Перекрестки судеб

      

Османская Империя. Стамбул. Октябрь 1602 года

      Когда она переступила порог опочивальни, султан Мехмед допил третий кубок вина и отставил его на столик. Он слышал невесомые шаги предательницы, слышал шелест ее платья, ее тихое, пока еще спокойное дыхание, но некоторое время стоял спиной к ней, приводя хаотичные мысли в порядок. В груди полыхал неистовый огонь злобы и ненависти, жажда крови сводила с ума, кажется еще и вино ударило в голову, сметая последние остатки здравомыслия и милосердия. Мехмед с трудом преодолел первую вспышку ярости, от которой перед глазами появились яркие пятна. Он хотел кинуться к Хандан, схватить ее за волосы, намотать их на кулак, и несколько раз со всей силы ударить головой о стену, услышать хруст костей, увидеть, как алая кровь заливает ее лицо и жизнь гаснет в серо-голубых глазах.       Однако Мехмед преодолел это желание. Но не из милосердия, нет. Она убила его ребенка. Мало того, что сама не смогла привести в этот мир никого, кроме слабого Ахмеда, так еще и убила дитя в чреве Назрин. Этого ей показалось мало. Два покушения на ребенка, что креп под сердцем у Долунай. Почему эту женщину ничему не научило первое покушение? Дефне Султан скрыла правду, будь Хандан умна, он не узнал бы о случившемся. Но хатун уверовала в собственную безнаказанность, неужели думает, что он пощадит ее? Думает, что чувства к ней свяжут ему руки, не дадут причинить ей вред?       Феноменальная глупость. Мехмед никогда ее не любил, да, был привязан, да, жалел, видя любовь в ее глазах и нежность, она была такой слабой и хрупкой, такой чистой и светлой, не плела интриг, ни с кем не враждовала. Мехмед помнил начало их отношений, как она сопротивлялась его жажде овладеть ею. Но Мехмед получил желаемое, как и всегда. Хандан была сияющим солнцем, смешливая и веселая, по-детски наивная, жалела даже раздавленного в саду червя. Султан Мехмед после стольких потерь и невзгод думал, что нашел тихую гавань. Он хотел, чтобы Хандан стала его солнцем, хотел, чтобы оно освещало только его.       Рядом с ней было спокойно, она радовала глаз, а потом свет в ней стал меркнуть. Потери детей потушили огонь в ее душе, и Хандан стала другой. Изменилась в худшую сторону. Но она по-прежнему была ему дорога. Мехмед был уверен, что султанша не способна на зверство, ей чужда жестокость. Но реальность такова, что гарем обращает в камень даже самые добрые и нежные сердца.       Встреча с Назрин и их стремительное сближение отрезвило Мехмеда от привязанности к Хандан Султан. Ему стали видны ее пороки в виде глупости, слабости, инфантильности и истеричного нрава. Привычка давить на жалость раздражала, попытки прикрыться детьми злили, взгляды, полный слез, вызывали жажду отослать эту женщину подальше. Он не хотел ее видеть, но, помня о наставлениях матери и зная о любви Хандан Султан, из уважения к ее чувствам и годам, что они провели вместе, Мехмед пытался быть справедливым. Она больше не приносила ему покой, но по-прежнему любила его и, что самое главное, была матерью его сына.       Но все хорошее, что было между ними, выгорело в неистовом пламени его злобы и ярости, когда Давуд-ага доложил ему о результатах расследования. Хандан омыла руки в священной крови османской династии, династии, избранной Всевышним. Она детоубийца и нет еще прощения. Она не заслуживает милосердия.       — Мой господин, — раздался в тишине опочивальни негромкий голос опальной султанши. Он дрогнул, видимо, змея в глубине души осознавала, что ее ждет нечто ужасное. Мехмед молчал, борясь с желанием свернуть одним резким движением ее хрупкую шею. Нет, она не заслужила такой быстрой смерти после того, что натворила под влиянием ревности.       Хандан Султан, не осознавая, что он озверел, и находиться рядом небезопасно, положила руку ему на плечо, и Мехмеда пронзила дрожь. Выдержка его треснула, ярость взметнулась в душе, и султан, резко развернувшись, пронзил жену гневным взглядом. Его начало трясти от гнева, что рос и множился. Бешенство выливалось в кровь стремительным потоком. Мехмед впился взглядом исподлобья в лицо жены, которая побледнела и отпрянула, прижав к груди руки. Она втянула голову в плечи, таращась на него со страхом в глазах, в которых начали собираться слезы.       До чего же чистым и невинным был этот взгляд, полный любви и восхищения к нему, губы Хандан подрагивали, ресницы трепетали. И как так получилось, что под личиной ангела скрывался демон? Сколько подобных предателей окружают его еще?       — Ахмед и Джихангир спрашивали о вас, — пролепетала Хандан Султан, пустив в ход излюбленный прием. Когда она чего-то боялась, опасалась его гнева, то пыталась смягчить его разговором о сыновьях. Прежде подобная манипуляция срабатывала, но не сегодня.       — Как жаль, что они останутся сегодня без матери, — страшным голосом прорычал султан Мехмед, делая шаг к Хандан Султан, которая вздрогнула и воззрилась на него так, словно впервые увидела. — Впрочем, лучше не иметь мать вовсе, чем такое глупое ничтожество вроде тебя, — продолжил Мехмед, видя, как губы жены начинают дрожать от чувств, а слезы выступают на глаза.       — За что вы так раните меня? — спросила женщина дрогнувшим голосом. Это стало последней каплей в выдержке Мехмеда. Она строила из себя саму невинность. Маленькая дрянь, предательница и детоубийца.       Падишах, подаваясь ярости, занес руку и обрушил на жену пощечину. Хандан Султан не ожидала этого, она рухнула на пол со вскриком, приложила руку к полыхающей щеке и воззрилась на него с неверием.       — Я был к тебе добр все эти годы, несмотря ни на что! Кому я еще проявлял столько милосердия?! — рявкнул в лицо жене Мехмед, хватая ее за волосы, что были собраны в косу. Она, видимо, готовилась ко сну и ее привели к нему в ночном платье, халате да с наспех собранными волосами. — Ты была бесполезна, как наложница и как женщина, ты выкидывала моих детей раз за разом, но я позволял тебе быть рядом! — распалялся Мехмед, чуть ли не рыча слова в лицо напуганной жене, глаза которой были полны слез, а лицо искривлено болью. На щеке начинал расцветать синяк. — Кем ты себя возомнила, гадина, что посмела понять руку на моих детей?!       — Я ни в чем не виновата, — морщась от боли и поступающих слез, шептала Хандан Султан.       Мехмед со всей силы дернул жену за волосы, вынуждая ее подняться на ноги. Султанша закричала и расплакалась, вцепилась рукой в его кулак, сжимающий на затылке волосы. Ее тонкие пальцы пытались разжать его стальную хватку, но куда там… султанша была слабой и хрупкой женщиной.       — Не виновата?! — вскрикнул падишах, сжимая хватку на волосах жены, лицо которой было искажено мукой, а губы кривились от мучительных стонов. О, они были для его черной души подобно песне. — Ты детоубийца, Хандан, я все знаю. Ты убила моя дитя в чреве Назрин, посмела поднять руку на мой гарем! Ты дважды покушалась на ребенка Долунай, кем ты себя возомнила?!       Хандан Султан зарыдала в голос, видимо, осознала, что отпираться бесполезно. Крупные слезы покатились по ее щекам, и если прежде они вызывали в Мехмеде чувство вины и жажду утешить, то теперь становились маслом для пламени ненависти в его душе.       — Я не хотела, я не знала… — в перерывах между всхлипами, бормотала султанша. Не хотела и не знала, сути это не меняло. Она все равно убийца и все равно покушалась на его женщин. Гнев Мехмеда не утихал, жажда насилия просила крови.       Султан снова обрушил пощечину на лицо наложницы, продолжая держать ее за волосы, после чего оттолкнул от себя. Хандан Султан рухнула на пол с грохотом, вой ее усилился. Мехмед шагнул к ней, навис коршуном. Султанша закрыла лицо руками, продолжая реветь в голос, но падишах с силой схватил ее за запястье и развел их в сторону, чтобы видеть покрасневшее от слез лицо, узреть наливающиеся кровью синяки на нем. В уголках губ женщины собираюсь кровь, видимо, она прикусила язык.       Ему было мало увиденного. Хотелось уничтожить жертву морально, сломать, раздавить, растоптать и смешать с помоями.       — Просите меня, простите, я не знаю, что на меня нашло, — открыв зареванные глаза начала шептать Хандан Султан, она смотрела ему в глаза и дрожала от ужаса и боли. — Я так вас люблю, так люблю, что не могу совладать с собой. Простите меня… Я так боялась вас потерять.       Слова любви только разозлили Мехмеда. Неужели она думает, что он после очередного признания простит и отпустит?       — Боишься потерять? — спросил падишах мрачно. Губы его тронула ядовитая усмешка. — Как можно потерять того, кто тебе не принадлежит? Ты — рабыня, Хандан, не более того. Рабыня, что живет и дышит только по моей милости. Впрочем, этой ночью я исправлю это недоразумение.       Ненависть не утихала. Злоба горела неистовым пламенем, жестокость, что всегда была его неотъемлемой частью просила крови, просила чужих страданий. Как можно еще больше унизить и сломать жертву, особенно женщину?       Хандан, очевидно, увидев неумолимый блеск его глаз зарыдала пуще прежнего. Мехмед, сжав хрупкие запястья, рывком поднял жертву на ноги и перекинул через плечо. Та не думала вырываться, только плакала. Он отнес ее к заправленной постели, хотя сперва думал осуществить задуманное на полу, на ковре. Так даже унизительнее для султанши, но все же он привык к удобствам.       Швырнув жену на кровать, как вещь, Мехмед начал расстегивать кафтан, глядя немигающим взором на Хандан, которая глядела на него широко распахнутыми глазами, из которых текли слезы. Рот ее кривился от рыданий, ее трясло крупной дрожью.       Избавившись от кафтана, султан отшвырнул его на пол, аналогичным образом расправился и с остальной одеждой. Оставшись обнаженным, Мехмед набросился на жену, уже не помня себя. Он развязал пояс халата, распахнул его и сжал груди жертвы через ткань сорочки, Хандан вскрикнула, но не пыталась вырваться, сбежать.       Рывком разорвав ткань сорочки, Мехмед обнажил грудь жены, припал к ней губами, взял в рот сосок и укусил, крик опальной жены был музыкой для его ушей. Желание овладело его телом, пока он грубо ласкал грудь женщины, что когда-то была ему нужна, а теперь безразлична.       С силой раздвинув ноги рабыни, Мехмед устроился между них, накрыл поцелуем губы жены, сжал ее горло, желая причинить как можно больше мук. Его словно ледяной водой облили, когда он осознал, что Хандан пытается отвечать на его поцелуи. Он хотел, чтобы ей было больно, чтобы она страдала и кричала, молила о пощаде, а она пыталась отвечает на его грубые ласки. Ощутив очередной прилив бешенства, Мехмед укусил губы фаворитки до крови, после чего отстранился, глядя мутным от желания взором на плоды своих рук.       Хандан продолжала плакать, губы ее были в крови, она тяжело дышала, глядя на него до смерти напуганным взглядом, полным ужаса, но не вырывалась. Мехмеду было мало увиденного, он перевернул жертву на живот и заставил встать на четвереньки, после чего смочил слюной мужское достоинство и рывком вошел в сухое лоно жены. Хандан закричала и заплакала в голос, но падишах не хотел ее жалеть, лишь унизить. Султанша сгорбилась и сжала ягодицы, пытаясь отстраниться, но Мехмед схватил ее за волосы и оттянул на себя голову женщины, начиная сношать ее яростно и грубо.       В припадке безумия он несколько раз ударил Хандан по ягодицам, оставляя на нежной коже набухающие синяки от своей ладони.       — Пожалуйста, хватит! — закричала султанша срывающимся голосом. — Мне больно, мне так больно!       Но Мехмеду были безразличны ее мучения. Не после того, что она совершила. Он продолжал измываться над ней, наконец, отпустил растрепавшиеся черные волосы, после чего навалился на нее всем весом, положил руки на талию и продолжил насаживать ее на достоинство. Рык вырывался из его груди, вид страданий и мук дурманил разум еще больше, чем вино и гнев.       В какой-то момент ему это надоело, и султан отстранился, чтобы перевернуть жертву на спину. Хотелось видеть боль и страх на ее лице, ужас в глазах.       — Прошу, мне больно, пожалуйста, не надо… Не так, не надо, — взмолилась султанша в очередной раз, найдя в себе силы выставить в защитном жесте перед собой руки. Она попыталась отползти от него, словно это могло ей помочь. Мехмед рассмеялся, его обуяло злое веселье.       — Поздно умолять, Хандан, — сказал он с ухмылкой, снова нависая над жертвой. Та уперлась дрожащими руками в его плечи, силясь оттолкнуть, но бесполезно, ее сопротивление смешно. — Нужно было думать раньше, когда ты велела подлить яд Долунай или подрезать ремни на седле Назрин. Ты сама во всем виновата. Ты заслужила подобного обращения.       Он шептал это, проникновенно глядя в глаза султанши, которая снова разразилась рыданиями, губы ее продолжали шептать слова мольбы, Мехмед, сраженный темной страстью, разобрал даже отдельные слова о любви, что его снова разозлило.       Рывком он вошел в израненное лоно Хандан, и та закричала, зажмурившись. Мехмед то ускорял темп, то замедлял, изводя жертву, пытая ее. Руки его оставляли синяки на нежной коже, в припадке безумия падишах несколько раз укусил султаншу. Он каждый раз слышал плач и крик, Хандан не пыталась больше сопротивляться, а только выла от боли и муки, лицо ее было искривлено страданиями, из губ сочилась кровь.       Мехмед схватил руку Хандан и сжал над головой султанши, ощущая, как дрожат ее кости в его ладони. До чего же пьяняще было чувство власти над человеком.       Наконец, перед глазами пронеслись яркие вспышки, и султан Мехмед ощутил, как его накрывает блаженство. Изливая семя, он так сильно сжал запястье опальной жены, что та пронзительно завизжала, после чего вдруг обмякла под ним, но Мехмед сперва не обратил на это никакого внимания. Он навалился на Хандан, переводя дух, после чего отстранился. Разум его немного прояснился, и теперь мужчина видел плоды своих рук, но едва ли увиденное внушало ему чувство вины. Скорее это было удовлетворение.       Хандан Султан лишилась чувств от боли. Она лежала обнаженная и изувеченная на ложе, тело ее было усыпано синяками и ссадинами, места укусов сочились кровью. Кровь стекала по ее ногам и заляпала живот.       Слишком много крови… Кажется, он переборщил. Предательница не должна умереть так быстро. Мехмед склонился над женой, которая все еще дышала, пребывая без чувств. Лицо ее было мокрым от слез, губы искусаны в кровь, запястья украшены синяками.       Покинув постель, Мехмед отошел к столику с вином, думая, что ночь в темнице должна привести предательницу в чувства. Но, взглянув на бесчувственное тело в своей постели, подумал, что в темнице султанша может истечь кровью и отдать Аллаху душу. Это слишком быстрая смерть для нее. Слишком легкая.       Хандан нужно судить по закону. Предать ее преступление огласке, после чего велеть палачу отрубить предательнице голову. Но для этого она должна дожить хотя бы до утра. Осознав это, Мехмед накинул халат, что всегда был приготовлен для него, накинул на султаншу, пребывающую без чувств покрывало, чтобы скрыть ее наготу, и вызвал Давуда-агу.       — Что вам угодно, мой господин? — спросил хранитель покоев, скользнув взором по опочивальне. Если он и увидел в постели султана опальную султаншу, скрытую пологом кровати, то промолчал. Глаза его оставались спокойными и холодными.       — Позови лекаря для султанши, — велел Мехмед.       Во время осмотра Мехмед сидел на диване и пил вино. Гнев его все еще тлел в глубинах души, но большая часть ярости выплеснулась, вышла, оставив место усталости. Он не спал больше суток. Покушение на Асхан и гибель внука были ранами на его сердце и кровоточили, хотелось отдохнуть, вкусить покой.       Лекарша закончила осмотр султанши, что все еще пребывала без сознания. Она помыла руки и, вытерев их, приблизилась к падишаху, поклонилась.       — Говори, — велел Мехмед равнодушно.       — Султанша ожидает ребенка, — сказала хатун, заставив Мехмед вздрогнуть. Не может быть такого.       — Повтори, — велел убийственным тоном падишах. Ему не хотелось думать, что он подвергнуть опасности родную кровь, свое дитя.       — Госпожа беременна, срок маленький, и, к счастью, султанша не скинула дитя во время… Хальвета, — запнувшись, сказала лекарша, заставив Мехмеда ощутить укол совести и сожаления. Но он быстро одернул себя.       — Вот как, — улыбнулся натянуто мужчина. — Беременна, — хмыкнул он, думая, что сам Всевышний оберегает опальную женщины от расправы. Видимо, ей суждено жить, по крайней мере, в ближайшее время.       — Султанше требуется уход, господин, — покачав головой, сказала лекарша. Она не рисковала в чем-либо его обвинять, помня, кто он и на что способен. — Позвольте перевести ее в лазарет.       — Позволяю, — кивнул Мехмед и позвал Давуда-агу. Он велел найти евнухов в гареме, чтобы те отнесли опальную госпожу в лазарет. После чего приказал приготовить для Хандан отдельные покои, где она будет восстанавливать силы после хальвета, чтобы никто не видел ее увечий, особенно дети.       Когда Хандан Султан унесли в лазарет, а слуги перестелили постель, заляпанную кровью, стояла глубокая ночь. Мехмед переодевшись в ночные одежды лег в постель, всеми силами глуша дурные мысли. Он старался не думать о том, что сегодня, возможно, стал сыноубийцей. Чудо, что Хандан не скинула дитя во время хальвета. Мехмед поморщился. То, что случилось под пологом его постели, не было хальветом, это было изнасилованием.       Утро следующего дня. Османская Империя. Стамбул.       Гарем гудел, словно улей, неутомимые языки наложниц разносили последние новости, смаковали их и добавляли подробностей. Покушение на Долунай нарушило хрупкое равновесие и покой в гареме.       — Да, Повелитель велел привести Хандан Султан в свои покои, — говорила одна из девушек, когда Дефне Султан, пребывая в скверном настроении покинула свои покои, чтобы справиться о состоянии Долунай-хатун и навестить сына.       Обычно султан Мехмед приходил в покои управляющей каждое утро за благословением перед советом. Но не сегодня. В это пасмурное и холодное утро он не явился, и Дефне в глубине души чувствовала, что между ними пролегла трещина. Мехмед упрямый и мстительный человек, он так быстро не забывает обиды. То, что она, заботясь об Ахмеде, скрыла правду о первом покушении на Долунай, Мехмед воспринял как предательство с ее стороны, и Дефне переживала об этом. Ей необходимо было удостовериться, что сын не отдалит ее от себя.       Зная, что говорить с ним, пока он пребывает в гневе неразумно и не принесет нужных плодов, Дефне решила отложить этот разговор до утра. Ночью она не спала, особенно после того, как узнала, что Мехмед велел привести к нему Хандан.       Дефне Султан сама допрашивала жену сына после известия об отравлении на Долунай, но Хандан вела себя спокойно, говорила, что непричастна, и Дефне ей поверила. Все же Хандан не из тех людей, что блестяще владеет собой, будь произошедшее ее рук дело, она была в панике. Но Хандан оставалась спокойна.       Дефне Султан знала, что то, что Мехмед выведал правду о первом покушении на Долунай, добром не кончится. Но уповала, что сын вышлет опальную жену, а не казнит. Уже под утро Нефизе-калфа, сестра Дефне, ее преданная тень, принесла тревожные вести.       Слуги Хандан сознались под пытками в том, что это она оба раза отравила Долунай, признались они и в том, что Назрин-хатун потеряла дитя султана по воле Хандан, и эта весть привела Дефне в ярость. Она столько лет оберегала эту женщину, а она ударила ее в спину, подставила перед сыном. Нефизе так же сообщила, что Хандан Султан была доставлена в лазарет из султанских покоев, и повелитель велел приготовить для нее отдельные покои в заброшенном крыле дворца.       Валиде Султан сперва удивилась тому, что Хандан вынесли из главных покоев живой. Мехмед, ее сын, что не ведал жалости и сострадания, по всем законам должен был казнить предательницу. Но позже Нефизе удалось узнать, что султанша беременна и это спасло ей жизнь.       — Вот только вошла она туда на своих ногах, а потом ее в лазарет вынесли слуги, — говорили наложницы, и Дефне хмурилась еще больше, наблюдая за ними со второго этажа, глядя в решетчатое окно. — Говорят, что госпожа беременна.       — Повело ей, — хмыкнула вторая девушка. — Не будь ребенка за содеянное Повелитель убил бы ее.       — Это как просмотреть, — говорила черноволосая рабыня, не понимая, что длинным языком роет себе могилу. — Говорят, на султанше места нет живого. Наш господин был жесток, — девица поморщилась.       — Это справедливо, — возразила светловолосая девица, которая часто была рядом с Долунай, видимо, ее служанка или подруга. — Бедная Долунай по вине госпожи чуть дважды не лишилась ребенка под сердцем. Назрин-хатун повезло куда меньше. Повелитель никому не простит нападения на родную кровь.       — Разгони этих змей, Нефизе, я вижу, они слишком расслабились и работы у них не так много, раз находят время на сплетни, — велела устало Валиде Султан сестре. Нефизе-хатун кивнула и отправилась в гарем. Дефне же, тяжело вздохнув, продолжила путь к покоям Долунай-хатун.       Стража склонилась в поклонах, стоило ей войти в небольшую опочивальню. Прежде Долунай жила в комнате для фавориток, жила одна, но по мере приближения срока родов девчонка каким-то образом выпросила у падишаха отдельные покои, небольшие, но уютные. Все же ребенок под сердцем делал наложницу ценной в глазах Мехмеда, раз он мог закрыть глаза на некоторые традиции. Это рождало пересуды в гареме. Девушки итак были недовольны тем, что Назрин, которая даже не была в тягости, жила в собственных покоях, получала дорогие подарки и много внимания со стороны господина. Как бы Дефне не пыталась донести до сына, что установленные правила следует соблюдать, он оставался глух. Мехмед всегда был очень упрямым человеком.       Долунай-хатун уже не спала. Увидев Дефне, девушка хотела встать, но валиде махнула ей рукой, давая понять, что не следует перетруждаться.       — Как ты? — спросила Дефне после краткого приветствия. Долунай казалась здоровой на первый взгляд, хотя лицо ее и оставалось бледным. На держалась она неплохо для человека, которого рвало кровью накануне.       — Мне лучше, — слабым голосом ответила наложница, откидываясь на подушки. Ее длинные волосы казались красными на фоне светлых простыней. — Аллах отвел беду от моего ребенка, иншалла, он родится в срок и будет здоров, это все, чего я желаю.       Дефне Султан впилась взором в наложницу, которая накрыла руками выпирающий живот. Ребенку было пять лун.       — Все будет так, как ты желаешь, Долунай, — молвила Дефне Султан.       — Султанша, прошу вас, защитите моего ребенка, если меня вдруг не станет, — вдруг сказала Долунай-хатун, подняв на женщину робкий взгляд карих глаз. — Я так боюсь, что не смогу быть рядом с ним и не увижу, как он взрослеет.       — Тебе не о чем тревожится, Долунай, за тобой смотрят лучшие лекари, — ответила Дефне Султан.       — Беременность и роды — это сражение, как мать вы меня понимаете, — сказала девушка, и Дефне невольно смягчилась. Она была такой юной, ей всего-то шестнадцать лет. Дефне Султан была чуть старше, когда носила под сердцем Мехмеда и тоже полна страхов и тревог. Но Дефне носила ребенка шехзаде, а Долунай вынашивает дитя султана.       — С твоим ребенком все будет в порядке, я обещаю, — улыбнулась Валиде Султан девушке, которая ответила ей тем же. Пожелав наложнице выздоровления, Дефне покинула покои и направилась в лазарет. Уже в коридоре она услышала чей-то гневный голос, доносящийся из-за приоткрытых дверей лазарета. Султанша невольно замедлила шаг, решив сперва понаблюдать за происходящим, а уж потом вмешиваться.       В щель она увидела Назрин-хатун, облаченную в темно-коричневое платье без излишеств вроде вышивки или лент. Хатун всегда одевалась скромно, как простая служанка, и Дефне видела, что будь ее воля, та носила бы мужскую одежду.       Фаворитка султана стояла перед кушеткой, на которой натянув до подбородка одеяло, лежала Хандан Султан. Дефне не видела выражения лицо Назрин да и Хандан она видела лишь издалека да боком, ее лицо было скрыто волосами… Назрин крутила в руках кинжал, и Дефне ужаснулась увиденному. Эта безумца может убить султаншу за своего ребенка. И где охрана?! Почему Хандан не охраняют?       — Тебе повезло, что ты носишь под сердцем его ребенка, — донесся до Дефне Султан голос женщины, которую та в глубине души недолюбливала. С появлением Назрин разрушился мир в гареме и все встало с ног на голову, начался беспорядок и интриги. К тому же она так напоминала ей Амрийе, и почему Мехмеда всегда влекут дикие и смелые женщины? — Я не детоубийца, в отличии от тебя, и не посмею тебя тронуть, пока ты в тягости.       Хандан Султан молчала, судорожно вцепившись в одеяло.       — Впрочем, я вижу, что господин уже немного тебе отомстил, надеюсь это послужит тебе уроком. Еще раз посмеешь мне навредить, я перережу тебе глотку…       — Назрин! — подобных прямых угроз Дефне не могла вынести и стремительно вошла в лазарет, пронзая гневным взглядом светловолосую фаворитку сына, которая продолжала вертеть в руках кинжал.       — Султанша, — поклонилась Назрин-хатун и подняла на Дефне спокойный и хладнокровный взгляд голубых глаз без толики страха.       — Как ты посмела угрожать беременной жене султана? — спросила Дефне Султан, глядя в глаза наложницы. Назрин-хатун повела плечами.       — Угрожать? — спросила девушка заносчиво. — Я ей не угрожала, а предупредила. Она убила моего ребенка, я этого не прощу и не забуду.       — Убирайся отсюда с глаз моих, — рявкнула Дефне Султан, наглость рабыни поразила ее до глубины души. Неужели Мехмед не видит суть этой девицы? Назрин-хатун снова поклонилась и, бросив взор, полный ненависти на Хандан, удалилась, хлопнув дверьми напоследок.       Дефне Султан вдохнула и выдохнула, понимая, что гарем сына скоро сведет ее с ума. После этого женщина посмотрела на опальную султаншу, которая вся сжалась, натянув одеяло получше так, что Дефне видела только покрасневший и заплаканный взор серо-голубых глаз.       — Ты клялась мне, что непричастна к покушению, — начала говорить Дефне, испытывая раздражение. — Я поверила тебе, но ты снова меня предала, — обвинение и упрек звучали в словах Дефне Султан.       — Я не покушалась на Долунай второй раз, это была не я, — тихим, словно сорванным голосом, прошептала Хандан Султан, морщась, кажется, от боли.       Дефне Султан увидела, что запястье женщины украшают синяки. Жалость на мгновение пронзила ее сердце, но усилием воли она ее задушила. Не время и не место. Нужно разгребать последствия. Ссорится из-за глупой фаворитки с сыном Дефне не желала. Мехмед сам в состоянии разобраться со своими женами, будь они неладны.       — На тебя указывают все доказательства, Хандан, — шагнув к кровати, молвила Дефне Султан, в голосе ее зазвучала сталь. — Давуд-ага провел расследование, твои слуги во всем сознались под ножами палачей.       — Я не виновата, — продолжала Хандан Султан, из ее глаз снова покатились слезы. Она убрала одеяло, скрывающее ее лицо до носа, и Дефне вздрогнула. Лицо султанши было покрыто синяками, губы искусаны, покрыты корочкой, а нос будто бы разбит. Синяки и ссадины покрывали и руки султанши, и Дефне подозревала, что ими усеяны и ее тело. Ее сын бывал жесток, и приступы жестокости случались все чаще и чаще.       Но Хандан Султан сама разбудила в падишахе зверя. Всем известен его жестокий и свирепый нрав, но эта женщина почему-то считала, что к ней он жесток никогда не будет. Как иначе объяснить столько необдуманных поступков?       Желая унять глас совести, убедить себя, что Хандан получила справедливое наказание, Дефне Султан сказала:       — Твоя вина доказана, все и всем очевидно, — Хандан продолжала беззвучно плакать. Она смотрела на Дефне Султан обреченным, затравленным взглядом, лицо ее кривилось от рыданий, но ни звука не сорвалось с искусанных губ. — Ты пыталась убить ребенка Долунай дважды, убила дитя под сердцем Назрин, неужели ты думала, что после такого Повелитель тебя помилует? Одного покушения достаточно для казни, хотя я могла убедить сына заменить казнь безвозвратной ссылкой, но ты совершила три покушения и одно из них убило султанского ребенка.       — Полагаю, Хандан Султан понимает всю тяжесть своей вины, — раздался за спиной у Дефне вкрадчивый голос султана Мехмеда. Дефне Султан обернулась и поклонилась, она увидела, как Хандан Султан задрожала пуще прежнего, сжалась и снова натянула одеяло до носа. — Ей очень повезло этой ночью не умереть от моей руки.       Повелитель кивнул матери, после чего обошел ее и приблизился к постели опальной жены, окинул ее презрительным и холодным взглядом, после чего схватив край одеяла, рывком сдернул его с жены, отчего та расплакалась в голос, подвывая, словно израненный зверь. Она зажмурилась, словно пыталась спрятаться.       — Оставьте нас, матушка, — велел Мехмед твердо, не отрывая взора от Хандан, которая самозабвенно рыдала, ослепленная страхом. Услышав слова господина, женщина вздрогнула, открыла глаза и уставилась на Дефне. О, сколько мольбы было в ее взгляде. Но Дефне не хотела ссорится с сыном, поэтому, заглушив жалость, покинула лазарет. Она знала, что беременность жены остановит Мехмеда от жестоких действий, по крайней мере он не причинит ей телесную боль.       Уже в коридоре, не совладав с любопытством Валиде Султан, решила подслушать то, о чем они будут говорить.       — Тебе не следовало злить меня, Хандан, — сказал Повелитель мрачным, пробирающим до самых костей тоном. Ответом ему служили всхлипы. — Я все еще желаю тебе смерти и иногда не прощу содеянного, никогда не забуду. Однако ты каким-то чудом снова понесла. Ради будущего ребенка и Ахмеда я заменю казнь ссылкой. Твоя судьба в твоих руках, Хандан. Родишь мне здорового сына или дочь в срок, будешь жить. А коли нет… на нет и суда нет.       Дефне Султан накрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть. У Хандан Султан не было шансов выжить. Условия Мехмеда не выполнимы. Султанша потеряла пять детей только во время беременности, всех пятерых она не доносила до срока. Шехзаде Баязид хоть и родился в срок и здоровым долго не прожил. Маленький Ахмед без конца болел, и Дефне понимала, что однажды болезни возьмут верх над слабым мальчиком, и он уйдет к Всевышнему.

Конья. Османская Империя. Октябрь 1602 года.

      — Мой сын еще не вернулся? — спросила Халиме Султан, отложив учетные книги гарема в сторону. Женщина обратила взор каре-зелёных глаз на вошедшую в покои Менекше, которая принесла еще несколько книг. По приказу султанши дворец ремонтировали, зима обещала быть долгой и холодной, а крыша как некстати прохудилась.       — Нет, госпожа, — сказала Менекше-хатун, заставив сердце Халиме тревожно забиться.       Ее сын взял на себя всю полноту власти в Конье. Он пытался навести порядок, выслеживал коррупционеров, предателей, насильников, грабителей и убийц. Если бы он просто отдавал приказы, Халиме бы не вмешивалась и не тревожилась так сильно. Однако Махмуд был Махмудом, он лично возглавлял некоторые облавы, вступал в сражения и вершил суд своей рукой, не желая обращаться к кадию.       Для него все было просто: есть доказательства, значит, виновен. Кадия шехзаде не вмешивал в свои дела, отчего недовольные ропотали. К счастью, их было не так уж и много. Народ устал жить в насилии и терроре, устал от нападений и грабежа и радовался, что появился хоть кто-то, кто его жаждет защитить. В глазах людей Махмуд действовал справедливо. Но одно дело глаза народа, совсем другое то, как обо всем донесут султану Мехмеду.       Халиме Султан очень боялась, что сын разгневает отца неповиновением, тем, что не просит его разрешения на казни, не обращается за справедливым судом. Махмуд в упор не видел угрозы в лице отца, что пугало пуще прежнего. Халиме Султан была наложницей султана Мехмеда почти двадцать лет видела, что с каждым годом ее господин становится все тверже и тверже, а его решения все беспощаднее и беспощаднее. Паши имперского совета и приближенные старались проворачивать свои дела осторожно, они боялись даже дышать, лишь бы не привлечёт внимание государя. К сожалению, жестокие меры действовали временно. Враги становились хитрее и умнее. А Мехмед все подозрительнее.       Халиме Султан все чаще и чаще вспоминала покойного шехзаде Мустафу, казненного по приказу султана Сулеймана I. Ему не повезло бросить тень на трон отца и его удавили, как котенка. Следом был казнен семилетний шехзаде Мехмед, сын Мустафы. Султан Сулейман так же торговался с шахом Тахмаспом за жизнь мятежного шехзаде Баязида, что взошел на престол не иначе как чудом. Халиме Султан боялась, что Махмуд случайно настроит против себя отца. Ее сын еще так юн и ему не хватало благоразумия.       Пытаясь унять волнение, Халиме Султан продолжила работу, вчитываясь в цифры и производя необходимые расчеты. В свое время она получила хорошее образование. Ее покойный отец воспитывал дочь вместе с сыновьями, что послужило хорошим началом для пути Халиме Султан, как султанши и матери наследника. Она любила знания. Когда Айше Султан купила ее на невольничьем рынке и отправила изучать науки, учение стало для Халиме смыслом жизни. Во время изучения наук она забывала о печальной участи, что постигла ее братьев и сестер, забывала день, когда свобода ее сменилась рабством.       Халиме невольно вспомнила, как, став наложницей молодого султана, отнюдь не очарованного ее красотой и ласками, она все же смогла его увлечь. Жажда знаний сблизила их посильнее хальветов и лести. Султан Мехмед был воспитан, как наследник престола, хотя он никогда не носил этого звания, будучи всего лишь пятым сыном. Но судьба привела его на османский престол, а Дефне Султан, словно чувствуя, что сына ждет величие и власть, сделала все, чтобы он не был обделен знаниями. Все же знания — власть.       Султан Мехмед помог жене в изучении испанского языка, которым он владел блестяще, хотя и не любил им пользоваться. Иногда ночами, после близости, они вместе читали книги, и Халиме нежилась в объятьях Повелителя и господина. Но даже тогда она усилием воли тушила пламя любви в своем сердце, хотя ей так хотелось ему поддаться. К счастью, ее здравомыслие победило, только благодаря уму и хитрости, хладнокровию, она смогла выжить и сохранить с Повелителем добрые отношения.       Халиме Султан ощутила подступ тошноты и натужно проглотила ком в горле. Во рту появилась противная горечь. Последствия «добрых отношений» с падишахом появились внезапно. Каким-то чудом она снова понесла, хотя точно не помнила излил ли господин семя в нее. Видимо, излил, раз ее мучает дурнота. Да и лекарша выразилась вполне ясно. Халиме носила ребенка государя, ребенка который не вписывался в ее планы.       Шехзаде Махмуд ступил на опасный путь к трону, она, его мать, должна быть рядом, чтобы предупредить необдуманные поступки сына. Страшась за жизнь шехзаде, Халиме с трудом приняла решение временно скрыть беременность ото всех. Кончено, она хотела вернуться в столицу к дочери и трехлетнему сыну, но умом понимала, что больше нужна рядом с Махмудом. Мустафа — сын государя, он живет под сводами Топкапы, рядом с отцом, кто осмелится ему навредить?       Махмуд же сейчас пребывает в наиболее опасном положении, чем когда-либо. Нужно, чтобы его власть над провинцией окончательно утвердилась. Халиме Султан рассчитывала выиграть месяц-два до тех пор, пока ее срок не станет заметен.       Уже поздней ночью, когда султанша коротала ночь без сна в мрачных думах, сидя на подушке перед камином, к ней явилась Менекше-хатун, которая была бледна и взволнованна. Женщина поклонилась, подняла испуганный взгляд на госпожу, облаченную в ночные одеяния из темно-зеленого шелка. Халиме Султан, видя волнение на лице служанки, ощутила, как в груди словно узел завязался. Тревога ее усилилась многократно. Султанша начала теребить завязки халата, пытаясь унять волнение.       — Шехзаде Махмуд вернулся из города, — сообщила женщина. — Слуги шепчутся, что господин учинил кровавую расправу над преступниками. Говорят, он велел ловить нарушителей закона. Насильникам по его приказу отрезали мужское достоинство, ворам рубили руки, отрезали уши или носы. Убийц ждала смерть.       Глаза Халиме Султан расширились от ужаса. Шехзаде Махмуд был сыном своего жестокого отца и предпочитал действовать сталью и огнем, отвергая хитрость и осторожность. Такими темпами врагов у него будет больше, чем союзников.       Вот почему он не может быть похож на шехзаде Османа, спокойно и рассудительного, что всегда брал свое хитростью? Махмуд был вспыльчив и жесток, предпочитал грубую силу.