Перекрестки судеб

      

Октябрь 1602 года. Османская Империя. Амасья.

      — Султанша, — раздался спокойный мужской голос, когда она подошла к решетчатой ширме в одном из павильонов главного дворца Амасьи. Мехрибан Султан глубоко вдохнула и выдохнула, словно пыталась собраться с мыслями. Ей до сих пор не хватало твердости по жизни, не хватало сил довести начатое до конца, не хватало опыта и знаний. Но она понимала, что на кону стоит жизнь ее единственного и любимого сына. Сына, в котором был заключен смысл ее жизни. Она не могла быть слабой, когда слетаются стервятники на пир. Ее сын был вторым наследником султана, у него один старший брат и пять младших, за спинами его братьев стоят их матери. Халиме Султан явно своего не упустит, и попытается сделать все, чтобы довести Махмуда до трона.              Думая о Халиме Султан, Мехрибан не без злорадства размышляла, как поведет себя абхазская ведьма, когда придет время исполнять закон Фатиха. Даже в случае победы Халиме придется выбирать между сыновьями. Старший сын, ее первенец, так похожий на нее нравом и внешне, но вспыльчивый, неуправляемый и скорый на гнев, или младший сын, Мустафа, невинный добрый мальчик, ребенок, которым так просто управлять.              Думая о Халиме и выборе, что ей однажды предстоит сделать, Мехрибан с одной стороны радовалась, что ей такой выбор делать не придется. Ферхат — все что у нее было, есть и когда-либо будет. Но это накладывало на госпожу определенную ответственность. У нее нет права на ошибку.              — Добро пожаловать в Амасью, Халил-паша, — придав голосу доброжелательности, сказала Мехрибан Султан, глядя в прорези ширмы, что скрывала ее от паши. Да, она никогда не была красавицей, а шрамы на лице делали ее облик безобразным и даже жутким, но традиции есть традиции. Посторонние мужчины не имеют права видеть ее лицо, поэтому Мехрибан скрыла лицо платком и говорила с новым лалой шехзаде Ферхата через ширму. — Надеюсь путь ваш был спокоен.              — Благодарю, моя госпожа, путь прошел без происшествий, — с почтением сказал Халил-паша, выражая покорность. Мехрибан с облегчением вздохнула, она боялась, что на нее будут смотреть с высока, как на глупую женщину, дорвавшуюся до власти. Покойный Хаджи-паши имел подобный недостаток, считал ниже своего достоинства обсуждать дела санджака с ней, с матерью шехзаде.              — Я очень рада тому, что рядом с моим сыном будет столь опытный паша, — начала говорить Мехрибан, приправляя слова лестью. Все мужчины любили лесть, в молодости она это не понимала, поэтому не смогла найти ключ к сердцу господина. Но теперь у нее имелся опыт общения с вельможами. — Шехзаде Ферхат еще молод, ему нужен рядом сильный и мудрый наставник, который будет направлять его, учить и поддерживать.              — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы шехзаде научился управлению, можете не беспокоиться, султанша, — ответил Халил-паша, ровным голосом. Он не надулся от важности, как ожидалось, говорил спокойно и размеренно, словно принимал ее слова, как должное.              — От лица шехзаде Ферхата позвольте мне сделать вам подарок, паша, — сказала Мехрибан Султан и, не дождавшись ответа, дала отмашку стоящему в углу помещения евнуху, который держал в руках шкатулку. Он подошёл к паше и передал ему дар.              Мехрибан Султан через ширму не могла видеть лицо престарелого паши полностью, но, кажется, он был доволен подарком. В шкатулке лежал золотой перстень с сапфиром.                     — Примите его, как дар, в честь нашего сотрудничества, — сказала Мехрибан Султан.              — Благодарю, султанша, — ответил с ухмылкой Халил-паша. — Думаю, мы найдем общий язык, — сказал он, надевая перестань на палец. Он оказался в пору.       После встречи с Халилом-пашой, новым лалой шехзаде Ферхата, Мехрибан Султан вернулась во дворец. Войдя в опочивальню, султанша нахмурилась, увидев сына, сидящим на тахте. Ферхат смотрел в окно и хмурился, прикусывая губы. Он пребывал в смятении, его что-то тревожило.              Мехрибан в глубине души истаивала стыд и смущение, что шехзаде, уже будучи взрослым мужчиной, отцом, застал ее безобразную истерику. Сперва Ферхат пытался узнать, что послужило причиной ее слез, но после понял, что она не готова поделиться с ним и отступил.              — Ферхат, лев мой, ты в добром здравии? — вопросила Мехрибан Султан, снимая темно-синий плащ, подбитый черным мехом. Наступили осенние холода, дули промозглые ветры, и султанша, обладая слабым здоровьем, боялась заболеть, поэтому старалась всегда находиться в тепле. Госпожа сняла с головы хотоз и платок, скрывающий ее лицо. Все это она передала в руки Афифе-хатун, новенькой служанки, робкой и тихой, как лань. Афифе тут же удалилась прочь, не смея поднять взора на госпожу и ее сына.              Шехзаде Ферхат поднялся с тахты и приблизился к матери, глядя ей в глаза. Брови его были нахмурены. Мехрибан испугалась, что с ее внучкой что-то не так. Алджан Султан родилась прежде срока и ее жизнь все еще была хрупка.              — Пришло письмо из столицы, — начал говорить Ферхат, прочистив горло. Мехрибан побледнела. Из столицы никогда не приходило добрых вестей. Мехрибан снова испугалась, но на этот раз за сына. Что, если Ферхат, каким-то своим решением снова навлек на себя гнев отца? Аллах, помилуй.              — Асхан Султан была отравлена предателями, яд, скорее всего, предназначался Ибрагиму-паше, но расследование не принесло результатов, — с болью в глазах говорил Ферхат. При упоминании Асхан, дочери белобрысой змеи Айнур, Мехрибан ощутила вспышку раздражения. Она ненавидела Айнур так сильно, что невольно перенесла неприязнь на невинную и нежную Асхан, к которой по какой-то причине был так привязан Ферхат.              Видимо, шехзаде питал слабость к сестре из-за чувства вины. Когда-то Ферхат вместе с Махмудом издевался над Селимом, и считал себя виноватым в смерти сына Айнур, хотя вины на нем не было. Сразу после похорон Селима Айнур наложила на себя руки, не выдержала боли от потери ребенка, как говорили люди. Но это не вызывало в Мехрибан сожаления, собаке собачья смерть — считала госпожа. Ферхат же испытывал вину, считал, что он лишил Асхан семьи и вот уже десять лет оберегал Асхан, поддерживал ее и, кажется, любил.              — О, Аллах, надеюсь, султанша не пострадала, — в притворном сочувствии вскрикнула Мехрибан, зная, какой реакции от нее ожидает сын.              — Асхан потеряла ребенка и чудом выжила сама, — покачал головой Ферхат, и в его глазах промелькнула искра гнева. — Ибрагим-паша написал, что Асхан желает прийти в себя вдали от столицы и ее интриг. Приготовьте, пожалуйста, лучшие покои для моей сестры.              Мехрибан Султан ощутила раздражение. Она терпеть не могла тень Айнур-хатун в Асхан Султан, не любила султаншу, но кто спросит ее мнения, когда дело касалось дочери падишаха?              — Все будет сделано в лучшем виде, — улыбнулась Мехрибан Султан, осторожно дотронувшись рукой до гладко выбритой щеки сына. Тот тяжело вздохнул, продолжая оставаться мрачным. — Быть может, сегодня вечером отправить тебе наложницу? — с надеждой спросила госпожа.              — Не стоит, мама, — твердо изрек Ферхат, отстранившись от материнской руки, что укололо султаншу в самое сердце. Около двух недель назад Мехрибан, не желая ждать, когда Махфирузе Хатидже-хатун оправится после родов, выбрала в гареме самых красивых и умных девушек и начала отправлять их к сыну в надежде, что хоть одна из них его увлечёт. Однако все четыре девицы потерпели поражение, они даже не увидели шехзаде, он отсылал прочь всех, даже смотреть на них не желал. Ферхат проводил ночь в покоях Махфирузе, рядом с дочерью и ее матерью. Влияние Махфирузе на Ферхата росло стремительно, и Мехрибан боялась того, насколько сильной могла стать эта женщина. А она ведь даже сына не родила.              — Сегодня сорок дней, как Махфирузе подарила мне Алджан, да и священная ночь четверга… Я хочу провести время с главной фавориткой, — сказал шехзаде Ферхат, и в который раз сердце Мехрибан сдавила зависть к Махфирузе.              Мехрибан Султан после смерти Гюльбахар Султан семь лет назад стала главной, первой женой султана Мехмеда, но едва ли являлась таковой. Повелитель так и не стал к ней мягче и добрее, он просто ее не замечал. Она не знала ни любви, ни ласки от своего господина, и любовь, что когда-то султанша питала к падишаху переросла в обиду.

Маниса. Октябрь 1602 года.

      Ему казалось, что разверзся ад. Было так жарко, плясало пламя пожарища, что охватило часть города. Небо было черным от дыма, дышать было тяжело. Не помогали даже меры предосторожности, которые предприняли они для защиты. Влажные тряпки, скрывающие нос и рот, не спасали от едкого дыма, что выворачивал наизнанку души. Но Рамиль нес службу, он не мог отступить, когда его господин не жалел себя.              Все началось ранним утром, когда из города прибыл глава корпуса янычар, Явуз-ага и сообщил о том, что на рынке вспыхнул пожар. Огонь стремительно распространялся, перекидываясь с одной постройки на другую. Дерево и слома горели превосходно, и вскоре большая часть рынка вспыхнула, как факел.              Шехзаде Осман не мог ограничиться приказами через третьи руки, он предпочел сам контролировать ситуацию, и, совершив намаз, облачился в охотничий костюм и отправился в город. Рамиль пытался его образумить, донести до него, что он слишком ценен и слишком важен для народа и империи, чтобы рисковать. Но шехзаде Осман был упрям.              — Государство — это люди, Рамиль. Народ Манисы — это мой народ, я несу за этих людей ответственность и перед султаном Мехмедом и перед Всевышним. Я не могу прятаться за стенами дворца, пока мои люди страдают. Они должны видеть меня, видеть, что я готов их защищать, что я готов им помогать. Они должны знать, что я не трус, что на меня можно положиться и что за мной можно идти, — сказал шехзаде Осман главному сокольничему, когда он в очередной раз попытался образумить господина.              Видя решимость и непреклонность в глазах наследника, Рамиль отступил. Они вышли в город, охваченный пламенем. Шехзаде Осман быстро взял ситуацию под контроль, он раздавал приказы твердым, уверенным голосом, который враз перекрывал крики пострадавших и взволнованные приказы янычар.              Рамиль хотел бы, чтобы господин остался в стороне, но нет… Шехзаде Осман не желал наблюдать, он предпочитал действовать. Наследник османского престола тот, чья жизнь важнее прочих, не жалея себя, помогал людям спасаться из пламени. Осман бесстрашно входил в охваченные пламенем постройки и выводил, выносил людей. Рамиль старался не отставать. Однако с каждым разом легкие жгло так сильно, а страх за себя и за господина сводил с ума. Смерть от огня мучительна и страшна, и Рамиль уповал, что его она минует.              Шехзаде Осман, игнорируя опасность, сам выводил людей из охваченных пламенем домов. В суматохе Рамиль с трудом за ним псопевал, боялся упустить его из вида, пытался всеми силами быть рядом. В какой-то момент, когда Рамиль вынес очередную жертву пожарища на свежий воздух, он с ужасом понял, что не видит поблизости шехзаде.              Ощутив, как ужас захлестывает его сознание, Рамиль бешено за озирался по сторонам. Он узнал его по кафтану, заляпанному сажей и грязью. Шехзаде вошел в один из домов, охваченных пламенем. Рамиль со всех ног кинулся к этому дому, страшась того, что случиться нечто страшное, когда господин один на один со стихией. Со второго этажа доносились крики, детские, истошные вопли, полные ужаса и боли.              Шехзаде Осман, закрыв воротником кафтана рот и нос, кинулся к лестнице, Рамиль метнулся за ним, с трудом поспевая. Пот градом струился по его лицу и спине, одежда, кажется, пропиталась им. От гари слезились глаза, от дыма и жара становилось больно дышать, но Рамиль упрямо прорывался через огненную завесу, вслед за шехзаде Османом. Они остановились у запертых дверей, из-за которых раздавались душераздирающие вопли, полные ужаса и боли. Прежде, чем Рамиль смог что-то предпринять, шехзаде выбил ногой дверь. Тут же раздался треск, Рамиль успел только схватить наследника за отворот кафтана и дернуть на себя. Стена начала крошиться под натиском жара и обрушилась, подняв пепел. Рамиль слепо шагнул вперед, желая всем сердцем лишь одного — защитить шехзаде, спасти его, закрыть собой.              Однако шехзаде, вывернулся из его хватки, шагнул в объятую огнем комнату и сгреб в охапку двоих напуганный детей, которые повисли на нем, видимо, понимали, что от шехзаде зависят их жизни.              — Рамиль, хватай третьего! — крикнул шехзаде Осман зычно. Рамиль подчинился и поднял на руки маленькую, ревущую девочку.              Они кинулись прочь из дома. К счастью, Аллах внял его молитвам. И Рамиль, и шехзаде выбрались из дома живыми. Но стоило им отойти на безопасное расстояние, как хлипкое здание обрушилось с оглушительным грохотом. Рамиль ощутил прилив дурноты и, прижав к себе ребенка, цепко в него вцепившегося, обернулся.              Крупные обломки подняли в воздух пыль, но зрелище было ужасно. Под этими осколками сегодня могла умереть надежда всей османской империи на светлое будущее. И почему шехзаде Осман не остался в стороне?              К оглушенному Рамиль подбежала напуганная женщина, которая тут же выхватила из его рук девчонку. На вид малышке было года три.              — Спасибо вам, спасибо, да сохранит вас Всевышний, — говорила хатун, очевидно мать троих детей. И как так вышло, что малютки остались одни в доме да еще и запертые в комнате?              Рамиль видел, как женщина обнимает всех троих малышей, двух мальчиков и девочку, которые ревели в голос, размазывая слезы по чумазым щекам.              Вокруг них начали собираться зеваки, очевидцы и те, кто выводил людей из охваченных пламенем домов. Мать троих детей приблизилась к шехзаде Осману, который быстро и тяжело дышал, но стоял прямо.              — Да хранит вас Всевышний, пусть он будет доволен вами, — молвила хатун.              — Это мой долг, хатун, — ответил шехзаде Осман. — Любой поступил бы так же на моем месте.              Поняв, что сейчас подходящее время, чтобы заявить о себе, Рамиль, поглубже вдохнув, закричал:              — Внимание! Шехзаде Осман Хазретлери!              Люди начали возносить благодарности и склоняться в поклонах, а шехзаде смирил главного сокольничего усталым взором серых, покрасневших от усталости и гари глаз.              — Можно было обойтись без этого, Рамиль, — сказал он ворчливым тоном. Рамиль уже хотел возразить, но вдруг он заметил, что шехзаде едва заметно пошатнулся и закатил глаза, словно ему стало дурно.              — С вами все в порядке? — спросил Рамиль обеспокоенно.              — Да, — ответил шехзаде и поморщился. Главный сокольничий начал оглядывать наследника пристальным взором и заметил, что кафтан у него прожжен на правом плече. Одежды шехзаде были грязными и сразу не заметишь… что на кафтане алела кровь…              — Вы ранены, — сказал Рамиль. — Вернемся во дворец, вам нужна помощь. Людям помогут и без вас, — зашептал мужчина, глядя в серые глаза господина, который поджал губы. — Вы слишком важны для государства.              Шехзаде упрямо мотнул головой, и тогда Рамиль прибег к манипуляции, надавил на самое больное:              — Если с вами что-то случиться, что станет с Сафиназ-хатун, что станет с вашим сыном, Баязидом? Вы готовы рискнуть их головами? — спросил Рамиль очень тихо так, чтобы только шехзаде его услышал. Это сработало. Шехзаде раздал приказы, после чего оседлал лошадь. Он ничем не показал, что ему больно, оставался собранным и спокойным.              Впрочем, слабость взяла верх, когда они добрались до дворца и переступили порог главных покоев. Шехзаде Осман вдруг побледнел и закрыл рот руками. Рамиль только успел его придержать под локоть, когда его повело.              Кое-как мужчина довел господина до тахты и посадил, затем поспешил взять кубок и наполнил его водой. Дав шехзаде воду, Рамиль хотел отойти, но наместник Манисы вдруг выронил кубок и его начало рвать на пол.              Рамиль поспешил позвать лекаря. Пока лекарь шел, он помог шехзаде утолить жажду, наполнил новый кубок чистой водой, после чего помог ему снять грязный кафтан.              — Открой двери на террасу, — тихо велел шехзаде Осман, кажется, язык его не слушался. Шехзаде откинулся назад, привалился спиной к холодной стене и пытался сфокусировать взгляд. Рамиль распахнул двери на террасу, и в опочивальню хлынул воздух, но он не был свежим. Ветер принес запах гари и пепел, что теперь витал над городом.              Когда пришел лекарь, шехзаде все еще чувствовал дурноту, но хотя бы прибывал в сознании. Рамиль позвал стражников, которые помогли шехзаде переместиться на кровать.              Лекарь разрезал ножницами рубаху на наследнике и обнажил небольшую рану.              — Меня задело, когда рухнула стена, — сказал шехзаде Осман, и лекарь укоризненно покачал головой. Рамиль же ощутил стыд. Это он не доглядел и не смог отклонить опасность.              — В ране сажа и кусочки дерева, — сказал лекарь и, отойдя к своей сумке, начал вытаскивать оттуда какие-то склянки. Он налил в таз прозрачную, бесцветную жидкость, опочивальню наполнил отвратительный запах.              — Что это? — спросил Рамиль, с годами он становился подозрительным и ему везде чудилась опасность. Почему-то главный сокольничий подумал о том, что яд может попасть к шехзаде через лекарства. Это же лазейка для потенциальных лазутчиков.              — Уксус, — ответил лекарь. Пожилой мужчина замочил белую ткань в тазу и поднес его к кровати шехзаде.              Из коридора донеслись женские голоса. Но стража никого не желала пропустить.              — Рамиль, — морщась от боли, поскольку лекарь начал промывать рану, сказал шехзаде Осман сквозь зубы. — Успокой моих женщин, пока они охрану не убили.              Рамиль поспешил выполнить приказ. Выйдя из опочивальни шехзаде, он увидел Нурефсун Султан, облаченную в роскошное синее платье с расшитым золотом кафтаном и золотым поясом. Султанша поспешила скрыть лицо платком и отвела взгляд.              Сафиназ-хатун было не до приличий. В бежевом платье без отделки из вышивки и в тон ему кафтане, фаворитка шехзаде походила на служанку, а не на любимую женщину наследника империи. Увидев Рамиля, Сафиназ-хатун шагнула ему навстречу, вскинув подбородок. Она смотрела ему в глаза, и Рамиль увидел в ее взоре страх за любимого мужчину.              — Что с шехзаде? — властным тоном спросила Сафиназ-хатун у главного сокольничего, не дав Нурефсун Султан и рта раскрыть. Жена шехзаде смирила гневным взором фаворитку, но нашла в себе силы промолчать.              — Небольшая царапина, вам не о чем беспокоиться, — заверил Сафиназ-хатун Рамиль-ага, всеми силами желая убедить в этом в первую очередь себя. Сафиназ прикрыла глаза, очевидно, вознесла очередную молитву Всевышнему.              — Возвращайтесь в гарем, султанша, — сказал Рамиль-ага, с сочувствием глядя на Сафиназ-хатун.              — Я подожду здесь, — упрямо возразила женщина, и Рамиль не стал с ней спорить. Искренне любящее сердце невозможно в чем-то переубедить.              — Будь осторожна Сафиназ, — вдруг сказала Нурефсун Султан, стоящая позади любимицы шехзаде. Сафиназ напряглась и вытянулась в струнку. — Как бы от твоего волнения не пострадал ребенок у тебя под сердцем.              — Не выводи меня, Нурефсун, — процедила Сафиназ-хатун, обернувшись на законную жену шехзаде Османа. — У меня нет настроения слышать твой голос.              — Следи за языком, хатун, я — принцесса династии Сефевидов и жена шехзаде Османа, а ты всего лишь рабыня, знай свое место, — процедила Нурефсун Султан надменно.              Пожалуй, из-за чрезмерного высокомерия и вспыльчивости Рамиль-ага недолюбливал Нурефсун Султан. Ему была больше по душе спокойная и уравновешенная Сафиназ-хатун.              — Законная жена… А толк в этом какой? — спросила Сафиназ-хатун, и Рамиль-ага закатил глаза, злясь, что стал свидетелем этого безобразного разговора. Хвала Аллаху, они начали ссориться не при шехзаде. — Ты даже с гаремом справиться не можешь, жалованье задерживаешь уже на неделю, так и до бунта недалеко.              Нурефсун Султан, кажется, разгневалась. Она схватила Сафиназ за руку и сжала ее запястье. Рамиль шагнул в сторону султанш, страшась, что ему придется их разнимать. Если Сафиназ потеряет ребенка по вине Нурефсун, шехзаде казнит ее. И Рамиля заодно, потому что он был рядом и не защитил священную кровь османской династии.              Но лекарь вышел из покоев шехзаде Османа.              — Шехзаде поправиться. Рану я промыл и прижег, — сообщил пожилой мужчина. — Господину следует больше отдыхать.              — Да сохранит вас Аллах, эфенди, — благодарно улыбнулась лекарю Сафиназ-хатун.              — Аминь, — промолвил Рамиль-ага, чувствуя, что с его плеч упал невидимый груз. Нурефсун Султан почему-то промолчала и отвела взгляд.              — Я вернусь к сыну, успокою его, — сказала султанша, после чего ушла прочь. Лекарь так же ретировался.              — Как ты допустил такое, Рамиль? — спросила негромко Сафиназ-хатун, с болью глядя на главного сокольничего.              — Шехзаде спасал людей, детей из горящих домов, — ответил Рамиль. — Вы же знаете господина, его не остановить, когда дело касается милосердия.       — Да, он весьма упрям, — вздохнула Сафиназ-хатун и приложила руку к пока еще плоскому животу. Рамиль напрягся. Как бы она ребенка не потеряла от волнения.              — Вам нужно отдохнуть, султанша, — молвил Рамиль с тревогой.              — Какой тут отдых, ага? — покачала головой Сафиназ-хатун, лицо которой было бледным и уставшим. — Не одно так второе. Еще и Нурефсун покоя не дает своими ядовитыми речами, — сказав последнюю фразу, Сафиназ осеклась и поморщилась. Видимо, признание вырвалось с ее уст случайно.              — Почему вы ее терпите, султанша? — вопросил мужчина. — Вы любимая женщина шехзаде, вы способны управлять гаремом самостоятельно. К тому же, слуги жалуются на Нурефсун Султан. Жалованье задерживают.              — Да, ко мне подходила Фатьма-калфа, — согласилась Сафиназ-хатун, хмуря черные брови. — Я хотела вмешаться, раздать золото, но Нурефсун ворвалась в мои покои, кричала и обвиняла во всех смертных грехах. Думает, что я хочу забрать у нее не только мужа, но и положение при дворе.              Рамиль скрипнул зубами. Ему очень не нравилась вспыльчивая, надменная и резкая на слова Нурефсун Султан. Жена наследника престола должна быть умной, осторожной, мудрой и дальновидной. Как Сафиназ. В конце концов шехзаде Осману нужен надежный тыл… Нурефсун слишком импульсивна и думает только о себе.              — Если бы шехзаде узнал об этом, — начал говорить он, но Сафиназ шикнула на него.              — Он не узнает. Не нужно ему говорить. Пусть Осман отдыхает. На нем итак дела санджака, зачем ему думать о гареме? — отмахнулась Сафиназ-хатун.              На этом разговор исчерпал себя, и Рамиль-ага распахнул перед женщиной двери в опочивальню шехзаде. Сафиназ вошла в главные покои, и Рамиль видел, как хатун подходит к постели, на котором возлежал, смежив веки шехзаде. Сафиназ, поклонившись, села на край кровати и взяла руку мужа в свою, после чего с нежностью ее поцеловала. Губы шехзаде дрогнули в улыбке и он приоткрыл глаза.              — Я так за вас испугалась, — со слезами в голосе молвила Сафиназ. — Прошу, не подвергайте себя опасности.              — Я не мог остаться в стороне, душа моя, — ответил слабым голосом шехзаде Осман. — К тому же со мной ничего бы не случилось. Со мной был Рамиль-ага, пока он рядом, мне ничто не угрожает.              Шехзаде криво усмехнулся, сказав это, и покосился в сторону замершего в дверном проеме слуги. Рамиль с почтением поклонился.              — Рамиль, свяжись с моим лалой, он остался в городе, помогает пострадавшим, пусть разузнает с чего начался пожар, проведет расследование. К тому же следует связаться с Повелителем. Зима близко, а столько людей осталось без крова. Люди напуганы, нуждаются в крыше над головой и в еде. Отправьте провиант в благотворительные столовые, открытые Ханзаде Султан. Если выделенных средств не хватит, откройте амбары дворца, — велел шехзаде Осман, говоря при этом спокойно и уверенно, хотя, должно быть, ощущал сильную слабость.              — Как прикажет мой господин, — склонился в поклоне Рамиль-ага, после чего отправился в рабочий кабинет. Шехзаде Осман был в надежных руках Сафиназ-хатун, с ним все будет хорошо. А у Рамиля было много работы.       

Стамбул. Османская Империя. Топкапы.

      Получив записку от хранителя султанских покоев, она потеряла самообладание, что казалось странным. Обычно султанша хорошо собой владела. Дильруба быстро сожгла записку, после чего велела Фериде-хатун принести ей теплый плащ, подбитый черным мехом. Погода в последние недели отнюдь не радовала. Дули промозглые ветра, зима стояла на пороге и, кажется, она обещала быть суровой.              Когда Фериде-хатун, наконец, явилась, держа в руках теплые одежды, Дильруба уже вся извелась от нетерпения. Она придирчиво оглядела свой зеленый наряд, расшитый щедро золотом и самоцветами, поправила завитые локонами волосы, подобранные на висках гребнями, даже думала приказать Фериде принести новые духи, купленные на днях у торговки, да подводку для глаз. Однако, взяв себя в руки, поняла, что это неуместно. Давуд-ага не должен думать, что она так готовилась к их встрече. А впрочем…              — Принеси подводку и духи, — велела Дильурба Фериде-хатун. Та поспешила выполнить приказ, и покинула опочивальню.              Забрав из рук служанки темно-зеленый плащ, Дильруба Султан надела его и застегнула, смотря в зеркало. Щеки ее окрасил румянец, уши тоже покраснели, как и всегда в мгновения смущения. Султанша нахмурилась, недовольная увиденным. Она поспешила повязать платок, чтобы закрыть уши. Девушка была так увлечена, что не заметила гостя, вошедшего в покои, которые она делила вместе с младшим братом, Мустафой. Шехзаде делал уроки вместе с Али-агой в детской, они будут заняты еще долго, и Мустафа не заметит ее отсутствия.              — Дильруба, свет моей жизни, — когда в тишине опочивальни раздался голос султана Мехмеда, Дильруба вздрогнула от неожиданности и вскрик сорвался с ее губ. Девушка поспешила обернуться и увидела отца, восседающего на тахте. Повелитель глядел на дочь внимательным взглядом льдисто-серых глаз и усмехался.              — Отец, доброго вам дня, — Дильруба, как хорошая дочь, поклонилась, после чего поспешила подойти к родителю, чтобы поцеловать его руку. Взяв отцовскую руку в свою, она коснулась губами тыльной стороны ладони, после чего посмотрела в лицо отца, пытаясь всеми силами не выдать страха и напряжения.              Повелитель встал, и в душе у Дильрубы все затрепетало. А если он узнал, что она проявляет слишком большой интерес к хранителю покоев? Если узнал, что этот интерес взаимный? О, Аллах, помилуй.              Перед глазами встал до боли реалистичный образ Давуда-аги, стоящего в белом облачении на коленях, а за спиной у него возвышалась фигура немого палача, который накинул на шею мужчины тетиву от лука. За один только взгляд на нее, султанскую дочь, ему грозит смерть.              Султан Мехмед поцеловал дочь в лоб, отчего та еще больше напряглась.              — Ты собралась на прогулку? — спросил падишах спокойным тоном.              Кажется, настроение у него было хорошим. Хотя последние недели не располагали к спокойствию. Одна покушение на Асхан чего стоило. Дильруба жалела мягкую и нежную сестру. Уж кто-то, а Асхан такого ужаса не заслуживала. Еще и в гареме Повелителя не все гладко. Впрочем, Дильрубе была безразлична Долунай-хатун, как и ее ребенок, даром, что он ее брат или сестра. Участь Хандан Султан, которая была заперта в покоях одна Дильрубу тоже не волновала. Страдания Ахмеда и Джихангира не трогали сердце. В конце концов для султанши значения имели лишь дети, рожденные от Халиме Султан, ее родной матери. Все остальные не так уж и важны.              Дильруба кивнула в ответ на вопрос отца.              — Как славно, — молвил Повелитель. — Я давно не проводил с вами время, полагаю, нам следует прогуляться вместе.              Дильруба едва не застонала. В иных обстоятельствах она была бы рада провести время с отцом, который часто бывал занят или вовсе отсутствовал в столице из-за походов. Но ее в саду ждал Давуд.              — Папа! — раздался радостный голос шехзаде Мустафы, который выбежал из детской и, не останавливаясь, со всех ног кинулся к отцу. Повелитель подхватил его на руки. Шехзаде обвил руками шею родителя и прильнул к нему. — Я так скучал по тебе.              Пожалуй, только Мустафе прощалось такое неуважительное обращение к отцу, хотя Халиме Султан всеми силами пыталась привить сыну правильное поведение и обращение к государю на «вы». Но Мустафа был хитрым ребенком, при матери он обращался к отцу на «вы», а без нее говорил «ты», что вызывало у султана Мехмеда ухмылку. Он заметил, что его сын не по годам хитер и умен.       — Ты поиграешь со мной? А мы пойдем гулять? А я теперь умею считать и еще выучил две новые буквы и даже научился их писать, давай, я покажу… затараторил шехзаде Мустфаа, отстранившись от отца, чтобы посмотреть ему в лицо.              Дильруба не могла не улыбнуться, увидев, как потеплели еще больше глаза отца. Султан Мехмед улыбался сыну спокойно и ласково. Мало кто удостаивался этой настоящей улыбки.              — Как быстро ты растешь, Мустафа, — сказал падишах. — Скоро не останется никого умнее тебя, — усмехнулся султан.              — Мама так же говорила, — сказал шехзаде и тут же печаль легла на его невинное лицо. Он насупился и закусил губу. — Когда мама вернется? Я хочу к маме.              — Твоя матушка оберегает Махмуда от ошибок, Мустафа, — сказал султан Мехмед, получше перехватывая мальчика, чтобы было удобнее его держать.              — Но зачем его оберегать? Махмуд же большой и сильный, — возразил Мустафа озадаченно. — Это меня нужно защищать. Она нужнее мне, чем Махмуду.              Султан Мехмед погладил сына по спине и поцеловал его в лоб.              — Даже большим и сильным нужна защита, Мустафа, — сказал он. — К тому же ваша разлука не будет вечной. Когда Махмуд наберется опыта и его действия перестанут приносить ему вред, я отзову Халиме Султан в столицу.              Дильруба Султан скользнула взором по отцу, ища в его словах тайный смысл. Неужели Махмуд снова что-то наворотил? И султану стало об этом известно? Вот почему он не может сидеть тихо и ничего не делать опасного для себя и окружающих? Но таков ее брат.              — Есть ли вести из санджака нашего брата? — осторожно спросила Дильруба Султан. Повелитель обратил взор серых глаз на дочь, и та вытянулась в струнку, показывая, что она ничего и никого не боится.              — Народ Коньи славит его имя, — ответил султан Мехмед. — Махмуд начал борьбу с преступностью.              — Уверенна, он сделает все, чтобы быть вам достойным сыном, — сказала Дильруба Султан.              — Ты права, — кивнул султан Мехмед. — Однако действие рождает противодействие. Как бы шехзаде по неопытности не ввязался в опасные дела.              — Матушка этого не допустит, — сказала Дильруба Султан. Но этом их разговор исчерпал себя, к тихой радости Мустафы. Повелитель предложил сыну выйти в сад и даже пообещал с ним поиграть, отчего мальчик пришел в восторг. Занятие с Али-агой было сорвано.              Уже в саду Дильруба все искала способ улизнут от общества отца и брата. Но Мустафа то и дело обращался к ней с вопросами, предлагал ей сыграть в догонялки или в прядки, и всячески ее отвлекал. Однако видя радость в зеленых глазах младшего брата, что был так печален от отъезда матери, брата и сестры в Конью, Дильруба понимала, что день прошел не зря.

Османская Империя. Алеппо. Октябрь 1602 года.

      Руки позорно дрожали от переизбытка чувств. В душе полыхало неистовое пламя, готовое сжечь все на своем пути. О, как же ей хотелось обрушить мир на тех, кто разрушил ее жизнь… Однако она была слишком слабой и жалкой, боялась ответных действий в свой адрес и это заставляло ее склонять голову. Она была замужем чуть больше месяца, и это был самый ужасный месяц в ее жизни.              Альмас Султан сжала рукой перо, склонившись над столешницей, она так сильно стиснула перо, что то сломалось под ее натиском. Султанша еще сильнее сжала пальцы, чтобы острые концы пера впились в ее кожу. Боль отрезвляла, успокаивала и на фоне боли физической утихала боль душевная.              Султанша обессиленно смежила веки. О, Всевышний, как же она устала. Дворец Алеппо был ей ненавистен, как и сам город. Ее раздражали слуги, которые служили не ей, а ее мужу. Ее раздражал климат, злили бесконечные дожди, тяжелые серые тучи, что нависали над городом и давили. Альмас любила солнце и терпеть не могла позднюю осень и зиму. В эти времена года она чувствовала себя неважно.              Еще Альмас Султан полнилась ненавистью и злобой из-за неудачного брака. Муж ее ни во что не ставил, он ее откровенно говоря презирал и не скрывал этого. Дервиш Мехмед-бей, чье прозвище буквально означает «бедняк», смотрел на нее, султаншу династии, свысока и надменно ухмылялся. Он не считал нужным с ней разговаривать, не замечал ее во дворце днем, но неизменно являлся в ее покои ночью.              Альмас Султан каждый раз обреченно смотрела на мужа, понимая, что ничего не может предпринять против него. Мехмед-бей принуждал ее к близости, а после уходил в свои покои, оставляя Альмас Султан одну. Его она была не нужна, он утолял желание, использовал ее как рабыню для утех, что ранило гордую натуру султанши.              Альмас Султан каждый раз с тоской думала, что брак с Сулейманом был бы другим. Ее шехзаде любил ее всем сердцем, по крайней мере, Сулейман так ей говорил. А какие стихи он писал для нее? Альмас Султан бережно хранила его стихи и тайком перечитывала, оплакивая несбывшиеся надежды. Она теперь замужняя женщина, ей не пристало любить кого-то кроме мужа — твердило воспитание правильной во всем Дениз-хатун, но кровь шехзаде Махмуда и Альфии Султан, чьи имена прославили пороки, кипела в жилах и твердила иное: «ты султанша династии, твоя жизнь в твоих руках, любовь стоит того, чтобы в ней сгореть».              Альмас Султан представляла, как шехзаде Сулейман украдет ее под покровом ночи, и они оба покинут империю, уедут далеко-далеко, где их никто и никогда не найдет. Они будут счастливы вместе. Сулейман станет художником или лекарем, она, Альмас, будет воспитывать их детей. У них будет красивый, большой дом…              Иногда мечты султанши становились настолько реальными в ее воображении, что она во снах видела их сыновей и дочь, касалась руками их румяных щек и иссиня-черных волос, заглядывала в темно-карие глаза, очень похожие на глаза ее Сулеймана.                     Эти мечты наполняли сердце султанши счастьем и радостью, суровая реальность становилась не такой уж и жестокой. Нужно было потерпеть чуть-чуть. Сулейман обязательно явиться за ней. Иначе и быть не может.              Когда хрупкие иллюзии развеивались, Альмас Султан оставалась один на один с реальным миром. Ее никто не любил, кроме Сулеймана. Но шехзаде очень далеко, и он за все время не прислал ей ни одного письма, отчего сердце султанши болело так сильно, что хотелось кричать и крушить все вокруг. Близость с мужем, который ее не любил, а использовал, была отвратительна, его поцелуи омерзительны, а прикосновения вызывали тошноту.              Иногда Альмас Султан думала, что она не хочет жить. Стоя вечерами на террасе третьего этажа дворца, султанша временами задумчиво глядела вниз, представляла, как сводит счеты с жизнью. Несколько раз она порывалась осуществить задуманное и с мстительным удовольствием представляла страдания предательницы Дениз, которая сделала все, чтобы разрушить ее счастье с Сулейманом.              Но каждый раз страх боли побеждал все остальное. Альмас Султан была труслива и слаба, она от этого злилась еще сильнее, но ничего не могла поделать с собой.              — О, султанша, осторожней! — голос Айсун-хатун, верной служанки, что вошла в ее опочивальню, вырвал госпожу из мрачных мыслей. Альмас Султан посмотрела на служанку исподлобья, когда Айсун кинулась к ней и начала осматривать ее руку. Альмас все же разжала пальцы и окровавленное перо, она все-таки, порезала ладонь, упало на пол.              — Я снова не смогла написать Дениз, — сказала Альмас хриплым голосом. Да, она злилась на хатун, но Дениз — единственная мать, которая у нее была, которую она знала. Ей было так тяжело морально, что хотелось ласки хоть от кого-то. Несколько раз Альмас начинала писать Дениз письмо, но каждый раз ее гордость и обида побеждали. — Надеюсь, она тоскует по мне.              Альмас Султан хотела быть нужной, хотела чтобы ее любил хоть кто-то, искренне, не требуя ничего взамен и не пытаясь изменить ее. Дениз вечно пыталась ее переделать, исправить, перевоспитать, слепить из нее вторую Назлы Султан.              Временами Альмас ненавидела покойную сестру. Назлы покоилась в могиле вместе со своим нерожденным ребенком. Альмас до сих пор помнила, как Дениз рыдала у постели мертвой дочери, как она кричала да так, что казалось, весь мир содрогнулся от этого крика. Альмас было жалко Дениз, она ее любила, как могла, но после смерти Назлы все изменилось. Дениз замкнулась в себе, стала строже и невыносимей. Они отправились жить в Старый Дворец, рядом не было больше Нурбану Султан, подруги по детским играм и шалостям.              Альмас Султан любила Дениз, но Дениз, потеряв любимую Назлы, пыталась воссоздать родную дочь в приемной. Между Альмас и Дениз всегда стояла Назлы, сначала живая, затем мертвая.              — Она ваша мать, кончено, Дениз-хатун тоскует, — молвила Айсун-хатун, и Альмас поджала губы. Она не могла не подумать о родной матери, которая когда-то давно бросила ее, совсем еще крошку. Интересно, жива ли Альфия Султан сейчас? Жалеет ли о своем решении? Выжил ли Мурад, ее брат, если да, то какой он? Воображение рисовало мужчину, что внешне похож на Сулеймана. Знает ли брат о том, что у него осталась сестра?              Альмас Султан удрученно вздохнула, тоскуя по минувшим дням. Она хотела домой, но куда именно? В Старый дворец, где нашли свое пристанище опальные фаворитки султана Мехмеда? Альмас Султан помнила девушек с заплаканными глазами и потухшими взглядами, которые пребывали во дворец слез из Топкапы. Султан Мехмед не любил никого, кроме себя, и многие судьбы были сломаны или с его молчаливого согласия или его же руками.              Альмас Султан прежде никогда не задумывалась о судьбах этих наложниц, что разделили ложе с падишахом, но не были благословлены его ребенком. Наложницы были рабынями, а она, Альмас, госпожой, султаншей. А господ не волнуют судьбы рабов. Таков мир. Альмас в этом была убеждена.       Старый дворец, который кажется был наполнен до крыши страданиями и слезами, отчаяньем, не был домом для Альмас Султан. Он был ее клеткой. А Дени-хатун стражем.              Альмас, даже находясь в старом дворец, хотела домой. Домой… во дворец Ильяса-паши и старшей сестры Назлы Султан, в котором девочка не знала нужды ни в нарядах, ни в еде и украшениях, ни в внимании, ни в любви.              Назлы Султан любила Альмас Султан. Ласково называла ее «сестренка» на абхазском языке, языке Дениз-хатун. Альмас Султан никому не говорила об этом, но она бережно хранила в памяти воспоминания о том, как вечерами Назлы Султан расчёсывала ее волосы гребнем и пела ей песни.              Во дворце Ильяса-паши слуги готовили лимонные пирожные, которые так любила Альмас. Они с Нурбану иногда воровали их с кухни. Это было их любимым приключением. Альмас чаще всего отвлекала повара и слуг, а Нурбану воровала пирожные. Они убегали под ругань слуг, но никто их и не думал ловить. Им подыгрывали, чтобы девочки, султанши династии, спрятавшись под лестницей могли съесть эти пирожные, хихикая от пережитого приключения, от глупости слуг.              В Старом дворце все было не так. Не было Назлы Султан, улыбчивой, спокойной, мягкой, не по годам мудрой. Не было больше Ильяса-паши, который утром, уходя на службу целовал в макушки Нурбану и Альмас, словно они обе были его дочерями. Не было больше снисходительной и понимающей Дениз. Не было лимонных пирожных… Слуги Старого дворца пекли отвратительные лакомства, у них вкус был не тот.              Альмас хотела домой. Хотя бы на один день. Хотела обнять Назлы Султан, хотела, чтобы она спела ей песню на родном языке своей матери, хотела снова стащить пирожные из кухни, услышать ворчание слуг. Хотела встретить Ильяса-пашу со службы поздним вечером, выбежать ему навстречу в ночной сорочке и вместе с Нурбану повиснуть на его ногах. Ильяс-паша всегда смеялся в такие моменты и давал султаншам какую-нибудь сладость, халву или луккум.              — Это лев для тебе передал, моя Нурбану, — говорил Ильяс-паша с улыбкой родной дочери, целуя ее в макушку. — А это тебе от лисички, луноликая Альмас, — говорил паша султанше, которая была ему никем по крови.              Больше не было льва, что передавал сладости Нурбану. Исчезла раз и навсегда и лиса Альмас Султан. Все это было в прошлом, как и дом.              Слезы скользнули по щекам Альмас Султан, когда Айсун-хатун покинула ее покои. Закрыв лицо руками, султанша тихо заплакала от бессилия и усталости. Она осталась совсем одна, никого больше не было рядом.              — Сулейман, где же ты, почему ты меня не спасешь? — тихо пробормотала султанша.              — Значит, Сулейман… — раздался холодны голос в опочивальне. Альмас вскинула головы и замерла, побледнев. Она, увлеченная страданиями, не заметила, как к ней пришел муж. — Ты до сих пор не выкинула из головы эти глупости, жена? — спросил Мехмед-бей, проходя вглубь покоев. Альмас вскочила на ноги, глядя на него испуганно. — Неужели ваша жизнь настолько ужасна, что вас нужно спасать?              — Оставь меня, — сказала Альмас Султан, у которой не было настроения для беседы. — Вас это не касается.              — Меня касается все, что касается тебя, — молвил Дервиш, чьи темные глаза горели, как бездонные бездны. Альмас боялась его, она его ненавидела за то, что он с ней делал ночами. — Впрочем, можете дальше тонуть в слезах и жалеть себя. Я пришел сообщить, что зайду ночью. Будь готова.              Сказав это, Дервиш Мехмед-бей покинул ее покои, и Альмас Султан разразилась рыданиями, закрыв рот ладонью.