Перекрестки судеб

      Конья. Дворец санджак-бея. Османская Империя. Ноябрь 1602 года.              — К празднику все готово? — спросила Халиме Султан у Джанфеды-калфы, которая уже несколько лет служила во дворце Коньи. Она знала всех слуг, имела знакомых в городе, что так же было на руку султанше.              — Да, госпожа, — улыбнулась смуглоликая калфа кончиками губ.              Халиме Султан подумала, что будь хатун помладше лет на пять-шесть, то она отправила бы ее к сыну. Быть может, хоть у Джанфеды получилось бы обуздать нрав Махмуда, который, видит Аллах, вышел из-под контроля. Халиме понимала, что ее власть над сыном тает. Он и прежде ее с трудом слушался, теперь же его взор полнился упрямством, высокомерием и каким-то омерзительным снисхождением.              Оставалось уповать, что праздник, который она устроила для отпрыска принесёт плоды, и Махмуд отвлечётся на гарем, о котором совершенно забыл за те месяцы, пока управлял Коньей и наводил в ней порядок. Он довольствовался обществом Дидар-хатун, которая была в положении и не могла ублажать его. О тихой Махпейкер-хатун Махмуд и вовсе не вспоминал. Да что там, о ней и сама Халиме временами забывала.              До Халиме Султан доходили слухи из города, что шехзаде Махмуд глупый, толстый, неотесанный юноша, известный похотью и обжорством. Говорили, что он не слезает с ложа и его ублажают не одна, а три девицы разом. Халиме, услышав об этом, рассмеялась, но смех ее был пропитан горечью. Уж лучше бы эти слухи были правдивы. Никто не знал, что Махмуд больше времени проводит в городе, рыская по самым злачным местам или по окрестным лесам, выслеживая и убивая разбойников.              Махмуд был неуправляем. Он не ведал границ и совершенно не ценил свою жизнь. Шехзаде кидался в пекло, вгрызался в гущу сражения, совершенно не жалея себя. Лучше бы, по крайней мере для Халиме, Махмуд не покидал гарема и находился в безопасности под присмотром слуг. И рядом с ней, с матерью.              Вот и сегодня, в этот пасмурный и холодный день, шехзаде, зная о том, что его мать решила порадовать его праздником, на рассвете отбыл по делам санджака. Халиме Султан знала, что он уехал рубить головы и в лучшем случае вернется к празднику, покрытый кровью с макушки до пят. В худшем явится следующим днем, уставший, но довольный собой. О самом худшем варианте развития событий она даже думать не хотела.              — Девушки готовы? — спросила Халиме Султан у Джанфеды, снова ощущая прилив тошноты. Она была беременна уже три месяца, пока ребенок султана выдавал себя только тошнотой. Но Халиме Султан ощущала, что ее платья стали ей малы в талии, она просила служанку сильно не затягивать корсет, боясь навредить ребенку, но и выдавать свое положение не хотелось. Султаншу мутило от еды, от дурных запахов, даже запах выпечки вызывал тошноту. Голова ее ныла тупой одуряющей болью, но в глазах окружающих султанша чувствовала недомогание из-за волнения за сына и дел гарема.              — Да, — ответила Джанфеда и замялась.              — Что случилось? — спросила Халиме Султан.              — Ульфат-хатун доставляет неудобства. Я выбрала ее для торжества, девушка великолепно играет на арфе и поет, — сообщила калфа. — Однако она не желает представать перед шехзаде, госпожа.              Халиме смежила веки. Наложниц обычно не спрашивали, чего они хотят. Эта девица слишком много на себя берет. Нужно бы найти к ней подход или вышвырнуть из дворца, пока не поздно.              — Она все ищет своего Басима-агу? — спросила Халиме Султан со вздохом. По кивку калфы султанша поняла, что ответ положительный. Она невольно вспомнила, как будучи беременной Махмудом, возвращаясь с прогулки, увидела, как в укромном уголке совсем еще юная рабыня поцеловала в щеку стражника. А следующим утром их обоих завернули в мешки, набитые камнями, и выкинули в Босфор. Кратка была их любовь.              — Таких слуг во дворце нет, госпожа, — сказала Джанфеда-калфа.              — Следите за Ульфат, — велела Халиме Султан. — Не нужно ей идти к моему сыну. Есть вероятность, что она порченная.              На ложе шехзаде могла попасть только невинная девушка и никак иначе. Конечно, можно было выгнать Ульфат или казнить, однако евнух останется во дворце и, мало ли, вдруг снова кому вскружит голову.              Стамбул. Ноябрь 1602 года              Повелитель пожелал провести ночь с ней, и Райхан от бессилия чуть не взвыла. Она уповала, чтобы он о ней никогда не вспоминал, но падишах периодически звал ее к себе, и Райхан, стиснув зубы, являлась к нему.              С последнего их хальвета минуло три недели, Райхан молилась, чтобы ее каторга закончилась, но увы. Высшие силы редко прислушивались к ее молитвам и мольбам.                     Взяв банные принадлежности, Райхан пришла в хаммам, чтобы подготовиться к ночи. Султанша разделась, обернула вокруг тела полотенце и тут до неё донеслись сдавленные всхлипы, словно кто-то всеми силами пытался сдержать рыдания, но не мог…              Райхан пошла на этот звук, и сердце ее дрогнуло под натиском жалости. В самом дальнем углу хаммама, спрятавшись за колонну, на скамье, сгорбившись, сидела Хандан Султан. Она обхватила себя руками, гладила ладонью себя по вздрагивающим плечам, словно пыталась успокоить, утешить себя же. Райхан знала, что чувствует человек, что использует подобную позу. Райхан сама так часто делала после хальветов и ссор с мужем, которые вели к жестокости. Султан Мехмед был ужасным человеком, он не ведал границ, мог запросто применить силу, причинить боль. Казалось, что крики и слезы жертвы доставляют ему несоизмеримое удовольствие.              Райхан Султан знала, что Хандан Султан попала в опалу, что она убила ребёнка султана, знала, что Повелитель вызвал ее к себе и знала, что Хандан вошла в султанскую опочивальню на своих ногах, а вынесли ее оттуда слуги прямиком в лазарет. Вот уже больше недели опальная султанша жила в дальней части дворца, ее оградили от детей. Шехзаде Джихангира и шехзаде Ахмеду сказали, что Хандан Султан приболела. Вот только причина болезни султанши — падишах и его жестокость. Райхан Султан подозревала, что Повелитель не просто поднял на Хандан Султан руку, а сделал нечто более страшное и жестокое. Он любил унижать ее, Райхан, подобным образом. И если Райхан привыкла к такому обращению, то для Хандан Султан случившееся более ужасно. Она-то искренне любила этого тирана и привыкла к ласке и нежности. Какого ей сейчас вспоминать произошедшее?              Ещё большую неприязнь Райхан начинала питать к Валиде Дефне Султан, которая во всем поддерживала сына и закрывала на многое глаза. Она говорила, что Хандан получила по заслугам. Это справедливая кара для убийцы.              Райхан Султан видела, насколько справедливая. Руки Хандан Султан были усыпаны синяками, права рука и вовсе стянута повязкой, похоже вывихнута. Лицо султанши усыпали желто-синие отметины, губы все ещё не зажили. Россыпь ссади и синяков имелась и на ногах женщины, ещё на шее краснела под темной корочкой рана, скорее всего, укус.              Хандан Султан, всхлипывая, начала растирать слезы по щекам, дрожа всем телом. Райхан подумала, что беременной женщине такое потрясение вредно. К тому же она и во время наказания была в положении, как бы с ребёнком чего не случилось. Райхан подумала о том, как бы отреагировал падишах, если бы Хандан скинула дитя во время близости с ним? Он стал бы убийцей собственного ребёнка.              Хандан Султан, утирая слезы, встретилась взглядом с Райхан Султан и тут же отвела взор, спешно стирая слёзы.              — Хандан Султан, добрый вечер, — сказала Райхан. Она сперва хотела пройти мимо, проигнорировать всхлипы опальной госпожи, не заметить ее сгорбленную позу и жажду утешить саму себя.              Они были женщинами одного мужчины, но между ними никогда не было вражды. Скорее наоборот, Райхан малодушно радовалась тому, что Хандан проводит ночи с Повелителем, и он о ней, Райхан, не вспоминает. Теперь, когда Хандан в опале, султан вспомнил о законной жене, и Райхан могла только смириться с этим.              Хандан Султан кивнула, сжавшись ещё сильнее. Она отодвинулась к краю широкой скамьи, забилась в угол, сгорбилось, словно пыталась стать меньше, чем была.              Райхан Султан решила не садиться рядом с Хандан, чтобы не смущать ее еще больше. Она устроилась на скамье напротив. Хандан Султан была в хаммаме одна, без слуг, что казалось странным. Султанша слаба после ночи с господином, она в положении, вдруг ей станет дурно?              — Где ваши слуги, султанша? — спросила Райхан, когда Изель-хатун начала натирать ее тело шёлковой мочалкой.              — Я их отослала, — тихим, надломленным голосом ответила Хандан все так же не поднимая головы. Райхан заметила, что султанша пытается скрыть синяки на ногах ладонями, сесть так, чтобы увечий не было видно постороннему взору. Жалость вмиг затопила сердце Райхан. Сколько раз она сама пыталась спрятать синяки и ссадины после ночей с мужем?              С годами Райхан поняла, что до ее травм, как душевных, так и телесных никому во дворце нет дела. Рабы перешёптывались, но это не могло ей навредить ещё больше. Райхан ко всему привыкла и со всем смирилась. Сопротивляться бесполезно.              Хандан Султан же в такой ситуации была впервые. После известия о том, что султанша убила дитя Назрин и покушалась на ребёнка Долунай, в гареме начался переполох. Кто-то сочувствовал Хандан Султан, зная, что падишах обрушил небосвод на голову опальной жены. Но большинство жалело Назрин, которую прежде не очень-то любили и были на стороне Долунай, общительной беременной фаворитки, которая баловала наложниц небольшими подарками.              — Вам не стоит оставаться одной, — покачала головой Райхан. Хандан вскинула на неё взор светлых глаз. В них всегда было много эмоций и чувств, но на сей раз там царила такая тоска и обречённость, что Райхан стало не по себе.              — Всех моих слуг, всех, кому я могла доверять, убили по приказу Повелителя. Они были со мной столько лет, я привязалась к ним, — Хандан Султан сдавленно всхлипнула и зажмурилась, слезы снова покатились по ее щекам. Сколько слез она выплакала за последнюю неделю? — Их жестоко пытали, говорят, что крики Лалезар были такими душераздирающими, что стража плакала… Их кровь на моих руках. Повелитель прав, я убийца.              Под конец речи Хандан Султан заплакала, не таясь. Она закрыла лицо руками и рыдания разнеслись по хаммаму, Райхан отослала Изель, понимая, что ей ни к чему видеть султаншу в таком состоянии.              Когда они остались одни, Райхан подошла к Хандан Султан и села рядом с ней, она осторожно коснулась рукой поникшей головы опальной султанши, погладила ту по темно-русым волосам, в которых серебрилась седина. А ведь Хандан даже младше Райхан, а сколько бед свалилось на ее голову.              — Валиде Дефне Султан доложили, что Лалезар перед тем, как ей отрубили голову попросила передать султану Мехмеду, что вы виноваты лишь в том, что любите его больше, чем себя, любите его так, как он не заслуживает, — сказала Райхан Султан. Да, предсмертные слова златовласой Лалезар гуляли среди наложниц и слуг, к тихой злобе Повелителя. — Вы ни в чем не виноваты, Хандан Султан, — лгала Райхан Султан.              Да, султанша убила дитя султана и покушалась на второго ребёнка, но наказание, что обрушилось на хрупкую и нежную султаншу ужасно. Ни один человек не заслуживает такого обращения. Лучше бы он отослал ее, поместил в темницу или казнил сразу, чем так мучить. С той ночи прошло больше недели, а падишах продолжал изводить жену. Хандан Султан не покидала новых покоев, не видела сыновей, была предоставлена сама себе и своему горю.              — Я хотела избавиться от Назрин, я не знала, что она в положении… Я хотела, чтобы он любил только меня, — захлебываясь рыданиями молвила Хандан Султан, заикаясь. Хрипы вырывались из ее груди, руки мелко дрожали, лицо покраснело, а глаза опухли от слез. В ее поражении нельзя испытывать такие потрясения.              Райхан Султан не понимала мотивов Хандан Султан. Она не любила мужа, а презирала, боялась и ненавидела. Райхан не знала, какого это: любить мужчину и мечтать быть с ним. Султанша помнила первые месяцы своего ужасного брака, как плакала и днем, и ночью, но никому не было дела до ее слез. Помнила, как пыталась сопротивляться жестокости мужа, как пыталась отстоять себя и свое тело, но не отстояла. Помнила она и то, как совсем еще юная Хандан порхала по гарему, источая радость и счастье, она звонко смеялась, напевала песни и была олицетворением радости и благополучия. Хандан-хатун возвращалась из султанских покоев после завтрака, входила в гарем, широко улыбаясь, а глаза ее сияли ярче звезд. Райхан, видя чужое счастье, полнилась завистью. Она хотела того же для себя, как и всякая молодая женщина.              Но судьба оказалась не просто жестока, а беспощадна к Хандан Султан. Райхан с ужасом думала, что не смогла бы вынести потери своих детей. Орхан, ее солнечный лучик, был душой и сердцем Райхан Султан. Ягмур Султан тоже была ей дорога где-то в глубинах души. В конце концов она ее дочь и кровь у них одна.              Видя, что Хандан Султан никак не может унять слезы, Райхан Султан продолжила ее утешать. Ребенок под сердцем султанши слаб и хрупок, да и сама Хандан никогда не отличалась крепким здоровьем. Беременности, выкидыши и страх за сына выпили из нее все соки.              Райхан Султан хотела бы еще что-то сделать для несчастной, но времени у нее не было. Ее ждал Повелитель, будь он неладен, о чем ей заботливо напомнила Изель-хатун, которая без разрешения вошла в хаммам.              — Разве я не велела тебе оставить нас одних? — спросила строго Райхан Султан, перестав гладить опальную султаншу по поникшей голове.              — Господин ждет вас этой ночью, Райхан Султан. Вы же не хотите его разгневать? — спросила Изель-хатун, и Райхан от досады заскрипела зубами. Она как могла оттягивала встречу с мужем, но никак не могла повлиять на это. Хандан Султан вздрогнула и зажмурилась, снова заплакав, и Райхан не поняла, она рыдает от ревности или от упоминания падишаха.              — Все образуется, султанша, все образуется, — сказала Райхан Султан, когда после водных процедур покидала хамам. Хандан Султан смотрела прямо перед собой невидящим взглядом и подавленно молчала.              После хамма, уже находясь в своих покоях, Райхан все думала, как ей помочь опальной султанше. Служанки завивали ее черные, густые волосы. Почему-то ей захотелось их распустить и завить. Все-таки в молодости ей больше нравились распущенные волосы. Почему бы и нет? Вторая служанка подвела смесью сурьмы и золы ее глаза, сделав их выразительнее.              Райхан скользнула взором по баночкам, стоящим на столе, которые принесли слуги для нее, и остановила его на неприметной склянке из темного стекла. В ней она хранила мазь, которую по рецепту знахарки из города делала для нее лекарша. Эта мазь хорошо сводила синяки и ссадины на лице. А если сверху нанести пудру, то синяк и вовсе трудно заметить.              — Изель-хатун, — обратилась к служанке Райхан Султан. — Отнеси эту мазь Хандан Султан. Скажи, что она помогает заживлять раны.              — Как пожелаете, госпожа, — молвила служанка, начав наносить госпоже на шею новые духи.              Опочивальня господина встретила Райхан тишиной и кажущимся благополучием. Султанша ощущала, как ком подкатил к горлу, а колени задрожали от ожидания предстоящего унижения и боли.              Султан Мехмед уже ждал ее. Он стоял спиной ко входу у горящих жаровен, задумчиво глядел на огонь, держа в руках кубок, очевидно, с вином. В последние годы он пристрастился к этому напитку, хотя их вера осуждала пьянство. Но падишаху было плевать и на это. Райхан презирала мужа и за это.              — Ты задержалась, — сказал султан Мехмед, отпивая из кубка. Он медленно повернулся к ней лицом и криво усмехнулся. Райхан задрожала, вглядываясь в лицо мужа. Она надеялась, что он не опьянел. В дурмане вина жестокость его становилась немыслимой.              — Орхан не хотел меня отпускать, просил почитать вторую сказку, — солгала Райхан Султан, не моргнув глазом. Она знала, что султан при всех своих недостатках любит своих сыновей и дочерей. И невольно пыталась спрятаться за спиной маленького сына, смягчить гнев мужа. — Разве я могла отказать шехзаде в столь маленькой просьбе, мой султан? — спросила Райхан. Падишах приблизился к ней. Он был облачен в пижамные одеяния темно-зеленого цвета, расшитые золотой нитью. Райхан замерла, боясь пошевелиться. Она глядела в лицо господина, призывая мысленно на помощь всю свою смелость. Повелитель вдруг протянул руку и провел тыльной стороной ладони по щеке женщины. Ощутив его прикосновение, Райхан подавила жажду отшатнуться и закрыть лицо руками в защитном жесте. Сколько раз он бил ее по лицу? Не счесть.              — Похвально, что ты заботишься о сыне, — сказал султан. — Но не забывай про нашу Ягмур.              Ягмур… Райхан прикрыла на мгновение глаза, тяжко вздохнув. Ее дочь становилась все больше и больше дикой и неуправляемой. Власть Райхан таяла, ее не слушался собственный ребенок. Ягмур водила компанию с Назрин-хатун, с безродной рабыней, которая спускала султанше с рук любые шалости.              Девочку нельзя было заставить вышивать, читать или заниматься стихосложением, она тяготела к мужским увлечениям. Райхан никак не могла повлиять на дочь, султанша огрызалась, насмехалась и убегала к Назрин.              — Ягмур своенравна, как бы в будущем это не привело ее к беде, — негромко сказала Райхан, глядя на то, как муж отпивает из кубка вино.              — Не приведет, — сказал султан Мехмед, немного погодя.              — Рано или поздно Ягмур выйдет замуж. Какой муж будет терпеть рядом неотесанную и неуправляемую дикарку? — вскинулась Райхан. Так было всегда. У них были разные представления о мире и о жизни. Каждый видел ситуацию по –своему. И если мнение султана по иным вопросам не сильно волновало Райхан, и она могла промолчать, но будущее ее детей — ее забота и тревога.              — Я же тебя терплю, — хмыкнул падишах. Райхан Султан подавила возмущение, которое вспыхнуло в ее душе. — Достаточно вспомнить твои выходки в начале наших отношений. Ты отказывалась от еды, огрызалась, проявляла неуважение, как-то даже устроила пожар в покоях. Но мы же нашли общий язык, пришли к взаимопониманию.              Райхан Султан смотрела на мужа широко распахнутыми глазами, не веря своим ушам. «Пришли к взаимопониманию» — громко сказано. Он в первую брачную ночь взял ее силой, изувечил ее тело и душу, растоптал всю ее честь.              — Надеюсь, Ягмур никогда не придет с кем-то к «взаимопониманию» подобным образом, — ответила Райхан сквозь зубы. Нет, она не позволит подобному случиться. Какой бы не была Ягмур, как бы ее не раздражала и не доводила, Райхан никому не позволит сделать ей больно. Перед внутренним взором султанши предстал образ повзрослевшей дочери. О, какой же красавицей она однажды станет, как расцветет.              Райхан видела взрослую дочь, представляла ее в возрасте шестнадцати лет. Именно столько было самой Райхан, когда султан Мехмед взял ее в жены. Гнев вспыхнул в душе женщины, когда она представила неизвестного мужчину, что в недалеком будущем мог причинить ее дочери боль. Нет, она не позволит такому случиться.              — Тебя что-то не устраивает в нашем союзе? — спросил султан Мехмед спокойным тоном. Райхан взглянула на него не верящим взглядом. Он еще спрашивает! Повелитель никогда не видел в своих действиях ничего предосудительного.              — Ну что вы, мой султан, — возразила Райхан, возвращаясь к роли покорной овечки.              — Смею напомнить, что на правах победителя я мог и казнить тебя, или отдать в наложницы какому-нибудь паше или бею или, что еще хуже, тебе пришлось бы ублажать моих воинов. Но вместо этого я сделал тебя своей законной женой, ты вошла в этот дворец моей невестой, свободной женщиной, а могла бы стать рабыней…              — Свобода… — Райхан криво усмехнулась в лицо мужа. — Я потеряла свою свободу и свою жизнь в ту ночь, когда вы захватили дворец моего отца. Я больше сама себе не принадлежу.              — Да-да, — хмыкнул Повелитель презрительно. — Можешь продолжать в том же духе, снова говорить, что я несправедлив к тебе и жесток, однако такова цена, Райхан. Не я начал эту войну. И будь моя ненависть к тебе абсолютной, ты бы лежала бы в земле уже много лет, и смерть твоя была бы мучительной.              Райхан Султан впилась взором в лицо мужа, который стоял рядом с ней и глядел в ее глаза. Но под его серым взглядом, в котором всегда полыхала лишь ненависть и злоба, быстро сделалось дурно. Райхан отвела взгляд и опустила его на руку султана, сжимающую кубок с остатками вина.              — Я хочу попробовать вино, — сказала она негромко. Мехмед вскинул бровь, словно удивился.              — Ты же у нас правоверная мусульманка, — промолвил мужчина. Райхан хотела огрызнуться: «вы тоже», но прикусила язык. — Вино закончилось, я велю принести еще.              Султан Мехмед вызвал слугу, молодого евнуха, и велел ему подать к столу кувшин вина. После этого он отошел к тахте, сел на нее и жестом поманил жену к себе. Райхан подошла, страшась того, что он может с ней сделать. Оставалось только не разозлить его до крайности. К сожалению, она этим навыком не обладала. Проклятый вспыльчивый нрав все еще давал о себе знать в самые неподходящие моменты.              Мехмед схватил ее поперек талии и посадил к себе на колени. Райхан села и сжалась, с трудом терпя его прикосновения даже через ткань платья. Она молилась, чтобы эта встреча поскорее закончилась, чтобы муж утолил жажду и отослал ее прочь. Однако Мехмед не спешил начинать, он обнял ее за талию, провел рукой по спине, сжал бедро, носом он уткнулся ей в висок. От него пахло вином. Некоторое время они сидели молча. Тишину нарушало только их дыхание. Время тянулось медленно, и Райхан напряглась, словно тетива, в ожидании боли. Когда же запасы его нежности иссякнут?              Явился слуга с кувшином вина и султан жестом велел ему войти.              — Налей султанше вино, — велел падишах слуге, который помимо кувшина принес еще фрукты и второй кубок. Видимо, падишах отдал соответствующее распоряжение.              Евнух дрожащими руками наполнил кубок вином и приблизился к тахте, стараясь не глядеть на Повелителя и его жену. Все в этом дворце боялись господина, скорого на гнев и расправу.              Райхан взяла у слуги кубок.              — Благодарю, ага, — сказала она, выдавив улыбку. Молодой евнух вскинул голову в удивлении, его губы тронула улыбка, когда он столкнулся взглядом с султаншей. Но слуга поспешил потупить взор, стоило ему схлестнуться взглядом с Повелителем. Ага поспешил уйти.              — К чему подобная вежливость, Райхан? — спросил Мехмед. Султанша пожала плечами, все еще сидя у него на коленях.              — Слуги тоже люди, — ответила она. — Добрые слова всем приятны.              — Не замечал за тобой милосердия раньше, — проговорил султан Мехмед. Райхан не нашла, что ответить. Она поднесла кубок к губам и сделала глоток. Тут же поморщилась от горьковато-кислого вкуса. Как же отвратительно. — Неужели не понравилось? — со смешком в голосе спросил Повелитель.              — Какая гадость, — скривилась султанша.              — Вино пьют не из-за вкуса, — сказал мужчина. Райхан сделала еще один глоток и тут же закашлялась. Мерзкий вкус во рту усилился.              — Нужно заесть фруктами, видит Аллах, этот вкус невыносим, — сказала женщина и встала с колен мужа. Она отошла к столику, поставила на него кубок и поспешила отведать две сладкие виноградинки, лишь бы перебить привкус во рту. Райхан была так увлечена, что не услышала, что муж встал и подошел к ней со спины. Очнулась она только тогда, когда его руки легли на ее талию, смяли дорогой фиолетовый шелк.              Мехмед взял ее за волосы, лежащие на плечах локонами. Райхан напряглась. Он мог намотать волосы на кулак и с силой дернуть их, причиняя тем самым боль. Она тут же пожалела, что распустила волосы. Однако у султана, очевидно, было хорошее настроение, если так можно выразиться. Обычно у него оно просто плохое и очень плохое. Мужчина убрал ее волосы с плеча султанши и коснулся к губами кожи на шее. Райхан напряглась, в ожидании боли. Руки султана тем временем скользнули выше, сжали груди, приподнятые корсетом.              — У тебя новые духи, — заметил Мехмед.              — Приходила торговка, — ответила Райхан.              — Пользуйся ими почаще, — приказал, да, именно приказал султан. Не выдержав, он развернул ее лицом к себе и впился требовательным поцелуем в губу жены. Райхан вдруг бросило в жар, обычно ей было просто неприятно. Затем начали ноги подкашиваться, пришлось опереться о мужа, пока он увлеченно ее целовал. Воздуха вдруг стало мало, Райхан словно задыхалась. Мехмед же продолжал ее обнимать и целовать, сжимать руками ее ягодицы, прижимать к себе. В какой-то момент к горлу подкатила горечь, а в глазах начало темнеть. Райхан не без удивления ощутила во рту привкус крови. Так бывало, когда Мехмед бил ее по лицу или кусал до крови губы, а после целовал. Но сейчас-то этого не было. Вкус крови, вкус металла усилился, а затем Райхан поняла, что не может сделать вдох, горло словно стальная рука сжала. Женщина инстинктивно оттолкнула мужа, лишившись опоры она пошатнулась и начала падать на пол, на глаза ее выступили слезы. Последнее, что ощутила Райхан перед тем, как тьма заполнила ее сознание, это то, как ее подхватил султан и его же крик: «Яд!».                     Конья. Османская империя. Ноябрь 1602 года.              Ночь обещала быть холодной. Даже через одежду Махмуд ощущал прохладу, ветер пробирал до костей. Он поднял взор на небосвод, затянутый тучами и криво усмехнулся. Тучи скрыли звезды и луну. Даже погода была в эту ночь на их стороне. Даже она жаждала справедливости.              Шехзаде мстительно улыбнулся. Он, наконец, вышел на одного из главных разбойников, который собрал вокруг себя отбросов общества: пьяниц, тунеядцев, насильников, грабителей и павших янычар, изгнанных за неподобающие поведение из корпуса. Они убивали, грабили и насиловали, сеяли раздор и смуту.              — Все готово, шехзаде, — промолвил Хасан-рейс, командующий османским флотом, который временно прибыл в Конью, чтобы навестить семью старшего брата, Юсуфа-бея. Махмуд старался лишний раз на него не смотреть. Статью и мастью Хасан-рейс был похож на покойного Ильяса-пашу, отца Нурбану Султан. Сама султанша тоже была похожа на отца. Глядя на Хасана, Махмуд вспоминал Нурбану Султан, о которой тщетно пытался забыть все это время. Собственно говоря, он и рьяно очищал санджак от сброда по одной причине: в пылу сражения и погони его тоска притуплялась. — Мы окружили их. По вашему приказу хозяин кабака подлил в бочки с вином снотворное. Как вам удалось убедить его помочь нам?              Махмуд криво усмехнулся, все же взглянув на Хасана-рейса.              — У всех нас есть слабости, — сказал он. Но предпочел не упоминать о том, что его люди арестовали сына хозяина кабака. Ради сына ага готов был на все. К счастью, гнева шехзаде ага боялся сильнее гнева Азиза-аги. — Пора начинать.              Спустя некоторое время войны шехзаде Махмуда, и он сам ворвались в кабак. Махмуд знал, что в это злачное место по ночам приходят отморозки и предатели, сеющие смуту в государстве. Он и его люди несколько ночей следили за кабаком и удостоверились в подозрениях.              — Вах, шехзаде Махмуд, добро пожаловать, мне говорили, что вы придете за мной, — усмехнулся мужчина средних лет, вставая из-за стола. Его люди тоже поднялись со своих мест, положив руки на рукояти мечей. — Не думал, что ты так юн, мальчишка.              — Сегодня тебя не станет, — сказал шехзаде Махмуд уверенно, глядя злобно на разбойника. Азиз-ага хрипло рассмеялся.              — А ты смешной, — улыбнулся он. — Я не люблю убивать детей. Уходи, мне не хочется иметь во врагах султана Мехмеда. Говорят, падишах превыше всего ценит родную кровь и за каждую ее каплю мстит десятикратно.              — Полагаю, до тебя гнев султана Мехмеда не дойдет. Сегодня ты познаешь мой гнев, — самоуверенно сказал шехзаде Махмуд.              — Ну тогда… Начнем, — хмыкнул Азиз-ага презрительно, вытаскивая саблю из ножен.              — Нет, закончим, — молвил Махмуд. А в следующий миг все закружилось. Лязг мечей, крики умирающих, все смешалось. Азиз-ага оказался сильным воином, в какой-то момент Махмуд подумал, что не выстоит, но вспомнил уроки отца — не стоять на месте, изворачиваться в случае необходимости и искать слабые места в тактике противника.              Шехзаде и подоспевший ему на помощь Хасан-рейс обезоружили Азиза-агу.              — Последние слова? — спросил шехзаде Махмуд с ухмылкой.              — Будь ты проклят, — выплюнул Азиз-ага. Махмуд взмахом сабли отделил голову от тела предателя.              — Всех схваченных казнить в назидание всем, — велел шехзаде Махмуд своим людям, которые начали вытаскивать брыкающихся мужчин на улицу.              Через некоторое время шехзаде Махмуд стоял перед десятью мужчинами, стоящими на коленях. За их спинами стояли войны шехзаде, держащие мечи у шей предателей.              — Прошу пощадите!              — У меня двухлетняя дочь!              — У меня матушка больна!              — Почему-то вы не помнили о них, когда убивали и насиловали чьих-то дочерей, почему-то вы не вспоминали о матерях, когда оставляли без матерей детей. Вы нарушили закон, и вы будете наказаны, — шехзаде обвел твердым взглядом приговоренных. Кто-то смотрел с ненавистью, кто-то трясся и плакал, кто-то икал от ужаса. Все они смотрелись жалко. Набрав в грудь побольше воздуха, Махмуд громко продолжил: — Я — шехзаде Махмуд, сын султана Мехмеда, третьего из Мехмедов, правителя суши и земли, повелителя трех континентов и владыки Блистательной Порты приговариваю вас к смерти.              Воины шехзаде начали приводить приговор в исполнение. Тела попадали на холодную, влажную землю, которую тут же напоила алая кровь.              — Их похоронить? — спросил Гедиз-ага, главный сокольничий.              — Они слишком много согрешили, чтобы быть преданными земле сразу, ага, — сказал Махмуд. — Повесьте тела на стены города, на грудь предателей прикрепите таблички с надписями: разбойник, предатель и насильник.              — Как вам угодно, — сказал Гедиз-ага.              Махмуд с удовлетворением смотрел на плоды своих трудов. Он не сомневался в своих действиях, знал, что все делает правильно. Отец поступил бы точно так же.              Когда кровь перестала кипеть в жилах, шехзаде понял, что забыл про праздник, который для него устроила матушка. Султанша, должно быть, будет в ярости.              С тяжелым сердцем Махмуд отправился во главный дворец, молясь про себя, чтобы матушка уже спала. Он не выдержит разговора с ней сегодня. А завтра… завтра он что-то придумает.              Явившись во дворец, шехзаде Махмуд снял с себя грязный плащ, облачился в ночные одежды и теплый халат. В хамам в столь позднее время идти смысла не было. К тому же он обещал Ульфат встречу. Говорил, что купит для нее браслет в городе. И купил же ведь.              Взяв мешочек с браслетом из бирюзы, шехзаде покинул опочивальню и направился в гарем по тихим и темным коридорам дворца. Ульфат всегда его ждала и радовалась встречи с ним. С ней было спокойно и хорошо, она не знала, кто он и всегда оставалась искренней. Ничего не скрывала.              Войдя в бельевую, Махмуд огляделся. Ему навстречу выбежал котенок, Черныш, как назвала его Ульфат-хатун.              — Здравствуй, Черныш, — усмехнулся Махмуд, беря животное на руки. Котенок заурчал в его руках, глядя на него зелеными-зелеными глазами, как и Ульфат. Саму девушку Махмуд обнаружил спящей на куче грязного белья. Она свернулась в клубочек, подложив под русоволосую голову руку. Она его ждала все это время…              Подойдя к спящей наложнице, Махмуд присел на корточки, задумчиво глядя на покрытое веснушками лицо хатун. Временами он вспоминал, что лгать не хорошо, но стоило ему оказаться в этой бельевой, как желание открыть правду испарялось само собой. Ульфат спрячется за маской наложницы, начнет претворяться и лгать…              Ульфат-хатун поморщилась во сне и веки ее затрепетали. Она открыла глаза и сонно посмотрела на него.              — Ты давно пришел? — спросила оно тихим и сонным голосом и зевнула.              — Нет, — сказал Махмуд.              — Пока тебя не было, меня хотели отправить к шехзаде Махмуду, — пожаловалась Ульфат-хатун. Махмуд усмехнулся, видя лицо девушки. — Я с трудом отказалась.              — Почему ты не хотела к шехзаде? — спросил юноша. — Пройдешь по Золотому Пути, станешь фавориткой, родишь детей. Станешь госпожой, султаншей, возможно спутницей султана в будущем.              Ульфат-хатун села, вытянув ноги. Махмуд сел рядом с ней.              — Я не хочу. Золотой путь — путь страдания и слез, путь борьбы и насилия, я не хочу так жить, — сказала Ульфат-хатун пожав плечами. Она протянула руки, и Махмуд передал ей котенка. Девушка прижала его к груди, почесывая за ушком. — Да и шехзаде Махмуд ничего мне не сможет дать, кроме страданий и боли. Я не представляю, какого делить любимого мужчину с кем-то. В краях, откуда я родом, так не принято.              — Это я ничего не могу тебе дать, — сказал шехзаде, играя роль Басима.              — Ты отдал все, что принадлежит тебе, Басим. Время и внимание, мне этого достаточно, — улыбнулась Ульфат искренне.              — Я хотел бы дать тебе имя, Ульфат, — невольно улыбнулся Махмуд. Рядом с этой хатун сердце и душа наполнялись покоем и верой в лучшее. Она была уютной, домашней, своей.              — У меня уже есть имя. Второе за мою жизнь. — сказала Ульфат-хатун.              — Будь я шехзаде… Я назвал бы тебя Мелек, — усмехнулся Махмуд, ловя себя на мысли, что он бы всю ночь провел в бельевой, сидя рядом с этой девушкой и разговаривая. — Я тебе кое-что принес…              — Луккум? — оживилась Ульфат, подпрыгнув от восторга. Она широко распахнула глаза, глядя на него совершенно неописуемым взглядом. Да. Махмуд то и дело приносил для Ульфат сладости. Наложниц, что не стали фаворитками, видимо плохо кормили и не баловали сладостями. Ульфат же их любила. Махмуду нравилось ее радовать.              — Увы, нет… — ответил со смешком шехзаде, вытаскивая из-за пазухи мешочек с браслетом. Он протянул его наложнице, и та приняла его. Однако не успела открыть.              Двери в бельевую внезапно распахнулись и в нее влетела Джанфеда-калфа, главная служащая гарема в сопровождении трех евнухов. Махмуд взвился на ноги, рефлекторно закрыв собой вздрогнувшую Ульфат.              — Попалась, бесстыжая дрянь! — вскрикнула Джанфеда-калфа, но увидев Махмуда осеклась и замерла. Евнухи за ее спиной тоже замерли.              — Шехзаде Хазретлери… — промолвила калфа, севшим голосом и склонилась в поклоне. Махмуд услышал за спиной ошеломленный вздох Ульфат. Да, не так он хотел раскрыть свою личность.              — Оставьте нас, хатун, — велел Махмуд властно. Слуги повиновались и ушли. Даже дверь за собой закрыли. Шехзаде обернулся к Ульфат, которая тоже поднялась на ноги и забилась в угол, прижимая к себе напуганного шумом котенка.              — Ты… То есть вы… шехзаде… как же так? — ошеломленно бормотала Ульфат, глядя напугано на Махмуда.              — Не бойся меня, — сказал шехзаде. — Я не причиню тебе вреда.              — Как ты мог? — спросила Ульфат-хатун внезапно. Махмуд так и замер, с удивлением глядя, как зеленые глаза, всегда добрые и мечтательные, застилаются пеленой злости. — Я думала, что влюбилась в слугу, рисковала собой, а ты лгал! Я каждый день боялась, что тебя казнят из-за меня.              — Влюбилась? — спросил Махмуд и помимо воли ощутил радость.              — Уже нет! — рыкнула Ульфат, злобно глядя на него, крылья ее носа раздувались. Кажется, его новая фаворитка полна сюрпризов. Но так даже интересней.              — В самом деле? — спросил с усмешкой Махмуд. Он протянул руку, чтобы заправить за ушко наложницы прядь выбившихся из косы волосы, но та отшатнулась и зашипела, как и котенок на ее руках.              — Не прикасайся ко мне! — взвизгнула Ульфат.              — Не забывайся, — жестко сказал Махмуд, не привыкший, чтобы на него кто-то кричал. Да все наложницы молились на него и глядели с восторгом ему вслед. А та девица злиться. Злиться из-за того, что он проводит время с ней.              — А то что? — вскинулась Ульфат. — Казнишь меня, Басим-ага, или лучше шехзаде Махмуд? — о, какой яростью горели зеленые глаза, сколько в них было гнева, сколько эмоций. Махмудв который раз изумился тому, насколько Ульфат похожа на Нурбану. Та тоже никогда не прощала вранья. Пожалуй, только с Нурбану он мог спорить до хрипоты в голосе, только ей прощал подобное. Дильруба была не в счет. Даже сестрица не повышала на него голоса.              Шехзаде Махмуд свирепо взглянул на наложницу и шагнул к ней. Та вздрогнула и сжалась, котенок поспешил выпрыгнуть из ее рук и спрятаться ща кучей белья. Махмуд же впился требовательным поцелуем в губы наложницы. Ульфат замотала головой и уперлась руками в его плечи, пытаясь оттолкнуть.              За минувшие недели Махмуд устал неимоверно. Накопленная ярость, усталость и злость искали выход. Дидар-хатун была не в состоянии ублажать его, Махпейкер его не интересовала больше, как женщина. Да и в постели она была деревянная и словно неживая. Нурбану была ему недоступна, а Ульфат по-своему ему нравилась.              Махмуд сжал округлую грудь наложницы через ткань платья, а второй рукой начал задирать юбки одеяния хатун. Ульфат все пыталась сопротивляться его натиску, но она была слабой женщиной, а он молодым и крепким мужчиной. Шехзаде коснулся пальцами плоти девушки, ощущая при этом давление в паху. О, как же хотелось выпустить пар.              В какой-то момент Махмуд ощутил привкус соли на своих губах и замер. Его словно ледяной водой облили, когда он осознал, что своими действиями напугал Ульфат и довел до слез.              Шехзаде отшатнулся от Ульфат-хатун, которая сползла вниз по стене и упала на пол, закрыв лицо руками. О, Аллах, он же не хотел причинять ей вред, пугать ее. Что он за мужчина такой раз способен причинить боль более слабому существу? Махмуд за минувшие недели сам, своими руками, казнил несколько насильников, а теперь едва не прошел по их пути… Он ощутил к себе такое отвращение, что стыд обрушился на его плечи тяжким грузом.              — Ульфат, — позвал шехзаде Махмуд, присаживаясь на корточки рядом с наложницей, которая сжалась и уткнулась лицом в колени. От ее злости и резкости не осталось и следа. Осталась просто напуганная и слабая девушка. — Прости меня, я не должен был. Прости за все, за то, что лгал тебе все это время, притворялся Басимом, прости, что сразу не сказал, кто я… прости, что сделал тебе больно.              Слова давались Махмуду с трудом. Он не привык просить прощения у кого-то. Попросить прощение — это признать свою ошибку, неправоту. Для спесивого и гордого Махмуда это была неимоверно трудно сделать, но пришлось.              Ульфат подавленно молчала, не спеша что-либо говорить. Молчал и Махмуд, ожидая вердикта.              Амасья. Дворец санджак-бея.              Тело все еще горело от ласок шехзаде. О, как же она соскучилась по ним за беременность и те сорок дней, что они были разлучены. Ноги до сих пор дрожали от удовольствия, и Махфирузе никак не могла прийти в себя. Она обнимала шехзаде, положив голову на его грудь, руки господина гладили ее по плечам. О, как же ей стало хорошо. Кончено, Махфирузе переживала за крошечную дочь. Но за Алджан Султан смотрел десяток слуг. С ней ничего дурного не случиться. Однако материнское сердце сжимала тревога. Маленькая султанша далась Махфирузе с трудом, она была ее величайшим сокровищем, главным богатством.              — Слуги шепчутся, что Асхан Султан едет в Амасью, — промолвила Махфирузе.              — Это так, — ответил шехзаде расслабленно. — Сестра испытала большое горе, хочет прийти в себя вдали от столицы.              — Инашалла, в Амасье ей станет легче, — промолвила Махфирузе. — Мне жаль, что Асхан Султан испытала эту боль. Я бы не смогла вынести потери Алджан. Не приведи Всевышний испытать такую боль.              — Аминь, — ответил шехзаде Ферхат и поцеловал Махфирузе в лоб. Они некоторое время лежали в обнимку, и Махфирузе наслаждалась близостью любимого мужчины. Ферхат был лучшим из людей в глазах влюбленной в него девушки. Он был ее солнцем и ее светом. Они с Алджан — ее семья. Другой у нее не будет. И Махфирузе очень хотела уберечь любимых от бед.              Больше всего ее тревожила Ханзаде Султан, которой Махфирузе прежде служила. Султанша не простила ей измены. Она мстительна и коварна. Махфирузе была бы наивна, если бы верила, что Ханзаде забудет о ней и ее проступке. Но наивность ее давно умерла. Рабство превосходно лишает невинности и наивности.              Ханзаде Султан не так давно прислала письмо с сухими поздравлениями в честь рождения султанши.              «Махфирузе-хатун, ты подарила династии султаншу, а мне племянницу. Береги этого ребенка, она твой щит и меч, твоя опора и надежда. Ханзаде Султан».              Казалось бы, в этих строках нет угроз. Однако Махфирузе угрозы мерещились везде. Она служила Ханзаде несколько лет, изучила ее свирепый и жестокий нрав, не ведающий пощады и жалости. Для нее «простить» — это убить.              Алджан — щит и меч Махфирузе. Только она сдерживает Ханзаде, связывает ей руки. Подобно отцу-султану Ханзаде превыше всего ценит родную кровь. И она лишилась матери семь лет назад. Султанша не оставит племянницу без матери. Пока жива Алджан, Ханзаде Махфирузе не тронет. Но страх все равно сжигал разум фаворитки.              Понимая, что от него не спасения, Махфирузе решила немного подкрепиться. Ей всегда после близости хотелось есть. Ферхат обычно только смеялся от этой привычки наложницы, но всегда велел слугам накрывать щедрый стол с обильной мясной пищей.              Покинув кровать, на которой спал шехзаде Ферхат, раскинув ноги и руки так, что Махфирузе едва в них не запуталась и не свалилась на пол, девушка направилась к накрытому столу, на котором стояли два подноса с едой. Проходя мимо письменного стола шехзаде Ферхата, девушка заметила, что под шкатулкой лежит нечто белое, словно спрятанное.              Подавшись любопытству, вспыхнувшему в ее сердце, Махфирузе покосилась на кровать, убедилась, что господин спит, и подошла к письменному столу. Наклонившись, девушка вытащила сложенный лист бумаги из-под шкатулки, развернула и пробежалась взором по строчкам, без сомнения выведенным рукой шехзаде Ферхата.              «Моя душа, мое солнце, мое звезды, разлука с тобой разбивает мое сердце, разрывает душу и выжигает разум. Я мысленно всегда с тобой и считаю дни до нашей встречи. Ты — свет моей жизни, ее смысл. Любовь к тебе — это все, что заставляет меня жить. Моя храбрая, отчаянная и любящая Наиле, я обещаю, мы всегда будем вместе. Ради тебя я обращу в пепел весь мир. С любовью, твой Ф.»              Махфирузе нахмурилась, вновь прочитала аккуратные строки. Но их смысл никак не хотел доходить до ее разума. Он кого-то называл звездами, солнцем, светом жизни и ее смыслом… Эту девушку звали Наиле, но кто она, откуда взялась?              Махфирузе ощутила, как к глазам подступают слезы обиды, а сердце сжимает тоска. Ревность вспыхнула в ее душе. Хотелось поддаться ей, разбудить шехзаде Ферхата, узнать, кому он пишет подобные письма за ее спиной. У него не никогда не было наложниц с этим именем. По крайней мере, Махфирузе не знала о них. Если только Мехрибан Султан тайно не послала ему хатун. Злость на Мехрибан Султан усилилась многократно. Почему она постоянно мешает ей, почему ненавидит?              Но первый порыв — разрубить господина и потребовать ответов, Махфирузе подавила. Нельзя. Ферхат будет разгневан. Она прочитала его письмо без разрешения. Махфирузе сложила письмо и спрятала его под шкатулку. Голод ее иссяк, вместо этого грудь сжимали боли тоска. Хотелось убежать из покоев, где-нибудь спрятаться и жалеть себя, но так нельзя.              Махфирузе вернулась в постель, легла рядом с мужчиной, которого любила и, который, очевидно, не любил ее, раз писал кому-то такие письма. Всю ночь девушка пролежала без сна, представляя, как найдет Наиле и потребует ответов.                     Стамбул. Османская Империя.              Царила глубокая ночь, когда Фирдаус внезапно проснулась, ощутив, как в опочивальню кто-то вошел. Она засунула руку под подушку и сжала рукоять кинжала, подаренного Шахином, который мирно спал рядом с ней.              — Прошу прощения, господин, — промолвил слуга.              — Что стряслось? — спросил сонно Шахин Гирей, и Фирдаус не смогла совладать с любопытством и продолжила делать вид, что спит.              — Пришли вести по делу, что вы поручили, ханзаде, — ответил слуга.              — Поговорим в кабинете, — велел Шахин Гирей. Слуга удалился, а ханзаде покинул постель и начал торопливо одеваться. В пылу страсти он буквально срывал с Фирдаус одежду, она платила ему той же монетой. Ханзаде покинул опочивальню, и Фирдаус не смогла совладать с любопытством. Она осторожно поднялась и, схватив простынь, обернула ее вокруг своего нагого тела, морщась от холода. После этого девушка подошла к двери, ведущей в кабинет ханзаде Шахина, заглянула в щель и увидела евнуха из дворца Топкапы, Рейхана-агу, который был взволнован.              — Мне удалось найти способ добавить яд в вино султана, — рассказывал ага.              — Он мертв? — спросил нетерпеливо Шахин, пригладив растрепавшиеся волосы. Фирдаус не видела его лица, не могла понять его эмоции, но голос был пропитан надеждой.              Шахин ненавидел многих людей. Дядю, Газы Гирея, за то, что тот убил их отца и узурпировал трон Крыма, за то, что отнял у него мать и брата, Девлета. Султана Мехмеда за то, что тот поддержал Газы Гирея и велел казнить Девлета, как мятежника и предателя…              — Нет, яд вкусила Райхан Султан, — сообщил евнух. Фирдаус напряглась, поняв, что они на краю. Султан жив и он в ярости от очередного покушения.       — Проклятье! — зарычал, словно лев, Шахин Гирей, в ярости глядя на Рейхана-агу. — Как он постоянно избегает смерти? Словно сам шайтан его оберегает. Надеюсь, султан не поймет, кто стоит за покушением?              — Не поймет, ханзаде, я избавился от свидетеля, — ответил евнух, к тихой радости Фирдаус. Поняв, что ничего нового не услышит, девушка вернулась в постель и начала обдумывать ситуацию. У ее господина явно есть новый план. Шахин Гирей не из тех людей, что так просто сдаются. Когда ее господин вернулся в постель, Фирдаус действительно засыпала, но сон ее сняло рукой, когда она ощутила прикосновение чего-то холодного к горлу. Распахнув темно-карие глаза, девушка сжалась, увидев нависнувшего над ней хозяина, глаза которого полыхали бешенством, а черты искажены гневом.              — Я знаю, что ты подслушивала, Фирдаус, — молвил Шахин, в миг ставший похожим на демона. Девушка от страха задрожала под ним. — Никто не должен знать о моей роли в покушении, если кому-то посмеешь сказать, лишишься головы вместе с языком. Я сам лишу тебя жизни.              — Я никогда не предам вас, — сипло прошептала Фирдаус, все еще ощущая холод лезвия у своей шеи.              — Уповаю на это, — молвил ханзаде и, наконец, убрал кинжал, подаренный ему покойным братом Девлетом. — Я не хочу убивать тебя.              Сказав это, Шахин почти нежно коснулся губами ее губ, И Фирдаус не удивилась этой перемене. Она давно перестала удивляться тому, как свет и тьма борются в нем. Ханзаде Шахин состоял из противоречий и был переменчив, как погода в море. То он был спокоен, нежен и ласков, то впадал в такую необузданную ярость, что страх захлестывал Фирдаус. Вот и теперь его нежность больше пугала, чем успокаивала. За приступом нежности последует вспышка злости.