо, с восторгом в карих глазах. Халиме, глядя на то, как хатун разглядывает дорогое украшение, поняла, что вернее Дидар никого не будет.                     Маниса. Дворец санджак-бея.              — Что это за шум? — взволнованно вопросила Армаан Султан, выйдя из детской в покои матери. Сафиназ-хатун вышивала, сидя на подушке около камина. Она подняла спокойный взор на дочерей. Армаан выглядела настороженной, тихая и робкая Гюльзаде испуганно выглядывала из-за спины сестры.              В опочивальню господ забежала взволнованная служанка, Юлдуз, и Сафиназ впилась в нее требовательным взором.              — В гареме бунт, — сказала Юлдуз взволнованно. — Наложницы пошли к покоям Нурефсун Султан требовать жалования, — сообщила она.              — Полагаю, Нурефсун справиться с ними, — пожала плечами Сафиназ, испытывая тень удовлетворения. Управляющая гаремом была больше занята собой и своими драгоценностями, ежели гаремом, пусть получает по заслугам. Нурефсун была алчной и расточительной, не умела экономить так, что с трудом могла распределить траты. К тому же ее острый язык и нрав, скорый не гнев, многим не по нраву.              Нет, Сафиназ не прикладывала руку к бунту в гареме, она просто ничего не делала, а наблюдала за тем, как недовольство растет день ото дня. Она и слугам своим запретила вмешиваться. Не считая того, что то там, то тут Юлдуз шептала, что те, кто находятся в услужении у Сафиназ вовремя получают жалование.              Шум усилился, а в следующий миг двери распахнулись, и в покои вошли пять наложниц с факелами в руках. Сафиназ вскочила на ноги, ее дочери кинулись к матери и обняли с двух сторон. Причем Армаан словно пыталась закрыть ее собой, а Гюльзаде, наоборот, пыталась за ней спрятаться.              — Как вы смеете врываться в покои госпожи и ее детей? — спросила Армаан Султан прежде, чем Сафиназ усмпела что-то сказать. — Мой отец будет недоволен.              — Простите, султанша, — сказала одна из наложниц, та, что стояла певрой. — Мы не причиним вам вреда.              — Юлдуз, уведи султанш в детскую, — велела Сафиназ твердым тоном. Она не хотела, чтобы дочери пострадали. Армаан начала упираться, но под твердым взором матери сдалась. — Чем я могу вам помочь? — спросила Сафиназ, всеми силами пряча страх за маской спокойствия.              — Мы не хотим, чтобы гаремом управляла Нурефсун Султан. Она несправедлива, приказала выпороть хатун, которая требовала жалования, а евнуха, который пытался спасти несчастную, выслала. К тому же султанша не выплачивает жалование, прошу вас, Сафиназ Султан, донесите наше недовольство до шехзаде. Только вас он послушает.              Наложницы подняли шум, наступая на Сафиназ, которая тяжело вздохнула. Она не хотела вмешивать шехзаде в дела гарема. После пожара в городе он был сильно занят, работал и днем и ночью, Сафиназ как могла пыталась облегчить его ношу. Теперь еще и дела гарема… Но императорский гарем — один из столбов власти господина.              — Я поговорю с шехзаде Османом, — сдалась Сафиназ-хатун.              — Иншалла, он назначит управляющей вас, — склонились в поклонах девушки. Они покинули опочивальню, и Сафиназ тяжело села на подушку, выятнув ноги. Кажется, обошлось малой кровью.